Абдурахман Авторханов родился на Кавказе. По национальности — чеченец. Был номенклатурным работником ЦК ВКП(б). В 1937 году окончил Институт красной профессуры в Москве. Специализировался по русской истории. В 1937 году был арестован как «враг народа». По распоряжению Верховного Суда РСФСР был в 1942 году освобожден, а в 1943 эмигрировал на Запад, где защитил докторскую диссертацию и стал профессором по русской истории. В СССР А. Авторханов издал шесть книг, главным образом по истории Чечни и Кавказа. За границей это — десятая его книга.

«Сила и бессилие Брежнева. Политические этюды» — исключительно своевременно написанная книга. Со свойственным автору аналитическим талантом в книге разбирается внутренняя и внешняя политика 15-летнего брежневского периода советской истории, что особенно важно, когда этот период подходит к концу по самым нормальным, биологическим причинам: из-за преклонного возраста как самого Брежнева, так и всех остальных членов Политбюро КПСС. Тщательно разбирает автор и «литературное» творчество Брежнева — его только что вышедшие мемуары (книги «Малая земля», «Возрождение» и «Целина»), интересные для понимания политического климата в стране.

Это первый серьезный разбор всего брежневского периода советской власти.

Ко 2-му изданию автор написал еще дополнение — статью «Афганистан: мотивы, расчеты, перспективы».

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

Любой политик большого класса — это прежде всего оригинальная творческая личность, которая, овладев государственной властью, умеет навязывать ей свою волю и свою программу. Но самый высокий бюрократ самых выдающихся способностей, даже достигнув вершины власти, остается тем, кем он был, - орудием чужой воли. Во главе трех предыдущих правлений советского государства стояли оригинальные политики — Ленин, Сталин, Хрущев. Во главе нынешнего, четвертого, правления советской супердержавы впервые стал супербюрократ — Брежнев. Он — эпигон, который имитирует своих предшественников, он - исполнитель, который скрупулезно проводит в жизнь волю триединой реальной власти в стране: партаппарата, политической полиции и армии. В этом его сила, — что гарантирует ему до сих пор безмятежность личной жизни; в этом и его бессилие, — что делает его власть главы государства и вождя партии эфемерной.

Перерождение режима революционеров в режим бюрократов, которое предвидел еще Ленин, нашло свое триумфальное завершение именно в Брежневе. Советское государство превратилось в гигантскую машину советской самоуправляющейся бюрократии. Поскольку образу мышления бюрократов органически чужда творческая фантазия суверенных политиков, то правление Брежнева либо избегает ставить и решать острейшие проблемы внутренней политики, либо повторяет зады сталинщины, либо старается заслонить эти проблемы активизацией внешней политики глобальной экспансии. Вот здесь творческой фантазии хватает даже у закоренелых советских бюрократов. Разработанная мозговым трестом КГБ концепция, известная под почти кодовым словом «разрядка», легализовала — при поразительной беспечности Запада - инфильтрацию чекистских идей и людей во все организации и учреждения свободного мира, парализовала организованное сопротивление против советской идеологической агрессии, увековечила советское порабощение восточноевропейских народов, санкционировала право чекистов финансировать и вооружать «освободительные войны» и «революционные перевороты» «советских братьев» в джунглях Азии, Африки и Латинской Америки. Все возрастающий поток -на основе той же «разрядки» — западных кредитов, техники и технологии позволяет Кремлю не только продолжать гонку вооружения, содержать огромную армию, но и отсрочить экономическую катастрофу, постоянно угрожающую из-за ненасытной прожорливости военной машины.

Я не задавался целью написать политическую биографию Леонида Брежнева. Невозможно было бы придумать более скучное и менее бесплодное занятие, чем предпринять такую попытку. У него, собственно, и нет политической биографии. Поэтому даже его советские биографы в книге о нем «Биографический очерк» посвятили самой личности Брежнева всего три-четыре страницы, а остальное посвящено биографии партаппарата. Даже западные публицисты, которые до сих пор пишут книги о его предшественнике - Хрущеве, - совершенно не берутся за Брежнева. Не может быть более уничтожающего приговора главе великого государства, как такое демонстративное игнорирование современниками его личности. Однако само правление Брежнева замечательно во многих его аспектах. Поэтому я стараюсь проанализировать своеобразие исторического становления этого правления, его преемственность и отличие от предыдущих правлений, итоги его внутриполитической и внешнеполитической деятельности. Разумеется, эти проблемы легче ставить, чем решать. С меня достаточно, если мои «политические этюды» дадут повод читателю для серьезного размышления над ними.

ЧАСТЬ I. ВНУТРЕННЯЯ ПОЛИТИКА

ПРАВЛЕНИЕ БРЕЖНЕВА

Если бы сбывались непрекращающиеся пророчества западных корреспондентов о смертельных болезнях Леонида Ильича Брежнева, то ему пришлось бы умереть за последние пять лет, по крайней мере, раз пять. Сверхчувствительный в подобных случаях Кремль, однако, не стал обвинять кого-либо из западных «пророков» в распространении «клеветнических измышлений» насчет здоровья своего вождя. Совершенно наоборот. Измышления по поводу плохого здоровья генсека поставляли Западу сами чекисты, а Брежнев, посещая Запад (Хельсинки, Париж, Бонн), вел себя так, чтобы западные политики и всерьез поверили, будто они имеют дело с главой государства, которому не суждено долго жить. Классическая дипломатия додумалась до сих пор только до игры в «дипломатическую болезнь», но Кремль доказал, что можно играть с пользой для дела и в «дипломатического смертника». Конечно, это делается с преднамеренным расчетом: поспешите заключить договор с умирающим «голубем» Кремля, ибо завтра его гнездо может занять свирепый «ястреб»! В разгаре этого спектакля родилось совещание в Хельсинки, давшее Москве все, чего она добивалась, а Западу - ничего. Более того -Кремль превратил Хельсинки в ловушку для интеллектуальной оппозиции в СССР, сажая в концлагеря или выдворяя из страны ее деятелей только за то, что они требовали выполнения Хельсинкских соглашений о правах человека.

Подвел Брежнев «пророков» и внутри страны. Не только его соперники, но и рядовые мыслящие граждане считали режим Брежнева недолговечным, «переходным», но не из-за его здоровья, а из-за его «серости», «посредственности», Однако то, что считали недостатком Брежнева - «серость», - обернулось его достоинством. Возглавлять коллективную диктатуру может только серая личность. Именно такими считали и Сталина, и Хрущева, когда их назначали, и они подвели. Брежнев вот уже 15 лет не подводит. Главное в политическом долголетии режима Брежнева, конечно, в другом. Он основательно изучил достижения Сталина как мастера власти и уроки поражения Хрущева как «волюнтариста». Когда в октябре 1964 года заговорщики свергли Хрущева, главное обвинение против него гласило: «субъективизм» и «волюнтаризм». Если перевести этот жаргон партийной философии на язык партийной политики, то Хрущева обвинили в том, что он, в нарушение «ленинских норм коллегиальности руководства», принимал решения единолично и что эти решения опирались не на объективный анализ действительности, а на волевые импульсы самого Хрущева. Поэтому многие его решения по вопросам внутренней политики оказывались порочными, противопоказанными или даже жизнеопасными для существования созданной Сталиным системы правления (разоблачение Сталина, «децентрализация» управления промышленностью, реорганизация структуры партии, введение принципа периодической смены членов руководящих партийных органов вплоть до Политбюро и т. д.). Нет сомнения, что критиковали Хрущева и по вопросам внешней политики. Здесь тоже многие решения Хрущева считались рискованными, даже авантюрными, потому что они не были обдуманными и материально подготовленными (Берлинский ультиматум, Кубинская авантюра с ракетами, срыв встречи «четырех великих» в Париже и т.д.)- Вероятно, Хрущеву приписывали и обострение отношений с Китаем, о чем свидетельствует начавшийся сразу же после свержения Хрущева диалог с Китаем (встреча между главами правительств СССР и Китая). Надо признать, что с точки зрения коренных интересов режима внутри страны и тактико-стратегических задач политики глобальной экспансии вовне, — заговорщики против Хрущева были совершенно правы. Главный вывод Кремля после свержения Хрущева был сформулирован в тезисе -отныне вся внутренняя и внешняя политика партии должна строиться на началах строго научного подхода, на научном методе анализа положения вещей. Рациональное зерно этого тезиса, если даже считать апелляцию к науке — данью времени, состояло в том, что любое решение на высшем уровне может быть принято только тогда, когда подготовлены политические, психологические и, главное, материальные предпосылки для его успешного осуществления. Не менее здравой была и апелляция к истории: советская система правления, созданная Лениным и усовершенствованная Сталиным, оказалась из всех существовавших доселе тиранических систем самой идеальной системой покорения человека государством, государства — партией, партии — ее аппаратом. Потому эта система выдержала и выдержит любые внешние политические испытания, но она уже погибла в потенции, если подвергать сомнению правомерность ее исторических преступлений и целесообразность ее устоявшейся внутренней структуры. Перманентные эксперименты Хрущева (от разоблачения Сталина до бесконечных «организаций» и «реорганизаций») как раз и грозили полнейшей дезорганизацией всей системы. Эра Хрущева создала в стране новую атмосферу, когда советский человек начал высвобождаться из-под государственного рабства, а само государство - из-под всеохватывающих когтей партии. Разумеется, это не входило в намерения Хрущева, но это было объективным следствием его политики десталинизации. Этого нельзя было допустить. В конце такого процесса выиграли бы государство и человек, но проиграли бы партия и партаппаратчики. Ученики Хрущева из Политбюро, наделенные природой самой системы высокоразвитым инстинктом самосохранения, угадали в своем новом учителе собственного гробовщика. В этом и была самая глубокая причина расправы с ним. Весьма трезвые выводы сделал из опыта правления Хрущева лично для себя и сам Брежнев, занявший его пост. «Кадровая политика» Хрущева — собственно, самая главная политика большевизма — тоже оказалась для него катастрофической. Принципиально правильную в основе своей политику замены старых консервативных кадров новыми, молодыми кадрами Хрущев вел неразборчиво, наспех и, главное, непоследовательно.

Уже во время ликвидации «антипартийной группы» Молотова, Маленкова, Кагановича Хрущев допустил роковую при данной системе ошибку, которая предрешила, в конечном счете, его собственную гибель: он оставил на свободе участников этого первого заговора против себя. Если бы он уничтожил участников июньского заговора 1957 года, то октябрьский заговор 1964 года вообще не состоялся бы. Октябрьские заговорщики точно знали, что в случае неуспеха их ждет не пуля, а пенсия.

Другая его роковая ошибка, тоже при данной системе, заключалась в том, что он, нарушив испытанный Сталиным порядок — контролировать и управлять партией, полицией и армией через свой закрытый «Внутренний кабинет» с «Особым сектором», — никакой замены ему не создал. Хрущев был уверен, что он вполне может управлять партией и государством по «Уставу партии» — через Секретариат ЦК КПСС. Он думал, вероятно, что исторический опыт периода его правления говорит в его пользу, — ведь когда восстало Политбюро (Президиум) в 1957 году, его (Хрущева) спас Секретариат, но когда в октябре 1964 года восстал сам Секретариат, Хрущев погиб. Ничего подобного не могло бы случиться со Сталиным, при его «Внутреннем кабинете». Ведь и заговор Берия и его сообщников против Сталина удался только после уничтожения ими «Внутреннего кабинета» руками самого же Сталина, как я это старался доказать в книге «Загадка смерти Сталина'' * .

Третьей роковой ошибкой Хрущева, которую можно считать ошибкой всех его ошибок, была уже его упомянутая «кадровая политика». Знаменитый лозунг Сталина «кадры решают все» вовсе не был афоризмом, сказанным ради красного словца. В зародыше эту идею мы находим уже у Маркса в его утверждении: чтобы удержать захваченную власть, коммунисты должны разбить всю старую буржуазную государственную машину и создать новую пролетарскую государственную машину со своими новыми кадрами. Как известно, совершив революцию в России, Ленин поступил именно так. То же самое по существу сделал и Сталин, когда он, тотально уничтожив партию Ленина, создал свою собственную партию исполнителей, преданных ему и за страх, и за совесть. Хрущев, дискредитировав имя Сталина и убрав нескольких его близких соратников, сохранил дело Сталина - вышколенную им десятилетиями партию двурушников. Правда, Хрущев чистил эту партию, но чистил так плохо, что только раздражал ее, не лишая возможностей организованного сопротивления; провоцировал ее, не ограждая себя от возможного бунта. Причем он вступил самым опрометчивым образом в конфликт сразу и почти одновременно со всеми господствующими группами в партии: с чекистами, которых начал тысячами переводить на пенсию; с профессиональными партаппаратчиками, для которых выдумал «принцип систематического обновления» в точно фиксированных нормах, узаконив его в уставе партии; с генералами, которых, сокращая армию, начал увольнять, назначая иных даже директорами совхозов; с высшей центральной бюрократией, которую решил «децентрализовать», ссылая ее в далекие провинции. У Сталина очередность и периодичность чисток были другие. Он очистил свою партию от старых кадров в три приема - в 1929, 1933, 1937-1938 годах. В результате от 3 555 338 коммунистов (в 1933 году) в партии осталось в 1938 году 1 920 002 коммуниста. Таким образом, 1 635 336 коммунистов оказались вычищенными из партии, что в тех условиях означало автоматический арест («Партийная жизнь», №21, 1977, с.21). (Пользуясь случаем, хочу исправить одну свою неточность. Я всегда пользовал-cä цифрой в 1220000 вычищенных в период ежовщины коммунистов — ввиду отсутствия официальной статистики, эта цифра была выведена мною из разных партийных источников. Теперь выясняется, что репрессированных коммунистов было на 400 000 человек больше.)

Очередность чисток Сталиным была тщательно продумана: «Великая чистка» была проведена в следующей последовательности — с лета 1936 года по лето 1937-го партия чистила народ (массовые аресты в городах и селах, осуждения «Чрезвычайными тройками НКВД»); с лета 1937 года по осень 1938-го НКВД чистил партию и армию; с конца 1938 года до весны 1939-го НКВД Берия чистил сверху донизу НКВД Ежова. При этом, несмотря на то, что чистка руководящих кадров аппарата партии, полиции, армии и всех органов государственного и хозяйственного управления была тотальной, никакого кризиса власти не произошло. Резервные кадры, которых предусмотрительный Сталин заранее подготовил в лице бесчисленных брежневых и сусловых, тут же заняли освободившиеся места. О них-то Сталин и сказала на XVIII съезде партии (март 1939 г.), что «за отчетный период партия сумела выдвинуть на руководящие посты по государственной и партийной линии более 500 тысяч молодых большевиков» («Вопросы ленинизма», стр. 597). Другими словами, Сталин создал совершенно новый аппарат власти, опирающийся на совершенно новую партию. Этим самым он обеспечил успех своей политики и безопасность своей личной диктатуры. Хрущев, который учился лично у Сталина более двух десятков лет, совершенно не понял этой механики власти Сталина. А вот Брежнев, который учился ей на расстоянии, - отлично усвоил ее.

Брежневу, конечно, не нужно было чистить партию, она была и осталась сталинской, то есть партией брежневых, только ей надо было вернуть убитую Хрущевым веру в сталинскую машину властвования. Поэтому надо было прекратить критику не только «культа Сталина», но и критику его ошибок. Так как гласная реабилитация Сталина была бы возможна только открытой отменой решений двух съездов партии (XX и XXII), в принятии которых руководящее участие принимали, кроме Хрущева, все члены нынешнего Политбюро, — а это, в свою очередь, вызвало бы новый переполох не только в стране, но и во всем мировом коммунистическом движении (демонстрируя одновременно беспринципность и самих новых руководителей), руководство Брежнева предпочло более безопасный выход: реабилитировать Сталина как выдающегося полководца было поручено советским военачальникам во главе с маршалом Жуковым; реабилитировать Сталина как вождя партии и ученика Ленина было поручено Институту марксизма-ленинизма при ЦК, в его исторических публикациях.

Первый официальный сигнал к этой волне «неокульта Сталина» был дан в докладе Брежнева в мае 1965 года к двадцатилетию окончания войны между Германией и СССР. После всего того, что партия и народ слышали за эти восемь лет, начиная с XX съезда (от Хрущева, Брежнева, Суслова, от тех же советских маршалов и генералов), — о грубейших ошибках Сталина накануне и во время войны, о гибели целых армий и развале многих фронтов из-за дезертирства Сталина в первые дни войны или из-за его некомпетентного вмешательства в военные операции впоследствии, — величайшей сенсацией прозвучали слова Брежнева: мы выиграли войну под руководством И.В.Сталина! Вот после этого, как говорится, пошла писать губерния. ЦК партии — весьма трезвое учреждение. В его действиях не бывает ничего случайного или бесцельного. Чужды ему и любые упражнения в каких-либо теоретических или исторических благоглупостях. Выступление Брежнева, писания идеологов и мемуары маршалов в защиту «оклеветанного» Хрущевым Сталина были результатом того горького вывода, к которому пришел ЦК во время кампании против «культа личности»: противопоставление Сталина советской системе смерти подобно для самой системы. (Кстати, популярный в те годы народный выпад по адресу бездушных советских бюрократов: «Это вам не сталинское время!», — считался комплиментом XX съезду, а сегодня за такой комплимент Брежнев сажает своих граждан в сумасшедшие дома.)

Реабилитация имени Сталина вовсе не преследовала цели восстановления исторической правды или даже восстановления справедливости по отношению к Сталину, — ее цель была практическая: реабилитировать Сталина, чтобы реабилитировать его систему правления. Это и есть та ресталинизация, которую провел и проводит Брежнев. Разумеется, классический сталинизм умер навсегда, но определенные его компоненты вечны, пока вечны тиранические режимы. Многими из этих компонентов пользуется режим Брежнева.

Центральным компонентом сталинизма как науки об управлении «коммунистическим» государством и его действительным вкладом в ленинизм была идея организации «Внутреннего кабинета». Само по себе это название ничего не говорит. Такие кабинеты известны, под разными названиями, и на Западе. Да Сталин и не называл этот свой кабинет «внутренним» (в документах ЦК говорилось просто: Секретариат тов. И.В.Сталина» и «Особый сектор»).

Все высшие легальные органы партии и государства - законодательные, исполнительные, судебно-контрольные — продолжали не только существовать, но и функционировать. Над этими органами стояли и ими управляли известные лидеры партии. Они подписывали все решения, они же их обнародовали, причем сам Сталин (который до мая 1941 года вообще официально не входил в правительство) редко выступал. Но решения, которые они принимали и подписывали, принадлежали не им. Не только члены ЦК, но и члены Политбюро узнавали о многих важнейших решениях ЦК от их имени из случайных бесед со Сталиным, с его техническими сотрудниками или даже из газет. Решения партии и законы государства, которые носили подписи их официальных органов, подготовлял вышеназванный «Внутренний кабинет» Сталина во главе с генералом А.Н.Поскребышевым, о чем я уже подробно говорил в другой книге * . Сам Поскребышев не был ни секретарем ЦК, ни членом или кандидатом в члены Политбюро, но перед ним дрожали такие члены Политбюро, как Молотов, Микоян, Ворошилов.

Уникальным изобретением Сталина был «Особый сектор» этого кабинета, который возглавлял тот же Поскребышев. «Особый сектор» был руководящим центром личной политической полиции Сталина, не только не зависящим от внешней службы государственной безопасности (МГБ, МВД), а наоборот, надзирающим над ней. «Особый сектор» руководил всей сетью служб безопасности Сталина, так же, как и всей сетью шпионажа за верхами партии, полиции, армии - для предупреждения потенциальных заговоров (словом «особое» Сталин любил прикрывать свои чекистские учреждения — «особые отделы» в армии, «Особое совещание» НКВД и т.д.). Восстанавливая «ленинские нормы партийного руководства», Хрущев ликвидировал «Внутренний кабинет» и упразднил «Особый сектор». Тем самым было восстановлено полновластие Политбюро в области большой политики и Секретариата ЦК — в области руководства текущей работой. Все свои решения Хрущев и проводил через эти органы, а его личная канцелярия сделалась совершенно обычным техническим аппаратом первого секретаря ЦК. Результатом возвращения к «ленинским нормам» было то, что личная канцелярия Хрущева в Москве и сам Хрущев в Сочи узнали последними, что в Москве победили заговорщики и Хрущев больше не первый секретарь.

Как мы увидим дальше, Брежнев учел и этот урок, который он сам же преподал своему предшественнику. Сперва новый первый секретарь вел себя «тише воды, ниже травы». Вместо официально-холодного обращения «товарищи» он, впервые ввел в обращение сердечно-слащавое «дорогие товарищи»; вместо безапелляционного тона Сталина или повелительной манеры Хрущева Брежнев сочинил для себя заискивающий стиль обращения к партии. В этом стиле он разговаривал еще на своем первом съезде (1966 г.). Вот типичный образчик его нового стиля на этом съезде: «Хотелось бы посоветоваться, не стоит ли нам...» и т.д. («Материалы XXIII съезда КПСС», (1966, стр. 53). Уверенный в себе вождь партии так не разговаривает. На этом же съезде, через полтора года после прихода к власти, Брежнев, подготовляя практически ресталинизацию, восстановил сначала внешние атрибуты сталинского здания власти. Ссылаясь на какие-то мифические письма коммунистов и на «ленинскую традицию», Брежнев предложил переименовать Президиум ЦК в Политбюро ЦК, а выступивший за Брежневым оратор, по заданию сверху, предложил переименовать также должность первого секретаря ЦК в должность генерального секретаря ЦК. Народ и партия никогда не связывали название Политбюро с именем Ленина, а связывали с именем Сталина, - Ленин активно работал в Политбюро немногим больше трех лет (1919-1922), а Сталин - 33 года (1919-1952). Генеральным секретарем ЦК был только один Сталин - 30 лет: ни до него, ни после никто им не был — им стал теперь Брежнев. Чтобы понять и оценить глубоко символическое значение переименований, надо самому перенестись в психологический мир партаппаратчиков: в их представлении Политбюро — это ареопаг богов, а генеральный секретарь — бог богов! Что же касается первых секретарей, то их в партии - тысячи, а президиумов - десятки тысяч, начиная от сельсоветов и горсоветов и кончая всякими там верховными советами. Политбюро — одно, и генеральный секретарь — один (интересно, что Сталин никогда не подписывался как генеральный секретарь и не разрешал себя так называть. Титул генеральный секретарь упомянут в скобках, без прописной буквы, только один раз после фамилии Сталина в протоколе Организационного пленума ЦК при перечислении членов Секретариата ЦК).

На XXIII съезде люди Брежнева добились, чтобы в уставе впервые было указано, что генеральный секретарь избирается пленумом ЦК отдельно, а это значит - снять его правомочен только пленум ЦК. Брежнев сделал это для того, чтобы с ним не поступили так же, как он сам поступил с Хрущевым, сняв его через Секретариат и Президиум ЦК и лишь постфактум оформив его снятие через пленум ЦК. На этом же съезде поспешно убрали прочь и тот дамоклов меч, который повесил Хрущев на XXII съезде над головой каждого партаппаратчика в виде параграфа в новом уставе об обязательной смене (от 25 до 50%) на очередных выборах членов руководящих партийных органов всех уровней вплоть до Президиума ЦК. Таким образом, был восстановлен и другой принцип сталинизма: партаппаратчик - не выборная должность, а пожизненная профессия, а псевдовыборы на партконференциях и съездах — самая обыкновенная бутафория для игры во «внутрипартийную демократию». Никому и в голову не приходило в те дни, что Брежнев метит в нового единоличного вождя партии. Все, что он до сих пор делал, занимаясь переименованиями и ликвидацией организационного хаоса, оставленного Хрущевым, казалось, делается в интересах всех. Сам Брежнев попал в генеральные секретари более или менее случайно: когда намеченный Хрущевым «кронпринц» Ф.Козлов заболел, Хрущев назначил Брежнева вторым секретарем ЦК, считая его своим личным другом и преданным учеником. Брежнев делал все, чтобы укрепить Хрущева в этом заблуждении. Вероятно, заблуждались и заговорщики, когда, выдвигая Брежнева на место Хрущева, думали, что имеют дело с человеком, претензии которого не идут дальше того, чтобы быть послушным инструментом их коллективной воли в виде нового «коллективного руководства». И здесь Брежнев делал все, чтобы укрепить их в этой вере, - вся партийная печать в первые годы его правления только тем и была озабочена, чтобы никогда больше не нарушались «ленинские принципы коллегиальности в руководстве» партией и государством (сегодня просто опасно упоминать о «коллективном руководстве»).

Однако Брежнев - как истинный сталинец — говорил одно, а думал другое. Совсем не нужно заглядывать в душу Брежнева, чтобы разгадать его тогдашние думы. Он думал о золотом правиле Сталина: до конца преданными тебе будут только люди, тобою выдвинутые, тебе обязанные и вместе с тобою обреченные на гибель, если тебя настигнет внезапная катастрофа. Но люди, вместе с ним участвовавшие в заговоре ничем не были обязаны Брежневу, а, наоборот, Брежнев был им обязан всем. Причем они на том же пленуме ЦК в октябре 1964 года (на котором оформили свержение Хрущева) ограничили его власть в специальном постановлении о том, что отныне первый секретарь ЦК не может быть председателем Совета Министров (а С талин и Хрущев —были). Ко всему сказанному надо присовокупить и другое решающее обстоятельство: в Политбюро и Секретариате ЦК сидели люди, не уступающие ему по политическому калибру, а многие даже превосходили его по опыту, стажу и заслугам. Брежнев не мог не знать, что в этих условиях дорога в вожди партии лежит через постепенное выключение большинства этих людей из высших органов партии и выдвижение на их место своих людей. К этой цели он шел весьма осторожно, но неуклонно и методически, пользуясь всеми приемами богатой искусством утонченнейших подвохов и интриг сталинской школы. Некоторые из них заслуживают упоминания. Так, чтобы дискредитировать главного претендента на свой пост — Шелепина, — Брежнев посылает его сначала в Западную Германию (имелось решение немецкого суда о его аресте, если он появится в Германии, за организацию, в качестве бывшего шефа КГБ, убийства лидеров украинского национального движения — Бандеры и проф. Ребета, но немцы намеренно игнорировали его появление), а потом в Лондон, заранее зная, что там украинцы собираются устроить демонстрацию против убийцы из Кремля, а многие из депутатов парламента открыто протестуют против допущения в Англию бывшего главы КГБ.

Скандал с Шелепиным удается словно по режиссуре Брежнева. Вернувшись домой, Шелепин узнает, что, если ему нельзя появляться за границей, он не может быть и председателем ВЦСПС с его широкими интернациональными связями, а стало быть - и членом Политбюро.

Другой пример совершенно очевидного подвоха. Члена Политбюро, первого заместителя председателя Совета Министров СССР, вероятного претендента на пост генсека — Полянского — освобождают от его безопасного поста и назначают министром сельского хозяйства СССР, чтобы он целиком посвятил себя «поднятию сельского хозяйства». Однако самый последний колхозник знал, что советское сельское хозяйство, которое не могли поднять ни Сталин, ни Хрущев, ни Брежнев, не сможет поднять и Полянский. Вскоре Полянский проваливается. Его выводят из Политбюро и ссылают в дипломатическую ссылку в далекую Японию.

Третий пример. Первого секретаря ЦК Украины, члена Политбюро, волевого и динамичного Шелеста обвиняют в сочувствии... «украинским националистам», которых он нещадно репрессировал, — выкидывают из Политбюро и снимают со всех должностей.

Четвертый пример. Микояна, роль которого во время заговора против Хрущева была двусмысленной, снимают с поста председателя Президиума Верховного Совета и выводят из состава Политбюро «из-за преклонного возраста», хотя он тогда, в 1965 году, был на десять лет моложе теперешнего члена Политбюро Пельше или на три года моложе нынешнего президента Брежнева.

Пятый пример — Воронов. Впрочем, он исчез из Политбюро так внезапно, что никто так и не знает, в чем его обвинили и куда он исчез, ибо официальная версия о переходе «на пенсию» звучала просто смехотворно, ведь для лидеров партии никогда не существовал и не существует пенсионный возраст.

Классическим надо признать шестой пример. Тут подвох был рафинированным, а процедура снятия -издевательской. Штаб Брежнева затеял новую Конституцию, которая, как и ее сталинская предшественница, никому не нужна и ничего не стоит. Лишь после утверждения новой Конституции мы узнали, что она нужна была только одному Брежневу. Дело в том, что хитроумные услужливые теоретики внесли в новую Конституцию статью (ст. 6), на которую не отважился не только Ленин, но даже и сам Сталин. Статья гласит, что руководящей и направляющей силой советского государства является одна лишь коммунистическая партия Советского Союза. Отсюда штаб Брежнева сделал сам собой напрашивающийся вывод: раз это так, то во главе советского государства должен стоять генеральный секретарь ЦК КПСС. Поэтому для Подгорного создали пост первого заместителя Председателя Верховного Совета СССР. Подгорный ударился в амбицию и от предложенного поста отказался. Тогда брежневцы его просто выкинули из Политбюро, без всякой ссылки в печати на его просьбу, здоровье или переход на пенсию. В коммюнике о решении пленума ЦК было сказано строго и односложно: Подгорный «освобожден» от обязанностей члена Политбюро. При этом взятие Брежневым на себя поста главы государства было нарушением вышеупомянутого (никем не отмененного) решения октябрьского пленума ЦК (1964).

Седьмой и восьмой примеры относятся к области так называемых «тайн мадридского двора», хотя мадридские хранители тайн, вероятно, были заурядными дилетантами по сравнению с кремлевскими конспираторами. Из Политбюро исчезли еще два человека, которые не числились в фаворитах Брежнева: Гречко и Кулаков. Первый был навязан Кремлю армией в качестве министра обороны после смерти маршала Малиновского. Партаппаратчики еще тогда хотели назначить на этот пост своего человека — Устинова, — но Генштаб и старые маршалы добились назначения маршала Гречко (пренебрежительное замечание Брежнева о Гречко в «Малой земле» показывает антипатию к нему генсека). Второй принадлежал к группе Суслова и считался претендентом на пост генсека. Так как оба они так же «внезапно» умерли, как «внезапно» умирали у Сталина члены Политбюро (Куйбышев, Орджоникидзе), то скептики вполне серьезно начали поговаривать, не сталинские ли «инфаркты» настигли покойников. Лондонский исследовательский бюллетень «Совьет аналист» посвятил обстоятельствам смерти Кулакова даже специальный комментарий. 13 июля 1978 года бюллетень писал, что у Кулакова хорошие шансы стать генеральным секретарем ЦК, а 17 июля Москва сообщила о его внезапной смерти от разрыва сердца. Это, конечно, говорит автор, не более как чистое совпадение, зато ему кажется странным, что о многочисленных прежних болезнях Кулакова страна узнает только после его смерти. Встает вопрос, почему такой больной человек выполнял столь тяжелую задачу, отвечая за сельское хозяйство в качестве секретаря ЦК или представляя Политбюро на съездах зарубежных компартий. Ссылаясь на подозрительно детальный отчет медицинской комиссии о смерти Кулакова, автор замечает: «Советской общественности, которая знает, что Сталина считали ответственным за убийство его возможного преемника Сергея Кирова, нужно было, по-видимому, рассказать в точных деталях от имени семи подобранных медицинских специалистов, что возможный наследник Брежнева Федор Кулаков умер естественной смертью. Как раз такие подчеркнутые уверения многие циники среди советского населения встречают с глубоким подозрением. Такое подозрение еще более усилилось, когда Брежнев, Косыгин и Суслов не соизволили присутствовать на похоронах Кулакова 19 июля» («Совьет аналист», т. 7, № 15, 27 июля 1978, Лондон). Бюллетень кончает свой анализ словами: «Вопрос, который задают себе сейчас в Кремле и вне него, гласит: за кем следующая очередь уйти?» Такие вопросы будут всегда задаваться, пока Кремль не установит принятый у цивилизованных народов порядок назначения и снятия своих правителей - порядок гласности. Однако недолго пришлось ожидать, пока мы узнали, «за кем следующая очередь», — очередь оказалась за К.Т. Мазуровым, которого освободили от обязанностей члена Политбюро якобы «по состоянию здоровья и в связи с его просьбой». Он был самым молодым из старых членов Политбюро и постоянно участвовал на всех сборищах-встречах и государственных проводах делегатов совещания Варшавского пакта буквально за день до своего снятия. Но у него было три недостатка: относительно молод, относительно самостоятелен и своей карьерой обязан не Брежневу, а самому себе.

Таким образом, из 14 членов послехрущевского Политбюро до сих пор удержались на своих постах 5 человек, двое внезапно умерли, а семеро были исключены.

Точно так же поступил Брежнев и с Секретариатом ЦК, избранным на XXII съезде КПСС. В его состав, кроме Хрущева, входили первоначально: Козлов, Демичев, Ильичев, Куусинен, Пономарев, Спиридонов, Суслов, Шелепин. Все они, кроме Ильичева и больного Козлова, участвовали в заговоре против Хрущева. Тем не менее, четырех из них вывели оттуда (Ильичев, Спиридонов, Шелепин, Демичев), двое умерли (Куусинен и Козлов), двое сохранились до сих пор (Суслов и Пономарев). Впоследствии в Секретариат были введены восемь новых членов, из которых четверо стояли близко к Брежневу (Андропов, Устинов, Кириленко, Долгих) и четверо были людьми Суслова (Кулаков, Катушев, Соломенцев, Капитонов). Этот «баланс сил» оказался нарушенным в связи с назначением Андропова и Устинова на государственную работу с повышением (их сделали членами Политбюро), а Катушева, Демичева и Соломенцева назначили без такого повышения (лица, переведенные на государственную работу, автоматически выводятся из состава Секретариата ЦК) Создавшимся положением Брежнев и его «Внутренний кабинет» воспользовались для радикального изменения самого состава Секретариата. Теперь Брежнев имеет большинство из собственных ставленников и в Секретариате. Туда входят сейчас, кроме него самого, пятеро брежневцев (Кириленко, Черненко, Долгих, Зимянин, Рябов) и двое сусловцев, не считая самого Суслова (Пономаренко, Капитонов). На ноябрьском пленуме ЦК (1978 ) в Секретариат ЦК избран вместо умершего Кулакова — М.С.Горбачев, вероятная кандидатура Суслова, зато членом Политбюро избран начальник «Личного кабинета» Брежнева К.У.Черненко, а кандидатами в члены Политбюро — два личных ставленника Брежнева: первый заместитель председателя Совета Министров Н.А.Тихонов и первый секретарь ЦК Грузии Э.А.Шеварднадзе. Таков итог «тихой чистки» Брежнева на верхах партии. Со своими отставными государственными деятелями Кремль, руководствуясь мелкой местью, поступает не только бесчеловечно, но и прямо-таки антигосударственно. На Западе отставных политиков используют для всяких чрезвычайных миссий в чужие страны, с ними советуются по тем или иным сложным вопросам, их включают в разные государственные комиссии, их величают почетным «elder Statesman» («государственный муж»), а советских активных деятелей ждет другая судьба. Когда корреспонденты спросили Громыко о судьбе некоторых бывших членов Политбюро, он ответил: знаете, наше Политбюро — то же, что и таинственный «Бермудский треугольник»: кого оттуда выкидывают, тот исчезает бесследно!

Параллельно, и на основе чистки Политбюро от личных врагов или претендентов на пост генсека, Брежнев совершает и передвижку власти внутри руководящих органов: от Политбюро к Секретариату ЦК, а потом от Секретариата ЦК к Секретариату генерального секретаря — точь-в-точь по рецептам Сталина. По всей вероятности, этот процесс еще не завершился, но у него уже есть зримые результаты: Брежнев признан единоличным лидером партии, стоящим не только над Секретариатом ЦК, но и над самим ЦК и его Политбюро. Такой степени власти Сталин достиг только после «Великой чистки», а Хрущев так и не добрался до ее вершины, что доказывается и успешным заговором против него. Впрочем, сделаем оговорку: сталинская полнота власти еще не означает, что Брежнев может использовать эту власть, как Сталин, в целях личной диктатуры, ибо власть Брежнева основана на сговоре трех опор режима: партаппарата, политической полиции и армии. Представление, что в лагере этих трех сил («троевластие») господствует полная гармония, культивируется только официальной пропагандой. На самом деле между ними идет борьба не только по ведомственной, но и общей линии: как оказать определяющее влияние на советскую внутреннюю и внешнюю политику. Сила Брежнева в том, что он все еще ловко лавирует между ними, стараясь овладеть ими как изнутри (назначая все новых и новых доверенных людей), так и путем усиления централизованного контроля над ними из своего личного штаба.

Теперь мы вплотную подошли к двум важнейшим вопросам: какова роль «Внутреннего кабинета» Брежнева? Не намеревается ли Брежнев, отбросив роль «честного маклера» в «треугольнике» власти, стать единоличным диктатором в оставшийся еще период своего правления? «Личный кабинет», или «Внутренний кабинет» Брежнева уже давно стабилизировался. Как он называется во внутрипартийных документах — «Секретариат тов. Л.И.Брежнева» (по примеру Сталина) или «Общий отдел ЦК» (как это было до него), — мы точно не знаем. Да это и неважно. Важна суть дела. Важно место «кабинета» в структуре партийно-государственной иерархии. Исключительно важны люди, которые входят в этот «кабинет». Конечно, сухие, неполные биографические данные казенной печати мало что говорят о деловых качествах или психологическом облике этих людей. Самым важным лицом здесь, может быть, самым важным в ЦК после Брежнева, является человек, которого можно назвать Поскребышевым Брежнева, — Константин Устинович Черненко. Он начальник «кабинета» Брежнева. Он родился в 1911 году (значит, пятью годами моложе Брежнева) , но в партию вступил в том же году, что и Брежнев, — в 1931-м. Это прожженный партаппаратчик сталинских времен. В начале сороковых годов он был секретарем Красноярского крайкома партии, потом - Пензенского обкома партии. В 1945 году окончил Высшую школу партийных организаторов при ЦК, а с 1948 года находился на работе в ЦК Молдавии, где с 1950 года работал вместе с Брежневым. В 1953 году он взял себе диплом подчиненного ему Кишиневского пединститута. В 1956 году Брежнев забрал его из ЦК Молдавии, сделав своим референтом в ЦК КПСС. С тех пор его карьера неразрывно связана с карьерой Брежнева. Когда в 1960 г. Брежнев был назначен председателем Президиума Верховного Совета СССР, он забрал его с собой. В 1965 году, вместо маленковско-хрущевского человека Малина, Брежнев назначает Черненко заведующим Общим отделом ЦК КПСС, а через год, на съезде, делает его кандидатом в члены ЦК.

В нормальное время Общий отдел - просто канцелярия ЦК. Через него поступают и через него уходят все документы — общие и секретные — в ЦК и из ЦК. Не завизированные этим отделом документы ЦК считались не официальными. Этот же отдел принимал и распределял внешние и внутренние документы любой степени секретности. Когда Сталин превратил свою личную канцелярию во «Внутренний кабинет» и создал при нем «Особый сектор» из бывшего «секретного подотдела» (который раньше входил в состав Общего отдела), Общий отдел действительно стал простой технической канцелярией ЦК. После смерти Сталина «Особый сектор» ликвидировали и, по всей вероятности, в составе Общего отдела был восстановлен его старый «секретный подотдел». Вот этот Общий отдел, под руководством Черненко, и стал теперь частью «Внутреннего кабинета» Брежнева. Какое значение приобрел этот «кабинет» сейчас, можно судить из сравнения: начальник «кабинета» Сталина Поскребышев был только членом ЦК, а начальник «кабинета» Брежнева стал и секретарем ЦК КПСС, и членом Политбюро. Все члены «кабинета», с официальными титулами «помощники генерального секретаря», тоже сделаны, за одним исключением, членами ЦК, кандидатами в члены ЦК или членами Центральной ревизионной комиссии. Их имена мы часто встречаем в газетах. После, так сказать, генерального помощника генерального секретаря — Черненко — второе место среди «помощников» генсека занимает Константин Викторович Русаков. Он родился в 1909 году, а в партию вступил только в 1943 году в возрасте 34 лет. Инженер по специальности. При Сталине был министром рыбной промышленности СССР. В 1953-54 гг. работал у Маленкова в аппарате Совета Министров СССР. Был послом. В аппарате ЦК с 1960 года. В 1972-1977 гг. носил титул помощника генерального секретаря, а с 1977 года имеет ранг секретаря ЦК КПСС.

Третий помощник генерального секретаря — Георгий Эммануилович Цуканов — родился в 1919 году, член партии с 1941 года. Инженер, кончил тот же Металлургический институт в Днепродзержинске, который ранее кончил Брежнев. С 1937 года работал на заводах Днепропетровска, где, вероятно, и познакомился с Брежневым. С 1958 года он работает в аппарате ЦК КПСС. В 1960 году вместе с Брежневым перешел в аппарат Президиума Верховного Совета СССР, и в 1963 г. вместе с ним опять вернулся в аппарат ЦК. Член ЦК.

Четвертый помощник генерального секретаря -Андрей Михайлович Александров-Агентов. Родился в 1918 году, член партии с 1948 года. С 1940 по 1961 год работал сначала в ТАСС, а потом в МИД СССР. С 1961 по 1963 год был у Брежнева старшим референтом в аппарате Президиума Верховного Совета СССР. Вместе с Брежневым перешел в 1963 году в аппарат ЦК. Кандидат в члены ЦК. Второй, после Черненко, «гуманитарий» среди помощников Брежнева: в 1940 году окончил Ленинградский государственный университет.

Пятый помощник генерального секретаря — Анатолий Иванович Блатов. Родился в 1914 году, член партии с 1940 года. В 1940 году окончил Днепропетровский институт инженеров железнодорожного транспорта, когда секретарем Днепропетровского обкома был Брежнев. В 1945 году окончил Высшую партийную школу при ЦК КПСС. С 1948 года — в аппарате ЦК КПСС. Член Центральной ревизионной комиссии.

Шестой помощник генерального секретаря — Виктор Андреевич Голиков — член партии с 1939 года, делегат XXIV и XXV съездов КПСС.

Таковы биографические данные руководящих членов «кабинета» Брежнева. Из них видно, что этот «кабинет» так же стар, как старо само Политбюро. Средний возраст членов «кабинета» — почти 65 лет, а шефу кабинета — Черненко — 68 лет. У них нет будущности. Почти всем им грозит уход со сцены вместе с уходом Брежнева. Зато у них есть прошлое — опытнейшие мастера власти, они явились вернейшей опорой Брежнева при захвате им своих нынешних позиций. Они уже организовали, на этот раз уже в собственных интересах, постепенную передвижку власти от аппарата ЦК к личному «кабинету» Брежнева. Чтобы такая передвижка не выглядела узурпацией функций ведущих отделов ЦК, как это было при Сталине, Брежнев ввел членов своего «кабинета» и в состав высших партийных органов (ЦК и ЦРК), а двое из них — даже секретари ЦК. Таким путем создавались легальные рамки, чтобы все принципиальные вопросы, подготовленные соответствующими отделами ЦК для решений Политбюро, не могли миновать предварительного одобрения «кабинета» Брежнева. Это прямо относится и к Секретариату ЦК, в компетенцию которого входит кадровая политика партии (назначение и снятие высших кадров партии и государства). Этой политикой в ЦК ведает сусловец Капитонов. Он также шеф ведущего отдела ЦК — отдела оргпартработы, который раньше назывался отделом кадров. Отдел оргпартработы сам непосредственно занимается подбором кадров партийных органов вплоть до обкомов партии. Назначение всех других кадров тоже происходит после одобрения этого отдела. Разумеется, для «кабинета» Брежнева исключительно, важно было установить непосредственный контроль в первую очередь над отделом оргпартработы, тем более, что начальник «кабинета» — Черненко — считается не только опытным практиком «кадровой политики», но и признанным теоретиком «кадровой науки» коммунистов — «партийного строительства» (у Черненко есть ряд исследовательских трудов на эту тему). Чтобы поставить Черненко выше всех секретарей ЦК, не входящих в состав Политбюро, Брежнев сделал его кандидатом в члены Политбюро, минуя Капитонова, который во всех отношениях более заслуженный партаппаратчик, чем Черненко (Капитонов — член ЦК со времен Сталина, при Сталине же был секретарем Московского обкома партии, первым секретарем Московского горкома партии в 1952-1954 гг., первым секретарем Московского обкома, секретарь ЦК КПСС с 1965 г.). Как дисциплинированный партаппаратчик, Капитонов проглотил брежневскую пилюлю и стал подчиненным Черненко.

Руководствуясь хорошо проверенной доктриной Сталина об обновлении кадров через чистку, «кабинет» Брежнева провел радикальную чистку как в самом пленуме ЦК, так и на остальных уровнях партийной иерархии. Первые секретари партии в ее решающих звеньях, в областях и республиках, почти все были заменены новыми людьми, пропущенными через фильтр «Внутреннего кабинета». Даже тот ЦК, который санкционировал переворот против Хрущева, подвергся большой чистке. Из 175 членов ЦК, избранных на XXII съезде, 82 человека оказались в опале (на «пенсии», на низовой работе), 12 умерло. Это составляет в целом 50% состава ЦК. Все они заменены «своими людьми». Поэтому неудивительно, что, знакомясь с биографиями новых «руководящих работников», постоянно натыкаешься на людей, которые окружали Брежнева в Днепропетровской области (в народе уже говорят «днепропетровская мафия»), Молдавии, Казахстане, Москве. Это одна из причин, почему его выдвиженцы преимущественно старики, кроме, конечно, детей этих стариков (на многих ответственных должностях встречаешь молодых, чья главная заслуга — «знатное происхождение»: таков, например, сын самого Брежнева, назначенный заместителем министра внешней торговли СССР).

Даже при самом пристальном изучении хода и исхода брежневской «тихой чистки» невозможно найти для нее другого оправдания, кроме стремления к укреплению личной власти. Ни один из тех партийных деятелей, которых он один за другим выкидывал из высших органов партии, не создавал ни «оппозиции», ни «антипартийной группы», как это бывало при Сталине или при Хрущеве. Ни один не предлагал своей собственной альтернативы внутренней и внешней политике Брежнева. К тому же, сам Брежнев не собирался, как это доказано теперь, предпринимать какие-либо экономические реформы и государственных преобразования, которые делали бы необходимой чистку высшего штаба партии от потенциальных «саботажников». Ничего подобного не произошло. С другой стороны, совершенно невероятно, чтобы Брежнев стремился к установлению личной диктатуры. Для этого у него нет ни волевых качеств «сильного человека», ни динамизма молодости. Он хочет лишь удержать достигнутую позицию лояльного охранителя «баланса сил» «треугольника власти» — партии, полиции и армии. Для сохранения такого «баланса сил» нет другого средства, нежели испытанный метод очищения вершины власти от собственных конкурентов или потенциальных противников.

Из истории кровавых чисток Сталина и бескровного произвола Хрущева мы знаем, что генсек, который сумел подчинить партию, полицию и армию своей личной диктатуре, начинал чистить в первую очередь именно их. И это делалось не один или два раза, а систематически и методически. Сталин им сносил головы, а Хрущев просто изгонял с насиженных мест. В том и другом случае у партийной, полицейской и военной элиты не было никакой уверенности в завтрашнем дне. Вечный страх за неповинную голову, — таков был удел советской элиты. XX съезд и был местью Сталину за этот страх взбунтовавшихся партийных рабов. Инициатор антисталинского бунта Хрущев постепенно начал забывать, что рабы взбунтовались вовсе не для замены одного рабовладельца другим, а дляперехода от режима личной диктатуры к диктатуре коллективной, с гарантией безопасности для тех, кто составляет материальную базу такой диктатуры: партии, полиции, армии. Как раз на этой основе стабилизовался режим Брежнева. Брежнев и был выдвинут в ходе заговора этих трех сил против произвола Хрущева. Каждая из этих сил, считала Брежнева своим человеком: партаппаратчик в мирное время, политотдельщик в армии в военное время (область пограничная между партией и полицией) , - Брежнев успешно работал с каждой из них. Он не без гордости подчеркивает в своих мемуарах, что, будучи первым секретарем Днепропетровского обкома, непосредственно руководил и чекистскими органами (см. Л.И. Брежнев. Возрождение. «Новый мир», № 5, 1978). Комбинировать противоречивые, порою даже антагонистические ведомственные интересы партии, полиции и армии — искусство довольно высокого класса. Им Брежнев владеет до сих пор в совершенстве. Сила Брежнева в том и заключается, что умеет одинаково угодить им в одних случаях, лавировать между ними — в других. Бессилие его заключается в том, что не эти силы зависят от него, а он зависит от них, ибо он не их повелитель, а слуга. Он может навешивать на себя любые побрякушки и присваивать себе любые чины, но едва он вступит в конфликт с одним из «углов» «треугольника власти», — он погиб. Эта стабилизация сопровождается интенсивной пропагандой (в печати, телевидении, кино, живописи) нового «культа Брежнева». Делается это без малейшей претензии на оригинальность. Помощники Брежнева создают своему повелителю «культ личности» по тем же самым канонам, по которым брежневы создавали его своим предшественникам. «Верный продолжатель дела Ленина», «выдающийся революционер», «глубокий теоретик» — все эти качества перешли от Сталина к Хрущеву, а теперь от Хрущева к Брежневу. Всякий критически мыслящий гражданин СССР знает, что Брежнев как революционер — фикция, как теоретик — нуль, как оратор — чтец чужих произведений, но зато как технолог власти — высокого класса. Вот о том, в чем он действительно велик, советская печать молчит.

Вне всякого сомнения, Брежнев — выдающийся мастер уникальной в истории партийно-полицейской машины: тоталитарной партократии. Иначе он не добрался бы до ее вершины, а добравшись, не удержался бы там. Однако партократия — не только полицейский, но и идеократический режим. Вождь такого режима должен быть одновременно и вероучителем. Это его привилегия и прерогатива. Он сам определяет, что есть «марксизм-ленинизм» на сегодня, он откидывает его устаревшие положения, он один вносит в него новые «творческие вклады». Он же дает и идеологическое обоснование текущей практической политики партии и государства. Поэтому «кабинет» Брежнева в последние 7-8 лет был занят самой интенсивной работой по созданию для генсека, выражаясь модным американским словом - «image» (образа) большого теоретика. Под общим руководством К.У.Черненко работают коллективы партийных литераторов по составлению и редактированию речей и докладов Брежнева: по международным вопросам (коллектив помощника генерального секретаря А.М.Александрова), по внутренним вопросам (коллектив помощника генерального секретаря Г.Э.Цуканова), по «партийному строительству» (коллектив сотрудника «кабинета» Брежнева В.Д.Ветрова). Брежнев едва успевает читать обильную литературную продукцию, которую они пишут от его имени, все новые и новые книги под его именем наводняют рынок партийной литературы. Одновременно выходят, дублируя друг друга, шеститомные собрания сочинений Брежнева (под руководством его помощника А.М.Александрова) и отдельно большая серия книг Брежнева по тематическому принципу. Эти же книги переводят на все языки народов СССР. Многие из них Москва переводит на западные, языки, на языки народов третьего мира, а восточноевропейские страны их переводят сами в порядке «солидарности». Провозглашая Брежнева «классиком» марксизма и «продолжателем дела Ленина» помощники генерального секретаря преследовали еще одну внутрипартийную цель: лишить Суслова его славы главного теоретика партии (см. об этом дальше — «Догматики и прагматики в Кремле»).

Хотя я и подчеркивал в самом начале свое скептическое отношение к гаданиям насчет состояния здоровья Брежнева, тем не менее сам факт приближающегося конца его правления следует уже из его возраста — ему столько лет, сколько было Сталину, — 73 года. Поэтому есть основание подвести вкратце основные итоги его деятельности в области внутренней и внешней политики. Когда политический деятель собирается стать у руля государственного корабля, у него, как правило, уже заранее складывается в голове определенная концепция, как и каким курсом он поведет этот корабль. Если даже он говорит, что будет идти тем же курсом, что и его предшественник, в мыслях он, вероятно, предполагает, что поведет его дальше и лучше. Сталин хотел стать «Лениным сегодня» и «догнать и перегнать Америку» — Ленина он превзошел, но Америки не догнал. Хрущев хотел десталинизировать систему и построить «в основном» коммунизм в СССР точно по расписанию — в 1980 году (см. «Программу КПСС»), но системы он не десталинизировал и о «коммунизме» в весьма близком 1980 году тоже ничего не слышно. Чего же хотел Брежнев? Уже в названии своего шеститомника он дал ответ: вести советский корабль «ленинским курсом»! Кто анализировал этот шеститомник и внимательно изучает брежневскую практику правления, тот знает, что для Брежнева «ленинский курс» означает: 1) во внутренней политике — «догнать и перегнать Америку» по производству оружия всех типов; 2) во внешней — исходя из успехов плана вооружения, вернуть советской внешней политике ее первоначальную ленинскую глобальность и революционный динамизм (под девизом: «Оружие и инструкторы -наши, деньги и солдаты - ваши»).

Кто может оспаривать, что Советский Союз успешно осуществляет эту программу? По производству многих видов ракетного и термоядерного стратегического оружия СССР догнал Америку (что и было признано установлением стратегического паритета по «СОЛТ I»), по остальным видам термоядерного и ракетного оружия он ее догоняет, что будет закреплено в «СОЛТ II» (все это называется «ограничением стратегического вооружения»!). Что же касается производства обычных видов оружия, то здесь СССР идет впереди всех держав НАТО вместе взятых. Впервые при Брежневе СССР стал и великой военно-морской державой. Нет в мире морей и океанов, где не присутствует советский военный флот: на поверхности — для демонстрации собственной мощи, под водой — для разведки чужой мощи. Такой гигантский разворот в производстве оружия (военная индустрия — самая эффективная отрасль социалистической экономической системы) стал возможным за счет сокращения элементарнах жизненных потребностей народов страны. Поэтому советский военный бюджет тоже давно «догнал и перегнал» Америку. По официальным данным американского правительства, в 1976 году на производство оружия было израсходовано во всем мире 398,9 млрд. долларов. Между большими державами эта сумма в миллиардах долларов распределяется так:

До революции Россия занимала второе место после Америки по экспорту хлеба на мировом рынке, сейчас она занимает второе место после Америки по экспорту оружия, но с большими шансами поменяться местами с Америкой (зато по импорту хлеба СССР занял первое место во всем мире).

Есть, однако, существенная разница между экспортом оружия капиталистами из Америки и экспортом оружия коммунистами из СССР. Капиталистов интересует доход, коммунистов — политика; Советский Союз вложил миллиарды для обеспечения победы вьетнамских коммунистов, а выиграл сомнительного союзника, которого надо кормить, да еще восстанавливать его экономику. Установление «марксистско-ленинского режима» в Эфиопии Москве стоило круглым счетом 3 млрд. долларов, а сколько ей стоило превращение бывших португальских колоний в марксистские государства — еще никто точно не подсчитал. На поставки одного только вооружения африканским странам Кремль затрачивает семь миллиардов долларов (см. заявление главнокомандующего войсками НАТО ген. А.Хейга — «3юддойче цайтунг», 2.12.78). Конечно, бывает и так: берут оружие, а потом «изменяют» (Индонезия, Египет, Судан, Сомали), но все-таки успехов больше, чем провалов. Не посылая ни одного советского солдата, сидя у себя в апартаментах в Кремле, Брежнев тем же советским оружием и инструкторами производит коммунистические перевороты в чужих странах (Афганистан, Южный Йемен). Если нужно где-то организовать гражданскую войну для той же цели, Брежнев посылает туда свой «иностранный легион» из кубинцев. Содержание Кубы обходится Москве в 6 млн. долларов ежедневно.

Вдвое перегнал Советский Союз Америку и по посту доли военных расходов в общенациональном валовом продукте. В то время как США за период правления Брежнева снизили долю военных расходов в национальном бюджете с 9,4% до 5,4%, Советский Союз, наоборот, увеличил эту долю с 11% до 13% (некоторые эксперты называют даже цифру 15% и выше). (См. ст. Л.Лабедза в лондонском журнале «Энкаунтер», сентябрь 1978 г.)

В отношении численности личного состава вооруженных сил за последние десять лет (к 1976 году) тоже произошли изменения в пользу СССР. Так, численность войск стран Атлантического пакта уменьшилась с 6,6 до 4,4 млн. человек, а количество войск стран Варшавского пакта, наоборот, увеличилось с 5,2 до 6 млн.человек («Зюддойче цайтунг», там же). Таким образом, при Брежневе советское полицей ское государство впервые превратилось в советское военно-полицейское государство. Вот почему опасность войны и военно-революционных авантюр со стороны Москвы стала более реальной, чем при Сталине или Хрущеве. Но этому на Западе мало кто верит. Американцы создали недавно «Комитет согласия между Востоком и Западом», члены которого хотят убедить американскую общественность в обратном. Один из его ведущих членов, который еще недавно числился в советских справочниках «поджигателем холодной войны», бывший американский посол в Москве Джордж Кеннан пишет: «Брежнев - человек мира»! Когда его начали критиковать за этот тезис ссылками на Чехословакию, Анголу, Эфиопию, советские военно-воздушные и военно-морские акции в разных частях света, Кеннан ответил ссылкой на то, что он имеет в виду «очевидное нежелание Брежнева видеть Россию втянутой в большую войну с западными державами», а не «проступки (misdeeds) Советов в других частях света» («Энкаунтер», там же, стр. 36). Беда в том, что эти «проступки» как раз нацелены на те самые «слабые звенья цепи империализма», с которых Ленин завещал начать завоевание мира.

Но что говорить о Кеннане, который прямо признает, что скорее готов стать «красным, чем мертвым» (профессор Ричард Пайпс ответил ему: «Я желаю оставаться свободным и живым»), если даже бывший министр иностранных дел Америки Генри Киссинджер не верит в существование каких-либо планов советского мирового господства. В этой связи я хочу привести здесь диалог между журналом «Шпигель» и Киссинджером:

«Шпигель «: «Что скрывается, по вашему мнению, за массированным русским вооружением?»

Киссинджер: «У Советского Союза как наследника русской истории, вероятно, обострено чувство того, что ему недостает безопасности. Это развивает любовь к оружию... Можно даже сказать, что коммунистическая система только в одной-единственной области оказалась успешней других - в накоплении оружия. Просто существует почти неуклонная тенденция продолжать делать то, что, нация может делать наилучшим образом» («Шпигель», № 31, 31.7.1978).

Государственный деятель, который сочиняет такую оригинальную теорию о причинах роста советского вооружения, не верит, конечно, тем, кто доказывает, что Советы производят оружие для эффективной поддержки своей политики глобальной экспансии. Поэтому доктор Киссинджер, которого одни считают современным Клаузевицем, другие — Меттернихом, заявляет: «Как бы там ни было, я не верю, что существует точный план мирового господства», однако, он достаточно осторожен, чтобы добавить: «Если я говорю, что у них нет точного плана, это еще не означает, что они не будут обладать властью, чтобы с выгодой для себя использовать те обстоятельства, которые неизбежно складываются в революционном мире» (там же, стр. 88).

Вот в этом неверии Запада, что Кремль готовит его историческое поражение, — тоже сила и преимущество Брежнева.

Однако оружие производят не только для того, чтобы из него стрелять или его выгодно продавать, - его производят еще и для того, чтобы угрожать. Чем сильнее оружие и решительнее угроза пустить его в ход, тем податливее намеченная жертва. Сталин захватил Литву, Латвию, Эстонию и Бессарабию без единого выстрела, но с угрозой сделать это в случае сопротивления. Гитлер тоже захватил Австрию и Судетскую область без единого выстрела, но с внушительной угрозой сделать это при необходимости. Брежнев оккупировал Чехословакию танками, которые не стреляли из-за того, что в них не стреляли. Он держит в повиновении восточноевропейские страны теми же танками, из которых открыто угрожает стрелять, если какая-либо из этих стран вздумает не повиноваться диктату Кремля (пресловутая «доктрина Брежнева» об «ограниченном суверенитете»).

Практически сегодня есть только два государства в мире, на которых угрозы Брежнева все еще не производят впечатления: США и Китай. Имеются и противоположные примеры: Советы ушли из Иранского Азербайджана, сняли Берлинскую блокаду, увезли ракеты с Кубы, уступив американской угрозе. Да и мир в мире держится на угрозе, а не на липовых договорах.

Счастье Запада, что в Кремле сидит не Ленин или Сталин его лучших времен. Лишенные революционной фантазии Ленина, его тактико-стратегического размаха, не наделенные ни волевыми качествами Сталина, ни его гениальным криминальным искусством околпачивать даже самых прожженных западных политиков, — их ученики из Кремля, тем не менее, выучились у них двум вещам: искусству революционных диверсий и науке политического шантажа. Эти два качества пронизывают всю текущую международную политику Кремля. В совершенстве владея этими двумя качествами, даже «серый» Брежнев на целую голову превосходит своих партнеров на международной арене. Поскольку намечающееся превосходство советского военного арсенала разрешает ему проводить политику угрозы награни войны, даже атомной (советская военная доктрина допускает выигрыш в атомной войне), то он оказывает решающее влияние на развитие всей мировой политики. Более того, поскольку после Вьетнама и Уотергейта Америка, видимо, на десятилетия выключилась из непосредственной военной конфронтации с коммунизмом в странах «третьего мира», Брежнев и его военно-полицейская клика сами решают вопрос, где, когда и в какой форме они будут устанавливать промосковские коммунистические режимы.

Выше говорилось, что важнейшим условием стабилизации правления Брежнева явилось его умелое маневрирование между не всегда гармоничными силами «треугольника» власти — между партаппаратом, политической полицией и армией. Это маневрирование не сводилось, однако, лишь к установлению «модуса вивенди» между ними. Брежнев предупреждал кризис как в их отношениях к высшему руководству, так и между собою тем, что систематически обновлял аппарат полиции и армии собственными кадрами — хотя не всегда молодыми, зато давно и лично им самим проверенными. В армии эта задача упростилась тем, что ведущие кадры (как и сам Генштаб) состояли из стариков, средний возраст которых составлял к приходу Брежнева 65-70 лет. Генералы вскоре оказались на пенсии, а маршалы — в «группе генеральных инспекторов Министерства обороны СССР» (вновь созданный институт для почетной отставки старых маршалов). Освобождающиеся таким безболезненным образом высшие командные должности Брежнев отдавал, по своему выбору, предпочтительней высококвалифицированным технократам, нежели небезопасным «Героям Советского Союза» (из строевой службы). Беспримерный случай в военной истории СССР: минуя десятки выдающихся полководцев Отечественной войны, министром обороны СССР был назначен партаппаратчик и инженер Устинов, а начальником Генерального штаба — военный инженер Огарков, оба затем произведенные в маршалы (впервые представители инженерных войск стали маршалами Советского Союза). Конечно, современная армия — армия машин и вычислительных машин, но командуют ведь не специалисты по упомянутым машинам, а специалисты вождения войск — командиры. Мотивы «технизации» высшего командного состава ясны — партаппаратчики, до смерти напуганные претензиями маршала Жукова, не хотят иметь во главе армии командиров с независимым военно-политическим мышлением. Поэтому на место маршала Гречко назначают не другого маршала, а партаппаратчика, а начальником Генштаба (по снятии строевого офицера, маршала Кулакова) назначают офицера инженерных войск, который к тому же старше Кулакова на несколько лет. Эту же операцию «технизации» высшего командного состава тем легче проводят и по всем родам войск.

Разумеется, в центре внимания Брежнева постоянно находилась и находится сердцевина режима — политическая полиция. Он сам, как и другие областные партаппаратчики, всю жизнь дрожал перед нею. Он отлично знал, что его партийная карьера всегда зависела не от его докладов наверх по партийной линии, а от политических сводок в центр местных чекистов, негласно надзирающих над ним. Отлично знал он и другое: Сталина никогда не интересовала «учетная карточка» на партаппаратчика в ЦК, но всегда интересовало его «личное досье» в НКВД. Да, Брежнев боялся этого учреждения, боится он его и сейчас. Зато урок, которому выучился Сталин у Ленина, а Брежнев у Сталина, был сформулирован самим Лениным ясно и безапелляционно: «Без такого учреждения власть трудящихся (т.е. коммунистов. -A.A.) существовать не может» (Ленин, Соч., 3-е изд., т. XXVII, стр. 140). Однако, правильно поставив проблему, Ленин все-таки не сумел ее решить — он думал, что советская политическая полиция, хоть и очень важное, но все же только одно из ведомств советского государства (вроде юстиции, здравоохранения и т.д.). Поэтому в проекте по созданию из союзных республик общесоюзного государства -СССР — Ленин предлагал децентрализовать ГПУ, а Сталин, наоборот, требовал, чтобы ГПУ союзных республик прямо и непосредственно подчинялись центральному ГПУ в Москве (см. Ленин, ПСС, т. 45, стр. 211-212 и стр. 557). Главная идея Сталина: советское государство может существовать лишь как всеохватывающее и всепронизывающее полицейское государство или его вовсе не будет. Как известно, эту идею Сталин проводил последовательно на практике. Обычное представление, будто Сталин просто поставил политическую полицию над партией и государством, не совсем соответствует действительности. Ведь Сталин пошел дальше: его дьявольский гений уникального полицейского в том и заключается, что он чекизировал все и вся: государство, партию, общество, быт, мысль, чувство, воображение... Вот этот вездесущий бог и был низведен со своего пьедестала вместе со Сталиным на XX съезде партии. Последовала безнадежная попытка превратить полицию в нормальное ведомство. Хрущев решил создать «коллективное руководство» политической полицией в виде Комитета государственной безопасности при Совете Министров СССР. Раньше, при Сталине, Ежове, Берия, чекистские начальники на каждом уровне партийной иерархии входили в состав руководящих партийных органов (бюро райкома, горкома, обкома, крайкома, бюро ЦК республик и Политбюро ЦК КПСС), но теперь они были оттуда выставлены. На XXII съезде (1961) ни один чекист не был избран даже в члены ЦК. Намеченный на том же съезде председателем КГБ Семичастный был избран только кандидатом в члены ЦК. Это была самая низкая точка падения власти чекистов. Но Хрущев забыл, что его собственная власть основана на авторитете и крепости ведущей силы всей системы — чекистского корпуса. Чекисты это ему очень скоро напомнили. В заговоре против Хрущева они приняли руководящее участие. Брежнев учел и этот урок. Выводы, которые он сделал из него, теперь ясны каждому: 1) реабилитация поруганного Хрущевым корпуса чекистов путем включения их руководителей в состав партийных бюро каждого уровня, вплоть до Политбюро; 2) восстановление гармонии между партийным и полицейским аппаратами путем включения в состав КГБ руководящих партаппаратчиков на каждом уровне; 3) установление личного контроля генсека над центральным аппаратом КГБ; 4) на основе всего этого — повышение роли и власти КГБ. Для осуществления такой программы секретарь ЦК КПСС Андропов и был назначен председателем КГБ. Он третий чекист после Ежова и Берия, который стал членом Политбюро. Уже одно это говорит о той высоте власти, которую достигли чекисты при Брежневе. Юридически новая власть чекистов была оформлена в указе Президиума Верховного Совета СССР от 5 июля 1978 г. о переименовании «КГБ при Совете Министров СССР» в «КГБ СССР». Это значит, что КГБ из подведомственного аппарату Совета Министров СССР органа, каким он был при Хрущеве, превратили теперь, при Брежневе, в независимый от правительственного аппарата общегосударственный орган, руководитель которого уже по закону входит в состав Совета Министров СССР (при старом статуте это было необязательно). Правда, по «Закону о Совете Министров СССР» от 5 июля 1978 г. приставка «при» отброшена и у ряда других государственных комитетов-ведомств, расширяя их власть. Комментируя новый закон, Косыгин так и говорил: «За последние годы права министерств и ведомств СССР были расширены» («Правда», 6.7.78). Не требуется большой политической фантазии, чтобы представить себе разницу между расширением прав Комитета по спорту при СМ СССР (которые не расширили) и расширением прав КГБ. Расширены права и функции КГБ в аппаратах учреждений, предприятий, общественных организаций. Расширены полномочия секретно-политических отделов (следовательская служба и сексотская сеть), оперативных отделов. Издан ряд секретных указов и инструкций, которыми легализуют беспрецедентную даже при Сталине совершенно открытую слежку за гражданами, публичные избиения вплоть до искалечения, а иногда и до смерти, преследуемых лиц наемными бандитами КГБ, которых в рапортах милиции называют «неизвестными хулиганами». Если же кто-нибудь из таких «хулиганов» оказывается пойманным свидетелями и представленным властям, то его, конечно, освобождают. Десятки и сотни документов Самиздата рассказывают о такой массовой практике ведомства Андропова после расширения его прав. Андропов — партаппаратчик и выдвиженец Брежнева. Возвышая его, Брежнев возвышает одновременно и самого себя. Но Брежнев не может не знать, хотя бы на опыте Ежова или Берия, как трудно здесь скалькулировать элемент риска. Ведь КГБ, собственно, и есть единственная легальная власть, которая нелегально может организовать свержение самого генсека. Поэтому Брежнев поступает с Андроповым по испытанному принципу: «доверие — хорошо, контроль — лучше». Контроль — это два человека из «днепропетровской мафии» и один человек из «молдавской мафии», которыми Брежнев обложил Андропова. Одного из них Брежнев сделал первым заместителем председателя КГБ - это С.К.Цвигун (р. 1917 ), который работал у Брежнева в Молдавии заместителем министра госбезопасности; вторым заместителем председателя КГБ стал Г.К.Цинев (р. 1907) из «днепропетровской мафии», который окончил металлургический институт и делал партийную карьеру в Днепропетровске при секретаре обкома Брежневе; третий — H.A.Щелоков (р. 1910), который тоже кончил тот же днепропетровский институт и потом работал председателем Днепропетровского горсовета при Брежневе. Брежнев назначил его, в качестве министра внутренних дел СССР, командующим всеми внутренними полицейскими войсками. Так что, безопасность собственной власти от Андропова Брежнев застраховал довольно высоко.

Изумительную операцию произвел Брежнев и над Косыгиным. Он его попросту политически кастрировал. Уже упоминалось, что октябрьский пленум ЦК (1964) разделил власть Хрущева между Брежневым (партия) и Косыгиным (правительство) с тем, чтобы в будущем эти две должности не находились в одних руках. Мы видели также, как Брежнев обошел это решение, взяв на себя должность председателя Президиума Верховного Совета СССР. Предусмотрительный Брежнев составил новую Конституцию так, что забрал многие прерогативы исполнительной власти, которыми пользовалось правительство по старой, сталинской, Конституции, присвоив их законодательной власти - Президиуму Верховного Совета СССР. Но все-таки Верховный Совет может только законы издавать, а проводить их в жизнь должна исполнительная власть. Это как бы автоматически возвращало Косыгину власть как председателю Совета Министров, которую только что отнял у него Брежнев как глава законодательной власти. Чтобы это предупредить, в ст. 132 новой Конституции, было предусмотрено создание в составе Совета Министров СССР «постоянного органа» в виде Президиума Совета Министров СССР, но без уточнения его взаимоотношений с председателем Совета Министров СССР. Только в ст. 136 была сделана оговорка, что компетенция вновь созданного органа будет определена будущим «Законом о Совете Министров СССР». Когда такой закон приняли 5 июля 1978 г., выяснилось, что отныне в СССР руководит правительством не отдельная личность, а коллектив. В ст. 17 Закона об этом коллективе сказано: «Для решения вопросов, связанных с обеспечением руководства народным хозяйством, и других вопросов государственного управления в качестве постоянного органа действует Президиум Совета Министров СССР в составе Председателя Совета Министров, первых заместителей и заместителей». Что тут речь идет о «коллективном председателе», сказано в следующих двух статьях — в ст. 28 говорится, что Президиум решение принимает большинством голосов его членов, а в ст. 29 говорится, что председатель Совета Министров «обеспечивает коллегиальность в работе Совета Министров СССР». Самая большая привилегия главы правительства, согласно той же статье, — председательствовать на заседаниях, координировать работу хозяйственных министерств и «принимать в неотложных случаях решения по отдельным вопросам государственного управления» («Правда», 6.7.78). Эта последняя оговорка лучше всякого комментария демонстрирует, что официальный глава правительства существует сейчас в СССР только номинально. Председателем стал коллектив в лице Президиума Совета Министров СССР, в который входят по крайней мере четыре представителя «днепропетровской мафии» (Н.А.Тихонов, И.В.Архипов, И.Т.Новиков, В.Э.Дымшиц). Падение Косыгина становится наглядным, если мы вспомним, что Алексей Николаевич Косыгин был членом ЦК (с 1939 г.), министром СССР (с 1939 г.), заместителем председателя правительства (с 1940 г.), заместителем Сталина (с 1941 г.), членом Политбюро (с 1948 г.), когда о существовании Брежнева знали только в его родном Днепропетровске.

Кто же будет после Брежнева? Какую политику поведет молодое поколение большевиков? Ответы подсказывает сама же история партократии. После Брежнева будет другой Брежнев, а молодое поколение большевиков поведет ту же самую политику, что и их отцы, деды, прадеды. Строить себе какие-либо иллюзии на этот счет могут лишь прекраснодушные, но очень далекие от знания внутренних законов функционирования партийной машины власти люди. Многие из наблюдателей с приходом к власти «либерала» Брежнева связывали перспективу эволюции режима. Они забывали, что большевизм отличается от всех остальных социально-политических систем как раз тем, что он исторически выработал в самом себе абсолютный иммунитет против любой эволюции. Сила коммунистического режима не в его партийной и правительственной верхушке, а в его выдающейся иерархической структуре, опирающейся на гигантскую базу первичных ячеек власти. Вот это и есть то главное, что отличает советскую партократию от автократии или олигархии. Слабость обычного олигархического режима состоит в том, что он, лишенный такой структуры и массовой базы, опирается лишь на выдающиеся личности. Смерть ведущего олигарха или междоусобная борьба наверху за власть приводила при такой обычной олигархии большей частью к смене самого режима, как это было недавно в Испании и Португалии. Ничего подобного не происходило при смене лидеров в Кремле или в итоге их междоусобной борьбы. Смена личностей, стоящих у власти в СССР, не приводит к смене коммунистического режима именно потому, что существование этого режима зависит не от одной личности, даже такой сильной, как Сталин, или от ряда выдающихся личностей, как при классической олигархии, а от беспрерывно функционирующей структурной системы и ее массовой базы. Здесь большевики достигли той степени быстроты и автоматизма безболезненной смены своих правителей, которая свойственна только абсолютным монархиям. Это совершенно не значит, что я стою на той точке зрения, что советская государственная машина - нечто вроде перпетуум-мобиле, — вывод, приписанный мне одним известным американским журналом, в весьма лестной в остальном рецензии на мою, вышедшую в США книгу «Communist Party apparatus» («Тайм», 15.7.66).

Вывести из строя большевистскую машину власти возможно. Ее можно сломать (революция снизу) , ее можно упразднить (переворот сверху), но ее нельзя либерализировать или демократизировать, это для нее смерти подобно. Конечно, старая, сталинская, партийная машина со временем подверглась известной деформации, покрылась ржавчиной, дает перебои, требует генеральной чистки и капитального ремонта, но как раз, когда Хрущев попытался сделать это, сама же машина его извергла, отбив охоту другим браться за ее ремонт.

Безупречная работа сталинской машины была основана на наличии следующих элементов: превентивный массовый террор как метод правления; принудительный труд миллионов как метод строительства «социализма»; «железный занавес» как метод изоляции страны от разлагающего влияния внешнего мира. Этих элементов в их чистом сталинском виде уже нет. Потому машина и дает перебои. Изменилась и среда, в которой действует машина: впервые после нэпа потребитель становится разборчивым, его требования — настойчивыми, его недовольство — гласным. Из-за частичного приоткрытая «железного занавеса» советское общество становится информированным обо всем, нейтрализуя пропаганду партийных дезинформаторов о жизни трудящихся на Западе, о западных демократических учреждениях, гражданских правах, духовных свободах. Все это уже давит на машину и толкает советских мыслящих людей к выводу: дряхлой государственной машине СССР надо найти альтернативу. В поисках этой альтернативы разные представители интеллектуальной оппозиции дают разные ответы. Однако все они едины в одном: на смену советскому полицейскому государству должно прийти государство правовое.

Правовое государство с парламентской демократией — высшая ступень развития политической культуры современной социально благоустроенной нации. Для человека голодного, забитого и невежественного демократия — пустой звук, незатейливая игрушка, которую он легко уступит первому попавшемуся головорезу за одно только обещание накормить его досыта. Так поменял в 1917 году русский народ свою февральскую демократию на октябрьскую «диктатуру пролетариата». Только безнадежные донкихоты западных правительств проповедуют сегодня демократию в джунглях Азии, Африки и Латинской Америки. Там еще долгое время будут царствовать диктаторы, способные кормить своих подвластных, если не хлебом, то обещанием давать его. Этим, собственно, и объясняются успехи там коммунистов под разными националистическими кличками. Другое дело — современные индустриальные нации, к которым принадлежит и Советский Союз. Но именно СССР - единственное государство среди них, которым до сих пор управляют по законам джунглей, тем самым искусственно сдерживая развертывание научно-технической революции в стране. Вот это противоречие между интересами дальнейшего развития научно-технической революции и решимостью партаппаратчиков загнать весь этот процесс полностью под свой надзор уже сейчас грозит полной стагнацией техники, технологии и, стало быть, всей национальной экономики. В данной связи поставленный выше вопрос о возможных путях смены существующего режима приобретает еще иной аспект. Не исключена возможность, что более разумная, более дальновидная и менее догматическая часть советского правящего класса в интересах преодоления уже очевидного всем отставания страны от Запада в научно-технической революции, в интересах выхода из вечного кризиса недопроизводства сельскохозяйственной и потребительской продукции, сама поставит вопрос о смене всей этой обанкротившейся системы. Недавняя смена двух последних тоталитарных режимов в Западной Европе — в Испании и Португалии — произошла именно по инициативе и усилиями разумной части самих господствующих классов.

Оба варианта — мирная «военная революция» в Португалии, мирная «гражданская революция» в Испании — прямо указывают на относительную легкость и безболезненность перехода власти из рук господствующей клики в руки народа, если будут проявлены воля и решимость со стороны разумной и подлинно патриотической части офицерского корпуса и самого политического руководства.

Конечно, Советский Союз — не Португалия и не Испания. Советские специфические условия могут породить и третий, «советский вариант». Но в любом случае и при любом варианте есть одно кардинальное условие, без которого никогда никакая революция — мирная или насильственная - не происходила: наличие организованного давления народа на правительство для радикального улучшения своего материального и правового положения. И следует считать, что первое слово здесь принадлежит советскому пролетариату. Рабочее движение цивилизованных стран, в том числе и старой России, выработало самую действенную и самую демократическую форму массового сопротивления социальным несправедливостям и административному произволу частного или государственного работодателя — право рабочих на забастовку. КГБ и ЦК ничего так смертельно не боятся, как того, что советский пролетариат и колхозное крестьянство, организованные в свободные профсоюзы, начнут пользоваться этим своим естественным правом. Только систематическое использование этого права обеспечивает западным рабочим их высокий уровень жизни. Вот почему Кремль так быстро расправился с организаторами первого после революции свободного профсоюзного движения во главе с шахтером из Донбасса Владимиром Клебановым. Без всеобщего и организованного давления снизу на советское правительство не будет раскола в господствующем классе, что является предварительным условием кризиса всей системы. Без такого давления само правительство никогда не пойдет на ликвидацию укоренившихся в этой системе социальных зол. Советское правительство шло на уступки народу всегда лишь в результате активного давления народа. Когда советский рабочий поймет, что он живет втрое-вчетверо хуже, чем его коллега на Западе не только потому, что система порочна, но и потому, что он не пользуется, как западный рабочий, правом создавать не зависимые от партии и государства профсоюзы, заключать и расторгать трудовые договоры, объявлять экономические забастовки с целью улучшить свое положение, — тогда только советское правительство начнет уступать. Психологическим барьером здесь когда-то считалась культивированная режимом фикция: «У нас — государство рабочих, потому рабочие не бастуют против собственного государства». Теперь уже сама Конституция Брежнева призналась, что советское государство — это коммунистическая партия, где капитал и власть слились воедино, сделав легендарного вампира-кровососца из «Капитала» Маркса чудовищной былью «развитого социализма» (увы, по рецептам того же Маркса).

Почему Брежнев может позволить себе, при общей бедности советского народа, гигантские расходы на гонку вооружений с целью обеспечения военного превосходства над США? Откуда у Брежнева берутся несметные суммы, чтобы перегружать космос спутниками? Где тот неисчерпаемый источник, из которого Брежнев финансирует и вооружает «советских братьев» в глубинах Азии, Африки и Латинской Америки?

Ответы на эти вопросы кристально ясны: весь капитал и все люди принадлежат в советском государстве самому этому государству. Оно же и определяет: что и сколько производить, кому и сколько за это платить. Поэтому абсолютно невозможное при «развитом капитализме» становится совершенно нормальным при «развитом социализме», а именно: финансирование государственных расходов путем узаконения такого стандарта жизни советских рабочих, который куда ниже стандарта жизни западных безработных.

Из многочисленных свидетельств «Рабочего Самиздата» приведем здесь самый последний документ - выдержки из письма одесского рабочего лидеру американских профсоюзов:

«Добрый день, уважаемый господин Джордж Мини! Добрый день, наши братья по труду — американские рабочие! К Вам обращается рабочий из Украины, отец семи маленьких детей, борец за права рабочих — Леонид Михайлович Серый.

Разрешите охарактеризовать вкратце труд рабочих на нашем предприятии. Я работаю токарем в Ильичевском рыбном порту. Мы ремонтируем китобойные и рыболовные суда. Заработок мой составляет 180-200 рублей в месяц... Плохо налажена безопасность труда, много травм, часто из-за отсутствия многих защитных средств. Нам часто пересматривают нормирование труда так, чтобы меньше получать и больше трудиться. Каждый год происходит собрание и заключение нового коллективного договора, где преподносится собранию такой «договор», где увеличивается план на несколько процентов, а заработок остается на месте...

Плохо налажено бытовое обслуживание рабочих. В большинстве рабочие идут на работу, не завтракая, и находятся в таком состоянии до обеда. Столовая очень далеко. В цехе нет питьевой воды. Обеды готовят плохо и дорого. По таким причинам у многих рабочих нет желания хорошо трудиться, а некоторые даже пьют водку на работе...

Рост цен в магазинах и на рынке, нехватка продуктов питания и товаров широкого потребления. Многие рабочие, особенно многодетные, месяцами не видят мяса, молока, масла, даже борща, не говоря о фруктах, овощах и других калорийных продуктах. Плохо одеваются. Ведь любая вещь стоит если не всю зарплату, то половину ее (пальто, костюм, обувь и т.д.). Много людей нуждается также и в жилье. Есть люди, которые дожидаются квартир не по одному десятку лет. Люди живут, где могут, по чужим квартирам, по жалким лачугам (подвалы, чердаки и сараи-развалюхи), которые по Вашим стандартам и трущобой не назовешь. Многие семьи не выдерживают такой жизни и разваливаются. Начинают пить, чтобы не о чем было больше думать...

Одни надеются на справедливость и гуманность, другие пишут письма, не надеясь ни на что, а просто вскрывают все недостатки и даже «указывают» виновность нашего руководства, что довели страну до такой нищеты и несправедливости. (Хотя себя в этом они не забывают и не обижают, и имеют все, даже сверх, а нам - светлое будущее). Но на письма не отвечают, а некоторых за такие письма начинают преследовать административные органы, милиция, КГБ. Так было и есть со всеми, которые позволили себе критиковать нашу действительность. Так было и есть со мной: я писал много писем с критикой и предложениями во многие инстанции, и никто из них не считал нужным отвечать на мои письма.

Но я писал о плохих заработках, о высоких ценах, об отсутствии многих товаров, о воровстве, взятках. Писал о плохом медицинском обслуживании и плохом образовании. Писал о наших профсоюзах, которые уже давно не защищают наших рабочих. О преследовании отдельных людей и даже народов. А что люди за свои убеждения преследуются, я убеждался не раз и на своем примере. Меня возили неоднократно (6 раз) на допросы в КГБ и милицию. А 3 ноября 1977 года пригрозили мне письменно в КГБ, что будут судить меня, посадят на 7 лет в тюрьму и 5 лет ссылки...

Недавно группа рабочих во главе с Владимиром Клебановым решила создать такой профсоюз, который бы по-настоящему защищал бы права рабочих, но власти всячески мешают, а руководителей бросают за решетку. Вот такая наша правда. Голодает твоя семья, а ты молчи, заставляют работать бесплатно, а ты не ропщи, заставляют работать сверх нормы, а ты хвали, а иначе тебя посадят в тюрьму. Если нашей интеллигенции не дают свободы творчества, свободы мысли и слова, то нашим рабочим ко всему этому еще хуже — не дают свободы заработать, покушать, отдохнуть, бастовать и объединяться в свои профсоюзы. Разве это не рабство?» («Русская мысль», 28.9.78).

Да, это рабство, которое было известно и на Западе, но только в эпоху раннего капитализма.

Обозревая эру Брежнева, будущие историки, вероятно, отметят следующие характерные черты: 1) в экономической жизни — милитаризация, 2) в политической жизни — ресталинизация, 3) в органах власти — снизу доверху - коррупция, разложение, маразм, 4) в социальной жизни - рост дистанции между процветанием верхов и обнищанием низов, 5) в духовной жизни интеллигенции - появление эпохального феномена — свободомыслия, названного внутри страны инакомыслием, а на Западе — «диссидентством», 6) в жизни национальностей — растущеепробуждение национального самосознания окраинных народов, стремящихся к выходу из советской колониальной империи. Вместо того, чтобы использовать лояльную критику советских интеллектуалов («Меморандум» академика А.Д.Сахарова, «Письмо вождям Советского Союза» А.И.Солженицына), указывающих, что для предотвращения грядущей катастрофы надо окончательно порвать со сталинщиной, Брежнев стал на путь гальванизации сталинизма. Воистину, «рожденный ползать —летать не может»! И в то же время — какое бездонное честолюбие у этого случайного путешественника по гребням истории. Когда Брежнев нанес предательский удар в спину своему другу и покровителю Хрущеву, я сравнивал его с убийцей Цезаря — с Брутом, но со временем выяснилось, что советский Брут имеет нечто общее и с самим Цезарем. За такое сравнение меня могут заподозрить в покушении на историческое святотатство. Но Цезарь при всем своем полководческом и государственном гении все же не был лишен и чисто человеческого тщеславия. Поэтому он разрешил римскому Сенату присвоить себе титул пожизненного императора, единоличного диктатора, верховного цензора, оказывать себе всевозможные почести, дать право носить лавровый венок или одежду триумфатора, но так как всего этого ему казалось слишком мало, Сенат решил объявить его просто богом под именем Юпитер Юлиус, поставив статую этого бога в храме. Вот этому помпезному Цезарю, кажется, подражает Брежнев. Маршал Жуков, фактический Верховный Главнокомандующий в войне, имел 46 орденов, — у Брежнева, который вернулся с войны с несколькими орденами, но без ордена Ленина, вы можете насчитать на его маршальском мундире круглым счетом 60 орденов! Титулов у него тоже не меньше, чем у Цезаря — он генеральный секретарь ЦК, председатель Президиума Верховного Совета, председатель Совета обороны, Верховный Главнокомандующий, Маршал Советского Союза, трижды Герой Советского Союза, Герой социалистического труда... В Кремлевском храме его имя выгравировано навечно (?) рядом с именами Сталина и Жукова, как кавалера ордена «Победа». Коммунистические страны Восточной Европы тоже наградили его своими высшими орденами. В его родном городе ему при жизни поставлен памятник. Как классик марксизма-ленинизма, он награжден Академией наук СССР золотой медалью Карла Маркса. Только в одном он отстает от Юлия Цезаря — его все еще не объявили богом.

БРЕЖНЕВ: ОПЫТ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ХАРАКТЕРИСТИКИ

Свой исторический очерк «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта» Маркс начинает следующими знаменательными словами:

«Гегель где-то отмечает, что все великие всемирно-исторические события и личности, так сказать, появляются дважды. Он забыл прибавить: первый раз в виде трагедии, второй раз в виде фарса. Коссидьер вместо Дантона, Луи Блан вместо Робеспьера, Гора 1848-1851 гг. вместо Горы 1789-1795 гг., племянник вместо дяди (т.е. Наполеон III вместо Наполеона I. — A.A.)... Традиции всех мертвых поколений тяготеют, как кошмар, над умами живых» * . Эти слова Маркса невольно вклиниваются в сознание, когда задумываешься над перманентными политическими спектаклями на кремлевской сцене по фабрикации нового культа Брежнева. Эти спектакли, разыгрываемые актерами невероятной духовной пустоты и редкой творческой импотенции, выдаются за «исторические события», чтобы самого главного актера объявить великой «исторической личностью». Поскольку канонизированный идол поклонения у них у всех «культ культов» — Ленин, — то каждый его очередной наследник начинает с того, что объявляет самого себя «Лениным сегодня». Так поступал Сталин, так поступал Хрущев, так поступает сегодня Брежнев.

Партаппаратчики рекламируют своих очередных вождей по тем же принципам, что и коммерческий делец свои небезупречные товары, — поэтому они в рекламах куда лучше, чем в натуре. Партийный торгаш учитывает при этом не только конъюнктуру политического рынка, но и спрос партийного потребителя. Сегодняшней партии нужны не Сталины-головорезы или Хрущевы-головотяпы. Партии нужен новый тип вождя - достаточно партийный, чтобы стоять на страже ее интересов; достаточно военный, чтобы не сдерживать прожорливость военной машины; достаточно полицейский, чтобы понимать, на чем держится режим. Сочетание этих трех действительно ведущих и направляющих сил советского государства — партии, армии и полиции — представляет собой нынешний «генсек». В этом сила и бессилие Брежнева. Любые догадки, что новый «культ» уже поставил себя над этими тремя силами, — лишены всякого основания. Для этого он не наделен ни железной волей Сталина, ни беспечным «волюнтаризмом» Хрущева. Брежнев — расчетливый «инженер партийных душ» и трезвый комбинатор сил власти. В то же время он из уроков истории великолепно усвоил, что на кремлевском Олимпе может удержаться лишь тот, кто не противопоставляет себя любой из названных трех сил. Он не повелитель их, как Сталин, он их слуга. В этом его и сила и слабость одновременно. Но иным он и быть не может, ибо сделан из другого материала. В отличие от своих предшественников, он мещанин на вершине власти. Поэтому он не водит, а им водят, играя на его мещанских вкусах. Однако Боже упаси, чтобы об этом узнал народ. Поэтому партаппарат ему создает характеристику, в которой «генсек» едва ли узнает самого себя, но зато народ должен видеть, что наконец в Кремле восседает вождь, наделенный всеми теплыми человеческими качествами, да еще и влюбленный в само человечество. Вот его характеристика в изложении чекиста-партаппаратчика, первого секретаря ЦК Грузии Э.Шеварднадзе: «Сегодня нельзя не сказать о человеке, который так высоко поднялся в глазах современников и который так органически слился с родным народом и родной партией. Вчера с трибуны Верховного Совета над всем миром победоносно звучал его удивительно близкий, полный человеческого тепла голос, его заветные слова и отточенные фразы, проникающие в сердца и умы людей... Ленинская простота, научная глубина, большевистская твердость и непоколебимость, глубокий интернационализм, высокий гуманизм, врожденное человеколюбие, призвание быть коллективистом и демократом, революционером по профессии, постоянная готовность брать на себя самую большую ответственность перед народом и партией, стойкий характер, сердце, полное любви к людям, — вот то, чем дорог нам Леонид Ильич Брежнев» («Правда», 6.10.77). Чтобы связать родословную нового культа непосредственно с первоисточником — Лениным, из истории революции и страны вычеркиваются не только имена подлинных организаторов революции и гражданской войны, но и имена основоположников нынешнего военно-полицейского социализма с его тридцатилетней тиранией, вычеркивается последующее десятилетие интенсивного разоблачения ; Преступлений этой тирании самой же партией. В образовавшуюся пустоту вводят новый культ — так родилась новая формула: «Брежнев — продолжатель дела Ленина». Прямая линия от Октября и Ленина к Брежневу и его «конституции». По величию своему Брежнев нисколько не уступает Ленину. Оптически это было продемонстрировано 7 ноября 1977 г. на Красной площади — два портрета «двух Ильичей» не только красовались рядом, но они были — в нарушение традиции — скроены на один лад и размер, чтобы обыватель воочию убедился, что «исторические личности появляются дважды».

Николай I говорил, что Россией управляет не император, а столоначальники. Брежнев и есть классический тип партийного столоначальника, который доплелся до императорского трона. Но добравшись до трона, он обеими руками вцепился в него. Чтобы понять Ленина, надо читать Макиавелли, Ницше, Бланки, Маркса и даже Нечаева и Ткачева, но чтобы понять психологию партийных столоначальников, надо читать только казенные инструкции и «Табели о рангах». Брежневское поколение ползло к верховном штабу советской империи - к Кремлю - через миллионы трупов своих соотечественников, соблюдая инструкции, соревнуясь в рангах, чинах и получении орденов. Их интересовали не социальные идеалы, пусть даже коммунистические, а только социальное положение, не государственная философия -марксистская или антимарксистская, - а та не всегда надежная лестница, карабкаясь по которой можно было добраться до вершины государства. Конечно, они рисковали. «Хозяин» был странный, строгий и не всегда разборчивый. Честнейшее холуйство он иногда принимал за коварство, щедрость в похвалах — за нечистоту совести, а если кто переусердствовал в борьбе за «генеральную линию», - обвинял его в «перегибах». В этих условиях до вершины власти добирался не всякий человек, а только такие чиновники, которые внушили и себе, и окружающим, и самому Сталину, что они и есть искомые Сталиным «винтики» для его государственной машины. Но все-таки добраться до Сталина было легче, чем удержаться около него. Мастер читать душу человека по его глазам, Сталин грубо сортировал своих окружающих - на преданных холуев, которых надо использовать, и на мнящих себя «мозгом партии», которых надо уничтожить. Поэтому амбициозные Вознесенские и Кузнецовы клали голову на плаху чекистов, а раболепные Брежневы и Сусловы занимали их кресла в Кремле. До Кремля Брежнев добрался более или менее случайно, так, по стечению обстоятельств. Окончив в 1927 г. землеустроительно-мелиоративный техникум, он начинает карьеру среднего специалиста сельского хозяйства. По словам его советских биографов, Брежнев проводит эти годы на должностях чиновника земельных отделов в Белоруссии, в Курской области и на Урале. Но удивительный факт — Брежнев добирается до должности первого заместителя начальника Уральского областного земельного управления, а в партию не вступает. В это время в партии развертывается отчаянная борьба между сталинцами и троцкистами, между сталинцами и зиновьевцами, между сталинцами и бухаринцами, а «потомственный пролетарий» Леонид Брежнев стоит в стороне. Коммунисты ведут в деревне «ожесточенную классовую борьбу», коллективизируют сельское хозяйство, ликвидируют «кулачество», а вот «потомственный пролетарий», землемер Брежнев все еще стоит в стороне, не вступает в партию, наблюдает, выжидает, хотя уже по тогдашнему своему рангу руководящего чиновника Земельного отдела он должен был бы вступить в партию. Но скоро Брежнев узнал, что замзав Земельным отделом - это уже потолок карьеры для беспартийного специалиста. Хочешь дальше наверх — вступай в партию.

В комсомол вступали по Уставу в возрасте 14 лет и оттуда переходили в партию в возрасте 18 лет. Брежнев вступил в комсомол в 1923 г., когда ему было 17 лет, механически выбыл оттуда в возрасте 23 лет (таково тогдашнее уставное положение), но в партию так и не вступил. Только в 1931 г., в возрасте 25 лет, он приобрел партбилет, когда, вероятно, окончательно убедился, что партбилет и есть единственная возможность делать карьеру. Чтобы начать такую карьеру, он, специалист сельского хозяйства, в разгаре коллективизации бросает бесперспективную деревню, переезжает в свой родной Днепродзержинск и меняет профессию. Теперь он решил попробовать карьеру в городе, для чего поступает в металлургический институт и записывается в партию.

Впрочем, легенда о «потомственном пролетарии» Леониде Брежневе была сочинена задним числом, когда он стал генсеком. Даже из его подправленной и подчищенной казенной биографии явствует, что Брежнев никогда не был на физической работе; более того, рабочим не был и его отец Илья, ибо иначе совершенно непонятно, почему Леонид Брежнев был принят в партию как служащий, что можно доказать документально. Брежнев вступил в кандидаты партии в 1929 году. По действующему тогда Уставу, было установлено три категории по сроку пребывания в кандидатах:первая категория — рабочие, шесть месяцев;вторая категория — крестьяне, один год; третья категория — служащие, два года («КПСС в резолюциях», 1953, ч. I, стр. 124). Причем социальное положение молодых людей, вступающих в кандидаты партии, приравнивалось к социальному положению их родителей. А Брежнев находился в кандидатах целых два года — с 1929 по 1931 гг. («Л.И.Брежнев. Биографический очерк», 1976, стр. 7). Это доказывает, что ни сам Леонид, ни его отец Илья, не были рабочими, а были служащими. В этом, конечно, нет ничего худого, но характерна сама эта фальсификация биографии генсека. Еще один маленький штрих в этой связи. Биографы сообщают, что Леонид Брежнев учился до революции в гимназии, а его отец был в Каменском чернорабочим, как будто чернорабочие (по-советски: разнорабочие) могли себе позволить держать детей в гимназиях, в которых, как правило, обучались дети состоятельных родителей.

Даже получив партбилет и окончив институт, Брежнев не сделал бы сколько-нибудь большой карьеры и в городе, если бы не инквизиция Сталина тридцатых годов. Когда Сталин начал косить старые большевистские кадры партии и государства, в аппарате власти образовался большой вакуум. Его тогда заполняли теми, кто активно помогал Сталину и чекистам разоблачать «врагов народа». Вот через трупы этих старых большевиков-ленинцев и пришло к власти поколение нынешнего «продолжателя дела Ленина» - Брежнева. В 1939 г. он стал - по выдвижению Хрущева — рядовым секретарем Днепропетровского обкома партии. По протекции его бывшего начальника на фронте - Мехлиса — и по предложению того же Хрущева Сталин его сделал в 1952 г., после XIX съезда, секретарем ЦК КПСС и кандидатом в члены Президиума ЦК. После смерти Сталина его вывели из Секретариата и из Президиума ЦК, но цепкий, изворотливый, целеустремленный, терпеливый, как и его «Хозяин», Брежнев оказался выдающимся мастером деланья карьеры. Только года три он находится в «опале»: сначала на посту заместителя начальника Главного политического управления армии, а потом - секретаря ЦК Казахстана. После XX съезда Хрущев уже третий раз оказывает ему покровительство: забирает его в Москву, делает вновь секретарем ЦК КПСС и вводит в состав Президиума ЦК. На этом посту мы увидели два его новых качества, унаследованные у Сталина: затаенную хитрость и невероятное вероломство. 13 октября 1964 г. он возглавил заговор против своего покровителя Хрущева и занял его пост. С морально-этической точки зрения это была черная неблагодарность, но с точки зрения имманентных законов политической игры Брежнев продемонстрировал качества, нужные успешному политику: «волю к власти» и иммунитет против угрызений совести. Но кажется, он не свободен от комплекса неполноценности, хотя бы потому, что занял кресло, в котором сидели такие яркие личности, как Сталин и Хрущев. Он старается освободиться от этого комплекса имитацией образа великого государственного мужа советской эпохи, но делает это неуклюже. Лишенный политической фантазии, он копирует давно отжившую старину с ее мертвыми догмами и обветшалыми лозунгами. Духовную убогость своего правления он силится заслонить внешней помпезностью. Появляясь перед общественностью, он теряет естественность, рисуется, надувается, стараясь принять величественную позу, но так как, в отличие от Сталина и Хрущева, он плохой актер, то получается не поза властелина, а пародия на нее. Составленные за него аппаратом серые, скучные доклады, лишенные какой-либо политической оригинальности, войдут в историю как памятник бездарности всей его эпохи. Все унижения, которым он подвергался раньше, на путях к трону, он словно переносит на тех, кто теперь из низов рвется к власти, особенно на молодых, ибо выдвигает он только стариков. Все вожделенные награды, в которых ему раньше отказывали, он берет сейчас с избытком, все высшие чины и ранги, которые только может дать государство, он принимает без малейшего проявления хотя бы внешней скромности. Почти всю войну он прошел в качестве политического комиссара в ранге полковника, сейчас, перескочив через все промежуточные ранги, он маршал Советского Союза; в войну он получил скромное число орденов, приличествующих его чину, сейчас на его маршальском мундире нет свободного места для новых орденов. Через тридцать лет после окончания войны он объявлен Героем Советского Союза за подвиги в этой войне, о которых никто ничего не знает, заодно он объявлен Героем социалистического труда за выполнение хозяйственных планов, которые при нем, как правило, выполняются лишь после занижения. Юридически он имеет сейчас больше власти, чем Сталин. Он — генеральный секретарь ЦК партии, он председатель Политбюро, он председатель Президиума Верховного Совета, он председатель всесильного Совета обороны; совсем недавно сообщили, что он, вдобавок ко всему, еще и Верховный главнокомандующий всеми вооруженными силами СССР. Скоро он получит, если уже не получил, и звание генералиссимуса. Так и чувствуется, что он буквально любуется собой и смакует свое столь стремительное восхождение. Но соответствует ли здесь юридическое состояние фактическому положению? Другими словами, кончилась ли эра «коллективного руководства» и стал ли Брежнев единоличным диктатором партии и государства? Читая советскую печать, вы невольно думаете, что сама партия его уже сделала единоличным диктатором. Но это, конечно, ложное впечатление. Во-первых, диктаторов не делают, а они сами делаются, во-вторых, любой диктатор — слева или справа — это прежде всего революционер-разрушитель старого порядка и основатель новой системы властвования по своему собственному «образу и подобию». Ничего подобного Брежнев не сделал, что вообще невозможно без «революции» сверху. Чем больше ему прибавляют чинов, добавляют орденов и создают авторитет, тем скорее увеличивается его зависимость от тех, кто все это дает. Кто же они? Конечно, то действительное «коллективное руководство», которое образовалось после свержения Хрущева, уже не существует. Не прекращающиеся никогда внутрипартийные интриги привели к тому, что как раз те, кто наиболее активно участвовал в заговоре против Хрущева, оказались один за другим выведенными из Политбюро (Шелепин, Микоян, Шелест, Воронов, Полянский, Подгорный, Мазуров — половина послехрущевского Политбюро). Постепенно Политбюро было обновлено и расширено до 15 человек. Однако это Политбюро не играет уже той законодательной роли, которую оно играло раньше. Внутри него выкристаллизовалось руководящее ядро типа «Директории», куда по всем признакам, поддающимся нашему наблюдению, входят Брежнев, Черненко, Косыгин, Суслов (идеологический аппарат), Кириленко (организационный аппарат), Устинов (военный аппарат), Андропов (полицейский аппарат).

Вот эта «директория» и есть та «ведущая и направляющая сила», с которой Брежнев находится в положении взаимозависимости.

Стало быть, нынешняя советская диктатура, хотя качественно и новая, все еще диктатура «директории», а не отдельного лица. Однако коллективная диктатура — институт не стабильный и по своей логике противоестественный, более того — она опасна как раз для лица, которое ее возглавляет, но которое от нее зависит. Поэтому разумные советские правители свое венчание на единоличного диктатора начинали с уничтожения своих «директорий»: Сталин - с уничтожения ЦК в тридцатые годы, Хрущев — с уничтожения Президиума ЦК в пятидесятые годы.

Способен ли на это Брежнев? Как возраст Брежнева, так и его прагматический оппортунизм говорят против этого. Однако бесспорно и другое: страна и партия психологически подготовлены к признанию Брежнева, если не диктатором, то единоличным вождем. Чтобы им стать на деле, он должен реорганизовать «директорию» и изгнать из Секретариата ЦК его «злого гения» — Суслова. Есть симптомы, что личные ставленники Брежнева как раз и толкают его к этому, чтобы после его исчезновения обеспечить безболезненный переход власти в свои руки.

СУСЛОВ КАК ШЕФ-ИДЕОЛОГ БРЕЖНЕВА

Вообще скромный, Суслов однажды выразился о себе очень нескромно: стоит мне кашлянуть в Кремле, сказал он, как весь западный мир приходит в движение и начинает гадать о моем здоровье. Суслов, видно, очень плохо информирован об интересе западного мира к нему. Вернее будет сказать, что на Западе незаслуженно мало интересуются его личностью и поэтому мало что знают о его действительной роли на вершине Кремля. Роль эта — не только выдающаяся, но во многих отношениях и исключительная. Если бы, скажем, сегодня с Брежневым или Косыгиным, или обоими вместе взятыми, случилось несчастье, то Политбюро их легко заменило бы другими такими же рутинными фигурами, но выйди из строя Суслов — это может вызвать кризис всего идеологического руководства.

В большой армии советских идеологов Суслов не знает эквивалентной замены. Речь идет вовсе не об эрудиции ученого-марксиста или о теоретическом таланте Суслова. Ни тем, ни другим он не блещет. На вершине Кремля этого даже и не требуется. Хуже того: наличие таких качеств уже само по себе вызывает настороженность, подозрительность мастеров власти — партаппаратчиков. Если взять только классические примеры, - Бухарин и Шепилов погибли, кроме всего прочего, из-за своего марксистского интеллектуального превосходства над партаппаратом. Партаппарату нужны не ученые эрудиты марксистско-ленинской теории, а прагматические интерпретаторы его генеральной линии на сегодняшний день. Задача таких интерпретаторов только одна: идеологическое обоснование практики партийной машины власти. Для этого вовсе не требуется углубление в дебри «Капитала» Маркса и «Империализма» Ленина, но обязательно требуется овладение самому техникой власти и властвования. Нужен шеф идеологии. Вот здесь талант Суслова развернулся вовсю.

Он вступил в партию (1921) на десять лет раньше Брежнева (1931), хотя старше него только начеты-ре года (Суслову недавно исполнилось 68 лет). То были времена, когда Ленин и Троцкий, победив своих врагов в гражданской войне и жестоко подавив Кронштадтское восстание (1921) тех самых матросов, которые произвели октябрьский переворот, окончательно укрепились в седле власти. Дорога к этой власти, как и ко всякой карьере, отныне шла через коммунистическую партию. Поэтому партия росла очень быстро, настолько быстро, что Ленин в своей знаменитой книге «Детская болезнь левизны в коммунизме» начал бить отбой. Он писал: «Мы боимся чрезмерного расширения партии, ибо к правительственной партии неминуемо стремятся примазаться карьеристы и проходимцы, которые заслуживают только того, чтобы их расстреливать» * . (Заметим, что тогда в партии было лишь около 600.000 человек. Что сказал бы Ленин сегодня, когда в ней насчитывается 14.000.000 человек, из которых половина чиновники и карьеристы разных рангов?)

Ленин писал это в 1920 году, а Суслов вступил в партию в 1921 г. Если его цель была та «карьера», за которую Ленин хотел расстреливать, то Суслов в ней преуспел как никто другой из его окружения. Когда Суслов вступил в партию, Сталин еще не был генеральным секретарем. Идолами Суслова, как и всей партии, были, кроме Ленина, — Троцкий, Зиновьев, Каменев, Бухарин. На XX съезде Хрущев заметил, что, когда жил Ленин, имя Сталина слышал, может быть, только один процент делегатов съезда (заметим, что 6,1% этого съезда вступили в партию до 1921 года, а 24,9% - с 1921 по 1930 г.).

Из биографии Суслова известно, что он был в числе этого одного процента. Более того. Он принадлежал как раз к той группе коммунистов, которая не только нашла в Сталине своего кумира, но и разгадала в нем и единственного преемника Ленина. Отсюда его активное участие на стороне Сталина в борьбе с троцкистской (1923-1924), а потом с зиновьевской (1925) и, наконец, с бухаринской (1929) оппозицией. Это открывает ему двери туда, куда он стремился с самого начала, — к элите партии.

Этому способствует и выдающаяся академическая карьера. Суслов в 1928 г. успешно оканчивает знаменитый в стране Институт народного хозяйства им. Плеханова, а потом поступает в школу высших политических наук при ЦК партии - в Институт краснопрофессуры. Это означает и формально, что Суслов становится номенклатурным работником ЦК в резерве его высших идеологических кадров. Здесь читали лекции такие известные партийные профессора, как Бухарин, Покровский, Ярославский, такие бывшие меньшевики, как Вышинский, Рубин, Деборин, бывший бундовец Розенберг и др.

В то же время сам Суслов ведет преподавательскую работу в Московской промышленной академии им. Сталина. Среди студентов академии оказались такие важные лица, как жена Сталина Аллилуева и будущий преемник Сталина — Хрущев. Эти студенты тоже сыграют свою роль в будущей карьере Суслова. Его учеба в Институте красной профессуры совпадает с началом борьбы Сталина против его соперников в Политбюро — против группы Бухарина, Рыкова и Томского. В области теории Институт считался вотчиной Бухарина, отданной ему благодарным Сталиным за помощь в борьбе с троцкистами и зиновьевцами. Но теперь, когда дошла очередь и до самого Бухарина, ЦК был озабочен, как бы этот идеологический резерв партии не стал на сторону своего владыки и учителя. В том, что этого не случилось, была заслуга не аппарата ЦК, а весьма маленькой, но очень крикливой, агрессивной и малоразборчивой (в выборе средств и цитат) группы красных профессоров: Суслова, Юдина, Митина, Поспелова, Панкратовой, Константинова, Мехлиса. Все они сделались потом членами ЦК.

О характере услуг, которые коммунист оказал партии, можно судить всегда по тому, какой пост он получает. Первый руководящий пост Суслова был партийно-полицейский — он был назначен в 1931 году инспектором Центральной контрольной комиссии. Эта комиссия внутри партии играла при Сталине ту же роль, что НКВД в масштабе государства. Все партийные оппозиционеры или просто подозреваемые в инакомыслии, прежде чем попасть в застенки НКВД и концлагеря Сибири, проходили сначала через это «чистилище». Через контрольную комиссию прошла под разными кличками и вся ленинская гвардия — «троцкисты», «зиновьевцы», «правые оппортунисты», «национал-уклонисты».

Суслов, который вступил в партию после победы этих старых большевиков в революции и в гражданской войне, сделался судьей над ними. Официальный биограф Суслова считает его самой большой заслугой в прошлом, во-первых, активное участие в уничтожении ленинской гвардии в центре, а во-вторых, не менее активное участие в проведении партийных чисток на местах. После XX съезда уже не модно подчеркивать подобные «заслуги», но роль Суслова в чистках была настолько яркой и выдающейся, что в биографии его, выпущенной после этого съезда, говорится: «М.А.Суслов активно участвовал в борьбе против троцкистской оппозиции в партии, против зиновьевцев, а также против правооппортунистич. элементов... В 1933 и 1934 гг. выполняет ответственную работу в Уральской и Черниговской областных комиссиях по чистке партии» (БСЭ, т. 41, 1956, стр. 320).

Впоследствии (1934) ЦКК была реорганизована в Комитет партийного контроля при ЦК, но как его функции, так и роль в нем Суслова остались неизменными.

Готовясь к установлению личной власти, Сталин решил объединить должности секретаря ЦК по НКВД, председателя Комитета партийного контроля при ЦК и наркома внутренних дел СССР в персональной унии одного из своих помощников - так появился на сцене пресловутый Ежов. Под непосредственным руководством Ежова Суслов участвует в самой грандиозной операции коммунистического режима, известной на Западе под названием «Великая чистка», а в СССР под названием «ежовщины».

Каково общее число жертв этой чистки в народе — было хорошо охраняемой тайной Кремля даже при словоохотливом Хрущеве. Однако западные специалисты считают, что «Великая чистка» унесла в концлагеря до 8 миллионов человек.

Более или менее точно известны цифры жертв «Великой чистки» в рядах самой партии — одни по официальным данным, другие по подсчетам специалистов. Из 1956 делегатов XVII съезда партии (1934) 1108 человек было арестовано, из 139 членов и кандидатов ЦК 98 человек (70%) было расстреляно, 80% высшего командного состава армии было расстреляно, 100% секретарей крайкомов и обкомов было расстреляно. Около 1.220.000 коммунистов (почти 50% состава партии) было исключено из партии, а значит и репрессировано.

К концу ежовщины (продолженной Берия с ноября 1938 г.) расстреляли самого Ежова, а его ближайшего сотрудника Суслова сначала назначили секретарем Ростовского обкома (1937 г.), а потом секретарем Ставропольского крайкома партии (1939г.). В 1939 году его избирают членом Центральной ревизионной комиссии партии, а в 1941 году членом ЦК партии. Вот с тех пор Суслов беспрерывно входит в состав ЦК, который Сталин назвал «ареопагом» партии.

Во время второй мировой войны Суслов, продолжая быть секретарем крайкома партии, входил в состав Военного совета Северокавказского фронта, где он депортировал кавказские народы.

К концу войны Сталин послал Суслова как чрезвычайного уполномоченного ЦК чистить прибалтийский край, а собираясь организовать вторую «Великую чистку», в 1946 году отозвал его работать в ЦК и в 1947 году назначил секретарем ЦК.

Идеологический поход 1946-1948 гг. против «космополитов» и «низкопоклонников», с его явно обнаженным острием антисемитизма, многие незаслуженно приписывали только одному Жданову, тогда как он был совместной работой обоих. Последующие события лишь подтверждают это.

Когда Жданов умер (1948), весь идеологический аппарат ЦК сосредоточился в руках одного Суслова и рамки самого похода значительно расширились: от похода в области литературы и искусства ЦК переходит к походу во всех общественных науках, отчасти даже к походу в области специальных наук, которые до сих пор оставались вне поля внимания ученого авторитета ЦК, — в языкознании (против учеников Марра), в физиологии (против учеников Павлова), в генетике (против классических школ в пользу Лысенко).

Однако самая главная «дискуссия», призванная составить как бы увертюру к новой кровавой драме—к очередной «Великой чистке», — проводится закрыто под руководством Суслова и при заочном участии Сталина. ЦК созывает в ноябре 1951 года закрытое собрание всех руководящих теоретиков партии в политэкономии и предлагает им осудить книгу члена Политбюро, председателя Госплана СССР Вознесенского, посвященную экономике СССР во второй мировой войне. Участники собрания знают, что они должны осудить книгу Вознесенского, но они не знают, за что. Зато всем хорошо известно другое — сам Сталин редактировал книгу Вознесенского, Вознесенский за нее получил Сталинскую премию первой степени и журнал «Большевик» (теперь «Коммунист») ее похвалил как самое выдающееся произведение верного ученика Сталина. Поэтому «дискуссия» носит абстрактный характер. Собрание ждет, как обычно в таких случаях, выступления члена Политбюро Вознесенского с раскаянием. Оно не знает, что Вознесенский не может выступить — уже год, как Сталин его расстрелял.

Материалы этой «экономической дискуссии» не были опубликованы. Только два документа, касавшиеся ее, увидели свет через год — брошюра «Экономические проблемы социализма в СССР» Сталина в октябре 1952 года и статья Суслова против Вознесенского и его друга Федосеева в декабре того же года. Суслов писал, что журнал «Большевик», когда его главным редактором был Федосеев, «на протяжении нескольких лет... не разоблачал субъективной концепции в области политической экономии...» В журнале превозносилась чуть ли не до небес и выдавалась за последнее слово антимарксистская книжка Н.Вознесенского «Военная экономика СССР в период Отечественной войны» («Правда», 24.12.52).

Суслов напомнил Федосееву, что он был снят по постановлению ЦК со своей должности с объявлением выговора именно из-за рекламирования им Вознесенского. Суслов писал, что теперь Федосеев хвалит направленное против идей Вознесенского «классическое произведение Сталина» «Экономические проблемы социализма в СССР», не говоря ничего о своей прежней ошибочной защите Вознесенского. Статья кончалась роковым вопросом: «Не хитрит ли автор», восхваляя Сталина? (Интересно, что тот же Федосеев милостью Суслова теперь член ЦК КПСС и директор Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС.)

На статье Суслова явно чувствуется редакторская рука Сталина. К тому же между двумя статьями органическая связь — Сталин дает общие установки по разоблачению врагов его экономической политики (иначе говоря, Сталин выступал против того, что сейчас проводится как «экономическая реформа»), а Суслов заостряет вопрос о бдительности по отношению к врагам сталинской генеральной линии.

Очень важной вехой в биографии Суслова был последний съезд партии при жизни Сталина — XIX съезд (октябрь 1952 г.). На этом съезде Сталин мог убедиться, что в лице Суслова он имеет не только талантливого исполнителя, но и выдающегося интерпретатора его еще не сформулированной стратегии на будущее.

Свою речь на XIX съезде Суслов посвятил разоблачению врагов сталинской линии партии в идеологии. Пожалуй, это была самая квалифицированная речь на данную тему на съезде. Гроссмейстер партийной идеологии великолепно понял, что его главная задача - не творческое развитие марксистско-ленинской теории (это вздумал сделать наивный Вознесенский, за что и погиб), а, засвидетельствовав монополию Сталина на этот счет, обнародовать с трибуны съезда, что чистки — были, будут и есть — органический закон политического развития СССР. Причем Суслов намеренно избегает употреблять слово «чистка», но он доказывает, что чистки не выдумка Сталина (как многие втайне думали).

И в этом отношении Сталин ведет партию по ленинскому пути.

Суслов сказал: «Партия Ленина-Сталина вписала новые золотые страницы в летопись всей истории человечества — нашу партию и весь советский народ с несокрушимой волею и величайшею мудростью ведет вперед по ленинскому пути гений человечества, любимый вождь и учитель, товарищ Сталин»; Суслов разъяснил, что вся деятельность партии «и впредь должна быть направлена своим острием на беспощадную борьбу с реакционной буржуазной идеологией и ее проникновением в нашу науку, литературу и искусство... против лиц, раболепствующих перед буржуазной реакционной культурой и капиталистическим образом жизни, против националистических и космополитических извращений... против аполитичности в литературе, искусстве и науке» («Правда», 13.10.52).

Суслов закончил речь сообщением, что: «Изданы 13 томов Сочинений Сталина, представляющие неиссякаемую сокровищницу творческой марксистско-ленинской мысли... Трудно назвать такую отрасль науки, культуры и искусства, такой участок идеологического фронта, где бы не ощущалась вдохновляющая и направляющая роль нашего великого вождя и учителя и благотворное влияние его гениальных идей» (там же).

Сталин редко ошибался в подборе своих ближайших помощников. Он их ценил не по тому, что они говорят о нем, а по тому, как и насколько данный помощник способен умножить его власть. Одна болтовня «о гении Сталина», не подкрепленная практическими действиями в пользу укрепления сталинской власти, не только была недостаточна, но порою даже опасна. Таких людей Сталин либо подозревал в «двурушничестве» с целью сделать карьеру, либо называл их «честными болтунами» и нещадно снимал с постов. Слушая речь Суслова на XIX съезде, Сталин хорошо знал, что Суслов не принадлежит к этим категориям. И благодарный Сталин вознаградил его: на этом съезде Суслов был впервые избран в члены Президиума ЦК и переизбран в Секретариат ЦК.

Можно полагать, что только два человека из состава этого Президиума ЦК были по необходимости посвящены Сталиным в его планы организации второй «Великой чистки» — начальник политической полиции Игнатьев и начальник идеологии Суслов.

Правда, есть основания считать, что оба они ему изменили еще при его жизни, выдав эти планы другим членам Президиума. Но пока что они приступают к их выполнению: 13 января 1953 года все советские газеты сообщают об аресте группы врачей Кремля. Их обвиняют во вредительском лечении и умерщвлении членов Политбюро Жданова и Щербакова и в подготовке убийства маршалов Василевского и Говорова, адмирала Левченко, генерала Штеменко.

Во всей советской прессе и радио под руководством Суслова начинается самая широкая кампания по повышению «революционной бдительности» для разоблачения новых «врагов народа». Кампания ведется точь-в-точь по рецептам 1937 года. Приемы и методы те же. Язык и стиль те же. Даже первые аресты повторяют практику тридцатых годов. И тогда тоже, чтобы арестовать членов Политбюро и правительства, Сталин арестовал сначала кремлевских врачей (профессоров Плетнева и Левина), которых путем физических пыток вынуждали к показаниям против их высокопоставленных пациентов.

Так было и сейчас. Из доклада Хрущева на XX съезде мы уже знаем, что Сталин решил начать новую чистку с уничтожения старых членов Политбюро, опираясь на его «молодых», «малоопытных» членов. Среди последних главную роль, как сказано, Сталин отводил — по линии тайной полиции — Игнатьеву, а по линии идеологического обоснования новой чистки — Суслову. В разгаре кампании Сталин умер (5 марта 1953 г.). Через день все «молодые» и «малоопытные» члены Президиума ЦК были изгнаны оттуда, в том числе Игнатьев и Суслов.

Но Президиум вознаграждает измену Суслова и Игнатьева. Так, Суслов остается в Секретариате ЦК, а Игнатьев (отдавший свой пост Берия) тоже вводится в его состав (между прочим, тогда же из Секретариата и из кандидатов Президиума ЦК были исключены двое других, «малоопытных» — Брежнев и Косыгин!).

Через года два Суслов вновь вводится в состав членов Президиума ЦК. Тогда никто не мог догадаться, что Хрущев предназначает ему ровно через год такую роль, которую в свете биографии Суслова нужно признать противоестественной. Суть роли — Хрущев разоблачит Сталина политически, Суслов должен обосновать это разоблачение теоретически.

Сегодня уже ясно, что инициатива разоблачения культа личности Сталина и формулировки новых теоретических положений в тактике и стратегии коммунизма принадлежали не всему «коллективному руководству» —Президиуму ЦК, а только «тройке» из его среды — Хрущеву, Микояну и Суслову.

XX съезду были представлены в этой связи два документа: отчетный доклад ЦК и доклад «О культе личности». В отчетный доклад был включен целый раздел по ревизии старой тактики и стратегии ленинизма, а доклад о культе личности не только разоблачал террористическую практику Сталина, но и обосновывал тезис об антимарксистской сущности всякого культа личности ссылками на Маркса, Энгельса, Ленина. В обоих докладах, таким образом, пересматривали не только то, что до сих пор было строжайшим табу, но преподносили еще новые идеи, которые находились в противоречии с ведущими догматами ленинизма.

Преподнести такие «еретические» документы такому догматическому собранию, как съезд КПСС, было весьма рискованно. Здесь требовалась смелость, не считающаяся с последствиями. Что такую смелость проявил Хрущев, не вызывает особого удивления, но удивление вызывает и все еще остается политико-психологической загадкой здесь роль Суслова.

Эта роль его совершенно не оценена. Шумный, вездесущий, «всезнающий» Хрущев заслонил его настолько, что Суслова начали по-прежнему величать неисправимым догматиком. Между тем, автором ревизии ленинизма и теоретического обоснования разоблачения культа Сталина был именно Суслов. Волевой политик, но совершенно беспомощный в теории, Хрущев читал на XX съезде только то, что ему писал Суслов по части теории. Трагедия Хрущева собственно и обозначилась с тех пор, как он самовольно, а потому и неквалифицированно начал отходить от строгой схемы, заданной ему Сусловым. В вопросах сталинизма эта схема была хотя и не очень логичной, но целеустремленной: не было единого Сталина, а было два Сталина: один Сталин до 1934 года — ортодоксальный и верный ленинец как на практике, так и в теории; другой Сталин — после 1934 года, ошибающийся в теории и допускающий «извращения» на практике, но и этот Сталин не преступник, а ошибающийся ленинец. Поэтому Сталин может лежать рядом с Лениным в мавзолее и город на Волге по-прежнему может называться Сталинградом.

Когда Хрущев на XXII съезде (1961) отошел от этой схемы и объявил Сталина грешником во все времена, Суслов записал ему это в минусы (что и доказывает нынешняя частичная реабилитация Сталина). Пока Хрущев держался заданной схемы, Суслов не только его поддерживал, но и оказывал ему хорошую пропагандную поддержку. Многие, часто хаотические, реформы Хрущева, порою противоречащие духу самой системы, идеологическая лаборатория Суслова выдавала за дальнейшее развитие ленинизма. Однако роль Суслова после XX съезда, хотя и очень важная, не была все же решающей, пока не произошло событие, сделавшее его арбитром всего Президиума ЦК.

18 июня 1957 г. Президиум ЦК КПСС постановил снять Хрущева с поста первого секретаря ЦК, но Суслов и Микоян, хорошо зная, что речь идет о судьбе всей «тройки» инициаторов разоблачения Сталина на XX съезде, решительно воспротивились такому постановлению. Вместе с Хрущевым они созвали экстренный пленум ЦК (22-29 июня 1957), на котором с докладом о сущности разногласий между Хрущевым и группой Молотова выступил Суслов. «Нейтральный» арбитр Суслов так искусно повел дело, что легко доказал правоту Хрущева и заблуждения молотовцев. Старые заслуженные партийные деятели, которые работали рядом с Лениным, когда Хрущева и Суслова еще не было в партии (Молотов, Ворошилов, Каганович), целых восемь дней бились в безнадежных попытках доказать пленуму ЦК, что Хрущев — сумбурный «волюнтарист» и опасный «субъективист», которого следует убрать (точь-в-точь те же самые обвинения, которые тот же Суслов потом сам будет выдвигать против Хрущева через пять лет во время свержения Хрущева 14 октября 1964).

Члены пленума хорошо знали, что победа группы Молотова может привести к пересмотру линии XX съезда. Но этого как раз никто не хотел. Пленум объявил большинство старого Президиума ЦК «антиленинской группой», исключил оттуда и из ЦК Молотова, Кагановича, Маленкова. Был создан новый Президиум ЦК, в котором хрущевцы составляли твердое большинство (чтобы скрыть масштаб государственного переворота, Ворошилов и Булганин были временно оставлены и в Президиуме и на своих правительственных постах). Среди этих хрущевцев наиболее усердными считались Косыгин и Брежнев, ставшие тогда членами Президиума ЦК.

Из своего триумфа Хрущев сделал ложные выводы. Он думал, что отныне он может себе позволить то, что позволял себе Сталин. Он решил сосредоточить в своих руках всю власть — партийную, правительственную и даже военную (для него было введено необычное для мирного времени звание Верховного главнокомандующего). Но хуже всего было то, что он решил вторгнуться как раз в ту область, где был совершенно беспомощным, даже смешным до карикатурности, — он решил играть в теоретика партии. Но так как он ни Маркса, ни Ленина не знал, то в обоснование своей очередной теории он часто ссылался на то, чему его учили в детстве, — на Священное Писание.

Бывали и другие ляпсусы. Он любил делать далеко не ортодоксальные «лирические отступления» от написанного для него аппаратом Суслова текста речи; эти отступления тут же передавались по радио и телевидению, но Суслов на другой день начисто вычеркивал всю эту «ересь» из печатного текста речи Хрущева в «Правде».

Вероятно, это была одна из причин того, что Хрущев, желая избавиться от цензуры Суслова и его идеологической монополии в ЦК, решил найти ему противовес. Так, совершенно неожиданно, маленький начальник отдела печати Министерства иностранных дел Ильичев был назначен секретарем ЦК КПСС по идеологии. Суслов оставался на своем посту, но поле его деятельности было ограничено связью с иностранными компартиями и — внутри страны — надзором за программами по марксизму-ленинизму в высших школах.

Между тем, основа основ всей партийной идеологии и теории — новая Программа партии — тоже была разработана Сусловым. Нескромность Хрущева была так велика, что он не разрешил самому автору доложить ее XXII съезду. Написанный Сусловым и его аппаратом доклад об этой Программе прочел тот же Хрущев, хотя каждый знал, что это не его творчество. Благодаря этому Хрущев теоретиком не стал, но зато окончательно оттолкнул Суслова.

Разумеется, не одни теоретические упражнения Хрущева, а вся совокупность его практических действий «волюнтариста» привели к заговору против него в ЦК. Заговор этот возглавил Суслов. Он же сделал на пленуме ЦК 14 октября 1964 г. обвинительный доклад против Хрущева. Если он при этом не занял пост первого секретаря, а предложил Брежневу, то это было вполне в его духе. Суслов был до сих пор безличной личностью, созданной для действий за кулисами. Любой из членов ЦК мог представлять высшую власть, но не каждый мог ее осуществлять. Суслов ее осуществлял, сам оставаясь за кулисами, не вызывая ненависти врагов и зависти соперников. Тем успешнее он действовал.

После октябрьского антихрущевского переворота положение, однако, изменилось. Суслов стал вторым человеком в партии как второй секретарь ЦК. В руках первого секретаря находится ЦК, но в руках второго секретаря в определенных ситуациях может находиться сам первый секретарь. Роль и функции второго секретаря ЦК совершенно недооценены в печати. При Ленине Сталин был вторым человеком в ЦК, но стал первым. При Сталине Маленков был вторым человеком, но стал первым (хотя и ненадолго). При Маленкове Хрущев был вторым человеком, но стал первым. При Хрущеве Брежнев был вторым человеком, но стал первым. При Брежневе Суслов второй человек, но такой второй, который пользуется большей властью, чем любой его предшественник на посту второго секретаря. Брежнев — первый секретарь (теперь генеральный секретарь) милостью Суслова и только до тех пор, пока Суслов этого хочет.

Дело в том, что аппаратом ЦК, а значит и государством, наряду с первым, или генеральным секретарем, юридически руководит второй секретарь. Но поскольку первый секретарь большую часть времени занят «большой политикой» и ее репрезентацией, то второй секретарь — фактический хозяин власти. Если первый секретарь выбывает из Москвы, ко второму секретарю автоматически переходит вся власть и фактически, и юридически. Поэтому переворот, в октябре 1964 года, направленный против Хрущева, когда последний находился на Черноморском побережье Кавказа, был окончательным юридическим закреплением временного фактического положения Брежнева. Сделал это тот же Суслов. Теперь он мог бы это сделать с еще меньшим риском. Если он этого не делает, то только потому, что Брежнев не только его ставленник, но и его второе «я». Все тяжелые провалы режима можно относить на счет ставленника, все его достижения можно приписывать себе. Внимательный анализ событий в СССР со времени свержения Хрущева свидетельствует об этом. Вся большая внутренняя и внешняя политика КПСС идеологически отшлифована Сусловым. Он достаточно опытен, ловок и интеллигентен, чтобы не повторять ошибок Хрущева. «Коллективное руководство» не пустой звук для него, как для Хрущева. Он его не игнорирует, а эксплуатирует, пользуясь своим необыкновенным даром мастера власти сталинского, то есть высокого класса.

В любой идеократической партии всегда тон задает первый теоретик. Особенно это относится к КПСС. Ее ведущие политические лидеры всегда были и ее ведущими теоретиками. Хрущев был слишком примитивен для такой роли. Не выше него стоит в этом отношении и Брежнев, но у последнего то преимущество, что он знает, что он не теоретик, и поэтому, в отличие от Хрущева, и не претендует на «дальнейшее развитие марксизма-ленинизма».

Остальные члены Политбюро и Секретариата — люди того же калибра, что и Брежнев. Отсюда монопольное положение Суслова. Сталин сам был собственным идеологом и теоретиком. Суслов лишь управлял идеологией при нем, а при Хрущеве он должен был делить это управление с Ильичевым, но теперь он сам и шеф-идеолог, и шеф-теоретик. Суслов — последняя инстанция в ЦК, которая определяет, что есть марксизм-ленинизм, и которая решает, как надо его дальше развивать. Ему одинаково подцензурны как школьные учебники, так и «реформы» Косыгина, ноты Громыко, указы Подгорного, приказы Гречко и, конечно, речи Брежнева.

Как шеф-идеолог Суслов, начиная с 1948 г., главное лицо в ЦК по связи с заграничными коммунистическими партиями. Он представлял КПСС и в Коминформе. От имени ЦК КПСС он принял самое ближайшее участие в составлении известных документов международного коммунистического движения — документов международного Коммунистического Совещания 1957 и 1960 г. Он был руководителем делегации КПСС в переговорах с Коммунистической партией Китая по урегулированию спорных вопросов. Китайцы потребовали пересмотра известных решений XX и XXII съездов по вопросам тактики и стратегии коммунизма, в том числе и новой Программы партии; они потребовали также реабилитации Сталина (в вопросе о Сталине китайская позиция почти совпадала с позицией КПСС до XXII съезда).

В феврале 1964 г., за восемь месяцев до свержения Хрущева, Суслов доложил об итогах дискуссий с Пекином пленуму ЦК КПСС. Он защищал названные выше решения обоих съездов партии и критиковал пекинскую позицию как антимарксистскую, антиленинскую и протроцкистскую. Правда, Хрущев и в споре с Пекином тоже пошел дальше предложенной Сусловым схемы. Суслов и новое «коллективное руководство» были готовы пойти навстречу Пекину, — пользуясь психологически выгодной ситуацией снятия Хрущева, — в исправлении ошибок последнего. Но переговоры с Чжоу Энь-лаем в Москве в ноябре 1964 года не дали никаких результатов. Китайцы настаивали по-прежнему на полном пересмотре решений XX и XXII съездов. Согласие Москвы на такой шаг означало бы признание гегемонии Пекина в «социалистическом лагере» и мировом коммунизме. Лично для Суслова это означало бы политическое харакири.

Надо сказать, позиция Пекина не осталась без влияния на Кремль. Внутри страны она сказалась в частичной реабилитации Сталина и сталинизма, в усилении идеологической реакции, в росте полицейских репрессий. Во внешней политике она сказалась в том, что Кремль решил опровергать утверждения Пекина о «ревизионизме» и измене коммунизму фактами и действиями. Эти факты и действия таковы, что там, где Пекин ограничивается платоническими угрозами и словесной войной, московские деньги и московское оружие действуют более эффективно. «Наша партия будет оказывать народам, борющимся за свою свободу и независимость, реальную всестороннюю помощь» («Правда», 30.3.66), — заявил Брежнев и это были не пустые слова. Если взять только два пункта мирового коммунистического движения — Кубу и Вьетнам, Куба обходится Москве в 360 млн., а Вьетнам — даже в 1 млрд. долларов в год. Сколько стоит Москве мировое коммунистическое движение в целом, никто не знает. Во всяком случае, оно стоит ей куда больше, чем Пекину.

И этой внешней политикой КПСС фактически руководит Суслов. Эластичный во внешней политике и верный в этом отношении решениям XX и XXII съездов, Суслов подверг частичной ревизии решения тех же съездов о «культе личности». Он вполне разумно решил, что критика Сталина есть критика не только прошлого, но и существующего режима. Ведь смерть Сталина не означала смены режима. Режим остался тот же, только исчез массовый террор, а поэтому исчез и психоз массового страха. При отсутствии этого страха, в условиях продолжающейся критики сталинских методов массовых репрессий, в СССР выросло целое поколение антисталинской интеллектуальной молодежи. Эта молодежь решила, что, если Сталина разжаловали как бога, то у коммунизма вообще не было богов. В официальной печати для характеристики этой молодежи появляется и термин «нигилист», который не может не вызвать у диктатуры страшных исторических воспоминаний («нигилисты» 60-х годов духовно подготовили террористов 70-80-х годов XIX века).

Масштаб и глубина «неонигилистского» движения, вероятно, были настолько угрожающими, что руководители Кремля решили пожертвовать своей репутацией «антисталинистов». Они решили сделать грозное предупреждение всей стране: суд над Синявским и Даниэлем был этим предупреждением. За ним последовали негласные суды и высылки в Сибирь ряда молодых писателей Москвы и Ленинграда. Солженицына перестали печатать. С Евтушенко и Вознесенского сняли запрет, когда они покаялись. Твардовскому предложили прекратить в «Новом мире» игру в либерализм. Он ее прекратил и за это получил орден Ленина, но потом, видно, опять заколебался, за что и был снят. Шолохову предложили на съезде партии одобрить приговор над Синявским и Даниэлем. Шолохов задание «перевыполнил». Он сказал, что им дали мало, за такие дела раньше расстреливали. Такое выступление Шолохова в Кремле признали подвигом. Ему присвоили звание Героя социалистического труда и вручили сразу два ордена: орден Ленина и Золотую звезду. Бунтовщикам — кнут, покорным — пряник. Вдохновитель и автор этой неосталинской политики в духовной жизни СССР — тоже Суслов.

В заключение я хочу сделать одну оговорку. Может показаться, что я несколько преувеличил роль Суслова в Кремле. Но, по-моему, ввиду ограниченности информации, я начертил лишь силуэт этого выдающегося члена «коллективного руководства». Как фанатик коммунизма он не знает конкурента, а как мастер власти он перехитрил и Сталина, и Хрущева. Согласно дворцовому протоколу Кремля, среди 11 членов Политбюро он занимает четвертое место после Брежнева, Косыгина, Подгорного. Но для протокола важны титулы юридической власти. Если бы существовал протокол фактической власти, то он начинался бы с Суслова.

XXV СЪЕЗД БРЕЖНЕВА

1. Новый стиль

Мы это видели по телевизору. Крупными размеренными шагами солдафона, с напыщенным взглядом вельможного сановника человек вышел на трибуну и начал читать с листа: «Пленум единогласно избрал Генеральным секретарем ЦК КПСС товарища Брежнева Леонида Ильича». Бурные аплодисменты отлично выдрессированного зала переходят не то что в овацию, знакомую нам еще со сталинских времен, а в нечто вроде девятого вала: пять тысяч человек в зале и тысячи гостей в ложах как по команде вскакивают с мест и неистово кричат: «Ура, ура, слава, слава...» Так продолжалось бы долго, если бы оратор на трибуне властным движением руки в сторону президиума не сделал жеста, означающего «хватит, садитесь!». Оратором на трибуне был сам Брежнев. Только после сообщения о собственном избрании он объявил состав Политбюро и Секретариата ЦК, везде называя свое имя не по алфавиту, а первым. Между тем, порядок оглашения результатов выборов во всей истории КПСС до Брежнева бывал обратным. Обратным он должен был быть и сейчас, ибо по Уставу партии (параграф 38) в иерархии исполнительных органов партии ее генеральный секретарь занимает последнее место: на первом месте стоит Пленум ЦК, на втором — Политбюро, на третьем — Секретариат и только на четвертом месте генсек, подчиненный всем этим трем органам. Тогда чем объяснить поведение генсека — притуплением элементарного чувства личной скромности или желанием продемонстрировать, что эра Политбюро кончилась и отныне он единоличный диктатор партии и государства? Ни то, ни другое. Он играет роль в пьесе того политического театра, который называется «съезд партии», но который перестал им быть с тех пор, как перестала существовать сама партия. Пьесу написал не он — ее написали безымянные авторы из «треугольника диктатуры»: партаппарат, политическая полиция и армия. Режиссер пьесы — Политбюро, а генсек — лишь ведущий актер. Конечно, всезнающие кремлевские астрологи на Западе будут вещать в один голос: Брежнев теперь единоличный хозяин. Как это ни покажется странным, именно такую цель — создать во внешнем мире впечатление о всемогуществе генсека — и ставили перед собою авторы и режиссеры пьесы, превращая XXV съезд в оргию славословия по адресу Брежнева. Вопреки всем заклинаниям идеологических шаманов партии, коммунистическая диктатура не может существовать без «культа» ее вождей. Разница только в том, что все ее бывшие вожди завоевали право на «культ» либо своим интеллектуальным превосходством (Ленин) , либо чудовищным масштабом своих преступлений (Сталин), либо разоблачением на весь мир этих преступлений (Хрущев), а Брежневу, не имеющему ни одного из этих преимуществ, искусственно создают «культ», чтобы превратить генсека в надежный инструмент в руках олигархии, достаточно авторитетный во внутренней политике и столь же импозантный для внешнего представительства ее интересов. Поэтому считать нынешние собрания партийной элиты «съездами» партии — явное недоразумение. Последним действительным съездом партии был X съезд (1921), на котором еще можно было выражать мнения и взгляды, расходящиеся с аппаратом ЦК («Рабочая оппозиция», оппозиция «децистов»). Именно на этом съезде Ленин объявил в партии продолжающееся и поныне перманентное «осадное положение», запретив в ней всякое инакомыслие, расходящееся с волей ЦК (резолюция «О единстве партии»), и вручив тем самым будущему генсеку Сталину то безошибочно действующее орудие, при помощи которого генсек свел на нет всякое значение суверена партии — партийного съезда, — пока вообще не отказался от практики созыва съездов (Устав 1939 г. требовал обязательного созыва съезда не реже одного раза в три года, но последний, XIX, съезд партии при Сталине происходил через 14 лет после XVIII, и то вопреки воле диктатора). После Сталина съезды начали созывать аккуратно, но на самом деле это не съезды (называть их этим термином — политический анахронизм), а торжественные парады предельно вымуштрованных партократов и государственных бюрократов вкупе с энным количеством статистов из рабоче-колхозной аристократии - для «общенародного» фона. Поэтому вполне естественно, что эти собрания и не работают так, как съезды партии работали при Ленине или как съезды политических партий (в том числе и коммунистических) работают на Западе. Не создаются секции или рабочие группы, не устраиваются дискуссии по спорным или неясным вопросам, потому что спорных и неясных вопросов нет, все вопросы задолго до открытия съезда решены мудрой олигархией. Заботливый ЦК, взяв всю эту работу на себя, освободил каждого делегата съезда от тяжкой обязанности думать своей головой. Более того, аппарат партии позаботился выделить бойких борзописцев для составления речей тех, кто выступит на съезде. В них сказано все: какой у нас мудрый ЦК, выдающийся генсек и величайшие успехи; что сверх этого — то от лукавого. В конце каждой речи у всех ораторов стоит одно и то же примечание: «Продолжительные аплодисменты». Оратор хорошо знает неписаное правило игры: оторваться от шпаргалки и позволить себе какую-либо импровизацию — значит вылететь из «номенклатуры». Протоколы съездов партии при Ленине пестрят ремарками: «смех», «оживление», «протест», «одобрение», «волнение». Там каждый оратор — яркая личность, критикующая самого Ленина, осмеивающая диктаторские повадки партаппаратчиков, цитирующая даже антисоветские анекдоты, если они бьют в цель. Ничего подобного вы не найдете в протоколах брежневских съездов: здесь каждый оратор - то автомат, выстукивающий очередную передовицу «Правды», то нотариус, свидетельствующий величие генсека, а то просто манекен, заменяющий на трибуне живое «я» самого же оратора.

Еще одно отличает брежневские съезды от старых съездов. Ленин, как и все политики его школы, никогда своих докладов не писал, он составлял тезисы и по ним импровизировал. Впервые практику письменных докладов и прений ввел Сталин, но свой собственный доклад писал он сам, пользуясь материалами аппарата ЦК. Хрущев умел импровизировать, но не умел писать. Поэтому его доклады писали другие, такие же бесталанные и скучные, как и сейчас (кроме эпохального доклада о Сталине на XX съезде), зато его импровизации, пусть внешне и необтесанные, всегда были дерзкие, вызывающие, полные народного юмора, со ссылками больше на Библию, чем на Маркса и Ленина. Для Брежнева доклады пишет целый штаб высококвалифицированных идеологических экспертов, у которых отсутствие творческой мысли и литературного блеска вполне компенсируется безбрежностью многословия и скрупулезностью бюрократических формулировок. Авторы «Отчетного доклада ЦК», как бы намеренно, вопреки Некрасову, стараются, чтобы здесь мыслям было тесно, а словам просторно. В довершение ко всему генсек читает этот доклад так скучно и монотонно, с полнейшим внутренним безразличием к читаемому тексту, что вы не совсем уверены, понимает ли он сам то, что читает. Иностранные наблюдатели в ложах съезда удивлялись: если в речи докладчика нет ни нюансов в произношении, ни акцентировки важнейших мест текста, то как же в зале догадываются, в каких местах доклада надо отпускать «аплодисменты», «продолжительные аплодисменты», «бурные аплодисменты» (тут механика проста: зал реагирует так, как реагирует знающий дело первый ряд президиума).

Многословие генсека совсем не означает богатства его словарного фонда. Напротив, лексикон его крайне ограничен и стандартен, но зато каждый политический термин или даже юридическая категория в этом лексиконе может иметь не только двойственное, но и прямо противоположное значение по отношению к общепринятому понятию. Это всеми отмечено (например, двойственность языка Кремля в международной политике и дипломатии). Но то же самое действительно и в отношении многих понятий партийного жаргона и во внутренней политике. Приведем элементарные примеры: «бороться за усовершенствование социалистической демократии» — вовсе не значит, что надо расширять рамки «демократии», совершенно напротив — это значит еще больше сузить ее рамки, усовершенствовав тотальность бюрократической опеки государства над своими гражданами. «Поднять руководящую и направляющую роль партии в советском обществе» — это значит, что партия призвана и обязана вмешиваться в личную жизнь не только коммунистов, но и беспартийных граждан (например, в жизнь родителей, воспитывающих своих детей в духе общечеловеческой морали и религиозности). Или — другой пример: пятый, заключительный раздел международной части своего доклада генсек обозначил так: «КПСС и мировой революционный процесс». Но это чисто эзоповский прием. На самом деле речь идет не о «мировом процессе», а о «мировой революции», но так как эта ленинская терминология давно дискредитирована, то в Кремле придумали ей новый псевдоним: «процесс». После сказанного о стиле партийных съездов и двуличии партийного жаргона приступим к анализу некоторых узловых проблем доклада Брежнева на XXV съезде.

2. Экономический курс: неосталинизм

Несмотря на всю призрачную внешнюю гармонию, режим Брежнева полон внутренних противоречий между кастовыми интересами трех столпов, на которых он держится: между партаппаратом, политической полицией и армией — с одной стороны, между интересами власти в целом и материальными интересами народа — с другой. Вкратце кастовые противоречия таковы: став после свержения Хрущева равноправными соучастниками «треугольника» верховной власти, — полиция старается еще больше расширить свою власть (иначе говоря, восстановить свой старый сталинский статус, когда она находилась вне контроля партаппарата), а армия, сыгравшая ведущую роль в свержении того же Хрущева, требует все большего и большего поглощения военной машиной доли социальной продукции. Партаппарат не может ни выпустить политическую полицию из-под своего контроля, ни бесконечно уступать военным, не совершив самоубийства. Противоречия между режимом и народом уже другого порядка — это социальные противоречия, вытекающие из самой структуры советского общества. Это - противоречия между новоклассовой советской буржуазией в лице многомиллионной партийно-государственной бюрократии и трудящимися производительными классами, борющимися за справедливое распределение доходов национальной продукции страны. Если Ленин, от имени которого КПСС сегодня действует, писал, что ни один высший чиновник в Советской России не будет получать вознаграждение большее, чем заработок среднего рабочего («Апрельские тезисы», 1917 г.; «Государство и революция», 1918 г.), то почти через 60 лет после революции дистанция между доходами руководящего бюрократа и среднего рабочего так велика, что ЦК хранит строжайшую тайну о данных на этот счет.

Но нынешний советский человек живет не хлебом единым. Это уже не дореволюционный малограмотный или даже неграмотный труженик. Хотя и ценою бесчеловечных жертв, великая индустриальная революция все же перепахала старую мужицкую Русь, а вызванная ею культурная революция радикально изменила общее лицо народа. СССР стал страной сплошной грамотности и многомиллионной интеллигенции с неистребимой жаждой приобщения к научно-техническим, а главное — к духовным и гуманистическим достижениям мира, к западной цивилизации. Возрастающее давление этого интеллектуального слоя советского общества составляет другой вид противоречий между властью и народом. Последнего противоречия власть больше всего и опасается, ибо она не без основания считает, что ферменты разложения существующей системы рекрутируются из среды интеллектуалов, яркими представителями которых и явились в 60-х годах участники Демократического движения и Движения прав человека во главе с академиком Сахаровым и генералом Григоренко. Конечно, партия приняла участие в спонтанном процессе общенародной культурной революции, но она не создала, вопреки своим стараниям, ни новой, коммунистической культуры, ни новых духовных ценностей, ни советского народа как новой национально-социальной общности. Все нации страны, а их больше ста, несмотря на всю антинациональную вивисекцию партийных идеологов, за эти шесть десятилетий удивительным образом сохранили в абсолютной неприкосновенности свою этническую аутентичность. Тем самым обанкротилась как утопия Ленина о слиянии всех наций, так и русификаторская практика великодержавных коммунистических ассимиляторов. Таково четвертое противоречие - противоречие между советским идеократическим колониальным режимом нового типа и угнетенными народами, ярким проявлением чего и явилось национальное движение украинцев, евреев, крымских татар, прибалтийских народов, националистов Кавказа. Таковы структурные, органические противоречия, заложенные в характере самой системы, ослабление, а тем более ликвидация которых невозможны иначе, как коренным изменением природы режима. Но есть в советской системе также функциональные противоречия, которые можно было бы ликвидировать изменением направления общей политики и пересмотром приоритетов экономической политики. К этой категории противоречий в области экономики я отношу: 1) бич и душитель хозяйственного самотворчества народа — сталинский Госплан и всю его безмозглую бюрократию (вопреки басням пропагандистов, планируют и капиталисты, но в центре их планирования стоят интересы человека, а не молох-партия); 2) антинародную доктрину Сталина о приоритете интересов власти перед интересами человека, выраженную в известной формуле: «преобладающее развитие тяжелой промышленности перед легкой промышленностью»; 3) нежелание отказаться от окончательно обанкротившейся колхозной системы, являющейся причиной и следствием деградации сельского хозяйства; 4) беспримерную в истории России, невозможную при парламентской демократии и при наличии свободной печати тотальную коррупцию аппарата власти: наверху - как узаконенные привилегии «нового класса», внизу — в виде присвоения государственной собственности, взяточничества, подкупа, продажности бюрократов при их полной круговой поруке.

Рассмотрим на этом общем фоне жизни в СССР ту часть доклада Брежнева, которая посвящена внутренней политике. Прежде всего доклад полон казенного оптимизма - как велики наши успехи, какой хороший у нас народ, какая славная наша партия, какие мудрые ее секретари! В то же время поражает отсутствие открытой постановки острейших проблем, которыми живет страна. Это, однако, не значит, что острые проблемы руководству неизвестны и его не тревожат. Сам же Брежнев заметил:

«Да, мы знаем, что не все проблемы еще решены. Лучше всех наших критиков знаем мы свои недостатки, видим трудности» («Правда», 25.2.76, стр. 9). Но о них Брежнев говорит на партийном жаргоне, предлагая те же самые старые паллиативные меры, которые уже тысячу раз испробованы безо всякого влияния на общую ситуацию. Экономическую эффективность и социальную справедливость каждого строя, независимо от того, как он сам себя называет - «капитализмом», «социализмом», «национал-социализмом» или иначе, — надо мерить по тому, насколько высок стандарт материальной жизни его жителей и как широк диапазон их гражданских прав и духовных свобод. Доклад Брежнева по существу был отчетом советского социализма за почти 60 лет его абсолютного господства в политике и экономике. Каковы же результаты? По производству некоторых видов стратегического сырья и по качеству и количеству военной индустрии СССР вышел на первое место в мире, а по количеству и качеству гражданской индустрии далеко отстает от Запада. Зарплата не перешагнула еще за сталинский «железный максимум». Брежнев обещал повысить эту зарплату в 1980 г. на 16-18%, то есть максимум до 170 руб. Но фактически реальная зарплата останется на нынешнем уровне, ибо, как подсчитали специалисты, в СССР существует скрытая инфляция не менее 5%, а на колхозном рынке продукты продаются на 60% дороже, чем у государства.

Вопреки всем известным фактам, оказывается, «расцветает» и советское сельское хозяйство: «...сельское хозяйство продолжало наращивать производство. По сравнению с восьмой пятилеткой среднегодовой объем всей продукции был выше на 13 процентов. На 14 миллионов тонн увеличился среднегодовой сбор зерна. Возросло производство мяса, молока и других продуктов животноводства» (там же, стр. 5). (Между тем в СССР широко гуляет анекдот: «Хлеб сеем в СССР, а урожай собираем в США»). Доход колхозников обещают увеличить на 24-27% (нынешняя денежная зарплата колхозника — 55руб.).

В прошлой, девятой, пятилетке объявили (по крайней мере — на бумаге) приоритет развития легкой промышленности перед тяжелой, поэтому и произошло определенное улучшение в снабжении населения товарами и продуктами. Но теперь новая, десятая, «юбилейная» пятилетка вернулась к сталинскому курсу — к преимущественному развитию тяжелой промышленности. Вот данные Косыгина: прирост продукции за 1976-1980 гг. составит по группе «А» (тяжелая промышленность) —38-42%; по группе «Б» (легкая промышленность) — 30-32%, то есть прирост легкой индустрии будет на 8-10% меньше прироста тяжелой индустрии. Почему же партия отказывается от продолжения курса по поднятию стандарта жизни народа и возвращается к Сталину? Потому что между хлебом и ракетами существует прямая связь (недаром в СССР говорят: «Мы запустили спутник и сельское хозяйство»). Невозможно то и другое иметь одновременно, если ты себе ставишь целью не подготовку к обороне, а подготовку к наступательной войне, да еще финансируешь «мировой революционный процесс». Чтобы показать эту связь, приведем новейшие данные западных военных специалистов о советских расходах на вооружение. По этим данным, Советский Союз тратит на военные нужды на 40% больше, чем США. Военные расходы СССР в 1975 г. составили 114 млрд., американские — 80 млрд. долларов («Зюддейче цайтунг», 2.3.76). Особенно резко начали расти военные расходы СССР как раз в период правления Брежнева: за эти 12 лет они выросли на 35%, а численность Советской армии, которую Хрущев хотел уменьшить, еще более возросла — она составляет сегодня (без внутренних войск МВД и пограничных войск КГБ) 4,4 млн. (на 1 млн. больше, чем при Хрущеве), в то же самое время США сократили свою армию на 1,5 млн. и она составляет теперь 2 млн. человек. Количество межконтинентальных ракет в СССР выросло за то же время с 224 до 1600. Заново создан при Брежневе советский военный флот (249 военных кораблей крупного тоннажа) («Зюддейче цайтунг», 23.2.76).

В Кремле вынашивают планы не только глобального, но и космического господства. Поэтому небо кишмя кишит советским ракетами. Только за 1975 г. Советская армия запустила в космос 62 военных спутника, а США только 9 («Вельт ам зоннтаг», 29.2.76). В общем итоге, США, при объеме национальной продукции (валовой сбор) вдвое больше советского, расходуют на военные нужды только 6%, а расходы СССР на военные цели превысили американские на 12 млрд., что составляет 12% его национальной продукции. Руководители Пентагона сообщили Конгрессу, что СССР в 1975 году построил в четыре раза больше танков, в два раза больше военных самолетов, в четыре раза больше ракет и в три раза больше военных кораблей, чем США («Старс энд страйпс», 18.3.76).

Об этих общеизвестных на Западе гигантских военных расходах СССР Брежнев не сказал ни слова. Не дал он ответа и о том, во что обошлась Советскому Союзу победа коммунистов во Вьетнаме, Лаосе, Анголе, сколько ему стоит поддержка Кубы, авантюры компартии в Португалии, финансирование локальных войн в Азии и Африке, содержание коммунистических партий и их попутчиков в других странах. На них ведь тоже идут миллионы и миллиарды за счет самых насущных жизненных интересов советских людей. Вот элементарный пример неподотчетности и безответственности правительства Брежнева: американский Конгресс запретил президенту Форду оказывать материальную помощь прозападным армиям националистов Анголы, а члены Верховного совета СССР узнали только из иностранных радиопередач, что 15 тысяч кубинских солдат, с советскими танками и ракетами, были отправлены в Анголу на советские деньги (и это тоже одна из причин, почему Брежневу мешают западные радиопередачи).

Такова связь между хлебом и ракетами, между низким стандартом жизни советских граждан и чудовищным аппетитом советской военной машины. Но есть и более глубокие внутренние причины общегоперманентного кризиса недопроизводства советской экономики — это органический порок самой хозяйственной системы. «Хозяйство без хозяина» — вот короткое обозначение этого порока. Сошлемся на общеизвестные факты: на Западе, при «капитализме», в три-четыре раза выше производительность труда, то есть в три-четыре раза выше эффективность производства, чем в СССР. 4 млн. фермеров США кормят больше народа, чем 30 млн. колхозников. Поэтому стандарт жизни западного человека в три-четыре раза выше, чем советского (странная ирония судьбы: Кремль называет свой строй «развитым социализмом» на переходе к коммунизму, а по стандарту жизни своих граждан СССР стоит на предпоследнем месте даже среди «неразвитых социализмов» в восточном блоке; позади него — только Румыния). Да, на Западе есть и безработные, но западные безработные получают пособие, превышающее зарплату среднего советского рабочего, и содержат на это пособие семью, а получать его ездят на собственных машинах. Кстати, все это иллюстрирует банкротство того знаменитого «железного закона капитализма» Маркса, которому и до сих пор учат в партшколах советских граждан: развитие капитализма сопровождается абсолютным обнищанием пролетариата, господствует закон пауперизма, который Маркс назвал «абсолютным всеобщим законом капиталистического накопления». Исчезает якобы средний класс. Образуются два полюса: полюс нищеты и полюс богатства. Все это оказалось фантазией. Развитие пошло в обратном порядке. Надо быть заведомым лицемером или безнадежным невеждой, чтобы отрицать следующую закономерность: чем развитее и выше уровень капитализма в той или иной стране, тем разностороннее и выше уровень жизни трудящихся, а чем развитее и выше уровень «социализма», тем ограниченнее и ниже уровень жизни его граждан. Причины этого две, причем одна из них была найдена еще Лениным. Он объявил первый опыт большевиков по непосредственному переходу к коммунизму порочным — ввиду его хозяйственной неэффективности. Причину последней Ленин видел в том, что не было у советских людей личной материальной заинтересованности, — поэтому он ликвидировал «военный коммунизм» и ввел нэп. Вот тогда-то и началась «золотая эра» советской экономики: магазины были полны товарами и продуктами, а в советском сельском хозяйстве в первый и последний раз был кризис перепроизводства продукции. Хлеба было так много, что XII съезд партии (1923) вынес постановление направить все усилия на поиск внешнего рынка для советского хлеба. Так продолжалось лет шесть-семь. Была коммунистическая диктатура, «командные высоты» большой индустрии находились в руках государства, но мелкая и средняя легкая индустрия, как и индустрия сервиса были объявлены свободными, то есть частными. Земля формально все еще считалась национализированной, но она была отдана крестьянам на началах трудового пользования. Крестьянин был полным хозяином плодов своего труда, а государству отдавал только заранее определенный продовольственный налог. Излишки он свободно продавал на рынке. В глазах Сталина у этого порядка был один существенный недостаток - при нем государство зависело от крестьян: надо было сделать так, чтобы крестьяне зависели от государства. Поэтому он в конце 20-х годов ликвидировал нэп и ввел продолжающееся и поныне государственное крепостное право. Заодно он ликвидировал и свободную индустрию. С тех пор советская экономика никогда не выходила - и в городе, и в деревне — из кризиса недопроизводства самых необходимых для населения товаров и продуктов питания. Не менее важна и вторая из двух вышеупомянутых причин - тотальная бесхозяйственность партийных хозяев. Это стало настолько общим явлением, что десятая пятилетка объявлена «пятилеткой эффективности», даже ценой снижения общих темпов развития в сравнении с предыдущими пятилетками. Но как можно объявить один лишь короткий период «эффективным», если вся хозяйственная система работает неэффективно? Брежнев не отрицает, что беда в неэффективности всей системы: «Для того, чтобы успешно решать многообразные экономические и социальные задачи, стоящие перед страной, нет другого пути, кроме быстрого роста производительности труда, резкого повышения эффективности всего общественного производства. Упор на эффективность - и об этом приходится говорить вновь и вновь — важнейшая составная часть всей нашей экономической стратегии», ибо «из-за неполного использования производственных мощностей мы из года в год недополучаем продукции на многие миллиарды рублей. Это, так сказать, прямые потери. Но, наверное, не меньше теряется и на том, что далеко не все министерства и ведомства идут на активное развитие специализации...» («Правда», 25.2.76).

Здесь в основном речь идет о тяжелой индустрии (кроме военной, которая всегда работает сверхэффективно). А как обстоит дело с легкой промышленностью (группа «Б»)? Брежнев сообщил: «...Центральный Комитет считает, что положение в отраслях группы «Б» не может нас удовлетворить... Вы помните, что на XXIV съезде говорилось о необходимости решительно изменить отношение ко всему, что связано с удовлетворением повседневных потребностей человека... Приходится признать, что с этой задачей в ее полном объеме справиться не удалось. Мы пока еще не научились, обеспечивая высокие темпы развития тяжелой промышленности, ускоренно развивать также группу «Б» и сферу обслуживания» (там же, стр. 6). Тут положение кристально ясное: 1) советская экономическая система, опирающаяся не на творчество масс, а на тупоумную бюрократию Госплана, — сама по себе неэффективна; 2) невозможно иметь сразу и много хлеба, и много ракет (Геринг жил в доракетную эпоху — поэтому его лозунг гласил: «вместо масла — пушки!», а Кремль требует: «вместо хлеба — ракеты!»).

Как же Брежнев собирается выйти из этого общего советского хозяйственного кризиса недопроизводства, неэффективности, бесхозяйственности? Брежнев, как и его соратники, — политик с бюрократическим образом мышления. Поэтому он и панацею от всех зол советской экономической системы ищет не в сфере политической и социальной, а в сфере бюрократической и управленческой. Поэтому он не нашел нэп, как Ленин, а нашел «нэм», «новый экономический механизм», заимствованный, по крайней мере терминологически, у венгров (у них новый экономический курс так и называется «новым экономическим механизмом»). Как на деле будет выглядеть вновь созданный «хозяйственный механизм», ни Брежнев, ни Косыгин не доложили съезду. Брежнев сказал, что разработаны и утверждены «генеральные схемы управления», «мы можем и должны ускорить перестройку хозяйственного механизма» (там же, стр. 6). Между тем, альтернатива нынешней бесхозяйственной системе только одна: коренной поворот во всей экономической политике наподобие нэпа. Это значит — сохраняя в руках государства «экономические высоты», провести дена ционализацию легкой промышленности, приватизацию сферы обслуживания, деколлективизацию сель ского хозяйства, легализацию рынка. Эта программа выглядит антисоветской только через сталинские очки, но, сняв эти очки и присмотревшись к «сокровищам ленинизма», каждый коммунист легко увидит, что тут речь идет о ленинском нэпе, который Ленин и партия объявили в свое время программой «всерьез и надолго», программой на целую «историческую эпоху». Иного выхода у Кремля нет. То, что сейчас Брежнев предлагает, обречено на провал так же, как провалились на наших глазах бесчисленные «реорганизации» Хрущева.

3. Партия и общество

Советских коммунистов обвиняют, что у них в стране только одна партия. Это не совсем точно. У них много «партий», только они сидят, наподобие русской куклы «матрешки», последовательно одна внутри другой. Сначала идет собственно сама «большая партия» — около 16 млн. членов и кандидатов КПСС; потом вторая партия внутри первой — это 4 млн. членов партийных комитетов всех уровней; далее — около 400 тыс. профессиональных партаппаратчиков внутри этого «комитетского корпуса»; наконец, «элита элиты» — около 30 тыс. партийных секретарей: от райкомов до ЦК КПСС. Власть в государстве эти «партии» делит по принципу величины своей: чем меньше численность «партии», тем больше у нее власть. Шестнадцатимиллионная КПСС не имеет никакой реальной власти. Ею и Советским Союзом правят 30 тысяч секретарей. Поэтому-то Карл Радек острил: «В СССР не диктатура пролетариата, а диктатура секретариата!»

Таково иерархическое деление партии по вертикали, иллюстрирующее построение пирамиды коммунистической диктатуры, с рядовой партийной массой в основании, с «комитетским корпусом» в середине, с «секретарским корпусом» наверху и с Политбюро на вершине. Но есть и деление партии по горизонтали — то, что американцы называют «социальной стратификацией», а именно: социальное расслоение партии на «партийную буржуазию» (привилегированный класс) и на «партийный пролетариат». Как началась эта социальная дифференциация внутри партии, изложено в классическом труде Милована Джиласа «Новый класс»; о том, как этот «новый класс» сегодня живет, рассказывает московский корреспондент газеты «Нью-Йорк тайме» Гедрик Смит. То, о чем говорит Смит, для нас не ново, но это еще одно веское опровержение заявления Брежнева на XXV съезде о том, что «у партии нет секретов от народа» (там же, стр. 7). Неправда, есть такие секреты: партия живет двойной жизнью — аскетической жизнью на виду у народа, в роскоши и изобилии втайне от народа. Впрочем, Косыгин признался на съезде, что партия давно отказалась от «ленинских норм» партийного аскетизма: «Коммунисты — не сторонники аскетизма, искусственного ограничения потребностей людей» («Правда», 2.3.76, стр. 6). Но аскетизм снят только для «нового класса». Об этом и рассказывает Смит. Вот некоторые его наблюдения:

«В конце каждой недели на улице Грановского, в двух кварталах от Кремля, разыгрывается одна странная сцена: в две колонны стоят до блеска вычищенные лимузины «волги», моторы включены, шоферы внимательно смотрят в зеркала заднего вида. Они уверенно паркуются и вне зоны остановки, нисколько не заботясь о запрете и милиции. Все их внимание обращено лишь на вход в дом Грановского № 2. Окна этого унылого, песчаного цвета дома закрашены. На вывеске написано, что здесь в 1919 г. выступал Ленин... Другая вывеска гласит: «Паспортный стол». Однако не каждый здесь может получить «паспорт», его могут получить только работники ЦК КПСС... Из дома выходят мужчины и женщины с большими пакетами и садятся в ожидающие их машины... Люди с пакетами принадлежат к советской элите. Они берут продукты в магазине (распределителе) , который намеренно не обозначен как таковой и в который имеют доступ только люди со специальными пропусками. Целая сеть таких засекреченных магазинов находится в распоряжении верхнего слоя советского общества — в распоряжении боссов, которых один советский журналист непочтительно назвал «наше коммунистическое дворянство». В этих специальных магазинах элита получает редкие русские продукты (икру, осетрину, семгу, водку экспортного качества), заграничные продукты и товары без пошлины и по умеренной цене (французский коньяк, шотландское виски, американские сигареты, швейцарский шоколад, итальянские галстуки, австрийские сапоги, английское сукно, французские духи, немецкие транзисторы, японские магнитофоны)... Система привилегий создана строго по иерархическому принципу: чем выше ранг, тем больше привилегий. На первом месте стоят члены и кандидаты Политбюро, члены ЦК, Верховного Совета, министры. Все они имеют право на «кремлевский паек». Это означает, что все они снабжаются бесплатно. Для них в Кремле и в здании ЦК созданы специальные магазины. Старые большевики, вступившие в партию до 1930 г., имеют собственный распределитель в трехэтажном доме на Комсомольской улице. В другом месте находится распределитель с умеренными ценами - для маршалов и генералов, потом идут распределители для видных ученых, космонавтов, хозяйственных руководителей, Героев социалистического труда, далее следуют распределители для видных писателей, артистов, звезд балета, награжденных орденом Ленина, редакторов газет и чиновников московского горсовета... На третьем этаже ГУМа, в глухом углу, находится «Отделение 100», — это тоже распределитель для элиты... В Военторге, в подвале, имеется засекреченное помещение, где могут покупать только офицеры. По всей Москве разбросаны портняжные мастерские, парикмахерские, прачечные, химчистки, мастерские по разным бытовым услугам, продуктовые магазины - их около ста и они обслуживают избранный круг лиц тайно... Муж одной советской журналистки заметил: «Для тех, наверху, коммунизм уже построен...» Привилегии есть дивиденды политического свойства. Господствующая система привилегий резервирует все лучшее исключительно за тем классом, который Милован Джилас назвал «новым классом»... К нему принадлежит солидная часть советского общества — около 1 млн. человек (из 30-миллионной интеллигенции). Эту систему часто называют в СССР «номенклатурой», она охватывает всех партийных функционеров, от села до Кремля. В каждом областном городе имеется сеть закрытых распределителей, предназначенных только для элиты. «Номенклатура» функционирует как само себя увековечивающее, само себя размножающее братство, как закрытое общество. Обычным членам партии это акционерное общество не платит дивидендов (цит. по журналу «Шпигель», № 9, 1976). Не только народ, но и рядовая партийная масса ничего подобного не видит от этого «коммунизма». Впрочем, что такое «коммунизм», лучше всех определил украинский остряк: «Коммунизм — это кому — на, кому - ни, кому дуля, кому дви». А Брежнев нас хочет уверить, что «у партии нет секретов от народа», тогда как партаппарат имеет секреты не только от народа, но и от своей партии.

XXV съезд КПСС и был съездом этой советской элиты - этого привилегированного «нового класса». Вот данные Мандатной комиссии съезда — из 4998 делегатов съезда на «социально-деловые группы» «нового класса» приходилось:

1. 1 807 человек партократов (из них 1114 секретарей партии, от райкомов до ЦК; 693 партаппаратчика в Советах, профсоюзах, комсомоле) ;

2. 1 703 технократа (от министров до руководителей всех отраслей промышленности);

3. 887 служащих и специалистов сельского хозяйства (директора совхозов, председатели колхозов,
заведующие фермами);

4. 314 маршалов, генералов, адмиралов, высших офицеров;,

5. 272 представителя научных, писательских, педагогических и медицинских кругов.

Что XXV съезд был съездом избранной партийной элиты, подтверждают и «декоративные» данные -98% делегатов имели по нескольку орденов и медалей. Конечно, на съезде были «рабочие» и «колхозники» тоже, но они играли свою обычную роль статистов «от народа». 3 897 делегатов вступили в партию после войны, по возрасту - 70,5% делегатов моложе 50 лет; на съезде были представлены 60 национальностей; 25,1% делегатов женщины («Правда», 28.2.76). (Этот, относительно молодой, съезд избрал ЦК со средним возрастом около 60 лет, а Политбюро — 66 лет.) 73,5% делегатов принадлежали к «брежневскому призыву» — они только при Брежневе сделали карьеру и впервые присутствовали на съезде партии. Понятно, что такой съезд, еще больше, чем предыдущие два съезда Брежнева — XXIII и XXIV, - превратился в необузданное словоблудие по адресу Брежнева. Кончая раздел доклада о партии, Брежнев под аплодисменты съезда заявил: «Не может быть партийным руководителем тот, кто теряет способность критически оценивать свою деятельность, оторвался от масс, плодит льстецов и подхалимов...» («Правда», 25.2.76, стр. 7). Если бы Брежнев решил применить этот принцип к самому себе, то он должен был бы немедленно уйти в отставку, а что касается выступлений на съезде, то речь каждого оратора пришлось бы сократить: первую половину - из-за подхалимажа к генсеку, другую половину — из-за отсутствия у ораторов малейшей способности критически оценить ситуацию в партии и стране.

Ни одной из острых проблем духовной жизни, которыми живут мыслящие люди советского общества, Брежнев также не поставил. Но жизнь их давно поставила. Впервые в истории режима после Кронштадта из недр народа выросло Демократическое движение, которое написало на своем знамени магические слова «свобода и права человека»; выросло национальное движение за право самосохранения (крымские татары) ; за право выезда из СССР (евреи) ; за национальную независимость (Украина, Прибалтика), за право на выход из СССР (Армения). В стране происходит, в противоположность западному миру, буквальное возрождение к жизни всех религий: христианства, иудейства, ислама, буддизма. Реакция КПСС и КГБ на них общеизвестна: бесчисленные судебные процессы, концлагеря, психотюрьмы. По отношению ко всем этим проблемам генсек предпочел «страусовую политику» — прятать голову в песок.

Зато накануне съезда ведущие органы партии и правительства — «Правда» и «Известия» — получили задание разъяснить народу, особенно интеллигенции, что этих проблем в СССР вообще нет. Отсюда интервью с председателем Комитета по делам религии и церкви при Совете Министров СССР в «Известиях» - «Советский закон и свобода совести» (31.1.76) и статья в «Правде» — «О свободах подлинных и мнимых» (20.2.76). Несмотря на агрессивный дух коммунистической идеологии вообще, обе статьи свидетельствуют, что КПСС сегодня вынуждена переходить к обороне под большим давлением изнутри и из-за широкой огласки, которую чекистские репрессии получили в международной печати. Обороняясь, советское руководство сочиняет новые легенды, модернизирует старую ложь, перекладывает иные преступления — если они становятся достояниями мировой общественности - на своих добросовестных исполнителей. «Известия» пишут, что это советологи «пустили в оборот грязную выдумку, будто в СССР нет свободы совести», а на самом деле, утверждает газета, «в нашей стране все делается для обеспечения свободы совести», «наше законодательство о религиозных культах является самым гуманным и демократическим в мире», но вот - оговорка газеты: «Однако, как говорится, в семье не без урода. У нас есть еще своего рода церковные или околоцерковные экстремисты, которых приходится привлекать и к судебной ответственности». Этими «экстремистами» «Известия» считают мучеников за веру и за верующих Якунина, Дудко, Винса, Регельсона и других многочисленных лояльных советских граждан, сидящих в лагерях и тюрьмах только за веру и из-за веры.

В этом же плане составлена и статья «Правды». Оказывается, демократические свободы и права человека на Западе — это обман (и тут в доказательство цитируется Ленин), а СССР — страна небывалого расцвета духовных свобод и гражданских прав. Поэтому «в нашей стране нет реальных антисоциалистических сил, враги социализма вознамерились нанести ему удар, используя кучку так называемых диссидентов». Оказывается, это буржуазная пропаганда сочинила «ряд фальшивых стереотипов; к ним относятся: домыслы о преследовании в СССР людей за убеждения, о недопущении советскими властями браков наших граждан с иностранцами; о препятствиях, якобы чинимых выезду в Израиль; об отсутствии свободы совести в СССР... Социализм впервые решил проблему свободы совести... Клеветническими являются утверждения, будто в СССР «инакомыслящих» заключают в специальные психиатрические больницы... Что же касается выезда из СССР, то в качестве доказательства «притеснений» ссылаются на факт более чем трехкратного сокращения в 1975 г. (по сравнению с 1973 г.) лиц, выехавших в Израиль. Это произошло потому, что уменьшается число желающих выехать... Лицемерно обвиняют наше государство в том, что оно будто бы не выполняет положений третьего раздела Заключительного акта Совещания в Хельсинки. В действительности СССР скрупулезно соблюдает все положения Заключительного акта... Права человека не только реализуются в СССР, но и находят все более широкое международное признание. Примером тому могут служить международные пакты о правах человека, утвержденные Генеральной Ассамблеей ООН. Характерно, однако, следующее. СССР и другие социалистические страны ратифицировали их. Между тем из развитых капиталистических государств только пять ратифицировали эти документы...»

Говорят, бумага все терпит. Особенно героически терпит та бумага, на которой печатаются «Правда» и «Известия».

Если генсек не осмелился прямо коснуться этих проблем, хотя бы в такой их постановке, как в «Правде» накануне съезда, то он все-таки затронул их косвенно, торжественно заверив съезд, что Кремль и дальше будет держать курс на расширение и усиление карательных органов: «...мы уделяем и впредь будем уделять постоянное внимание совершенствованию деятельности милиции, прокуратуры, судов, органов юстиции» («Правда», 25.2.76) и, конечно, КГБ. Но хорошо зная, как боится возрастающего произвола КГБ даже сама партия, Брежнев поспешил успокоить ее: партаппарат постоянно осуществляет «руководство и неослабный контроль» работы КГБ, которая ведется «...на основе строгого соблюдения конституционных норм, социалистической законности» (там же). Коснулся он и роста национализма. Он объявил войну «национализму, шовинизму, неклассовому подходу к оценке исторических событий, проявлениям местничества, попыткам воспевать партиархалыцину» (там же). Советские писатели получили от Брежнева новый, уже международный «социальный заказ». Он призвал советских писателей воспеть «борьбу за освобождение народов, интернациональную солидарность трудящихся в этой борьбе» (там же). Генсек вспомнил и духовное завещание Жданова: «Главным критерием оценки общественной значимости любого произведения, разумеется, была и остается его идейная направленность», то есть идеалом партии остаются не талант писателя, не художественное величие произведения, а рифмованные передовые «Правды» и бездарные опусы Марковых и Чаковских. Я неслучайно вспомнил Жданова. Через несколько дней после закрытия съезда, «Правда», как бы комментируя Брежнева, привела слова именно Жданова: «Кому же, как не нам, возглавить борьбу против растленной и гнусной буржуазной идеологии, кому, как не нам, наносить ей сокрушительные удары... Социализм стал в порядок дня жизни народов. Кому, как не нам, помочь нашим зарубежным друзьям и братьям осветить свою борьбу за новое общество светом научного социалистического сознания» («Правда», 10.3.76).

Однако генсек решил успокоить тех писателей и художников, которые давно уже чувствуют, что над ними витает зловещий дух новой ждановщины. Он сказал, что партия поправляла и поправляет тех руководителей, кто творческие проблемы решает административными мерами (вероятно, речь идет о снятии секретаря Московского горкома партии Ягодкина за «художества» его бульдозеров против выставки свободных художников в 1975 г. в Москве).

4. Новая Конституция

Генсек сообщил съезду, что ЦК работает над проектом «новой Конституции СССР», оговорив, что «работа эта ведется тщательно, без спешки». Оговорка вызвана желанием оправдать перед страной невыполнение неоднократных обещаний руководства закончить составление проекта «демократической» «новой Конституции», над которой работают без «спешки» вот уже 14 лет (Конституционная Комиссия была создана еще в 1962 г. во главе с Хрущевым).

Обещаниям партии насчет «демократии» народ хорошо знает цену. Апрельская конференция большевиков 1917 г. приняла резолюцию Ленина, в которой категорически было обещано, что советское государство явится новым «типом государства без полиции, без постоянной армии, без привилегиро ванного чиновничества». Даже больше. В книге «Государство и революция», а потом и в Программе партии 1919 г. Ленин и партия обещали, что — в полном согласии с Марксом и Энгельсом — при социализме восстанавливаются все политические свободы и права, временно ограничиваемые из-за наличия эксплуататорских классов, а дальше пойдет процесс постепенного отмирания государства вообще. Интерпретируя этот главный принцип марксизма в вопросе о государстве, Сталин в 1933 г. заявил, что по «законам диалектики» к отмиранию государства мы придем через его максимальное усиление! Осуществлением на практике этого нового «вклада» Сталина в марксизм-ленинизм и явилось отмирание власти Советов и создание современного тоталитарного государства партии («партократия») с ее «философией власти»: «Государство — все, личность — ничто».

Мы помним и другое обещание. В действующей Программе партии 1961 года было торжественно обещано перед всем миром, что к 1971 г. будет завершено создание «материально-технической базы коммунизма» с изобилием материальных благ, а к 1981 г. будет построено в основном и само коммунистическое общество (теперь Брежнев эти обещания тоже обошел полным молчанием) (разумные китайцы говорят просто: «Коммунизм будет построен через 500-1000 лет»).

Бесчисленны такие обещания партии. Старый революционер, долголетний директор Института Маркса, Энгельса, Ленина при ЦК Д.Рязанов на VII съезде партии открыто разоблачил эту вторую натуру партии — обещать, чтобы выиграть время, лгать, чтобы утаить цели: «Вот перед вами Декларация прав, о которой т. Свердлов в Учредительном собрании говорил, что она будет заменять Декларацию прав Великой французской революции. Дайте себе труд прочесть эту бумажку и спросить себя: сколько раз вы лгали»? («Седьмой экстренный съезд РКП (б). Стенографический отчет», Москва, 1962, стр. 75).

Сегодня народам страны нужны не пустые демагогические обещания. Нужны не слова, а дела. А самое главное и фундаментальное: нужна не «новая Конституция», а нужна просто Конституция! В самом деле, в СССР ведь нет никакой Конституции вообще. Нельзя же всерьез называть Конституцией ту маленькую красненькую брошюру, отцом которой законно считается Сталин, хотя она и носит громкое название «Конституция СССР». Ее подлинная цена обозначена на обложке — 3 копейки. Бросим беглый взгляд на громкие статьи Конституции и кричащую антиконституционную практику СССР:

а) по Конституции СССР «вся власть в СССР принадлежит трудящимся города и деревни в лице Советов депутатов трудящихся» (ст. 3), а «высшим органом государственной власти СССР является Верховный Совет СССР» (ст. 30), на деле же каждый гражданин СССР знает, что вся власть принадлежит партии, а верховная государственная власть принадлежит Политбюро и Секретариату ЦК КПСС, органам, которые в Конституции даже не названы;

б) в Конституции СССР сказано, что «за каждой союзной республикой сохраняется право свободного выхода из СССР» (ст. 17), а на деле за одно такое высказывание человека объявляют «буржуазным националистом» и арестовывают;

в) в Конституции СССР обеспечена гражданам «свобода совести», «свобода отправления религиозных культов» (ст. 124), а на деле – преследование веры и верующих;

г) в Конституции СССР сказано: «...гражданам СССР гарантируется законом: а) свобода слова; б) свобода печати; в) свобода собраний и митингов; г) свобода уличных шествий и демонстраций» (ст. 125), а на деле за малейшую попытку пользоваться легально этими свободами людей сажают в тюрьмы и психотюрьмы;

д) в Конституции СССР сказано: «...обеспечивается неприкосновенность личности. Никто не может быть подвергнут аресту иначе как по постановлению суда или с санкции прокурора» (ст. 127), а на деле КГБ сам себе следователь, сам себе прокурор, сам себе судья;

е) в Конституции СССР сказано: «Неприкосновенность жилища граждан и тайна переписки охраняются законом» (ст. 128), а на деле — перлюстрация писем, произвольные обыски и подслушивание телефонных разговоров есть самая законная из всех незаконных привилегий КГБ. Такова действующая Конституция СССР и практика ее соблюдения.

Демократическое движение Советского Союза требует положить в основу Конституции СССР совсем иные принципы. Великий русский гуманист, трижды Герой социалистического труда, лауреат Нобелевской премии мира академик Андрей Дмитриевич Сахаров еще в 1975 г. предложил внести в советскую Конституцию следующие реформы «как необходимую альтернативу официальной позиции»:

1) полная экономическая и социальная самостоятельность предприятий;

2) частичная денационализация всех видов экономической и социальной деятельности. В особенности существенная частичная денационализация в сфере обслуживания, в мелкой торговле;

3) частичная деколлективизация и государственная поддержка частного сектора;

4) полная амнистия всех политзаключенных, осужденных за религиозные убеждения и национальные стремления;

5) отмена смертной казни;

6) свобода забастовок;

7) серия законов, обеспечивающих свободу убеждений, свободу совести, свободу распространения информации, отмена статей Уголовного кодекса, противоречащих этим принципам;

8) законодательное обеспечение гласности и общественного контроля над принятием важнейших
решений;

9) свобода выбора места проживания и работы;

10) свобода выезда из страны и возвращения в нее;

11) запрещение всех форм партийных и служебных привилегий. Равноправие всех граждан как основной государственный принцип;

12) законодательное подтверждение права на отделение союзных республик, права на обсуждение вопроса об отделении;

13) многопартийная система;

14) валютная реформа — свободный обмен рубля на иностранную валюту. Ограничение монополии внешней торговли (Андрей Сахаров. О стране и мире. Нью-Йорк, изд-во «Хроника», 1975, стр. 69-71).

Комментируя эти требования, академик Сахаров замечает: «Эти реформы я рассматриваю как необходимую предпосылку постепенного улучшения социальной обстановки в стране, улучшения материального положения большинства трудящихся, созда ния нравственной обстановки свободы, счастья и доброжелательности, восстановления утраченных общечеловеческих ценностей и ликвидации той опасности, которую наша страна как закрытое тоталитарное полицейское государство, вооруженное сверхмощным оружием, представляет для всего мира» (там же, стр. 71). Таких реформ жаждет не только советская критически мыслящая интеллигенция, но и широкие слои рабочих и крестьян. С этими требованиями демократизации режима академик Сахаров обратился не только к мировой общественности, но и прямо по адресу — к советскому правительству. Брежнев не обошел их молчанием. Он ответил Сахарову, не называя его по имени: «...нравственно в нашем обществе все, что служит интересам строительства коммунизма... демократично для нас то, что служит интересам народа, интересам коммунистического строительства» («Правда», 25.2.76, выделено мною. - A.A.) Но история ответит иначе. Она терпелива, но она злопамятна и мстительна...

5. Разрядка по-московски

Люди, которые заключают с коммунистами какие-либо договоры, сначала должны были бы составить толковый терминологический словарь — что означает каждое встречающееся в договоре слово по-человечески и по-коммунистически («невмешательство», «суверенитет», «демократия», «свобода», «права человека» и т.д.). Если бы Рузвельт и Черчилль свои первые заседания со Сталиным на Ялтинской конференции в феврале 1945 г. посвятили такому «Терминологическому словарю», сателлиты не перешли бы, словно по наследству, от Гитлера прямо к Сталину, советские войска не стояли бы на Эльбе, о существовании Кастро никто ничего не знал бы, Советы не искали бы «братьев» в джунглях Азии и Африки. Если точно так же поступили бы и после войны, то коммунистов не соблазнили бы нарушить несостоявшиеся соглашения, а у западного мира было бы меньше блестящих иллюзий и горьких разочарований. Не было бы и последнего, теперь уже всеми признаваемого разочарования, — разбитых надежд по поводу пресловутой «разрядки»: слово, которое президент Форд теперь даже не хочет употреблять, вполне разумно предпочитая ему реалистический «мир с позиции силы». Безусловно верно, что атомной войне нет другой альтернативы, кроме мира и миролюбивых отношений, но нынешняя так называемая разрядка ни тем, ни другим не является. Она — глобальная Ялта, навязанная Кремлем Америке. Поскольку у американцев даже не было этого слова, то им пришлось заимствовать соответствующий эквивалент у французов в виде благозвучного «детанта». Американцы поступили бы благоразумней, если бы они это слово взяли непосредственно у самих русских. Тогда они знали бы, что, согласно советскому Толковому словарю Ожегова, «разрядка» означает: 1) успокоение, 2) ослаб ление. Если мы из области филологии перейдем прямо в область советского понимания политики «разрядки», то увидим, что Советы в этот термин с самого начала вкладывали и вкладывают сейчас именно эти понятия: успокоить врага, чтобы его ослабить. Главное, такое толкование «разрядки» советские лидеры ни от кого и не скрывали. Они многократно писали и говорили, что «разрядка» предполагает продолжение идеологической войны и что мировое господство коммунизма вполне достижимо средствами такой войны, ибо только «разрядка» и создает благоприятные условия для осуществления целей Кремля, при помощи компартий Запада и националистически-коммунистических сил в «третьем мире».

Впервые развернутая программа «разрядки» — применительно к современным условиям — была сформулирована на предыдущем, XXIV съезде КПСС. Она была названа, опять-таки двусмысленно, «Программой мира». Слово «мир» по-русски имеет 9 понятий, три из них относятся непосредственно к нашей теме: 1) земной шар, 2) отсутствие войны, 3) соглашение воюющих сторон о прекращении войны. У англо-американцев для обозначения этих разных понятий есть разные слова: земной шар значит — world, мир между народами — peace. Какой же из этих «миров» провозгласил XXIV съезд? Шла «холодная война». Всякий политически мыслящий человек знает, что для коммунистов «холодная война» и есть идеологическая война. Но поскольку большевики категорически утверждают, что в идеологической войне не может быть мира, то XXIV съезд провозгласил «Программу мира», то есть программу для всего мира, для всего земного шара по прекращению «холодной войны» со стороны Запада против СССР, по продолжению идеологической войны со стороны СССР против всего мира.

Но самое удивительное здесь то, что смысл «Программы мира» не поняли на Западе даже тогда, ког-гда автор ее сам же расшифровал эту «Программу» на том же съезде в следующих словах: «Сегодня мы хотим еще раз заверить наших соратников - коммунистов мира: наша партия всегда будет идти в одном тесном боевом строю с вами... Полное торжество дела социализма во всем мире неизбежно. И за это торжество мы будем бороться, не жалея сил» (Материалы XXIV съезда, M., 1971, стр. 22). Итоги этой борьбы за «мир» уже подведены: Вьетнам, Лаос, Камбоджа, Ангола, советско-германский договор, польско-германский договор, чехословацко-гер-манский договор, договор между двумя Германи-ями, Хельсинки, неудавшаяся пока Португалия, многообещающие Италия, Франция, Испания, Родезия, Юго-Западная Африка, Южная Африка, Латинская Америка. На XXV съезде Брежнев заявил о своем полнейшем удовлетворении этими достигнутыми успехами «разрядки». Он с полным правом констатировал:«Разрядка создает благоприятные возможности для широкого распространения идей социализма» («Правда», 25.2.76).

Запад, наоборот, констатирует, что итоги «разрядки» для него явно отрицательны. Поэтому, вероятно, французский президент во время своего визита в Москву и поставил вопрос о распространении «разрядки» на область идеологической войны, на что генсек ответил коротко: «Нет!» И он был прав: во-первых, как можно заключать мир в идеологической войне, не отказываясь от московской доктрины материальной поддержки революций и гражданских войн в других странах; во-вторых, как можно отказываться от своего личного «традиционного» права проповедовать идеи коммунизма в тылу Запада, сохраняя за собою столь же «традиционное» право выступать против проникновения информации свободного мира в собственный тыл. Известно, что поняв «мир» в «холодной войне» как конец идеологической войны, Запад свернул значительную часть своих идеологических учреждений против коммунизма, а СССР начал, наоборот, развертывать такие учреждения против Запада. (Один яркий пример: Америка закрыла существовавший 20 лет и во всем мире признанный благодаря своим добросовестным исследованиям «Институт по изучению СССР» в Мюнхене, а Москва немедленно ответила открытием «Института по изучению США», во главе которого поставлен человек, избранный на XXV съезде в состав ЦК КПСС.) Генсек еще раз объяснил XXV съезду, как надо понимать «Программу мира»: «Главный смысл ее состоял в том, чтобы... добиться поворота в развитии международных отношений. (...) эту политику мы будем продолжать с удвоенной энергией, добиваясь... обеспечения права народов на свободу, независимость и социальный прогресс. (...) Необычайно широка и разнообразна в современных условиях деятельность нашей партии на международной арене, нет теперь, наверное, такого уголка на земле, положение дел в котором так или иначе не приходилось бы учитывать при формировании нашей внешней политики. (...) Ни один объективный человек не может отрицать, что влияние стран социализма на ход мировых событий становится все сильнее, все глубже...» («Правда», 25.2.76). Генсек подтвердил, что, пользуясь «разрядкой», Москва материально помогла созданию новых, «прогрессивных» режимов во Вьетнаме, Лаосе, Камбодже — в Азии; в Гвинее-Бисау, на островах Зеленого мыса, в Мозамбике, Анголе и т.д. - в Африке. «КПСС всегда оказывала всемерную поддержку борющимся патриотам», — добавил Брежнев.

В Европе Кремль ставил перед собою ближайшую цель — созыв Европейского совещания, чтобы добиться от западноевропейских стран и Америки признания сложившихся в результате второй мировой войны территориальных и политических реальностей. (...) Теперь это стало действительностью» (там же). Брежнев дал понять, что для СССР только эта часть «Заключительного акта» имеет обязывающее значение, что же касается его третьего раздела о свободах и правах человека, о свободном обмене людьми, идеями и информацией между странами, — все это генсек квалифицировал как попытку Запада «использовать этот документ как ширму для вмешательства во внутренние дела стран социализма для антикоммунистической и антисоветской демагогии в стиле холодной войны» (там же). Этим самым генсек еще раз подтвердил традиционную двойственность советского толкования международных договоров —использование их преиму ществ, игнорирование налагаемых ими обязанностей. Брежнев подчеркнул, как важно в коммунистических целях использовать кризисные явления и забастовочные движения на Западе. Он видит реальные возможности для разложения как «Общего рынка», так и НАТО. Намеренно не конкретизируя, он все же заметил: «Усилились межимпериалистическое соперничество, раздоры в «Общем рынке» и внутри НАТО» (там же). Генсек обещал в дальнейшем активизировать коммунистическую внешнюю политику и в странах Латинской Америки, явно направляя ее острие против США: «Мы поддерживаем стремления этих стран (Латинской Америки) к упрочению политической самостоятельности и экономической независимости», — конечно, от США.

В Кремле, видимо чувствуют себя настолько безнаказанными, что генсек предложил Вашингтону ни больше, ни меньше, как полную капитуляцию в мировой политике. В самом деле, найдите другую интерпретацию такому его довольно нахальному заявлению: в США «изображают в превратном виде политику Советского Союза и, ссылаясь на вымышленную «советскую угрозу», призывают к новому взвинчиванию гонки вооружений... Были попытки вмешательства в наши внутренние дела... Это не тот язык, которым можно разговаривать с Советским Союзом... Не секрет, что определенные сложности связаны и с теми аспектами политики Вашингтона, которые угрожают свободе и независимости народов, представляют собою грубое вмешательство в их внутренние дела на стороне сил угнетения и реакции. Мы выступали и будем выступать против таких действий» (там же). Странная логика у владык Кремля: как доложил Суслов съезду, КПСС присутствует (в лице 103 коммунистических и прокоммунистических партий) в 96 странах, приславших свои делегации на XXV съезд. Это не называется вмешательством в дела чужих стран. А если Вашингтон окажет помощь все еще свободным странам сохранить свою независимость от коммунизма, — это будет «грубым вмешательством в их внутренние дела». Раньше это называлось готтентотской моралью: если я у тебя украл корову — это хорошо, но если ты у меня украл корову — это уже плохо.

Генсек уточнил «разделение труда» между советским государством и КПСС в области «разрядки»: задача органов советского правительства - устанавливать отношения «мирного сосуществования» с чужими государствами, но задача органов КПСС — поддерживать борьбу народов этих государств за свою «свободу и прогресс» («прогресс» по-советски — это развитие, ведущее к коммунизму). Вот соответствующее место: «Иные буржуазные деятели поднимают шум по поводу солидарности советских коммунистов с борьбой других народов за свободу и прогресс. Это либо наивность, либо намеренное затуманивание мозгов. Ведь предельно ясно, что разрядка касается межгосударственных отношений. Это означает, что споры и конфликты между странами не должны разрешаться войной... Разрядка ни в коей мере не отменяет законов классовой борьбы. Никто не может рассчитывать на то, что в условиях разрядки коммунисты примирятся с капиталистической эксплуатацией...» (там же). Генсек с похвальной ясностью изложил тактику и стратегию КПСС по оказанию помощи мировым коммунистическим партиям в деле окончательного уничтожения западного капиталистического порядка. Брежнев напомнил, что «коммунисты не ждут «автоматического краха капитализма» (как этого ждал Маркс), а полны решимости добиться этого краха через организованную революцию (как это завещал Ленин). Подводя итоги уже сделанному, он заключил: «Сегодня мы вместе с коммунистами других стран можем заявить: путь и основные направления борьбы выбраны верно, совместная работа дает полезные результаты...»

Комментируя доклад Брежнева на XXV съезде в области «разрядки», один из ведущих советских идеологов писал: «Неверно было бы отрывать анализ последствий борьбы сил за международную разрядку от общих тенденций мирового общественного прогресса... В обстановке разрядки многие молодые государства вступили в открытое и решительное противоборство с империализмом (т.е. с западными государствами. — A.A.)... Международная разрядка воздействует и на социально-политические процессы в зоне развитого капитализма. Она содействует активизации здесь революционных движений... В условиях современного обострения общего кризиса капитализма разрядка повышает эффективность борьбы левых сил против милитаризма и антикоммунизма... создает дополнительные возможности сплочения всех социальных и политических сил... Как известно, эти возможности успешно реализуются в ряде западноевропейских стран.... Существенно возросла массовость забастовок в Италии, Франции, Испании, Японии, Соединенных Штатах, Канаде, Великобритании... Борьба то и дело перерастает в выступления против основ экономической и социальной политики правящих кругов... Впереди — новые успехи» («Новое время», № 11, 1976, ее. 18-20).

Были у советских коммунистов и свои заботы и трудности в области мирового коммунистического движения — продолжающееся обострение «холодной войны» с Китаем и идеологические разногласия с коммунистическими партиями Латинской Америки и Европы (Италия, Франция, Испания). Парадоксальное явление: в разногласиях с этими компартиями догматические позиции Москвы и Пекина абсолютно идентичны, что мы увидим, если уточним понятие ленинизм. Ленинизм — это значит то новое и специфическое, что внес Ленин в марксизм, а оно сводится к следующему: 1) единственное средство прихода к власти — насильственная «пролетарская революция», 2) единственное средство удержания власти - «диктатура пролетариата». Отнимите у современного марксизма-ленинизма эти два компонента и остается лишь «демократический социализм», одинаково враждебный по своей сути как московскому, так и пекинскому коммунизму и очень близкий к западному «социал-демократизму».

Однако история показала, что московско-пекинский коммунизм («ленинизм») торжествует лишь в отсталых странах, где импонирует сила, а не разум, диктатура, а не демократия. Так было в России, так было в Китае, так может быть в странах «третьего мира», но не в Европе. Как раз опыт Португалии и Испании показывает, что Европа не хочет менять одну диктатуру на другую, но некоторые страны непрочь менять свои социальные системы мирным путем. Если нынешнее левое развитие в Италии, Франции, Испании, Португалии продолжится в том же направлении, то Генри Киссинджер рискует оказаться пророком: лет через десять Европа действительно может стать «марксистской». Это поняли компартии названных стран (кроме безнадежного сталинца Куньяла). Отсюда — глубокая ревизия марксизма-ленинизма итальянской, испанской и французской компартиями путем отказа от концепции «пролетарской революции» и «диктатуры пролетариата». Наблюдатели событий единодушно твердят: «тактика!». И это верно — прийти к власти любыми средствами, а потом скинуть тактическую вуаль. Как раз этого и требует ленинское учение о тактике и стратегии. Давайте вспомним один из заветов Ленина: «Надо соединять строжайшую преданность идеям коммунизма с умением пойти на все необходимые практические компромиссы, лавирования, соглашательства, зигзаги, отступления» (Ленин, Соч., т. 24, 3-е изд., стр. 23). Я ни минуты не сомневаюсь, что эластичные тактики — Берлингуэр и Марше — тычут догматикам из Кремля эти и им подобные наставления Ленина в оправдание своей политики «исторического компромисса» — в Италии и коалиции левых сил — во Франции. Тактика итальянских, французских и испанских коммунистов — тактика «коммунизма с человеческим лицом». То, что не удалось в сфере действия танков Варшавского пакта («социализм с человеческим лицом» Дубчека), вполне может удаться под защитой танков НАТО. Латинская Европа беременна таким коммунизмом. Советский коммунизм пришел в Восточную Европу на советских танках, в Западную Европу он тоже может прийти только на этих ганках. Добровольно его ни в России, ни в Европе никто не принимал и не принимает. Наоборот, от него бегут все, как от чумы, кому это удается. А вот ,,коммунизм с человеческим лицом» выступает в качестве внутренней альтернативы как против западного капитализма со всякими его неурядицами, так и против советского коммунизма с его звериным ликом. Эта альтернатива совершенно нова, неиспробованна, многообещающа и поэтому для многих миллионов привлекательна. В этом — и величайшая опасность европейского коммунизма с «человеческим лицом». Если французские, итальянские и испанские коммунисты проявят ленинское мастерство, следуя вышеприведенным рецептам Ленина, то они придут к власти раньше, чем мы это думаем сегодня. И тогда пойдет цепная реакция по остальной Европе. В эту реакцию окажется втянутой и Восточная Европа, не исключая СССР. Вот почему в Кремле смертельно боятся экспериментов итальянцев, французов, испанцев. Дать благословение «европейскому коммунизму» — значит для Кремля подготовить в исторической перспективе собственное харакири; противодействовать ему открыто - значит создать на Западе «второй фронт»,, идеологической войны против КПСС (первый фронт - это Китай). Такова одинаково неприятная ультимативная дилемма, стоящая перед Кремлем. Поэтому Брежнев обошел эту проблему и начал мямлить о «ревизионизме», «оппортунизме» и о святости «пролетарского интернационализма» (этот московский код означает право Кремля на гегемонию КПСС над другими компартиями в мире).

В Кремле не верят ни франко-итальянским коммунистическим лидерам, ни их западным критикам, утверждающим, что речь здесь идет только о тактике. Надо согласиться с Москвой: люди, которые открыто заявляют, что они отказываются от двух столпов, на которых возведено здание ленинизма, — от «пролетарской революции» и «диктатуры пролетариата» — уже не ленинцы. Ведь сам Брежнев заявил от имени Политбюро в день столетия рождения Ленина: «Исторический опыт со всей ясностью подтвердил мысль Ленина о том, что особенности развития стран к социализму «могут касаться только не самого главного и что такие «особенности», как социалистическая революция и диктатура пролетариата, обязательны для всех» («Правда», 22.4.70).

Конечно, европейские коммунисты в первую очередь руководствуются тактическими мотивами, но в политике важны не мотивы, а последствия. Едва ли будет ошибкой предположить, что одним из этих последствий может оказаться новый раскол в мировом коммунизме. На этот раз — раскол на советско-европейский и на западноевропейский коммунизмы. Вот тогда вся Европа — Западная и Восточная — может прийти в движение. Такое движение таит в себе много опасностей, но в нем и много шансов.

1976 г.

КОНСТИТУЦИЯ БРЕЖНЕВА

В новой советской Конституции нет ничего нового. Над нею «проработали» почти два десятилетия (впервые о ней заговорил Хрущев в 1959 г. на XXI съезде). Работали, как говорил Л.Брежнев, «не спеша». Работали главным образом ножницами и клеем — резали куски из хрущевской Программы партии и приклеивали их к кускам из сталинской Конституции. В результате, по выражению «Нойе цюрхер цайтунг», — гора родила мышь! Новая Конституция, в плане юридическом, есть второе, ухудшенное издание старой. В плане политическом — она уточняет стратегические цели Кремля внутри и вне страны, чего намеренно избегал Сталин. Поэтому прав Брежнев, когда он сказал: «Конституция — это не только юридический акт, но и важнейший политический документ» («Правда», 5.6.77). Еще вернее было бы сказать, что данная Конституция не столько юридический акт, сколько политический документ. Поэтому заниматься формально-юридическим анализом ее отдельных статей — бесцельное занятие, но вскрывать политический смысл юридических формулировок — дело стоящее. Постараемся это сделать.

L Узаконение диктатуры партии

В своем докладе о проекте Конституции СССР Л.Брежнев заявил: «Работая над проектом, мы прочно стояли на почве преемственности. В нем сохранены и развиты намеченные еще Лениным характерные черты Конституции социалистического типа» («Правда», 5.6.77). Обратимся к классическому определению сущности советской Конституции, которое дал сам Ленин: «...мы должны знать и помнить, что вся юридическая и фактическая конституция Советской республики строится на том, что партия все исправляет, назначает и строит по одному принципу» (Ленин, т. 31, 4-е изд., стр. 342). Когда Ленина обвинили, что у вас, таким образом, фактически нет ни «конституции», ни даже «диктатуры пролетариата», а есть диктатура одной партии, то он невозмутимо отвечал: «Когда нас упрекают в диктатуре одной партии, мы говорим: «Да, диктатура одной партии! Мы на ней стоим, и с этой почвы сойти не можем» (Ленин, т. 24, 3-е изд., стр. 423). Брежнев совершенно прав: новая Конституция СССР скрупулезно воспроизводит эти основополагающие идеи Ленина. Разница между Лениным и эпигонами сводится только к одному: гибкий тактик, Ленин предпочитал вуалировать диктатуру партии (партолигархии) ширмой Советов и поэтому в его двух конституциях (1918, 1924) нигде не присутствует партия как сила власти, а его наследники, сохраняя все еще ширму, открыто сообщают, что стоит за ширмой: абсолютная власть партии. Это и понятно. Ленин писал свои конституции — одну через три месяца после начала гражданской войны, когда вопрос быть или не быть диктатуре партии решался на поле сражения, а вторую - через три года после Кронштадтского восстания. До смерти напуганный не столько этим восстанием былой «красы и гордости» Октябрьского переворота — кронштадтских матросов, - сколько их заразительным для массы лозунгом «За Советы без коммунистов», Ленин писал, что Кронштадт опаснее Юденича, Колчака и Деникина вместе взятых. Поэтому мы находим в обеих ленинских конституциях куда больше демократии, чем в последней Конституции СССР. В то же время нет там ни одного слова о партии. Статья 1 Конституции 1918 г. гласит: «Россия объявляется Республикой Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Вся власть в центре и на местах принадлежит этим Советам». Как бы для того, чтобы утаить от народа, что фактически государством будут управлять не Советы, а партия, Ленин подчеркивает в ст. 7: «Власть должна принадлежать целиком и исключительно... Советам рабочих, солдатских и крестьянских депутатов». В ст. ст. 14, 15, 16 Конституция 1918 г. признает «в целях обеспечения за трудящимися действительной свободы выражения своих мнений» — свободу слова, печати, собраний, демонстраций, объединений, организаций (не забудем, что партии меньшевиков и эсеров все еще существовали легально). Даже статья о свободе совести сформулирована в Конституции 1918 г. куда демократичнее, чем в Конституции 1977 г. В Конституции 1918 г. сказано: «Свобода религиозной и антирелигиозной пропаганды признается за всеми гражданами», а в Конституции 1977 г. признается только право антирелигиозной пропаганды (ст. 52).

В Ленине удивительным образом уживался трезвый политик рядом с беспардонным фантазером. Ведь нельзя же объяснить лишь одной конъюнктурой, что в его Конституции 1918 г. попала и такая статья: «9. Основная задача РСФСР... уничтожение эксплуатации человека человеком и водворение социализма, при котором не будет ни деления на классы, ни государственной власти». Сейчас в СССР «водворен», по заявлению партийных теоретиков, не просто «социализм», а «зрелый социализм»; по утверждению же Программы партии 1961 г., мы даже будем иметь в СССР в 1980 г. уже в основном построенный коммунизм, но государство и не собирается исчезать. Советское государство, наоборот, стало тоталитарным, почему оно себя, вероятно, и назвало «общенародным». Фундамент этого советского тоталитаризма тоже был заложен Лениным. Именно Ленину принадлежит тоталитарная концепция «слияния властей» вместо теории «разделения властей» современного правового государства.

Величайшее изобретение человеческой правовой мысли - идея «разделения властей» — возникла еще у Аристотеля, но в стройную теорию она была превращена английским ученым Локком в конце XVII века и особенно французским ученым Монтескье в середине XVIII века. Согласно этому учению, верховная государственная власть - это не единое целое, не органический монолит, а сумма независимых друг от друга трех властей: законодательной (парламент) , исполнительной (правительство) и правосудия (суд). Чтобы понять и правильно оценить глубочайший гуманистический смысл учения о «разделении властей», достаточно бросить беглый взгляд на историю государственных образований хотя бы с начала христианского летоисчисления. Тогда мы увидим, что сосредоточение всей верховной власти в одном лице (диктатор), в одной клике (олигархия), в одном классе («диктатура пролетариата») явилось основой безраздельного произвола бесчисленных тиранических систем, из которых господство абсолютных монархий даже было наименьшим злом, ибо оно опиралось все-таки на писаные законы. Барьером против возникновений новых тираний и было учение о «разделении властей». Оно открыло и совершенно новую эпоху не только в истории государственной мысли, но и государственной практики в виде образования современных правовых демократических государств. Как раз это учение лежало в основе конституционных актов Великой Французской революции, как и Конституции 1787 г. в США. Сегодня уже все без исключения западные государства и их конституции основаны на концепции «разделения властей». Исключение представляют собой восточные коммунистические государства, которые, согласно учению Ленина, вернулись к системе диктатуры, что требовало сосредоточения всей государственной власти в одном органе. Поэтому в Конституции 1918 г. записано (ст. 31): «Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет Советов является высшим законодательным, исполнительным и контролирующим органом». Так как всякий знает, что Верховный Совет (бывший ВЦИК) есть лишь псевдоним Политбюро ЦК КПСС, то Политбюро — одновременно законодатель, правитель, судья, плюс (поскольку мы живем не при ленинском нэпе, а при «зрелом социализме») и единственный работодатель. Между тем, эта реальная, единственная и единая верховная власть Советского Союза даже не упомянута в новой Конституции. Зато отцы новой Конституции впервые в истории советского режима узаконили диктатуру партии, то есть того же Политбюро, в ст. 6, которая гласит:

«Руководящей и направляющей силой советского общества, ядром его политической системы, всех государственных и общественных организаций является КПСС... Коммунистическая Партия определяет генеральную перспективу... Линию внутренней и внешней политики СССР...»

Если перевести этот партийный жаргон на человеческий язык, это значит, что в советском государстве законодательствует, управляет и контролирует партийная иерархия на любом уровне: в Москве — Политбюро и Секретариат ЦК КПСС, а на низах — их филиалы: центральные комитеты союзных республик, крайкомы, обкомы, горкомы, райкомы, парткомы. Так и надо было записать в новую Конституцию, отбросив никому не нужную и никого не обманывающую ширму Советов.

2. От федерации к интеграции

Российская империя представляла собою многонациональное государство. Ленин был, пожалуй, первым русским политиком, который понял, что русская империя, состоящая наполовину из нерусских народов, может быть спасена от судьбы всех бывших больших империй — от развала — при исключительно тонком подходе к так называемому национальному вопросу. Будучи великодержавником в прямом смысле этого слова, Ленин в политике выступал как убежденный интернационалист. Его интернационализм и был его тончайшей тактикой. Ею он мастерски воспользовался как в организации гибели старой Российской империи, так и в создании новой советской империи.

Вспомним хотя бы один разительный пример: гражданскую войну генерал Деникин вел под лозунгом «единой неделимой России», а Ленин вел ее под лозунгом права всех нерусских народов, в том числе украинцев и белорусов, на выход из России. Деникин проиграл, Ленин выиграл, а Россия осталась «единой и неделимой». Но тот же Ленин учил, что захватить власть — дело относительно легкое, но удержать ее гораздо труднее, особенно в такой многонациональной стране, как Россия. Поэтому Ленин и разработал такую гибкую национальную политику, рецептам которой позавидовал бы сам Макиавелли.

Вспомним другой разительный пример: когда в 1922 г. подготовлялось объединение тогдашних четырех советских республик (РСФСР, УССР, БССР, ЗСФСР) в единое федеративное государство, ЦК партии 24 сентября 1922 г., в отсутствие больного Ленина, принял план Сталина создать федерацию путем включения УССР, БССР и ЗСФСР в состав РСФСР на правах автономных республик. Коммунистические правительства Белоруссии и Грузии отвергли план «автономизации» Сталина, а ЦК и правительство Украины раскололись по этому вопросу. Ленин сразу почуял опасность, решительно отверг этот план и добился нового постановления ЦК о создании федерации равноправных и суверенных советских республик в виде СССР. Конечно, никаких суверенных республик не было, а сама федерация, как и сейчас, оставалась фикцией, но сохраняя форму, Ленин спасал содержание — коммунистический абсолютизм. В интересах этого же содержания Ленин включил в Конституцию 1924 г. (она была утверждена через десять дней после смерти Ленина, 31 января 1924 г.) и такое чисто фиктивное право, как право свободного выхода любой союзной республики из СССР. В Конституции 1936 г. и в нынешней Конституции это право повторяется. Однако ничто так не опасно в СССР, как одно лишь простое желание воспользоваться этим «конституционным правом»: все судебные процессы над партийными и советскими руководителями в союзных республиках в эру ежовщины инсценировались как раз по обвинению, что подсудимые готовили выход из СССР своих республик. Да что и говорить о сталинских временах. Как раз в наше время были судебные процессы над украинской группой Лукьяненко и над армянской группой Айрикяна за то, что они потребовали — в полном согласии с Конституцией 1936 г. (ст. 17), — чтобы Украине и Армении разрешили выйти из состава СССР. Их судили на законном основании, ибо вопреки всем трем советским конституциям, по ст. 58 ленинско-сталинского Уголовного кодекса и ст. 64 нового хрущевско-брежневского Уголовного кодекса РСФСР, посягательство «на территориальную неприкосновенность» СССР карается не только тюремным заключением, но и смертной казнью. Таким образом выяснилось, что советское уголовное право выше советского конституционного права.

Разумеется, Ленин и мысли не допускал, что он кому-нибудь разрешит выйти из СССР. Совсем наоборот, он собирался включить в СССР и другие народы мира. Поэтому в преамбуле Конституции 1924 г. Ленин записал, что «новое Союзное государство явится... новым решительным шагом по пути объединения трудящихся всех стран в Мировую Социалистическую Советскую Республику» (История советской Конституции, стр. 460).

Так называемая «доктрина Брежнева», согласно которой восточноевропейские страны Варшавского пакта пользуются лишь относительным суверенитетом, есть второй шаг на путях осуществления этого ленинского завета в масштабе коммунистической Европы.

Без шума и незаметно для внешнего мира руководящие советские теоретики продолжают развивать дальше «доктрину Брежнева», на этот раз уже во внутриимперском аспекте. Через четыре дня после опубликования проекта новой Конституции, в далекой глуши, во Фрунзе (Киргизия), состоялась теоретическая конференция по национальному вопросу. Чтобы понять важность этой конференции, достаточно указать, что ею руководили и на ней делали доклады три члена ЦК КПСС — П.Н.Федосеев, Г.У.Усубалиев и Н.Н.Иноземцев. Впервые на данной конференции ЦК КПСС, устами названных его членов, распространил известный тезис из Программы партии 1961 г. — о «расцвете и сближении наций» для создания «единого народа» — и на народы восточноевропейских социалистических стран. Открывая конференцию, Федосеев заявил, что создание ^советского народа» как социально-исторической общности не служит ограждению советского народа от других народов социалистических государств, «а наоборот, сближает нации и народности Советского Союза с зарубежными социалистическими народами...». В этой связи надо указать на одно важное обстоятельство, которое завело в тупик авторов теории «советского народа». Эта теория оказалась палкой о двух концах: с точки зрения внутриполитических интересов, формула «советский народ» казалась эластичным прикрытием для ассимиляции и слияния нерусских народов с русским народом и, таким образом, для создания новой «социалистической нации» в СССР — в полном согласии с ленинской теорией о слиянии всех наций в новую единую нацию. Но, с другой стороны, такая теория явно противоречит внешнеполитическим задачам Советского Союза в социалистических странах Европы. Ведь ближайшая цель Кремля - это создание «новой социально-исторической общности» со всеми народами СССР как преддверие к интернациональному коммунистическому человечеству. Поэтому, обращаясь к восточноевропейским народам, Федосеев говорит, что «советский народ» — это не новая нация, а «образец органического объединения людей разных наций» (газета «Советская Киргизия», 8.6.77). Адресуясь к тем же восточноевропейским социалистическим странам, первый секретарь ЦК Киргизии Усубалиев добавляет: «Советский народ следует рассматривать как первую историческую форму из тех интернациональных объединений, которые неизбежно возникнут на пути поступательного движения народов к безнациональному человечеству» (там же, 9.6.77). Если «советский народ» -»первая историческая форма», то какая же будет «вторая форма»? Ответ члена ЦК КПСС Усубалиева ясен и категоричен: «Сочетание национального и интернационального ныне происходит не только внутри СССР, но также и в рамках социалистического содружества... Постепенно складывается более широкая историческая общность — общность народов социалистического содружества» (там же).

Выступления Федосеева и Усубалиева — одновременно и комментарий и интерпретация ст. 30 Конституции 1977 г., которая гласит: «Советский Союз как составная часть мировой системы социализма, социалистического содружества развивает и укрепляет дружбу и сотрудничество, товарищескую взаимопомощь со странами социализма на основе социалистического интернационализма, активно участвует в экономической интеграции и международном социалистическом разделении труда».

Таким образом, свое право создать из социалистических стран Восточной Европы «новую социалистическую общность», постепенно сливая ее с «новой советской общностью», Кремль закрепил в законодательном порядке.

3. Основы коммунистической государственной системы

В резолюции Апрельской конференции большевиков в 1917 г. Ленин категорически заявлял, что будущее советское государство явится «типом государства без полиции, без постоянной армии, без привилегированного чиновничества». В книге «Государство и революция» Ленин не только развивал идеи Маркса и Энгельса об отмирании государства, но и ругал тех социалистов, которые намеренно их игнорируют. Это Ленин считал лучшим доказательством измены социализму. Советский Союз выпускает ежегодно десятки тысяч книг, ежемесячно — сотни журналов, ежедневно — тысячи газет с бесконечными цитатами из Маркса, Энгельса и Ленина, но цитат об отмирании государства вы там никогда не встретите. Почему? Потому что появился новый классик марксизма, который данный вопрос поставил «диалектически» (самые невероятные метаморфозы и крутые зигзаги коммунисты обосновывают ссылкой на всеспасающую «диалектику»). Новый классик, т.е. Сталин, заявил на январском пленуме ЦК в 1933 г.: «Мы придем к отмиранию государства не через ослабление государственной власти, а через ее максимальное усиление» (Вопросы ленинизма, стр. 429).

Вот этой идеей Сталина и пронизана вся новая Конституция. Поэтому в преамбуле новой Конституции «диктатура пролетариата» не отмирает, она лишь переходит в форму «общенародного государства», тем самым увековечивая само коммунистическое государство. Причем во главе этого «общенародного государства» ставится, тоже как вечная категория, «авангард народа» - коммунистическая партия. Советское «общенародное государство» существует лишь на бумаге, названной «новой Конституцией». На деле существует та же самая старая коммунистическая диктатура с той лишь разницей, что она теперь впервые открыто объявлена и законодательно закреплена в той же Конституции. Это лучше всего и нагляднее всего продемонстрировали отцы новой Конституции в ее первой же главе. Там в ст. 2 мы читаем: «Вся власть в СССР принадлежит народу». Значит «общенародное государство» и его верховный суверенитет определяет сам суверенный народ. Но через три статьи, а именно в ст. 6, начисто ликвидируется только что объявленный народный суверенитет, и мы узнаем имя верховного законодателя, правителя и судьи в одном лице: «Руководящей и направляющей силой советского общества, ядром его политической системы, всех государственных и общественных организаций является КПСС... КПСС определяет линию внутренней и внешней политики». Иначе говоря, не высшие государственные органы, а высшие партийные органы определяют и направляют всю политику государства. В этой связи становится понятным, что создатели новой Конституции включили в нее и чисто партийный принцип управления — пресловутый «демократический централизм» (ст. 3).

Что же такое «демократический централизм»? Он был изобретен Лениным как компромисс между меньшевизмом и большевизмом на VI съезде партии (1906), и в дальнейшем Ленин им пользовался только как прикрытием диктатуры партаппарата. Когда же в партии появилась оппозиция, требовавшая проведения этого принципа в жизнь (оппозиция демократических централистов), Ленин, который теперь не нуждался в каких-либо прикрытиях, отказался от него. Вот свидетельство протоколов IX съезда партии (1920 г.) : «В первый день съезда т.Ленин говорил о демократическом централизме, объявил идиотами всех, кто говорит о демократическом централизме, и самый демократический централизм — допотопным и устарелым» (Девятый съезд РКП (б). Протоколы. 1960, стр. 124). Но такому «демократу», как Сталин, «демократический централизм» приглянулся как надежное оружие прикрытия своего восхождения к единоличной тирании и поэтому он, вопреки Ленину, сохранил его в Уставе партии. Теперь ученики Сталина внесли «демократический централизм» и в Конституцию страны как еще новое свидетельство того, что так называемая советская демократия есть лишь внешняя форма советской тоталитарной партократии.

4. Ленин о федерации

Если верить новой Конституции, то в состав СССР входят 15 «суверенных» союзных государств, 20 «автономных» государств и 8 «автономных» областей. Значит — СССР федеративное государство, образованное, — как гласит ст. 69, — «в результате свободного самоопределения наций и добровольного объединения равноправных Советских Социалистических Республик». О том, как происходило самоопределение наций и как они потом «добровольно» объединились в одно союзное государство, хорошо известно из истории. Да, до прихода к власти большевики признавали право нерусских народов на самоопределение вплоть до отделения от России. Но когда этим правом, как раз после победы большевиков в центре, воспользовались в 1918г. народы Украины, Белоруссии, Кавказа и Туркестана, объявив о своей независимости и выходе из России, то Ленин и его наркомнац Сталин открыто заявили, что под «правом самоопределения» большевики понимают «право трудящихся классов», а не право национальной буржуазии и помещиков создавать независимые государства. Скоро на штыках экспедиционных корпусов Красной армии эти самоопределившиеся окраины вновь были присоединены к советской империи.

Если Польша, Финляндия, Молдавия, Балтийские страны остались вне империи Ленина, то только потому, что у Красной армии просто не хватило сил для их покорения. Ленину пришлось, скрепя сердце, признать их независимость до лучших времен, которые и наступили, как известно, при Сталине. Советские теоретики нигде так не преуспели в фальсификации учения Ленина, как по национальному вопросу. То, что для Ленина было лишь тактикой, они возводят в принцип, то, что для него было стратегией, они либо замалчивают, либо искусно маскируют, чтобы не пугать малые народы катастрофической перспективой их будущего.

В чем же катастрофичность перспективы? Сущность ленинизма в национальном вопросе хорошо поясняет ее: по Ленину, СССР должен последовательно и неуклонно следовать курсу слияния наций через ассимиляцию, через поглощение малых народов большим, через превращение языка большого народа в родной язык всех народов. Это и есть курс на русификацию нерусских народов СССР, одинаково враждебный не только малым народам, но и самому русскому народу, который хотят превратить в некий этнический гибрид, чтобы лишить русских их исторической русскости и историко-культурной идентичности. Это и есть курс на дерусификацию самих русских.

В полном согласии с учением коммунизма Ленин объявлял такой процесс ассимиляции величайшим прогрессом. Когда ему указывали на бесчеловечность его теории ассимиляции именно в таком ; многонациональном государстве, как Россия, он невозмутимо отвечал, что «против ассимиляторства могут кричать только еврейские реакционные мещане, желающие повернуть назад колесо истории» (Ленин, ПСС, т. 24, стр. 126). Он был решительным врагом и федеративного государства. Во всех своих писаниях до 1917 г. он категорически «отводит» федерацию, как противопоказанную социализму. Вот его высказывания: «Пока и поскольку разные нации составляют единое государство, марксисты ни в коем случае не будут проповедовать ни федеративного принципа, ни децентрализации» (там же, стр. 140). Или - в другом месте: «Нетрудно видеть, почему под правом самоопределения наций нельзя понимать ни федерацию, ни автономию... Право на федерацию , есть вообще бессмыслица... Вставить в свою программу защиту федерализма марксисты никак не могут; об этом нечего и говорить» (там же, стр. 218). И вот ровно через три года после такого категорического отказа от принципов федерализма для будущего коммунистического государства, 25-26 октября 1917 года Ленин торжественно провозглашает создание Российской Советской Федеративной Социалистической Республики (РСФСР). В чем дело, что произошло, почему Ленин изменил самому себе? Ленин изменил своим словам, чтобы тем вернее служить своему делу. Идя к власти, он увидел, что нет иного пути создания и сохранения новой советской империи, как придать ей форму федерации. К тому же Ленин хорошо знал, что он делал — государство будет федеративным по форме, но абсолютистским и централистским по содержанию. Гарантия тому — единая Российская партия большевиков с абсолютистским централизмом, которая и будет управлять советским государством. Поэтому для структуры самой большевистской партии Ленин никогда, ни до революции, ни после нее, не признавал федеративный принцип правления. Но самой внешней форме советской государственной федерации Ленин придавал какое-то исключительное значение.

Когда Сталин, пользуясь болезнью Ленина, в 1922 году провел через ЦК упомянутый план по включению УССР, БССР и ЗСФСР на началах автономии в состав РСФСР, Ленин решительно восстал. Когда же Ленин узнал, что против плана Сталина выступают даже коммунистические партии этих республик (Грузии, Белоруссии и частично Украины), он усмотрел в поступке Сталина и ЦК опасность раскола советской империи именно по национальному вопросу. Ленин предложил вместо плана Сталина «об автономизации» свой собственный план новой федерации — создание СССР. Сталин настолько был уверен в необходимости поглощения УССР, БССР и ЗСФСР Российской федерацией и настолько чувствовал себя безнаказанным в обращении с больным Лениным, что обвинил Ленина в «национал-либерализме», дающем «горючее защитникам независимости». Однако, гибкий тактик, Ленин знал, что он делает. 8 октября 1922 г. он пишет в Политбюро следующую записку: «Великодержавному шовинизму объявляю войну не на жизнь, а на смерть. Надо абсолютно настоять, чтобы в союзном ЦИК председательствовал по очереди русский, украинец, грузин и т.д. Абсолютно» (Ленин, ПСС, т. 45, стр. 214).

Такая практика поочередного «президентства» глав советских союзных республик продолжалась до сталинской Конституции 1936 г. Сталин отменил эту практику, назначив Калинина постоянным председателем Президиума Верховного Совета СССР. Брежнев пошел еще дальше, назначив на этот пост самого себя.

Как Ленин проиграл свою войну против «великодержавного шовинизма» «не на жизнь, а на смерть», и проиграл «абсолютно», показывает даже сам «фасад» «советской федерации» сегодня:

председатель Президиума Верховного Совета СССР - русский',

первый заместитель председателя Президиума Верховного Совета СССР — русский;

председатель Совета Министров СССР — русский;

все министры в Москве — русские',

генеральный секретарь ЦК КПСС — русский',

все секретари ЦК КПСС — русские.

Конечно, вполне нормально, что в русском государстве управляют сами русские, но зачем лицемерить насчет «федерации»? Впрочем, давно известно, что лицемерие есть дань, которую порок вынужден платить добродетели.

5. Гражданские права и свободы по-советски

Как это ни покажется странным, но несомненный факт: пером авторов новой советской Конституции водила незримая воля американского президента Картера. Если бы не его стратегия борьбы за гражданские права в СССР, если бы не его мужественный ответ академику Сахарову, если бы не его демонстративный прием в Белом Доме Владимира Буковского — владыки Кремля в лучшем случае ограничились бы, как и в других частях новой Конституции, переписыванием статей о гражданских правах и свободах из сталинской Конституции, а в худшем -просто обошли бы их молчанием. Но Кремль решил удивить и Картера, и весь мир: Сталин в своей Конституции давал советским гражданам всего лишь «десять прав и свобод», а вот Брежнев их увеличил в два раза — они имеют теперь целых двадцать! Пусть видит мир, что Картер ломится в открытую дверь. Но о правах и свободах человека в той или иной стране судят не столько по Конституции, сколько по конституционной действительности. Дело даже не в том, что свои «права и свободы» советская Конституция сопровождает оговорками, которые сводят их на нет (ст. 39: «использование гражданами прав и свобод не должно наносить ущерб интересам общества и государства»; «в целях укрепления социалистического строя гражданам СССР гарантируется свобода слова, печати, собраний, митингов, уличных шествий...»). Ведь демократическое движение диссидентов и возникло на основе советской Конституции и под лозунгом «Соблюдайте собственную Конституцию!». Оно требовало, как и требует нынешнее движение за права человека, соблюдения советской Конституции в целях укрепления того же самого «социалистического строя». Оно само соблюдало не только основной закон, но и его оговорки, т.е. оно было политически лояльным, а юридически вполне легальным движением. Чем же все это кончилось? Кончилось тем, что большинство его участников оказалось в тюрьмах, лагерях, сумасшедших домах или изгнанными из собственной страны. Дело, значит, в другом, а именно: 1) есть ли в Конституции материально-правовые гарантии соблюдения правительством и его карательно-административными органами конституционных прав и свобод советского человека; 2) есть ли в Конституции Верховный конституционный суд для установления конституционности действий советского правительства и законодательной практики Верховного Совета? Ни того, ни другого в новой Конституции нет, как их не было в старых конституциях.

Величайший гуманистический вклад Запада в теорию и практику управления человека человеком в том и заключается, что западные конституции исходят из постулата: примат права над государством, тогда как советская Конституция исходит из противоположного принципа: примат государства над правом. Отсюда в западных конституциях «государство для человека», а в советской Конституции — «человек для государства». Поэтому-то в западных конституциях для гарантирования гражданских прав и свобод существует независимый от правительства и парламента Верховный суд, наблюдающий за соблюдением Конституции и конституционных прав правительством и парламентом. А советская теория и практика («государство — все, человек — ничто») как раз и роднит советское государство с фашистским государством в противоположность западным правовым государствам.

Знаменитой формуле Линкольна — «правительство народа, для народа, через народ» — Муссолини противопоставил в своей работе «Доктрина фашизма» впервые сформулированную им теорию тоталитарного государства в следующих словах: «Все — в государстве, ничто человеческое и духовное не существует вне государства... В этом смысле государство тоталитарно... Вне государства нет ни индивидов, ни групп. Фашизм хочет изменить не формы человеческой жизни, а ее содержание, человека, его характер, верования» (Итальянская энциклопедия, т. 14). Чем же эта доктрина фашизма Муссолини отличалась от доктрины большевизма Ленина? Не забудьте, что и Ленин и Муссолини числились левыми в социалистических партиях своих стран, находились вместе в одном и том же Интернационале и вышли оттуда тоже почти одновременно, чтобы бороться за свою тоталитарную идеологию. Разумеется, Ленин пошел дальше Муссолини. Муссолини действовал в католической стране с сильным влиянием Церкви и при номинально все еще существующей монархии, в условиях сохранения частной собственности, при наличии неуничтоженных культурных слоев, тогда как Ленин начисто уничтожил всю старую политическую, культурную и экономическую Россию и на этой основе начал создавать свое собственное государство. Это государство, будучи тоталитарным куда больше, чем государство Муссолини или даже Гитлера, не было обычным государством. Оно, по выражению Ленина и новой Конституции, было «государством нового типа». В чем заключалась сущность этой «новизны»? В том, что оно лишь псевдоним существующего реального государства — партии. Поэтому-то и источник власти этого «нового типа государства» лежит не в народе и избранных им представителях («демократия»), а в одной части народа: именно в воле одной партии («партократия»).

Партия, составляющая только 6% всего населения, или около 9% взрослого населения, законодательствует, управляет и распределяет социальную продукцию страны; она управляет не только политикой, экономикой и культурой, но и мыслями, вкусами, чувствами и воображением людей. Для этой партии писаная Конституция государства не закон, а форма легализации своей диктатуры и пропагандный инструмент по осуществлению своей собственной воли.

6. Антиконституция «зрелого социализма»

Бесхозяйственность и коррупция всегда были элементами социалистической системы, но сегодня они уже не элементы ее, а основы. Уже на XI съезде партии Ленин говорил: «Мы хозяйничать не умеем». Все это, думал он, легко может привести к полному перерождению «идеально» задуманной системы и ее носителей. Через самое короткое время Сталин подтвердил пророчество своего учителя: большевизм превратился, по выражению Муссолини, в «славянский тип фашизма», а советская экономика в целом — в военно-полицейскую крепостническую систему города и деревни. В ее основе лежал всеобщий принудительный труд, гарантированный драконовскими «трудовыми законами» 1935 г. («Устав с/х артели») и 1940 г. (законы о прикреплении рабочих, инженеров и служащих к Производству и об уголовном наказании за опоздания на работу). Существующие законы против «расхищения социалистической собственности» стали дополнять новыми законами о «саботаже», «вредительстве», «экономической контрреволюции». Таким образом появилась высшая система принудительного труда — рабский труд миллионов заключенных. Сталин доказал Ленину, что коммунисты умеют хозяйничать, но хозяйничать как рабовладельцы. Со смертью Сталина эта рабовладельческая система претерпела определенный кризис: исчез рабский труд миллионов, как исчезли и сталинские законы о принудительном труде. Все последующие попытки Хрущева их реставрировать в виде различных указов о «тунеядцах» не имели того эффекта, какой имели законы Сталина. Хозяйственная система, обязанная всеми своими успехами принудительному труду, начала деградировать. Хрущев решил, что он нашел причину деградации: началась эра бесконечных реорганизаций, децентрализаций, рецентрализаций. «Волюнтаризм» и «субъективизм» Хрущева только усугубили общий кризис. Хрущева убрали, но не убрали причины кризиса — принудительное хозяйничанье. Поэтому все эти новые потуги — «реформы Косыгина» и аграрная политика» Брежнева — оказались мерами паллиативными.

Теперь в новую Конституцию включили целую главу «экономическая система» (гл. 11, ст. 9-18), от которой авторы Конституции ожидают чуда. Однако там есть только одна статья, которая может оказаться чудотворной, если от нее потом не откажутся. Это статья 17: «В СССР в соответствии с законом допускается индивидуальная трудовая деятельность в сфере кустарно-ремесленных промыслов, сельского хозяйства, бытового обслуживания населения, а также другие виды трудовой деятельности, основанные исключительно на личном труде граждан и членов их семьи». Данная статья Конституции есть просто легализация существующего положения, когда мизерные приусадебные участки колхозников кормят миллионы людей в городах, многотысячная армия «шабашников» освобождает коммунхозы от непосильной для них задачи обеспечивать текущий ремонт квартир миллионов семей, а подпольные «семейные артели» обувщиков и портных обувают и одевают людей по последнему слову моды. Так в СССР вырос совершенно новый социальный класс, который может быть назван «классом свободных трудящихся» в отличие от государственных трудящихся. Если авторы новой Конституции всерьез решили легализовать этот класс, то, с хозяйственной точки зрения, они поступили весьма разумно, с точки же зрения политической - весьма рискованно.

Ленинский нэп дискредитировал социалистическую систему хозяйствования, поэтому Сталин его ликвидировал. Легализация «класса свободных трудящихся» может явиться самой яркой иллюстрацией порочности всей системы так называемого зрелого социализма. Отсюда опасность его ликвидации. Во всем остальном глава «Экономическая система» узаконивает существующий «азиатский способ производства» с произволом Госплана, всесилием министерской бюрократии и уровнем жизни развивающихся стран.

В заключительном слове на 10-й Всероссийской партийной конференции в 1921 г. Ленин выдвинул 'Тезис: «Судьба коммунистического режима в России будет решена в конечном счете на хозяйственном поприще. Если коммунистической России удастся доказать на деле превосходство коммунистической хозяйственной системы над системой капиталистической, то тогда мы выиграли в международном масштабе наверняка и окончательно» (Ленин, ПСС, т. 43, стр. 341). К 60-летию СССР история дала исчерпывающий ответ на поставленный Лениным вопрос: как раз на хозяйственном поприще коммунизм обанкротился нагляднее всего. Беспощадно сожрав отцов и детей своей революции, начисто исчерпав былой динамизм своей молодости, воочию продемонстрировав перед всем миром антиэкономичность своей экономической модели, — советский коммунизм стал таким пугалом, от которого вынуждены отмежевываться даже его вчерашние энтузиасты на Западе — западноевропейские коммунистические партии («еврокоммунизм»). Все это, однако, мало трогает господ из Кремля. Они живут сегодняшним днем и действуют по принципу — «после нас — хоть потоп!». Они задним числом присваивают себе звания героев войны и маршалов Советского Союза, коллекционируют самые дорогие заграничные автомобили не только для себя, но и для своих детей, сооружают на народные деньги дачи-крепости на берегах Балтики, Крыма и Кавказа, бесплатно получают отборные заграничные и отечественные товары и продукты из спецраспределителей, готовят своих детей достойно «принять эстафету отцов». Республиканские, областные и районные вожди стараются подражать стилю и образу жизни московских «руководящих товарищей». Остальной бюрократии живется не так вольготно, но у нее также есть свой жизненный принцип: «Если меня не компенсируют, то я самокомпенсируюсь!». Результат — небывалый и невозможный при каком-либо ином режиме рост повсеместной коррупции, продажности, взяточничества. А народ? Никого не должно удивлять, что при таких вождях и при такой системе многие из низов народа тоже живут по-ленински: «Грабь награбленное!». Отсюда — эпидемия «расхищения социалистической собственности».

В пролетарском трудовом государстве честный труд становится самым презренным делом. Опаздывание и неявки на работу, «летунство», «итальянские забастовки», «приписки», «очковтирательство» стали массовым явлением. Им сопутствует небывалый рост пьянства без различия пола и возраста. Государство намеренно превращает водку в «опиум для народа». Число вытрезвителей растет быстрее числа детских яслей. Черствость души, озверелость нравов и поразительная распространенность сквернословия стали «моральным кодексом» так называемого советского образа жизни. Вот та общая почва, на которой растут хулиганство, дебоширство, вооруженные грабежи, убийства. Их масштаб, вероятно, так велик, что советское правительство боится предать гласности статистику уголовных преступлений в стране * .

В стране сплошной грамотности, где одних ученых - около миллиона, специалистов — до 25 миллионов, мыслить иначе, чем мыслят бездари из ЦК и башибузуки из КГБ, считается тягчайшим государственным преступлением. Как долго все это может продолжаться? Мы этого не знаем. Зато мы видим и другое. Руководители Кремля бездумно толкают страну и свой режим к той зловещей черте, за которой начинается катастрофа. Вместо того, чтобы предупредить это радикальными реформами, они преподнесли стране Антиконституцию. По-своему они правы, ибо догадываются, что логический конец любых реформ — потеря монополии власти. Они скорее загубят страну, чем отдадут власть. Власть — всевозвышающая, комфортабельная, вещественная — и есть тот единственный бог, которому они молятся и которым они вдохновляются. Однако упиваясь оргией этой власти, ослепленные ее блеском, глухие к страданиям народа и нуждам страны— партийно-полицеские самодержцы тем вернее провоцируют будущую катастрофу.

ДОГМАТИКИ И ПРАГМАТИКИ В КРЕМЛЕ

Власть подчиняется тому же закону, что и физиология — здесь аппетит тоже приходит во время еды. Укрепившись у власти, Брежнев произвел постепенную передвижку ее - от расширенного для обезличения Политбюро к двум подсобным органам: к Секретариату ЦК и Секретариату генерального секретаря. К 60-летию советского режима и к 13-летию своего избрания на пост генсека Брежнев обеспечил себе большинство и в Политбюро и в Секретариате ЦК, а свою техническую канцелярию превратил во «Внутренний кабинет». Все это происходило в условиях углубления внутренних и международных противоречий, из-за которых перед Кремлем встали прямо-таки головоломные проблемы: сузить или расширить «разрядку», подписать или отвергнуть Соглашения в Хельсинки, отмежеваться от еврокоммунизма или использовать его? Каждая из этих проблем задевала «святое святых» режима: субстанцию господствующей идеологии. Ведь в конечном счете речь шла о перспективах, с одной стороны, хозяйственного возрождения страны на основе западных кредитов, техники и технологии, а с другой, — об идеологической переориентации режима в плане большей толерантности, терпимости как вовне, так и внутри СССР (например, по отношению к диссидентскому и религиозному движениям), и признания сосуществования двух идеологий — коммунизма и западной демократии, — как этого давно требуют французский президент и ныне проповедуют еврокоммунисты.

Думать, что у руководящего коллектива Кремля существует единодушие по всем этим проблемам, значит всерьез допускать, что в Кремле сидят не политически мыслящие люди, а автоматы для голосования, вроде тех, которые сидят в Верховном Совете. На Западе часто спекулятивно применяют к советской структуре власти чисто западные категории: мол, и в Кремле тоже есть свои «голуби» и «ястребы». Ничего подобного, конечно, не было и нет. Но в Кремле несомненно есть государственники-прагматики и идеологи-догматики. Пока политическое развитие внутри и вне страны не ставило серьезных проблем, прагматики и догматики дружно шагали вместе, не было ни больших споров, ни пустых треволнений. Все были согласны в том, что не надо больше тревожить «культ Сталина» («ведь все мы обязаны только Сталину»), наоборот — надо заклеймить «волюнтаризм» Хрущева («ведь все мы страдали от него») ; не надо провоцировать атомную войну, но надо вооружать армии для локальных •войн; надо кричать о разоружении, а самим вооружаться до полного достижения превосходства советского ракетно-атомного оружия на суше, на воде и в воздухе и на всех континентах.

Однако очень скоро выяснилось, что материальные возможности СССР не бездонны и напряжение сил народа начинает достигать предела терпимого (ведь все-таки не сталинское время). Поэтому надо искать дополнительные источники финансирования вооруженных сил жадных на прибыль западных капиталистов (Ленин: «Мало буржуазию побеждать, надо ее заставить на нас работать...»). Короче: надо _: советское военное хозяйство строить руками западных капиталистов.

В Кремле, конечно, знали, что это легче сказать, чем сделать. Западные правительства снимают или налагают эмбарго на экспорт техники и технологии, гарантируют предоставление кредитов частными банками в зависимости от того, насколько Советы готовы идти навстречу западным требованиям по всему циклу спорных вопросов, начиная с разоружения и кончая Хельсинки. В конечном счете речь идет о приоткрытии «железного занавеса» на обе стороны хотя бы в той мере, в какой это практикует коммунистическая Югославия, ни на йоту не переставая быть страной коммунистической диктатуры.

Мне представляется, что вот как раз по упомянутым проблемам и проходит сейчас водораздел между практиками-прагматиками (Кириленко, Устинов) и теоретиками-догматиками (Суслов, Пономарев) в партийном руководстве. Самим ходом событий, как и логикой внутрипартийных интриг, оба эти крыла в руководстве — прагматическое и догматическое — оказались сейчас противопоставленными друг другу. Как тенденции оба взгляда существовали в высшем руководстве еще со времени Хрущева, но как только они сталкивались в практической политике, побеждали догматики (жертвой которых стал и сам Хрущев). Сейчас, однако, речь идет не о столкновении двух тенденций, а о борьбе двух линий в политике, в которой на стороне догматиков стоит мертвая латынь — марксизм-ленинизм, а на стороне прагматиков — насущные интересы государства.

Прагматики — подлинные циники, для которых марксизм-ленинизм служит не для открытия каких-то абсолютных истин, а для прикрытия их повседневных действий. Другое их преимущество — они не рабы теории, которой они, собственно, и не знают, ибо не читали ни «Капитала» Маркса, ни «Диалектики природы» Энгельса, ни собрания сочинений Ленина. Весь их марксизм-ленинизм укладывается в школьный учебник обществоведения, который менялся каждый раз, когда менялась «генеральная линия». Пока прагматики учились управлять партией и государством, они все еще подчинялись вето, которое накладывали с позиций марксизма-ленинизма теоретики-догматики на всякую их творческую инициативу («реформы» Косыгина), но сейчас положение несколько меняется. Практики не могут не видеть, что догматические оковы Сусловых с их курсом на изоляцию СССР от внешнего мира тормозят успешное развертывание научно-технической революции, а их абсолютная нетерпимость ко всяким реформам еще более увеличивает технико-экономическую дистанцию между СССР и Западом. Ведь СССР - единственная индустриальная страна, которая экспортирует не промышленные изделия, а сырье и полуфабрикаты (блестящее исключение здесь — экспорт оружия).

Мы сейчас присутствуем при первых, правда, все еще робких признаках понимания прагматиками создавшегося положения. Но поскольку сама партия все-таки партия идеологическая, то прагматикам пришлось принять на первых порах определенные организационные меры для лишения патентованных идеологов их монопольного положения интерпретаторов марксизма-ленинизма. Иначе говоря, создать противовес ведущим идеологам (как это сделал Сталин, выдвинув Суслова в 1947 году в противовес Жданову, и Хрущев, выдвинув Ильичева в Противовес тому же Суслову в 1961 году). Суслов — крепкий идеологический орешек самого высокого сталинского класса. Говорят, что после свержения Хрущева ему предлагали пост первого секретаря ЦК, но он категорически отказался. Он не любит громких фанфар, внешних почестей и торжественных сцен. Он закулисных дел мастер. Он идеологический жрец самой богини — партии. Он оберцензор всей духовной продукции страны вот уже тридцать лет, в частности, постоянно подвергал цензуре импровизированные речи многословного Хрущева (поэтому его речи по радио расходились с официальным текстом в печати). Эту же роль он выполняет и при Брежневе. Для партийного руководителя нет большего грехопадения, чем нечаянно наговорить какую-нибудь антимарксистскую «ересь» (один раз Суслов поймал на такой «ереси» касательно «основ социализма» министра иностранных дел Молотова, за что Молотов получил выговор от ЦК, другой раз Ульбрихт поймал самого Суслова, приписавшего в постановлении ЦК антиленинскую цитату самому Ленину, за что Суслов... выгнал заведующего пропагандой ЦК Степакова). Поэтому теоретически беспомощным лидерам, в большинстве своем бывшим инженерам, в своих же интересах приходится прибегать к помощи сусловской цензуры. Однако и сам шеф-идеолог партии Суслов не блещет ни особенным талантом, ни большой эрудицией. Он — гениальный начетчик от марксизма. Этого вполне достаточно, чтобы он мог сказать - что можно и чего нельзя делать с точки зрения марксизма-ленинизма. В этом качестве он просто незаменим в аппарате ЦК. Поэтому, когда в ЦК четыре раза менялось высшее руководство и поголовно менялись все секретари ЦК, один лишь Суслов оставался бессменным. Нет у него и личной жизни — «все человеческое ему чуждо». Поэтому мы никогда не видели его на коллективных попойках вождей, даже у Сталина. За границу он ездит по необходимости, но детей своих туда не пускает (Суслов - Аллилуевой: «Мои дети сами не хотят ездить за границу»). Он — единственный аскет в партии, которая давно обуржуазилась. Он же и убийца творческой мысли в партии. Свою собственную узость, начетничество и творческое бесплодие он возвел в ранг партийного закона для всех теоретиков. Отсюда невероятная серость их писаний. Ежегодно выходят сотни книг, ежемесячно — тысячи журнальных «исследований», ежедневно — десятки тысяч газетных статей, посвященных «дальнейшему развитию марксизма-ленинизма», но нигде в них вы не найдете ни одной свежей мысли, ни одного оригинального вывода. Авторы, среди которых, несомненно, много талантливых людей, как бы соревнуясь между собою, в угоду Суслову, оспаривают друг у друга рекорды по части скуки и бездарности своих произведений. Это им удается на славу. Вот почему уход со сцены Суслова явился бы историческим событием, предвещающим начало новой эры духовного раскрепощения страны. Лишь уход Суслова сделал бы и самого Брежнева генсеком на деле. Похоже на то, что уже сейчас Суслову готовится смена. Это видно из того, что Брежнев начал создавать свой собственный идеологический аппарат из своих личных ставленников. Так, Брежнев назначил Тяжельникова начальником Отдела пропаганды ЦК КПСС, Зимянина - секретарем ЦК по вопросам идеологии (как противовес Суслову), Русакова — секретарем ЦК по социалистическим странам вместо су словца Катушева; Кириленко уже ряд лет курирует (как противовес Пономареву) компартии Запада; Черненко назначен секретарем ЦК и кандидатом в члены Политбюро по вопросам теории и практики партийного строительства (как противовес ставленнику Суслова — Капитонову) ; Афанасьева сделали главным редактором «Правды».

Вторым шагом Брежнева было неофициальное лишение Суслова его монопольного положения ведущего теоретика партии. Вышеупомянутые идеологические помощники Брежнева провозгласили самого генсека ведущим и единственным теоретиком партии, «продолжателем дела Ленина». Идеологический аппарат Суслова явно старался саботировать рождение новой легенды, за что брежневцы отомстили Суслову самым наглядным образом. Так, в день своего 75-летнего юбилея Суслов не только не получил ожидаемого им в третий раз отличия — звания Героя социалистического труда, но не получил даже высшего ордена страны — ордена Ленина (ему дали лишь второстепенный орден). Но это не все. Текст адресованного ему от имени ЦК, Верховного Совета и Совета Министров пять лет тому назад (в день его 70-летия) приветствия подвергли теперь значительным коррективам (ведь в таких случаях каждое слово взвешивается на микроскопических весах партийного протокола). Предыдущий текст начинался словами:«На протяжении всей своей деятельности, на всех, постах, партийной и государственной ра боты...'' Суслов отдает все свои силы служению коммунизму («Правда», 21.11.72). В приветствии к 75-летию Суслова это столь важное вступление целиком вычеркнуто. Тут Суслов стал жертвой не слабой памяти новых протоколистов ЦК, а их злопамятности. Но какая последовательность, граничащая с вызовом! То, что новые протоколисты Брежнева вычеркнули из приветствия Суслову, они уже внесли раньше в текст приветствия на имя Кириленко к его 70-летию («Правда», 8.9.76).

Вообще говоря, вокруг даты 70-летия Кириленко происходили некоторые события, свидетельствующие о том, что идеологический аппарат Суслова старался обойти эту дату без больших торжеств. 8 сентября 1976 года постановили наградить Кириленко орденом Ленина и присвоили ему звание Героя социалистического труда, однако никаких собраний по этому поводу не устраивали. Но странное дело — прошло пять недель, уже забыли о юбилее Кириленко, а Брежнев устраивает 14 октября торжественное заседание Политбюро, Секретариата ЦК к Президиума Верховного Совета по вручению наград и празднованию рождения Кириленко (заметим, что Кириленко был членом секретариата Днепропетровского обкома, когда там первым секретарем был Брежнев).

Вот как раз на этом торжественном акте и выяснилась его истинная цель — Кириленко превратил свой праздник в «коронацию» Брежнева в качестве нового «вождя партии и всех народов». Слово «вождь» после Сталина было табу. Оно, казалось, было изгнано навсегда из партийного лексикона. На его месте фигурировала формула «руководители партии и правительства» — как выражение духа «коллективного руководства». Теперь Кириленко впервые нарушил этот установившийся порядок. Он выдвинул новую доктрину: в лице Брежнева мы имеем не просто генсека, а нового вождя с «человеческим лицом»! Вот его слова: «Партия и народ любят тебя, Леонид Ильич, за твою человечность и сердечность, за твою мудрость и безграничную преданность ленинизму. Весь твой жизненный путь, твоя мудрость и талант дали тебе возможность собирать и воспитывать в себе такие драгоценные качества партийного и государственного деятеля, которые присущи только великому человеку нашего времени, вождю нашей партии и всех народов нашей Отчизны» («Правда», 15.10.76; выделено мною. — A.A.).

Казалось, что дан новый лозунг: «Брежнев — вождь партии и народов», каждое слово которого, как и при Сталине, должно стать законом в теории и практике советского государства. Но этого не случилось. К удивлению непосвященных, новый лозунг не привился. Видно, сусловцы этому воспротивились. Поэтому 18 декабря 1976 года, накануне празднования 70-летия Брежнева, в обращенном к нему приветствии от имени ЦК, Совета Министров и Верховного Совета, вопреки ожиданию, совершенно отсутствует формулировка Кириленко (о вожде партии и народов). Вместо этого в приветствии сказано, что он лишь «верный сын советского народа» и «выдающийся деятель партии». Даже «дальнейшее развитие марксизма-ленинизма» в его эру приписано не ему, Брежневу, а самой анонимной партии. Брежнев только внес сюда свой вклад. В казуистической форме эта идея выражена так: «Велик Ваш личный вклад в дальнейшее творческое развитие партией марксизма-ленинизма» (выделено мною. — A.A.).

Между тем из истории партии мы хорошо знаем, что «дальнейшее развитие марксизма-ленинизма» -прерогатива исключительно самого вождя (Ленин, Сталин, Хрущев). Почему же Брежнев, который, по свидетельству той же партийной пропаганды, превосходит по своим деяниям Сталина и Хрущева вместе взятых, лишен этой привилегии? Через год Академия наук СССР внесла полную ясность в вопрос, который казался неясным авторам приветствия Брежневу. Она наградила Брежнева Золотой медалью Карла Маркса — «за выдающийся вклад в развитие марксистско-ленинской теории, в научную разработку актуальных проблем развития социализма и всемирно-исторической борьбы за коммунистические идеалы» («Правда», 17.11.77). Вручая Брежневу медаль, президент Академии А.П.Александров заметил, что теоретический вклад Л.Брежнева в учение Маркса и Ленина не только выдающийся, но и «исключительный».

Едва ли Суслов, награжденный ранее этой же медалью как единственный теоретик партии, был в числе инициаторов награждения Брежнева. Красноречивое свидетельство тому — протокол церемонии вручения медали. На этой церемонии от ЦК присутствовали только личные ставленники генсека: кандидат в члены Политбюро, секретарь ЦК К.У.Черненко, секретарь ЦК по вопросам идеологии М.В.Зимянин, заведующий Отделом науки и учебных заведений С.Н.Трапезников. Таким образом, на торжествах «коронации» единоличного теоретика партии — Брежнева, — которым «Правда» посвятила почти всю первую полосу (снабдив ее большой фотографией участников с Брежневым в центре), «блистал своим отсутствием» Суслов, хотя по протоколу ему положено там участвовать (в числе прямых обязанностей Суслова — надзор за Академией наук СССР и всеми учреждениями гуманитарных наук). Отсутствовал и Пономарев, который считается вторым после Суслова теоретиком по вопросам международного коммунизма.

Кардинальные проблемы, по которым идут идеологические споры в партийном руководстве: как быть дальше с Хельсинки; какую позицию занять в отношении еврокоммунизма? Линия догматиков ясна и последовательна: Хельсинки они считают личной ошибкой Брежнева, а еврокоммунизм - изобретением западных империалистов. Прагматики, наоборот, видят в Хельсинки единственную возможность поставить на службу коммунизму материальные ресурсы и технологические знания Запада. Наиболее выпукло, цитатой из Ленина, эту точку зрения обосновал новый президент Академии наук СССР, близкий к Брежневу человек, А.Александров: «От раздавленного капитализма сыт не будешь. Нужно взять всю культуру, которую капитализм оставил, из нее построить социализм. Нужно взять всю науку, все знания, искусство. Без этого мы жизнь коммунистического общества строить не можем» (Ленин, ПСС, т. 38, стр. 55; см. статью А.Александрова в журнале «Коммунист», № 16, 1977, стр. 68).

Что же касается еврокоммунизма, то прагматики следуют здесь советам Ленина, которые он давал как раз западным коммунистам в «Детской болезни «левизны» в коммунизме». Эти советы показывают, что, живи Ленин сегодня, он сам был бы первым еврокоммунистом. Приведем только два из этих советов: 1) «Надо уметь пойти на все и всякие жертвы, даже — в случае необходимости — на всяческие уловки, хитрости, нелегальные приемы, умолчания, сокрытие правды» (Ленин, Соч., 3-е изд., т. XXV, стр. 119); 2) «Надо соединять строжайшую преданность идеям коммунизма с умением пойти на все необходимые практические компромиссы («Исторический компромисс» Берлингуэра! — A.A.), лавирования, соглашательства, зигзаги, отступления» (Ленин, там же, стр. 231).

В своем докладе к столетию со дня рождения В.И.Ленина Брежнев сказал, что «Детская болезнь...» — «подлинная энциклопедия стратегии и тактики мирового коммунистического движения» (Ленинским курсом, т. 2, 1970, стр. 560). Отказываясь на словах от пугающих формул «пролетарской революции» и «диктатуры пролетариата», лидеры компартий Италии, Франции, Испании не отказываются от главного и решающего — от идей коммунизма. Следуя советам Ленина, они лишь лавируют, хитрят, отступают, чтобы тем вернее достигнуть стратегической цели — захвата власти и установления диктатуры партии. Совершая Октябрьскую революцию, Ленин ни разу не говорил, что он хочет «ввести социализм» в России и установить «диктатуру партии», но усевшись крепко в седло власти, он объявил то и другое. Более того. Ленин даже допускал возможность прихода к власти и «мирным путем». Его лозунг «Вся власть Советам» (с апреля по июль 1917) и был рассчитан на приход к власти без восстания, через завоевание «парламентского» большинства в Советах. Восстание он поднял, когда это не удалось. Вот почему еврокоммунисты - более последовательные ленинцы, чем догматические сталинисты в Москве. Мне кажется, эту истину понял, после некоторых колебаний, и сам Брежнев. Вот его самое последнее рассуждение на этот счет: «Буржуазия — противник опытный. Она меняет тактику, маневрирует. Методами частичных реформ она пытается укрепить свои позиции, ослабить тягу масс к социализму. В этих условиях компартии стремятся усовершенствовать стратегию и тактику своей революционной борьбы. Они добиваются сплочения всех демократических сил в борьбе против господства монополий. В их теоретических установках в связи с этим есть интересные положения, хотя, наверное, не все можно считать до конца отработанным и бесспорным. Это и понятно: поиск есть поиск. Важно только, чтобы он шел в правильном направлении» («Коммунист» № 16, стр. 15; выделено мною. — A.A.).

Это есть условное признание новой стратегии и тактики европейских компартий, в отличие от бешеной кампании, которую ведут против нее сусловцы. Как раз после окончания торжеств в связи с 60-летием Октября Суслов и Пономарев созвали так называемую Международную научно-теоретическую конференцию в составе второстепенных представителей компартий. В своей вступительной речи Суслов заявил, что история «подтвердила мысль Ленина о неизбежности повторения в международном масштабе основных черт Октябрьской революции» («Правда», 11.11.77). То же самое повторил в своем докладе Пономарев: «Мы уверены, что жизнь подтверждает правильность коренных, неотъемлемых черт социалистической революции» (там же). Что это за «коренные, неотъемлемые черты», Пономарев объяснял многократно: насильственная революция для захвата власти, слом старой государственной машины и установление диктатуры пролетариата (см. его доклад «О столетии Парижской коммуны» — «Правда», 18.3.71). Разумеется, ни итальянцы, ни французы, ни тем более испанцы на пленарном заседании этой конференции слова не получили.

Как видим, для Суслова и Пономарева, в отличие от Брежнева, никаких «интересных положений» (да и каких-либо «поисков») у еврокоммунистов нет: Ленин уже все «нашел», и история целиком подтвердила верность и неприкосновенность советской модели социализма. В том же юбилейном номере «Коммуниста», в котором напечатан цитированный выше доклад Брежнева, председатель итальянской компартии Луиджи Лонго призвал на помощь еврокоммунистам Ленина, чтобы ответить Суслову и Пономареву: «Исторический опыт заставил нас осознать, насколько труден и сложен путь к социализму... В.И.Ленин, кстати, предвидел это: «Все нации придут к социализму, это неизбежно, но все придут не совсем одинаково... Нет ничего более убогого теоретически и более смешного практически, как «во имя исторического материализма» рисовать себе будущее в этом отношении одноцветной серой краской» (Ленин, ПСС, т. 30, стр. 123)». И Лонго делает вывод: «Очень ценный в любом случае советский опыт... мог служить ориентиром, но было бы очень трудно принять его за единственно воз можную модель» («Коммунист», № 16, 1977 г., стр. 103-104; выделено мною. — A.A.).

Примирительный тон Брежнева и непримиримые выпады против еврокоммунизма Суслова и Пономарева можно было бы принять за тактическую игру с заранее распределенными ролями, если бы расхождения касались частных вопросов текущей политики. Однако речь идет о коренных вопросах стратегии и тактики не только европейского, но и всего мирового коммунистического движения. В таких случаях в Кремле в прятки не играют. Идеологическое брожение в Кремле совпало с приближающимся концом брежневского руководства, что, в свою очередь, может привести к общему кризису всего политического руководства. Ни на минуту нельзя сомневаться, что борьба за пост генерального секретаря ЦК уже началась. Причем началась при руководящем участии самого Брежнева. На ноябрьском пленуме ЦК (1978) Л.Брежнев предложил принять два решения, которые имеют прямое отношение к урегулированию его политического наследства. Одно решение касается состояния всего так называемого «идеологического фронта» во главе с Сусловым. Создается впечатление, что «идеологический фронт» взят на прицел, чтобы готовить удар по его возглавителю. Мягкой по форме, но уничтожающей по содержанию была речь Л.Брежнева на этом пленуме как раз по вопросам идеологической работы партии. Инициатива постановки этого вопроса в таком широком объеме явно исходит от начальника «кабинета» Брежнева — Черненко, который давно старается сделать самого Брежнева единственным теоретиком партии, для чего необходимо, если не ликвидировать, то, по крайней мере, дезавуировать Суслова, как шефа-идеолога партии. Да и сам «стиль» постановки вопроса говорит о закулисных действиях «мастера писем» из низов, каким считают Черненко (на XXIII съезде в 1966 г., ссылаясь на «письма коммунистов», организованных Черненко, Брежнев предложил переименовать «Президиум ЦК» снова в «Политбюро ЦК»).

Послушаем Брежнева: «Не так давно на Политбюро были рассмотрены поступившие в ЦК КПСС письма, посвященные вопросам идеологической работы... Во многих письмах подчеркивается, что здесь, как и в каждом деле, требования растут, задачи усложняются, и достигнутый уровень уже недостаточен. А недоработки, отставание в идеологической работе могут нанести большой вред. Мне кажется, что можно согласиться с такой постановкой вопроса» («Правда», 28.XI.1978). Потом Брежнев подверг резкой критике не только идеологический аппарат партии, но и всю его текущую информационно-идеологическую продукцию: «Мы располагаем сильным, квалифицированным пропагандистским аппаратом. Но, к сожалению, аппарат этот не всегда используется эффективно. Ощущается недостаток принципиальных, крупных выступлений, затрагивающих назревшие проблемы хозяйственной и социальной жизни. Нередко газетным материалам, передачам по телевидению и радио не хватает убедительности и серьезных обобщений, они перегружены общими фразами, ничего не дающими ни уму, ни сердцу...» Критиковал Брежнев и международную тематику в советской пропаганде: «Пора сделать так, чтобы информация по международным делам была более оперативной, насыщенной конкретными фактами, а международные комментарии шли, как говорится, по горячим следам... Не повторение прописных истин, а глубокий, аргументированный анализ фактов международной жизни, — вот что нам нужно» (там же).

Чем вызвана эта критика против господствующей серой, нудной и всем надоевшей сусловской жвачки в области идеологии и информации? Брежнев дал ответ, который не может оспаривать здравомыслящий наблюдатель: «Советский человек сейчас, как никогда раньше, политически грамотен и активен. Он законно предъявляет высокие требования к средствам массовой информации» (там же).

Брежнев сообщил пленуму, что Политбюро создало специальную комиссию, чтобы исследовать все эти вопросы и предложить соответствующие решения. Все симптомы говорят за то, что эта комиссия создает организационные предпосылки для ликвидации монополии Суслова на идеологическом фронте.

Другое решение, которое предложил Брежнев пленуму ЦК, прямо касается назначения им своего «кронпринца». Здесь Л.Брежнев осрамил всех западных астрологов по кремлевским делам — все их расчеты и гадания насчет будущего наследника оказались беспочвенными. Л.Брежнев предложил перевести из кандидатов в члены Политбюро начальника своего «Внутреннего' кабинета», секретаря ЦК К.У.Черненко. По официальному протоколу он занял сейчас пятое место в иерархии Политбюро, а фактически — второе место после Брежнева. Если это будет зависеть от воли Брежнева, то его наследником и должен быть Черненко, который сделал беспрецедентный в истории партии взлет карьеры в столь короткий срок — за неполных три года он стал из личного секретаря Брежнева сначала секретарем ЦК, потом кандидатом в члены Политбюро, теперь членом Политбюро, все еще оставаясь секретарем Брежнева. Для такой стремительной карьеры, кроме помощи Брежнева (впрочем, помощь была взаимная) , надо было иметь нечто и свое личное — талант организатора, комбинатора, мастера власти плюс то, что на партийном языке называется «теоретической подкованностью». В отношении первых качеств он счастливо дополняет своего патрона, в отношении партийной теории он превосходит Суслова (это почувствует каждый, кто сравнит начетничество в произведениях Суслова с творческой жилкой в произведениях Черненко о партийном строительстве).

Однако все сказанное совсем не означает, что вопрос о наследнике Брежнева уже решен положительно и в один прекрасный день Черненко займет кресло генсека. Совсем нет. Остаток пути к вершине власти у Черненко более крутой и потому более опасный. В этом вина и самого Брежнева. Как раз резким и неожиданным выдвижением своего протеже на вторую роль после себя Брежнев провоцирует обойденных соперников Черненко — и законных претендентов на кремлевский трон — на интриги, подвохи и продолжение глухой борьбы не только против Черненко, но и против самого себя. Мне кажется, что первой жертвой этой борьбы и был Мазуров. Партийная элита прощает своим вождям все — высокомерие, оскорбление, жестокость, убийство, но не прощает выпадов против номенклатуры.

ЧАСТЬ II. ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА

НОВАЯ ФАЗА В ПОЛИТИКЕ ЭКСПАНСИИ КРЕМЛЯ

Советская политика экспансии вступила после Хрущева в новую фазу развития. Эта фаза связана со структурной передвижкой власти наверху в сторону сталинизма и непомерным усилением закулисного влияния советских милитаристов на общую политику Кремля. Логическим следствием этого была не только реабилитация Сталина как «великого полководца», но и ревизия «ревизионизма» XX съезда по вопросам ленинского учения о политической стратегии и тактике в международных делах. На этой основе вновь сформулированы старые цели и новые задачи. Мы хотим попытаться рассмотреть их, не претендуя ни на полноту анализа, ни на безапелляционность наших выводов.

Когда мы анализируем исходные позиции идеологии большевизма, нас не может не поразить одно парадоксальное явление: глобальная идеология, основанная на закостенелых догмах, и глобальная политическая стратегия ее осуществления, основанная на эластичных доктринах. Довольно распространенное мнение, что большевистская партия есть партия догматическая, базируется на этом кажущемся доминировании идеологии в действиях партии. Насколько ее идеологическая вера антинаучна и бескомпромиссна, настолько же ее политическая стратегия прагматична и динамична. Да, марксистская вера — первична, но ее назначение утилитарно: она должна служить практике. Ленин был прав, когда констатировал, что идеология марксизма служит большевикам для обоснования их политических доктрин в борьбе за власть. Поэтому все теории о партии и революции Ленина и его преемников пронизаны одной руководящей идеей: примат интересов власти над интересами чистоты догм. Вот почему власть — константная величина, а идеология — служанка власти. Неукротимое стремление к тотальному господству — это и есть, пользуясь терминологией Фрейда, социальное «либидо» большевизма. Поскольку большевизм поставил перед собой цель любой ценой и при любых условиях захватить политическую власть в России, объявив свою революцию социалистической, а власть — «диктатурой пролетариата», то Ленину пришлось поступить с Марксом так же, как Маркс в свое время поступил с Гегелем, — перевернуть Маркса с головы на ноги. Место всеопределяющей «материи» Маркса занял новый тип идеализма — разум человека с неограниченной «волей к власти», которым определяется и сама материя, место имманентных марксиситских законов революции — «субъективный фактор» (партия), которая (перескакивая через исторические этапы) может и должна перевернуть весь мир. Не объективная материя, а субъективная воля, — вот что определяет, по Ленину, направление и судьбы всемирно-исторического процесса. Так родился волюнтаристский большевизм, который подверг марксизм коренной ревизии слева в вопросах революции, но которым он предпочел прикрываться как фиговым листком.

Для соблюдения внешней преемственной связи с марксизмом Ленин сочинил теорию о новой эпохе империализма, при котором торжествует та же самая пролетарская революция, но марширует она не по Марксу, а против Маркса — с Востока на Запад. Так была обоснована доктрина о победе революции сначала в «слабом звене» империализма с тем, чтобы страна победившего социализма стала базой для прорыва и уничтожения всей цепи империализма. Вот почему Ленин с первых же дней захвата власти заявил, что историческая миссия советской России — создание «мировой советской республики» по образу и подобию самой советской России (В.И.Ленин, Соч., 3-е изд., т. XXIV, стр. 150).

Истинной веры в коммунизм как в социальное гармоничное общежитие человечества, при котором отмирает насилие, у советских коммунистов не было при Ленине — Сталине, как нет ее и после них. Поэтому большевики легко и без какой бы то ни было внутренней борьбы жертвовали чистотой своих идеологических риз, если этого требовали интересы власти. В истории советской диктатуры бывали кризисы, когда на карту ставилась судьба режима и его можно было спасти только путем идеологической капитуляции перед империализмом. Ленин, ни на минуту не колеблясь, шел на это (Брестский мир). Бывали такие соблазнительные международные ситуации, которыми можно было вопользоваться в интересах расширения зоны своего господства, но ценой идеологической капитуляции, — Сталин, не задумываясь, шел на это (пакт Риббентропа — Молотова). Точно так же поступил и Хрущев, когда ему показалось, что переворот, произведенный термоядерным оружием в военной технике, требует пересмотра не только военной, но и политической стратегии большевизма. Отсюда ревизия ленинизма на XX съезде. В интересах сохранения власти и расширения ее господства за пределы стран коммунизма, не рискуя самоубийственной атомной войной, Хрущев пожертвовал некоторыми компонентами ленинизма, которые до сих пор признавались священными.

Таким образом, доктрина мировой политической стратегии большевизма и ее инструмент — советская дипломатия — допускают и даже предписывают самые невероятные метаморфозы, если этого требуют интересы дела, но они никогда не упускают из виду главного — власти.

Если Запад (собственно, США) только за послевоенное время прошел через периоды пересмотра мировой политической стратегии — от «сдерживания» и «конфронтации» до нынешней «кооперации» с советским коммунизмом, - то Советский Союз знал и всегда знает лишь одну генеральную линию: конфронтацию. Конечно, советская конфронтация, как и до войны, проходит через разные формы и фазы (периоды вынужденных компромиссов, отступлений, «передышек»), но все это происходит в целях набирания новых и перегруппировки старых сил для подготовки нового наступления. Даже обороняющийся коммунизм насквозь агрессивен. «Миролюбивый коммунизм» - такое же противоестественное понятие, как жаркий лед или сухая вода. Дело здесь не в характере или иррациональном мышлении меняющихся лидеров Кремля, а в природе неменяющегося идеократического режима: историческая миссия этого режима, по Ленину, глобальна, а метод ее осуществления один — насилие.

Насилие, по Ленину, не «повивальная бабка» (как у Маркса), которая лишь помогает при родах старого общества, беременного революцией: насилие — единственное и ультимативное средство для организации самой революции. Поэтому Ленин глубоко убежден не только в закономерности перманентной идеологической конфронтации СССР с остальным миром, но и в необходимости, в конечном счете, военного решения вопроса «кто кого». Бесчисленны высказывания Ленина на этот счет и нелишне будет привести некоторые из них. В 1915 году в статье «О лозунге Соединенных штатов Европы», обосновывая свое знаменитое положение о возможности победы социализма в одной стране, Ленин тут же добавлял, что социализм в одной стране не самоцель, а средство для создания коммунистических Соединенных штатов мира. Он писал: «Соединенные штаты мира (а не Европы) являются той государственной формой объединения, которую мы связываем с социализмом, пока полная победа коммунизма не приведет к исчезновению всякого, в том числе и демократического государства» (т.XVIII, 3-е изд., стр. 232).

Однако в силу закона неравномерного экономического и политического развития разных стран при империализме, социализм первоначально может победить в одной стране, но Ленин убежден, что «победивший пролетариат этой страны,...организовав у себя социалистическое производство, встал бы против остального капиталистического мира... поднимая восстания... выступая в случае необходимости даже с военной силой против их эксплуататорских классов и их государств» (т. XVIII, 3-е изд., стр. 233).

Это было до захвата власти большевиками. В докладе же на VII съезде партии (1918) Ленин провозгласил как законы, во-первых, невозможность длительного модус вивенди между коммунистической Россией и Западом (тогда модного слова «сосуществование» еще не было), во-вторых — императивную задачу большевиков распространить и утвердить свой коммунизм во всем мире. Вот его слова: «Международный империализм... ни в коем случае, ни при каких условиях не мог бы ужиться рядом с Советской республикой. Тут конфликт является неизбежным. Здесь величайшая историческая проблема: необходимость решить задачи международные, необходимость вызвать международную революцию, проделать этот переход от нашей революции, как узко национальной, к мировой» (т. XXII, 3-е изд., стр. 17).

Когда же Советская Россия приступит к выполнению этой своей исторической миссии? На собрании партийных секретарей Москвы в ноябре 1920 года Ленин дал ответ, ясность которого не уступает его циничности: «Как только мы будем сильны настолько, чтобы сразить весь капитализм, мы немедленно схватим его за шиворот» (т. XXV, 3-е изд., стр. 500).

Ленин до конца дней остался верным своему новому «марксистскому открытию» о том,что: войны при империализме фатально неизбежны; 2) войны — источник революции; 3) историческая миссия СССР - организация мировой революции. Поэтому Ленин строил свою политическую стратегию не только на подготовке СССР к новой войне, но и на разжигании войн между чужими государствами. Ленин учил своих последователей: «Надо уметь поставить свои силы так, чтобы они (иностранные государства. — A.A.) передрались между собою, так как всегда, когда два вора дерутся, честный человек от этого выигрывает». Короче: «практическая задача коммунистической политики есть задача использования этой вражды, стравливая их друг с другом» (т. XXV, 3-е изд., стр. 500, 502).

Поэтому стратегия Ленина абсолютно не допускает возможности заключения договора о разоружении между советской Россией и западными странами, ибо, с одной стороны, разоруженная Россия была бы лишена возможности оказать военную поддержку революциям в других странах, а с другой, -войны между этими разоруженными странами, как источник революций, автоматически отпали бы из-за разоружения. Вот почему Ленин внес в Программу партии 1919г. специальный пункт, в котором сказано: «Лозунги пацифизма, международного разоружения являются не только реакционной утопией, но и прямым обманом трудящихся» (КПСС в резол., 1954,ч. I, стр. 412).

Когда Ленину указывали на скользкость и политическую уязвимость теории «война как источник революции», он ссылался на Энгельса: «В отличие от людей, которые искажают марксизм... что на почве разрухи социализма не может быть, Энгельс понимал превосходно, что война всякая, даже во всяком передовом обществе, создает не только разруху, одичание, мучения, бедствия в массах»; «он говорил, что это будет: «либо победа рабочего класса, либо создание условий, делающих эту победу возможной и необходимой» (VII съезд РКП (б), стенографический отчет, 1962, стр. 140).

Обращаясь к другим странам, Ленин особенно настойчиво подчеркивал, что «большевизм годится как образец тактики для всех» (т. XXIII» 3-е изд., стр. 386) и что советский опыт диктатуры пролетариата «показывает всем странам... весьма существенное, из их неизбежного и недалекого будущего... Отсюда международное значение советской власти, а также основ большевистской теории и тактики» (т. XXV, 3-е изд., стр. 171-172).

Ленинская концепция международных отношений была идеологическим кредо и программой действий до тех пор, пока Хрущев не внес в нее собственный вклад на XX съезде (1956). Этот вклад Хрущева Пекин оценил как самую злокачественную «ревизию» ленинизма. Однако в своем «ревизионизме» Хрущев руководствовался весьма трезвыми мотивами: появление термоядерного оружия повелительно диктовало пересмотр ленинского учения о войне как источнике революции. Новая термоядерная война не может быть «продолжением политики другими средствами», ее итогом будет не мировая революция, а мировая катастрофа. Даже локальные войны с применением обычного оружия, в которых задеты интересы атомных держав, превратятся в одну общую войну. Поэтому XX съезд решил, что «фатальной неизбежности войн нет», война — не источник революции (XXII съезд) и что альтернативой войне является «мирное сосуществование». Отсюда были сделаны выводы и в отношении ряда ведущих основ доктрины Ленина о мировой пролетарской революции, о диктатуре пролетариата, о путях к власти и о формах социализма (коммунисты к власти могут прийти не только через восстание, но и через завоевание парламентского большинства, советская модель социализма необязательна для других стран и т.д.).

Послехрущевское руководство стало на путь ревизии «ревизионизма» XX съезда, не отказываясь от выгод созданного им психологического климата в мире. К ревизии решений XX съезда коллективное руководство пришло не сразу, далеко не добровольно и, по всей вероятности, не единодушно. Решающее влияние здесь оказал советский генералитет. В той же мере, в какой росли центробежные силы в коммунистическом лагере, обязанном своим возникновением либо прямой военной помощи Советской армии, либо военно-материальной помощи советского правительства, советская военная клика усилила свое давление на партийное руководство с целью легализации права армии на вооруженную интервенцию в тех случаях, когда тот или иной сателлит проявляет нелояльность к «пролетарскому интернационализму» (то есть советской гегемонии) или становится на «другой путь социализма», нежели советский.

Аргументов в пользу этого требования у генералитета было более чем достаточно. Антисоветская революция в Венгрии осенью 1956 года; неудавшийся, но угрожающий польский «октябрь» того же года; открытый идеологический и политический разрыв Пекина с Москвой (внешним поводом которого послужил «ревизионизм» того же XX съезда); «нейтралитет» коммунистической Кореи и Вьетнама в конфликте между Москвой и Пекином, несмотря на превосходящую, по сравнению с китайской, материальную и военно-техническую помощь им со стороны СССР; измена Албании в пользу Китая; вызывающая демонстрация своей самостоятельности со стороны Румынии; подчеркивание Кубой полной независимости от СССР, хотя своим существованием она обязана именно экономической помощи и военно-политическому покровительству СССР; невозвращение Югославии в советский блок, несмотря на официальное признание советской стороной правомерности ее формы социализма и неправоты Сталина в конфликте с Тито; наконец, переворот Дубчека в Чехословакии (выбор им социализма с «человеческим лицом») — все эти события показали, что легализация на XX съезде иных путей к социализму, кроме ленинского, советского, была катастрофическим просчетом в «союзнической» стратегии Кремля.

Правда, этот курс был рассчитан на установление гармонии внутри коммунистического лагеря, но он достиг прямо противоположных результатов. Руководство СССР потеряло свой морально-политический авторитет в Азии и чувствительно поколебало основы советской империи в Европе. Раньше политического руководства контуры образовавшейся опасности заметило военное руководство СССР, которое Сталин учил думать не формулами догматической болтовни, а материальными категориями военной стратегии. Чашу терпения советского генералитета переполнила Чехословакия. Под его прямым давлением Политбюро (после вероятного колебания и безуспешных попыток заключить компромисс с Дубчеком) решило оккупировать Чехословакию и одновременно провозгласило: выход из советского блока любого восточноевропейского государства автоматически вызовет военную интервенцию СССР. Это заявление Кремля было сформулировано языком коммунистического жаргона о «помощи братьям» по долгу «пролетарского интернационализма». , На Западе это заявление было названо «доктриной Брежнева», хотя ничего нового, специфически брежневского в нем нет. Военная клика и Политбюро просто восстановили в своих правах ленинскую доктрину об обязательности советского пути для всех стран, столь опрометчиво пересмотренную XX съездом. Но самое главное и опасное для дела мира не в этой «доктрине Брежнева» (как бы бесчеловечны ни были выводы из нее для народов Восточной Европы), а в другом факте, который удивительным образом ускользнул от внимания даже всезнающих «кремленологов»: Кремль реабилитировал учение Ленина и о неизбежности войн и о том, что войны - источник революции. Даже в атомную эпоху возможны войны без применения стратегического атомного оружия — ограниченные локальные войны.

На XXII съезде (1961) советский министр обороны маршал Малиновский в полном согласии с тогдашней политической стратегией Кремля отвергал концепцию «ограниченных войн» на том основании, что «в современных условиях любой вооруженный конфликт неизбежно перерастет во всеобщую ракетно-ядерную войну» (XXII съезд КПСС. Стенографический отчет, 1961, стр. 112—113). Теперь советские военные и политические лидеры так не думают. Правда, советские военные теоретики из генералов и маршалов во главе с Соколовским еще во время Хрущева не разделяли этой официальной точки зрения о неизбежном перерастании любого конфликта во всеобщую войну. Они говорили только об «опасности такого перерастания, если в ограниченной войне будет применено тактическое ядерное оружие» («Военная стратегия», под ред. маршала Соколовского, 1963, стр. 96). Однако и они продолжали говорить, что американская концепция «ограниченных войн» представляет собою «авантюристический расчет американских империалистов», но в издании «Военной стратегии» 1968 года этот пассаж начисто вычеркнули. Какой же тут «авантюризм», если сам СССР безнаказанно, без развязывания мировой войны участвовал или участвует прямо или косвенно, с огнем или без применения огня в ряде «ограниченных войн» или «вооруженных конфликтов» (2-я оккупация ЧССР; оккупация Венгрии; вооруженный конфликт на советско-китайской границе; косвенное участие в войнах во Вьетнаме и на Ближнем Востоке). Что же касается Запада, то маршал Гречко констатирует, что «уже после окончания второй мировой войны империалисты развязали более трех десятков «малых» войн (кавычки Гречко. - A.A.), осуществили сотни вооруженных акций во многих районах земного шара» без того, чтобы они переросли в мировую атомную войну («Правда», 23.2.71). Мораль отсюда ясна — то, что позволяют себе «империалисты», нам сам ленинский бог велел. Отсюда и ревизия решений XXII съезда о том, что «любой вооруженный конфликт неизбежно перерастает во всеобщую ракетно-ядерную войну». Таким образом, доктрины американских военных мыслителей об «ограниченных войнах», против которых так решительно выступало хрущевское руководство, нынешнее военное и политическое руководство признало правомерными. Американские военные ученые (Тэйлор, Киссинджер, Броди), по иронии судьбы, внесли свой вклад в дело реабилитации учения Ленина о возможности или неизбежности войн, хотя бы ограниченных (даже с применением тактического атомного оружия), без того, чтобы была развязана мировая атомная война.

Для формулирования целей и задач новой фазы советской политической стратегии эти факты имели выдающееся значение. Стало очевидным, что невозможно анализировать советскую политическую стратегию, без учета советской военной стратегии и доктрины. Теперь все яснее становится, что направления, темпы, приоритеты и география советской политической стратегии диктуются интересами советской военной стратегии. Что самое поразительное и беспрецедентное в истории коммунистической диктатуры в СССР - это то, что военная стратегия отныне разрабатывается не политиками, как это было при Ленине, Сталине и Хрущеве, а генералами. Мы имеем на этот счет свидетельство из первых рук. Видный советский военный теоретик профессор М.Скирдо, в книге, выпущенной в 1970 году в качестве учебника издательством Министерства обороны СССР, пишет: «Важнейшей функцией военного руководства, его органов является разработка и осуществление стратегических планов войны, умелое руководство вооруженным силами и деятельностью всего народа, использование всех возможностей для достижения политических целей войны» (М.П.Скирдо, «Народ, армия, полководец», 1970, Военное издательство Министерства обороны СССР, стр. 150). Автор только теоретически признает, что директивная роль принадлежит политическому руководству, делая несвойственное большевизму противопоставление политического руководства стратегическому: «Политическое руководство указывает стратегическому руководству, где и как должны быть использованы вооруженные силы, чтобы добиться намеченных военно-политических целей. Но при этом и в современных условиях сохраняется определенная самостоятельность высшего военного руководства...» (там же, стр. 104).

Это уже совершенно ново. Это результат веяний нового времени. Еще до войны, когда начальника Генерального штаба Красной Армии маршала Шапошникова попросили прочесть в Академии курс лекций по стратегии, он благоразумно отказался от этого ссылкой на то, что вопросы стратегии входят в прерогативы тогда еще не «генералиссимуса» Сталина. Сейчас обозначилась другая тенденция: военная стратегия становится не только компетенцией высшего военного руководства, но она еще имеет все шансы превратиться из былой служанки в повелительницу советской политической стратегии.

Советский генералитет не далек от того, чтобы перефразировать известную формулу Пуанкаре: мировая политическая стратегия слишком серьезная вещь, чтобы ее можно было доверить «замполитам» из Политбюро. Свой курс на милитаризацию советской внешней политики руководители и теоретики советского высшего военного руководства оправдывают одним тезисом, который присутствует во всех их писаниях и который они считают аксиомой: Америка замышляет атомную войну против СССР. Военное руководство выдвинуло теорию, согласно которой между успехами коммунизма в СССР и ростом опасности нападения на СССР существует прямая органическая связь — чем больше преуспевает коммунизм, тем яростнее наступает враг. Чтобы придать этой теории больше веса, маршал Гречко призвал на помощь Ленина: «Ильич прозорливо предупредил: «Чем мы больше побеждаем, тем больше капиталистические эксплуататоры учатся объединяться и переходить в более решительные наступления» («Правда», 23.2.71). То же самое, почти в таких же выражениях Сталин говорил на февральско-мартовском пленуме ЦК в 1937 году о связи между успехами социализма в СССР и активизацией его внутренних врагов: чем больше успехи социализма, тем яростней контрнаступление внутренних врагов. Какой он отсюда сделал вывод, хорошо известно: СССР погрузился в беспримерную в истории инквизицию, названную народом «ежовщиной».

Какой вывод сделал Гречко из своей теории в международном масштабе, мы не знаем, но вывод Кремля может быть сформулирован так: советская политическая стратегия должна опираться на принцип превосходства советских вооруженных сил над силами США. Если вообще существует какая-либо «доктрина Брежнева», то именно «доктрина превосходства советских вооруженных сил». Сам Брежнев сформулировал эту доктрину довольно осторожно, заявив, что «на любые попытки с чьей-либо стороны обеспечить себе военное превосходство над СССР мы ответим должным увеличением военной мощи» («Правда», 23.2.71). Но вышецитированный советский военный теоретик выражается на этот счет яснее. Он пишет, что «решающее значение ныне приобретают не потенциальные экономические возможности государств, которые можно привести в действие в ходе войны, а соотношение тех сил и средств, которыми вступившие в борьбу стороны располагали еще до начала военных действий» (М.Скирдо, цит. соч., стр. 97). «Главное, решающее состоит в том, какая сторона сумеет добиться перевеса своих сил над силами противника» (там же, стр. 99). Автор добавляет, что политическое руководство должно «учитывать соотношение своих сил и сил противника и добиваться его изменения в свою пользу» (там же, стр. 113), «обеспечения военно-технического превосходства над противником» (там же, стр. 126). Маршал Гречко на XXIV съезде уже официально провозгласил «доктрину превосходства советских сил» в следующих словах: «Советский Союз способен на силу ответить превосхо дящей силой» («Правда», 3.4.71).

Если советская военная доктрина такова, то вывод не вызывает сомнения: советская военная стратегия основана на принципе превосходства сил.

Интересы и задачи этой военно-политической стратегии потребовали пересмотра идеологических и тактических установок XX съезда. Начали с интерпретации пресловутого «сосуществования». Вспомним, что говорилось в решении XX съезда о «сосуществовании», а потом интерпретацию, данную Брежневым этому тезису на XXIII съезде (1966). В резолюции XX съезда сказано: «Генеральной линией внешней политики Советского Союза был и остается ленинский принцип мирного сосуществования государств с различным социальным строем» (XX съезд КПСС. Стенографический отчет, 1961, ч. II, стр.413). Этой формулы теперь вы нигде не встретите в советской печати. Она молчаливо признана антиленинской (не без влияния Пекина). «Генеральная линия» отныне — не «сосуществование», а борьба за интересы коммунизма в национальном, континентальном и межконтинентальнм масштабе. «Сосуществование» из лексикона советских генералов исчезло и перекочевало в ведомство Громыко. Но и там его толкуют уже по-новому, по-брежневски. Вот интерпретация генсека: «Советский Союз рассматривает сосуществование государств как форму классовой борьбы между социализмом и капитализмом» (Материалы XXIII съезда КПСС, доклад Брежнева, 1966,стр. 29).

Вывод XX съезда о том, что «войны не неизбежны», отпадает по той простой причине, о которой ясным военным языком сказано в упомянутой книге Министерства обороны СССР: «Коммунисты поддерживали и будут поддерживать войны в защиту социалистических завоеваний, справедливые национально-освободительные войны, восстания народов против империалистического гнета... В своей справедливой войне против внутренней и международной реакции... народы всегда встречают поддержку Советского Союза» (М.Скирдо, цит. соч., стр. 27). Кремль восстановил в своих правах не только учение Ленина о войнах как источнике революции, но и всю доктрину Ленина о путях и методах осуществления революции и о формах и методах строительства социализма, которая подверглась ревизии на XX съезде. Если на XX съезде было решено, что могут быть «разные формы» социализма и что коммунистические партии в капиталистических странах могут прийти к власти не только через вооруженное восстание, но и через парламент, перетянув на свою сторону большинство избирателей, а некоторые влиятельные компартии на Западе (итальянская, французская) даже говорят о сохранении парламента и многопартийной системы вместо «диктатуры пролетариата», то нынешнее руководство КПСС от всего этого отказывается. Оно и в этих вопросах вернулось к исходным позициям ленинизма. Выступая с докладом о столетии со дня рождения Ленина, Брежнев сказал: «Исторический опыт (т.е. опыт Венгрии и Чехословакии. - A.A.) со всей ясностью подтвердил мысль Ленина о том, что особенности в развитии стран социализма «могут касаться только не самого главного» и что такие «особенности», как социалистическая революция, диктатура пролетариата» и монополия власти коммунистов обязательны, по Ленину, для всех («Правда», 22.4.70). В докладе «О столетии Парижской коммуны» (17.3.71) Политбюро устами секретаря ЦК Б.Пономарева повторило это заявление Брежнева: «Ленинские оценки роли Коммуны сохранили свою свежесть и актуальность в наше время», а именно: 1) «необходимость диктатуры пролетариата для победы социалистической революции»; 2) «необходимость слома буржуазной государственной машины, замены ее новым пролетарским государством»; 3) «факты вновь и вновь подтверждают ленинскую мысль, что правящий класс... никогда добровольно не уйдет со сцены и не откажется от власти» («Правда», 18.3.71). То есть — парламентский путь к власти для коммунистов отпадает.

Политбюро убеждено, что мир находится накануне неизбежной мировой революции. Она неизбежна, по мнению Кремля, потому, что: 1) для нее уже созрели условия и сложились объективные предпосылки в западных странах; 2) СССР будет оказывать ей максимальную помощь.

Пономарев, который считается главным экспертом ЦК по вопросам международного коммунизма, по поводу первого пункта сказал: «Объективные предпосылки для перехода к социализму в основных центрах капиталистической системы давно сложились... В ряде стран несоциалистической зоны обстановка такова, что накопленного годами и десятилетиями горючего материала достаточно, чтобы прорвать оболочку капиталистического господства», и предупреждающе добавил: «Все зависит от умения использовать имеющиеся возможности» (“Правда», 18.3.71). В отношении второго пункта мы имеем не менее авторитетные заявления секретарей ЦК. Так, выступая по поручению Политбюро с докладом о Ленине, секретарь ЦК И.Капитонов сказал: «Наша партия была и остается верной завету Ленина — делать «максимум осуществимого в родной стране для развития, поддержки, пробуждения революции во всех странах» («Правда», 123.4.69). Это же повторил сам генеральный секретарь Брежнев, выступая на торжествах, посвященных 100-летию со дня рождения Ленина: «Да, Ленин родился в России, но российскую революцию он никогда не представлял себе иначе, как составную часть и фактор революции мировой» («Правда», 22.4.70). Пономарев, как бы комментируя обоих своих коллег, дополнил: «Международные условия для борьбы за социализм во всемирном масштабе сейчас более благоприятны, поскольку интернациональный пролетариат теперь располагает такой могучей силой, как мировое социалистическое содружество» («Правда», 18.3.71).

Таким образом, новая фаза в советской политической стратегии характеризуется полнейшей ревизией решений XX съезда, возвратом к ленинским доктринам революционной экспансии, констатацией наличия сегодня созревших условий для мировой революции и подчеркиванием готовности СССР сделать «максимум возможного» для ее поддержки. Мы сейчас проходим через тот этап в мировой политике, когда явно обозначились две противоположные тенденции двух сверхдержав — в то время как Америка склонна к сужению своей активности в глобальном масштабе, СССР стремится к расширению сфер своего присутствия во всех частях мира; в то время как Америка предлагает «кооперацию вместо конфронтации», СССР проповедует «справедливые войны» и восстания в тылу Запада и в третьем мире; в то время как Америка начала в военной стратегии переход от «превосходства сил» к «балансу сил», от «массированного ответного удара» (а потом «гибкого реагирования») к теперешней стратегии «достаточной термоядерной мощи» для «реалистического устрашения», — СССР держит курс на «превосходство сил».

Министр обороны США Лэйрд сказал, что Америка не хочет играть роль «мирового полицейского», однако политическая природа тоже не терпит пустоты — откуда будет уходить Америка, туда будут приходить СССР и Китай. Они, конечно, будут приходить и туда, где Америка вообще не бывала. На то коммунистическая стратегия и глобальна.

Без старческого упрямства Сталина, без авантюристической импровизации Хрущева, без показной саморекламы своей истинной мощи Кремль ведет двойную игру - в пропаганде и открытой дипломатии он проповедует мир на земле, а в своей мировой революционной политике и закулисной дипломатии он плетет сеть конспирации в тылу свободного мира и интриги в лагере его оборонительной коалиции. При этом он не играет ва-банк, а действует наверняка, не выступает одновременно против всех врагов, а по очереди, с таким расчетом, чтобы действовать против врага № 1 в союзе с врагом № 2, против врага № 2 в союзе с врагом № 3. Таково одно из требований ленинского тактического искусства. Успешность такой тактики Сталин блестяще продемонстрировал внутри страны против разных партийных оппозиций, вне страны — во время второй мировой войны. Кремль имеет точно разработанную концепцию того, чего он хочет во всех странах вместе и в каждой стране в отдельности. Он имеет и обоснованную доктрину, как это осуществить. В основе этой доктрины лежат две идеи Ленина: идея о «слабом звене» и идея об «особом звене». Для Ленина мировой капитализм эпохи империализма — это единая цепь, состоящая из ряда национальных звеньев. Сразу разорвать всю цепь невозможно никакой революцией, поэтому надо сначала взорвать «слабое звено», чтобы потом разложить всю цепь звено за звеном. Идея «особого звена» возникла после захвата власти и она сводится к тому, что «надо уметь найти в каждый особый момент то особое звено цепи, за которое надо всеми силами ухватиться, чтобы удержать всю цепь и подготовить прочно переход к следующему звену» (Ленин, ПСС, т. 36, стр. 205). Идеи «слабого звена» и «особого звена» Кремль применяет не только к революциям, но и для разложения коалиции своих потенциальных врагов.

Проиллюстрируем сказанное на двух показательных примерах.

«Слабым звеном» в НАТО Кремль считал Францию — не только из-за большой антиамериканской французской компартии, но из-за живучести старомодного национализма французов и своеволия генерала де Голля. Хрущев в свое время, подогревая французский национализм и честолюбие генерала, говорил, что Франция — великая нация, но, чтобы стать великой мировой державой, ей надо перестать быть сателлитом Америки. Конечно, Франция не вышла из Атлантического военного союза, чтобы угодить Москве, но в политике важны не мотивы, а последствия. Однако Франция, будучи «слабым звеном», все же не являлась «особым звеном», ухватившись за которое, можно разложить всю цепь атлантической коалиции в Европе. «Особым звеном» в глазах Кремля — в силу экономического потенциала, технического уровня, людских резервов и стратегического положения в сердце Европы — является Федеративная Республика Германия. Смена правительства в Германии (с переориентацией немецкой и восточной политики) сделала из этого важнейшего европейского союзника НАТО объект наиболее далеко идущих вожделений Кремля. Только эта Германия, покинувшая Атлантический военный союз, по примеру Франции, открыла бы шлюзы коммунистическому наводнению вплоть до Ламанша. В Кремле хорошо знают, что такая перспектива в нынешних условиях почти невероятна, но ее не считают безнадежной в будущем. Потому что в Кремле также хорошо учитывают, что почти нет такой цены (конечно, кроме потери свободы), которую немцы не заплатили бы за нормализацию внутригерманских отношений в настоящем (открытие границ, ликвидация Стены) и за создание условий воссоединения обеих Германий в будущем. А все это зависит исключительно от Москвы.

Отсюда переориентация боннской восточной политики при новом социал-либеральном правительстве. Какой бы спорной ни была такая переориентация даже среди самих немцев, для ее беспристрастной оценки нам недостает знания, во-первых, ее «внутренней концепции» (если, конечно, таковая есть), а во-вторых, - ее «границ». Она таит в себе и преимущества и опасности для обеих сторон (последние не столько для СССР, сколько для Германии) ; весь вопрос в том, кто наилучшим образом воспользуется своими преимуществами для достижения поставленной цели. Намерение Кремля более чем очевидно — шаг за шагом вести свою германскую политику в том направлении, в конце которого европейское «особое звено» НАТО окажется оторванным от него, если не юридически, то фактически. Нельзя говорить об иррационализме такой политики Кремля, ибо платежеспособность Москвы почти не ограничена, вплоть до обещания воссоединения Германии.

С немецкой политикой Москвы тесно связана и ее общеевропейская политика. В последние годы созыв общеевропейского совещания по вопросам «безопасности и сотрудничества» стал как бы идефиксом Кремля. Культивируя чувство «общеевропейского сообщества» в противовес чувству «атлантического сообщества» народов, апеллируя к некому «общеевропейскому патриотизму», Москва как бы воскресила лозунг де Голля: за Европу от Атлантики до Урала. Но ее цели другие, чем у де Голля: вбить клин между Европой и Америкой, создать ложное чувство зависимости безопасности Европы от самих европейских народов, ввести через черный вход в семью европейских народов своего незаконнорожденного ребенка — Германскую Демократическую Республику, предупредить дальнейшую экономическую и политическую интеграцию стран Европейского экономического сообщества, создать даже какой-то вид общеевропейской «унии», чтобы найти организационную форму для легализации своей роли гегемона Европы. Для осуществления этих целей Кремль выдвигает странный в его устах лозунг: «Нет — расколу, да — единству Европы» («Правда», 23.3.71, статья Ю.Жукова). Странным я называю этот лозунг Кремля потому, что как теория о непримиримом, антагонистическом расколе Европы на два лагеря (на лагерь социализма и лагерь капитализма), так и практика возведения против свободной Европы «железного занавеса» принадлежат именно Кремлю.

Из внеевропейских объектов советской экспансии надо указать на два района, где СССР, применяя один и тот же метод, преследует разные цели - Индокитай и Ближний Восток. Там и здесь главный метод экспансии — поставки советского оружия, но советская цель в Индокитае — недопущение гегемонии Китая и максимальное обеспечение собственного влияния, цель же на Ближнем Востоке — далеко идущая: это превращение военно-конъюнктурной зависимости Египта, Сирии, Ирака от СССР в длительную и прочную государственно-политическую зависимость. Для достижения как первой, так и второй цели нужно, чтобы в этих районах продолжалась война или состояние, близкое к ней. Поэтому, например, Кремль предпочитает присутствие американцев во Вьетнаме победе Северного Вьетнама при помощи Китая. То же самое и в отношении Ближнего Востока. Едва ли СССР заинтересован в данных условиях в развязывании новой израильско-арабской войны, но он еще менее заинтересован в длительном и прочном мире в этом районе. Вряд ли заинтересован он и в уничтожении государства Израиль (ведь тогда отпадает причина присутствия здесь СССР). Интересам советской политической стратегии больше отвечает ситуация «ни войны, ни мира» между Израилем и арабами. Кремлевские стратеги хорошо и до сих пор успешно пользуются другим фактором — ограниченностью возможностей Белого дома для свободного маневрирования в израильско-арабском конфликте. Трагедия заключается в том, что ни арабы, ни израильтяне не хотят «видеть за лесом деревьев». Наследственные черты юго-восточного темперамента — взрывчатость эмоций и злопамятность — делают их близорукими перед чудовищной опасностью, которая одинаково нависла над обоими народами, — перед советским коммунистическим империализмом. Смертельно опасными для Израиля окружающие арабские страны будут лишь тогда, когда они станут сателлитами СССР. Кремль держит курс на это. Если Советскому Союзу это удастся, тогда вообще отпадает израильско-арабская проблема — на большевизированном Ближнем Востоке водворится такой же «межнациональный мир», как в самом Советском Союзе.

Важное место в советской политической стратегии занимает вопрос разоружения или ограничения ракетно-ядерного потенциала. Оставим в стороне сложный комплекс специальных технических проблем, связанных с разными видами оружия, определением понятия наступательного и оборонительного, стратегического и тактического атомного оружия или значением американских баз в Европе и т.д. Лучше поставить другой вопрос - есть ли единый ключ к пониманию советской тактики на конференциях по разоружению и ограничению вооружения? Ответить на это трудно, ибо советская политика в данном вопросе находится как бы в заколдованном кругу из-за ряда противоборствующих факторов. Есть факторы, убедительно говорящие за разоружение и ограничение вооружения, с внутренней точки зрения, но есть факторы, столь же убедительно говорящие против — с точки зрения международной. Руководство Кремля находится между молотом и наковальней - между продолжающимся кризисом недопроизводства сельского хозяйства, низкой рентабельностью промышленности (кроме всего прочего, из-за недостатка капиталовложений для ускорения и расширения научно-технической революции), малой производительностью труда, с одной стороны, и между растущим требованием народа поднять его скандально низкий уровень жизни - с другой; между максимальной нагрузкой дня рабочего и минимальным его вознаграждением; между изобилием товаров в сводках Госплана и все еще длинными очередями у магазинов ширпотреба. В этих условиях партийное руководство нуждается в переброске части огромных средств из военной индустрии в гражданское хозяйство. Поэтому СССР нуждается, казалось бы, больше, чем Америка, в успехе переговоров, хотя бы об ограничении фантастически дорогостоящего стратегического оружия (СОЛТ).

Но тут у СССР есть две проблемы, которые в менее острой форме существуют и у США. Одна проблема — коммунистический Китай. Если война между коммунистическим СССР и капиталистическими США зависит исключительно только от самого СССР, то война между коммунистическим СССР и коммунистическим Китаем зависит от Китая и в перспективе более чем вероятна. Но будущий Китай — это грозная ракетно-ядерная держава с неисчерпаемыми человеческими ресурсами. Другая проблема — неподатливый советский генералитет с его доктриной «превосходства советских вооруженных сил». СССР может выйти из этого заколдованного круга и начать действительные переговоры при двух условиях: при полном «разоружении» советских милитаристов и при привлечении Китая к переговорам о разоружении и ограничении вооружений. То и другое невозможно в нынешних условиях. Чтобы взять под контроль советских милитаристов, СССР нужно сильное и целеустремленное политическое руководство — его сейчас нет; чтобы привлечь Китай — нужно примирение между СССР и Китаем, что сейчас тоже исключено.

Есть еще одно препятствие к успешному завершению переговоров и по разоружению, и по ограничению ракетно-ядерного оружия - это фактор времени. Эти переговоры должны продолжаться вообще до тех пор, пока СССР не добьется окончательного решения задачи «превосходства советских сил». В этом вопросе между партийным и военным руководством, по всей видимости, нет особых разногласий. Чем раньше Кремль решит эту задачу, тем больше шансов на заключение соглашения.

Существенных успехов добились пропагандисты советской идеологической экспансии, правда, не среди мирового пролетариата, а среди мировой буржуазии. Несмотря на периодически повторяющиеся доказательства агрессивности советского империализма вовне и все возрастающую свирепость тиранической системы внутри страны, западные либералы все еще питают иллюзию «либерализации», «перерождения», «конвергенции» и «деидеологизации» советского коммунизма, а левым либералам этот коммунизм нравится и в данном его виде, но жить они предпочитают в странах капитализма.

Антикоммунисты периода «холодной войны» (ее теперь Брежнев переименовал в «идеологическую войну» — смотри дальше) открещиваются от своих прежних убеждений. Европейские суперкапиталисты со своими миллиардами и «ноу-хау» (новой технологией) лезут наперебой в Кремль, чтобы помочь большевикам строить более эффективно их злополучный коммунизм (недаром Ленин говорил, что мы будем выезжать на глупостях, которые делает буржуазия). В западных университетах орудуют сотни новых прокоммунистических лжепророков всех модернизированных «измов» — от марксизма и ленинизма до маоизма и анархизма, — а дезориентированная ими часть студенчества небезуспешно подрубает сук, на котором сидят и эти лжепророки, и они сами.

Политические младенцы Запада за аттестатом зрелости, для карьеры, паломничают в Москву и приходят в неописуемое умиление, побывав на задворках у Брежневых и Косыгиных. В довершение всего этого ООН торжественно единодушно отмечает столетие со дня рождения Ленина в специальной резолюции, в которой этот изобретатель беспримерного учреждения в истории инквизиции — ЧК, — подлинный учитель Сталина объявлен «великим гуманистом XX века».

Пока вся эта «советомания» наблюдается в сферах, в которых не решается судьба человечества, она носит лишь платонический характер. Но опасность станет реальной, если государственные деятели Запада сами окажутся в плену иллюзий, навеянных этой атмосферой. Опасность станет угрожающей, если они и всерьез подумают, что в Кремле сидят лишь ученики «великого гуманиста». Опасность станет катастрофической, если они, подписав серию бумаг с Кремлем, решат, что они отныне оградили свободный мир от коммунизма.

Конечно, термоядерной войне нет другой альтернативы, кроме сосуществования. Поэтому нужны международные соглашения, способствующие поддержанию мира. Но весь вопрос в том, каковы неписаные концепции сторон, подписывающих такие соглашения. Нам известна только концепция большевиков: «договор есть средство собирания сил» (Ленин, т. XXII, 3-е изд., стр. 334). Когда мы говорим о тактике и стратегии советской политики экспансии и об одном из инструментов ее осуществления — о советской дипломатии, — мы не должны упускать из виду своеобразие советского отношения к международному праву, к международным договорам, своеобразие советского метода интерпретации прав и обязательств, вытекающих из заключенных договоров. Из практики советской дипломатии известно, что большевики не очень мелочны, когда интерпретируют свои права, не очень щедры, когда нужно выполнять обязательства, не очень щепетильны, когда нарушают или порывают ставшие не выгодными им договоры. Когда сотрудники западногерманского журнала «Шпигель» спросили одного из лидеров Христианско-демократической партии, д-ра Альфреда Дреггера, разве полезно нашей политике исходить из «фикции», что большевики безусловно хотели бы добраться до Рейна, д-р Дреггер в полном согласии и с идеологией большевизма и с историческими фактами ответил: «Это не фикция; наоборот, это притязания социализма на весь мир. Я констатирую, что СССР порывал до сих пор все договоры о ненападении и дружбе, кроме одного договора, заключенного между Сталиным и Гитлером. Его порвал Гитлер» («Шпигель», №8, 1971, стр. 41).

По своему политико-интеллектуальному уровню нынешнее советское руководство не стоит выше западного. Однако у него есть, по сравнению с западным руководством, три преимущества, которые делают его исключительно опасным и высоко мобильным:

1) советское руководство постоянно;

2) советское руководство никому не подотчетно;

3) советское руководство абсолютно свободно от каких-либо моральных норм — о чем мы уже говорили выше.

В связи с празднованием 100-летия со дня провозглашения Парижской коммуны коммунистическое руководство Китая опубликовало большую критическую статью, посвященную не столько Коммуне, сколько Кремлю. Китайские идеологи обвиняют лидеров СССР в измене коммунизму, в продолжении ревизионистского курса XX съезда. Если коммунизм понимать так, как его практиковал Сталин, то это обвинение бездоказательно. Что же касается «ревизионизма» XX съезда, то мы видели, что новое руководство Кремля пересмотрело его, вернувшись к ортодоксальному ленинизму-сталинизму по всем вопросам стратегии и тактики. Если бы в основе разногласий между Москвой и Пекином лежала лишь одна коммунистическая идеология, то теперь у них не было бы никаких оснований спорить (только по мелкому вопросу простого переименования «диктатуры пролетариата» в «общенародное государство» Кремль еще держится терминологии XXII съезда; это единственный пункт, по которому критика Пекина фактически обоснованна).

В пекинском анализе политики Кремля есть и аргументы, правда, сформулированные не совсем академическим языком, но которым нельзя отказать в логичности и обоснованности. Центральный орган КПК пишет: «Советские ревизионистские ренегаты превратили Советский Союз в рай для кучки бюрократически-монополистических капиталистов нового типа, в тюрьму для миллионов трудящихся... Безразличные к жизни или смерти советских людей, Брежнев и его банда вовсю раздувают милитаризм и гонку вооружения, расходуя все больше рублей для производства все большего и большего количества самолетов, пушек, военных судов, управляемых ракет и атомного оружия. Средствами этого чудовищного аппарата насилия эти новые цари угнетают широкие массы внутри страны, поддерживают свое колониальное господство за границей, пытаются установить свой контроль над другими странами (Peking Review, Nr. 12,.March 19, 1971, pp. 10-11).

В таких случаях говорят: рыбак рыбака видит издалека. Можно не сомневаться, что пекинские коммунистические лидеры лучше кого бы то ни было знают природу, средства, намерения политики глобальной экспансии московских коммунистических лидеров, знают хотя бы потому, что эта политика была когда-то совместно разработана Москвой и Пекином.

Советский коммунизм находится в наступлении во всех сферах и на всех участках мировой арены. На XXIV съезде Брежнев охарактеризовал это наступление как «неутихающую идеологическую войну» («Правда», 31.3.71). С особым удовлетворением советские лидеры зафиксировали на XXIV съезде свои успехи в этой «идеологической войне» на трех участках: 1) в Европе, с заключением советско-германского и польско-германского договоров не только полностью восторжествовала советская политика безусловного признания продиктованных СССР послевоенных европейских границ, в том числе и увековечения раздела Германии, но и создано некое психологическое предмостное укрепление, с которого начнется новое наступление по вытесненению Америки из Европы и по идеологическому минированию самой Европы; 2) в странах «третьего мира» СССР в тесном сотрудничестве с националистическими и «социалистическими» партиями успешно ослабляет позиции Запада, столь же успешно подготовляя почву для победы коммунизма (Брежнев: «Сегодня в Азии и Африке уже немало стран, взявших курс на строительство в перспективе социалистического общества» («Правда», 31.3.71); 3) в мировом коммунистическом движении Москва окончательно решила вопрос о гегемонии в свою пользу против Пекина. Н.Подгорный, открывая XXIV съезд, сказал, что все эти успехи «значительны и внушительны».

Внешней иллюстрацией успехов Кремля на международной арене явилось и рекордное число присутствовавших на XXIV съезде делегаций коммунистических, «национал-демократический» и левых социалистических партий — всего от 102-х партий из 91-й страны. Л.Брежнев назвал эти партии воплощением «великого союза трех основных революционных сил современности», добавив: «Полное торжество дела социализма во всем мире неизбежно. И за это торжество мы будем бороться, не жалея сил (Бурные, продолжительные аплодисменты)» («Правда», 31.3.71).

Однако какая все-таки странная логика у большевиков: торжественно заявив, что Кремль не пожалеет никаких сил для торжества социализма (коммунизма) во всем мире, Брежнев тут же пожаловался на «империалистов», которые, видите ли, «пытаются воскресить миф о «советской угрозе» (там же)...

Открытую идеологическую, материальную и организационную поддержку антизападных войн и коммунистических революций в чужих странах Кремль считает таким своим бесспорным законным правом, что людей, которые оспаривают это право, он иначе не называет, как лакеями империализма и поджигателями «холодной войны».

Единственное сенсационное заявление, которое Брежнев сделал на XXIV съезде, касается причины идеологических раздоров между Пекином и Москвой. Но тут, как выражаются немцы, Брежнев «из нужды сделал добродетель». Брежнев заявил: «Китайские руководители от нас требовали отказа от линии XX съезда» («Правда», 31.3.71). В таком требовании Пекина сомневаться, конечно, не приходится, но нет никакого сомнения также и в том, что Кремль это требование, как мы показали выше, выполнил на деле, фактически. Однако Пекин требовал документальной капитуляции Кремля, восстанавливающей Сталина новым официальным решением партии во всех правах классика марксизма рядом с Марксом, Энгельсом, Лениным. Сами члены нынешнего Политбюро на XXII съезде, по всем пунктам и с новыми архивными документами, повторили против Сталина все обвинения Хрущева на XX съезде, что зафиксировано в опубликованных протоколах XXII съезда. К тому же это члены Политбюро (а не Хрущев) предложили выбросить труп Сталина из мавзолея как «преступника» (Н.Подгорный). Поэтому новое решение ЦК или съезда КПСС об официальной ревизии решений XX и XXII съездов (о «новшествах» в ленинизме и о преступлениях Сталина) означало бы для Политбюро публично совершить над собою политическое харакири. Члены же Политбюро способны на все, но только не на самоубийство.

1971г.

ДИНАМИКА СОВЕТСКОГО ИМПЕРИАЛИЗМА

Вот уже два десятилетия, как по аудиториям западных университетов широко гуляет идиотская теория о том, что в основе внешней политики Кремля лежит не глобальная идеология коммунизма, а обычный для всех великих держав традиционный фактор — фактор национально-государственных интересов. Так как проповедники этой теории являются одновременно и советниками западных правительств по выработке их «восточной политики», то результаты такой политики общеизвестны: фальшивая диагностика — фальшивый рецепт, а в итоге — торжествующий коммунизм в самых разных точках земного шара.

Советская глобальная стратегия основана на влиянии ряда факторов, одни из которых постоянные, другие - переменные. Анализ их возникновения, развития и взаимодействия проливает свет как на эффективность сегодняшней международной политики Кремля, так и на паллиативность западной реакции на нее.

Среди определяющих советскую внешнюю политику факторов есть основополагающие, которые могут быть названы субстанциональными — политико-идеологический, военно-стратегический, экономический, — и факторы переменные, преходящие, производные («мир», «право на самоопределение», “сосуществование», «разрядка» и т.д.), которые можно назвать функциональными. Между теми и другими стоит фактор национальный — национально-государственных интересов страны. Действие этих факторов на разных этапах советской внешней политики различно в силу различных условий. Иной раз кажется, что эти факторы перемещаются местами: ведущие, субстанциональные, как бы теряются из виду, а функциональные, производные, делаются ведущими. Сама советская дипломатия, пропаганда, организационный аппарат, стиль, формы и методы работы по осуществлению внешнеполитических целей советского государства тоже подвергались и подвергаются постоянным изменениям, вызываемым изменениями внутренних и внешних условий, и, следовательно, перемещением названных факторов. Наша задача — проследить этот процесс исторически, оценить значение каждого фактора, выделяя при этом наиболее важные из субстанциональных и наиболее характерные из функциональных факторов советской внешней политики.

Борьба за «мировую социалистическую революцию» в советской внешней политике находит свое выражение в новом типе советского колониализма и империализма. Советский империализм не есть повторение общеизвестных нам вариантов классического империализма. Он вненационален, а потому революционен и динамичен. Он не столько экономический империализм, сколько идеократический. Его в первую очередь интересует не сырье, не рынок сбыта, не даровой труд, не место приложения капитала (все то, что интересовало капиталистический империализм) — его интересуют люди, для их подчинения определенному политическому и идеологическому режиму. Классический империализм не навязывал колониям и завоеванным им народам своего порядка и своей идеологии. Советский империализм главным образом преследует именно эти цели, благоразумно считая, что все остальное приложится. Вот почему советский империализм есть новый тип империализма — более эластичный, более динамичный, в конечном счете более успешный. Таким образом, это империализм внерасовый, который ориентируется на создание новых господствующих классов среди самих же колониальных народов для поддержания собственной политики при сохранении за собой верховного контроля.

Многие, особенно среди западных историков, склонны рассматривать советский империализм и советскую внешнюю политику как органическое продолжение империалистической политики царской России. Другие, особенно среди самих русских в свободном мире, склонны отрицать всякую связь между той и другой политикой. Оба эти взгляда, вполне объяснимые психологически, исходят в своей оценке из эмоционально-субъективных восприятий. Отождествлять внешнюю политику императорской России с внешней политикой советской России - значит переоценивать возможности, масштаб, характер, цель внешнеполитической деятельности царизма и недооценивать указанный выше интернациональный, межконтинентальный масштаб и идеократический характер советского коммунистического империализма. Внешнеполитические интересы царской России были территориально-стратегическими и охватывали район Евразии, а потому были локальными. Интересы же СССР идеологические, а потому глобальные. Коммунисты всегда рассматривали коммунистическую Россию как материальную, военно-стратегическую и человеческую базу для осуществления своей конечной политической цели - мирового коммунистического господства.

Ленин, именем которого ведется сегодняшняя внешняя политика СССР, разработал ее важнейшие принципы, целиком основанные на ведущем и главенствующем факторе — политико-идеологическом. Национально-государственные интересы России Ленин без колебаний ставит на службу своим партийным идеологическим принципам: «В вопросе внешней политики перед вами две основных линии — линия пролетарская, которая говорит, что социалистическая революция дороже всего и выше всего, и другая линия — буржуазная, которая говорит, что для нее государственная великодержавная и национальная независимость дороже всего и выше всего» (В.И.Ленин. Соч., т. 27, изд. 4-е, стр. 261). Мы видим у Ленина ясное и категорическое преобладание идеологического фактора над национальным, его готовность жертвовать национальными принципами и национальными интересами, если этой ценой можно ускорить мировую революцию. Этот фактор коммунистической экспансии по всему остальному миру, собственно, и есть ведущий ленинский фактор внешней политики СССР. Потому-то советская внешняя политика по сути своей - не национальная политика советских народов, а интернациональная политика советских коммунистов.

В сталинскую эру произошли известные перемены в направлениях, темпах и формах советской внешней политики. Перемены эти выразились главным образом в перемещении или в меньшем или большем подчеркивании тех или иных факторов.

Предсказание Ленина, что Октябрьская революция — лишь начало, канун европейской и мировой революции, не оправдалось, да и курс Ленина на немедленное введение коммунистического строя в России оказался тоже битым. Стране предстояло пройти через этап неокапиталистический, нэповский. Внешняя политика этого периода — политика сначала лавирования, разведки в тылу противника, а потом и торговых отношений с несоветским миром на основе статус-кво. Ближайшая цель такой политики — добиться дипломатического признания октябрьского переворота и советского режима, что и было легко достигнуто. Но в вопросах мировой революции Ленин еще оставался утопистом, продолжая считать, что она неизбежна, хотя и несколько задержалась. Дипломатическое признание советской России со стороны внешнего мира ему было важно для легализации советского нелегального аппарата за границей и облегчения работы Коминтерна. Эра мировой революции наступила в том смысле, думал Ленин, что на Западе можно организовать отряды коммунизма, которые окажутся в состоянии произвести у себя свои «октябрьские перевороты». Словом, Ленин по-прежнему верил в свою теорию организованной революции. Та же линия была и у Троцкого («теория перманентной революции»). Но Сталин не верил в реальность схем Ленина и Троцкого. Как Ленин не верил в автоматическую революцию Маркса, так и Сталин не верил в организованную революцию Ленина ввиду создавшихся новых условий.

Сталин, хотя он этого открыто никогда не говорил, видел, что капитализм модернизируется, его Экономический строй все более и более прогрессирует в социальном отношении. Старая теория Маркса о раннем капитализме и новая теория Ленина о «высшей стадии капитализма» («Империализм, как высшая стадия капитализма») опрокинуты жизнью, а следовательно, опрокинуты и политические концепции, выработанные на основе этих теорий. Современные западные государства постепенно становятся надклассовым, общенародным, демократическим органом политического волеизъявления народа и верховным арбитром социального мира. Вместо пресловутой классовой борьбы пролетариата именно в Германии наметилась эра «гражданского мира», да и сам европейский пролетариат не только стал в оппозицию к лозунгу собственной революции, но и почти целиком пошел за социал-демократией, что свело роль коммунистических партий к роли узких и мало влиятельных политических сект. В англосаксонских странах пролетариат пошел даже за буржуазным партиями.

Все это заставило Сталина пересмотреть ленинскую теорию организации революции в других странах и выдвинуть собственную теорию о строительстве «социализма в одной стране». Из этой теории делались весьма важные для внешнего мира политические выводы. Советская внешняя политика ставилась на службу внутренним целям Сталина: индустриализации, коллективизации и созданию гигантской террористической машины. Соответственно перестраивалась и советская дипломатия. Официальная дипломатия стала дипломатией «единого и неделимого мира» (формула Литвинова). Даже малые страны, непосредственные соседи СССР, были оставлены в покое. Коминтерн, конечно, продолжал действовать, но уже не в качестве «штаба мировой революции», а как агентура советской тайной полиции за границей. Словом, «национал-коммунист» Сталин возобладал и над мертвым Лениным, и над его живыми соратниками (Троцким, Зиновьевым, Каменевым) и приступил к строительству этого «национал-коммунизма» в одной стране не без сочувствия внешнего мира, который хотел видеть в победе Сталина над Троцким победу национальной, хотя бы в коммунистической форме, идеи России над более опасным интернациональным направлением ленинизма-троцкизма. Более того, советский коммунизм считался вполне терпимым, а для русских даже полезным, пока он остается в национальных рамках. Но как выяснилось йотом, национал-коммунизм Сталина служил в конечном счете той же цели организации коммунистической революции в других странах, созданию там коммунистических режимов, но опирающихся на СССР — как на главную вооруженную базу и на местных коммунистов — как на подсобную силу. Сталин так и понимал свою задачу: «Победа социализма в одной стране не есть самодовлеющая задача. Революция победившей страны должна рассматривать себя не как самодовлеющую величину, а как подспорье, как средство для ускорения победы пролетариата во всех странах» (Вопросы ленинизма, стр. 102).

Пока Россия была крестьянской страной, эта база оставалась малоэффективной в отношении высокоразвитых индустриальных держав. Индустриализация и была подготовкой этой мощной промышленной и военно-стратегической базы, созданием исходного пункта для организации коммунистических режимов, опирающихся, в первую очередь и главным образом, не на эфемерные местные силы коммунистов, а на колоссальный военно-промышленный потенциал советского государства. Следовательно, сталинская теория строительства социализма в одной стране, программа индустриализации и коллективизации страны, курс на примат тяжелой индустрии означали во внешнеполитическом аспекте только одно: экономическое и техническое перевооружение страны для активной, экспансионистской, завоевательной политики мирового коммунизма. На этой основе в конце тридцатых годов происходит пересмотр старого курса «сосуществования», а заключив «пакт Молотова — Риббентропа», Сталин приступает к активизации советской внешней политики. Аннексируются части Польши, Финляндии, Румынии, а также прибалтийские страны. Одновременно и в советской идеологической системе объявляется «переоценка ценностей». Происходит «патриотическая революция» с культивированием «советского патриотизма», амнистия русских исторических героев и полководцев, реабилитация в определенных пунктах исторической внешней политики старой России, например, признание завоевания Кавказа и Туркестана прогрессивным событием. Русский национализм как будто становится субстанциональным фактором советской внешней политики. Рассмотрим, почему, как и во имя чего это делается. Ненаучно и антиисторично отрицать влияние национального фактора на внешнюю политику коммунистических правительств. Каждое коммунистическое правительство строит и проводит свою внешнюю политику, опираясь на данную, живую, специфическую национальную среду, на активную часть народа, на территорию, традицию, историю, на национальный характер данного народа. Власть, вынужденная поступать так, не может безнаказанно и длительное время игнорировать национально-государственные интересы своего народа, хотя бы они не укладывались в коммунистические, т.е. интернациональные, рамки доктрины. Хотя данной, покоренной ими нацией коммунисты пользуются во имя целей далеких и даже противоположных ее насущным интересам, все же часто случается и так, что коммунистическая доктрина выявляет себя как прикрытие или даже как инструмент великодержавной политики этой нации. Таким образом, национализм временами выступает как субстанциональный фактор коммунистической внешней политики с той необходимой оговоркой, что при альтернативе — интернациональный коммунизм или национализм — Ленин выбирал первый, Тито выбрал второй, а Сталин и Мао Цзэдун комбинировали то и другое. История внешней политики СССР собственно и есть, если ее рассматривать только в данном плане, история борьбы между этими двумя факторами за первенство в определении советского внешнеполитического курса.

Поскольку, по расчетам Сталина, как уже указывалось, СССР должен был стать базой, исходным пунктом мировой революции, а советские люди — ее главными носителями, то и идеологическая концепция Сталина тоже носит не чисто коммунистический, а коммунистическо-патриотический характер («советский патриотизм»). Решая вопрос, к чему апеллировать при осуществлении внешнеполитических замыслов, — к национальному или к националистическому чувству русского человека или к коммунистической, интернациональной сознательности советского человека, — Сталин находит странный для коммунистической доктрины, но весьма действенный для его собственных целей ответ: апеллировать должно к патриотизму!

Эта «патриотическая революция», начавшаяся с середины 30-х годов, во внешней политике была реакцией на торжество национал-социализма в Германии, а во внутренней — капитуляцией Сталина перед русским национальным духом, но с тем, чтобы использовать динамизм русского национального сознания в тех же коммунистических целях. Поэтому было вполне естественно, что в годы войны Сталин никогда не апеллировал к коммунистической философии Маркса и Энгельса (на протяжении всей войны Сталин и его соратники этих имен не упоминали в своих речах). Более того, он пошел на официальный роспуск Коминтерна и на амнистию Церкви. Той же линии национальной пропаганды во время войны советское правительство держалось и в союзных республиках, призывая их народы быть достойными потомками своих великих предков и национальных героев (Богдана Хмельницкого — на Украине, Шамиля — на Кавказе, Иманова — в Средней Азии и т.д.). Особенно яркое в этом смысле обоснование своей внешней политики дал Сталин, говоря о капитуляции Японии: «Поражение русских войск в 1904 году, в период русско-японской войны, оставило в сознании народа тяжелые воспоминания. Оно легло на нашу страну черным пятном. Наш народ верил и ждал, что наступит день, когда Япония будет разбита и пятно будет ликвидировано. Сорок лет ждали мы, люди старого поколения, этого дня и вот этот день наступил» («О Великой Отечественной войне Советского Союза», 1952, стр. 40). Сталин, конечно, умолчал, что его партия, основатель этой партии Ленин были «пораженцами» в русско-японской войне и боролись именно за поражение России в войне против Японии. К этой войне большевики подходили опять-таки с точки зрения политико-идеологического фактора, с точки зрения интересов завоевания политической власти и осуществления своей политической доктрины даже ценой национальной катастрофы. Ставку на национально-русский фактор в «Великой Отечественной войне» Сталин сделал именно в результате банкротства коммунистической доктрины. Россия, собственно, и была спасена во второй мировой войне не советским коммунизмом, а пробудившимся русским национализмом, при учете роковых ошибок немецкой политической стратегии в этой войне. Но и в данном случае национальный фактор надо рассматривать не изолированно, а в неразрывной связи с общей стратегической целью коммунизма — установлением мирового господства. Так как эта стратегия требует чрезвычайной гибкости в национальном вопросе, то игра коммунистов на националистических, шовинистических чувствах есть лишь оружие, метод и одна из рассчитанных форм порабощения этой же национальности в интернациональныx целях коммунизма. Но могут быть ситуации, когда правители подкоммунистических стран вынуждены выдвигать на первый план национальный элемент как ведущий фактор или как фактор, выдаваемый за таковой, как это было со стороны Сталина против Гитлера во второй мировой войне или со стороны Тито против Сталина после второй мировой войны, или со стороны Пекина против Москвы сейчас. Опыт Тито и Гомулки ясно показывает, что ставка на национализм в междоусобной борьбе коммунистических стран есть лишь тактический маневр малых правителей, чтобы заручиться симпатией и поддержкой своего народа против правителей великой державы, или, другими словами, это одна из форм самообороны «национал-коммунизма» против «великодержавного коммунизма», а не против коммунизма вообще. Стало быть, национальный фактор (в политике как СССР, так и его сателлитов) принимает форму субстанционального в случае политического или военного кризиса режима, а во всех других случаях он остается фактором функциональным.

Функциональными, или производными, факторами в советской внешней политике являются «борьба за мир», «курс на сосуществование», принцип «невмешательства», «право народов на самоопределение» и т.д. В нашу задачу не входит подробное рассмотрение этих факторов. Сама история советской внешней политики служит убедительным доказательством того, что все они суть не субстанциональные ее факторы, не принципы, определяющие ее интересы и направление, а факторы функциональные и производные, изменчивые и тактические, представляющие собой средства, а не цель. Достаточно указать, что если бы советская внешняя политика руководствовалась действительным признанием права народов на самоопределение и их государственного суверенитета, в Восточной и Центральной Европе не существовали бы «народно-демократические» режимы, а в Прибалтике — три советские республики, не говоря уже о ранее покоренных коммунизмом народах. То же самое касается «разрядки», «мира» и «разоружения». Поскольку коммунизм не в состоянии победить сразу во всем мире, коммунисты и сегодня держатся известной теории Ленина о «слабом звене» и предпочитают побеждать одну страну за другой. Так как, по той же теории, процесс разложения и овладения изнутри свободными странами — процесс длительный, то коммунистическая система готова на «сосуществование» в виде соревнования с капиталистической системой. «Сосуществование» Кремля несет с собой не установление духовного контакта между Западом и Востоком, даже не установление соглашения между национально-политическими и социально-политическими взглядами сторон, а, наоборот, переключение всех средств режима на идеологическую войну против неприятеля. Кремль неоднократно заявлял, что лозунг «сосуществования» означает отсутствие «горячей», но продолжение идеологической войны коммунизма против демократии. По сути, это продолжение «холодной войны», переименованной большевиками в «идеологическую борьбу».

Функциональным, производным фактором в советской внешней политике является и национально-колониальный вопрос, или вопрос об освобождении колониальных народов, об их праве на самоопределение. При постановке и разрешении национального вопроса большевизм исходил и исходит из того, что для успешного осуществления общего плана мировой революции можно и должно использовать колониальные и зависимые народы, обещая им широкие рациональные свободы вплоть до свободы создания самостоятельных государств. Однако и в этом случае национальный вопрос рассматривается как проходная, подчиненная часть общего вопроса о мировой коммунистической революции. Поэтому коммунизм поддерживает только то национальное движение, которое, во-первых, ослабляет, подтачивает силы Запада, а во-вторых, прямо или косвенно поддается контролю и руководству коммунистов.

Фактор страха, фактор «мании интервенции» со стороны внешнего мира, тоже влияет на определение направления советской внешней политики. Предположение, что стоит лишить руководителей повода для такого страха, что стоит сделать Кремлю далеко идущие уступки, чтобы доказать честолюбие Запада, как Кремль избавится от воображаемого страха и на земле водворится подлинный основано на трагическом недоразумении. Носители таких взглядов забывают, во-первых, источник и природу советского фактора страха, а во-вторых, абсолютную условность всяких условий мира с коммунистическим режимом. Вообще говоря, с коммунизмом мир невозможен, а возможно более или менее длительное вооруженное перемирие. Коммунизм рассматривает такое перемирие как паузу, как передышку на путях к очередному этапу коммунистической «освободительной войны». В силу этого советский коммунизм питает вполне естественный страх перед возможностью преждевременного раскрытия конечных замыслов его глобальной экспансии.

Таким образом, фактор советского страха — не столько результат учета уроков истории или намерений потенциального противника, сколько врожденный, имманентный фактор самой агрессивной сущности коммунистической стратегии. Коммунисты убеждены, вопреки всем их тактическим заклинаниям, что сосуществование на долгое время, сосуществование органическое между социализмом и свободным миром исключено. Исключено из-за решимости самого коммунизма покончить со свободным миром. Фактор страха есть фактор боязни советского режима, что намеченная им жертва может предупредить агрессию со стороны СССР своим превентивным ударом. В этом смысле данный фактор рефлективен: его первопричина лежит внутри коммунизма, а не во внешнем мире. Но этот фактор играет большую пропагандную и тактическую роль. Гигантские расходы режима на подготовку войны оправдывались и оправдываются сейчас необходимостью дать отпор якобы постоянно планируемой военной агрессии «капиталистического лагеря» против СССР. Низкий стандарт жизни народа, в свою очередь, тоже оправдывается необходимостью таких расходов.

Все это относится к фактору страха Кремля перед внешним миром, но существует и фактор страха коммунистов перед собственным народом. Для длительного и истинного мира между народами необходимо постоянное взаимопонимание, необходимо духовное, культурное и даже идеологическое сотрудничество между ними. Кремль боится такого сотрудничества, боится духовного общения между народами, боится утраты «фактора страха» (что помешало бы его политике воспитания ненависти к чужим народам), боится срыва и разоблачения своих внешнеполитических замыслов, боится, наконец, заражения собственного народа извне опасными для режима идеями демократии и свободы. Поэтому и существует «железный занавес».До тех пор, пока СССР на деле не откажется от руководства мировым коммунистическим заговором и не снимет «железный занавес» по обе стороны, все разговоры, о контролируемом разоружении, о запрещении термоядерного оружия, об обеспечении мира путем увеличения количества существующих международных договоров суть беспочвенные иллюзии. Требование же новых уступок советскому правительству в жизненно важных вопросах европейской и мировой безопасности означает на деле приглашение Кремля к очередной агрессии.

Сегодня мы присутствуем при рождении новой главы в истории советской внешней политики. Ее нельзя свести просто к политике мировой революции Ленина-Троцкого первых лет советской власти, но ее нельзя также целиком отождествить с послевоенным курсом прямой или косвенной агрессии Сталина-Молотова. Новая глава советской внешней политики, связанная с решениями XX, XXII, XIV, XV съездов КПСС, не исключает, конечно, целей прежней, ленинско-сталинской политики, но в соответствии с изменившимися условиями как в самом СССР, так и за границей, особенно в связи с самоуничтожающей опасностью атомной войны, на передний план выдвигаются иные средства и иные методы: военно-экономическая экспансия, идеологическая агрессия, чекистская инфильтрация, дипломатический шантаж, чтобы взорвать Европейское сообщество и НАТО изнутри.

Военно-политическая мысль Кремля не знает допотопных предрассудков вроде модных теорий «паритета» и «баланса сил». Она знает лишь одну теорию и один «категорический императив»: абсолютное превосходство сил на суше, на море, в воздухе. Поэтому советская военная стратегия основана на принципах не обороны, а наступления. Этот кричащий «секрет» советской военной стратегии выдал еще Хрущев: «Наша страна, построившая социализм, долгое время была единственной в мире социалистической страной и находилась во враждебном капиталистическом окружении. Теперь положение в мире коренным образом изменилось. Нет уже больше капиталистического окружения нашей страны. Имеются две мировые общественные системы: отживший свой век капитализм и полный растущих сил социализм... Опасность реставрации капитализма в СССР исключена» (Доклад на XXI съезде КПСС. «Материалы внеочередного XXI съезда КПСС». М., 1959, стр. 97-98).

XXI съезд сделал вывод, что «победа социализма в СССР, создание мировой социалистической системы неизмеримо укрепляют силы международного рабочего (коммунистического. — A.A.) движения и открывают для него «новые перспективы» (там же, стр. 98). Об этих «новых перспективах» говорил и Брежнев на XXIV-XXV съездах. На этих «новых перспективах» и основаны международные экономические расчеты Кремля. Другими словами, «новые перспективы» есть не что иное, как рождение нового фактора советской внешней политики — экономического, фактора планирования экономической экспансии в трех формах: экономической «взаимопомощи и координации» с сателлитами (что означает поставить и экономику сателлитов на службу московской международной политике); «технико-экономической помощи» слабо развитым странам, главным образом оружием и «инструкторами»; «мирного соревнования между капитализмом и социализмом» в целях использования технологии и кредитов мирового капитализма для строительства коммунизма в СССР как базы уничтожения этого же самого капитализма.

Наш анализ субстанциональных и функциональных факторов советской внешней политики был бы неполным, если бы мы не рассмотрели отдельно еще одного фактора, безымянного, но довольно весомого и важного. Коммунисты его не любят рекламировать, а их противники узнают о его успехе всякий раз постфактум. Это — тактическое искусство.

Дело не в том, что тактика коммунистов эластична. Не всегда она такова, иной раз она заводит в тупик и их собственный режим («военный коммунизм» при Ленине, послевоенный СССР при Сталине), заводит именно тогда, когда коммунисты начинают упорствовать в своих расчетах, явно изменяя собственному тактическому учению. Действенность Коммунистической тактики, ее эластичность основана широте ее диапазона. Если она и динамична, то вследствие интеллектуального превосходства коммунистического руководства, а скорее наоборот, вследствие его плебейского утилитаризма, духовной ограниченности, моральной неразборчивости. Динамизм коммунистической тактики надо искать в абсолютном отрицании коммунистами всяких моральных норм — как религиозных, так и иных, традиционных, обычных. Если казавшиеся еще вчера священными принципы сегодня приходят в столкновение с интересами режима, они немедленно будут выброшены и заменены другими, полезными и созвучными времени. При этом критерием замены старых и принятия новых принципов служит тот же фактор власти: насколько старый мешает и насколько новый помогает укреплению и расширению власти. Так поступал Ленин, так поступал Сталин, так поступают и их наследники. «Нравственно в нашем обществе все, что служит интересам коммунизма», - говорил Брежнев на XXV съезде КПСС («Правда», 25.2.76). Законами этой «моральной диалектики» лидеры коммунизма всегда оправдывали любые невероятные метаморфозы в своей тактике. Когда этого требовали интересы дела, даже сама диалектика оказывалась насквозь «диалектичной».

Полная внутренняя свобода в трактовке собственного учения, совершенное отсутствие морального тормоза при выборе средств, подкупающий фанатизм в деле отстаивания собственных целей и готовность пожертвовать любыми идеалами (национальными, социальными, философскими) во имя одного неизменного и ведущего идеала, во имя власти, — таковы характерные черты большевистского учения о тактике. Этой сущностью тактической доктрины определяются и советская внешняя политика, и инструмент ее проведения в жизнь — советская дипломатия, а также подбор советских дипломатических кадров за границей, одна половина которых состоит из штатных, а другая - из «кооптированных» агентов КГБ.

Из марксизма-ленинизма дипломатия Кремля черпала и черпает лишь его моральную философию, а средства, приемы, методы ей приходилось разрабатывать самой. Здесь она не пренебрегала и тем, что оставили потомкам старые классические или буржуазные школы в дипломатии — от Талейрана и Меттерниха до Бисмарка и Черчилля. Из наследства этих школ брались только те элементы, которые предвосхитили прагматическую философию примата реальных интересов над нравственностью. Разумеется, на словах коммунистические вероучители отмежевываются, скажем, от дипломатического цинизма Талейрана или от государственной философии Макиавелли, на деле они взяли у них все, что укладывалось в столь широкие рамки советской тактики и стратегии.

Принято считать, что консерватизм, вытекающий из марксистской ортодоксии, в той или иной степени парализует тактическую гибкость коммунизма, делает коммунистов пленниками собственного учения, заставляет их во имя принципов идти напролом против заведомо непреодолимого препятствия, отказываться от оппортунистических компромиссов во имя чистоты марксизма-ленинизма, жертвовать выгодами создавшегося положения, если оно противоречит проповедуемым догмам, цепляться за престиж там, где это спасает лишь форму, но вредит содержанию. Ничто не может быть ошибочнее, чем такое представление о коммунистической тактике вообще и о коммунистической дипломатии в особенности. Лавирование, соглашательство, преднамеренные компромиссы, умелое использование противоречий в лагере врага, вербовку временных союзников даже из числа своих врагов Ленин завещал своим ученикам как основу основ советской дипломатии. Искусство лавирования — первый принцип большевистской тактики. Ленин - величайший из революционных агрессоров, — всегда сочувственно цитировавший слова Клаузевица о том, что наступление и в политике есть лучший вид обороны, тем не менее указывал своим ученикам, что отступление тоже есть особое и специальное искусство, которому надо постоянно учиться.

Второй принцип большевистской тактики сводится к тому, чтобы правильно выбирать время наступления, а до этого держать противника в постоянном неведении. Еще Макиавелли советовал правителю скрывать от врага заранее намеченную политику. Ленин стоит на той же точке зрения. Он говорил: «Связывать себе наперед руки, говорить открыто врагу, который сейчас вооружен лучше нас, будем ли мы воевать с ним и когда, есть глупость, а не революционность. Принимать бой, когда это заведомо выгодно неприятелю, а не нам, есть преступление, и никуда не годна такая политика революционного класса, которая не сумеет продолжать «лавирование, соглашательство, компромиссы», чтобы уклониться от заведомо невыгодного сражения» (Соч. 4-е изд., т. 31, стр. 58).

Пока это время не назрело, пока идет лишь собирание своих и разведка вражеских сил, надо уметь работать в тылу, в лагере врага. Отсюда Ленин вывел третий принцип большевистской тактики:.»Надо обязательно научиться легально работать в самых реакционных парламентах, в самых реакционных профессиональных, кооперативных, страховых и подобных организациях» (Соч., 3-е изд., т. XXV, стр. 177). Если туда не пускают коммунистов, «надо уметь... пойти на все и всякие жертвы, даже — в случае надобности — на всяческие уловки, хитрости, нелегальные приемы, умолчания, сокрытие правды... Конечно, в Западной Европе, особенно пропитанной буржуазно-демократическими предрассудками, такую вещь проделать труднее. Но ее можно и должно проделать и проделывать систематически» (там же, стр. 199).

Из этих общих тактических установок вытекает и четвертый принцип коммунистической тактики в отношении международных договоров и договорных обязательств. Это — условность всяких обязательств. С затаенным сочувствием цитирует один советский дипломатический справочник Макиавелли как раз по данному вопросу: «Благоразумный государь не может держать своего слова, когда это вредно для него и когда исчезли причины, заставившие его давать обещание» (Дипломатический словарь, т. 1,М., 1948, стр. 588). Именно так и подходит ленинизм-сталинизм к оценке значения договоров и к международному праву вообще.

О своем отношении к международному праву и о цене международных договоров в глазах большевизма Ленин выразился так: «Как только мы будем сильны настолько, чтобы сразить весь капитализм, мы немедленно схватим его за шиворот» (Соч., 4-е изд., т. 31, стр. 360-361). Таковы основы тактического учения большевизма, таково и истинное значение коммунистического «сосуществования». Имеется действующий закон партии, написанный Лениным и принятый на чрезвычайном VII съезде партии (1918): «Съезд особо подчеркивает, что ЦК дается полномочие во всякий момент разорвать все мирные договоры с империалистическими и буржуазными государствами, а равно объявить им войну» (КПСС в резолюциях, 8-е изд., т. 8, М., 1970, стр. 27). Вывод ясен: советская внешняя политика - не национально-государственная политика в обычном смысле, а интернационально-идеологическая функция советской внутренней политики. Она определяется задачами и интересами не страны, а одной лишь господствующей части народа — коммунистической партии и ее режима. Интересы партии совпадают с национально-государственными интересами страны только во время агрессии извне. Во всех остальных случаях они расходятся. В основе советской внешней политики лежат те же самые движущие субстанциональные факторы, что и в основе доктрины самой коммунистической партии, - интересы укрепления режима и задачи установления мирового коммунистического господства. Советская внешняя политика по природе своей не может быть пассивной, оборонительной и консервативной. Поскольку она лишь функция общей политики мировой революции, мирового господства, постольку она и эластичный инструмент в осуществлении задач этого господства. Поэтому советские политики вооружены только наступательным оружием, а их доктрина всегда насквозь агрессивна, даже в тех случаях, когда они вынуждены лавировать или отступать, и всякое отступление ими рассматривается лишь как пауза, как передышка для нового наступления. Различные факторы, в том числе и национальный, в разной степени влияют на отдельных этапах на советскую внешнюю политику, но два фактора — интересы власти внутри и победа коммунизма вовне — предопределяют ее. Это означает, что борьба ведется не за какой-то абстрактный коммунизм в виде гармоничного социального общежития, а за новоклассовый режим господства коммунизма, именно советского коммунизма, борьба ведется за создание единой мировой коммунистической системы правления во главе с Советским Союзом. При всех действительных или кажущихся зигзагах во внешней политике СССР — от Ленина до Сталина, от Хрущева до Брежнева — эти два фактора остаются постоянно действующими и предопределяющими. Из этого вытекает важный и непреложный вывод: советская политика «разрядки» есть политика ленинской «передышки», а так называемое «сосуществование» — это ленинское «средство собирания сил» для окончательного решения того же ленинского вопроса ,,кто кого?». Заключая мир с немцами в 1918 году, Ленин говорил, что он торгует пространством во имя времени, а в наше время Кремль, наоборот, торгует временем во имя пространства. Когда кончится передышка и как кончится «сосуществование», будут решать сами коммунисты. В этом и заключается величайшая опасность любого мира с коммунистами. Все внутренние хозяйственные планы, планы строительства так называемого коммунизма, если их брать только во внешнеполитическом аспекте, суть штаны подготовки нового комбинированного наступления коммунизма на свободный мир, на этот раз уже на всех участках — военно-политическом, идеологическом, экономическом и научно-техническом (см. Программу КПСС - «КПСС в резолюциях», т. 8, 1972, стр. 196-306). Это торжественно и от имени КПСС подтвердил на XXIV съезде генсек Брежнев: «Сегодня мы хотим еще раз заверить наших соратников — коммунистов мира: наша партия всегда будет идти в одном тесном боевом строю с вами... Полное торжество социализма во всем мире неизбежно. И за это торжество мы будем бороться, не жалея сил» (Материалы XXIV съезда КПСС, М., 1971, стр. 22).

Неограниченность тактического диапазона советской внешней политики, ее полный иммунитет к морально-этическим нормам, ее чистейший утилитаризм в подходе к международному праву и вытекающие отсюда свобода и вольность в интерпретации принятых на себя обязательств — все это делает советское правительство в международных договорах опасным партнером. Свои права, следующие из договоров и соглашений, советское руководство рассматривает как права безусловные, а обязательства, вытекающие из них, как обязательства условные. Поэтому безопасность свободного мира, основанная не на его собственной силе, а на договорах с Кремлем, будет действенна только до тех пор, пока Советы не исчерпают своих договорных прав и связанных с ними выгод и не почувствуют себя достаточно сильными, чтобы безнаказанно разорвать эти договоры.

Накануне войны, во время и тотчас после нее СССР заключил около 25 крупных международных договоров и соглашений, касающихся ненападения, дружбы и невмешательства во внутренние дела других стран. Каковы же результаты? 24 из этих договоров разорвал СССР и только один договор — его партнер (Гитлер).

Международные соглашения и договоры нужны СССР, с одной стороны, для закрепления уже фактически завоеванных им позиций (линия Одер-Нейсе, Берлин, Восточная Европа как сфера влияния СССР) или, с другой стороны, для использования их с целью инфильтрации идей и людей в тыл своего идеологического врага.

Причем как раз в эру Брежнева СССР обогатил свою международную практику уникальным «новшеством»: он подписывает международные соглашения, о которых не только он, но и его партнеры знают заранее, что они никогда не будут соблюдаться советским руководством. Новейший классический пример: Хельсинки. Отсюда нельзя, конечно, делать вывод, что с Кремлем вообще не имеет смысла заключать договоры. Суть в другом. Надо, наконец, понять после тяжких уроков истории, от Ялты до Хельсинки, что Кремль не обычная договаривающаяся сторона. Ему внушает уважение лишь сила, превосходящая его собственную. Ему импонируют лишь государственные деятели, способные воспользоваться своим превосходством. Поэтому договоры и соглашения с Кремлем только тогда имеют смысл, если противоположная сторона в состоянии гарантировать их обоюдное соблюдение.

ЭКСПАНСИЯ КРЕМЛЯ И ИММОБИЛЬНОСТЬ ЗАПАДА

Нынешняя западная политика «умиротворения» Кремля путем всяческих обхаживаний и существенных уступок в обмен на пустые посулы соблюдать мир и договоры поразительно напоминает старые времена. Всем памятно трагическое заблуждение во время войны президента Рузвельта с его уступками Сталину в надежде «встретиться со Сталиным лицом к лицу и убедить его принять христианские пути и демократические принципы» (см. The Great Globe Itself, by W.Bullitt, 1946, p. 21). Впоследствии Уильям Буллит (первый американский посол в Москве) писал, что президент думал, что в Кремле сидит джентльмен, а там сидел «известный кавказский бандит Коба». Полезно напомнить, что политикой Кремля и сейчас руководят прилежные ученики этого «известного кавказского бандита». Но, как известно, в природе любого агрессора — рассматривать политику «умиротворения» не только как признак слабости противника, но и как прямое приглашение к продолжению политики экспансии. Именно так поняли бездействие демократических стран державы «Оси» и Советский Союз, захватывая чужие земли (захват Италией Абиссинии, Японией — Китая, Германией — Австрии, Германией и Советским Союзом — Польши, Советским Союзом — прибалтийских стран). Именно так понимают в Кремле сегодняшнюю политику «умиротворения» и тактику выжидательного бездействия Запада в районах советской экспансии. Сейчас в Кремле пришли к убеждению, что для достижения своей цели вовсе не требуется развязывать новую мировую войну. Новые условия, новые объекты и новое оружие диктуют разработку новой стратегии. Появление термоядерного и ракетного оружия произвело переворот не только в технике войны, но и в советской концепции «мировой революции». Термоядерная война — война на самоуничтожение. Это стало настолько азбучной истиной даже для советских агрессоров, что они на XX съезде (1956) пересмотрели стратегическую позицию Ленина, согласно которой мировые войны в эпоху империализма фатально неизбежны, а путь к мировой революции лежит именно через такие войны. Из «ревизии» Ленина в этом важнейшем вопросе революционной стратегии советские лидеры сделали два вывода: 1) от политики прямой агрессии Сталина надо переключиться на политику «мирной экспансии»; 2) от политики «мировой революции» через мировую войну надо переключиться на политику локальных революционных войн и «мирового революционного процесса». Эти выводы были зашифрованы в известных формулах — «сосуществование как форма классовой борьбы», «мирное соревнование двух систем», «разные формы социализма», «мирный парламентский путь к власти». Правда, такая «ревизия ленинизма», да еще связанная с разоблачением преступлений Сталина на том же съезде, оказалась палкой о двух концах: антисоветское движение в тылу советской империи приняло грозные формы (Польша, Венгрия), духовное брожение среди советской интеллигенции становилось все более очевидным явлением, иностранные компартии начали проповедовать свои собственные «национальные пути» к социализму, отличные от «советской модели». Москва быстро увидела масштаб и глубину опасности и кровавым подавлением антисоветской революции в Венгрии преподала урок тем, кто не понял «политики дальнего прицела» новой стратегии, а именно, — войти в доверие некоммунистического мира, чтобы завоевать его изнутри без единого атомного выстрела. Правда, потом пришлось внести некоторые существенные коррективы в эту стратегию, выключив из нее, путем умолчания, тезис о разных формах социализма и путях к нему и объявив «советскую модель» универсальной, что было направлено, в первую очередь, против центробежных сил в странах-сателлитах. Но главная цель стратегии - изменение социально-политических систем в других странах — и главные методы достижения этой цели - организация «мирных» переворотов на Западе, просоветских локальных «национально-освободительных войн» в развивающихся странах плюс советская «мирная» экспансия (политическая, экономическая, идеологическая, военно-чекистская) во все части мира, - оставались в неприкосновенности. Новая стратегия была связана с именем Хрущева, но ее духовным отцом и автором был нынешний шеф-идеолог Кремля Михаил Суслов. Опыт показал, что Хрущев совершенно не подходит к той роли, которую ему отводил Суслов в новой стратегии. Берлинский ультиматум, кубинская авантюра с ракетами, срыв «встречи четырех великих» в Париже, размахивание Хрущевым кулаками на Парижской пресс-конференции по адресу Америки в связи с историей с «У-2», - все это настраивало внешний мир против СССР, осложняя задачи новой стратегии. К тому же Хрущев приводил в ужас своих коллег по руководству, когда честно и открыто начинал излагать «лицом к лицу» (так называлась книга о путешествии Хрущева по Америке) с американцами сокровенные цели новой стратегии: «Мы похороним капитализм без войны, а внуки нынешних американских сенаторов будут жить при коммунизме». Здесь Хрущев нарушил священную заповедь Ленина: преступно говорить врагу наперед, что ты собираешься сделать с ним завтра. Все это вместе взятое, наверное, и напомнили Хрущеву, когда его свергали. Лишь покончив с хрущевским «волюнтаризмом», собственно, и начали более «научное», более систематическое, а потому и более эффективное применение новой стратегии.

На XXIV съезде КПСС (1971) эту стратегию подвергли некоторой модернизации, назвав ее «Программой мира», причем слово «мир» понималось не как «отсутствие войны», а как земной шар. Так родилась глобальная программа новой фазы советской политики экспансии с ее неизменной конечной целью: путем «мирной» инфильтрации и «идеологической» борьбы в индустриальных странах, путем «мирной» экспансии и «национально-освободительных войн» в развивающихся странах утвердить советскую форму коммунизма во всем мире.

Какую же концепцию самообороны выдвинул Запад против этого? Западная политика часто менялась и никогда не была целеустремленной. Корни лежали в непонимании того простейшего факта, что отказ от политики прямых агрессий Сталина или необдуманных диверсий Хрущева вовсе не означал отказа следовать «исторической миссии» ленинизма - превратить СССР в базу и опорный пункт для установления советского мирового господства. Ведь Сталина и Хрущева никогда не обвиняли в том, что они добивались того же самого, их обвиняли в неэффективности их методов в новых условиях. В остальном наследники Сталина и Хрущева — такие же агрессоры: не только по мировоззрению, но и по психологии. Кто оставляет их вызывающие действия безнаказанными, тот провоцирует их на действия, ведущие к катастрофе. Нет другого средства удержать их от таких действий, как ясно и твердо внушить им, что при очередной провокации они встретятся с силой, превосходящей их собственную. Именно такая политика президента Трумэна и спасла от Сталина Корею, иранский Азербайджан, Турцию, Грецию, Берлин да и всю Европу («доктрина Трумэна», «план Маршалла», НАТО). Кратковременное правление президента Кеннеди — лучшее свидетельство того, что кремлевские лидеры уважают только силу и решимость ее использовать в случае необходимости (уже упомянутая история с ракетами на Кубе).

Весь послевоенный период - от Трумэна до Джонсона - презрительно называют периодом «холодной войны», забывая, что как раз «холодная война» спасла мир и от «горячей войны», и от дальнейшей экспансии коммунизма. Успехи этой экспансии связаны с эрой «разрядки» Брежнева—Никсона. Советские лидеры открыто заявляли, что психологический климат «разрядки» наилучшим образом способствует их внешнеполитическим целям. Разумеется, Никсон и Киссинджер никак не хотели им в этом помочь, но трагические события внутри страны во многом парализовали внешнюю политику Америки. Поэтому Киссинджер не успел довести до конца ни одно из своих начинаний, если не считать важное и разумное решение начать нормализацию отношений с Китайской Народной Республикой. К тому же концепция Киссинджера относительно установления «баланса сил» между потенциальными противниками, которую военные лидеры Запада перевели на свой, военный, язык как установление «стратегического паритета» между НАТО и Варшавским пактом, упускала из виду одну «мелочь»: коммунистическим вождям Кремля абсолютно чужда консервативная философия «баланса сил», а их военным руководителям - разумная сама по себе доктрина «стратегического паритета». Они знают только одну доктрину: превосходство сил. Сердцевиной советской военной стратегии и является принцип «превосходства сил» везде, во всем и любой ценой. Этой идеей пронизана и вся политическая стратегия Кремля.

Какова же была политическая концепция Киссинджера в отношении тыла советской империи? Трудно дать определенный ответ на этот вопрос, но, как сторонник классической дипломатии, он, кажется, был против «вмешательства» во внутренние дела Советов, и возникающие между ними и США трения хотел решать полюбовно - методами тайной дипломатии. Причем реальные интересы государства он ставил выше всяких моральных категорий, чему учили не только Макиавелли, но и Талейран с Меттернихом. Поэтому его концепция «баланса сил», по крайней мере объективно, означала сохранение статус-кво не только между западными и коммунистическими государствами, но и внутри самих коммунистических государств (такова, например, «доктрина Зонненфельда» - для мира с СССР полезно «спокойствие» в Восточной Европе). Началась «переоценка ценностей» в американской политике. Сущность этой «переоценки» коллега Киссинджера — министр обороны США Лэйрд - определил так: Америка не хочет играть роль «мирового полицейского» — в чем Советский Союз увидел свой уникальный шанс.

Заранее извиняясь перед читателем, хочу привести здесь один свой старый тезис. Семь лет назад, анализируя создавшееся тогда положение, я писал: «Мы сейчас проходим через тот этап в мировой политике, когда явно обозначились две тенденции двух сверхдержав, но тенденции, идущие в противоположном направлении, — в то время, когда Америка склонна ксужению своей активности в глобальном масштабе, СССР стремится к расширению сфер своего присутствия во всех частях мира, в то время, как Америка предлагает «кооперацию вместо конфронтации», СССР проповедует «справедливые войны» и восстания в тылу Запада и в третьем мире» («Новый журнал», книга 104, 1971, стр. 223-224). Сегодня мы имеем дело уже не с «тенденциями», а с фактами активизации глобальной политики экспансии Советского Союза, с одной стороны, и с фактами устрашающей иммобильности Запада — с другой. Советы готовились к новой фазе этой политики весьма основательно (см. предыдущие главы). Методы и средства достижения конечной цели политики советской экспансии для различных районов были выработаны дифференцированно, в зависимости от политических, социальных, национальных и даже географических условий. Для Западной Европы — они более или менее «мирные», с той оговоркой, что не будет «сопротивления реакционных кругов» (см. «Программу КПСС»); для третьего мира — почти всегда насильственные.

Важнейшим элементом общеполитической подготовки новой фазы советской экспансии были также и настойчивые требования Кремля о созыве конференции в Хельсинки. Тут преследовались три ярко выраженные цели: 1) международное закрепление за Советами уже завоеванных ими позиций в Восточной Европе; 2) моральное разоружение Запада в борьбе с мировым коммунистическим заговором; 3) открытие легальных предпосылок для инфильтрации идей и людей Москвы в тыл Запада. Мастерство большевиков в достижении этих целей поразительно, а бесхребетность Запада в деле отстаивания собственных интересов вызывает удивление. Кремль безнаказанно присвоил себе право игнорировать обязательства и использовать привилегии Хельсинкских соглашений. Правда, подписывая эти соглашения, Кремль и не думал их выполнять. Кремль просто хотел этими соглашениями успокоить или даже политически нейтрализовать Европу, чтобы обратиться к поиску знаменитых ленинских «звеньев» в мире.

Африка и Ближний Восток представляются сегодня лидерам Кремля одновременно и «слабыми» и «основными» звеньями. Вчера это была Юго-Восточная Азия, завтра будет Южная Америка, а тем временем, с благословения Кремля, еврокоммунисты доконают Западную Европу. Перспектива довольно мрачная, но при нынешней иммобильности Запада она может оказаться вполне реальной.

Время своего нынешнего наступления большевики избрали неслучайно. К постоянно действующим факторам, заложенным в агрессивной природе советского идеократического империализма, прибавились исключительно благоприятствующие внешние факторы. Шок неудачной войны во Вьетнаме выключил Америку на время из окраинных зон мировой политики, а Уотергейтское дело и безумные атаки американцев против собственной разведывательной службы за границей во многом парализовали свободу действий американского правительства. Образовалось нечто вроде двоевластия - беспрецедентно сильный Конгресс и столь же беспрецедентно ограниченная в своих действиях администрация. Когда Северная Корея напала на Южную, президент Трумэн предпринял там «полицейскую акцию» и тем спас своего союзника, а вот когда прозападные силы в Анголе попросили у Америки лишь оружия и администрация Форда—Киссинджера хотела его дать, Конгресс наложил вето. Тем временем Кремль послал в Анголу не только оружие, но и кубинцев, и утвердил в сердце Африки коммунистический режим. Однако Ангола явилась для Кремля лишь испытательным полигоном в его африканской политике - здесь он проверял, насколько можно рассчитывать на безнаказанность. Проверка превзошла все ожидания: воюющей национальной Анголе не только никто не помог, но один из ответственных представителей американской администрации даже объявил интервентов Кастро «стабилизирующим фактором». Успех вдохновил Кремль на дальнейшее расширение своей агрессии в Африке. «Африканский рог» — это только очередное «звено» в африканской политике Кремля по советизации всей Африки. Для Кастро Африка тоже служит испытательным полигоном по оказанию в будущем «братской помощи» и другим народам (в первую очередь, конечно, южноамериканским) в борьбе против «американского империализма». Тут Кремль будет еще щедрее в поставке оружия и «военных советников».

Следует указать и на другой важный фактор «военно-материальной подготовки» в советской политике экспансии: на кадры. Теперь уже всем ясно, что национальные коммунистические кадры для захвата власти в бывших колониях Португалии были подготовлены Москвой за несколько лет до ухода португальцев. Более систематическую и более интенсивную подготовку таких кадров для всех континентов Советский Союз ведет с начала шестидесятых годов, когда был создан в Москве Университет дружбы народов им. Патриса Лумумбы. «Руководящие кадры» — это, конечно, собственные, советские кадры, которых готовят в многочисленных специальных школах: в «дипломатических», чекистских, военно-разведывательных, всякого рода институтах иностранных языков, а также и в университете Лумумбы. Ведущие же кадры (среди «руководящих»), разумеется, чекисты, которыми сейчас в еще не бывалом масштабе наводнены Запад и «третий мир». Едва ли я ошибусь, если скажу, что на своих международных диверсантов и шпионов Кремль расходует больше средств, чем все разведки в мире вместе взятые; поэтому расходы на КГБ в советском бюджете куда более засекречены, чем расходы на вооружение. Вторая неограниченная статья расходов - устная, письменная и радиопропаганда на всех языках мира, особенно интенсивная в развивающихся странах. Ее лейтмотив — очернение западных порядков, антизападное воспитание бывших колониальных народов, превознесение «советского образа жизни».

Что же всему этому противопоставляет свободный мир? Какова его политическая стратегия? Можно ли еще остановить советскую экспансию? На первые два вопроса ответить трудно, но ответ на последний вопрос, в свете исторического опыта, настолько очевиден, что он может быть сформулирован коротко: «Назад к Трумэну!» Америка должна вновь возглавить свободный мир и выдвинуть «доктрину Трумэна» нового типа, с ясным предупреждением: отныне вмешательство Кремля и его сообщников в дела чужих народов и континентов не может остаться безнаказанным. Совершенно права была лондонская газета «Дейли экспресс», заявившая недавно: «Мы должны надеяться на возрождение качеств Трумэна... чтобы нейтрализовать всякое проявление советской агрессии. Нам нужна сильная Америка, как человеку нужна кровь» (цит. по «Интернейшонал геральд трибюн», 17.2.78).

Но есть еще и другая сторона проблемы, не менее важная - как и каким образом установить такой духовный контакт с народами советской империи, чтобы они, в свою очередь, оказывали систематическое давление на своих правителей для предупреждения их дальнейших внешнеполитических авантюр. Для решения этой проблемы нет иных путей, кроме дальнейшего развития «разрядки» вглубь и вширь, чтобы ее привилегиями пользовалось не только советское правительство, но и советские народы. Действенная во всех отношениях и гениально простая по форме идея президента Картера сделать защиту «прав человека» руководящим моральным принципом американской политики и есть самое лучшее средство для достижения такой цели. Впервые за всю историю советского режима глава иностранного государства, выдвинув столь неуязвимую идею, попал прямо в ахиллесову пяту советской диктатуры. Отсюда — бешеный вой советской пропаганды, отсюда - отказ выполнять соглашение в Хельсинки, отсюда же - и заявление советского правительства на Белградской конференции, что оно не подпишет больше ни одного документа, в котором будут вообще упомянуты «права человека». Такой взрывчатой для режима оказалась проблема элементарных прав человека — для режима, вся философия которого основана на обесчеловечении человека путем насилия.

ЧАСТЬ III. МЕМУАРЫ БРЕЖНЕВА

«МАЛАЯ ЗЕМЛЯ»

А все-таки жаль, - иногда над победами нашими Встают пьедесталы, которые выше побед.

Военные мемуары «Малая земля» Леонида Брежнева («Новый мир', № 2, 1978) — любопытнейший литературный документ со множеством служебных функций — биографических, военно-исторических, актуально-политических и в некотором смысле даже Художественных. Однако авторский «художественный метод» восстановления событий и проникновения в сознание их участников еще как-то результативен, если описывается поведение рядовых советских воинов, но явно подводит автора, когда он повествует о собственных деяниях. Дело не в том, что Брежнев слишком субъективен (что отчасти естественно для произведения такого жанра), а в том, что он грешит против элементарного закона мемуарной литературы: психологической мотивированности и исторической оправданности своих собственных действий. Поэтому когда Брежнев живописует мужественный облик девушки Марии Педенко, повествует о героической смерти Салахутдина Валлиулина или рисует сцену смерти молодого лейтенанта в госпитале, то мы еще можем ему поверить, но когда он пишет, что в середине войны ЦК партии хотел его отозвать с фронта на руководящую партийную работу или высшее командование хотело повысить его в должности (а значит и в чине), а он в обоих случаях настоятельно попросил не делать этого, чтобы остаться на передовой линий (стр. 7), то здесь поверить ему никак уж нельзя. Тут психологическая фальшь так и выпирает наружу, тем более, что из последующей борьбы за карьеру Брежнева читатель знает, что скромность не есть сильная черта его характера.

В начале мемуаров Брежнев, говоря о значении пакта Молотова-Риббентропа, впервые в советской литературе сообщает нам истинный мотив, которым руководствовался Кремль, заключая данный пакт. До сих пор все советские источники в один голос утверждали, что Советский Союз не хотел войны и заключил указанный пакт, чтобы выиграть время, в случае если ее захотела бы начать сама Германия. Отныне, со слов Брежнева, мы знаем, что пакт был заключен, чтобы готовиться к войне именно с Германией. Этим самым подтверждается заявление Гитлера, что его нападение на СССР было с его стороны объявлением превентивной войны.

Вот рассуждения Брежнева на этот счет. В 1940 г., говорит Брежнев, Днепропетровский обком партии собрал совещание, чтобы информировать партийных лекторов о пакте между СССР и Германией. Присутствовало около четырехсот человек. Один из лекторов задал вопрос: «Товарищ Брежнев, мы должны разъяснять о ненападении, что это всерьез, а кто не верит, тот ведет провокационные разговоры. Но народ-то мало верит. Как же нам быть? Разъяснять или не разъяснять?» (...) «Обязательно разъяснять, — сказал я. - До тех пор, товарищи, будем разъяснять, пока от фашистской Германии не останется камня на камне! ' (стр. 7).

Прежде чем приступить к анализу произведения Брежнева, объясним, что же это за Малая земля. Это, собственно, не Малая земля в географическом смысле. Это предместье Новороссийска; участок побережья площадью около тридцати квадратных километров, мысом входящий в бухту. Сам Новороссийск был занят немцами, но на море преобладание было советское. Пользуясь этим, командование 18-й армии генерала Леселидзе решило высадить на берегу бухты десант для создания там плацдарма против немцев. При поддержке и под прикрытием Черноморского флота в начале февраля 1943 г. 18-я армия высадила туда сначала 250 человек, через несколько часов еще 800 человек, а через пять дней десантников стало более 17 тысяч. Брежнев пишет: «Чтобы читатель оценил обстановку, скажу, что в дни десанта, каждый, кто пересек бухту и прошел на Малую землю, получал орден» (стр. 3). Брежнев приводит рапорт одного старшего лейтенанта первой десантной группы, из которого читатель должен убедиться, что наибольшие жертвы в войне несла партия. Так, из семи человек убитых и раненых в этой группе беспартийным был только один (стр. 9). Но сам же Брежнев дальше раскрывает нехитрую механику высоких «жертв партии»: перед каждым десантом, как и перед каждой атакой, тот же Брежнев пачками записывал солдат в партию и торжественно вручал им кандидатские карточки. «Хочу идти в бой коммунистом!» — эти ставшие легендарными слова я слышал едва не перед каждым сражением», говорит автор (стр. 9). Верно, что слышал, ибо сама же партия их сочинила. Благодаря такому методу массового зачисления солдат в «коммунисты», партия выросла на войне на пять миллионов человек, из которых, говорит Брежнев, три миллиона были убиты. Брежнев, конечно, знает, что вся партия перед войной только и составляла три миллиона человек, а страна потеряла в войне более 20 миллионов своих граждан. О них автор не вымолвил ни слова.

Вернемся к десанту. Из рассказа Брежнева невозможно узнать, где же автор находился во время десанта, — вероятно, в политуправлении фронта. Во всяком случае, его не было среди десантников, хотя среди них были начальники политотделов морских сил, а также заместитель начальника политотдела 18-й армии полковник А.И.Рыжов, — маршал Гречко называет их подлинными героями Малой земли (Маршал А.А.Гречко. Битва за Кавказ. 1971, стр. 323). Вообще не скупой на имена героев, Л.Брежнев обходит молчанием имя Рыжова, который потом был произведен в генералы и командовал армией. Впервые на Малую землю Брежнев попал через два с половиной месяца после десанта. Там уже находилось две трети 18-й армии. В апреле 1943 г. Брежнева назначили начальником ее политотдела. Он вспоминает: «Мое место было там, на передовой, в предместье Новороссийска, на узком плацдарме Малой земли. На войне не выбираешь, где воевать, но должен признаться, назначение меня обрадовало» (стр. 4).

В одном из первых посещений на сейнере Малой земли Брежнев получил и свое первое боевое крещение, — сейнер, налетев на мину, подорвался, и его выбросило в море. Однако в трех официальных источниках об этом эпизоде рассказано одно, а в воспоминаниях самого Брежнева — совершенно другое. Самый первый и ранний источник — это военный корреспондент «Правды», Герой Советского Союза полковник С.Борзенко. Он был участником обороны Малой земли. Еще в 1958 г. он писал: «Несколько раз побывал Л Брежнев на «Малой земле», хотя каждый рейс был связан с огромной опасностью. Однажды сейнер напоролся на мину, полковника Брежнева выбросило в море, там его в бессознательном состоянии подобрали матросы» (С.Борзенко. Жизнь на войне. М., 1958, стр. 167). Второй, весьма авторитетный источник — бывший министр обороны, маршал Гречко. Маршал Гречко пишет: «Однажды сейнер, на котором шел на Малую землю начальник политотдела полковник Брежнев, наскочил на мину. Взрывной волной Брежнева выбросило в море и он потерял сознание. Благодаря смелости и находчивости матросов, жизнь Брежнева была спасена» (Маршал А.Гречко. Битва за Кавказ, стр. 323). Третий, еще более авторитетный источник - книга «Леонид Ильич Брежнев» (краткий биографический очерк), сочиненная в Москве в 1976 г. его личными сотрудниками. Причем ее английское издание (в Лондоне) и американское (в Нью-Йорке) вышли с предисловием самого Брежнева. В ней сказано: «Сейнер, на котором находился Леонид Ильич, наскочил на мину и подорвался. Взрывной волной начальник политотдела армии был выброшен за борт: его спасли моряки» (стр. 17).

А вот теперь рассказ самого Брежнева: «...наш сейнер напоролся на мину. Мы с лоцманом стояли рядом, вместе нас взрывом швырнуло вверх.

... у меня в тот момент промелькнула одна мысль: только бы не упасть обратно на палубу.

Упал, к счастью, в воду довольно далеко от сейнера... Плавал я с мальчишеских лет хорошо, все-таки рос на Днепре, и в воде держался уверенно. Отдышался, огляделся и увидел, что оба мотобота, отдав буксиры, медленно подрабатывают к нам винтами.

Я оказался у бота № 9, подплыл к нему и лоцман Соколов. Держась рукой за привальный брус, мы помогали взбираться на борт тем, кто под грузом боеприпасов на плечах с трудом удерживался на воде» (стр.5).

Так что, не матросы Брежнева спасли, а наоборот, оказывается, Брежнев спасал матросов. Причем сам поднялся на борт последним, да и то, когда кто-то крикнул на него: « — Ты что, оглох? Руку давай!»

Это кричал на меня, протягивая руку, как потом выяснилось, старшина второй статьи Зомода. Не видел он в воде погон...» (там же). Впрочем, как бы почувствовав трагикомичность аргумента о чести ношения погон в такой обстановке, Брежнев добавляет: «...да и не важно это было в такой момент», и, «ухватившись за брус (а не за руку старшины! -A.A.), я рванулся наверх» (там же).

Вполне понятное желание Брежнева выделить 18-ю армию из числа других ее якобы особыми героическими делами («18-ю все время бросали на трудные участки» — стр. 4) не подтверждается ни документами, ни его мемуарами. В сводках Ставки Верховного Главнокомандования и в приказах Сталина было принято отмечать особо выделившиеся армии, корпуса, дивизии, полки, но подвиги 18-й армии, хотя бы на той же Малой земле, нигде в них не упомянуты, иначе Брежнев привел бы такие документы. Между тем, по Брежневу, на Малой земле происходили не бои местного характера, а сражения стратегического значения. При этом автор утверждает: «Думается, что десант на Малую землю и бои на ней могут служить образцом военного искусства» (стр. 8). Немцы, уверяет он, тоже уделяли особое внимание 18-й армии и Малой земле. Автор пишет: «По плацдарму, когда мы заняли его, фашисты били беспрерывно, обрушили гигантское количество снарядов и бомб, не говоря уж об автоматно-пулеметном огне. И подсчитано (когда, где, кем? — A.A.)? что этого смертоносного металла на каждого защитника Малой земли приходилось по 1250 килограммов» (там же).

Читатель легко догадается, что эта действительно страшная цифра приведена, чтобы показать, какой большой опасности подвергался и сам начальник политотдела, который, по словам Борзенко, «несколько раз побывал на Малой земле». Это видно также и из продолжения рассказа Брежнева: «На плацдарме сражалось почти две трети 18-й десантной армии, и большую часть своего времени я проводил на Малой земле. Так что и на мою долю из тех килограммов смертоносного металла тоже кое-что предназначалось» (там же). Но как говаривал Толстой, автор пугает, а читателю не страшно. Поэтому через несколько страниц Брежнев, словно почувствовав, что слишком сгустил краски «смертоносной» жизни на Малой земле, делает неожиданное признание: «У читателя может создаться впечатление, будто тысячи людей на плацдарме жили только атаками, бомбежками, рукопашными схватками. Нет, за долгое время тут утвердилась жизнь, в которой было место всему, чем обычно живет человек. Читали и выпускали газеты, проводили партийные собрания, справляли праздники, слушали лекции. Затеяли даже шахматный турнир. Выступали армейский и флотский ансамбли песни и пляски»... (стр. 12). Бойцы, которые затевают на передовой линии шахматный турнир, не только никого не боятся, но они, несомненно, и скучают. Интересно замечание автора о подарке, который командование сделало бойцам в ,день праздника 1 мая 1943 г. Лишняя буханка хлеба? Водка? Махорка? Да нет же. Лишенный элементарного чувства юмора, автор пишет: «Хороший подарок малоземельцам был преподнесен в честь 1 мая 1943 г. Когда рассвело, люди ахнули и заулыбались от радости. Ночью в разных местах расположения бригады бойцы водрузили красные знамена. Утром их увидели все, в том числе, конечно, и немцы. (...) знамена буквально ошеломили...» (стр. 13).

Наконец, начинаются военные действия немцев против советского плацдарма — Малой земли. Брежнев притворяется или, может быть, и всерьез думает, что никто иной, как сам Гитлер, придавал боям на Малой земле значение стратегического сражения, подобного сражениям под Москвой, на Волге или на Курской дуге. Автор пишет: «Решив сбросить нас в море, Гитлер на этом участке фронта поставил на карту все (выделено мною. — A.A.). Создавалось тяжелое положение. Тогда Военный совет 18-й армии, а практически я, написал письмо-обращение к малоземельцам. Оно пошло по окопам и блиндажам. Люди резали руку и расписывались на нем кровью» (стр. 14). Зачем это дикое «членовредительство», к тому же строго наказуемое в военных условиях? Оказывается, подписи кровью бойцов нужны были начальнику политотдела, чтобы продемонстрировать перед Сталиным свою личную преданность: «Один экземпляр я послал позже И.В.Сталину, чтобы он понял, как дерутся бойцы» (там же).

Поскольку мы знаем Брежнева не как фанатика коммунизма, а как фанатика карьеры, то психологически насквозь фальшива следующая сцена: «18 апреля в штаб Северо-Кавказского фронта... вылетела группа представителей Ставки во главе с маршалом Г.К.Жуковым. В тот же день вместе с наркомом военно-морского флота Н.Г.Кузнецовым и командующим ВВС А.А.Новиковым они приехали в штаб 18-й десантной. Об этом мне сообщил один из штабных полковников (кто именно? — A.A.)...

—Приказа такого от него я не получал, — ответил полковник. - Но он сказал, что хотел бы с вами поговорить» (там же). Брежнев пишет, что ему тоже хотелось поговорить с Жуковым, но так как он был уверен, что его мнение о необходимости усилить помощь Малой земле воздушными силами маршалу доложит командование 18-й армии, то: ,,Мне же лучше в тяжелый момент не покидать плацдарм. Так я и, поступил: остался с бойцами на Малой земле» (стр. 15).

Легенда эта родилась из мемуаров марша ла Жукова. Маршал писал, что, разъезжая по фронтам, он посетил и 18-ю армию. Когда маршал писал свои мемуары, начальник политотдела этой армии уже был генсеком ЦК КПСС. Разумеется, в аппарате ЦК, где редактировали и исправляли мемуары маршала, ему могли указать, что неудобно, посетив 18-ю армию, не поинтересоваться существованием полковника Брежнева. Отсюда фраза в мемуарах Жукова: «О настроении бойцов мы хотели посоветоваться с Брежневым, но как раз он находился на Малой земле» (Маршал Г.К.Жуков. Воспоминания и размышления. 1969, стр. 477). Если сам заместитель Верховного Главнокомандующего маршал Жуков хочет видеть полковника и даже знать его мнение, то читатель должен думать, что Брежнев не просто полковник-пропагандист, а военный стратег, с советами которого считалось Верховное Главнокомандование.

Ни в какой период истории, ни в одной армии в мире, ни в одной войне так не пренебрегали солдатской жизнью, как в советской армии во время советско-германской войны. Об этом говорят непомерно высокие потери в людских силах в советской армии по сравнению с немецкой. Весь «гений» сталинского военного искусства и сталинской военной стратегии был основан на принципе — добиваться победы массированным перерасходованием человеческих жизней, даже в тех ситуациях, где умение, техника и фактор времени могли и должны были сэкономить жизнь солдат. Отсюда же требование Сталина предпринимать лобовые атаки большими массами не только в наступлении, но и в обороне. Поэтому советские войска, вопреки всем военным правилам, даже в обороне теряли больше людей, чем немцы в наступлении. Сталинские маршалы и генералы, воспитанные в духе этой сталинской военной науки, смотрели на своих солдат не как на живых людей, а как на бездушные инструменты войны. Генерал Эйзенхауэр цитирует в своих мемуарах характерное заявление на этот счет самого маршала Жукова. Когда он, генерал Эйзенхауэр, сообщил Жукову, как, применяя технические средства, американцы разминировали перед собою поле боя, Жуков оценил такой метод как малоэффективную возню, заметив, что мы, советские командиры, чтобы разминировать поле перед собою, пускали по нему сначала один батальон солдат. Эти солдаты жертвовали собой, чтобы армия, которая следует за ними, могла двигаться быстрее. Конечно, у японцев в войне тоже были команды камикадзе, добровольцев смерти, которые жертвовали собою, чтобы наносить врагу чувствительные удары. Но жуковские минные, часто штрафные, батальоны шли на смерть не добровольно, а по принуждению (ведь сзади и с боков действовали заградительные отряды НКВД, которые открывали огонь по тем, кто не выполнял приказа или старался сдаться в плен). В мемуарах Брежнева говорится нечто противоположное всему этому. Он даже приводит выдержку из собственного документа конца 1943 г. о «сбережении сил». Он пишет: «...мы несли большие потери... Вопрос о жалости на войне — сложный вопрос. (...) Среди сохранившихся документов военных лет есть директива, под которой стоит моя подпись:... Постоянно проявляйте заботу о сбережении сил и здоровья бойцов» (стр. 16)..-»...то, что написано здесь, было для меня главнейшим делом в течение всей войны», — замечает автор. Если это так, то Брежнев просто не понял своего «Верховного» - Сталина, который иные приказы об обороне сопровождал указанием: «несмотря ни на какие потери» удержать данный пункт (Киев, Ленинград, Сталинград). Когда Жуков в начале войны признал такую установку Сталина ошибочной, Сталин его снял с поста начальника Генштаба, но когда тот же Жуков начал ее щедро применять под Москвой, Сталинградом и Ленинградом, Сталин его сделал своим заместителем.

Брежнев думает, что победу Советскому Союзу принесли не танки, пушки и самолеты, даже не народ, а политработники. Хотя для политработника армии такое мнение вполне естественно, оно не только не выдерживает исторической проверки, но в устах главы государства просто нелепо. Однако послушаем аргументацию автора: «...если учесть, что боевой дух войск всегда признавался важнейшим фактором стойкости войск, то именно политработнику было доверено самое острое оружие в годы войны. Души и сердца воинов закалял он, без чего ни танки, ни пушки, ни самолеты победы нам бы нe принесли» (стр. 17). Если придерживаться такой философии, то непонятно, как русская императорская армия, в которой не было ни политруков, ни Комиссаров, одерживала многочисленные победы и создала империю на 1/6 части земного шара. Конечно, моральный фактор играет в войне выдающуюся роль, это доказала та же Красная армия в первые два года войны, когда при тех же политработниках около пяти миллионов ее солдат сдались в плен, иногда без всякого сопротивления, не желая защищать инквизиторский режим Сталина. Если эта армия потом начала сопротивляться, а затем и наступать, то не из-за политруков, во главе со Сталиным, а несмотря на них, ибо Гитлер ее убедил, что его цель — не уничтожение большевизма, и даже не расчленение России, а установление чужеземного господства над всеми народами СССР.

Свои успехи как начальника Брежнев приписывает не какой-либо абстрактной идее, а своим личным человеческим качествам. Рассуждения Брежнева интересны здесь не как исторический факт, а как декларативное утверждение нынешнего главы партии и государства. Поскольку Брежнев заявляет, что он такой государственный деятель, который всегда говорит, что действительно думает (стр. 33), то читателю внушается мысль, что перед»ним не тиран школы Сталина, а новый тип коммунистического вождя с «человеческим лицом» (именно такой портрет Брежнева рисует сейчас советская пропаганда). Послушаем его самого: «...работа должна вестись с умом и тактом. Если даже человек ошибся, никто не вправе оскорбить его окриком. Мне глубоко отвратительна... кое у кого сохранившаяся привычка повышать голос на людей. Ни хозяйственный, ни партийный руководитель не должен забывать, что его подчиненные — это подчиненные только по службе, что служат они не директору или заведующему, а делу партии и государства.... нельзя ущемлять самолюбие людей, унижать их достоинство.

Так я считаю сегодня, этому правилу следовал и в годы войны...» (стр. 18).

Пока нет противоположных доказательств, можно поверить автору, что он не разносит своих подчиненных, не ругается, хотя надо заметить, что широко распространенное сквернословие в советских учреждениях сначала родилось в самой партийной сфере. Но главное ведь в другом. Концепция вождя с «человеческим лицом» никак не вяжется со все еще продолжающейся инквизиторской практикой КГБ, с концлагерями и сумасшедшими домами, куда сажают инакомыслящих, верующих и «националистов». Совсем недавно Брежнев «обессмертил» свое имя в истории, подписав варварские указы о лишении родины Галины Вишневской, Мстислава Ростроповича и Петра Григоренко. , Поскольку Брежнев думает, что политорганы — все и вся, то он не ограничивает их роль только их Собственной сферой действия — пропагандой и митингами. Автор уверяет нас, что начальники политотделов в армии участвовали в разработке оперативных планов командования. До сих пор мы из самой советской литературы знали, что в разработке операций в армейском масштабе участвовали командующий армией, начальник штаба и член Военного совета (см. «Приложение № 1 к книге маршала A.A.Гречко «Битва за Кавказ», 1971). Теперь Брежнев утверждает, что сам участвовал в разработке таких операций. Вот что он пишет: «...политические работники стали душой Вооруженных сил. r Разумеется, они участвовали в подготовке наступательных или оборонительных операций, без них не обходилась разработка планов военных действий. Я, Например, не помню случая, чтобы генерал Леселид-36 или другие командующие армиями, с которыми пришлось мне воевать, не учли моей точки зрения или поправок, порой весьма существенных» (стр. 18).

Это утверждение преследует определенную цель, в чем мы еще убедимся, а пока заметим, что в разработке оперативных планов командования армии действительно участвует партийный работник, но стоящий выше начальника политотдела и по должности и по рангу — это член Военного совета, представитель ЦК, без подписи которого не был действителен (как не действителен и сейчас) даже приказ самого командующего. Когда начали создавать «культ Сталина», каждый пункт, в котором когда-то находился Сталин на Кавказе и в России, каждая политическая акция, в которой он участвовал, каждая армия или фронт гражданской войны, куда его посылали членом Военно-революционного совета, объявлялись впоследствии важнейшими вехами на путях к победе всей большевистской революции. В конце концов вся партийно-историческая литература превратилась в сплошные мифы, фикции и легенды о политическом и военном гении Сталина. Как стратег революции и полководец гражданской войны Сталин оказался не только выше Троцкого, но и выше самого Ленина. «Культ Брежнева» сейчас создается по тем же рецептам сочинений исторических легенд и мифов. Поэтому становится возможным приписывать ему роль, которую он в войне не играл, а политотделам приписывать функции, которые им не свойственны и их статутом не предусмотрены.

Так, авторы официальной биографии Брежнева уже смелее, чем он сам, утверждают: «На всех этапах битвы за Кавказ Л.И.Брежнев принимал активное участие в разработке планов оборонительных и наступательных операций и их проведении. Он был одним из инициаторов смелого замысла по осуществлению в сентябре 1943 г. десантной операции с сущи силами 18 армии и с моря — Черноморского флота с целью полного освобождения Новороссийска» (Леонид Ильич Брежнев. Краткий биографический очерк. М., 1976, стр. 18). Но маршал Гречко описывает функции и роль Л.Брежнева совсем по-другому: «Л.И.Брежнев беседовал с воинами, проводил совещания с командирами и политработниками, бывал на партийных и комсомольских собраниях, вручал партийные билеты принятым в ряды партии» (Маршал А.А.Гречко. Битва за Кавказ, стр. 412). Такова действительная роль, которую играл на протяжении всей войны Брежнев. Это немаловажная роль, но приписывать Брежневу оперативное руководство и стратегические замыслы — значит искажать не только его биографию, но и фальсифицировать историю и роль политотделов в советских вооруженных силах. Что же касается истории возникновения «инициативы смелого замысла» десантной операции против Новороссийска, то сам Брежнев нам рассказывает, у кого и как возникла эта инициатива: «Рядом с нами воевала армия А.А.Гречко... Возьмет одну сопку - остановка, возьмет еще одну - опять остановка. Помню, Лесенидзе, Колонии (член Военного совета. - A.A.), я и полковник Зарелуа лежали на бурке. Был момент отдыха, мы обсуждали сложившуюся обстановку, и Леселидзе сказал:

— Знаете что? Ключ ко взятию Тамани и Крыма не на этих сопках, а во взятии Новороссийска. Давайте мы попросим Ставку дать нам 17-20 тыс. человек пополнения. Подготовимся и начнем штурм. ''Так мы и сделали» («Новый мир», № 2, 1978, стр.|Ш).

Вот это присутствие на «бурке» лейб-биографы «генсека» превратили в «инициативу» Брежнева. Взятие в сентябре 1943 г. Новороссийска советскими войсками Брежнев рисует как большую битву стратегического масштаба, чтобы возвысить не только свою роль в войне, но и оправдать присвоенное этому городу через 31 год после войны звание Города-героя — из-за того, что Брежнев впоследствии стал генсеком. Однако сдача немцами Кавказского побережья Черного моря была решенным делом еще с января 1943 г., после сталинградской катастрофы немецкой армии. С Кавказа немцы уходили сами без большого давления, чтобы организовать новую линию обороны на Крымском полуострове и на Украине. Побережье вокруг Новороссийска они держали для прикрытия своего отступления с Кавказа. Ко времени боев за Новороссийск в сентябре 1943 г. город этот уже выполнил свою задачу и он был бы вскоре оставлен без боя, как оставлялись и другие города. Так что, в точном военном смысле этого термина, никакой «битвы» за Кавказ не было, как не было ее и за Новороссийск. Были шестидневные «престижные» бои, которые автор называет «битвой за Новороссийск».

В ходе рассказа читатель все время ждет, когда же автор расскажет о своем личном участии в этой «битве», тем более, что Брежнев составил, руководствуясь, как он пишет, указаниями Ленина из времен гражданской войны, «Памятку десантнику». Как ленинские комиссары в гражданской войне, Брежнев обращался в своей «Памятке» в первую очередь к коммунистам с «ленинским наказом»: «Товарищ коммунист! Ты должен в бой вступать первым, а выходить из боя последним... коммунист умеет не только благородно жить, но и достойно умереть» (стр. 22). Но Брежнев так и не рассказал читателю о каком-либо эпизоде, из которого было бы видно, что он верен собственной инструкции. Автор, очевидно, считает своим подвигом то, что горевал о погибших, торжественно хоронил их, утешал их вдов письмами: «...сердце не слушалось, щемило нестерпимой болью. Сам я писал письма вдовам, моя горсть земли лежит в могилах товарищей, огонь моего автомата звучал в залпе траурного салюта... Они до конца выполнили ленинский наказ...» (стр. 25). Впрочем один эпизод, свидетельствующий о его собственной жертвенности или даже подвиге, автор все-таки приводит. Это случилось, когда части 18-й армии и морского флота вошли в город и саперы начали на полях разминирование: «Перед клубом моряков было картофельное поле, тут я вышел вперед. Колонии мне говорит: - Ты куда лезешь?

- Ты член Военного совета, - ответил я, — а я начальник политотдела. Я должен на два шага идти впереди» (стр. 26).

Мемуары Брежнева читаются легко, местами они написаны довольно занимательно, если отвлечься от неизбежной в советской литературе пропагандной мути; они расширяют наши знания о становлении характера и образе мышления нынешней главы коммунистической партии и советского государства. Конечно, не эту цель преследовал автор, еще меньше он думал о литературной славе. Его цель чисто политическая: он хочет показать партии и народам страны, что в безвестном начальнике политотдела Малой земли жил еще в те далекие годы недооцененный современниками военный стратег и государственный муж большого масштаба. Под конец рассказа Брежнев, по примеру Сталина, даже начинает говорить о себе в третьем лице. Он пишет, что на параде в честь победы на Красной площади «...комиссаром сводного полка 4-го Украинского фронта» был назначен «начальник политуправления фронта генерал Брежнев» (стр. 33) (Брежнев был произведен в генералы в ноябре 1944 г.). Ровно через десять дней после выхода в свет «Малой земли» мы узнали и ближайшую цель мемуаров: 20 февраля 1978 г. Президиум Верховного Совета СССР издал Указ: «За большой вклад в победу советского народа и его Вооруженных сил в Великой Отечественной войне наградить Л.И.Брежнева орденом «Победы».

Высший военный орден «Победа» был учрежден 8 ноября 1943 г. Он изготавливается из платины и на нем укреплены бриллианты, общий вес которых 16 каратов. Имена награжденных заносятся на специальную доску в Кремле. Однако орден «Победа» Брежнев получил, грубо нарушая закон об этом ордене. Согласно статье первой Статута об ордене «Победа», им награждаются только полководцы -»за успешное проведение таких боевых операций в масштабе нескольких или одного фронта, в результате которых в корне меняется обстановка в пользу Советской Армии» (Г.Колесников и А.Рожков. Ордена и медали СССР. М., 1974, стр. 43). За всю войну орденом «Победа» было награждено только 12 человек (два полководца — дважды) — Главнокомандующие фронтами, начальник Генерального штаба, сам Верховный Главнокомандующий; в том числе пять иностранцев: Эйзенхауэр, Монтгомери, Тито, король Румынии Михай I и маршал Польши Роля-Эксимерсхий («Военно-исторический журнал», №11, 1978). Среди этих награжденных нет ни одного члена Военного совета фронтов, таких, как Хрущев, Берия, Булганин, Жданов, нет ни одного командующего армией, а вот теперь среди них есть начальник политотдела армии полковник Л.Брежнев. В увлечениях Брежнева всякими наградами и чинами больше всего бросается в глаза его исключительная страсть к военным орденам и военным чинам — за время пребывания на посту генерального секретаря ЦК Брежневу три раза присваивали высшие воинские звания — генерал-полковника, генерала армии, маршала, плюс должность Верховного Главнокомандующего, два раза награждали званием Героя Советского Союза, один раз почетным боевым оружием — саблею; теперь его наградили высшим военным орденом, которым награждают только полководцев во время войны или тотчас после победы над врагом. Спрашивается, зачем нужны в мирное время боевые ордена и высшие военные чины гражданскому лицу, главе государства, который постоянно утверждает, что он хочет мира?

«ВОЗРОЖДЕНИЕ»

Когда Сперанский предложил Александру I свой знаменитый проект государственных преобразований, логическим концом которых должна была стать Конституция, то Карамзин возразил: «России нужна не Конституция, а 50 умных губернаторов». Через 125 лет Сталин «синтезировал» обе идеи: государству дал «Конституцию» абсолютной тирании, а страну разбил на 100 партийных вотчин, управляющие которыми назывались теперь не губернаторами, а первыми секретарями. Умными они должны были быть только в меру, но преданными генеральному секретарю — по-собачьи. Одним из них был Л.И.Брежнев.

В новых мемуарах «Возрождение» («Новый мир», № 5, 1978) Брежнев рассказывает, каким он был всепобеждающим первым секретарем обкома партии. Согласно рецензии «Правды» на его мемуары, две области Украины - Запорожская и Днепропетровская — обязаны ему не просто восстановлением из руин войны, а чудесным возрождением, — подобно тому, как, по древней легенде, птица Феникс возрождалась из пепла («Правда», 10.5.78). Но секретарем Днепропетровского обкома Брежнев стал еще до войны — в 1939 году. Эта дата вызывает в памяти жуткие воспоминания: около десяти миллионов советских граждан было заключено к тому времени в концлагеря, да и сама «партия Ленина» лежала в руинах «внутренней войны», называемой в народе «ежовщиной», — из трех миллионов ее членов 1 635 000 человек было расстреляно или сослано. Радикально была уничтожена старая элита партии. Все секретари обкомов, крайкомов, центральных комитетов республик, с дореволюционным стажем, — были расстреляны. Из секретарей с послереволюционным стажем в живых были оставлены только три человека: на Кавказе — Берия и Багиров, на Украине — Хрущев. Члены ЦК ленинских времен были поголовно расстреляны, даже члены сталинского ЦК были расстреляны на 2/3. Члены ленинского Политбюро все были расстреляны, члены сталинского Политбюро — почти наполовину. После всего этого Сталин приступил к «возрождению» партии. На Украине эта задача была поручена Хрущеву. «Возрождение» партии происходило уже за счет людей иной породы, чем те, с которыми имел дело Ленин, когда создавал свою партию марксистских фанатиков и идейных революционеров. Режиму личной тирании нужны были, так сказать, безличные личности. Ему нужны были новые кадры, наделенные иммунитетом против любых проявлений положительных эмоций цивилизованного человека, таких, как совесть, честь, любовь, жалость. Сталин ценил в своих кадрах только три качества: нерассуждающую исполнительность, жестокую непреклонность и абсолютное бездушие. Когда, руководствуясь этими критериями, Хрущев начал «возрождать» партию на Украине, то он нашел, что Леонид Брежнев — идеальный кандидат в секретари обкома. После войны Хрущев вновь вспомнил о своем выдвиженце: в августе 1946 г. он назначил его первым секретарем Запорожского обкома партии. Так началась партийная карьера Брежнева, апогея которой он достиг, руководя заговором против того же Хрущева.

Судя теперь по мемуарам Брежнева, никакой Хрущев на свете вообще не существовал. Больше того: ЦК КП(б)У, которому Брежнев был прямо подчинен, тоже не фигурирует в мемуарах. Автор настойчиво навязывает читателю мысль, что он был назначен Москвой и подчинялся непосредственно ЦК ВКП (б). Эта намеренная дезинформация, видимо, нужна автору не только для отмежевания от своего бывшего покровителя, но и чтобы подчеркнуть свою прямую преемственную связь со Сталиным, который присутствует в мемуарах автора как бог, хотя и незримый. Между тем секретари обкомов партии союзных республик назначаются ЦК этих республик и подчиняются им, а московский ЦК их только утверждает. Таков Устав партии. Такова и практика. Так как Запорожская и Днепропетровская области входят в состав Украины, то Брежнев, конечно, находился в непосредственном подчинении ЦК КП (б) У.

Той же цели - дезинформации - служат многие двусмысленности и недоговоренности в брежневских мемуарах. Так, говоря о своем докладе в 1947 г. на заседании Политбюро (стр. 23), автор может вызвать у неосведомленного читателя представление, будто он делал этот доклад в Москве, самому Сталину, а на самом деле он докладывал в Киеве Хрущеву, ибо украинский ЦК, в отличие от других компартий союзных республик, тоже имеет свое собственное «Политбюро» (в других республиках имеются только «бюро»). Все это, конечно, мелочь, но мелочь с характерным для автора, сидящего на троне величайшей из империй, хлестаковским душком.

Кажется, в своем анализе «Малой земли» я недооценил литературных претензий Брежнева. Когда он, ссылаясь на «Войну и мир», пустился в философствования насчет смерти и подвига в войне (с явными намеками на Петю Ростова и князя Андрея Болконского), я подумал было, что это просто для красного словца. А вот «Возрождение» Брежнев и впрямь начинает, как Толстой «Воскресение», с символической травы (которая у Толстого пробивалась к жизни «между плитами камней»): «Трава уже успела прорасти сквозь железо и щебень, издалека доносился вой одичавших собак, а вокруг были одни развалины да висели на ветвях обгоревших деревьев черные вороньи гнезда» (стр. 3). Здесь кончается «художественная проза». Дальше развертывается рассказ, написанный на том специфическом жаргоне партийной латыни, которым пишут протоколы обкомов, резолюции съездов и передовицы «Правды». Если название произведения должно в какой-то мере отвечать содержанию, то свое «Возрождение» Брежнев должен был бы озаглавить: «Учитесь у меня, каким должен быть первый секретарь».

Нынешние первые секретари райкомов, горкомов, обкомов, крайкомов и центральных комитетов республик должны учиться у Брежнева тем методам и средствам, которым учились «маленькие Сталины» - Брежневы - у самого Сталина. Зловеще звучит сегодня этот призыв к «возрождению» сталинских методов и средств в партийной работе -после всего того, что мы слышали о злодеяниях Сталина на XX и XXII съездах партии. Но Брежнев не только призывает учиться у Сталина «стилю партийной работы», он прямо обязывает к этому, когда цитирует самого себя (из стенограммы обкомовского заседания 1947 г.): «Мы обязаны использовать весь арсенал средств, накопленных партией» ( выделено мною. — A.A.), и добавляет: «Читая сегодня эти выступления, замечаешь кое-какие повторы, но в целом эту позицию я и теперь одобрил и поддержал бы» (стр. 11). «Весь арсенал средств» и есть чистокровный сталинизм, осужденный вышеупомянутыми съездами. При всем этом автор силится создать у читателя впечатление, что ему не было чуждо чувство человечности. На этот счет приводятся два примера: жена одного рабочего потеряла продуктовые карточки на семью, Брежнев предложил выдать новые; на монтаже из-за перегрузки упал башенный кран, крановщика хотели судить как «вредителя», но Брежнев воспрепятствовал: «Зачем создавать атмосферу нервозности и страха?» (стр. 17). Если бы автор задал этот риторический вопрос в свое время Сталину, то данные мемуары никогда не появились бы или, в лучшем случае, были бы посвящены лагерной жизни автора где-нибудь на Колыме. И это Брежнев знает не хуже нас. Он знает больше: сегодня за одно лишь требование уважать его собственную подпись под Соглашением в Хельсинки, он творит дикий произвол — называя его судом — над Орловым, Руденко, Тихим, Гамсахурдия, Костава, Гинзбургом, Щаранским, угрожает расправой академику Сахарову, вынуждает покинуть страну цвет советской свободомыслящей интеллигенции, мучает в концлагерях десятки тысяч политзаключенных и верующих. После всего этого автор «Возрождения» спрашивает у своих читателей: «Зачем создавать атмосферу нервозности и страха?»

Впрочем, страх и есть тот острый инструмент, пользуясь которым режим систематически выскабливает из человека все человеческое, методически прививает ему ощущение собственного ничтожества, постоянно внушает мысль о его обреченности. Такой, низведенный до положения индустриального раба, «советский человек» и находится в центре внимания автора «Возрождения». Этот человек, превращенный, по марксистской терминологии, в «придаток машины» (по сталинской терминологии, — в «винтик» государственного механизма), по Брежневу, — либо в «рабочий инструмент», либо в «солдата», — творит «чудеса» на производстве. Немцы думали, пишет автор, что для восстановления заводов СССР потребуются 25 лет, а американцы, осмотрев разрушенные предприятия на Днепре, сказали, что вообще нет смысла их восстанавливать, лучше построить новые заводы, — а мы их восстановили за год (стр. 5-6). Как это удалось? «Организующая воля партии» и энтузиазм рабочих решили дело, утверждает автор. Как пример, он вспоминает работу женской бригады: «Всякий раз, когда приходилось бывать на Днепрострое, еще издали слышал звонкие голоса девчат, которые подавали бетон... До бровей закутанные платками, обсыпанные цементной пылью, в жару ли, в холод они не теряли бодрости никогда. Спросишь, как идут дела, и всегда в ответ звонкое: «Хорошо!» (стр. 12.). Неудивительно, что хрупкий женский организм долго не выдерживает такой тяжелой работы. Многие заболевают. Но они «сознательны» и поэтому не бросают работы. Автор пишет, что заболела и бригадирша Анна Лашкарева - у нее открылся туберкулез. Ей предложили легкую работу, но эта сознательная советская девушка наотрез отказалась: «Не могу без стройки», - ответила Анна. Она потом вылечилась. Брежнев установил причину ее исцеления: «Убежден: исцелили ее не только лекарства... Спасла Аня сама себя тем, что... не бросила работу» (стр. 12). Можно ли выдумать более оригинальный метод «исцеления» больной туберкулезом девушки, как прописать ей бетонные работы?

Конечно, после столь разрушительной войны люди терпели бедствия. Не хватало всего — продуктов, одежды, жилищ, топлива. Американцы предложили помощь по «плану Маршалла» всем пострадавшим от войны европейским странам, в том числе и Советскому Союзу. Когда в начале войны судьба режима Сталина висела на волоске и ему нужно было спасать собственную голову, он сразу принял американскую помощь по ленд-лизу (одиннадцать миллиардов долларов!), но теперь, когда нужно было спасать людей от голода и холода, Сталин отверг помощь по «плану Маршалла». Брежнев оправдывает такую политику Сталина: «Оказалось, с американскими политиками вообще трудно иметь дело. (...) капиталистические державы, уповая на наши трудности, пытались диктовать нам свою волю, вмешиваться в наши внутренние дела» (стр. 5-6). «Вмешательство во внутренние дела» заключалось в том, что США хотели иметь гарантию того, что американские машины и стальной лист не будут использованы для усиления производства вооружения, а ЮНРРА * хотела следить за тем, чтобы ее продукты и вещи доходили до рядовых советских граждан, а не направлялись на содержание армии.

Как же тогда сам Брежнев справлялся с тяжелыми задачами снабжения трудящихся области? Как «выполнялись и перевыполнялись планы» не только по чугуну и цементу, но как снабжались люди хлебом, мясом, молоком, овощами, как кормились дети в детдомах и яслях, насколько обеспечены были миллионы инвалидов войны? Обо всем этом в мемуарах Брежнева нет ни единого слова, но зато бесцеремонный Хрущев нам сообщил на одном из пленумов ЦК в 1963 г., что в те же самые годы и в тех самых местах, где секретарствовал Брежнев, люди умирали с голоду, а Сталин и Молотов экспортировали хлеб в другие страны. А как насчет жилищ? Ведь большинство рабочего населения жило во «времянках» и землянках. Тут автор приводит любопытную цитату из своего выступления на партийной конференции, на которой он в «порядке самокритики» сообщил: «...хочу прямо сказать, что жилищным строительством обком и горком партии занимались недостаточно... приходится докладывать конференции, что план по жилью выполнен всего на 11%.

Лучше не выразишь пресловутую «заботу партии о человеке», как в этих семи процентах!

И за такую «заботу» автор получил в сентябре 1947 г. орден Ленина. «Это была очень дорогая награда — мой первый орден Ленина». Так случайно мы узнали, что прославленный «герой Малой земли» и «комиссар Отечественной войны» вернулся с фронта без единого ордена Ленина! Память у нашего мемуариста флюсу подобна — она раздулась у него в одну сторону и совершенно атрофировалась в другую. Поэтому важнейшие события в стране и важнейшие лидеры партии, имевшие прямое отношение и к этим событиям и к нему лично, у него выпали из мемуаров.

Из руководителей украинского ЦК автор не нашел ни одного, достойного упоминания в мемуарах, а из руководителей московского ЦК, кроме Сталина, упомянул только Жданова, выдавая его за чуткого руководителя. Автор притащил его в свои мемуары без видимой на то нужды и по совершенно пустяковому поводу — Брежнев написал письмо в ЦК Жданову, прося три тысячи электролампочек; «прошло не более трех дней, и мы получили не только положительный ответ, но и лампочки» (стр. 15). Но советский читатель - великий специалист по языку партийных эзопов: генсек угрожает сущим и потенциальным инакомыслящим расправой масштаба и класса ждановщины.

Один раз появляется Сталин, но сцена со Сталиным, вероятно, выдумана, чтобы показать непосредственную связь автора с самим «Хозяином» минуя всяких там Хрущевых, Поскребышевых и Маленковых. Брежнев рассказывает, что, разъезжая по районам во время посевной кампании, он заехал в семь часов утра к одному из секретарей райкома и застал его в удрученном состоянии: « — Ты что, Александр Саввич? Говори прямо, что у тебя?

- В «Правде», понимаете, в передовой разделали нас... (...)

- Так... говорю. — Значит, будет звонить Сталин. Надо ехать.

Ночью мне действительно позвонил И.В.Сталин, и разговор был серьезный» (стр. 16).

Сталин учил партию преклонению и чинопочитанию, строгому соблюдению иерархической системы — как в отношении субординации, так и в отношении соблюдения дистанции между высшими и низшими чиновниками, между собою и своими подручными. Люди десятилетиями работали первыми секретарями обкомов или даже министрами, ни разу не удостаиваясь приема или просто сталинского звонка. Для этой цели существовал аппарат ЦК и «Внутренний кабинет» Сталина. Все это общеизвестно. Поэтому, если Сталину все-таки нужно было позвонить, то он позвонил бы Хрущеву, чтобы тот «прочистил мозги» своему подчиненному. Что же касается того, что у автора был со Сталиным «серьезный разговор», то пусть этому поверят комсомольцы. Мы же знаем, что со Сталиным «серьезный разговор» в таких случаях сводился к монологу «Хозяина», вроде того, который был между Сталиным и Игнатьевым: «Товарищ Брежнев, или ты выполнишь план, или мы тебя укоротим на голову», с добавлением нескольких непечатных слов по адресу секретаря Запорожья, наподобие тех, которые встречаются в письме запорожских казаков турецкому султану (Сталин любил декламировать это письмо, а репродукцию картины Репина держал у себя дома).

Брежнев занимался на бывшей оккупированной Украине не только «возрождением» разрушенных войной предприятий, но и «возрождением» сталинского террора в масштабе, превосходящем даже довоенный террор. Автор не проходит мимо этого факта, но посвящает ему только несколько строчек: «Приходилось заниматься и такими вопросами, которые не связаны с хозяйством... но которые тоже были важны... Органами безопасности велась работа по розыску и разоблачению предателей, помогавших фашистам, полицаев, карателей, укрывшихся во все щели. Они не должны были уйти от возмездия» (стр. 14). Поскольку автор сообщает, что — как первый секретарь — он взял на себя и личное руководство над управлениями МГБ, МВД и прокуратуры (стр. 13), то он и не скрывает своего руководства террором.

На оккупированной территории до войны жило 90 миллионов человек. Теперь за то, что Сталин и его клика дали немцам занять эту территорию, должны были отвечать не Сталин и сталинцы, а оставленные ими на произвол оккупантов советские граждане. Поголовно все взрослое население пропускается через «фильтр» МГБ. Сотни тысяч из них отправляют в концлагеря. За ними следуют миллионы бывших военнопленных и насильно увезенных немцами в Германию «остарбайтеров». Особенно зверски свирепствовали чекисты именно на Украине, ибо здесь, уже после войны, продолжали бороться за независимую Украину партизанские отряды, которые во время войны сражались и против Гитлера и против Сталина. Брежнев признает этот факт: «...стоит отметить, что послевоенное время требовало особой бдительности. Недели не проходило без различных ЧП, еще появлялись даже вооруженные банды...» (стр. 14). Борьба Брежневых против этих «банд» стоила Украине сотен тысяч новых жертв, а Сталину казалось, что всего этого еще мало. Ведь это шеф Брежнева в те годы — Хрущев, — рассказывая XX съезду о поголовной депортации кавказских народов, доложил от имени ЦК КПСС: «Украинцы избегли этой участи только потому, что их было слишком много и не было места, куда их сослать. Иначе Сталин их тоже сослал бы». Недоверие Сталина к украинцам было так велико, что он принципиально не разрешал назначать первым секретарем ЦК Украины человека, который в анкетах писал, что он украинец. Поэтому неукраинцы — Каганович, Хрущев, Мельников — назначались первыми секретарями ЦК Украины, а украинцы, которые считали себя русскими, вроде Коротченко, Кириленко, назначались первыми секретарями обкомов.

Я далек от мысли умалять организаторский талант, волевой потенциал и политическую изворотливость первых секретарей. Сама кузница кадров Сталина не знала брака: она или выпускала прожженных надзирателей уголовного режима, или сжигала до тла не поддающихся «перековке». Брежнев блестяще выдержал все испытания этой кузницы. Он, конечно, не Сталин, но он из Сталина. Он мастер сталинской школы управления, но не творец, а эпигон. Поэтому он поступает вполне логично, когда призывает свою партию учиться у Брежнева сталинских времен. По этой же причине и его просталинская клика поспешила объявить «Малую землю» и «Возрождение» великим сокровищем партии. Во всех областях и республиках заседают партийные активы, идут теоретические конференции, устраиваются научные симпозиумы по поводу этих произведений. Литература соцреализма десятилетиями искала идеального «положительного героя» и не находила его. Теперь, наконец, его нашли в лице автора данных произведений. Это открытие ввергло партию в неописуемый восторг, а неистребимую армию льстецов - в раж.

На XVIII съезде комсомола, пока что через черный ход (лиха беда начало!), Брежнева зачислили и в «классики» марксизма-ленинизма.

Газета «Правда» не отстает от комсомольцев. Она засвидетельствовала, что «Малая земля» и «Возрождение» — «учебники политической мудрости» («Правда», 6.5.78).

В той же «Правде» присяжный камердинер Кремля Александр Чаковский присмотрелся к «Возрождению» Брежнева с точки зрения его «художественных достоинств». Надо признаться, что Чаковский обладает феноменальным зрением, словно аргус. Поэтому он заметил в «Возрождении» такие литературные качества, которые недоступны обыкновенному человеческому глазу. Чаковский сообщает, что он их тоже не сразу заметил: «Эти тридцать семь журнальных страниц я прочел «залпом», «в один присест». А потом, находясь еще под впечатлением прочитанного, задал себе вопрос: в чем же сила необычного эмоционального воздействия «Возрождения»? Мне не сразу удалось ответить на этот вопрос»... Чаковский явно скромничает. Его ответ был готов, когда он еще не начал читать «Возрождения», и этот ответ он сформулировал одним словом: «поэзия»! И тут же объяснил, в чем же сила этой «поэзии»: «Поэзия творческого созидания бьет ключом со страниц сегодня написанных воспоминаний. Эта поэзия захватывает и покоряет...» («Правда», 10.5.78). Еще вчера Чаковские восхищались «поэзией» Сталина и Хрущева, сегодня они пленены «поэзией» Брежнева, а завтра, при новом генсеке, им придется превзойти самих себя, а это совсем не просто. Воистину неистребима армия партийных льстецов. Удивительно, что даже сам Брежнев это знает: «Как это у баснописца Крылова?.. «Но в сердце льстец всегда отыщет уголок».

— Вы предлагайте дело, — говорил я обычно таким людям. — Не надо нам дифирамбов и расшаркиваний» (стр. 32-33).

Это говорил 30 лет назад первый секретарь обкома Брежнев, но если бы сегодня то же самое повторил генеральный секретарь ЦК и повторил всерьез, негодуя против виртуозных расшаркиваний перед собою партийных лакеев и тошнотворных дифирамбов по своему адресу казенных «баснописцев», «баснописцы» занялись бы производительным трудом, а страна сэкономила бы много тысяч тонн бумаги.

«ЦЕЛИНА»

Сталин еще до войны установил беспрецедентный в истории цензуры порядок - запрещение пользоваться старыми газетами, журналами и книгами самой же большевистской партии. Это запрещение распространялось и на старые издания протоколов съездов партии, и на старые издания Ленина (под предлогом, что там «справочный аппарат» — «вредительский») , и на старые книги самого Сталина (там были статьи и речи Сталина в защиту Зиновьева, Каменева, Бухарина и даже Троцкого). С точки зрения интересов установленного им и существующего до сих пор режима, Сталин поступил не только правильно, но и весьма разумно. Если бы советским людям было разрешено беспрепятственно пользоваться старыми газетами и книгами времен Ленина, то они оттуда узнали бы, что Ленин и Троцкий руководили Октябрьским переворотом, Троцкий создал Красную армию, Рыков и Каменев были заместителями Ленина, Зиновьев — лидером Коминтерна, Бухарин - главным теоретиком партии, а Сталин никогда не назывался в те годы в числе ведущих вождей партии. Между тем Сталин доказал, вопреки всем историческим фактам, что это он был и организатором Октябрьского переворота, и создателем Красной армии, и вождем Коминтерна, и «корифеем» всех наук. Молодое поколение коммунистов должно было этому поверить, ибо все, что этому противоречило, было уничтожено или находилось под запретом. То же самое происходит и сегодня. Запретив, по сталинским рецептам фальсификации истории, всю литературу, связанную с именем Н.С.Хрущева, и изъяв из библиотек восемь томов его сочинений «Строительство коммунизма в СССР и развитие сельского хозяйства», Леонид Брежнев решил в третьем разделе своих мемуаров «Целина» («Новый мир»,№ 11, 1978) доказать недоказуемое: поднятие целины - это не идея Хрущева, даже больше — Хрущев мешал своим «волюнтаризмом» осуществлению этой идеи. Не Хрущев, а Брежнев — вот кто подлинный организатор поднятия целины, — таков вывод новых мемуаров Брежнева. Посмотрим, как это он доказывает.

Сначала некоторые замечания к биографии Л.Брежнева. У генсека, видно, в подсознании сидит все еще не преодоленный комплекс своего «непролетарского происхождения», иначе не было нужды еще раз подчеркивать: «По отцу — рабочий, по деду - крестьянин, я испытал себя и в заводском, и в сельском труде. Начинал рабочим, но в годы разрухи, когда остановили надолго завод, пришлось узнать пахоту, сев, косовицу...» Что это не так, говорят факты, которые опровергнуть невозможно: во-первых, Брежнев, будучи 1906 года рождения, окончил в 1927 г. в возрасте 21 года техникум, до этого он должен был окончить как минимум семилетку, значит из 21 года по меньшей мере 10 лет Брежнев учился, спрашивается, когда же он был «рабочим» и «крестьянином», кроме как во время школьных каникул? во-вторых, Брежнев был принят в партию с двухлетним кандидатским стажем, а такой стаж был установлен при принятии в партию для лиц непролетарского и некрестьянского происхождения, как уже указывалось выше.

В своем очерке «Брежнев издалека», напечатанном в газете «Новое русское слово» (29 января 1978), я отметил, что когда партия боролась с «кулаками», Брежнев стоял в стороне, а в разгаре «сплошной коллективизации и ликвидации кулачества как класса» землемер Брежнев по существу дезертировал из деревни и вернулся в свой родной город. Косвенный ответ на эту констатацию факта теперь дан в «Целине»: «бился с кулаками на сходах, организовывал первые колхозы... Землеустроителем начал работать в самом начале коллективизации, а на завод вернулся, когда она была в основном завершена» (выделено мною. — A.A.). Если бы Брежнев или его советники заглянули хотя бы в БСЭ и сличили бы дату начала сплошной коллективизации с датой ухода Брежнева из деревни, то они увидели бы - Брежнев ушел из деревни (Урал) в 1930 г. (см. «Советская Историческая Энциклопедия», т.2, 1962, стр. 711, «Брежнев Л.И.»), сплошная коллективизация тоже началась в 1930 г. и завершилась только в 1932-1937 годах, причем за весь 1930 год было коллективизировано только 23,6% сельского хозяйства (см. БСЭ, т. 2, 1953, стр. 616). Эти примеры я привожу, чтобы показать, если Брежнев так бесцеремонно обращается с историческими фактами, которые поддаются объективной проверке, то можно себе представить его обращение с теми фактами и событиями, которые не всегда возможно проверить.

Мы помним, как после смерти Сталина резко оборвалась карьера Брежнева, именно в тот момент, когда он, казалось, прочно достиг вершины власти: на XIX съезде в октябре 1952 г. он стал членом ЦК, одним из секретарей ЦК и кандидатом в члены Президиума ЦК. Он, безусловно, был из числа тех молодых партаппаратчиков, которых Сталин собрал вокруг себя на октябрьском пленуме ЦК после съезда, чтобы при их помощи уничтожить свою «старую гвардию» — старое Политбюро. Члены старого Политбюро это точно знали, о чем Хрущев и докладывал XX съезду. Поэтому первым партийным актом старого Политбюро после смерти Сталина было изгнание из Президиума и Секретариата ЦК этих молодых партаппаратчиков. В числе их оказался и Л.Брежнев. Его исключили из Президиума и из Секретариата ЦК и назначили начальником политуправления военно-морского флота. По понятиям партийной номенклатуры, это было катастрофическое падение, в конце которого былой секретарь ЦК мог превратиться в ничто. Однако в этом падении Брежнев лично не был в чем-либо виновен. Не было его личной вины и в том, что Сталин делал ставку на него, как на испытанного аппаратчика, способного выполнять любые его приказы. В природе Брежнева как человека и в его сталинском воспитании как партаппаратчика было беспрекословно выполнять сталинские приказы, как бы они ни были для него тяжелы и унизительны. Он унаследовал у своего учителя Сталина и другое драгоценное качество «политики дальнего прицела» — железное терпение. Все это помогло ему, когда его долголетний покровитель - Н.С.Хрущев - стал в сентябре 1953 г. первым секретарем ЦК КПСС. Через четыре месяца после своего назначения Хрущев и вспомнил о Брежневе, своем давнишнем выдвиженце на Украине. Брежнев, не называя, разумеется, имени Хрущева, так рассказывает о начале своего второго восхождения: «Целина прочно вошла в мою жизнь. А началось все в морозный московский день 1954 г., в конце января, когда меня вызвали в ЦК КПСС. Сама проблема была знакома, о целине узнал в тот день не впервые, и новостью было то, что массовый подъем целины хотят поручить именно мне» (выделено мною. - A.A.).

Допустим, что «проблема целины» Брежневу была давно знакома, согласимся с автором, что ему просто неудобно назвать имя первого секретаря ЦК КПСС по соображениям, хорошо известным, но крайнее удивление вызывает кричащая неправда последней части этого утверждения — будто «массовый подъем целины» был поручен именно ему, Брежневу. «Массовый подъем целины» в Казахстане - 13 миллионов гектаров - был поручен не Брежневу, а первому секретарю ЦК Казахстана П.К.Пономаренко, а Л.И.Брежнев был назначен его помощником как второй секретарь. Первым секретарем ЦК Казахстана Брежнев стал лишь в августе 1955 года, когда Пономаренко уже перевыполнил задание ЦК КПСС о поднятии целины в Казахстане (18 миллионов гектаров). Несмотря на это, Пономаренко был снят, так как в междоусобной борьбе в Президиуме ЦК победил покровитель Брежнева - Хрущев — против покровителя Пономаренко — Маленкова. В феврале 1955 г. Маленков потерял пост главы правительства, поэтому пал и Пономаренко, сосланный послом в Варшаву.

Нет никакого сомнения в правдивости повествования Л.Брежнева там, где он рассказывает о своей личной жертвенности на работе, доходившей порою даже до потери сознания в буквальном смысле. Не боясь быть обвиненным в нескромности и делая себя примером для подражания молодым партаппаратчикам, автор рассказывает, каким он был энергичным: «Сегодня, по прошествии лет, просматривая документы того времени, думаю, каким образом удавалось столько делать и везде поспевать?.. С раннего утра до полуночи принимал людей. Сам я никогда не жалел времени... Нередко оставаясь в ЦК до глубокой ночи... был все время в пути, спал урывками, обедал где придется. И однажды в Целинограде почувствовал себя плохо. Очнулся на носилках. До этого меня один раз уже доставляли с сердечным приступом из Семипалатинска в Алма-Ату. Пришлось отлеживаться дома, отбиваясь от врачей, которые норовили упечь меня в больницу... А главное, времени не было болеть».

Что же двигало кипучей деятельностью, настойчивостью, упорством этого человека? — Высокие идеи марксизма-ленинизма, — ответит партийный простофиля, высокие идеи высокой карьеры — был бы точный ответ. Брежнев слишком хорошо знал, о чем идет речь: или он еще раз оправдает доверие Хрущева и тогда второй раз доберется до вершины Кремля, или он не справится с заданием и тогда навсегда исчезнет из поля зрения ЦК. Сам Хрущев тоже рисковал во многом: свою идею о поднятии целины он провел в жизнь при почти единодушном сопротивлении тогдашнего Президиума ЦК КПСС. Речь шла о поднятии целины не только в Казахстане, но и в других районах — в Западной Сибири, на Поволжье, Северном Кавказе. Чтобы обеспечить успех такому гигантскому мероприятию (ведь общая площадь освоенных целинных земель оказалась 42 миллиона гектаров, из них в Казахстане - 18 миллионов) , Хрущев мобилизовал, словно на войну, весь СССР - людей, машины, финансы.

Это было время вожделенной всеми «оттепели» после сталинского «ледникового периода». Поэтому советская молодежь широко отозвалась на призыв Хрущева поехать освоить целину. Десятки и сотни эшелонов молодежи двинулись в целинные края. Но подобно и всякой другой советской кампанейщине, это делалось без предварительной подготовительной работы на местах. Поэтому люди встретились с первых же дней с отсутствием элементарных условий работы - ни жилья, ни снабжения не было организовано. Отсюда массовое возвращение разочаровавшихся целинников. Брежнев отмечает этот факт, но Винит в этом не собственную власть, а этих самых целинников: «Их метко называли «землепроходимцами» и с ними пришлось столкнуться в первой же поездке по Северному Казахстану... весной 1954 го-•да... из толпы вырвался какой-то шумный малый и буквально атаковал меня вопросами. Куда их привезли? Зачем сорвали с мест? Где жилье, где заработок, где теплая одежда? В этой степи, дескать, одни сурки могут жить в своих норах!» Центральной темой своей «Целины» Л.Брежнев сделал, как указывалось выше, вопрос — кто был автором идеи поднятия целины, — а читатель, который отлично знает, что этим автором был только один Хрущев, с любопытством ждет, как Брежнев умудрится доказать обратное. Л.Брежнев вышел из положения весьма ловко: рождение идеи о поднятии Целины он сделал анонимным, а себя показал, как выразился тогдашний директор совхоза в Казахстане, а теперь первый секретарь Полтавского обкома Партии Ф.Мегун, - «главнокомандующим целинного фронта» («Известия», 12.11.78). Вот рассуждение Брежнева: «Иногда спрашивают: кто был автором идеи поднять целину? Считаю, что сам этот вопрос неверен, в нем кроется попытка выдающееся свершение нашей партии и народа приписать «прозрению» и воле какого-либо одного человека. Подъем целины — это великая идея Коммунистической партии...» Это, конечно, не ответ на законно поставленный вопрос. Партия не философская категория, а живой организм, который возглавляют живые люди. В данном случае партия — это Президиум ЦК, который принимает все решения от ее имени. Кто же входил в этот Президиум ЦК, когда в январе-феврале 1954 г. было принято решение о целине? Он состоял из следующих девяти лиц: Хрущев, Маленков, Молотов, Каганович, Ворошилов, Булганин, Микоян, Первухин и Сабуров. Кто из них был за и кто против плана поднятия целины? Л.Брежнев дает ясный и категорический ответ: «Сегодня при очевидности результатов, все кажется бесспорным, можно даже и удивляться: как это у целины могли быть противники? А они были. Впрочем, противниками как таковыми — яростными, не желавшими даже слышать о целине — можно назвать лишь участников сложившейся вскоре антипартийной группы». Это значит, что из всех перечисленных членов Президиума ЦК за план поднятия целины были только два человека — Хрущев и Микоян, а все остальные против, ибо из них ведь и состояла названная «антипартийная группа». Даже Микоян, который голосовал за план поднятия целины, не верил утверждению Хрущева, что в Казахстане можно собрать один миллиард пудов хлеба (см. Н.С.Хрущев. Строительство коммунизма в СССР и развитие сельского хозяйства, т. 2, М., 1962, стр. 273).

Таким образом, получается, что Хрущев не только был инициатором плана поднятия целины, но и его единственным энтузиастом на вершине партии. Как же тогда Хрущеву удалось принять решение, если большинство Президиума ЦК было против? На это отвечают сами исторические документы. Важнейшими из них надо считать два: 1) «Записка в Президиум ЦК КПСС» Н.С.Хрущева от 22 января 1954 г.; 2) доклад Н.С.Хрущева на февральском пленуме ЦК КПСС 1954 г.

Автор «Целины» умалчивает о существовании этих документов, хотя именно в них и содержится ответ на поставленный вопрос — кто был инициатором поднятия целины.

Впервые в бумагах ЦК план целины изложен в указанной персональной «Записке» Хрущева в Президиум ЦК. В ней говорится: «Важным и совершенно реальным источником увеличения производства зерна является расширение в ближайшие годы посевов зерновых культур на залежных и целинных землях в Казахстане, Западной Сибири, а также в районах Поволжья и Северного Кавказа» (Хрущев, там же, т. 1, стр. 89). Хрущев предложил уже в 1954-55 годах освоить в Казахстане сперва 13 миллионов гектаров целинных земель. Президиум ЦК счел этот план Хрущева «фантастическим» и отверг его. Тогда в феврале 1954 г. Хрущев созвал пленум ЦК, на котором обосновал свою идею. В частности, о Казахстане Хрущев заявил на этом пленуме: «Казахстан может дать хлеба не меньше Украины» (там же, стр. 275). Пленум поддержал идею Хрущева и принял предложенное им решение для ее осуществления. Хрущев на этом не успокоился. Он часто выезжал в целинные районы, проверял проведение своей идеи, давал указания, требовал дела и отводил пустые обещания.

Обо всем этом у Брежнева ни слова, а ссылка на февральский пленум ЦК тоже сделана без указания на доклад Хрущева, хотя этот доклад и был единственным пунктом его повестки дня. Более того. Автор силится создать у читателя впечатление, что на высшем уровне был только один человек, который мешал ему поднять целину, это... Хрущев! Хрущев присутствует в мемуарах в двух сценах, которые должны, по мнению автора, проиллюстрировать его «произвол» и «волюнтаризм». Однако как раз по прочтении этих «убийственных» для репутации Хрущева сцен читатель приходит к выводу: если приведенные примеры и составляют самые тяжкие доказательства знаменитого «волюнтаризма», то Хрущев погиб не за «волюнтаризм», а за свой выдающийся практический ум, беспокойную деловитость и даже за юмор, который, может быть, звучал в ушах Брежнева как личное оскорбление.

Первая сцена: «Когда на одном из больших совещаний в присутствии Н.С.Хрущева я заявил, что целина еще себя покажет, он довольно круто оборвал: - Из ваших обещаний пирогов не напечешь!» Вторая сцена: в один из приездов в Казахстан Н.С.Хрущев присутствовал на заседании бюро Кустанайского обкома. Разбирался вопрос о транспорте для подвоза хлеба из глубинок. Люди предлагали построить шоссейные дороги для автотранспорта, а Хрущев предложил провести несколько узкоколейных железных дорог. Брежнев замечает: «Никакие аргументы против этой идеи во внимание приняты не были. Так была построена сначала узкоколейка Кустанай-Урицкое, а затем и Есиль-Тургай. Это была ошибка, обе дороги практически не сыграли ожидаемой роли в вывозке хлеба и вскоре были разобраны». Из этого частного примера, из которого вовсе не явствует, что Хрущев был неправ, автор делает большие политические обобщения, подтекст которых гласит: Хрущев, как глава партии и государства, был дилетант, а вот я вам расскажу, каким должен быть подлинный вождь СССР!

В самом деле, послушайте следующее рассуждение автора: «Привожу этот факт не ради того, чтобы показать, что партийный государственный деятель обязан быть одновременно дорожником, экономистом, инженером и т.д. Нет, но он должен владеть как законами общего развития, так и опираться на конкретные научные и практические знания».

Читатель теперь легко догадывается, почему Хрущев, не знающий общественных «законов» и не имеющий «научных и практических знаний», был заменен именно Брежневым, который, очевидно, обладает всеми этими качествами. Но как раз в этом вопросе автор проявляет скромность, которой он, вообще говоря, совсем не страдает. Продолжая свое рассуждение о силе и бессилии советского лидера в нынешних условиях, Л.Брежнев по существу признает, что не он, а «коллектив» правит сейчас в Кремле. Автор говорит, что «партийный и государственный деятель... во всяком случае не может считать себя единственным и непререкаемым авторитетом во всех областях человеческой деятельности... Современная экономика, политика, общественная жизнь настолько сложны, что подвластны лишь могучему коллективному разуму». Весь «волюнтаризм» Хрущева в том и заключался, что он, как лидер партии, суверенно водил этот «коллективный разум», а сегодня, наоборот, «коллективный разум» водит своего лидера при всей внешней мишуре брежневского всевластия.

Вернемся к целине. Как мы видели, автор отрицает, что Хрущеву принадлежит инициатива поднятия целины. Он отрицает и то, что Хрущев оказывал какую-либо помощь целинникам. Более того, своим некомпетентным вмешательством Хрущев только мешал Брежневу. Тогда встает другой вопрос — кто же из ЦК КПСС помогал автору? Ответ Брежнева свидетельствует о том, что его не заботят ни известные исторические факты, ни логика его собственных писаний. Автор пишет: «Мы находили поддержку и помощь в Центральном Комитете партии. Хочу сказать самые теплые слова в адрес членов Политбюро и секретарей ЦК КПСС, которые много сделали в те годы, чтобы как можно быстрее и успешнее были освоены целинные земли. Я не раз встречался и советовался с ними и всегда получал... твердую партийную и добрую моральную поддержку». Никаких имен Брежнев не приводит, да и как привести, если Хрущев не помогал, а все другие члены Политбюро, кроме Микояна, входили в «антипартийную группу» противников целины, о чем пишет сам же автор в начале своего очерка. Однако по свежим следам поднятия целины память у мемуариста Брежнева работала отлично. Он тогда знал не только о тех, кто мешал, но и том человеке, инициативой которого явилась целина. Это зафиксировано в протоколе XXII съезда КПСС в октябре 1961 г. Брежнев сказал на этом съезде: «Гигантская задача освоения целинных земель, поставленная по инициативе товарища Хрущева, против которой, как известно, рьяно выступала антипартийная группа... была решена в кратчайший срок» (XXII съезд КПСС, Стенографический отчет. Том 1, 1962, стр. 342).

Поставим опять вопрос: когда Брежнев говорил правду — на XXII съезде, когда он утверждал, что инициатором поднятия целины был Хрущев, или сегодня, когда он в «Целине» это категорически отрицает? Впрочем бесцельно задавать такие вопросы людям, которые вышли из сталинской школы. Фальсификация собственной истории стала органической функцией так называемой «генеральной линии» партии даже в тех случаях, когда, казалось бы, в этом нет ни малейшей надобности, если надобностью не считать патологическую ревность Брежнева к славе своего предшественника. Однако для наблюдателя со стороны ясно: правление Хрущева войдет в историю Советского Союза как явление эпохальное именно из-за двух его акций — разоблачения преступлений Сталина и поднятия целины. Но теперь, почти через четверть века, автор хочет лишить своего предшественника славы этих акций: в политике — ресталинизацией, в экономике — присвоением себе заслуг Хрущева по поднятию целины. Делает он это без видимых угрызений совести, открыто и вызывающе, когда заявляет: «Я постоянно занимаюсь целиной и сейчас... могу сказать, что вижу теперь там воплощенной в жизнь свою мечту...» (выделено мною. — A.A.)

Бедный Хрущев! У тебя украли не только славу, но и мечту. Утешением тебе пусть будет, что преемник твоего преемника с ним поступит точно так же. Это ведь железный закон исторического развития партии.

Между тем это было всего за четыре месяца до заговора против Хрущева — 17 апреля 1964 г., когда Брежнев уверял партию и народ, что Хрущеву принадлежит не только инициатива поднятия целины, но главное — инициатива разоблачения Сталина, что открыло новый этап в жизни народов СССР. Вручая Н.С.Хрущеву Золотую звезду Героя Советского Союза, Брежнев сказал тогда: «Не могу скрыть своей радости и волнения... Советские люди всегда будут благодарны Вам за то, что став у руля партии, Вы проявили мужественную инициативу (выделено мною. — A.A.) разоблачения культа личности Сталина... Ваше имя, Никита Сергеевич, навсегда связано с новым историческим этапом в жизни нашей страны... Ваши замечательные дела снискали к Вам уважение и любовь всей нашей партии, всего советского народа. Это наполняет наши сердца радостью и гордостью за Вас, нашего товарища, друга и руководителя». На этом месте партийный протокол замечает: «В зале вспыхивает овация. И вот на груди Никиты Сергеевича над тремя орденами Героя социалистического труда засверкала Золотая звезда Героя Советского Союза. По старинному русскому обычаю Л.И.Брежнев обнимает и троекратно целует Н.С.Хрущева» («Правда», 18.4.64). Да, видно, нет более бесславной славы, чем советская слава...

Есть один-единственный вопрос, по которому Брежнев не полемизирует со своим предшественником, — это национальная проблема в Казахстане. Как Хрущев признавал в свое время, не только казахский народ, но даже ЦК коммунистической партии Казахстана во главе с первым секретарем ЦК Шаяхметовым были против плана поднятия целины Казахстана за счет массовой колонизации своей страны по существу принудительными переселенцами из РСФСР, Украины, Белоруссии, Прибалтики. В Казахстан уже во время войны были депортированы целые народы — чеченцы, ингуши, карачаевцы, балкарцы, немцы. В Казахстане была создана целая сеть концлагерей вокруг «великих строек коммунизма». Происходила самая интенсивная денационализация Казахстана. Заселение целины новыми сотнями тысяч колонистов, которых окрестили почти поэтическим именем — «целинники», должно было превратить казахов в национальное меньшинство в собственной стране, что, конечно, и случилось (сейчас казахи составляют в Казахстане только 32%!). В народе открыто говорили: «Сталин превратил Узбекистан в хлопковую колонию Москвы, а Хрущев хочет превратить Казахстан в хлебную колонию Москвы». Понятно, что под этим нарастающим давлением народа казахстанский ЦК отверг требование Хрущева приступить к освоению целины, если условием этого освоения является массовая колонизация Казахстана «братскими республиками».

Все попытки Хрущева по-хорошему «уговорить» правителей «суверенной союзной республики» принять его план ни к чему не привели. Даже второй секретарь ЦК Казахстана (русский) Афонов стал в этом вопросе на точку зрения казаха Шаяхметова. Тогда Хрущев решил проблему «по-волюнтаристски» — вызвал все бюро ЦК Казахстана во главе с Шаяхметовым и Афоновым в Кремль и сообщил им, что отныне они никто и что Казахстаном будет управлять Пономаренко как первый секретарь ЦК, а его помощником в качестве второго секретаря будет Брежнев. Они прибыли в Алма-Ату с целым штабом партаппаратчиков, среди которых не было ни одного казаха.

Начались и поднятие целины, и «интернационализация» Казахстана. Брежнев самодовольным тоном великодержавного колонизатора отмечает: «Целина сделала его (Казахстан. — A.A.) без всякого преувеличения «планетой ста языков». Сам казахский язык, став одним из этих «ста- языков», перестал быть государственным языком в «собственном государстве». Брежнев делится и своими успехами в борьбе с местным национализмом, который культивирует «национальную самобытность». Он пишет: «...важнейший вопрос о национальных традициях и самобытности нельзя упрощать, сводить лишь к этнографии и бытовизму: на Руси — к избам, хороводам и кокошникам, в Казахстане — к юртам и табуну лошадей» (!). И далее: «Замечу, что поборники национальной обособленности под предлогом защиты «чисто национальных традиций» обычно выступают изворотливо, редко в открытую. Напротив, ловко пользуясь любыми ошибками противников (то есть великодержавных шовинистов, открыто проповедующих русификацию. - A.A.), они (то есть казахские националисты. — A.A.) хотят выглядеть, как говорится, святее папы римского. Помню какой шум был поднят вокруг роли некоего Кенисары. Вначале объявили его прогрессивным деятелем, выступавшим за объединение Казахстана с Россией. Потом нашли документы, показывающие, что он был реакционер и объединения не одобрял». Автор не постеснялся оскорбить имя и дело величайшего национального героя Казахстана в борьбе за его независимость — Кенисары Касыма (1802-1847), которого не только царская, но даже советская историография признавала таковым, пока Сталин в разгаре шовинистической кампании в сороковых годах не объявил и Кенисары, и национального героя народов Кавказа - великого Шамиля - «реакционерами» и «иностранными шпионами». Брежнев на собственном примере доказал своим казахским читателям, как прав был Ленин, когда произнес свои знаменитые слова: «перекрести иного коммуниста и откроешь в нем великорусского шовиниста»!

В заключение остановимся на двух эпизодах, которым советский читатель не придает решительно никакого значения (потому что к этому привыкли), а сам автор (Брежнев) считает в порядке вещей. Идет уборка хлеба, бесконечный поток грузовых машин с зерном, но пункт заготзерна хлеба не принимает: старый элеватор засыпан зерном до отказа, нового нет. Шоферы сутками лежат в кабинах, нет воды, нет еды, нет даже кого-нибудь, кому можно пожаловаться, а выгрузишь хлеб на поле — накажут, вернешься назад с хлебом — еще больше накажут, — в общем, типичный «советский порядок». Вот в это время к пункту подъезжает Брежнев со своей свитой: «Тотчас нас окружили шоферы. Все потонуло в невообразимом шуме. Водители кричали, что простаивают сутками, ночуют в кабинах, негде перекусить, отмыться от пыли», и автор добавляет: «...но это еще куда ни шло, а главное —...пропадет хлеб» (выделено мною. — A.A.). Люди пропадают — «это еще куда ни шло», а вот пропадает хлеб — это главное.

Другой эпизод — в «Неделе» (6-12 ноября, 1978, № 45) помещен рассказ пилота Н.Моисеева, который вместе со вторым пилотом и еще с бортмехаником летели на самолете Брежнева (480 посадок на полях мы сделали, — говорит Брежнев). В одну из посадок Моисеев нарушил инструкцию Казахского управления гражданского флота. Он посадил самолет не в районном центре, как было указано, а прямо в усадьбе совхоза. Моисеев вспоминает: «Помню, помню. Эта посадка мне нервов стоила. Однако чего ж было время терять... Времени у нас всегда не хватало. Мне потом начальник (гражданского флота. — A.A.) говорит: «Другому, Моисеев, я бы этой посадки не простил. Но смотри, если сломаешь машину...». Что Моисеев может «сломать» такой драгоценный груз, как секретарь ЦК Казахстана Брежнев со всей командой, это, как видно, начальника не трогает, но вот если он разобьет машину, - будет беда. Там продукт дороже человека, здесь вещь дороже человека. Это бессознательное саморазоблачение — лучшее свидетельство об истинной природе советского «гуманизма».

Как и предыдущие воспоминания Брежнева -»Малая земля» и «Возрождение», — «Целина» объявлена «учебником жизни» даже для будущих поколений. Писатель Михаил Алексеев пишет в «Правде»: «Вместе с предыдущими двумя его книгами воспоминаний «Целина» составляет трилогию, своеобразный триптих, ценный и важный для нас не только тем, что воскрешает в нашей памяти недавнее геройское прошлое, но и тем (может быть даже в большей степени именно этим), что является учебником жизни для всех сменяющих друг друга поколений советских людей» («Правда», 12.11.78). Леонид Брежнев поступит разумно, если не поверит ни одному слову ни Алексеева, ни «Правды». Они же о нем завтра будут писать совершенно обратное и, увы, только тогда и будут искренни.

Эпилог

ГРОЗИТ ЛИ СТРАНЕ РЕВОЛЮЦИЯ?

Современное государство, объявляющее инакомыслие своих граждан государственным преступлением, само является преступным государством. Поэтому революция против такого государства — категорический императив. Но гуманисты всех времен всегда выступали против любых войн и революций по морально-этическим соображениям.

«Ужасно всякое кровопролитие, дважды ужасно кровопролитие в братоубийственной войне» - такова моральная философия гуманистов. Даже диктаторы и тираны после того, как они в море крови завладели властью, тоже становятся на точку зрения гуманистов. «Всякая революция ужасна, дважды ужасна кровавая революция», — внушают они втихомолку своему народу. Узурпировав власть народа через монопартийную Октябрьскую революцию, кровавую гражданскую и через еще более кровавую колхозную войну, большевики тоже стали «гуманистами». Они внушили и внушают угнетенным народам СССР два заведомо ложных тезиса:

1) в СССР нет антагонистических классов, нет угнетателей и угнетаемых, а потому нет почвы и причин для новой революции;

2) антиреволюционная, полицейская мощь режима так сильна и так всеохватывающа, что всякая попытка свергнуть коммунистическую партократию заранее обречена на катастрофу.

В своей «антиреволюционной философии» советские «гуманисты» зашли так далеко, что в Программе партии, принятой на XXII съезде (1961), даже в отношении Запада они стали проповедовать «мирную революцию». Вот что там говорится:

«Рабочий класс и его авангард — марксистско-ленинские партии стремятся осуществить социалистическую революцию мирным способом» (XXII съезд КПСС, стеногр. отчет, т.З, стр. 256; выделено в оригинале. - A.A.).

Заметим мимоходом, что этот «мирный способ» китайцы объявили грубейшей ревизией ленинизма (в чем они правы), допуская и всерьез, что большевики отказались от кровавых революций в тылу западных стран и стран «третьего мира» (в чем они ошибаются).

«Мирный способ» имеет два адресата: нуждающиеся в иллюзиях «деидеологизации» и «конвергенции» западные леволиберальные круги и начинающий просыпаться от полувекового летаргического сна советский народ. Народ приходит в движение, он начинает политически мыслить и философски вопрошать: откуда пошла есть большевистская Русь? Кем же, собственно, был Ленин? Почему из него вышел Сталин? Почему из Сталина вышел полицейский «социализм в одной стране» вместо обещанного «классиками» нового общества материального изобилия и духовных свобод? Да, народ приходит в движение. Это движение все еще подобно айсбергу, поэтому мы видим только его верхушку — растущую армию так называемых инакомыслящих. Кремль видит весь айсберг и поэтому знает больше. Еженедельно на письменные столы членов Политбюро ложится строго секретное, самое интересное полицейское чтиво в мире: оперативные сводки КГБ о «внутреннем положении в СССР», составленные из наиболее сочных вытяжек информации сексотов о том, что в действительности думает советский народ — в цехах, на полях, в учреждениях, школах, лабораториях, армии, коммунальных кухнях, очередях, на свадьбах и похоронах — о своих правителях. Не из тошнотворных писаний «Правды» и «Известий», а из этих трезвых, сухих, правдивых сводок чекистов (вот где «соцреализм»!) владыки Кремля черпают информацию об истинных чаяниях и думах народа. Не только из творчества Самиздата, но из реакции на него советских идеологов видно: так продолжаться дальше не может, советская тирания себя исчерпала — нужна радикальная перемена! Однако наследники Сталина придумали провокационный, примитивный и в перспективе своей паллиативный план борьбы с подобными настроениями в народе. Они разработали стратегию эксплуатации народных чаяний в интересах продления жизни режима. «Контролируемая властью сверху эволюция, а не давление народа снизу приведет к перемене», — такова новая негласная стратегия чекистов. Тот факт, что ее проповедуют не только советские вольные или невольные Зубатовы, вроде братьев Медведевых, но и некоторые инакомыслящие, свидетельствует лишь о высоком классе криминального искусства агентов-провокаторов КГБ. Новая стратегия продиктована глубоким затаенным страхом режима перед потенциальным взрывом снизу: перед новой революцией, призраки которой величавой, почти зримой поступью бродят по СССР.

Встает вопрос: задача ли инакомыслящих в СССР, не говоря уже о политической эмиграции, оказывать объективную помощь чекистам, зарекаясь поддерживать революцию, когда он становится неизбежной? Солженицын определенно думает, что всякая насильственная революция вредна, а ее выигрыш, в случае даже ее победоносного исхода, сомнителен. Чтобы быть точным, процитирую самого Солженицына:

«...должен и я сознаться, что из русской истории стал я противником всяких вообще революций и военных потрясений, значит, и в будущем тоже: и тех, которых вы жаждете (не у нас), и тех которых вы опасаетесь (у нас). Изучением я убедился, что массовые кровавые революции всегда губительны для народов, среди которых они происходят» («Письмо вождям Советского Союза», ИМКА-пресс, Париж, стр. 43).

Дальше, на той же странице, Солженицын приходит к очень важному заключению:

«Всяким поспешным сотрясением смена нынешнего руководства (всей пирамиды) на других персон могла бы вызвать лишь новую уничтожающую борьбу и наверняка очень сомнительный выигрыш в качестве руководства».

Оба эти утверждения не могут не вызвать у историка серьезного возражения. Лично мне кажется, что первое утверждение ошибочно исторически, а второе — политически, хотя оно и выражено гипотетически. Начнем с последнего. Хуже «нынешнего руководства (всей пирамиды)» может быть только другое большевистское руководство, скажем, как руководство Сталина было хуже руководства Ленина, но у нас ведь речь идет не о смене глав олигархии, а о смене самого олигархического режима.

Что же может быть хуже такого режима? История знает много вариантов олигархической тирании, но она не знает ни одного другого, который был бы хуже большевистской тирании. По существу первого утверждения приходится говорить подробно, хотя бы потому, что оно было (и есть) самым распространенным предрассудком как раз среди писателей и гуманистов. Как бы гуманисты ни проклинали революцию и как бы социологи ни спорили о ее правомерности, революции и войны — такие же закономерные явления в обществе нового времени, как землетрясения в природе и инфаркт сердца у людей (образно говоря, революция и есть инфаркт сердца у дряхлого социального организма). Разница только та, что бедствия в природе не зависят от нашей воли и поэтому не поддаются нашему воздействию, тогда как войну и революцию можно предупредить: первую — безусловной капитуляцией перед потенциальным агрессором, а вторую — рабской покорностью тиранам. Однако история учит, что происходило всегда обратное.

Почему ошибочно в такой обобщающей форме утверждение, что «...революции всегда губительны для народов, среди которых они происходят»?

Революция как резкий политический и социальный переворот — понятие относительно новое, хотя само слово известно еще древним римлянам (тогда оно употреблялось как раз в противоположном смысле — в смысле эволюции). Прежде всего, не все революции обязательно «массовые, кровавые». Революции бывают насильственные и мирные, мгновенные (Португалия) и длительные (гражданская война). Насильственные революции — спутники всех тиранических режимов. Эпоха насильственных революций началась с длительной Английской революции XVII века, которая ценой многих жертв и казни английского короля кончилась, в конечном счете, провозглашением в Англии современной, воистину самой демократической в мире парламентской монархии. Хотя английская революция оказала мало влияния на континентальную Европу, тем не менее она во многом способствовала пробуждению к политической жизни английских колоний в Америке и созданию, первоначально из тринадцати штатов, нового государства и новой нации — современных США (1776). Симптоматично, что отцы американской нации свою Войну за независимость тоже называют революцией, а не колониально-освободительной войной против метрополии. Через тринадцать лет (1789) произошла Великая французская революция, насильственная, кровавая, которая ценой многих жертв и казни короля и королевы (но не малолетних царских детей, как это сделал «великий гуманист XX века» - Ленин) создала не только демократическую Францию, но и открыла новую эпоху духовной и политической эмансипации во всей остальной Европе. Серия насильственных революций 1848-1849 гг. во Франции, Германии, Австро-Венгрии, Италии окончательно похоронила остатки абсолютизма и феодализма и заложила основы правовых государств в этих странах. Русский абсолютизм щадила судьба от революционных потрясений сотню лет, но тем мощнее были запоздалые взрывы.

Правда, после кровавой революции 1905 года последовала мирная Февральская революция 1917 г., власть сменилась почти без жертв и без казни главы династии. «Россия сейчас самая свободная страна в мире», — писал Ленин в знаменитых «Апрельских тезисах» о новой, февральской России. Против этой «самой свободной страны» Ленин и его партия организовали новую революцию, в результате которой началась самая кровавая гражданская война, кончившаяся установлением режима перманентной инквизиции. Вот эта Октябрьская революция большевиков и открыла другую эпоху — эпоху массовых кровавых революций: китайской коммунистической революции, вьетнамской коммунистической революции, восточноевропейских коммунистических революций на штыках советских оккупационных войск. Важно тут же отметить кардинальный факт: все революции на Западе, в том числе и русская Февральская революция 1917 г., были стихийными народными революциями с ограниченными жертвами, в то время как все коммунистические революции, начиная с Октябрьской, были организованными моно партийными революциями с максимальными жертвами. Была между ними и другая, столь же фундаментальная разница: режимы, созданные народными революциями на Западе, как и в России Февральской революцией, были режимами гарантированных политических свобод и гражданских прав для всех, без различия расы, религии, политических взглядов, а все режимы, созданные коммунистическими революциями, - тиранические, при которых народ — быдло, а партия — владыка. Стало быть, надо проводить различие между революциями, которые, даже применяя насилие, уничтожают тиранию и устанавливают правовой строй, и революциями, которые, уничтожая правовой строй, устанавливают новую, на этот раз уже тоталитарную, тиранию, которую автор этих строк назвал «тоталитарной партократией».

Проблему можно поставить более резко: терпима ли перманентная духовная и физическая тирания в стране, лишь бы при ее свержении не рисковать пролитием крови? Выражаясь опять-таки образно: терпима ли раковая опухоль в здоровом организме, лишь бы при ее удалении путем операции (революции!) не пролить кровь? Слабость доводов гуманистов против революций из-за возможных жертв становится совсем очевидной, если мы сравним количество потенциальных жертв любой антикоммунистической революции с многомиллионными жертвами «мирного» сталинского режима. Солженицын называет, ссылаясь на проф. И.А.Курганова, цифру этих жертв: 66 миллионов — ,,...помимо двух мировых войн, мы потеряли от одних гражданских раздоров и неурядиц, от одного внутреннего «классового», политического и экономического уничтожения — 66 (шестьдесят шесть) миллионов человек!!!» (там же, стр. 26).

Как упоминалось, революции бывают не только кровавые, насильственные, но и бескровные, мирные. Бескровной может оказаться (подобно недавней мирной революции в Испании) и будущая революция в СССР, если будет создано такое массовое давление народа, что прогнивший антинародный режим побоится риска пустить в ход оружие, чтобы оно не обернулось против него, как это часто бывало в истории и как это недавно было в Португалии после почти полувекового господства диктатуры. Конечно, мне тут же возразят: где вы видели, чтобы господствующий класс без сопротивления уступил свою власть народу? На это ответить легко и за примерами далеко ходить не надо: мы это видели два раза в той же России: 2 марта 1917г. царь Николай II добровольно отказался (конечно, было давление!) от власти (трона) за себя и за сына - малолетнего наследника Алексея в пользу брата, великого князя Михаила Александровича, а 3 марта Михаил добровольно отказался (конечно, было давление!) от трона в пользу народа.

Фиксируем: мирный переход власти в руки наро да возможен при всеобщем давлении народа!

Но бывают перевороты на верхах (одной части господствующего класса против другой его части), которые по своим результатам могут оказаться равнозначными революции. В этом плане самым идеальным мирным вариантом революции в СССР явился бы «дворцовый переворот» с антикоммунистической идеологией или «военный переворот» без всякой идеологии.

Ленин был прав, когда утверждал, что коренной вопрос всякой революции - вопрос о власти. Всякая революция нацелена на захват власти, чтобы при ее помощи устранить факторы — политические, экономические, социальные, — тормозящие прогресс нации и процветание государства. Под этим углом зрения надо рассматривать и ситуацию, которая ныне сложилась в СССР. Говоря об этой ситуации, надо спросить самих себя: происходит ли в СССР поступательное движение вперед, как нас уверяют официальные идеологи, или система, исчерпав свои первоначальные возможности, совершает «бег на месте»? Если «бег на месте», то какие факторы стали тормозами поступательного движения?

На эту тему можно написать целый трактат с самыми убийственными данными из советской действительности, но для нашей цели ограничимся наброском общей картины, которую может отрицать лишь закоренелый догматик или безнадежный тупица.

Промышленность. Первая индустриальная революция в СССР до войны была революцией экстенсивной, количественной индустриализации, когда ее результаты мерили числом тонн и штук, произведенных мускульной силой человека. Поэтому, пока был Сталин и «Архипелаг ГУ Лаг», ее успехи были очевидны. Вторая, послевоенная индустриальная революция есть революция интенсивной, качественной индустриализации, когда ее результаты мерят глубиной развития научно-технической мысли и широтой, разворотом технологии во всех отраслях народного хозяйства. Поэтому даже новый Сталин и новый «ГУЛаг» тут делу не помогли бы. Чтобы строить Волго-Донской канал, Воркуту, Колыму и прочие «великие стройки коммунизма», достаточно было одной грубой физической силы для приведения человека в механическое движение, но чтобы заставить того же человека творчески мыслить и духовно творить, нужна не ограниченная никакими новоявленными партийными мракобесами творческая сво бода. Вот здесь владыки Кремля завели страну в технологический тупик, о котором с таким знанием дела рассказал этим же владыкам академик А.Д.Сахаров в своем знаменитом «Меморандуме».

Земледелие. Аграрная революция большевиков («Декрет о земле» 26.10.17), передавшая всю землю в собственность крестьян, была прогрессивным актом, но колхозная революция Сталина (27.12.29), передавшая не только всю землю, но и всех крестьян в собственность партии, создала в СССР новый, худший тип крепостного права - партийно-государственное крепостничество. Результат: перманентный кризис недопроизводства продукции земледелия, высокая себестоимость самой продукции, низкая производительность сельскохозяйственного труда (втрое ниже, чем в США, по официальному признанию) , убогий стандарт жизни колхозников — и все это при продолжающейся механизации, химизации и высоких капиталовложениях государства в сельское хозяйство. Самая богатая и самая большая земля, кормившая до революции не только собственный народ, но и Европу, страна, занимавшая до революции второе, после США, место по экспорту хлеба на мировом рынке, теперь живет импортом картофеля из Франции, масла из «Общего рынка», хлеба из Канады и США. Таким образом, и в земледелии владыки Кремля завели страну в безысходный тупик, о котором Солженицын пишет «вождям»:

«Ведь стыдно, ведь пора же очнуться! Деревня, на которой веками стояла Россия, стала главной слабостью ее!... один выход у нас быть сытою страной: отказаться от принудительных колхозов...» (там же, стр.29).

Культура. Когда умножилось число студентов из колониальных стран в залах Оксфорда, Сорбонны и Гарварда, обозначилась гибель великих колониальных империй Запада. То же самое ожидает теперь и большевистскую империю не только в отношении ее колоний, но и самой метрополии. Ленин был прав — человек неграмотный стоит вне политики, потому-то ему (Ленину) так легко и удалось массовой социальной демагогией на немецкие деньги разложить неграмотную, сплошь мужицкую армию и завладеть властью. Культурная революция большевиков, превратив СССР в страну всеобщей грамотности и многомиллионной интеллигенции, впервые сделала советского человека, по Аристотелю, «политическим животным». Успехи большевиков здесь велики, и в этих успехах они уже сами чувствуют неизбежность своей гибели. Сегодня число ежегодных выпускников-студентов из вузов и техникумов в несколько раз выше числа всех интеллектуальных работников в старой России. Ученых же в СССР вчетверо больше, чем было всех студентов в старой России. Однако до сих пор это тоже была революция экстенсивная, количественная, революция культуры вширь («ликвидация неграмотности» и «подготовка кадров»), но теперь началась интенсивная, качественная, духовная революция вглубь, когда непреложным условием дальнейшего прогресса становится снятие всех догматических барьеров узколобой «партийности» в науке, технике, литературе, искусстве. Большевики произвели великую культурную революцию в стране. Ее первой жертвой стало невежество, ее последней жертвой будут сами большевики.

Такова в общих чертах картина сегодняшнего советского общества со всеми его действительно антагонистическими противоречиями. Есть ли выход из этих противоречий на путях реформ, но без революции? По Марксу (которого советские олигархи считают своим вероучителем), получается, что в таком новоклассовом обществе, как советское, действует лишь один имманентный «закон революции». Этот «закон» прямо просится в будущий некролог советской тирании:

«Общий результат, к которому я пришел и который послужил затем руководящей нитью во всех моих дальнейших исследованиях, можно кратко формулировать следующим образом. В общественном производстве своей жизни люди вступают в определенные, необходимые, от их воли не зависящие отношения — производственные отношения, которые соответствуют определенной ступени развития их материальных производительных сил. Совокупность этих производственных отношений составляет экономическую структуру общества, реальный базис, на котором возвышается юридическая и политическая надстройка... На известной ступени своего развития материальные производительные силы общества приходят в противоречие с существующими производственными отношениями, или — что является только юридическим выражением этого — с отношениями собственности, внутри которых они до сих пор развивались. Из форм развития производительных сил эти отношения превращаются в их оковы. Тогда наступает эпоха социальной революции» (К.Маркс. Предисловие «К критике политической экономии», М., 1949, стр. 7).

Когда и в каком обществе приходили в столь кричащее противоречие интересы дальнейшего развития «материальных производительных сил» с существующими «производственными отношениями», как в нынешнем советском обществе? Когда-то Прогрессивные производственные отношения, давшие крестьянам землю, стране — индустриализацию, народу — культурную революцию (хотя и неоправданно высокой ценой), со временем выродились: в экономике - в застой, в культуре — в мракобесие, в политике — в тиранию. Из былых форм развития производительных сил советские производственные отношения действительно превратились в их оковы. Где же выход?

Мудрецы из Политбюро вновь вспомнили Ленина и за спасением обратились... к мировому капитализму! Ленин согласен:

«Мало буржуазию побеждать, надо заставить на нас работать... Управлять хозяйством мы можем тогда, если коммунисты сумеют построить это хозяйство чужими руками» (XI съезд РКП (б). Стенограф, отчет, 1961, стр. 31).

«Чужими руками» (технология) и с чужой помощью (кредиты) — из Америки, Германии, Италии, Франции, Японии, то есть при помощи «реакционного, прогнившего, умирающего капитализма», — большевики решили перехитрить даже Маркса и предотвратить социальную революцию.

Однако при ближайшем рассмотрении взглядов Ленина на революцию выясняется, что он, будучи организатором коммунистической системы властвования, является вместе с тем и пророком ее неизбежной гибели, если его ученики допустят кризис вождения масс, основанный на противопоставлении советских «верхов» советским «низам». Как раз из такого кризиса Ленин выводит свой собственный «основной закон революции». Вот формулировка этого закона Лениным:

«Основной закон революции, подтвержденный всеми революциями и, в частности, всеми тремя русскими революциями в XX в., состоит вот в чем: для революции недостаточно, чтобы эксплуатируемые и угнетенные массы сознали невозможность жить по-старому и потребовали изменения; для революции необходимо, чтобы эксплуататоры не могли жить и управлять по-старому.Лишь тогда, когда «низы» не хотят старого и когда «верхи» не могут no-старому, лишь тогда революция может победить» (Соч., т. XXV, 3-е изд., стр. 223; выделено мною. — A.A.).

Сами же советские эксплуататоры, «верхи», засвидетельствовали нам, что они не могут управлять по-старому, по-сталински, и заявили об этом на весь мир, разоблачив своего духовного отца — полубога Сталина (XX и XXII съезды КПСС). Что же касается «низов», то они не мирились с существующей системой ни раньше, ни теперь, иначе не надо было бы держать миллионы людей в заключении, содержать гигантский аппарат политической полиции и десятки корпусов внутренних жандармских войск КГБ и МВД, вновь расширять сеть концлагерей и открывать новые психотюрьмы, а весь советский народ изолировать за плотным «железным занавесом» от всего внешнего мира. Прав был Макиавелли: «Правитель, который боится своего собственного народа больше, чем иностранцев, — должен строить тюрьмы» и держать народ в изоляции от соседних государств...

Поставщики идеологической сивухи из ЦК могут заметить: Маркс и Ленин имеют в виду классовое общество, а у нас бесклассовое общество «развитого социализма», поэтому их «законы революции» для нас недействительны. С таким аргументом можно было выступать в тридцатые годы, когда советский народ все еще учился в «ликбезах» и «избах-читальнях», а сомнение в безгрешности изобретателя «бесклассового общества» — Сталина — каралось смертью. Повторение этого же аргумента в наше время свидетельствует об абсолютном неуважении партаппаратчиков к мыслительной способности образованного советского общества.

Сначала выясним значение термина «класс» в марксистско-ленинском понимании. Общеизвестное определение принадлежит Ленину и коротко гласит: класс — определенная группа людей, имеющих одинаковое отношение к средствам производства (класс капиталистов, владеющих средствами производства, класс пролетариев, владеющих лишь своей рабочей силой, класс помещиков, владеющих землей, класс крестьян, зависящих от помещиков). Октябрьская революция и коммунистическая диктатура ликвидировали все владельческие классы, заодно даже старую интеллигенцию и класс крестьян. Остались два трудовых класса - пролетариат (переименованный Сталиным из «советского пролетариата» в советский «рабочий класс») и колхозники. Но вместо ликвидированных старых владельческих классов появились новые. Причем их владельческая природа так гениально завуалирована, что со стороны создается впечатление, что советским государством и всерьез руководят бессребреники. В СССР все средства производства принадлежат государству, стало быть, говорят нам партийные казуисты, все советские люди — от генсека до колхозника — имеют «одинаковое отношение к средствам производства». Партийные казуисты намеренно наводят тень на плетень. Советская общественная формация — совершенно уникальная формация. Тут дефиниции и категории, которыми мы оперируем при изучении досоветского общества, не только не помогают в анализе, а наоборот, запутывают и затемняют проблему. Не помогает здесь и Ленин, полагающий, к тому же, что советским государством может управлять каждая кухарка и что советский министр будет получать зарплату не больше этой кухарки (см. «Апрельские тезисы»). Поэтому при определении класса в коммунистическом государстве надо руководствоваться другим принципом. В осно-су определения класса в СССР должны лечь два критерия:

а) отношение людей к органам власти, а значит — к органам распределения социального продукта в государстве;

б) место людей в социальной пирамиде советского общества.

Префразируя Ленина, можно сформулировать так: класс в советском обществе — это определенная группа людей, имеющих одинаковое отношение к органам власти и распределения и занимающих одинаковое «ранговое» место в социальной пирамиде общества. В свете данного определения легко разглядеть анатомию советского общества: в нем, как и в старом обществе, имеются «трудящиеся классы» — пролетариат, колхозники и интеллигенция; в нем имеются и совершенно «новые классы»: ведущий руководящий класс - корпус партаппаратчиков, правящий класс - генералитет, чекистский корпус, хозяйственный корпус, советско-административный корпус, профсоюзная бюрократия, идеологическая бюрократия, комсомольская бюрократия. Вот эти классы и являются в советских условиях владельческими классами. Источник их владения — власть. В досоветском обществебогатство — источник власти, в советском обществе, наоборот, власть — источник богатства. Богатство это, разумеется, не наследуемое, не «реализуемое» и в своих размерах ограниченное. Однако пока Брежнев генсек — он богаче Рокфеллера. Да, власть «новых классов», как и богатство, не наследственна, но она вполне преемственна, - дети советских руководителей как родились на вершине пирамиды общества, так и остаются там после ухода отцов, дети детей тоже унаследуют те же места.

Вход в «новые классы» (в другом месте я их назвал «социально-деловыми группами») для 95% населения СССР герметически закрыт, ибо в «новые классы» возможно попасть только через КПСС, а в КПСС состоит только 5% всех советских граждан. Да и принадлежность к партии тоже не делает человека автоматически членом «новых классов». В партии состоит 16 млн. человек - из них меньше половины входит в господствующие «новые классы» по причинам деловым и количественным: во-первых, чтобы туда попасть, надо иметь диплом и выслужиться перед партаппаратом; во-вторых, количество вакансий в «новых классах» ограничено числом более или менее постоянных мест в социально-властной пирамиде государства (политическая и ведомственная бюрократия). Аморальные методы вновь образующихся капиталистических классов, описанных Марксом в «Капитале», просто бледнеют перед той ужасающей вакханалией безнравственности, в которую погружены кандидаты в «новые классы», - чтобы туда попасть, и представители «новых классов» — чтобы там остаться.

Социальное «либидо» исторического большевизма — власть - сама стала теперь «капиталом», стоимостью, которая приносит «прибавочную стоимость». Между уровнем материальной обеспеченности советского гражданина и его отношением к власти существует прямая функциональная связь. Другими словами, стандарт жизни советского гражданина прямо пропорционален месту, которое он занимает на ступени социально-властной пирамиды. Поэтому борьба за место в «новых классах» становится не просто борьбой за власть, а борьбой за личное материальное благополучие. Вот почему новая советская буржуазия так же мало брезгует в этой борьбе аморальными средствами для достижения своей цели, как и «акулы» капитализма Маркса. Есть, конечно, и разница: мы точно знаем источники и уровень доходов западных буржуа, ибо эти сведения открыто публикуются в печати, мы знаем также источники и размер жалованья руководителей западных правительств, ибо и эти сведения публикуются в печати, но советский человек ничего не знает о том, сколько получают члены ЦК, министры, секретари обкомов, председатели, директора... Доходы советской высшей бюрократии - тайна, куда более строго охраняемая, чем тайна советского вооружения. Значит, есть что скрывать от народа (чего стоит, например, одна лишь коллекция заграничных автомобилей генсека). Но достаточно уже и того, что известно всем: кроме высокой зарплаты, в 10-20 раз превышающей оклад среднего советского инженера, советская высшая бюрократия пользуется бесчисленными привилегиями: бесплатные дачи, особняки, квартиры, личные и казенные машины, прислуга, закрытые распределители, бесплатные курорты для всей семьи, оплаченные внутренние и заграничные поездки. Словом, представители советских господствующих классов живут как при полном коммунизме: работают по способностям, получают по потребностям!

Представители «новых классов» наделены высокоразвитым классовым сознанием, корпоративным духом общности своих интересов, высокомерным чувством собственного превосходства над простонародьем, собственной новоклассовой - по существу, чисто мещанской — этикой в быту. Неписаный закон биологического размножения «новых классов» — заключение браков внутри этих же классов. Если бывают исключения, скажем, дочь генерала вышла замуж за парикмахера или сын министра женился на доярке, — то это целая трагедия в знатных семьях и материал для конфликта в советских бытовых романах. Так что теория о «бесклассовом советском обществе» — политическая сказка для детей дошкольного возраста. Если наличие антагонистических классов есть условие развертывания классовой борьбы, а эта последняя неизбежно приводит, по Марксу и Ленину, к революции, то и в этом случае СССР находится на путях к революции.

Маркс — отец закона «имманентной революции» — говорил, что насилие в революции играет роль «повивальной бабки», когда старое общество беременно революцией и роды неизбежны. Революционеры лишь помогают безболезненным родам и принимают младенца. Как борьба классов является движущей силой исторического развития, так и революции, по Марксу, - «локомотивы истории». С другого конца подошел к этому вопросу Ленин. Если Маркс - фаталист революции («имманентность революции») , то Ленин — ее волюнтарист («организованная революция»). У Ленина есть целое политическое исследование на эту тему. По Ленину, революции и революционной ситуации может и не быть, но и то и другое можно и нужно организовать. Как? «Дайте нам организацию революционеров, и мы перевернем Россию», — сказал он («Что делать?», 1902) - и перевернул. Какое основание сомневаться, что у Ленина могут найтись подражатели и перевернуть Россию еще раз, на этот раз уже против ленинской тирании?

В этой связи интересно заглянуть в будущее и попытаться уловить вероятное направление развития освободительной мысли в СССР. Всеобщее чувство фатальной обреченности вечно жить под тиранией — всегда было вернейшим союзником Сталина. Смерть Сталина, а потом и его разоблачение самими сталинцами показали народу, что люди, убившие своего вчерашнего полубога, способны на все. Когда же и сам главный «богоубийца» — Хрущев — пал жертвой заговорщиков-предателей из среды его собственных учеников, то народ окончательно убедился: у большевиков священна лишь одна власть. Отсюда и произошло то «чудо», которое старшему поколению советских людей и не снилось: в СССР появились Демократическое движение, движение евреев за свободу выезда из СССР, движение крымских татар за возвращение в Крым, движение советских интеллектуалов за гражданские права, появился Самиздат. Появились знаменосцы восставшего свободного духа — Солженицын, Сахаров, Максимов, Григоренко, Буковский, Галансков, Литвинов, Амальрик, Черновол, Джемилев. Этот процесс начался в конце 60-х годов (апрель 1968 года — первый выпуск «Хроники текущих событий»), ему чекисты наносили и наносят чувствительные удары, людей бросают в тюрьмы, психотюрьмы, «выдворяют» за границу, но все это тщетно: «Свято место не бывает пусто», - напомнил Максимов. Начавшийся процесс духовной и политической эмансипации есть исторически необратимый процесс. Так как кагебисты полны решимости попытаться сделать необратимое обратимым, а для этого стать на путь эскалации насилия, то они сами провоцируют возникновение, рядом с Демократическим движением либералов («инакомыслящих») , совершенно нового Освободительного движения революционеров. Тогда на подпольной арене СССР появятся новые имена с новой политической программой, с новой революционной стратегией и тактикой, с новыми методами борьбы - не за «исправление» режима тирании, а за его ликвидацию. В арсенале этого Движения может оказаться все старое классическое оружие борьбы плюс то, которое выработала сама революционная лаборатория большевизма, плюс то, которое ныне разработано двойниками большевистских «эксов» на Западе.

Если кагебисты своими непрекращающимися провокациями и все растущим террором против инакомыслящих разбудят былую нацию Желябовых и Гриневицких, Перовских и Каляевых и зальют страну еще небывалым в ее истории контртеррором, то в этом им придется винить только самих себя.

Я хочу быть правильно понятым — я не проповедую террор, я ставлю лишь диагноз — что есть, и выдвигаю прогноз — что может быть. Нелепо винить врача за диагноз страшной болезни пациента на основании ее симптомов. Он их не вызвал, он их только установил. Нелепо его обвинять и за прогноз об ужасном исходе болезни, если не будут приняты надлежащие меры. У чекистов и партаппаратчиков не очень широкий выбор таких мер: либо радикальные реформы сверху (типа «Великих реформ» Александра II и «Манифеста 17 октября» 1905 г. Николая II), либо новая инквизиция сталинского типа. Но увы, и то, и другое одинаково невероятно — владыкам Кремля не хватает ни ума русских царей, ни воли бывшего советского тирана. Отсюда — перспектива неизбежности революции, которая может оказаться и длительным, весьма болезненным процессом, если партийная реакция будет продолжать свирепствовать, и одноактным, бескровным действием, если она преклонится перед волей народа.

Как раз процессы над Орловым, Гинзбургом, Щаранским, Гамсахурдия, Костава и Пяткусом показали, что советское диссидентство — органическое порождение внутренних условий — стало не только непременным спутником «советского образа жизни», но и фактором большой международной политики. Сколько бы ни неистовствовали башибузуки из КГБ и как бы громко ни взывали к духу Сталина идеологические шаманы из ЦК, - движение вспять практически уже невозможно. Конечно, теоретически такая ситуация не исключается. Из истории мы знаем много случаев реставраций абсолютистских и даже тиранических режимов. Возможна теоретически реставрация сталинской практики правления и в Советском Союзе, но для этого надо: 1) восстановить систему перманентных чисток от потенциальных «врагов народа' и провести по стране, партии, армии, полиции универсальную Великую чистку с доведением ежегодного контингента концлагерей до сталинской нормы — 10-15 млн. человек; 2) восстановить довоенные сталинские трудовые законы с прикреплением к производству советских граждан и с уголовным преследованием за их нарушение;

3) восстановить власть политической полиции над партией и государством; 4) восстановить сталинский «железный занавес», прервав все технические, научные, культурные, спортивные связи с заграницей; 5) самое главное - для осуществления этих мер найти в Кремле или вокруг него нового Сталина, но такого, который, в силу новых условий, по крайней мере вдвое должен превосходить оригинал. Я не считаю, что нынешние политические доживальщики из Кремля в состоянии стать на этот путь, а тем более найти нового Сталина. Все, на что они способны, - это загнать диссидентское движение в подполье с тем, чтобы диссидентство уступило место зловещему феномену, который так хорошо известен из русской истории и который так актуален сегодня на Западе, — революционному терроризму. Иные исторические катастрофы с крушением господствующих режимов провоцировались самими этими режимами. Иные тиранические режимы погибали в силу непоследовательности своей тирании. Сталинская тирания оказалась неуязвимой и долговечной именно из-за своего внутреннего совершенства — она была не только тоталитарной, но и тотальной. Послесталинский режим оказался «квадратурой круга» в политике: сохранив систему правления Сталина, его ученики решили управлять ею не по-сталински, а по-новому — сочетая тиранию с кусочками свободы, малый террор с большой «профилактикой», умеренное мракобесие с контролируемым «вольнодумством». Но тогда система правления начала буксовать, а советское общество — выходить из повиновения. Дилемма оказалась ясной и неумолимой: или последовательная сталинская система — тогда назад, к Сталину, или последовательная демократизация системы — тогда «спуск на тормозах». Нет никакого сомнения, что сторонники первой линии — неосталинисты — сейчас одержали победу. Но одно дело одержать победу на заседаниях Политбюро, другое — реализовать эту победу в масштабе всей страны, которая живет все-таки 25 лет без Сталина, с поколением, знающим злодеяния Сталина не только из рассказов старших, но и из решений XX и XXII съездов самой партии. Стараясь вернуть страну к сталинским порядкам, расширяя и углубляя духовный и физический террор, неосталинисты как раз и действуют как «агенты-провокаторы» истории против собственного режима. Я завидую будущим историкам, которые, читая протоколы Политбюро и архивы КГБ, выведут на свет Божий все дремучее тупоумие этих провокаторов как главную причину гибели советского режима.

В чем же провокация? В самом простом и самом очевидном: духовный террор сталинщины обозляет интеллигенцию, физический террор против легальных деятелей правозащитного движения подстрекает людей к экстремистским действиям. Кто терроризирует легальное движение в защиту советских законов и советских прав, тот провоцирует возникновение нелегального движения против всех законов и всей системы. Этого хотят незадачливые властители из Кремля? Ведь у них сигналов более чем достаточно.

Выстрел Ильина в членов Политбюро, военное восстание на корабле в Балтийском море, серия диверсионных актов в Прибалтике и Грузии, взрыв в московском метро, поджог московского отеля, увод и попытки увода самолетов, убийство министра внутренних дел и его двух помощников в Азербайджане, — это только те террористические акты, которые Москва не сумела утаить от внешнего мира.

Враги советского режима — не диссиденты. Его враги не сидят в Вашинтоне или даже в Пекине. Они сидят в КГБ и ЦК КПСС. Но надо сказать, что в первую очередь они враги самим себе. Они, как кроты, роют подземные ходы под обветшалое здание собственной власти, у них, как и у кротов, отличный слух, чтобы упиваться собственными голосами о мнимом «политико-моральном единстве партии и народа», но у них слабое зрение, чтобы видеть страшную действительность — гниение «зрелого социализма», выражающееся в поляризации социальных контрастов, в беззаконии властей, коррупции чиновников, одичании нравов. Псевдосоциалистическая экономика, которая хвасталась своими высокими темпами, когда труд был принудительным, а индустриализация была количественной, экстенсивной (сколько производить), зашла в тупик, когда труд стал относительно свободным, а индустриализация качественной, интенсивной (как производить). Нужна была вторая индустриальная революция на Западе, где мускулы рабочего уступили первенство уму ученого и гению изобретателя, чтобы на деле проиллюстрировать банкротство хозяйственной системы «зрелого социализма» в ее пресловутом «соревновании» с «загнивающим капитализмом».

Для определения эффективности любой экономической системы существует только одно мерило: уровень материальной жизни народа. После шестидесяти лет неимоверных жертв и страданий СССР занял по этому уровню только 24-е место в мире! В ФРГ, где после войны начали «строительство капитализма» буквально с нуля (вся промышленность была разрушена и уцелевшие машины были демонтированы победителями), сейчас народ живет в три-четыре раза лучше, чем советские люди при «зрелом социализме». В чем же причина? Причина в экономической неэффективности советской политической системы. Догматическая политика насилует разумные законы развития экономики. Догматические учреждения мешают стихийным экономическим импульсам. «Надстройка» убивает «базис». Но как мы это видели, именно Маркс предсказал неизбежность социальной революции, когда «надстройка» превращается в оковы развития «базиса». Я думаю, что «зрелый социализм» перезрел для такой революции, а партийно-полицейская верхушка Кремля стала ее невольным, но вернейшим союзником.

АФГАНИСТАН: МОТИВЫ, РАСЧЕТЫ, ПЕРСПЕКТИВЫ

Некоторые наблюдатели предвещают Советскому Союзу «Вьетнам» в Афганистане. Может быть будет хуже, но это сравнение все-таки неудачно. Эти наблюдатели плохо знают природу советской власти, да и историю вьетнамской войны. И я согласен с тем советским дипломатом, который дал косвенный ответ на этот вопрос.

Когда, после неудачной попытки иранцев занять советское посольство, корреспондент одной лондонской газеты спросил его: что было бы, если иранцы заняли бы ваше посольство? Советский дипломат посмотрел на часы и ответил: сейчас три часа, а вот в 3 часа 45 минут Ирана вообще не было бы.

Дипломат выразился не совсем дипломатически, но он гениально выболтал сущность двух ведущих принципов советской военно-политической стратегии — решительной безоглядности, если уж наступление началось, и абсолютного презрения к человеческой жизни, если речь идет о достижении стратегических целей.

Почему у американцев во Вьетнаме получился «Вьетнам»? Не в последнюю очередь потому, что они беспрестанно оглядывались и боялись, «как бы чего не вышло»: может пострадать гражданское население, могут выступить китайцы, СССР, нельзя переносить войну на территорию противника, нельзя брать Ханой, надо только оборонять Сайгон, словом — бить врага, но не убивать его, — такова была странная философия американского ведения войны во Вьетнаме. Советское же правительство будет действовать иначе: оно подвергнет тотальному уничтожению всех непокорных афганцев, даже если в живых остался бы лишь Бабрак Кармаль. (Потом, конечно, расстреляют и его.) Такова ведь, тоже очень странная, логика советской «братской помощи».

Теперь по существу темы. Я хочу попытаться вкратце проанализировать следующие проблемы, возникшие в связи с советской оккупацией Афганистана: внутренние и внешнеполитические мотивы вторжения в Афганистан, стратегические расчеты, милитаризацию советской политики и экономики, перспективы.

На оккупацию Афганистана Кремль толкнули в первую очередь исключительно благоприятные внешнеполитические факторы. Как бы парадоксально это ни звучало, на эту акцию вынудило Кремль и весьма неблагоприятное внутреннее положение. Почти все внешние войны отвлекали внимание широких народных масс от их текущих нужд и тяжелых проблем, заставляли их сплачиваться под патриотическим знаменем даже непопулярных правителей. Это — аксиома. Министру внутренних дел императорской России Плеве приписывались слова, якобы сказанные им накануне русско-японской войны: «Нам нужна маленькая победоносная война, чтобы убить большую революцию».

Советскому Союзу все еще не грозит каких-либо серьезных политических потрясений изнутри, но общее недовольство населения, связанное с продовольственным кризисом, коррупцией чиновников, произволом органов власти не было со времен Сталина столь сильно, как сейчас. Поистине гигантские расходы на вооружение, на освоение космоса, на финансирование международных революционных и террористических акций КГБ привели к снижению материального уровня жизни населения почти до уровня сталинских времен. Последние две пятилетки, no-существу, были пятилетками форсированной милитаризации экономики, в силу чего советское правительство и вернулось (вопреки объявленному в девятой пятилетке преимущественному развитию легкой индустрии) к сталинскому курсу примата развития тяжелой индустрии над легкой, а в самой тяжелой индустрии - к примату развития военной индустрии над гражданской. Таким образом, советская военно-экономическая система — самая мощная по объему и затратам в мире и она достигает очень больших результатов, несмотря на общую неэффективность всей советской экономики, так как советское руководство обладает неограниченными возможностями распоряжаться материальными ценностями. Результаты эти подтверждаются фактами: за последние 10 лет Советский Союз добился равенства с Америкой в отношении стратегического ракетно-ядерного оружия, после чего и согласился подписать ОСВ-2. За это же время Советский Союз добился превосходства сил в Европе как по ракетно-ядерному оружию средней дальности, так и по накоплению и дислокации обычного оружия, о чем свидетельствует решение НАТО о довооружении от 12 декабря 1979 года. Более того, Советский Союз продолжает наращивать свой военный потенциал по незыблемому принципу своей военной доктрины «превосходства сил». И это понятно: Советский Союз готовит себя, как сказал министр обороны США Браун, к войне одновременно «на трех фронтах» (против Америки, Европы и Китая) и поэтому производит одних танков, орудий и боевых самолетов в два-три раза больше, чем Америка, и в два раза больше вкладывает средств в военную индустрию и военные исследования («Зюддойче цайтунг», 31.1.1980). В то время, как США за период правления Брежнева снизили долю военных расходов в общенациональном валовом продукте от 9,4% до 5,4%, Советский Союз, наоборот, увеличил эту долю с 11% до 13%; некоторые специалисты говорят даже о 15% («Энкаунтер», сентябрь 1979, Лондон).

Каков же общий результат? Главнокомандующий НАТО Бернард Роджерс заявил перед военной комиссией сената, что Советский Союз уже перегнал или скоро перегонит Запад по всем видам обычного и атомного вооружения («Зюддойче цайтунг», 21.2. 1980).

А как же работает легкая индустрия? Ограничусь одним примером из первых рук — брежневских. Выступая на ноябрьском Пленуме ЦК КПСС (1979), он сказал: ,,В последнее время в ЦК КПСС поступают жалобы о перебоях в торговле такими товарами: простейшие медикаменты, мыло, стиральные порошки, зубные щетки и паста, иголки, детские пеленки, и другие товары легкой промышленности» («Правда», 28. 11. 1979). Еще более катастрофически обстоит дело со снабжением населения пищевыми продуктами. В провинции месяцами не бывает мяса. Капуста, картофель, фрукты становятся дефицитными продуктами. Реальная зарплата советского рабочего ниже пособия по безработице западного человека. Норма эксплуатации труда советского рабочего достигла уровня, который Маркс называл абсолютным законом пауперизации и капиталистического накопления.

За тот или иной потребительский товар, который западный рабочий может купить, скажем, за час работы, советский рабочий должен работать по три-четыре часа. Вот некоторые данные из исследования Кейта Буша «Розничные цены» (Мюнхен, 1979) в отношении двух столиц: столицы «развитого капитализма» — Вашингтона и столицы «развитого социализма» — Москвы: за шесть кило белого хлеба в Вашингтоне надо работать 48 минут, а в Москве — 72, за кило говядины в Вашингтоне надо работать 63 минуты, в Москве — 132, за четыре кило сахара в Вашингтоне — 20 минут, в Москве — 236, за 10 литров молока в Вашингтоне — 70, в Москве — 180, за литр водки в Вашингтоне надо работать 52 минуты, в Москве — 380, за небольшой автомобиль в Вашингтоне надо работать 4,1 месяца, в Москве — 35 месяцев. Все это — результат милитаризации советской экономики.

Прямой результат низкой оплаты труда — повсеместное распространение «итальянских забастовок и «летунства». Советское правительство увидело ненормальность положения. Оно подумывает над восстановлением сталинских законов о труде 1940 г., по которым произошло закрепощение рабочих и служащих за производством (они были отменены только в 1955 г.). Об этом и свидетельствует постановление ЦК КПСС, Совета министров и ВЦСПС от 12 января 1980г. «О дальнейшем укреплении трудовой дисциплины» (кто в год два раза меняет место работы, тот лишается права на сохранение непрерывного трудового стажа).

К драконовским мерам в области духовной жизни правительство перешло уже ранее. Накануне и сейчас же после оккупации Афганистана оно приступило ко всеобщему разгрому всех видов движения в стране — демократического, правозащитного, национального, религиозного. Лидеры этих движений либо арестованы, либо покинули страну. Арестом и высылкой Сахарова без следствия и суда лидеры Кремля совершили преступление уже сталинского типа.

Почему же так круто расправляется власть с диссидентством?

Рождение диссидентства символизировало собою начало новой эпохи в истории советского государства. После почти полувековой политической летаргии произошло восстание интеллектуальной оппозиции против тирании. Величайшая историческая заслуга диссидентства в том, что оно нанесло тягчайший удар по официальной идеологии, согласно которой невозможно возникновение инакомыслия в «бесклассовом социалистическом обществе». Но опасно оно для режима другим: диссидентство — «духовный Кронштадт», начиненный динамитом замедленного действия.

Сами диссиденты этого не хотели и не видели (ведь все диссиденты за эволюцию против революции). Однако власть видела лучше, больше и дальше. Власть помнила, что как раз за лозунги «права человека», «гражданские свободы», даже «за Советы, но без коммунистов» Ленин назвал кронштадтское движение более опасным для режима, чем Деникин, Колчак и Юденич вместе взятые. Советскому режиму инакомыслие, опирающееся на советскую легальность, противопоказано, ибо если советское государство когда-нибудь погибнет, то в результате роста инакомыслия в советском обществе или даже в аппарате самой власти.

Есть у Советов и своя, потенциально грозная, исламская проблема — это пятидесятимиллионный советский мусульманский мир, граничащий со странами воинствующего ислама — Ираном и Афганистаном. За 1200 лет своего господства в Туркестане и на Кавказе ислам превратил народы этого мира в общность не только религиозную, но и этническую, общность под названием «мусульмане».

Ни полувековое преследование ислама и его проповедников, ни атеистическая «культурная революция» не достигли поставленной цели. Об этом говорят вынужденные признания самих советских источников. В мусульманских советских республиках сельское население преобладает над городским, и оно — сплошь верующее. Но даже в городах, например, Узбекистана, верующими признают себя 75-85% (Т. С. Саидбаев, «Ислам и общество», Москва, 1978, с. 187). Подавляющее большинство населения празднует все религиозные праздники и соблюдает религиозные обряды. По данным Института атеизма Академии общественных наук при ЦК КПСС, среди татар, живущих в Омской области, 78% признают Уразу-байрам и 79% Курбан-байрам (см. «Русская мысль», 14.6.1979, ст. О. Анутич). Обряд обрезания, как символ принадлежности к исламу, поддерживают в трех опрошенных районах Узбекистана 81,9% населения («Модернизация ислама», Москва, 1968, с. 74). Другой советский автор, подводя итоги социалистическим исследованиям о силе ислама в Узбекистане, констатирует, что число людей, совершающих мусульманские обряды, в четыре раза превышает численность официально зарегистрированных как верующие мусульмане (А. Хасанов, «Роль общесоветских и прогрессивных традиций...», 1976, с. 12).

Отметим и одно феноменальное явление в истории ислама: суннизм запрещает женщинам становиться имамом и даже посещать мечеть (этого запрета нет в Коране). В Татарии мусульманки выступили инициаторами открытия ранее закрытых мечетей. В Татарии, Башкирии, Ульяновской и Астраханской областях, в Москве, Ленинграде мусульманки широко участвуют в религиозной службе и жизни мечетей. Сообщая обо всем этом, советский автор продолжает: «За последние годы география эта значительно расширилась. Наряду с мужчинами женщины участвуют в богослужениях в мечетях Азербайджана... ряда областей и автономных республик РСФСР. В некоторых мечетях женщины составляют до одной трети общины. В Чечено-Ингушетии и Дагестане действуют женские мюридистские группы, во главе которых стоят также женщины, исполняющие роль Тамады — Шейха, чего раньше в исламе никогда не было... В настоящее время в Средней Азии и Казахстане женщины посещают мечети в дни религиозных праздников» (Саидбаев, там же, ее. 215-216).

В своей богатой по информации и необычайно смелой по анализу книге «Ислам и общество» узбекский ученый Саидбаев приходит к выводу: «Ислам, как одна из форм общественного сознания, продолжает сохранять свою интегративную функцию по отношению к верующим, объединяя их по признаку вероисповедания. Благодаря распространенному в общественной психологии явлению, когда существует отождествление религиозной и национальной принадлежности, ислам выступает в качестве силы, объединяющей верующих и неверующих внутри одной нации и создающей чувство общности между представителями народов, в прошлом исповедовавших ислам... Нельзя не замечать этого, тем более, что оно проявляется в повседневной жизни» (Саидбаев, там же, с. 193).

Насчет обрядов ислама в мусульманских советских республиках Саидбаев дает такое объяснение: «Благодаря простоте, устойчивости, многие обряды и предписания ислама превращаются в привычки. Неоднократно повторяясь, они приобретают характер твердых жизненных потребностей, динамического стереотипа» (с. 226).

Все это написано до исламской революции в Иране. К своей книге автор приложил библиографию, в которую включил 400 книг и монографий против ислама, вышедших за последние два десятилетия в Москве и на местах. Уже одно это доказывает, что советскую власть давно пугает призрак возрождения басмачества, которое называло себя «Армией Аллаха», тем более, когда сам президент исламской республики Иран Бани-Садр заявляет, что страдающие под авторитарным режимом мусульманские народы СССР должны получить возможность выбрать такую «систему правления, которую они сами желают» («Зюддойче цайтунг», 26.2.1980).

Некоторое значение имеет и заявление Брежнева в беседе с президентом французского парламента Шабан-Дельмасом, в котором он оправдывал оккупацию Афганистана «неустойчивостью внутреннего положения» в СССР, а не тем, что СССР хочет захватить нефтяные источники.

Конечно, в такой связи это заявление вызывает подозрение — даже ценой признания своей внутренней слабости, Кремль хочет отвести внимание от своих истинных мотивов. Но все-таки на встрече в Париже французское и немецкое правительства были склонны признать заявление Брежнева более соответствующим действительности, чем интерпретацию мотивации советского вмешательства со стороны американского правительства («Шпигель», 17.2.1980, с. 20).

Таково неблагоприятное внутреннее положение, которое заставляет Кремль искать внешнеполитических успехов.

Перейдем ко внешней политике Кремля. Движущей силой советской внешней политики после свержения Хрущева стал блок догматиков из партаппарата и милитаристов из советского генералитета. Этот блок пересмотрел на ХХ1Усъезде КПСС (1971) консервативную концепцию «мирного сосуществования», объявленную на XX съезде КПСС (1956) «генеральной линией внешней политики Советского Союза», и сделал радикальный поворот к наступательной политике с дифференцированными целями и методами: в странах третьего мира Кремль приступает к расширению зоны своей экспансии, выдавая ее за «братскую помощь против империализма», а в странах Запада Кремль провозглашает политику «разрядки» с тем, чтобы Запад не мешал ему оказывать эту «братскую помощь» да еще снабжал Советский Союз техникой, технологией и даже хлебом и маслом. Делая такой поворот в своей внешней политике, блок догматиков и милитаристов исходит из того, что никогда в мире не было таких благоприятных условий для решения во всемирном масштабе «исторического спора» «кто кого?», как сегодня.

Вот элементы, на которых основаны расчеты Кремля:

1. После второй мировой войны, в результате распада западных колониальных империй, в бывших колониальных странах образовался вакуум силы, — надо его заполнить просоветскими режимами;

2. После шока Вьетнама и дела Вотергейта США выключились из стран «третьего мира», как сила, конфронтирующая против советской политики глобальной экспансии, — надо воспользоваться этим уникальным шансом;

3. После потери Америкой ореола непобедимости и падения ее престижа как лидера свободного мира образовалась трещина между США и Европой, — надо ей воспользоваться, чтобы оторвать Европу от США.

4. Китай все еще слаб, — надо решить китайскую проблему, пока Китай при помощи Запада не стал непобедимой военной силой.

5. Советскому Союзу незачем бояться риска войны, ибо в мире нет такой военной силы, которая может победить СССР (Устинов: Западу «стала очевидной абсолютная бесперспективность его попыток с помощью силы, в том числе военной, решить в свою пользу исторический спор с социализмом» («Правда», 14.2.1980).

Известную роль в оптимистических расчетах Кремля сыграло и положение в американской внутренней политике. Решительное усиление роли Конгресса после Вьетнама и Вотергейта парализовало свободу действий администрации во внешней политике; бездумное разоблачение Конгрессом и печатью американской разведьюательной службы за границей ограничило или даже лишило американцев не только достоверной информации, но и возможностей противодействия подрывной работе КГБ. Личность нового президента Картера — человека верующего и миролюбивого — с его антивоенной программой (вывод войск из Кореи, сокращение военного бюджета, прекращение производства стратегических бомбардировщиков В-1, отказ от производства нейтронной бомбы, отказ от военной помощи Турции и Пакистану) — тоже навела Кремль на оптимистические размышления.

Как раз в свете общего стратегического плана Кремля, Афганистан — это не акт локальной агрессии, с целью обезопасить советские мусульманские границы или увеличить число советских азиатских республик, а лишь очередное звено в советской политике глобальной экспансии, утвержденной на XXIV съезде КПСС (1971) и фарисейски названной «Программой мира», где слово «мир» надо понимать как земной шар. На самом деле в основе «Программы мира» лежали два связанных между собой плана:

план по морально-психологическому разоружению Запада, известный под термином «разрядка», о чем речь пойдет дальше, и

план по вооружению просоветских сил в странах третьего мира под лозунгом «поддержка национально-освободительных войн против империализма».

Брежнев не считал нужным скрывать наличие таких планов. На том же XXIV съезде в присутствии коммунистических делегаций из 96 стран он сам расшифровал свою «Программу мира» так: «Сегодня мы хотим еще раз заверить наших соратников-коммунистов мира: наша партия всегда будет идти в одном тесном боевом строю с вами... Полное торжество социализма во всем мире неизбежно. И за это торжество мы будем бороться, не жалея сил» (Материалы XXIV съезда, М., 1971, с. 22).

На Западе все это сочли пустословием, но после оккупации Афганистана Брежнев напомнил: «У нас, как известно, слова не расходятся с делом» («Правда», 13.1.1980).

Брежнев совершенно прав. Рассмотрим деяния Кремля после этого XXIV съезда. При широкой военно-материальной поддержке Москвы коммунисты победили во многих странах третьего мира. В Азии и Африке около 20 государств очутились под советским влиянием, а в некоторых из них созданы даже коммунистические режимы. Руками агентов КГБ Москва произвела коммунистические перевороты в Йемене и Афганистане (против этих переворотов никто на Западе не протестовал). Коммунистические заговоры против Чили, Португалии, Сомали, Уганды, Конго (Заир) и даже Египта сорвались не благодаря Западу и не по вине Москвы, а потому, что в этих странах нашлись здоровые национальные силы сопротивления.

В странах третьего мира Москва до сих пор проводила экспансию лишь посредством оружия и военно-чекистских советников, в следующих трех фор мах:

1. «Заместительная» война (Куба в Африке, Вьетнам в Азии);

2. Коммунистические перевороты, всегда маскируемые под «демократию» и «патриотизм»;

Вторжением со своей армией в Афганистан, страну третьего мира, Советский Союз реабилитировал и старую форму классического империализма - форму прямой и открытой агрессии.

Почему Кремель осмелился на оккупацию Афганистана? Какие силы в руководстве государства сказали тут решающее слово?

На вопрос, почему Кремль осмелился на вторжение в Афганистан, существует только один ответ: он был убежден не только в своем военном превосходстве, но и в своей безнаказанности. Об этом совершенно ясно (для тех, кто владеет советским языком) сказал тот же Брежнев: «ЦК партии и советское правительство действовали с полным сознанием своей ответственности, учитывая всю совокупность обстоятельств» («Правда», 13.1.1980). Захват Афганистана задевал стратегические интересы США и Китая и нарушал установившееся равновесие в мире, значит Москва учитывала и чудовищный риск войны одновременно на три фронта — против Китая, против Америки и против ее европейских союзников по НАТО.

Что же касается сил, которые заставили Москву отважиться на агрессию, они тоже станут ясными, если мы учтем игнорируемый всеми западными экспертами следующий факт: с тех пор как свергли Хрущева, военно-стратегическое руководство в названном выше блоке догматиков и милитаристов переместилось от партаппаратчиков к советским военным кругам. Как теперь уже ясно, после провала ракетной авантюры на Кубе в 1962 году (был ли ее инициатором Хрущев или генералитет — это все еще не установлено) в руководстве партии и советских вооруженных сил, по всей вероятности, пришли к разным выводам: Хрущев хотел повернуть внимание от внешней политики к внутренним проблемам, для чего решил сократить армию (на 1 200 000 человек), а также и общий военный бюджет (постановление Совета министров за месяц до свержения Хрущева) с тем, чтобы перебросить освободившиеся средства в сельское хозяйство и гражданскую промышленность. Генералитет же, поддержанный будущими заговорщиками против Хрущева, стал на другую точку зрения — по его мнению, СССР потерпел поражение потому, что не имел мощного военно-морского флота, чтобы отвергнуть ультиматум Кеннеди и силой прорвать блокаду Кубы; поэтому Советскому Союзу надо строить военно-морской флот, равный американскому или превосходящий его. Вот опираясь на этот генералитет, группа Брежнева, Суслова, Косыгина и свергла Хрущева (14.10.1964).

С этих пор «генеральной линией» партии стала милитаризация экономики, а «генеральной линией» советского военно-стратегического руководства — превосходство сил на суше, в воздухе, на море, в космосе, причем превосходство как обычного, так и ракетно-ядерного оружия над всем остальным миром. С этих пор советскую военную стратегию разрабатывают советские генералы и адмиралы, а не партаппаратчики. На этот счет есть даже точные указания и в самой советской военной литературе. Так видный советский военный теоретик профессор М. Скирдо пишет в учебнике Министерства обороны СССР: «Важнейшей функцией военного руководства, его органов, является разработка и осуществление стратегических планов войны» (М. Скирдо, «Народ, армия, полководец», М., Воениздат, 1971, с. 150). В другом месте он прямо подчеркивает независимость высшего военного руководства от партаппаратчиков: «В современных условиях сохраняется определенная самостоятельность высшего военного руководства» (там же, с. 104).

За такие претензии Сталин расстреливал своих генералов, а Хрущев, как он выражался, брал их «за ушко да на солнышко», а теперь Брежнев подписывает все, что советские генералы предлагают.

Таким образом, столь резкая милитаризация советской политики и экономики началась с приходом Брежнева к власти. Генералитет знал, с кем он имеет дело, когда поддерживал выдвижение Брежнева. Недаром Устинов заявил, что Брежнев «прошел суровую армейскую школу... Он глубоко знает жизнь и деятельность сегодняшних Вооруженных сил» («Правда», 14.2.1980). И действительно, если мы проанализируем биографию Брежнева с 1939 по 1964 годы, то увидим, что из этих 25 лет на чисто партийной работе Брежнев провел только девять лет, а 16 — на должностях либо военно-политических (8 лет), либо в партаппарате, надзирая за военной индустрией (8 лет). Чины полковника, генерал-майора, генерал-лейтенанта Брежнев получил на военной службе, а чины генерал-полковника, генерала армии, маршала — за особые заслуги перед армией, будучи уже на посту генсека ЦК. Он был назначен председателем впервые при нем созданного Совета обороны СССР и Верховным главнокомандующим (не будучи еще председателем Президиума Верховного совета СССР), и награжден задним числом в семи боевыми и полководческими орденами СССР. Будучи исполнителем воли триединой реальной власти — партаппарата, политической полиции, армии, — Брежнев хорошо знает, что материальная основа этой власти — все-таки армия. Так как он — не Сталин, чтобы подчинить себе армию, и не Хрущев, чтобы попытаться это сделать, то Брежнев сам подчинился ей и стал ее вернейшим слугой на вершине партии и государства. Так образовался обоюдно выгодный союз генсека и генералитета, в котором генсек получил гарантии неприкосновенности своей личности и своей формальной власти, а армия — прерогативы «разработки и осуществления стратегических планов войны» при «самостоятельности высшего военного руководства», как об этом говорится в цитируемом выше учебнике Министерства обороны.

Из мимоходного замечания Брежнева о Совете обороны в его речи в Берлине от 6 октября 1979 г. мне представляется, что вот это самое «самостоятельное военное руководство» как раз и осуществляет Совет обороны СССР с теми же компетенциями, какие имела Ставка Верховного командования во время войны, опираясь на те же рабочие органы, на которые опиралась и Ставка (Генштаб и управления Министерства обороны). По всей вероятности, Совет обороны составлен по принципу Ставки, реорганизованной после 17 февраля 1945 г., когда в ее состав были включены только военные, но одновременно при ней был учрежден и институт советников, куда, кроме военных, включались и гражданские лица из числа членов Политбюро. В силу исключительной секретности решений Совета обороны СССР, его персональный состав должен быть ограниченным, как и личный состав Ставки (надо заметить, что в организационной практике брежневское руководство рабски подражает Сталину). По состоянию дел на сегодняшний день можно предположить, что в состав Совета обороны, кроме его председателя, маршала Брежнева, входят еще пять лиц — маршалы Устинов и Огарков бесспорно, а маршал Куликов, адмирал Горшков и генерал армии Андропов предположительно. О посылке в Афганистан «ограниченного военного контингента», как выражается Кремль, мне кажется, решение было принято как раз этим Советом при участии узкого круга лиц из членов Политбюро. Такое важное военно-стратегическое решение не могло быть обсуждено на собрании Политбюро, куда входят более 20 членов и кандидатов, да еще присутствуют все секретари ЦК. Вот этой исключительной секретностью, вероятно, и объяснялось, что не только державы Варшавского договора, но даже и пропагандный аппарат ЦК КПСС, не были информированы о решении оккупировать Афганистан, о чем свидетельствует не только крайне примитивное пропагандное оформление оккупации, но и такой элементарный ляпсус, что первую неделю ТАСС и советские газеты путали имя московского сатрапа в Кабуле с его фамилией.

При анализе причин и мотивов советской оккупации Афганистана надо различать ближайшие цели и общий стратегический план на будущее. Несомненно, что ближайшие цели Кремля — добраться до Персидского залива с его нефтью и до берегов Индийского океана, чтобы контролировать западную и азиатскую коммуникации. Но политика «дальнего прицела» заключается в другом: достигнув этих пунктов, советская экспансия может разветвиться в двух противоположных направлениях: на юго-восток, с целью расширения своего влияния на весь индийский субконтинент, а потом, соединившись с коммунистическим Индокитаем, завершить окружение Китая с моря и с суши; второе направление — на юг и запад с целью овладения государствами Аравийского полуострова и арабской Северной Африки.

Неразрешенный арабо-израильский конфликт будет тем динамитом, которым СССР легко взорвет изнутри Ближний Восток и арабскую Африку, а потом создаст одно объединенное Арабское «народно-демократическое» государство. Как раз успешный опыт большевизации обоих Йеменов показывает, что советское правительство уже вступило на путь осуществления этой цели.

Какие перспективы ожидают СССР в Афганистане?

Оккупируя Афганистан, советское правительство рассчитывало на безнаказанность. Этот расчет оправдал себя — к ограниченным санкциям американского президента против Советского Союза не присоединился никто даже из членов НАТО. Но расчеты на быстрое умиротворение Афганистана и на патриотический подъем в собственной стране оказались иллюзорными. Афганистан, территория которого на 3/4 состоит из каменистых гор, с населением 17 миллионов человек воинствующих фанатиков ислама, представляет собой идеальную страну для партизанской войны.

Здесь побывали Александр Македонский, Чингисхан, арабы, турки, англичане, но никто из них не чувствовал себя уютно. Александр II, покорив Среднюю Азию, предусмотрительно остановился у афганских границ. Его сын Александр III имел с Афганистаном лишь небольшое столкновение на реке Кушк, которое кончилось присоединением к России двух оазисов в пограничной полосе (1885). Брежнев решил присоединить к советской империи весь Афганистан. Это решение может оказаться не только ошибочным, но и иметь тягчайшие последствия. Конечно, Советский Союз — супердержава с современной военной техникой, а афганцы — маленький народ, вооруженный простыми ружьями. И, вторгаясь в Афганистан, советские военные рассчитывали на быструю и тотальную победу. Но уже сейчас видно, что им предстоит вести длительную и изнурительную партизанскую войну с афганцами, о которых идет слава, что ,,они свои винтовки любят больше, чем собственных жен». Когда немецкий корреспондент спросил одного из афганцев, как же он хочет со своим безобидным ружьем идти против танков и ракетного вертолета, тот спокойно ответил: «Те, которые в танках, не хотят умереть, а мы к этому готовы». История афганского народа показывает, что это не риторика. Все данные говорят о том, что если Советскому Союзу не удастся покорить или уничтожить этот народ в ближайшие 2-3 года, то СССР ожидают серьезные международные и внутренние трудности, которые могут привести к политическому кризису, если не по всей стране, то в кремлевском руководстве.

Может быть дело до этого не дойдет, и Москва сама выведет свою армию из Афганистана, убедившись в непредвиденных трудностях и идя навстречу требованиям почти всех некоммунистических стран мира? На этот вопрос Кремль уже ответил: Советская армия уйдет из Афганистана, когда отпадут причины, в силу которых она его оккупировала. Причины эти очень просты — афганские наемники Москвы не сумели превратить Афганистан в советский сателлит на Среднем Востоке, чтобы оторвать от Пакистана его просоветски настроенную западную провинцию - Белуджистан - и таким образом, без прямого участия Советской армии достичь ближайшей стратегической цели - выхода к Индийскому океану.

Китайцы, любящие выражаться образно, пишут: «Поработить Афганистан - это так же просто, как медведю ограбить улей; так думала Москва, посылая через границу войска с современным оружием. Но Москва узнает, что нарвалась на осиное гнездо... История докажет, что московские оккупанты в Афганистане вырыли себе собственную могилу» («Бейджинг рундшау» № 3, 22.1.1980, с. 11).

Чтобы дело не дошло до этого, советское правительство будет практиковать тот же самый геноцид, который оно совершало во время мировой войны над мусульманскими народами Кавказа и Крыма. Потом СССР встанет на путь эскалации агрессии, выдавая каждую новую агрессию за оборону позиций, занятых во время предыдущей агрессии. История учит, что завоевательные войны великих империй всегда расширяются за пределы запланированных стратегических позиций, ибо эскалация, не встречающая на своем пути сопротивления, вырабатывает в самой себе автоматизм действия и идет уже как бы по инерции. Если СССР придет к заключению, что США не в состоянии дать отпора, а Европа не захочет поддержать США, советская экспансия в сторону Пакистана и Ирана станет фактом ближайшего будущего — не обязательно прямой советской оккупацией, но, вероятнее всего, организацией сепаратистского движения многочисленных малых народов Пакистана и Ирана. Большевики — мастера разжигать и эксплуатировать в своих целях шовинизм и национализм малых народов, а в этом отношении Пакистан и Иран — страны неограниченных возможностей.

Особо надо сказать и об одном феномене в мышлении советских лидеров и милитаристов, который мешает им трезво оценить как свои собственные возможности, так и возможности и решительность другой стороны. Я бы назвал этот феномен комплексом «шапкозакидательства». Этим комплексом страдал и Гитлер, который трудности Сталина в ограниченной войне с Финляндией посчитал за военную слабость всей страны и поэтому собирался покончить с нею «блицкригом» за два-три месяца. Этим комплексом страдают, по-моему, и нынешние советские политические и военные лидеры, думающие втихомолку: «Ту великую Америку, которую разбил маленький Вьетнам с нашим устаревшим оружием, мы со своим мощным современным оружием разобьем и подавно». Не страшит советских милитаристов и огромное материально-техническое превосходство США в случае длительной неатомной войны. Выражая мнение советского Генерального штаба, вышеупомянутый проф. Скирдо писал: «Решающее значение ныне приобретают не потенциальные экономические возможности государств , которые можно привести в действие в ходе войны, а соотношение тех сил и средств, которыми вступившие в борьбу стороны располагали еще до начала военных действий» (М. Скирдо, цит. произв. с. 97). Советское руководство имеет перед правительствами западными преимущества, дающие ему неограниченные возможности маневрирования и мобильности. Во-первых, оно, по существу, пожизненно, что освобождает его членов от страха за свою карьеру, пока они соблюдают неписаный закон взаимозависимости, одинаково обязательный как для возглавителя, так и для рядовых членов руководства; во-вторых, оно неподотчетно не только народам страны, но даже и собственной партии, что дает ему, при отсутствии свободной печати, бесконтрольную возможность предпринимать любые акции, которые оно задумает; в-третьих, отсутствие морального тормоза в виде каких-нибудь гуманистических или религиозных норм нравственности делает его свободным в выборе любых средств и методов для достижения поставленной цели. А цель одна — постоянно увеличивающаяся вглубь и вширь власть, власть над страной, континентом, миром.

Эта эскалация власти мыслится не как старомодная ленинская импровизация «мировой революции», а как с научной точностью разработанный, выражаясь терминологией Кремля, план «мирового революционного процесса», в ходе которого разбиваются слабые звенья цепи мирового империализма — в Азии, Африке, Латинской Америке. Но и здесь ученики Ленина пошли дальше своего учителя. Например, Ленин, писал, что в Африке, где нет индустриального пролетариата, невозможно создавать коммунистические режимы. Брежневцы доказали, что это можно и нужно. После освоения большевизмом этих материков, Европа, лишенная сырья, рынка сбыта, разъедаемая кризисами, безработицей, инфляцией, по подстрекательству Кремля оторвавшаяся от США, атакуемая еврокоммунизмом изнутри и советокоммунизмом извне, станет ареной больших революционных потрясений, исход которых даже невозможно предвидеть. Мы имеем прямые свидетельства из компетентных первоисточников, что эти потрясения будут организованными, а не стихийными.

Секретарь ЦК КПСС Пономарев, зеве дующий западными компартиями, говорит: «Объективные предпосылки для перехода к социализму в основных центрах капиталистической системы давно сложились... Накопленного годами и десятилетиями горючего материала достаточно, чтобы прорвать оболочку капиталистического господства... Все зависит от умения использовать имеющиеся возможности» («Правда», 18.3.1971). А вот и заявление секретаря ЦК КПСС Капитонова, который заведует высшими внутренними и международными кадрами КПСС: «Наша партия была и остается верной завету Ленина — делать максимум осуществимого в одной стране для развития, поддержки и пробуждения революции во всех странах» («Правда», 23.4.1969). Генеральный секретарь ЦК Брежнев все это подтвердил: «Да, Ленин родился в России, но российскую революцию он никогда не представлял себе иначе, как составную часть и фактор революции мировой» («Правда, 22.4.1970). В осуществлении этой ленинской программы, казавшиеся всем «серыми» и «бесталанными» выученики Сталина проявили столько упорства, находчивости и изобретательности, что превзошли своего учителя как раз на том поприще, на котором Сталин считался непревзойденным — в околпачивании своих западных партнеров по этой судьбоносной политической игре. Ведь Сталин после войны сорвался на том, что хотел осуществить «заветы Ленина» в классических революционных формах «лобовых атак» (попытки создать «народные республики» в иранском Азербайджане, Курдистане, Греции, территориальные требования к Турции, претензии на протекторат над Ливией, конфликт с Югославией, берлинская блокада, корейская война) без основательной военной подготовки у себя дома, без политической подготовки в тылу намеченной жертвы, без дипломатической подготовки в странах Запада, как это делают теперь его ученики. Сталин буквально «спровоцировал» Запад на провозглашение «доктрины Трумэна» и на создание западной оборонительной системы (НАТО, СЕАТО).

Основой западной политики тогда стал курс на «сдерживание» коммунизма в его «имперских границах». Поскольку коммунизм все же рвался за свои границы, то началась «холодная война». Но заметим всем очевидный исторический факт: за 22 года «холодной войны» (1948-1970) свободный мир, включая сюда и страны третьего мира, не потерял ни одной политической позиции и ни одной страны в пользу коммунизма (даже Кастро пришел к власти, отрицая коммунизм). Эту оборону Запада надо было преодолеть так, чтобы открыть дорогу советской экспансии, но без большой атомной войны. Ведь появление атомного оружия произвело переворот не только в военной стратегии, но и в стратегии политической. В атомную эпоху война перестала быть продолжением политики иными средствами, как у Клаузевица, или источником пролетарской революции, как у Ленина и Сталина. Отсюда - необходимость в соответствии с новыми условиями пересмотреть всю доктрину ленинизма о путях и методах достижения стратегической цели. Начало этому положил Хрущев со своим курсом на «мирное сосуществование». Этот курс создал нужный Кремлю психологический климат в свободном мире, но ни на шаг не продвинул советскую внешнюю политику к вожделенной цели — выходу советского коммунизма за имперские границы.

Свержение Хрущева и приход к власти Брежнева открыли эру динамической политики советской экспансии. Кремль разработал новую революционную концепцию — пример тактического искусства большевизма. Это - пресловутая «разрядка», которую ведущая немецкая газета «Франкфуртер альгемайне цайтунг» метко назвала «раушгифт» (наркотик).

Предварительные результаты разрядки за восемь лет (1971-1979) известны всем: СССР превратил в «марксистско-ленинские» государства: в Африке — пять стран (Анголу, Мозамбик, Конго, Эфиопию и,вероятно, Родезию), в Азии — пять стран (Южный Вьетнам, Лаос, Камбоджу, Йемен, Афганистан), в Латинской Америке - три страны (Кубу, Гренаду, Никарагуа).

Советские лидеры совсем не скрывают, что «холодная война» им мешала, а разрядка помогла включить эти страны в орбиту своей политики.

По маршалу Устинову, «холодная война» тормозила экспансию большевизма: «Ипмериализм, пытаясь затормозить мировой революционный процесс, развернул «холодную войну» («Правда», 22.2. 1980). А вот и признание Брежнева по поводу того, зачем нужна была «разрядка» вместо «холодной войны»: «Разрядка создает благоприятные возможности для широкого распространения идей социализма» («Правда», 25.2.1976).

Причем Кремль допускал и допускает «разрядку» только наверху, между правительствами, но не внизу, между народами. Он допускает сосуществование идеологий между идеологами, наверху, но не среди народов, внизу. Он откровенно признает, что «разрядка» для него - особая форма идеологической борьбы за торжество коммунизма во всем мире. Гигантский аппарат печати и радио на всех языках мира, гигантская сеть чекистских агентов во всех уголках земли поставлены на службу советской пропаганды и революционных диверсий против западной демократической системы.

Вместо того, чтобы принять этот вызов коммунизма и со своей стороны рассказывать народам советской империи о преимуществах демократической формы правления, Запад занялся безобидным «культуртрегерством». Более того, Запад не меньше кремлевских правителей озабочен, чтобы у них в тылу не горело (доктрина Зонненфельда), а то, мол, испугавшись у себя революции, они, в панике, могут напасть на нас. Возьмите западные радиопередачи на Восточную Европу и СССР: «Голос Америки», «Бибиси», «Немецкую волну», «Свободную Европу», «Свободу». Там работают талантливые организаторы и выдающиеся публицисты, а продукция? Стерильная информация и дезинфицированные комментарии, которые «просеиваются», чтобы в них случайно не попали «бациллы антикоммунизма».

Америка, безцензурная печать и радио которой по частному криминальному эпизоду посадили в тюрьму почти весь штаб Белого Дома, установила цензуру над своими радиопередачами в СССР и Восточную Европу. Высокое начальство не только не разрешает критиковать систему, но не позволяет передавать ничего, что могло бы резать слух или оскорбить нежные чувства джентльменов из Политбюро, как будто Политбюро — «институт благородных девиц», а не генеральный штаб международных заговорщиков.

Какие уроки преподаст Афганистан Советскому Союзу — еще рано говорить, но о трех уроках, которые он преподал США, можно говорить уже сейчас:

1. Запад проглядел, как Советский Союз, прикрываясь маской «разрядки» и пропагандой разоружения (сокращения ракетно-ядерного стратегического оружия), настолько резко изменил соотношение сил в свою пользу по всем видам оружия, что вторжением в Афганистан продемонстрировал свою волю и способность воевать одновременно и с США и с Китаем.

2. Союзники США в Европе не готовы на помощь,если США столкнутся с Советским Союзом вне зоны обороны НАТО. Континентальная Европа отказывается присоединиться даже к мирным экономическим, технологическим и морально-политическим (бойкот Олимпиады) санкциям США против советской агрессии, тем самым морально и материально этой агрессии способствуя. И это та самая Европа, которая 'была спасена Америкой и от Гитлера, и от Сталина, и которая независима от СССР лишь благодаря защите американского атомного зонта.

3. Европа своей игрой в «независимость», саботажем санкций США против СССР, заболевшая манией иллюзорной «разрядки», провоцирует одновременно и Советский Союз и США. Советский Союз она вдохновляет на дальнейшее усиление нажима на нее — с целью оторвать ее от США. США она толкает к старой политике изоляционизма, которая может возобладать, если Его Величество американский налогоплательщик потребует возвращения из Европы дорого стоящей ему американской армии. Если это случится, — а Америка — все еще страна неограниченных возможностей, — то границы Советского Союза будут проходить по Ламаншу.

* А. Авторханов. Загадка смерти Сталина (Заговор Берия). «Посев", Франкфурт-на-Майне, 1976.

* См. А. Авторханов. Происхождение партократии. «Посев", Франкфурт-на-Майне, 1973.

* Карл Маркс. Избр. произв. в 2-х тт. Партиздат, 1935, т. II, стр. 250.

* В.И. Ленин. Сочинения., т. 31, 4-е изд., стр. 29.

* См.: Валерий Чалидзе. Уголовная Россия. Нью-Йорк, "Хроника-Пресс", 1977.

* Благотворительная организация ООН

Абдурахман Авторханов Сила и бессилие Брежнева. Политические этюды