К 80-ЛЕТИЮ НАЧАЛА БЕЛОЙ БОРЬБЫ
В этом году исполняется 80 лет начала Белой борьбы в России, длившейся долгих пять лет и, в конечном счете, завершившейся военным поражением всех Белых армий, остатки которых эвакуировались за границу. Однако конец вооруженной борьбы вовсе не означал прекращения активного сопротивления большевизму. Белые воины составили костяк Русского Зарубежья и все время вели упорную войну с большевиками на идеологическом фронте — они оставили нам, своим потомкам, богатейший арсенал знаний, включавший многочисленные дневники, воспоминания и документы по истории Гражданской войны. Редакция “Белой Гвардии” начинает публикацию мемуаров и документов, посвященных основным вехам истории Белого движения.
Гражданская война в ее классической форме была начата большевиками 25 октября ( 7 ноября) 1917 г. вооруженным захватом власти в Петрограде и Москве. Именно этим событиям и посвящены воспоминания “Как полонили Москву.” Дмитрия Одарченко, который являлся непосредственным участником описываемых им событий. Впервые его записки были опубликованы в лос-анжелесском журнале “Вестник первопоходника” в мае 1967 г. (№44, с. 11-14).
В то же время активное противодействие большевистскому режиму началось и на юге России, в Области Войска Донского. Здесь началось формирование частей будущей Добровольческой армии. Именно раннего периода ее создания касаются мемуары участника 1-го Кубанского (“Ледяного”) похода генерал-майора А.Н.Черепова, впервые увидевшие свет в “Вестнике первопоходника” за декабрь 1967 г. (№75, с. 15-21).
Редакция
Д.ОДАРЧЕНКО
КАК ПОЛОНИЛИ МОСКВУ
С занятием Кремля стало возможным определить довольно точно район, находившийся в обладании “юнкеров”. При этом, однако, следует иметь в виду, что нашей целью было расширить занятый район и пробиться к окраинам и вокзалам, со стороны же большевиков обнаружилось стремление выбить нас из занимаемой нами части города и тем уничтожить всякое сопротивление, иными словами — занять весь город. Так что граница то и дело менялась и, надо сказать, имела тенденцию к расширению района, занятого противобольшевицкими силами.
Большевики наступали довольно осторожно, стараясь обойтись усиленным ружейным и пулеметным огнем (а впоследствии и орудийным), не доводя дела до рукопашного боя.
Эта осторожность объясняется неуверенностью и боязливым настроением большевицкого воинства. Уверенности в себе и в своей победе оно не имело.
Числа 28-29-го положение юнкеров стало более определенным и крепким; потянулись связи между отдельными группами; менее стало стлухачей, все положение как-то оформилось. Но наряду с этим обнаружился зловещий недостаток патронов. Расходование их, и без того очень скупое, пришлось свести до минимума; появилась угроза остаться вовсе без патронов.
Временно этот недостаток был восполнен благодаря подвигу двух братьев, корнетов Н-х, одного из гусарских полков.
Дело было так: не стало патронов; братья корнеты вызвались их достать. Оделись по-”товарищески”, настукали на машинке “мандат” и требование 14 тысяч патронов из складов Симонова монастыря; отправились туда.
Бьют себя в грудь и по столу кулаками, требуя у большевиков, владеющих складом, выдачи патронов, уверяя, что присланы “товарищами” откуда-то из-под Красных ворот, где “мы-де ведем бой с белогвардейцами”. Добиваются получения ящиков с патронами, грузовика и провожатого; доехав до Крымской площади, этого провожатого сбрасывают и торжественно въезжают в наше расположение, везя с собой драгоценный груз.
Хотя недостаток патронов и не явился прямой причиной неудачи противобольшевицких сил, тем не менее, отрезанные от вокзалов и окраин, где помещались склады, “юнкера” должны были бы рано или поздно отказаться от дальнейшей борьбы из-за недостатка патронов. Чтобы избежать этого, оставалось одно: постараться захватить склады на окраинах и пробраться к вокзалам, иначе говоря - совсем выгнать большевиков из Москвы. Такой план - правда, довольно смелый - имел тогда много шансов осуществиться и, поскольку мне известно, он-то и составлял задачу нашего командования, если вообще была какая-нибудь задача у нашего командования и если вообще было таковое.
Говорю так оттого, что, на мой взгляд, и сама гибель произошла от полного безначалия: дело в том, что главным начальником всех противобольшевицких сил считался почему-то полковник Рябцев, находившийся в Лефортове и тем самым лишенный возможности не только приказывать что-либо, но даже давать сведения о себе.
У нас же в “Художественном” кинематографе и Александровском военном училище начальствовал полковник Л.Н.Трескин (одного из полков Варшавской гвардии), человек дельный и энергичный; генералов же я видел только лишь одного - старика Ц., но он почему-то был в стороне и никакой командной должности не занимал. Чем объяснить это отсутствие генералов - ума не приложу, а ведь если бы во главе движения стал какой-нибудь популярный генерал - многие пошли бы за ним.Уже неделю шли бои; боролись из-за домов и улиц, рыли поперек улиц окопы, делали перебежки, перестреливались; к 1 ноября большевиков во многих местах значительно потеснили. Появилась надежда на подкрепление: корнет В.Н.М-в, одного из драгунских полков, в штатском платье поехал в Тверь звать Тверское кавалерийское училище, таковое и выступило походным порядком, в виду отказа “Викжеля” перевезти его, но до Москвы не дошло, так как все уже было кончено.
Улицы имели вид грязный и запущенный; там, где не было столкновений, - улицы были пустынными. Первые дни еще публика ходила и глазела, но затем, увидав, что дело было серьезно, предпочла отсиживаться по домам. Особенно заботились об этом “домовые комитеты”, кои всеми доступными им средствами старались удержать непоседливых дома и завели с этой целью даже особые пропуски, на случай крайней необходимости кому-нибудь покинуть пределы своего дома.
Так сидели одни и боролись другие.
А борьба все шла; количеству и техническим и материальным средствам большевиков была противопоставлена отвага и стойкость юнкеров, студентов, офицеров и гимназистов.
Обстановка жизни наших бойцов в эти дни была куда как тяжела. Или бои — столкновения нудные, из за угла; или стояние по суткам где-нибудь на углу улицы. Редко — сон: в кинематографе, в училище, а то, чаще, в подворотне, парадном, или прямо на улице; редко забегали домой (и то лишь, кто жил в занятом нами районе). Еда - об ней мало думали, а по большей части - папиросы и папиросы. Горячей пищи, чаю - не было в помине.
И так - десять дней. Десять дней без сна, без отдыха, без пищи, а главное - с очень смутной надеждой на будущее.
Было лишь одно - сознание долга.
Последние два дня большевики, продолжая обстрел, вели себя вяло: у них не только не было уверенности в победе, но даже наоборот; так, в штабе “товарища” Ломова (одного из большевицких главарей), помещавшемся в кинематографе “Олимпия” на Александровской улице, считали дело проигранным и, как мне это рассказывал потом один офицер, живший в том районе, когда к ним приходили из вышеупомянутого штаба с обыском, то говорили очень мрачно, что
“... нас-де, все равно, повесят”.Последний день я был на Поварской; в патруле нас было 9 человек. После дня, проведенного в перестрелке, к вечеру все затихло. Стемнело...
Вдруг, шум автомобиля... сидящие в нем офицеры говорят пароль и объясняют, что едут... для мирных переговоров. Все ошеломлены; но автомобиль торопится; пропускаем.
Один из наших изъявляет желание пустить пулю в спину этим парламентерам; другие его удерживают... Настроение резко падает... Мир... Конец... Знали, какой “мир” с большевиками...
Под утро пришла смена. Усталые, подавленные, возвращаемся в “Художественный”. Там настроение убийственное; никто ничего толком не знает; говорят одно: “мир” и “мир”.
Выясняется: полковник Рябцев из Лефортова приказал прекратить военные действия и вступил в переговоры с большевиками, Трескин, тоже полковник, считая себя младшим, подчиненным, — счел своим долгой подчиниться приказанию Рябцова. Наша же дальнейшая судьба — неизвестна.
В итоге — несмотря на блестящую военную обстановку, несмотря на ожидание помощи извне (Тверское училище), несмотря на желание участников бороться до конца, “мир” был заключен 3 ноября старого стиля, где и кем он был подписан - мне остается неизвестным.
Мои личные воспоминания о конце таковы: проснувшись уже поздно утром 3 ноября в темной комнате кинематографа, я вышел в фойэ и увидал, что там почти совершенно пусто; на улице, перед выходом, строились последние шеренги и уходили в направлении Александровского училища. Все были при оружии, говорили мало... “идем разоруженные”. Порядок полный. Я шел в последнем ряду, кругом, по обе стороны — цепи красногвардейцев; за ними — толпа любопытных, но главное — родственники и близкие наши. Большевики, считаясь с тем, что у нас было еще оружие, ограничивались лишь ругательствами:
“Помещичьи сынки!”, “Корниловские прихвостни!”... — и площадная брань.Трудно описать, что творилось в училище; пока был дух — пока боролись — была бодрость и порядок; теперь же сказались бессонные ночи, утомление боев, недоедание и все, что пришлось пережить в эти дни. А главное — не было воды; помню, с каким вожделением смотрел я на двух офицеров, евших яблоки...
Приказали сложить винтовки... сложили; выстрел — кто-то застрелился; с прапорщиком М-ром - припадок нервный: кричит и жестикулирует. Другие бродят, как тени.
Большевики выпустили из Александровского училища всех — мне, по крайней мере, неизвестны случаи расстрелов и убийств тогда; но побои и издевательства — были.
Однако, уже на следующий день начались аресты среди участников, а потом и расстрелы.
Тогда начали разъезжаться; некоторая часть пробралась на Дон, в Ростов и Новочеркасск, и положила начало Добровольческой армии.
Около того же времени состоялись “красные” похороны “героев октябрьской революции”- хоронили около двух тысяч человек; были митинги, речи.
Погибших юнкеров, студентов, офицеров, гимназистов и кадет хоронили на Братском кладбище, хоронили в простых гробах; венки из ели; шел дождь... “...Забросали их елками, замесили их грязью...”
...И знаю, что эти люди боролись во имя, быть может, неопределенных, но светлых, высоких идей; что они первые поняли, что такое большевики и что с ними нужно бороться на смерть; что в душах своих эти люди носили Бога.
ЗАРОЖДЕНИЕ АНТИКОММУНИСТИЧЕСКОЙ БОРЬБЫ НА ЮГЕ РОССИИ
Генерал-майор Александр Николаевич Черепов родился в дворянской семье 17 августа 1877 г. После окончания Орловского Бахтина кадетского корпуса он, вопреки просьбам матери, желавшей, чтобы сын хозяйничал в родовом имении Курской губернии, поступил в Одесское пехотное юнкерское училище. Закончив его, в 1898 г. он вышел подпоручиком в 136-й пехотный Таганрогский полк 34-й пехотной дивизии, стоявший в г.Елисаветграде. Ревностно неся службу в его рядах на должности младшего офицера, А.Н.Черепов получил несколько наград и был назначен начальником полковой пулеметной команды. Великую войну он начал командиром 1-й роты своего полка. Чины подполковника и полковника были получены им за взятие Ужогского перевала и отбитие неприятельских атак на его батальон. Об этом было доложено Государю Императору, выразившему полковнику Черепову Высочайшее благословение. Он был также награжден Георгиевским оружием и орденами Св. Владимира и Св. Георгия 4-й ст. 9 февраля 1917 г. Черепов был назначен командиром 282-го пехотного Александрийского полка, который и сумел удержать от развала. За бой 17 июня того же года он был произведен в генерал-майоры с назначением на должность командира бригады сперва в 155-й (к 1 июня), а затем в 4-й пехотных дивизиях.
В сентябре А.Н.Черепов приехал в отпуск в Ростов-на-Дону. Здесь он с разрешения Донского Войскового Атамана генерала А.М.Каледина сформировал из добровольцев 1-й отряд Добровольческой армии. К 12 (25) января 1918 г. он получил приказ поступить в распоряжение командующего войсками Добрармии генерал
-лейтенанта А.И.Деникина; штаб Ростовского отряда был расформирован, а его чины были распределены по указанию штаба армии. Во время 1-го Кубанского (“Ледяного”) похода он занимал должность генерала для поручений при командующем армией.После окончания похода А.Н.Черепов был назначен командиром бригады 1-й и позднее 2-й дивизий; 27 ноября (10 декабря) 1918 г. приказом Главкома Добрармии за №196 его назначили начальником 2-й дивизии (переименованной в мае 1919 г. во 2-ю пехотную дивизию). В том же году после занятия г.Новороссийска А.Н.Черепов также стал Новороссийским, а затем и Черноморским военным губернатором. В августе 1920 г. он командовал одним из десантных отрядов при высадке на Кубань, а позже был назначен начальником 6-й пехотной дивизии Русской армии генерал-лейтенанта П.Н.Врангеля.
В эмиграции в 1920-30-х гг. А.Н.Черепов жил в Югославии, ведя активную работу в Русском Общевоинском Союзе (РОВС) и Союзе первопоходников. К 12 сентября 1941 г. - началу формирования Русского корпуса, позднее сражавшегося на Балканах в составе Вермахта, - он находился в г. Нови Сад и занимал должность Председателя Новосадского района РОВС. Город находился на территории, оккупированной венгерскими войсками и А.Н.Черепов нелегально организовал пункт сбора добровольцев - бывших белых и возглавил его. В середине декабря было сформировано уже 3 сотни, составивших дружину, во главе с генералом Череповым. Началась переброска дружины в Белград, где 8 января 1942 г. было приступлено к организации 3-го отряда (полка) Охранной группы
(Русского корпуса), куда и вступил А.Н.Черепов вместе со своим сыном, став командиром его 1-й дружины (батальона).29 апреля 1942 г. началось формирование 4-го отряда (полка) командиром которого был назначен А.Н.Черепов. В октябре полк был расформирован, а 30 ноября Черепов стал командиром 3-го батальона 3-го полка. 25 декабря 1943 г. он был перемещен на должность командира 2-го батальона того же полка, 25 апреля 1944 г. его произвели в германский чин оберст-лейтенанта (т.е. подполковника). 30 октября того же года был отдан приказ о расформировании 3-го полка, а батальон переименован в Запасный; последний вошел в состав Сводного полка. Приказом 2 ноября Запасный батальон был выделен из Сводного полка и стал самостоятельной частью. 2 мая 1945 г. батальон был влит 3-м батальоном в 1-й полк, а 12 мая сдался в плен англичанам.
После пребывания в лагере для интернированных чинов Русского корпуса в г.Келлерберг (Австрия), А.Н.Черепов с семьей переехал в США, где в течение 15 лет являлся Председателем Союза участников 1-го Кубанского генерала Корнилова похода и Вице-Председателем Союза чинов Русского корпуса. За два года до своей смерти, последовавшей 15 февраля 1964 г. в Нью-Йорке, он оказался прикован тяжкой болезнью к постели, но продолжал исполнять свою должность
. Похоронен А.Н.Черепов на кладбище монастыря Ново-Дивеево, где 4 июня 1966 г. состоялось освящение памятника на его могиле. По отзывам близко знавших А.Н.Черепова, это был “скромный, общительный, заботливый, всегда любивший своего подчиненного - русского солдата, он неизменно и всюду сам являл собою живой пример для показа и подражания каждому, как в мирное время так и на войне.”Публикация А.Дерябина
Передо мною лежит тетрадь — труд Генерального Штаба подполковника Николаева, в котором автор описывает первые шаги, предпринятые Генералом Алексеевым и его сподвижниками “для освобождения Родины от группы лиц, захвативших власть над величайшей страной с двухсотмиллионным населением”. Я не собираюсь опровергать описываемые подполк. Николаевым события, совершавшиеся на юге России, а хочу лишь дополнить их описанием того, что творилось в соседнем с Новочеркасском Ростове-на-Дону, так как из строк подполковника Николаева можно вынести впечатление, что только в г. Новочеркасске и было начало антикоммунистической борьбы.
В сентябре 1917 г. я приехал в отпуск в Ростов-на-Дону из 4-й пехотной дивизии, в которой был на должности к-ра бригады, в чине ген. майора. В мирное время г. Ростов-на-Дону был стоянкой 136-го пехотного Таганрогского полка, в котором протекла вся моя служба. Там же проживала моя семья - жена и сын, юноша 15 лет. Из Ростова, в составе моего родного полка, я выступил на войну 23 июля 1914 г.
*, командуя 1-й ротой в чине штабс-капитана.* Все даты по старому стилю
Революция в Ростове шла полным ходом, квартировавший там пехотный запасный полк был распропагандирован большевиками. Когда я с вокзала ехал к себе на квартиру (угол Николаевского переулка и Романовской ул.), то старик извозчик, везший меня, сказал мне, обернувшись; “В недобрый час вы едете к нам - не знаю, доедем ли”. На мой вопрос “почему?” — Да сами увидите”, ответил старик. Дорога к моей квартире пролегала по Большой Садовой — главной улице города. Все тротуары были полны публики, в пересекающих Большую Садовую переулках иногда виднелись штыки. Доехали мы благополучно, но едва успел отъехать извозчик, а я войти в дом, как на углу улицы (моя квартира была в угловом доме) появилась большая группа вооруженных солдат и там остановилась. На этой квартире я жил с 1910 г. и, конечно, был известен почти всем жителям этого района. Поэтому первой мыслью было, что это предвещает обыск моей квартиры по доносу кого-либо из соседей, но вооруженная группа “товарищей” потолклась некоторое время на нашем углу и куда-то удалилась. Радость свидания с семьей была отравлена рассказами о происходящих в городе событиях — торжестве черни и крайне-левых элементов. Офицерам в форме было небезопасно выходить на улицу, так как бывали случаи, что их арестовывали, увозили в здание театра-варьете “Марс” (на границе с г.Нахичеванью) и там след их исчезал.
Не желая подвергать себя подобным злоключениям, я в город выходил в своем охотничьем костюме и всегда благополучно возвращался. В нем же я несколько раз съездил на охоту. Во время этих поездок чего только не приходилось слышать в вагоне поезда от случайных попутчиков - от правых до крайне-левых, весьма откровенно выражавших свое отношение к бывшей царской власти и ныне торжествующей коммунистической. Принимать участие в таких разговорах, конечно, не приходилось.
Так прошел весь октябрь, в конце которого стало известно, что Донской атаман генерал Каледин с казаками и кадетами наступает на Ростов. Наша кухарка, преданный нам человек, ежедневно, приходя с базара, приносила последние городские новости. Так было и теперь: придя с базара, она вбежала в столовую с криком: “Барин! Атаман Каледин занял уже Балабановские рощи!”. С северо-восточной стороны Ростова и Нахичевани прилегали ряд рощ: 1-я, 2-я и 3-я Балабановские рощи, которые тесно подступали к названным городам. Действительно, явно была слышна ружейная и пулеметная стрельба в этом направлении. Настроение у нас поднялось, но оказать какую-либо помощь наступающим мы не могли, так как никаких антикоммунистических организаций ни в Ростове, ни в Нахичевани не было. Наконец, 2 ноября все смолкло и снова та же кухарка, прибежав из города, в восторге кричала: “Атаман со своими казаками и кадетами вошел в город!”. Выйдя на улицу, я действительно отметил резкую разницу в настроении публики - исчезла подавленность, всюду на лицах была написана радость и слышался свободный смех. Где-то в городе раздались два-три орудийных выстрела -это “калединцы” с угла Большой Садовой и Таганрогского проспекта обстреляли красную яхту “Колхида”.
3 ноября я пошел к начальнику гарнизона генерал-майору Диодору Николаевичу Черноярову, с которым был знаком лично. Я высказал ему свои соображения, что, хотя освобождение города и достигнуто, но надолго ли? Пока ген. Каледин со своим войском здесь, все будет спокойно, но едва он уйдет, как снова поднимется хаос. “Что же вы от меня хотите? — спросил меня генерал. — Ведь вы знаете, что у меня вооруженной силы нет: на запасный полк рассчитывать нельзя, да он уже больше и не существует, так как по приказу Атамана солдаты отпущены по домам и, вероятно, уже разбежались”. Тогда я предложил ему, как начальнику гарнизона, собрать всех военнослужащих, находящихся в Ростове и Нахичевани, на общее собрание, где и обсудить вопрос о самообороне, чтобы нас, как овец, не загоняли больше в “Марс”. Никаких мыслей о широком образовании армии общегосударственного значения еще не было, а лишь о самообороне.
Генерал Чернояров согласился со мной и на 4 к 5 ноября объявил общее собрание всех военнослужащих в помещении торговой фирмы “Проводник-Треугольник”, на углу Большой Садовой и Таганрогского проспекта. В назначенный день и час я пришел в указанное помещение. Большой зал на втором этаже был переполнен офицерами. Председательствовал генерал Чернояров. После длительных обсуждений решено было сформировать воинский отряд для несения службы по охране города и поддержания в нем порядка. Большинство офицеров охотно поддержало эту идею, но были и такие, которые задали вопрос: “А сколько нам будут платить?”. На это я им ответил: “У нас вы получите винтовку и пять патронов, а у большевиков получите пулю в затылок”. Начальником этого отряда, по предложению генерала Черноярова, единогласно был избран я. Поблагодарив за честь и доверие, я объявил, что буду требовать строгой дисциплины и порядка, как то было в Императорской армии, и тут же сказал, что ввиду того, что Ростов находится на территории Области Войска Донского и что у нас нет ни помещения, ни оружия, ни продовольствия, ни топлива, т.е. вообще ничего, то я поеду к атаману и выясню все эти жизненные вопросы для сформирования и существования будущего отряда. Здесь же я познакомился с полковником Лаврентьевым, будущим командиром 2-го батальона Добровольческой армии.
Через день я в сопровождении подполковника М.М.Дрейзена, поехал в Новочеркасск. Поезд пришел рано утром. Не зная города и местонахождения Атаманского дворца, по опросу и указаниям встречных мы в конце концов добрались до своей цели. Было еще очень рано, но, заметив в окнах свет, мы, не считаясь со временем дня, вошли во дворец и от дежурного казака узнали, что атаман находится в своем кабинете. Приказав казаку доложить атаману о нашем прибытии, мы недолго ожидали приглашения — атаман тотчас же принял нас. Выслушав мой доклад и наши нужды, атаман сказал: “Я ведаю только казачьими делами. Все армейское в руках генерала Алексеева, к нему и обращайтесь”. Тогда я попросил атамана указать, где я могу видеть генерала Алексеева, на что атаман ответил: “Барочная, лазарет №2”.
Выйдя от атамана, мы в скором времени нашли и Барочную улицу, и лазарет №2. Войдя в помещение лазарета, мы сразу же окунулись в казарменную обстановку. От входа наверх вела довольно широкая лестница, а на втором этаже был слышен шум многочисленных голосов, затем послышалась команда: “Второму взводу строиться’”
Когда мы поднялись наверх, то были встречены дежурным по части, подошедшим ко мне с рапортом (я был в генеральской форме). На мой вопрос о генерале Алексееве мне ответили, что он придет позже, а теперь, около 10 часов, здесь будет генерал Эрдели. Пришлось выйти на улицу и подождать около часу, до прибытия генерала Эрдели. Придя в указанный час, я действительно встретил генерала Эрдели, который меня тотчас принял. На его вопрос о цели моего приезда я доложил ему все подробности. Выслушав меня, он воскликнул: “Неужели в Ростове возможно формирование?”. И когда я подтвердил это и изложил наши пожелания и нужды, то генерал посоветовал мне подождать прихода генерала Алексеева и доложить ему все мною сказанное.
Генерал Алексеев прибыл в казарму около 12 часов и тотчас же принял меня. Выслушав мой доклад, он сказал: “Здесь нам будут мешать — приходите ко мне на квартиру к двум часам, там и поговорим подробнее”, — и дал свой адрес. В назначенный час я был на квартире генерала. Это была небольшая, узкая, в одно окно комнатка, в которой стояла узкая кровать, стол и три-четыре стула. У меня невольно сжалось сердце — в таком убогом помещении живет второй после Государя человек Великой Российской Империи. До чего мы докатились!
Предложив мне сесть, генерал приказал мне повторить ему мой доклад. Внимательно выслушав меня, он повторил слова генерала Эрдели: “Неужели в Ростове можно произвести формирование?”. После этого мы начали разговор о подробностях формирования, который закончился словами генерала Алексеева; “Если бы вы пришли ко мне семью днями раньше, я готов был поставить на всем крест. Теперь же, с Божьей помощью, начинайте — быть может, мы сможем что-нибудь сделать, чтобы помочь нашему несчастному Государю”.
Генерал Алексеев назначил меня начальником 1-го отряда Добровольческой армии. Когда я доложил ему, что считаю необходимым объявить мобилизацию всех военнослужащих, так как добровольческая система формирования не может дать желательных результатов, то генерал ответил, что он не имеет права объявить мобилизацию. Невзирая на мое повторное предложение о мобилизации, он остался при своем “добровольческом” порядке формирования армии.
Для работ по приему добровольцев — уже не для самообороны, а для общей борьбы против большевиков — городским самоуправлением г. Ростова-на-Дону, по моему требованию, было отведено помещение на Никольской ул., №125. Однако, в скором времени оно оказалось малым, и на мое требование об отводе более просторного помещения нам был отведен на Пушкинской улице №1, особняк Парамонова. Это помещение вполне отвечало условиям нашей работы. В помещении штаба находился постоянный караул с пулеметом и ручными гранатами. Приток добровольцев был непрестанный.
Согласно приказания генерала Алексеева я должен был периодически докладывать ему о ходе формирования, во исполнение чего числа 6 или 7-го декабря я поехал в Новочеркасск с докладом. К этому времени в Ростове были сформированы два батальона пехоты — 2-й и 3-й батальоны Добровольческой армии, 1-й батальон был сформирован в Новочеркасске, командовал им полковник Борисов. В Ростове 2-м батальоном командовал полковник Лаврентьев, фамилии командира 3-го батальона не могу вспомнить, Морской ротой командовал капитан 1-го ранга Потемкин, батареей — полковник Икишев и дивизионом конницы — полковник Гершельман. Во второй половине ноября с Фронта прибыл в Ростов Корниловский Ударный полк под командой полковника Нежинцева и помощника командира полка капитана Скоблина. Полк поместился в казармах 136-го пехотного Таганрогского полка.
Прибыв в Новочеркасск на Барочную, я узнал, что генерал Алексеев и все старшие начальники находятся на заседании в помещении гимназии, так как в Новочеркасск прибыл генерал Корнилов и все бывшие в заключении в Быхове или, как мы их сокращенно называли, “быховцы”. Когда я пришел в здание гимназии, меня встретил с рапортом караульный начальник, который доложил, что весь генералитет находится в данный момент на заседании. Имея право присутствовать на всех заседаниях, я все же посчитал неудобным прерывать таковое, решил подождать окончания заседания и прошел в комнату караульного начальника, находившуюся здесь же, приказав последнему доложить мне, когда заседание окончится. Ожидать пришлось недолго. Входная дверь с шумом открылась, и я увидел группу людей в штатской, поношенной одежде. Я сидел за столом и вопросительно смотрел на входивших. Я ожидал увидеть генерала Корнилова и остальных генералов в военной форме, а здесь все были в штатской одежде и все незнакомые мне лица. Я никогда никого из вошедших не видел и потому не предполагал, что это и есть “быховцы” и попрежнему продолжал сидеть. Но потом, видя твердую и решительную походку шедшего впереди, я невольно встал. Подойдя к столу, на котором лежали списки, привезенные мной для доклада генералу Алексееву, он властным голосом спросил меня: “Ну, что вы скажете?”. На это я ответил: “Привез списки сформирования для доклада генералу Алексееву, ваше высокопревосходительство”. Тут только я сообразил, что передо мной стоял генерал Корнилов. За ним стоял господин в темно-синем костюме, с седеющей бородой и благодушной улыбкой на лице — генерал Деникин. Затем мне бросился в глаза худощавый, весьма подвижной господин — генерал Марков. Кто были остальные, вошедшие с генералом Корниловым, я не знал.
Генерал Корнилов, просмотрев списки, сказал: “Ну да, это все офицеры — а где же солдаты?”. Я доложил, что солдаты не идут к нам — мы их только разоружаем. Генерал Корнилов, ударив рукой по столу, громким, с требовательной интонацией голосом сказал: “Солдат мне дайте — офицер хорош на своем месте — солдат мне дайте!”
Вскоре после этого я получил письмо с приглашением на банкет в ресторан “Палас Отель”, подписанное “Группой офицеров”. Подпись была анонимна, что она таила за собой, можно было выяснить лишь на месте, а потому я, не долго думая, положил в карман браунинг и пошел, сказав дома, куда и зачем я иду. Очевидно заранее предупрежденный швейцар провел меня в “кабинет”, в котором меня ожидали. Войдя в кабинет, я застал совершенно неизвестных мне лиц, в офицерской форме и в штатских костюмах. При представлении друг другу, я запомнил фамилию полковника Гришина-Алмазова и другие, которых теперь, за давностью времени, не могу вспомнить. По все эти лица били крайне левого направления. Тут я не пожалел о своей осмотрительности - имея в кармане браунинг, я чувствовал себя увереннее. В другой комнате кабинета виднелся стол, накрытый для ужина, уставленный бутылками и блюдами с разнообразной едой. Теперь я понял причину приглашения меня “Группой офицеров” — очевидно, хотят меня подпоить и уговорить на совместную работу с ними.
По прошествии некоторого времени, использованного для усердного ухаживания за мной, считая, вероятно, что я достаточно “укомплектован”, перешли на деловой разговор. “Мы слышали, что вы избраны для руководства формированием и командования офицерским отрядом. Так вот, мы предлагаем совместную работу и действия”. Чтобы не сорвать их отношения к себе и не вызвать порыва негодования, я, как бы досадуя, воскликнул: “Да что же вы мне раньше не сказали? Я вчера только подчинился генералу Алексееву!” Нужно было видеть эффект, произведенный моими словами. Все они сразу от меня отшатнулись. Я же встал и сказал; “Я вижу ваше отношение к сказанному мною и думаю, что мое дальнейшее присутствие не доставит вам удовольствия. А потому благодарю за прием и имею честь кланяться”. Придя домой, я тотчас же написал генерал Алексееву доклад о происшедшем. Кроме того, я просил прислать мне в помощь офицера Генерального Штаба и дать ему помощников, так как тот персонал, который был в моем распоряжении, не подходил к работе при существовавших условиях. Через короткое время из Новочеркасска прибыл Генерального Штаба полковник Дмитрий Антонович Лебедев и с ним несколько офицеров, из которых помню Измайловца — капитана Шатилова, ротмистра Арнольда, штабс-ротмистра Немировича-Данченко и др. Ротмистр Арнольд исполнял обязанности коменданта штаба Отряда. Впоследствии прибыл генерал-майор Александр Александрович Боровский, которому я поручил формирование и командование Студенческим батальоном. Мысль о сформировании Студенческого батальона дал мне студент, по фамилии Черномордик, еврей по происхождению, впоследствии совершивший от начала до конца весь Первый Кубанский генерала Корнилова поход. Затем прибыл командир Лейб-Гвардии Преображенского полка полковник Александр Павлович Кутепов, которому я дал назначение — отправиться к железнодорожной станции Матвеев Курган и там объединить все наши действующие части. Формирование продолжалось - уже были заполнены казармы 136 пехотного Таганрогского полка на Скобелевской улице и частично занят “Лазаретный городок”.
Огромную пользу для формирования принес начальник снабжения, инженер Павел Павлович Казакевич. Его стараниями и умением были заполнены всеми видами одежды, белья и обуви огромные помещения складов торговой фирмы Хахланджева. Для отопления казарм им же был реквизирован караван судов, стоявших на р.Дон, груженых каменным углем для работ по шлюзованию Дона.
Придя однажды в штаб, я заметил в группе посетителей фигуру в полной парадной форме мирного времени, со штаб-офицерскими эполетами. На мой вопрос, кто это такой, полковник Лебедев доложил, что это инвалид, просит о принятии его в наше формирование. Я сказал полковнику Лебедеву, чтобы его зачислили в интендантство. На следующий день полковник Лебедев доложил мне, что это — унтер-офицер 4-й кавалерийской дивизии, наступавшей на Ростов с севера. Он был опознан офицерами той же дивизии, служившими у нас. На дознании он сознался, что был прислан в штаб с целью разведки и был расстрелян.
Противник наступал на Ростов с трех сторон: с севера, из села Большие Салы - 4-я кавалерийская дивизия; с запада, у железнодорожной станции Матвеев Курган - войска Сиверса и с юга, у станции Батайск - отдельные отряды красных. Все это сдерживали к отбивали наши, не успевшие еще окрепнуть, доблестные части, Вследствие такого обложения, пересекшего все пути, ведущие к Ростову, приток добровольцев сильно сократился. Но в самом Ростове была масса праздно блуждавших, людей в военной форме, которые, заполняя рестораны, нагло насмехались над проходящими по улицам командами добровольцев. “В солдатики играют” - громко шипели они, а это вызывало справедливое негодование добровольцев. -”Почему не мобилизуют всю эту сволочь?!! “ - говорили они в свою очередь .
После смерти Атамана Каледина наш, как мы его называли, “Большой штаб” переехал в Ростов и занял помещения моего штаба в особняке Парамонова на Пушкинской улице. Мой штаб был расформирован, и все дела переданы приехавшим. Я поступил в распоряжение генерала Деникина, который принял командование зарождавшейся Добровольческой армией. Начальник моего штаба Генерального Штаба полковник Лебедев уехал в армию адмирала Колчака, другие же чины штаба частично остались при новом штабе, а остальные разошлись по частям. Генералы Алексеев и Корнилов оставались как бы Верховными руководителями армии. Штаб Командующего армией занял помещение бывшего ресторана “Медведь” на Таганрогском проспекте, возле здания театра.
Под давлением превосходных сил противника отряд полк.Кутепова последовательно отходил к Ростову и задержался у железнодорожной станции Хопры. По приказанию генерала Деникина я сменил полковника Кутепова на этой позиции, так как он получил другое назначение. Позиции занимали следующие части:
Офицерский отряд полковника Симанского, силою около 200 штыков
Партизанский отряд сотника Грекова (“Белый Дьявол”) 120 штыков
Корниловский ударный полк 200 штыков
Казаки станицы Гниловской 300 штыков
Всего — около 820 штыков.
Противник был численно значительно сильнее нас. Обе стороны, кроме наблюдения и охраны своих флангов, к более решительным действиям не приступали. Однажды полковник Симановский уехал по делам в Ростов. Через некоторое время его заместитель полковник Мухин, пришел ко мне и дал прочесть письмо полковника Симановского, в котором тот писал, чтобы полковник Мухин, под разными благовидными предлогами, снимал с позиции людей своего Отряда и отправлял их в Ростов в его, Симановского, распоряжение. Я, конечно, строжайше запретил полковнику Мухину исполнять распоряжение Симановского. Зная большое расположение генерала Корнилова к Симановскому, я лично поехал в Ростов и, после доклада о положении дел на позиции, вручил упомянутое письмо генералу Корнилову. Прочтя его генерал стукнул кулаком по столу и воскликнул: “Кому же тогда верить можно?”. Приблизительно числа 6 февраля ко мне в Хопры приехал Командующий армией генерал Деникин. Ознакомившись на месте с обстановкой, он сказал мне: “Продержитесь еще день-два. Я соберу все, что можно, в Ростове, сниму все караулы и ударю по их левому флангу”. К сожалению, этому плану не суждено было исполниться, так как на другой же день казаки станицы Гниловской среди бела дня бросили свою позицию и на глазах противника ушли в станицу, говоря: “Мы будем только свои хаты защищать”. Не помогли и уговоры священника той же станицы, который с крестом в руках останавливал уходивших с позиций казаков. Они разошлись по домам и обнажили наш правый фланг, закрыть который у нас не было уже сил. Я немедленно донес генералу Деникину о создавшемся положении и получил приказ: сдерживая наседающего противника, отходить на “Лазаретный городок” - участь Ростова была решена..
9 февраля, после короткого совещания, был отдан приказ об отходе на станицу Аксайскую, куда выступили часов около 11 вечера. Переночевав в Аксайской, с большим риском, по тонкому льду, покрывавшему р.Дон, Добровольческая армия переправилась на левый берег и остановилась в станице Ольгинской, где произошло переформирование всей армии. Из отдельных отрядов были созданы новые полки:
1-й Офицерский полк - командир полка генерал Марков (впоследствии полк переименован по имени первого командира в “Марковский” )
Корниловский ударный полк - командир полковник Нежинцев
Партизанский полк - командир генерал Богаевский,
Конные отряды: дивизионы полковников Гершельмана, Глазенапа и Корнилова,
Чехословацкий батальон - командир капитан Неметчик,
Охранная рота - командир полковник Дейло,
Артиллерийский дивизион (2 батареи) - командир полковник Икишев,
Походный лазарет - начальник доктор Трейман.
Я так и оставался в распоряжении генерала Деникина. На походе выполнял различные задания общего характера, главным образом, командование арьергардом.
Из станицы Ольгинской Добровольческая Армия выступила в свой легендарный “Ледяной поход”, продолжавшийся 80 дней, из которых 44 прошли в боях. Численность армии была 3683 чел. При подходе к Екатеринодару к нам присоединился вышедший из него Кубанский отряд полковника Покровского (при нашем соединении произведенного в генералы), удвоивший наши силы. Территорию наша армия занимала ту, на которой в данный момент стояла, и пока стояла.
Перепечатка только с разрешения редакции
При перепечатке ссылка на “Белую Гвардию” обязательна
Ваши сообщения можете отправлять по E-mail:
tsvetcov@rambler.ru