(495) 625-92-48 пн-пт с 12:00 до 18:00 по MSK

Сергей Левицкий

Сергей Левицкий

LEVITSKIY_300.jpg

Вспоминая С.А. Левицкого

Я очень рад вспомнить о Сергее Александровиче (для меня просто Сереже) Левицком. Мы были друзьями и единомышленниками. Мы вместе занимались философией, вместе посещали и библиотеки, и музеи, и увеселительные заведения, вместе ухаживали за девочками и вступили в НТС. Это было давно. В 1939-40 годах, когда я частенько приезжал к нему в Прагу. Мы были еще и студентами, и бывали на дому у философского наставника Сережи Николая Онуфриевича Лосского. Левицкий заканчивал в те годы свою докторскую диссертацию, посвященную проблеме свободы воли, иначе говоря, нравственной стороне свободы. За этот труд он получил степень доктора одного из древнейших европейских университетов, Карлова университета в Праге.

А когда кончилась вторая мировая война, в 1945 году, мы с ним снова встретились в Касселе, в беженском лагере, в котором он по заказу НТС написал книгу “Основы органического мировоззрения”, излагая в ней свои взгляды, ставшие, можно сказать и нашими общими философскими взглядами.

Его уже вполне оригинальная книга “Трагедия свободы” была им написана позже, в Америке. Эта книга начинается так: “Нет проблемы, которая бы уходила так глубоко в метафизические высоты и имела бы в то же время такое практическое значение, как проблема свободы воли. В проблеме этой, как в огненном фокусе, скрещиваются основные проблемы гносеологии, метафизики, этики и религиозной философии”. И тут он прав. В его книге “Трагедия свободы” есть раздел “Гносеология свободы”, то есть теория познания свободы, есть раздел “Онтология свободы”, онтология - философия о бытии, то есть существовании свободы, и третий раздел - “Патология свободы”. Что такое патология? Медицинский термин, означающий заболевание. Патологический тип, болезненный, нездоровый. Иначе говоря, свобода может искажаться в нашем сознании и в нашем поведении. Воля может быть больной волей. Воля может становиться источником зла.

Влияние на Левицкого не только Лосского, но и Бердяева несомненно. Бердяев ведь своего рода поэт свободы. Но он не дает анализа свободы, а только указывает, где ее корень, и говорит, что он вне бытия. Он говорит о предмирной несотворенной свободе. Доказательство? Никакого. Это очень характерно для Бердяева. Бердяев не спускается до доказательств. И в какой-то мере он прав. В самом деле, если выраженную вами мысль или мысль, которая для вас убедительна, вы сообщаете кому-нибудь в том сообществе, в котором живете, вы говорите: “Я думаю так-то”. Тот, кто с вами согласен, может попросить у вас доказательства для утверждения своего согласия. Но он соглашается не потому, что вы ему что-либо доказали, а потому что он на собственном внутреннем опыте пришел к тому же заключению, что и вы. Так совпадают мысли Левицкого и Бердяева.

Бердяев высказал эту мысль раньше, но Левицкий ее подхватил, развил и, если можно говорить о доказательстве “модо геометрико” - геометрическим способом, то не Бердяев, а Левицкий его почти достиг. Очень трудно его оспаривать. Свобода действительно предмирна, свобода укоренена в том, что философы называют “меон” - не сущее. В самом деле, свобода ведь может быть и свободой произвола. А что значит произвол? Это значит - “не задумываясь”, “по своей глупой воле пожить”, - как об этом очень убедительно и выразительно пишет Достоевский. Да, действительно, проблема вседозволенности стоит у Достоевского очень остро. Все возможно. Пусть моя воля слаба, пусть у меня не хватит сил, но в принципе я могу, мне все дозволено. Кириллов хочет это доказать самоубийством. Вот в этом корень отрицательной свободы, свободы произвола. У Левицкого все это развито гораздо глубже, но заметим себе: сознание внутренней свободы неразрывно связано с самой природой самосознания, так же, как и мышления. Я не могу не мыслить и не могу не мыслить себя свободным. Свобода воли - несомненная внутренняя очевидность. Спиноза по-своему прав, говоря, что камень, падающий на землю, если бы сознавал свое падение, тоже воображал бы, что падает свободно, по собственной воле. Попробуйте доказать противное. Беда Спинозы только в том, что если у камня и есть сознание, то нам об этом ничего неизвестно, и потому бессмысленно предполагать и рассуждать о том, чего заведомо знать нельзя. Наличие свободы воли очевидно, но недоказуемо, как очевидна и недоказуема реальность внешнего мира, как очевидна и недоказуема красота. Как очевидны и недоказуемы любые ценности, на которые мы обращаем внимание, как очевидно, но недоказуемо то, что делает художник.

Как и его учитель Лосский, так и Левицкий исходят из того, что они оба называют “органическим мировоззрением”. Одна из его основ - мысль о том, что все имманентно всему, то есть все со всем связано. Это всеединство Владимира Соловьева, это мысль, очень свойственная всем русским философам, в том числе и Левицкому.

Так где же укоренена свобода? Мы опять возвращаемся к той проблеме, над которой так много думал Бердяев. Свобода по Левицкому, как и по Бердяеву, не есть бытие, а есть безосновная основа бытия. Свобода лежит в конечном счете не в бытии, а в сущем. Бытие же, реальное бытие, в котором мы живем, свободно лишь постольку, поскольку оно может стать иным, то есть постольку, поскольку оно не всецело, не окончательно есть, поскольку у него есть возможность быть иным, которую оно может воплотить, воспользоваться ею. Выражаясь в духе Гегеля, - считает Левицкий, - можно было бы сказать, что в бытии свобода присутствует постольку, поскольку в нем есть и небытие. Что это значит? А это значит, что в нем заложены возможности, или в нем есть возможность возможности. А возможно равняется тому, чего нет. Это и есть тот кусочек, отрезочек, фрагмент небытия, который есть первоусловие свободы. Без него свободы не было бы. И мысли о ней у нас не было бы.

По Левицкому понятие свободы требует понятия материала, среды, противостоящей свободе. Правильно понятая идея свободы требует идеи необходимости. Идеи свободы и необходимости противостоят друг другу, противоборствуют друг с другом. При этом нельзя, однако, понимать свободу и необходимость как две равноценные по бытию полярности. Понятие необходимости не требует понятия свободы. Можно без внутреннего противоречия мыслить себе мир, подчиненный всецело необходимости, мир, в котором нет места свободе. В противоположность этому помыслить себе мир абсолютно свободный, в котором не действует закон причинности - значит помыслить себе хаос. Высшая категория свободы предполагает низшую категорию необходимости как материал своего воплощения, как среду приложения творческой активности. Это его центральная мысль. Самая важная. Потому что свобода не витает в безвоздушном пространстве, в ничто. Это так Бердяев думает. Свобода воплощается. А как только она воплощается в бытии, процесс становится творческим, поскольку реализуются возможности. Есть возможность, вы ее по вашему выбору свободно реализуете в бытие, и тогда она попадает под ярмо необходимости. Тогда она включается в причинно обусловленный мир в пространстве и во времени и попадает в этот мир, становится его частью, вбирает его в себя.

Повторю еще раз, потому что это важная формулировка. Высшая категория свободы предполагает категорию необходимости, как материал своего воплощения. Она должна, то есть ей нужна необходимость как среда приложения творческой активности. Необходимость есть та среда, в которой действует свобода. Свобода не витает в безвоздушном пространстве неопределенности и несвязанности ни с чем. Она неразрывно связана с творческой активностью. Только тогда она себя реализует. Иначе она только потенция свободы, только возможность свободы. Как только она себя реализует, она оказывается связанной с творческой активностью. Нет сомнения, что деятельно осуществляемая свобода предполагает возможность свободного выбора между двумя или несколькими возможностями.

Упорно многолетнее занятие анализом свободы навело Левицкого на занятия вопросом ценностей, аксиологией. Его анализ творчества отнюдь не совпадает с бердяевским. Для Левицкого содержание свободы заполняют не категории причинности, хотя они тоже имеют значение, но главное - понятия цели, смысла и ценности. Мы ими заполняем нашу свободу. Наш интеллект направлен на бытие. Наш разум, наш рассудок, наш интеллект видит то, что есть, реагирует, направлен на сегодняшний момент, на действительность. Воображение, чувства, сердце наше направлены всегда на ценности. Потому что предмет наших желаний и стремлений - обычно ценность, зачастую воплощенная. Я хочу ее воплотить, мне удается ее воплотить, или ее кто-то другой уже воплотил, но я ею восхищаюсь. Это может быть чужая мысль, чужой образ, другими руками сделанный предмет, который я свободно приемлю и которым восхищаюсь. Он представляет для меня ценность. В свободе всегда заложен элемент выбора. Но не такого элементарного, как себе обычно представляют и как спорят между собой детерминисты и индетерминисты.

В основании нашего выбора лежит наше отношение к ценностям. Ту или иную ценность я избираю, и там, где я ее усматриваю, буду ею руководствоваться. Я в ней вижу смысл своего существования, я ставлю себе целью реализацию избранной мною ценности. Допустим, я хочу стать художником, творить картины, статуи или прекрасную музыку. Я вижу в этом высокую ценность. И всегда наш выбор диктуется теми ценностями, к которым мы привязаны. Здесь Левицкий чрезвычайно убедителен. Он написал целый ряд статей о солидарности. “Строение всякого органического целого таково, что части его так же являются целостными низшего порядка. Они суть не просто единство, но многоединство. Всякое целое есть всегда многоединство”. Там, где нет многоединства, там и нет целого, там все сплошь состоит из одного материала.

Уже Аристотель говорил о солидарности органов тела. Левицкий склонен называть это предсолидарностью. Лосский идет еще дальше. Он считает каждую часть тоже как бы частичным целым, которые в свою очередь составляют определенное многоединство. Именно такая связь заставляет целое действовать именно как целое, определяя, что делают те или иные его части. Предсолидарность настолько первична, что, вероятно, с трудом будет усвоена умами, привыкшими к механистическим шаблонам мысли. Она составляет первофеномен жизни.

Там, где есть жизнь, там есть и целостность живого существа. Даже в самой простой первоначальной клетке есть ядро, вокруг которого все формируется. Есть оболочка, которая удерживает клетку, все это гармонически сочетается между собой и составляет целое, а части находятся как бы на службе у целого, они действуют солидарно, они связаны между собой. Мир есть связанное целое.

Более ощутима солидарность, которую мы можем наблюдать извне. Это уже не предсолидарность, а солидарность в обычном смысле слова. Она существует между особями данного рода. Это родовая солидарность. Примером ее особенно яркого выражения могут служить государства пчел, муравьев. В отличие от бессознательной природной солидарности в человеческом обществе солидарность носит сознательный характер. Человек знает, с кем он связан и почему. Человеческая солидарность выражается в направлении группы на внешнюю цель и во внешне организованных путях ее осуществления, с помощью разделения труда и социальных функций.

Отрицательные последствия такой замены инстинкта рассудком выражаются в том, что людские сообщества по сравнению с природными менее сплочены, склонны к распаду. Целый ряд людских сообществ образуется на основе взаимной выгоды. Но есть и сообщества, образовавшиеся не столько по утилитарным, сколько по другим, более глубоким мотивам. К их числу принадлежит прежде всего семья и племя. В их основе лежит не столько общность частных интересов, сколько общность бытия, общность уже сверхутилитарного порядка. Сознательной волей к совместной судьбе объединена, однако, и нация, на данном этапе исторического развития человека представляющая собой классический образец социального органического целого.

Человек действует сознательно, поэтому человеческие сообщества создаются под влиянием общего интереса в широком понимании этого слова. Все согласны, что желательно сделать то-то, и они начинают делать вместе, солидаризуются, срастаются в единое “мы”, о котором говорит Франк. Но и у человека, как и у животных, есть семья. Именно с семьи начинается развитие человечества. Животной предсолидарности посвящен целый ряд работ.

Нам, философам, особенно интересно, что как высшие формы бытия, так и высшие формы солидарности невыводимы из низших. Солидарность национальная не есть простой продукт развития солидарности семейной или племенной, солидарность в человеческом мире не есть просто продукт развития природного инстинкта взаимопомощи. Высшие формы бытия пользуются низшими как материалом для своего воплощения.

Понятие борьбы за существование, так гениально развитое Дарвиным, конечно, реальность. Но именно эта борьба за существование толкает внутривидовые объединения на то, чтобы солидаризироваться между собой. Борьба относится к солидарности, как необходимость к свободе. Для борьбы любая группа, будь то звери, будь то люди, должны объединиться между собой, составить некое сообщество, некое “мы”, которое будет отстаивать свои общие интересы. Таким образом, борьба сама диктует необходимость солидарности. Борьба за существование может быть только там, где налицо солидарность внутри борющихся между собой групп.

Левицкий перекликается здесь, главным образом, с Франком, с его книгой “Духовные основы общества”. В каждом явлении можно усмотреть органическую основу и механический аспект. Строение каждого органического целого таково, что в нем существует объединяющая целостная основа и разъединяющий аспект борьбы. Он есть и внутри группы. Борьба и солидарность не могут быть поняты как равнозначащие силы; связующая и объединяющая сила солидарности первичнее разъединяющей и отчуждающей силы борьбы. Сама борьба может существовать только там, где налицо солидарность внутри борющихся групп. Абсолютная борьба есть абсолютное противоречие. Война всех против всех давно привела бы к распаду всех органических сообществ да и самих организмов. Понятие борьбы немыслимо без понятия солидарности, в то время как понятие солидарности мыслимо без понятия борьбы. Поэтому Левицкий ставит его выше понятия борьбы.

Но этого мало. Борьба предполагает включенность обеих борющихся сторон в некое общее их объединение. Так, классовая борьба возможна лишь в пределах охватывающего эти классы общественного целого. Борьба различных влечений в человеческой душе предполагает наличие души как целого, выбирающего между этими возможностями. Это очень важное утверждение.

О социальном бытии Левицкий пишет так: “Социальное бытие есть особая категория, особая область бытия”.

Наши отношения между собой, наше согласие и наши расхождения подсказываются нам нашей свободой в выборе ценностей. И Левицкий не случайно написал и опубликовал в “Посеве” целый ряд статей о солидарности.

А свою книгу о свободе закончил словами: “Свобода есть шанс и риск”.

Роман РЕДЛИХ"ПОСЕВ" №3, 1998

См. также:


Возврат к списку

Заказать звонок