VIII. ЕЖОВЩИНА

На второй день после телеграммы Сталина и Жда­нова из Сочи Ягода был снят и формально назначен наркомом (министром) связи СССР на место Рыкова, который находился на этой работе после снятия с долж­ности главы правительства. Место Ягоды, конечно, занял Ежов. Николай Иванович Ежов был, выражаясь советским языком, классическим продуктом специфи­ческой сталинской школы. До 1927 года он был на партийной работе в провинции (Казахстан). В 1927 году по рекомендации его старого друга Поскребышева Ста­лин взял его в свой секретариат. В 1930 году его назна­чили заведующим отделом кадров ЦК. В 1934 году на XVII съезде партии он впервые был избран членом ЦК, а в 1935 году он уже секретарь ЦК и председатель Комиссии партийного контроля при ЦК вместо Кага­новича, заместителем которого он до того работал. Но Ежов был не просто секретарем ЦК, а секретарем ЦК по надзору над кадрами НКВД, суда и прокуратуры (эта должность была введена тогда впервые и сохраняется поныне).

Как я рассказывал в другой работе153 (153 Alexander Uralov. The reign of Stalin. The Bodley Head, London, pp. 83-160), через пять месяцев после убийства Кирова – 13 мая 1935 года – ЦК ВКП(б) принял четыре важнейших для жизни мил­лионов решения, из которых только одно было опуб­ликовано:

1. Создать "Оборонную Комиссию" Политбюро для руководства подготовкой страны к возможной вой­не с враждебными СССР державами (имелись в виду Германия и Япония, в первую очередь; Франция и Англия, во вторую). В ее состав вошли Сталин, Молотов, Воро­шилов, Каганович и Орджоникидзе.

2. Создать Особую Комиссию безопасности Полит­бюро для руководства ликвидацией врагов народа. В ее состав вошли Сталин, Жданов, Ежов, Шкирятов, Мален­ков и Вышинский.

3. Провести во всей партии две проверки: а) глас­ную проверку партдокументов всех членов партии че­рез парткомы, б) негласную проверку политического лица каждого члена партии через НКВД.

4. Обратиться ко всем членам и кандидатам пар­тии с закрытым письмом о необходимости "повыше­ния большевистской бдительности", "беспощадном ра­зоблачении врагов народа и их ликвидации".

Опубликовано было решение лишь о гласной про­верке партдокументов. Вся политическая лаборатория Сталина погрузилась в величайшую конспирацию про­тив собственной партии, народа и государства.

Если в основу работы Оборонной Комиссии был положен принцип – "будем бить врага на его соб­ственной территории" (Ворошилов), то Комиссия бе­зопасности должна была руководствоваться в своей работе лозунгом: "чтобы успешно бить врага на фрон­те, надо уничтожить сначала врагов в собственном тылу" (Сталин). Убийство Кирова было организовано для этой цели. Но так как вездесущая советская раз­ведка была убеждена, что рано или поздно столкнове­ние с Германией и Японией неизбежно, то Сталин вспомнил и об угрозах троцкистов прибегнуть к "те­зису" Клемансо (когда враг подойдет к столице, про­извести государственный переворот, чтобы спасти стра­ну) и поставил перед Комиссией безопасности задачу разработать подробный оперативный план, обеспечи­вающий создание "морально-политического единства советского народа". В результате двухлетней разведы­вательной работы Комиссии безопасности появился чу­довищный план, который советский народ окрестил име­нем "ежовщины".

Сущность его, как подтвердили последующие со­бытия, заключалась в следующем:

1. Все взрослое мужское население и интеллигент­ная часть женского населения СССР была подверг­нута негласной политической проверке через органы НКВД и его агентурную сеть по группам: а) интелли­генция, б) рабочие, в) крестьяне.

2. По каждой из этих социальных групп было уста­новлено в процентах число, подпадающее под ликвида­цию.

3. Была выработана подробная "таблица призна­ков", по которой люди подлежат ликвидации.

4. Был выработан календарный план, предусматри­вающий точные сроки ликвидации этих групп по райо­нам, областям, краям и национальным республикам.

План делил людей, подлежащих ликвидации, по категориям:

а) остатки бывших и уничтоженных враждебных классов (бывшие дворяне, помещики, буржуи, царские чиновники, офицеры и их дети);

б) бывшие члены враждебных большевизму партий, участники бывших антисоветских групп и организаций, Белого Движения и их дети;

в) служители религиозного культа;

г) бывшие кулаки и подкулачники;

д) бывшие участники всех антисоветских восстаний, начиная с 1918 года, хотя бы они были ранее амнисти­рованы советской властью;

е) бывшие участники всех антипартийных оппози­ционных течений внутри партии, безотносительно к их позиции и принадлежности к ВКП(б) в настоящем;

ж) бывшие члены всех национально-демократических партий в национальных республиках СССР.

Но если для ликвидации всех перечисленных кате­горий существовала все-таки какая-то "правовая основа", так как все они "бывшие": одни по рождению, другие по воспитанию, третьи по убеждению, – то теперь была установлена новая категория совершенно другого поряд­ка, подлежащая ликвидации по признакам, до которых могли додуматься воистину лишь коммунистические ал­химики из Политбюро: "антисоветски настроенные лица" или потенциальные враги советской власти. Потомст­венные пролетарии, стахановской марки колхозники, за­коренелые большевики, краснейшие профессора, нашумевшие герои гражданской войны, легендарные вожди пар­тизан, армейские политкомиссары, генералы армии и маршалы Советского Союза, парикмахеры гранд-отелей и швейцары из посольств, дипломаты из Наркоминдела и проститутки из Интуриста, – все они подводились под рубрику "антисоветски настроенных лиц" с тем, чтобы потом в стенах московской и провинциальных Лубянок произвести их в чины соответственно их уже не бывшему, а советскому рангу и профессии – в шпионы, террорис­ты, вредители, повстанцы. Психологи из НКВД, руково­димые Комиссией безопасности, приступили к делу и на основе "таблиц о признаках" вели в течение 1935 и 1936 годов глубоко законспирированную работу по учету быв­ших и по установлению будущих врагов сталинского ре­жима. Так как речь шла не о тысячах и даже не о сотнях тысяч, а о миллионах людей, то не было никакой воз­можности пропустить их через какие-нибудь нормальные советские юридические инстанции, поэтому было решено создать при центральном НКВД "особое совещание", а на местах – чрезвычайные республиканские, краевые, областные "тройки" для заочного суда над арестован­ными.

Одновременно в печати развернулась грандиозная кампания "по разоблачению и выкорчевке врагов народа". Две третьих всех публикуемых материалов "Правды" и местной партийной печати были посвящены "разоблаче­нию и уничтожению врагов народа". Под знаком раз­вертывания "большевистской критики и самокритики" от каждого члена партии, от каждого "непартийного боль­шевика" требовалось подавать разоблачительные мате­риалы на "врагов народа". "Если критика содержит хотя бы 5-10% правды, то и подобная критика нам нужна" – это известное требование Сталина постоянно повторя­лось устной и печатной пропагандой для поднятия духа многочисленной армии доносчиков. С точки зрения вы­явления "врагов народа", "критике и самокритике" дол­жны были подвергнуться все учреждения, фабрики и за­воды, рудники и шахты, железные дороги и водные пути, колхозы и совхозы, все виды школ, искусство, культура, наука. Как о тамбовском колхознике, так и о москов­ском наркоме могли писать и говорить с одинаковым ус­пехом, если у кого была "пятипроцентная" правда о по­тенциальной склонности к антисталинизму названного колхозника или высокопоставленного министра. Члены пар­тии с членами партии, парткомы с парткомами, области с областями, республики с республиками соревновались в выявлении "врагов народа". О крепости и идейной пре­данности партии Ленина-Сталина той или иной парт­организации судилось по количеству выявленных и раз­облаченных "врагов народа". Ордена на грудь и знаки в петлицах прибавлялись лишь у тех чекистов, на счету которых числилась наибольшая сумма арестованных "вра­гов народа". В гражданских и партийных чинах поднима­лись лишь те, кто имел наиболее часто упоминаемое имя в агентурных списках НКВД. Доносы приняли характер чумы и размах стахановский. На доносы толкали всех: брата на брата, сына на отца, жену на мужа, всех на одного, одного на всех. Поэтому самые различные воз­расты и ранги оказались подверженными этой специфи­ческой советской болезни – всеобщей "доносомании": одни – как профессионалы, другие – для "самострахов­ки", третьи – по принуждению. На конференции Красно­пресненского района Москвы в 1937 г. один из делегатов хвалился тем, что он "собственноручно" разоблачил за четыре месяца более 100 "врагов народа". Два сексота НКВД на "философском фронте" Митин и Юдин сумели лишь одним заявлением посадить в подвал всю Коммунистическую академию при ЦИК СССР, считав­шуюся ранее теоретической лабораторией ЦК ВКП(б).

Но если в столице события все же развивались со­гласно "таблицам о признаках", то в провинции "доносомания" переросла в "доносохаос". Так как местные аппа­раты партии и НКВД не справлялись не только с обра­боткой, но и систематизацией этих доносов, ЦК вынуж­ден был командировать в "помощь" местам особые бри­гады "специалистов" из ЦК и НКВД. Они имели инструк­цию как в деле наведения порядка в "партийном хозяй­стве", так и по присмотру на месте за самими партийными хозяевами. Но местные организации вовсе не думали от­ставать от столицы. Некоторые из них уже имели собст­венные "таблицы признаков", о которых Жданов говорил на XVIII партийном съезде, подводя итоги "массовым избиениям членов партии" (Жданов). Одна из этих орга­низаций, по словам того же Жданова, решила выйти из хаоса доносов собственными средствами и в интересах справедливости классифицировать врагов по категориям, согласно количеству поданных на каждого доносов. Были установлены категории: 1) враг, 2) вражок, 3) вражонок, 4) вражоночек. Соответственно были оформлены дела на подлежащих аресту. Самая интенсивная и, надо сказать, главная работа по выявлению и учету "врагов народа" шла все-таки не в парткомах, а в кабинетах НКВД. К каждому местному НКВД были прикомандированы "осо­бо уполномоченные" всесоюзного НКВД и Комиссии без­опасности, которые только и знали, в чем задача и цель предстоящей "генеральной операции". В их карманах находились мандаты, подписанные Сталиным и Ежовым, дающие им чрезвычайные права на всё, вплоть до ареста любого местного – областного, краевого, республикан­ского партийного начальника и чекистского комиссара. Районные, областные и краевые НКВД должны были представить ему и его штабу списки, составленные со­гласно "таблицам о признаках" на все категории лиц, предусмотренные в этих таблицах.

Для проведения такой большой и чрезвычайной опе­рации Ежов пользовался столь же большой и чрезвычай­ной властью. Он был теперь секретарем ЦК, председате­лем комиссии партконтроля (партийный суд), членом Оргбюро ЦК и наркомом внутренних дел СССР. Выше него стоял лишь один Сталин, хотя Сталин сам юриди­чески и не входил тогда в состав правительства.

Назначение Ежова, еще год тому назад совершенно неизвестного человека в стране и малоизвестного в пар­тии, было встречено в народе с чувством облегчения. Когда же через непродолжительное время по стране про­катилась весть, что Ежов посадил в тюрьму старого и ненавистного инквизитора Г. Ягоду, то народ ликовал. На сомнения пессимистов – "как бы хуже не стало!" – оптимисты отвечали:

– Ну уж, знаете, хуже и быть не может!

Ежов жестоко разочаровал оптимистов: уголовные возможности сталинизма воистину оказались неограни­ченными... На Ежова, на основе вышеприведенного пла­на, утвержденного Политбюро, возложены были следую­щие четыре задачи:

1. Создать "антисоветский троцкистский центр" во главе со старыми большевиками и членами ЦК: Ю. Пята­ковым, К. Радеком, Г. Сокольниковым, Л. Серебряко­вым и другими – и провести процесс.

2. Создать "антисоветский военный центр" во главе с полководцами гражданской войны: маршалом Туха­чевским, командармами Якиром, Уборевичем, Корком, Эйдеманом и другими – и провести их закрытый процесс.

3. Создать "антисоветский право-троцкистский блок" во главе с бывшими членами Политбюро Бухариным и Рыковым, бывшим шефом НКВД Г. Ягодой, с бывшими членами ЦК партии (которые, по свидетельству Хрущева, даже не были исключены из ЦК партии) – Крестинским, Розенгольцем, Ивановым, Черновым, Гринько, Зелен­ским, Икрамовым, Ходжаевым и другими – и провести процесс.

4. Провести по областям и республикам массовые аресты людей, в осуществление указанного выше плана, и пропустить их через чрезвычайные "тройки НКВД".

К осуществлению этих задач Ежов приступил в весь­ма неблагоприятных оперативно-технических условиях: сам Ежов все-таки не был по профессии чекистом, весь аппа­рат НКВД был сверху донизу разгромлен после ареста Яго­ды в порядке чистки от его людей, новые работники из аппарата партии и из школ были малоопытными в поли­цейской технике. Тем не менее Ежов за два с половиной года своего управления (1936-1938 гг.) развернул такой тер­рор, какого не разворачивали НКВД–ЧК–ОГПУ за двад­цать лет своего существования. Сам Хрущев признал­ся: "Достаточно сказать, что число арестов по обви­нению в контрреволюционных преступлениях возросло в 1937 году, по сравнению с 1936 годом, больше чем в десять раз"154 (154 Н.С. Хрущев. Доклад на закрытом заседании XX съезда КПСС, стр. 22.). Хрущев почему-то не добавил, что это число в 1938 году по сравнению с 1937 годом выросло в геометрической прогрессии.

Подсчет арестованных членов партии легко произвес­ти, что я и делаю в другом месте. Однако нет никакой возможности подсчитать, сколько же было арестовано людей беспартийных.

Однако известно, что в июле 1937 года ЦК партии разослал местным партийным комитетам, органам НКВД и прокуратуры строго секретную инструкцию, подпи­санную Сталиным, Ежовым и Вышинским о порядке и масштабе проведения акции "по изъятию остатков враждебных классов". В инструкции буквально указыва­лись нормы (в процентах), которые давались каждой рес­публике или области для арестов. Они для того времени были довольно скромными – от трех до четырех процен­тов к общему населению. Если брать весь СССР, то это означало ликвидацию около 5 млн. человек.

Я уверен, что этот "план заготовок людей" был зна­чительно перевыполнен. С арестованными поступали просто: одних ссылали в концлагерь решением "троек НКВД" на местах (начальник НКВД, секретарь обкома и прокурор области), других расстреливали группами по заочному приговору тех же "троек". Родственники в этом случае получали устную справку: "Сослан на десять лет без права переписки".

Если Ежов образцово справился с проведением все­народной чистки "по изъятию остатков враждебных клас­сов" (тут и работа была несложная – аресты, заочные суды по спискам "троек", групповые расстрелы и массо­вые отправки в концлагерь), то процессы в Москве про­шли не так гладко, хотя подсудимые (группа Пятакова–Радека – январь 1937 г.) на первом ежовском процессе по-прежнему признавалась. Признавались ли военные, осталось тайной, так как их судили при закрытых дверях. Но самый важный ежовский процесс – процесс Бухарина и Рыкова – удался лишь по форме, а по существу это был скандальный провал (об этом в следующей главе – "процесс Бухарина"). Все полагали, что этот неудачный процесс отучит, если не Ежова, то Сталина от дальней­ших судебных трагикомедий. Уже за границей начали писать, что все эти судебные инсценировки – сплошные фальшивки, а "чистосердечные признания подсудимых" – фантазии. Народ внутри СССР этим фантазиям не верил с самого начала. Ввиду этого и так как Сталин уже и физически покончил со своими бывшими конкурентами за власть, было основание полагать, что чистка кончает­ся. Такое ожидание оказалось ошибочным. Сталин поста­вил перед Ежовым теперь две новые задачи:

1. Создать "параллельный бухаринский центр" во главе с людьми, которые все еще сидели рядом со Стали­ным в Политбюро, – Косиором, Чубарем, Эйхе, Рудзутаком, Постышевым, Петровским (как раз те члены и кандидаты Политбюро, которые в сентябре 1936 года голосовали против суда над бухаринцами) – и судить их.

2. Создать "параллельный военный центр" во главе с маршалами Егоровым, Блюхером и др. и судить их.

На этих двух "центрах" и потерпел неудачу Ежов. Он не создал ни того, ни другого. Вопрос о том, почему он провалился здесь, тесно связан со следственной техни­кой и личными качествами вновь арестованных, иначе говоря, с эффективностью физических методов допроса и реакцией арестованных.

В первой части данной книги я говорил в общих сло­вах о следственной технике НКВД. Вообще говоря, о том, почему подсудимые признавались на московских процессах (как, впрочем, потом на послевоенных процес­сах титоистов в "народных демократиях"), существуют две теории: одна говорит, что под тяжестью моральных и физических мук и с целью спасения своих друзей и семьи люди давали любые показания; другая даже утверждает, что старые большевики продолжали и на суде служить делу революции (например, Рубашов у Артура Кестлера). Мне кажется, что обе эти теории верны лишь в опреде­ленных и конкретных случаях, но не как правило и, ко­нечно, не как закон. Людей, которые давали под пытками желательные Сталину показания, мы видели на москов­ских процессах, но Рубашовых там не было, хотя не было и врагов советской власти. Рубашовы все-таки встреча­лись, встречал их я сам, но на среднем этаже элиты. Это были люди политически ограниченные. "Революции без жертв не бывает, в интересах социализма я выполню приказ партии и буду подтверждать на суде свои пока­зания!" – так рассуждали они. Таких простачков чекисты спокойно пускали на суд и так же спокойно расстреливали их после суда. Так же поступали и с теми, кто сдавался, не выдержав пыток. Однако мы видели только десятки таких людей на процессах, но мы не видели сотен и тысяч других, которых Сталин не допустил до открытого суда. Из среды большевистской гвардии, из самого ЦК партии, мы видели на процессах только тех, кто еще недавно от­крыто боролся со Сталиным и его руководством в разных оппозициях, но мы не видели ни одного, кто раньше в оппозициях не участвовал. Они тоже сидели, их ведь тоже расстреляли. Хрущев рассказал нам: "Было установлено что из 139 членов и кандидатов ЦК партии, избранных на XVII съезде, 98 человек, то есть 70%, были арестова­ны и расстреляны (большинство в 1937-1938 гг.)"155 (155 Там же, стр. 17.). Но из них через суд прошел лишь один десяток, другие были расстреляны либо через закрытый суд, либо вообще без всякого суда, хотя среди них были и вышеназванные чле­ны и кандидаты сталинского Политбюро. Разве они не признавались на предварительном следствии? Многие признавались, но как только их допускали до суда, они единодушно заявляли, что все их показания сделаны ими под пытками и избиениями и вымышлены от начала до конца. Хрущев приводит несколько таких примеров, свя­занных с попыткой Сталина и Ежова, а потом и Берия, создать "параллельный бухаринский центр". Они настоль­ко ярки и характерны, что стоит остановиться на них:

а) Дело Эйхе156 (156 Там же, стр. 23-24.):

"Примером злостной провокации, возмутительной фальсификации и преступного нарушения революционной законности является дело бывшего кандидата в члены Политбюро, одного из виднейших работников партии и советского правительства товарища Эйхе, члена партии с 1905 г... Товарищ Эйхе был арестован 29 апреля 1938 года... Эйхе был вынужден под пыткой подписать заранее заготовленный следователями протокол его признания, в котором он и некоторые другие видные партийные ра­ботники обвинялись в антисоветской деятельности. 1 ок­тября 1939 г. Эйхе послал заявление Сталину, в котором он категорически отрицал свою вину и просил расследо­вания своего дела... Сохранилось и второе заявление Эй­хе, которое он писал Сталину 27 октября 1939 года... Эйхе писал: "25 октября этого года мне сообщили, что след­ствие по моему делу закончено... Если бы я был виновен хотя бы в сотой доле тех преступлений, в которых меня обвиняли, я никогда не посмел бы посылать Вам это предсмертное заявление; но я не виновен ни в одном из этих преступлений... Я еще никогда не лгал Вам, и те­перь, стоя одной ногой в могиле, я тоже не лгу. Все мое дело – это типичный пример провокации, клеветы... Моя вина – это мое признание в контрреволюционной деятельности... Но положение было таково: я не смог вынести тех пыток, которым подвергали меня Ушаков и Николаев, особенно первый из них – он знал о том, что мои поломанные ребра еще не зажили и, используя это знание, причинял при допросах страшную боль... Если в той легенде, которую сфабриковал Ушаков и которую я подписал, что-либо не совпадало, меня вынуждали подпи­сывать новые варианты этой легенды. Так же поступили и с Рухимовичем... Так же поступили с руководителем запасной сети, будто бы созданной Бухариным в 1935 году" (курсив мой. – А.А.).

Чем же кончилось это дело?

Хрущев говорит157 (157 Там же, стр. 25.):

"2 февраля 1940 года Эйхе судили... Он сказал сле­дующее: "Во всех моих так называемых признаниях нет ни слова правды; подписи, которые я поставил под этими признаниями, – вымучены... Я никогда не был виновен в каком-либо заговоре. Я умру, веря в правильность по­литики партии, как я верил в нее в течение всей моей жиз­ни". 4 февраля Эйхе был расстрелян".

б) Дело членов и кандидатов Политбюро Косиора, Рудзутака, Чубаря, Постышева и члена Оргбюро Ко­сарева.

Хрущев говорит158 (158 Там же, стр. 25-28.):

"Рудзутак, кандидат Политбюро, член партии с 1905 года, человек, который провел 10 лет на царской каторге, категорически отказался перед судом от вынужденного от него признания. В протоколе сессии Военной коллегии Верховного суда есть следующее заявление Рудзутака: "Единственная просьба, с которой он обращается к суду, это сообщить ЦК ВКП(б), что в НКВД есть еще не ликви­дированный Центр, ловко фабрикующий дела и застав­ляющий невинных людей сознаваться, в преступлениях, которых они не совершали; у обвиняемых нет возмож­ности доказать, что они не участвовали в преступлениях, о которых говорится в таких признаниях, вымученных от различных лиц. Методы следствия таковы, что они вы­нуждают людей лгать и клеветать на невинных, не за­мешанных ни в чем людей... Он просит суд разрешить ему сообщить об этом ЦК ВКП(б) в письменной форме. Он заверяет суд, что он лично никогда не имел никаких враждебных намерений по отношению к политике нашей партии, потому что всегда был согласен с партийной линией..." В течение двадцати минут был вынесен приго­вор и Рудзутак был расстрелян... Так же были сфабрико­ваны "дела" против видных партийных и государственных деятелей: Косиора, Чубаря, Постышева, Косаре­ва и других...

НКВД стал применять преступный метод заготовле­ния списков лиц, дела которых попадали под юрисдик­цию коллегий военных трибуналов. При этом приговоры заготавливались заранее (курсив мой. – А.А.). Ежов обычно посылал эти списки лично Сталину, который ут­верждал предложенную меру наказания. В 1937-1938 гг. Сталину было направлено 383 таких списка с именами тысяч партийных, советских, комсомольских, военных и хозяйственных работников. Он утверждал эти списки".

в) Дело военных. Хрущев говорит159 (159 Там же, стр. 35.):

"Очень прискорбные последствия, особенно в начале войны, были вызваны ликвидацией Сталиным многих лиц из числа командного состава... В эти годы репрес­сиям были подвергнуты определенные слои военных кад­ров, начиная, буквально, с командиров рот и батальонов и кончая руководителями высших воинских соединений... Мы имели превосходные военные кадры, которые были безусловно преданы партии и родине. Достаточно ска­зать, что те из них, которым удалось выжить, несмотря на суровые пытки, которым они подвергались в тюрьмах, с первых же дней войны проявили себя настоящими па­триотами и героически сражались во славу родины. Я имею в виду таких товарищей, как Рокоссовский... Гор­батов, Мерецков (делегат настоящего съезда), Подлас (замечательный командир, погибший на фронте) и мно­гие, многие другие. Однако много подобных команди­ров погибло в лагерях и тюрьмах..."

В ноябре 1938 года Ежов был снят с должности в НКВД и назначен наркомом (министром) водного транс­порта. Последний раз его видели на открытии XVIII съезда партии в марте 1939 года. Прямо с этого съезда он бесследно исчез – расстреляли ли его по суду или по "списку", неизвестно. Хрущев об этом тоже ничего не сообщил. Он взял его даже некоторым образом под защи­ту, явно стараясь, по своему излюбленному методу, всю вину свалить на одного Сталина.

Хрущев говорит160 (160 Там же, стр. 28.):

"Мы совершенно правы, обвиняя Ежова в низких методах 1937 года. Но нужно дать ответ на вопрос: мог ли Ежов... сам решать такие вопросы, как судьба та­ких выдающихся партийцев? Нет, было бы наивно счи­тать, что это было дело одного Ежова. Совершенно ясно, что эти вопросы решал Сталин и что без его при­казаний и его одобрения Ежов этого сделать не мог".

Укажем в связи с этим еще на два характерных штри­ха: ни одного раза во всем докладе Хрущев не прибегает к персональным выпадам по адресу Ежова, тогда как Сталина и Берия он щедро награждает всякими "титу­лами"; Ежова Хрущев выставляет как человека, который был лишь простым орудием Сталина, но когда Хрущев переходит к разбору преступлений Берия, то сам Сталин выставляется как орудие террористической практики Л. Берия.

Итак, Сталин снимает Ежова в ноябре 1938 года, причем снимает сам, лично, так как "такие вопросы ре­шал сам Сталин", без Политбюро, которое, по словам Хрущева, существовало лишь по названию. В чем же причины опалы столь заслуженного палача?

В свете анализа тех данных, которые приводит Хру­щев, можно прийти только к одному выводу: Ежов снос­но провел процесс Пятакова-Радека, далеко не удачно – процесс Бухарина-Рыкова, но совершенно провалился на попытках создать "параллельный бухаринский центр" из членов и кандидатов Политбюро и ЦК и "параллель­ный военный центр" из маршалов и генералов Блюхера, Егорова, Гамарника, Рокоссовского, Мерецкова, Горба­това и других. Как бы Ежов ни бил на допросах, как бы он ни ломал ребра, как бы он ни изощрялся в фальсифи­кациях, но после бухаринского процесса люди не только не признавались даже на закрытых судах в своих мни­мых преступлениях, но, наоборот, прямо из камер НКВД Ежова писали разоблачительные письма о практике Ста­лина-Ежова самому Сталину и тому же номинальному Политбюро. Короче говоря, Ежов не справился со своей задачей, он должен был уйти, но уйти он мог только в могилу, так как слишком много знал.

IX. Л. БЕРИЯ

Деятельность Берия в 1939-1940 годах подтверждает этот вывод. Берия, отказавшись от предыдущей практи­ки групповых процессов, начал расстреливать членов ЦК и верховного руководства армии через закрытые инди­видуальные процессы, независимо от того, отказывались подсудимые от своих вынужденных показаний или нет. Более того, он их расстреливал и в том случае, когда сам же чекистский суд вынужден бывал выносить тем или иным обвиняемым оправдательный приговор. Хрущев привел в своем докладе один документ потрясающей силы как в отношении политической трагедии большевистских фанатиков в большевистской тюрьме, так и беспредель­ной аморальности сталинцев из Политбюро. Старый большевик Кедров писал своему личному другу, тогда секретарю ЦК партии по Комиссии партийного контроля и члену Политбюро А.А. Андрееву (Андреев сейчас член ЦК и член Президиума Верховного Совета СССР)161 (161 Там же, стр. 47-48.):

"Я обращаюсь к Вам за помощью из мрачной ка­меры Лефортовской тюрьмы. Пусть этот крик отчаяния достигнет Вашего слуха; не оставайтесь глухи к этому зову; возьмите меня под свою защиту; прошу Вас, помо­гите прекратить кошмар этих допросов и покажите, что все это было ошибкой. Я страдаю безо всякой вины. Пожалуйста, поверьте мне. Время докажет истину. Я -не агент-провокатор царской охранки; я – не шпион; я – не член антисоветской организации, как меня обви­няют на основании доносов. Я не виновен и в других преступлениях перед партией и правительством. Я – старый незапятнанный ничем большевик. Почти сорок лет я честно боролся в рядах партии за благо и процве­тание страны... Сегодня мне, шестидесятидвухлетнему старику, следователи грозят еще более суровыми, жесто­кими и унизительными методами физического воздействия... Они пытаются оправдать свои действия, рисуя меня закоренелым и ожесточенным врагом, и требуют все новых, более жестоких пыток. Но пусть партия знает, что я не виновен и что нет такой силы, которая могла бы превратить верного сына партии в ее врага, до его послед­него дыхания. У меня нет выхода. Я не могу отвратить от себя грозящие мне новые и еще более сильные удары. Но все имеет свои пределы. Мои мучения дошли до пре­дела. Мое здоровье сломлено, мои силы и энергия тают, конец приближается. Умереть в советской тюрьме, за­клейменным как низкий изменник Родины – что может быть более чудовищным для честного человека. Как страшно все это! Беспредельная боль и горечь перепол­няют мое сердце. Нет! Нет! Этого не будет! Этого не может быть! – восклицаю я. Ни партия, ни советское правительство, ни народный комиссар Л. П. Берия не до­пустят этой жестокой и непоправимой несправедливос­ти... Я глубоко верю, что истина и правосудие востор­жествуют. Я верю. Я верю".

Хрущев поясняет: "Военная коллегия нашла, что ста­рый большевик товарищ Кедров был невиновен... Но он был расстрелян по приказу Берия"162 (162 Там же, стр. 48.). С другими старыми большевиками поступали еще проще: например, Голубев и Батурин "были расстреляны без суда, а приговор был вынесен уже после их казни"163 (163 Там же, стр. 47.).

Таким образом, Сталин добивался и добился через Берия того, чего он не смог добиться при Ежове – про­должая физические пытки, но уже не особенно церемонясь с судебными формальностями, Сталин и Берия расстре­ляли остальных членов ЦК. Когда в начале 1939 года местные партийные организации начали недоумевать по поводу продолжающихся и после Ежова пыток в НКВД, Сталин отправил 20 января 1939 года, по свидетельству Хрущева, шифрованную телеграмму секретарям обкомов и крайкомов, ЦК коммунистических партий республик, народным комиссарам внутренних дел и начальникам органов НКВД. В этой телеграмме говорилось164 (164 Там же, стр. 30.):

"ЦК ВКП(б) поясняет, что применение методов фи­зического воздействия в практике НКВД, начиная с 1937 г., было разрешено ЦК ВКП(б) (фактически они при­менялись и раньше, например, в 1936 г. – А.А.)... ЦК ВКП(б) считает, что методы физического воздействия должны, как исключение, и впредь применяться по отно­шению к известным и отъявленным врагам народа и рас­сматриваться в этом случае, как допустимые и правиль­ные методы".

Хрущев утверждал, что Берия не только был "аген­том иностранной разведки", но что Сталин, будучи пре­дупрежден и имея факты в руках, не принял никаких мер против Берия, так как "Сталин верил в Берия и этого для него было достаточно"165 (165 Там же, стр. 45.). Такие факты были доло­жены пленуму ЦК в 1937 году, когда Берия еще был только секретарем ЦК Грузии. Докладывал об этих фак­тах человек, в руках которого был архив Азербайджан­ской независимой республики 1918-1920 годов, которая возглавлялась партией "мусаватистов". Имя этого чело­века – Каминский. Он был членом большевистской пар­тии с 1913 года, был первым секретарем ЦК коммунисти­ческой партии Азербайджана и председателем Бакинского Совета в 1920 году сразу же после свержения власти "му­саватистов". В 1930 году Каминский был секретарем московского обкома партии, а в 1937 году – наркомом (министром) здравоохранения СССР. В компетентности бывшего первого правителя советского Азербайджана Каминского не было сомнения. Там же, в Баку, учился и работал Берия в бытность турок, потом англичан при власти мусаватистов. Связи Берия с лидерами "Мусавата" были известны, насчет турок и англичан ходили разные слухи, пока Берия не стал заместителем предсе­дателя советской разведки в Баку (председателем был Багиров, расстрелянный после Берия). Как только карьера Берия пошла в гору, слухи прекратились, так как за такие разговоры теперь арестовывали, если бы даже они и бы­ли справедливы. Но вот:

"Уже в 1937 году, на одном из пленумов ЦК, бывший народный комиссар здравоохранения Каминский сказал, что Берия работал на мусаватистскую разведку. Однако едва пленум ЦК успел окончиться, как Каминский был арестован и расстрелян"166 (166 Там же, стр. 45.).

Надо только добавить: из всех секретарей ЦК ком­партий союзных республик во время ежовщины не были расстреляны, а сделали карьеру только три секретаря: Берия – из Грузии, Багиров – из Азербайджана, Хрущев – с Украины. Была ли такая карьера, по крайней мере первых двух, случайной? Может быть, на самом деле прав Исаак Дон Левин, этот проницательный знаток большевизма, когда он в своей интересной книге "Вели­кий секрет Сталина" утверждает и доказывает весьма со­лидными документами, что сам Сталин был агентом царской охранки, а так как агентами у мусаватистов бы­ли, по утверждению "коллективного руководства" (а раньше и Каминского), Берия и Багиров, то не покры­вали ли агенты взаимные преступления перед своей пар­тией? Ведь вся дореволюционная деятельность Сталина протекала главным образом в Баку и Тифлисе, в центрах, которые Сталин еще при Ленине, а потом и до конца своей жизни доверял только своим личным ставленни­кам? Сталин не доверял Орджоникидзе, но во всем дове­рял Берия. Хрущев сообщает167 (167 Там же, стр. 44.):

"Берия также жестоко расправился с семьей товари­ща Орджоникидзе... Орджоникидзе всегда был противни­ком Берия и говорил об этом Сталину. Но вместо того, чтобы разобраться в этом вопросе и принять соответ­ствующие меры, Сталин допустил ликвидацию брата Орджоникидзе и довел самого Орджоникидзе до такого состояния, что он был вынужден застрелиться".

Хрущев почему-то не договаривает правды до конца: Орджоникидзе был единственным из старых членов По­литбюро, который поставил перед Сталиным ультима­тум о прекращении ежовской инквизиции (Берия тогда был все еще грузинским "царьком"). В ответ на это Ста­лин послал на его квартиру чекистов с запасным револь­вером для Орджоникидзе: если Орджоникидзе не хочет умереть в подвале НКВД, то он должен умереть на своей квартире. В присутствии чекистов он попрощался со своей женой Зинаидой и застрелился. Доктор Плетнев, который в то время ожидал в приемной Орджоникидзе, засвиде­тельствовал смерть от разрыва сердца. Через три дня на Красной площади были похороны. На мавзолее Ленина, "печально" свесив головы, стояли друзья-убийцы Сталин, Молотов, Каганович, Ворошилов, Хрущев, Микоян, Ежов, а срочно вызванный из Грузии Берия проливал крокодиловы слезы по поводу "преждевременной смерти великого революционера, друга и соратника Сталина – Серго Орджоникидзе". Я присутствовал на этом митинге, вблизи мавзолея, в снежный февральский день 1937 года. Я наблюдал за Сталиным – какая великая скорбь, ка­кое тяжкое горе, какая режущая боль были обозначены на его лице! Да, великим артистом был товарищ Ста­лин!

Не говорит Хрущев правды и о масштабе террора при Берия. Верно, что Берия в отношении членов ЦК, крупных партработников и высших военных чинов довел дело Ежова до конца. Тут он действительно не знал по­щады. Но пытки, кроме как для этих "известных врагов", применялись еще только к бывшим "ежовцам" – чеки­стам ежовского набора.

Более того, начались массовые освобождения многих из арестованных ежовцами. На местах прекратили приве­дение в исполнение смертных приговоров, и дела таких лиц начали пересматривать в срочном порядке. Даже мно­гих осужденных возвращали из концлагерей на пересмотр и доследование дела. Таким образом, к началу 1939 года аресты и пытки в основном прекратились. Я, конечно, не думаю, что Берия был "добрее" Ежова или в Сталине проснулась совесть, но конец должен был все-таки когда-нибудь наступить.

Сталин, арестовав Ежова и назначив Берия, сумел, как обычно, заработать на своих же преступлениях новый капитал: ужасы террора были приписаны лично Ежову, "весна либерализма" – верному ученику Сталина – Л. П. Берия.

Однако во время войны и после ее окончания Берия, под руководством Сталина, показал такой высокий класс инквизиции, до которого не поднялся даже Ежов: нача­лись массовые депортации целых народов в Сибирь и Казахстан: поголовно выселены были чеченцы, ингуши, карачаевцы, балкарцы, калмыки, крымские татары, при­волжские немцы, частично депортированы балтийские на­роды... Хрущев с поддельным возмущением говорил по этому поводу168 (168 Там же, стр. 40.):

"...чудовищны акты, инициатором которых был Ста­лин... Мы имеем в виду массовую высылку из родных мест целых народов, вместе с коммунистами и комсо­мольцами, без каких-либо исключений: эта высылка не была продиктована никакими военными соображениями. Так, уже в конце 1943 года... проведено решение относи­тельно высылки всех карачаевцев... В тот же период, в конце декабря 1943 года, такая же судьба постигла все на­селение Калмыцкой автономной республики. В марте 1944 года были полностью высланы чеченский и ингуш­ский народы, а Чечено-Ингушская автономная респуб­лика была ликвидирована. В апреле 1944 г. с территории Кабардино-Балкарской автономной республики были вы­сланы в отдаленные места все балкарцы..."

Доложив все это, Хрущев иронически закончил169 (169 Там же, стр. 40.):

"Украинцы избегли этой участи только потому, что их было слишком много и не было места, куда их со­слать. Иначе он их тоже сослал бы".

X. ПРОЦЕСС БУХАРИНА

Процессы тридцатых годов проводились при закры­тых дверях. Советские граждане знали об этих процессах только то, что пропускала советская цензура печати. В несравненно лучшем положении находилась иностранная пресса. Хотя и для нее существовало строгое ограничение, но все-таки несколько корреспондентов иностранных агентств и по одному человеку из посольств получали раз­решение присутствовать на процессах и информировать свою прессу о происходящем. Конечно, обвиняемые во всем признавались. Иной раз наговаривали на себя боль­ше того, чего требовал от них даже Вышинский. Если раньше только за границей писали, что все эти процессы основаны на фальсификации, лжи, политическом терроре и физических пытках и что лишь этим можно объяснить фантастические "саморазоблачения" подсудимых, то те­перь и сталинцы признали, что все это было именно так. Первое признание и первое разоблачение "таинствен­ных" методов советского следствия по политическим делам сделало само советское правительство в апреле 1953 года. Оно публично заявило тогда, что дело группы кремлевских врачей было сфабриковано путем примене­ния "незаконных методов", то есть путем пыток и из­биений и что "признания" вины самими арестованными в своих мнимых преступлениях, о чем было сообщено при жизни Сталина в печати (13 января 1953 г.), есть резуль­тат всей этой "следственной техники" аппарата НКВД во главе с заместителем министра Рюминым. То же было объявлено потом и в отношении так называемого "Ленин­градского дела" (суд над бывшим министром госбезопас­ности Абакумовым).

Но все это было только началом. Лишь после раз­облачения Сталина на XX съезде Кремль вынужден был признать перед всем миром, что все политические про­цессы Сталина как в СССР, так и в странах-сателлитах были сфабрикованы по тем же методам, что и дело "груп­пы врачей". Правда, в то время как в странах "народной демократии" произошла открытая реабилитация жертв чисток Сталина, жертвы московских процессов еще офи­циально не реабилитированы. Пока что Кремль реабили­тирует только тех "врагов народа" (Бубнов, Косиор, Блюхер, Егоров, Гамарник и др.), которые не прошли че­рез официальные процессы или были осуждены через за­крытый суд (группа маршала Тухачевского).

Есть указание, что Хрущев заявил в своей знаменитой речи, что он был против суда над Бухариным (март 1938 г.). Надо сказать, что если такое заявление действи­тельно было сделано, то для него имелись серьезные ос­нования. Конечно, не в том смысле, что Хрущев был про­тив такого суда, а в другом – процесс Бухарина был са­мым неудачным из всех процессов Сталина. Он совер­шенно не удался даже "чудотворной" технике чекистов, если его основная задача заключалась в том, чтобы пред­ставить Бухарина как "шпиона", "убийцу" и "предателя".

Интересное описание процесса Бухарина, особенно поведения самого Бухарина на этом процессе, дает оче­видец, присутствовавший на всех заседаниях Военной кол­легии Верховного суда СССР. Этот очевидец – сотруд­ник английского посольства в Москве – бригадир Ф. Маклин. Вот свидетельство Маклина в сокращенном из­ложении170 (170 "Eastern approches" by Fitzroy MacLean, Yonathan Cape, London, pp. 94-97.):

"Чем дальше развертывается процесс, тем яснее ста­новится подлинная цель каждого доказательства – очер­нить лидеров "блока", представить их не как полити­ческих преступников, а как обычных уголовных преступ­ников: убийц, отравителей и шпионов.

Особенно это относится к Бухарину. Ему отводится главная роль в этой страшной пантомиме. Это тот, кто планировал убить Ленина, расчленить СССР, кто вошел в заговор Тухачевского, чтобы открыть фронт в случае войны с Германией, кто вместе с Ягодой убил Кирова, Максима Горького, Куйбышева, Менжинского, кто давал инструкцию своим сторонникам установить контакт с агентами Британии, Японии, Польши, Германии, с бело­гвардейцами, с Троцким, со II Интернационалом, кто организовывал саботаж в промышленности и сельском хозяйстве на Украине, в Сибири, на Кавказе, в Средней Азии, кто планировал, во-первых, крестьянские восста­ния и гражданскую войну и, во-вторых, дворцовую ре­волюцию и государственный переворот.

Каждый подсудимый, черня себя, усердно чернил и Бухарина. Методически разрушался старый портрет рево­люционного бойца, марксистского теоретика, друга Лени­на, члена Политбюро, секретаря Коминтерна и на его месте создавался другой, новый портрет демона, пре­дателя, шпиона... Никто не может питать симпатию к такой низкопробной твари... Становится ясно, что из­бранный метод обвинения дает удовлетворительные ре­зультаты... Но это казалось так только до тех пор, пока Бухарин сам не принимал участия в процессе. Однако ког­да Вышинский, допрашивая очередного подсудимого, начинает обращаться к Бухарину за подтверждением, дела не идут так гладко. Даже тогда, когда он признается в преступлениях, инкриминируемых ему, он дает им та­кую квалификацию или немедленно уходит в сторону, что его объяснения делают бессмысленными сами преступле­ния. Он не отвечает прокурору с той определенностью, с какой отвечают другие обвиняемые. Он обращается с ним как равный с равным. В то же время действительно ка­жется, что он издевается над прокурором... Теперь насту­пает время его допроса... Вечером 5 марта Ульрих объяв­ляет начало допроса Бухарина. Когда Бухарин встал, в зале возникло большое возбуждение... Подсудимый пол­ностью признается в своей вине. Объявив себя лидером "право-троцкистского блока", он берет на себя ответ­ственность за всякие деяния "блока", независимо от того, знал ли он о них или нет. Этого, конечно, вполне доста­точно, но, кажется, что это не то, чего хотят. Вышинский требует больше деталей. Но нелегко пригвоздить обви­няемого к фактам. Он скорее дает отчет об экономической программе блока... Говорит о плане государственного переворота против нынешних рулевых СССР. Вышинским и Ульрихом начинает овладевать беспокойство. Это все не то, что они хотят... Бухарин должен быть не в ро­ли теоретика, а в роли уголовного преступника. Он же выступает, как и в былое время, развивая и обосновывая экономическую и политическую теорию, и, что хуже все­го, эта теория может иметь для некоторых людей свою привлекательность. Это ведь неслыханно, чтобы обвиняе­мый на государственном процессе заявлял, что он был против политики Сталина, потому что пришел к заклю­чению, что она неправильна. Бухарин фактически посту­пает теперь так.

Торопливый Вышинский поднимает вопрос о шпио­наже. Бухарин был в Австрии перед революцией, в 1912-1913 годах. Не имел ли он какого-либо контакта с австрий­ской полицией, не завербовали ли его там, как шпиона?

Ответ последовал мгновенно:

– Мой единственный контакт с австрийской поли­цией заключался в том, что она меня посадила в крепость, как революционера!

Сейчас же Бухарин переходит в область политической теории. Когда поздно ночью заседание кончилось, Вы­шинский мало преуспел в желательном направлении.

Следующий день – 6 марта – был днем отдыха: 24 часа времени, чтобы подготовить Бухарина к после­дующей фазе допроса и привести его в соответствующее расположение духа. Однако 7 марта, когда суд возобно­вил свое заседание, Бухарин был таким же, как и нака­нуне.

На предъявленное обвинение в преступлениях он от­вечал, что он их не знает, но тем не менее он берет на себя ответственность за деятельность блока. Иные обви­нения он отвергал, но говорил, что они могли быть логи­ческим последствием его позиции и что он готов при­знать себя виновным и в них, если это доставит какое-либо удовлетворение прокурору.

Другой раз, пользуясь ловкостью старого диалекти­ка, он забавляется тем, что порицает аргументы, приме­няемые на суде, свободно пользуясь такими терминами, как "чепуха", "абсурд".

Во многих пунктах он остается абсолютно твердым. Он отказывается признать, что замышлял убийство Лени­на, или что он когда-либо был иностранным агентом, или что он когда-либо соглашался на расчленение СССР, или собирался открыть фронт Германии во время войны. Ни разу не согласился он плясать под судебную дудку, чтобы обвинить своих товарищей по процессу. Вышин­ский сердится, бушует, пользуется всякими трюками вто­росортного юриста-крючкотвора.

Но Бухарин непоколебим.

Вышинский допрашивает других обвиняемых против Бухарина. Бухарин наотрез оспаривает одних и отводит других как агентов-провокаторов".

12 марта Бухарин произнес последнее слово подсуди­мого перед судом. В отличие от практики предыдущих процессов, это последнее слово главного обвиняемого не было опубликовано в советской прессе. Были сообщены только незначительные выдержки из этой речи Бухарина, именно из той общей части, в которой Бухарин признает себя виновным политически, "контрреволюционным бан­дитом" и "заговорщиком" против сталинского режима.

После ознакомления с речью Бухарина в изложении такого добросовестного и вдумчивого наблюдателя и сви­детеля, как Маклин, становится ясным, почему Сталин не разрешил опубликовать речь Бухарина, тогда как речи Ка­менева, Зиновьева, Радека и других заполняли целые стра­ницы "Правды" и "Известий".

Вот свидетельство Маклина171 (171 Там же, стр. 109-111.):

"Вечером 12 марта Бухарин встал, чтобы говорить в последний раз. Еще раз истинной силой личности и интеллекта он приковывает к себе внимание ... Он начал с формального признания вины. Более того, – говорил он, – он признает полную "политическую и юридическую ответственность" за все преступления, совершенные "бло­ком". Он полностью согласен с прокурором, который потребовал для него смертного приговора. Однако, заявляя так, он желает подвергнуть более детальной про­верке одно или два обвинения.

Признав в принципе справедливым обвинение против него, он приступает, не прерываемый на этот раз, к тому, чтобы разбивать это обвинение на куски, в то время, ког­да Вышинский, не имея возможности вмешиваться, бес­покойно и в замешательстве ерзает на стуле...

На первом месте стоит предположение, что сущест­вовал "блок". В этом случае надо полагать, что члены такого блока, по крайней мере, знали друг друга. Однако, – говорит Бухарин, – пока он не появился перед судом, он никогда не видел и даже не слышал о Шаранговиче или о Максимове, никогда в своей жизни не говорил с Плетневым, Казаковым и Булановичем (все названные люди судились вместе с Бухариным и Рыковым как руко­водители "блока". – А.А.). Никогда не вел каких-либо контрреволюционных разговоров с Розенгольцем или с Раковским. Фактически, по закону, невозможно утверж­дать, что подсудимые создали "право-троцкистский блок".

"Я отрицаю, – говорит Бухарин, – принадлежность к какому-либо "право-троцкистскому блоку". Такой груп­пы не было. Помимо этого, очевидно отсутствие связи между преступлениями, в которых члены так называе­мого "блока" обвиняются. Например, Ягода убил Мак­сима Пешкова (сына Максима Горького. – А.А.) на лич­ной почве. Это не имеет никакого отношения к какому-либо "блоку". Менжинский находился, как известно, при смерти, но для чего же убивать его? Слабость аргументов обвинения очевидна... Из-за того, что покойный Томский сказал однажды в беседе ему, Бухарину, что троцкисты настроены оппозиционно к сталинцу М. Горькому, его, Бухарина, обвиняют, что он дал приказ убить Максима Горького. Вышинский выдвигает лишь предположения, стараясь их доказать.

Он, Бухарин, на конкретных примерах иллюстрирует метод доказательств Вышинского:

"Вышинский: Вы видели Ходжаева в Ташкенте?

Бухарин: Да.

Вышинский: Вы говорили о политике?

Бухарин: Да.

Вышинский: Тогда я могу предполагать, что вы ин­структировали его, чтобы он связался с британскими агентами в Таджикистане".

Однако на деле ничего подобного не было. Он кате­горически отрицает, что имел какую-либо связь с какими-либо иностранными шпионскими организациями. Он ни­когда не требовал открытия фронта врагу в случае войны. Не давал инструкций о саботаже... Я отрицаю, говорит он, что имел какое-либо отношение к убийству Кирова, Менжинского, Куйбышева, Горького и Пешкова. На­конец, он отрицает, что подготовлял убийство Ленина".

Свидетельство Маклина в основных своих пунктах подтверждается и теми данными, которые удивительным образом пропускала сталинская цензура о процессе.

Действительно, советская пресса приводит заявление Бухарина, что он, Бухарин, признается в своей вине за контрреволюцию. Бухарин в этом заявлении буквально повторяет содержание очередной передовой статьи газе­ты "Правда" о процессе, которую, конечно, не читал в тюрьме, но хорошо знал, каков будет ее основной тезис. Так, на допросе 5 марта Бухарин заявляет172 (172 "Правда", 7. 3. 1938, № 65.):

"Мы все превратились в ожесточенных контрреволю­ционеров, изменников, мы превратились в шпионов, тер­рористов, реставраторов капитализма. Мы пошли на пре­дательство, измену, преступления. Мы превратились в повстанческий отряд, организовали террористические группы, занимались вредительством, хотели опрокинуть советскую власть пролетариата".

Кажется, все ясно. Бухарин признается во всех грехах, которые ему приписываются в "обвинительном заключе­нии". Но это только кажется. Когда же Вышинский за­хотел узнать конкретно – в чем же на деле заключались эти "преступления" (в которые Вышинский так же мало верил, как и Сталин), то выяснилось, что Бухарин был "шпионом" без шпионажа, "изменником" без изме­ны, "убийцей" без убийства, "контрреволюционером" без контрреволюции.

Вышинский спрашивает Бухарина173 (173 Там же.):

– Скажите, подсудимый Бухарин, как практически это облекалось у вас в антисоветской деятельности?

На этот вопрос по существу (Вышинский знал хоро­шо, что общие декларации Бухарина без доказательства – ни для кого не убедительны. – А.А.) Бухарин старал­ся ответить уклончиво, но как политик и былой лидер "правой оппозиции".

– Если сформулировать практически мою программ­ную установку, то это будет в отношении экономики – государственный капитализм, хозяйственный мужик-индивидуалист, сокращение колхозов, иностранные концес­сии, уступки в монополии внешней торговли и результат – капитализация страны.

Но это уже не контрреволюция, не измена, не убийст­во. Это самая ортодоксальная ленинская политика нэпа. Не такого ответа хотели от Бухарина Вышинский и Ста­лин. За такую "контрреволюцию" Бухарину мысленно аплодировала вся крестьянская Россия. Это даже опасное использование судебной трибуны для антисталинской пропаганды. Надо скорее "разоблачать" шпиона и убийцу Бухарина. Поэтому Вышинский торопится и переходит к конкретным вопросам:

Вышинский: Ваше отношение к убийству Кирова? Это убийство было совершено с ведома и по указанию "право-троцкистского блока"?

Бухарин: Это мне не было известно.

Единственным убийством на верхах партии, совер­шенным в СССР, было убийство Кирова. Его приписыва­ли всем: и белогвардейцам, и троцкистам, и зиновьевцам. И все признавались в этом убийстве. Оказывалось, что в СССР было столько охотников убить именно Кирова, что только приходилось удивляться тому, что он был убит так поздно. Теперь решили убить Кирова руками бухаринцев. Но Бухарин не согласился лишний раз уби­вать Кирова. Это грозило, однако, разоблачением столь уже налаженной техники "перманентного" убийства Ки­рова. Вышинский поспешил вытащить на суд свидетелей – "соучастников", чтобы уличить Бухарина. Но Бухарин одних отводит, других прямо объявляет "агентами-прово­каторами". Тогда Вышинский прибегает к казавшемуся ему более надежным трюку. Он заявляет Бухарину, что в этом случае он спросит об этом самого друга Бухарина – Рыкова, которого Бухарин не может заподозрить в про­вокации и который, заметим, обычно отвечал Вышин­скому в желательном духе.

Вышинский: Подсудимый Рыков, что вам известно по поводу убийства Кирова?

Рыков: Я ни о каком участии правых и правой части блока в убийстве Кирова не знаю174 (174 Там же.).

С Кировым ничего не вышло. Даже Рыков подвел. Тогда, может быть, выйдет дело с "убийством", которое не состоялось, но которое, по единодушному свидетель­ству многих обвиняемых, планировал Бухарин175 (175 Там же.).

Вышинский: В 1918 году вы не были сторонником убийства руководителей нашей партии и правительства?

Бухарин: Нет, не был.

Вышинский: А насчет убийства товарищей Ленина, Сталина и Свердлова?

Бухарин: Ни в коем случае.

Вышинский, конечно, вне себя. Он приглашает в суд старых лидеров лево-эсеровской партии, чтобы уличить Бухарина в заговоре против Ленина (а Сталин и Свердлов были присоединены без всякого основания), но единст­венная сенсация, которую они засвидетельствовали перед удивленным миром, – это то, что они сами были до сих пор в живых. И с Лениным номер не выходит.

Наконец, Вышинский обращается к самому важному обвинению – к шпионажу Бухарина. Тут уж Бухарину не оправдаться – рядом с ним сидят те, которые в фан­тастических подробностях рассказывают, как им Бухарин давал шпионские задания: Иванов, Шарангович, Файзулла Ходжаев. Да и сам Бухарин говорит, что он превратился в "шпиона" и "изменника"176 (176 "Правда", 7.3.1938, № 65.).

Вышинский: Вы в Австрии жили?

Бухарин: Жил.

Вышинский: Долго?

Бухарин: В 1912-1913.

Вышинский: У вас связи с австрийской полицией не было?

Бухарин: Не было.

Вышинский: В Америке жили?

Бухарин: Да.

Вышинский: Долго?

Бухарин: Семь месяцев.

Вышинский: В Америке с полицией связаны не были?

Бухарин: Никак абсолютно.

Вышинский: Из Америки в Россию выехали через...

Бухарин: Через Японию.

Вышинский: Долго там пробыли?

Бухарин: Неделю.

Вышинский: За эту неделю вас завербовали?

Бухарин: Если вам угодно задавать такие вопросы... (это многоточие стоит в отчете "Правды". – А.А.).

Вышинский: Никаких связей с полицией не завязывали?

Бухарин: Абсолютно.

Вышинский: Почему же тогда вы так легко пришли к блоку, который занимался шпионской работой?

Бухарин: Относительно шпионской работы я ничего не знаю.

Вышинский: Блок чем занимался?

Бухарин: Здесь прошли два показания относительно шпионажа – Шаранговича и Иванова, то есть двух про­вокаторов... Связь с австрийской полицией заключалась в том, что я сидел в крепости в Австрии, я сидел в швед­ской тюрьме, дважды сидел в российской тюрьме, в гер­манской тюрьме.

Отчаявшись добиться от Бухарина чего-нибудь подоб­ного "измене" родине, пусть даже против старой "цар­ской родины" и так как двух главных свидетелей обвине­ния – Иванова и Шаранговича – Бухарин публично назвал провокаторами НКВД, то Вышинский был вынуж­ден прибегнуть к помощи третьего свидетеля – к бывше­му председателю правительства Узбекистана и члену ЦК партии Файзулле Ходжаеву177 (177 "Правда", 8. 3. 1938 г., № 66.).

Вышинский: Вы вели переговоры с Ходжаевым по­раженческого и изменнического порядка?

Бухарин: С Ходжаевым я имел один-единственный разговор в 1936 году.

Вышинский: Вы говорили Ходжаеву, что уже имеется соглашение с фашистской Германией?

Бухарин: Нет, не говорил.

Вышинский (к Ходжаеву): Говорил ли с вами Бу­харин?

Ходжаев: Да, говорил. Он говорил, что надо нашу деятельность направить так, чтобы привести к пораже­нию Советского Союза, что имеется соглашение с фа­шистской Германией...

Вышинский: Бухарин, вы были на даче Ходжаева?

Бухарин: Да, был.

Вышинский: Разговор вели?

Бухарин: Не такой, а другой разговор, тоже конспи­ративный.

Вышинский: Я спрашиваю не вообще о разговоре, а об этом разговоре?

Бухарин: В "Логике" Гегеля слово "этот" считается самым трудным... (многоточие газеты "Правда" – А.А.).

Ссылка на "Логику" Гегеля прозвучала едкой иро­нией над античеловеческой логикой инквизиторов.

Много раз дебатировался вопрос – почему Бухарин, отрицая и опровергая любые конкретные обвинения в шпионаже, измене, убийстве, контрреволюции, в то же самое время признавал себя виновным в общей деклара­тивной форме? Раздвоение личности? Служба высоким идеалам партии? Желание выиграть жизнь?

На все эти вопросы можно ответить категорически – ни того, ни другого, ни третьего. Тактика Бухарина, по моему глубокому убеждению, заключалась в том, что­бы добраться до суда, а добравшись, остаться там до конца только для одной цели: выступить последний раз против сталинского режима.

Признавая себя виновным на словах, Бухарин на деле разоблачал не только сталинскую технику инквизиции, но и открыто проповедовал свою старую программу "ре­ставрации". Он был единственным на всех сталинских процессах, как справедливо замечает г. Маклин (что видно и из газеты "Правда"), который выступал с политической программой врага Сталина. Если бы Бухарин избрал дру­гую тактику – тактику отрицания всякой вины, – то, конечно, он был бы расстрелян без суда, как были рас­стреляны многие другие члены ЦК и даже Политбюро. Нет никакого сомнения в том, что к Бухарину применяли те же методы физических пыток и избиений, как и к дру­гим, но только в наиболее высоких нормах. Однако его не сломили. Ведь это было на том же процессе, на кото­ром Крестинский в первый день заявил, что он не при­знает себя виновным, напугав тем самым не только суд, но и Вышинского. Но за одну ночь Крестинского привели в себя: на второй день на вопрос Вышинского – продол­жает ли он настаивать на своем отказе, – Крестинский ответил быстро: нет, он все признает, видите ли, ему вчера, очутившись в новой атмосфере суда и публики, "стыдно стало за свои преступления!" Это чисто сталин­ское объяснение успешно было вложено в его уста за не­сколько часов "физической работы" в кабинете Ежова.

Этого не удалось сделать с Бухариным. Его могли замучить до смерти, но Сталин предпочел провести его через суд хотя бы в качестве "полупризнающегося". Буха­рин принял компромисс, задав людям "загадку", в кото­рой не было ничего загадочного.

15 марта 1938 года смертный приговор не только над Бухариным и Рыковым, но и над провокаторами НКВД – Ивановым и Шаранговичем – был приведен в испол­нение.

XI. ИТОГИ "ВЕЛИКОЙ ЧИСТКИ" ПАРТИИ

Период восхождения Сталина к власти был периодом идейного вырождения и физической ликвидации основных кадров старой большевистской партии. Одновременно он был и периодом создания новой партии – партии Ста­лина, – хотя она и продолжала носить старое название вплоть до 1952 года.

Идейное вырождение, как результат столкновения до­ктрины с реальной жизнью, было вполне закономерно. Вполне закономерным было и то, что в непреодолимых противоречиях между теоретическими догмами и объек­тивными условиями самой жизни в партии появлялись многочисленные группы и оппозиции, каждая из которых предлагала свои собственные рецепты, методы и приемы "для спасения того, что еще можно было спасти". Но трагедия всех оппозиций и оппозиционных групп внутри ВКП(б) заключалась в том, что они не видели, а если видели, то не хотели признать факт всемирно-историчес­кого значения – банкротство всех основных позиций теоретического коммунизма, когда от теории надо было переходить к практике.

Сталин подошел к делу как практик. Для него было что "спасать" и за что бороться – за власть. Но чтобы эта власть была сильной, неуязвимой и монолитной, надо было партию оппозиционеров, "романтиков" и "доктри­неров" превратить в партию реалистов – послушных, исполнительных и преданных одному вождю. При сохра­нении преемственности былой революционной фразео­логии такую партию можно было насытить любым со­держанием и использовать для любой цели. Метод созда­ния такой партии тоже был найден – это, во-первых, периодическая чистка старых членов партии и, во-вторых, массовые приемы новых членов под углом зрения новых требований.

Таких чисток при Сталине, как указывалось выше, было шесть:

1. Чистка советских и вузовских ячеек 1925 года;

2. Чистка деревенских ячеек 1926 года;

3. Генеральная чистка 1929-1930 годов;

4. Генеральная чистка 1933 года;

5. Генеральная чистка 1935-1936 годов ("проверка партдокументов");

6. "Великая чистка" 1936-1939 годов (ежовщина).

Каковы были результаты этих чисток?

Прежде чем ответить на этот вопрос, рассмотрим динамику роста партии ¹⁷⁸ (¹⁷⁸ МСЭ, II изд., 1934 г., Огиз, Москва, статья Арк. Абра­мова "ВКП(б)", а также "КПСС в резолюциях", ч. I и II, 1953 г. и доклады Г. М. Маленкова – на XIX съезде партии и на "Совещании некоторых компартий в Варшаве в конце сентября 1947 г.", Москва, 1947.).

Годы Всего членов и кандидатов Из них, в %

Рабочих Крестьян Служащих

Январь 1905 8 400 61,7 4,7 33,6

Январь 1917 23 600 60,2 7,6 32,2

Октябрь 1917 70 000 – – –

Март 1921 732 521 – – –

Март 1922 401 000 44,4 26,7 28,9

Март 1924 446 080 44,0 28,8 27,2

Март 1925 741 117 57,9 25,3 16,8

Март 1926 1 002 490 58,1 24,6 17,3

Март 1927 1 131 254 56,1 26,3 17,6

Март 1928 1 220 836 57,8 22,3 19,9

Март 1929 1 439 082 62,1 21,0 16,9 (¹⁷⁹)

Март 1930 1 572 164 65,8 19,7 11,5

Март 1931 2 066 400 66,6 22,3 11,1

Март 1932 3 172 215 64,5 27,8 7,7

Февраль 1934 2 809 786 – – –

Март 1939 1 588 852 – членов

888 814 – кандидатов

(179 Ошибка в МСЭ.)

При анализе социальных групп в партии надо иметь в виду следующее:

1. Под "рабочими" и "крестьянами" партийная ста­тистика понимала не только рабочих и крестьян, занятых физическим трудом, но и тех, кто является "рабочим" и "крестьянином" по своему происхождению. Поэтому про­цент "служащих" совершенно не отражал действитель­ного удельного веса "служащих" в партии.

2. С 1934 года ЦК вообще перестал опубликовывать данные о социальном составе КПСС даже по происхожде­нию, так что установить социальное лицо нынешнего состава невозможно.

3. Начиная с 1939 года, по уставу, принятому на XVIII съезде и вновь пересмотренному на XIX съезде, вообще отменены существовавшие ранее классовые ограничения для интеллигенции и специальные привилегии при приеме в партию для рабочих с производства. Таким образом,
"партия рабочего класса" постепенно стала партией слу­жилой интеллигенции.

4. До 1933 года наряду с чистками партии происходят и приемы новых членов, что затрудняет выведение обще­го баланса вычищенных и вновь принятых членов партии до генеральной чистки 1933 года.

Но общие данные для всех предыдущих чисток до этого времени мы находим в статье такого авторитетного мастера чисток, как Ем. Ярославский, в БСЭ. Подводя итоги чисткам к 1933 году (исключительно), Ярославский пишет ¹⁸⁰ (¹⁸⁰ БСЭ, 1-е издание, т. LXI, столбец 655.):

"В результате этой систематической чистки и перио­дических чисток исключено было и добровольно выбыло с 1917 года по 1933 год почти один млн. членов и канди­датов".

Обобщающая ссылка Ярославского на длительный период (с 1917 г. по 1933 г.) имеет "умысел" – скрыть масштаб чистки сталинского периода. Но "умысел" легко расшифровывается. До прихода Сталина к власти была лишь одна, так сказать, "добровольная" чистка – все­общая перерегистрация членов ВКП(б) в 1921 году. Исключенными из партии или, по выражению Ярославского, "добровольно выбывшими" считались те, кто не являлся на перерегистрацию. Правда, были и такие, которых ис­ключали по признакам прошлым, – это бывшие меньше­вики. Тут Ленин был жесток: он предложил из сотни бывших меньшевиков оставлять в партии не более одно­го, и того сотни раз проверить (таким, например, про­веренным "меньшевистским" большевиком остался в пар­тии Вышинский).

Но тех и других, по данным того же Ярославского, оказалось 218650 человек. Стало быть, около 800000 коммунистов было исключено из партии в период первых сталинских чисток – в 1925, 1926, 1930 годах. Итоги "генеральной чистки 1933 года" можно прямо вывести из самой таблицы. Она показывает, что за один лишь 1933 год было исключено из партии 362 429 коммунистов, то есть почти столько коммунистов, сколько составляла вся партия, когда Сталин сделался ее генеральным секре­тарем (1922 г. – 401 000 коммунистов).

Перейдем к "Великой чистке" Ежова. Обычно при­нято связывать начало этой чистки с датой убийства С. Кирова (1934 г.). Не было бы убийства Кирова, не было бы и ежовщины, – думают многие. Это, конечно, недоразумение. Новая генеральная чистка была назначена до убийства Кирова и при его руководящем участии. По­становление о новой "генеральной чистке" было вынесено объединенным пленумом ЦК и ЦКК от 12 января 1933 года¹⁸¹ ( ¹⁸¹ ВКП(б) в резолюциях, часть II, 1933, стр. 782-783.).

Эта чистка не прекращалась до марта 1939 года. Правда, она прошла через несколько этапов подъема, падения и даже временного "затишья", во время которых менялись лишь формы и методы чистки, но сама чистка не прекращалась. Убийство Кирова, независимо от того, кто его убил – сталинцы или антисталинцы – явилось весьма удобным предлогом, чтобы придать чистке не только новый размах, но и террористическое содержа­ние.

Если раньше партию чистили на открытых собра­ниях комиссиями ЦКК, то после убийства Кирова пар­тию чистил сам партаппарат в кабинетах секретарей райкомов, обкомов и ЦК (постановление от 13 мая 1935 года "об обмене парт документов"). На последнем этапе и этого оказалось недостаточно. Секретарь ЦК партии и председатель Комиссии партийного контроля Н. Ежов был одновременно назначен и народным комиссаром внутренних дел СССР в ранге "генерального комиссара государственной безопасности СССР". Вот теперь дело чистки партии было передано аппарату НКВД. Так на­чалась ежовщина. Каковы были ее итоги? Тщетно искать прямые данные на этот счет в официальных партийных документах. Даже Сталин – этот классический мастер жонглировать не только понятиями, но и цифрами -постарался обойти этот вопрос в своем отчетном до­кладе на XVIII съезде. Он признался, что чистка 1933 года продолжалась и после этого, но, по его утверждению, лишь до сентября 1936 года. Вот соответствующее место из его названного доклада¹⁸² ( ¹⁸²И. Сталин. Вопросы ленинизма. 2-е изд., 1947 г., стр. 593, 594.):

"Было решено продолжать чистку членов партии и кандидатов, начатую еще в 1933 году, и она действитель­но была продолжена до мая 1935 г. Было решено, да­лее, прекратить прием в партию новых членов и он дейст­вительно был прекращен вплоть до сентября 1936 г.... Далее в связи с злодейским убийством тов. Кирова, сви­детельствовавшим о том, что в партии имеется немало подозрительных элементов, было решено провести про­верку и обмен партийных документов, причем то и другое было закончено лишь в сентябре 1936 года".

И Сталин подвел итоги чистки партии до сентября 1936 года в следующих словах:

"Чистка 1933-1936 гг. была все же неизбежна и она в основном дала положительные результаты. На настоя­щем XVIII съезде представлено около 1 600 000 членов,

то есть на 270 тысяч членов партии меньше, чем на XVII съезде партии".

Таким образом, по Сталину, выходило, что:

1) "Великая чистка" кончилась в сентябре 1936 года,

2) в результате ее из партии было вычищено лишь 270 тысяч коммунистов.

Это была беспримерная, даже в устах Сталина, фаль­сификация исторических фактов. Если бы даже мы сами не были живыми свидетелями всего этого, то достаточно беглого просмотра источника документального, свиде­тельства самих сталинцев – комплектов местных и цент­ральных газет того времени, – чтобы убедиться, что ежовский этап "Великой чистки" только и начался в 1936 году (процесс Зиновьева–Каменева), а настоящий универ­сальный размах она приняла в 1937 году (процесс Пята­кова и др., процесс Тухачевского и др.), достигнув своей высшей точки в 1938 году (процесс Бухарина и др.).

Причем процессы эти были процессами "привилеги­рованных" вельмож, а сотни тысяч и миллионы совет­ских граждан подводились под ликвидацию без всяких процессов через "чрезвычайные тройки" НКВД на местах и "особое совещание" НКВД в центре. Сколько таким об­разом было репрессировано беспартийных, конечно, не поддается никакому учету. Сколько же было репресси­ровано коммунистов, установить весьма легко, при этом не путем гадания, а путем сличения официальных данных самого ЦК партии.

Результат "Великой чистки" Сталин вывел из про­стой разницы сравнения количества членов партии, пред­ставленных на XVIII съезде партии (1588852), с их ко­личеством на XVII съезде (1874488), но Сталин сознатель­но скинул со счета то, что нельзя скидывать:

1. На XVII съезде партии были представлены, кроме членов (1874488), еще 935298 кандидатов¹⁸³ (¹⁸³ КПСС в резолюциях, ч. П. 1953, стр. 742.), которые после восстановления приема в члены партии со второй половины 1934 года механически оказались членами партии ¹⁸⁴ (¹⁸⁴ Там же, стр. 769.). Таким образом, в партии должно было быть к маю 1935 года, то есть до нового прекращения приема, 2809786 членов, не говоря уже о тех, которые были при­няты в партию из числа новых кандидатов за то же время¹⁸⁵ (¹⁸⁵ Кандидатский стаж существовал тогда от одного года до двух лет – КПСС в резолюциях, ч. II. 1953, стр. 778.).

2. Члены партии, представленные на XVIII съезде, в подавляющем большинстве вступили в партию после возобновления приема с ноября 1936 года, то есть не при­надлежали к тем коммунистам, которые были представ­лены на XVII съезде партии (косвенное подтверждение этого факта мы увидим при анализе мандатных данных XIX съезда партии).

Таким образом, чтобы скрыть подлинный размах "Великой чистки" Ежова, Сталин перенес окончание чист­ки на более ранний срок и сравнил величины несравнимые и фальсифицированные. Для этого он имел веское осно­вание, так как правильное сравнение дало бы следующий результат: 2809786 членов партии к маю 1935 года минус 1588852 к марту 1939 года даст 1220934 вычищенных и репрессированных коммуниста (быть вычищенным тог­да механически означало быть репрессированным). 1220934 репрессированных коммуниста – таков был итог ежовщины. Если даже многие из кандидатов 1934 года и не были приняты в члены партии, то это нисколько не ме­няет общей картины. До 1939 года они, во всяком слу­чае, в кандидатах не сидели, а кандидаты, представлен­ные на XVIII съезде, были кандидатами набора конца тридцатых годов.

Таким образом, общий итог партийных чисток с 1917 года по 1939 год на основании сравнения официальных данных был следующим:

Годы Вычищено коммунистов из партии

1917-1922 219 650

1925-1933 800 000

1933-1934 362 429

1934-1939 1 220 934

Итого 2 603 013

Итак, в 1939 году в СССР бывших коммунистов было на один миллион больше, чем коммунистов, состоя­щих в партии.

Этот полный разгром старой ленинской партии и создание новой сталинской соответственно нашел свое отражение и в разгроме руководящих партийных кадров. Более или менее точные цифры на этот счет дал Сталин, хотя и несколько косвенно. На том же XVIII съезде пар­тии Сталин заявил ¹⁸⁶ (¹⁸⁶И.Сталин. Вопросы ленинизма, стр. 597.):

"В Центральном Комитете партии имеются данные, из которых видно, что за отчетный период партия сумела выдвинуть на руководящие посты по государственной и партийной линии более 500 000 молодых большевиков".

Совершенно очевидно, что для этих "молодых боль­шевиков" Сталин не создавал новых постов – они заняли места уже репрессированных коммунистов (секретарей райкомов и райисполкомов, обкомов и облисполкомов, членов правительства и ЦК национальных республик, директоров предприятий, руководителей органов управ­ления и частей Красной армии и т. д.).

Сам Центральный Комитет партии, избранный на предыдущем XVII съезде (февраль 1934 г.), тоже подверг­ся уничтожающему разгрому.

Вот данные, подсчитанные мною¹⁸⁷ (¹⁸⁷Данные эти были целиком подтверждены в докладе Хру­щева "О культе личности и его последствиях" на закрытом за­седании XX съезда, о чем будет речь дальше.):

Состав членов ЦК, избранного на XVII съезде партии (1934 г.)

Фамилия Возраст

(год рождения) Год вступления в партию Судьба

1. Алексеев П.А. 1914 расстрелян

2. Андреев А.А. 1895 1914

3. Антипов К.Н. 1894 1914 расстрелян

4. Бадаев А.Е. 1883 1904

5. Балицкий В.А. 1892 1915 расстрелян

6. Баумн К.Е. 1892 1907 расстрелян

7. Берия Л.П. 1899 1917

8. Бубнов А.С. 1883 1903 расстрелян

9. Варейкис И.М. 1894 1913 расстрелян

10. Ворошилов К.Е. 1881 1903

11. Гамарник Я.Б. 1894 1916 самоубийство

12. Евдокимов Е.Г. 1918 расстрелян

13. Ежов Н.И. 1895 1917 расстрелян

14. Енукидзе А.С. 1877 1898 расстрелян

15. Жданов А.А. 1896 1915

16. Жуков И.П. 1889 1909 расстрелян

17. Зеленский И.А. 1890 1906 расстрелян

18. Иванов В.И. 1893 1915 расстрелян

19. Икрамоль Акмаль 1898 1918 расстрелян

20. Кабаков И.Д. 1891 1914 расстрелян

21. Каганович Л.М. 1893 1911

22. Каганович М.М. 1888 1905 расстрелян (?)

23. Калинин М.И. 1875 1898

24. Киров С.М. 1886 1904 убит

25. Кнорин В.Г. 1890 1910 расстрелян

26. Кадацкий И.Ф. 1893 1908 расстрелян

27. Косарев А.В. 1903 1919 расстрелян

28. Косиор И.В. 1893 1914 расстрелян

29. Косиор С.В. 1889 1907 расстрелян

30. Кржижановский Г.М. 1872 1893

31. Криницкий А.И. 1894 1915 расстрелян

32. Крупская Н.К. 1869 1898 умерла

33. Куйбышев В.В. 1888 1904 умер

34. Лаврентьев В.В.

(Картвелишвили) 1891 1910 расстрелян

35. Лебедь Д.З. 1893 1909 расстрелян

36. Литвинов М.Н. 1876 1898 снят

37. Лобов С.С. 1888 1913 расстрелян

38. Любимов И.Е. 1882 1902 расстрелян

39. Мануильский Д.З. 1883 1903 после войны снят

40. Межлаук В.И. 1893 1917 расстрелян

41. Микоян А.И. 1895 1915

42. Мирзоян Л.И. 1897 1917 расстрелян

43. Молотов В.М. 1890 1906

44. Николаева К.И. 1893 1909

45. Носов И.П. 1905 расстрелян

46. Орджоникидзе К.Г. 1886 1903 самоубийство

47. Петровский Г.И. 1878 1897 снят

48. Постышев П.П. 1887 1904 расстрелян

49. Пятаков Ю.Л. 1890 1910 расстрелян

50. Пятницкий И.А. 1882 1898 расстрелян

51. Разумов М.О. 1913 расстрелян

52. Рудзутяк Я.Э. 1887 1905 расстрелян

53. Румянцев К.А. 1905 расстрелян

54. Рухимович М.А. 1889 1913 расстрелян

55. Рындин К.А. 1915 расстрелян

56. Сталин И.В. 1879 1989

57. Стецкий А.С. 1896 1915 расстрелян

58. Сулимов Д.Е. 1890 1905 расстрелян

59. Уханов К.В. 1891 1907 расстрелян

60. Хатаевич М.М. 1893 1913 расстрелян

61. Хрущев Н.С. 1894 1918

62. Чернов М.А. 1891 1920 расстрелян

63. Чубарь В.Я. 1891 1907 расстрелян

64. Чувырин М.Е. 1883 1903 расстрелян

65. Чудов М.С. 1893 1913 расстрелян

66. Шверник Н.М. 1888 1905

67. Шеболдаев Б.П. 1895 1914 расстрелян

68. Эйхе Р.И. 1890 1905 расстрелян

69. Ягода Г.Г. 1891 1907 расстрелян

70. Якир И.Э. 1896 1917 расстрелян

71. Яковлев Я.А. 1896 1917 расстрелян

Таким образом, судьба членов и кандидатов ЦК XVII съезда была такова:

Состав ЦК,

избранного на XVII съезде (1934 г.) Количество Умерло Расстреляно Дожило до XVIII съезда (1939 г.)

Членов 71 4 51 16

Кандидатов 68 – 47 21

Из членов ЦК до XVIII съезда дожили – Андреев, Бадаев, Берия, Ворошилов, Жданов, Каганович, Кали­нин, Кржижановский, Литвинов, Мануильский, Микоян, Молотов, Кл. Николаева, Сталин, Хрущев, Шверник. Из кандидатов – Лозовский, Багиров, Буденный, По­скребышев, Булганин остались на политической сцене, а другие исчезли навсегда. Расстрелянные члены ЦК почти все, а кандидаты в абсолютном большинстве – были членами ВКП(б) до революции.

Так завершился длительный процесс не только созда­ния новой партии, но и коренного пересмотра ее былых организационных принципов ("демократический центра­лизм", "внутрипартийная демократия", "выборность сек­ретарей" и т. д.). Партия отныне строилась по вождистскому принципу, совершенно так, как национал-социа­листическая партия Гитлера по фюрерскому принципу ("культ личности"). Если раньше По уставу партии, а до Сталина и на практике, высшими органами партии по­следовательно считались: съезд партии, пленум ЦК, По­литбюро ЦК, Оргбюро ЦК, Секретариат ЦК, генераль­ный секретарь ЦК – то уже после XVIII съезда та же пирамида была действительна, но только в обратном порядке – генеральный секретарь приобрел значение законодателя, органы ЦК – исполнительного аппарата, а съезд – значение совещательного собрания.

XII. СОЦИАЛЬНОЕ ЛИЦО ПАРТИИ СТАЛИНА

Вся эта "реконструкция партии" происходила под лозунгом – "поднять организационное руководство до уровня политического руководства" ¹⁸⁸ (¹⁸⁸ Доклад Сталина на XVII съезде.).

Соответственно были выработаны нормы подбора руководящих кадров партии и государства. В основу этих норм легли два признака, о которых Сталин говорил на февральско-мартовском пленуме ЦК 1937 года¹⁸⁹ ( ¹⁸⁹ И. Сталин. О ликвидации троцкистских и иных двурушников.):

"Что значит правильно подбирать работников и правильно их расставить на работе? Это значит подби­рать работников, во-первых, по политическому признаку, то есть заслуживают ли они политического доверия, и, во-вторых, по деловому признаку, то есть пригодны ли они для такой-то работы".

С точки зрения этих признаков и был подобран весь аппарат партии и государства накануне второй мировой войны. В этом и главное объяснение, почему этот аппа­рат оказался до конца верным своему вождю даже в дни тягчайшей опасности для самого существования совет­ского государства и столь же тягчайших ошибок и про­счетов самого Сталина.

Главная черта морально-политического облика новых кадров заключалась в том, что они были не только вы­муштрованы по-солдатски, но и обладали самым ценным при существующем режиме качеством – иммунитетом против самостоятельного мышления.

При одинаковой политической благонадежности пред­почтение при выборах кадров давалось людям дела и знаний. При этом давно перестали интересоваться как прошлыми заслугами, так и социальным происхожде­нием. Такой подход значительно повысил уровень под­бора руководящих партийных органов, в первую оче­редь, в важнейшем звене партийного аппарата – в рай­комах и обкомах партии.

Вот официальные данные послевоенного времени о секретарях райкомов и председателях райисполкомов¹⁹⁰ (¹⁹⁰ "Партийная жизнь", № 9, 1954, стр. 10.).

С высшим

образованием С незаконченным высшим и средним образованием С незаконченным средним и начальным образованием

1946

в % 1954

в % 1946

в % 1954

в % 1946

в % 1954

в %

Первые секретари райкомов 12,2 24,3 40,3 70,4 47,5 5,3

Секретари райкомов 9,9 14,7 40,4 79,1 49,7 6,2

Председатели райисполкомов 7,5 14,6 31,2 69,6 61,3 15,8

Как видно из таблицы, с 1946 по 1954 год удельный вес секретарей райкомов с высшим, незаконченным выс­шим и средним образованием вырос с 50-52 до 93-95%, а удельный вес секретарей с начальным образованием пони­зился с 47,5-49,7 до 5,3-6,2%.

Секретари и председатели с высшим образованием – это уже в большей части специалисты-хозяйственники (инженеры, агрономы и т. д.). У нас нет данных о сек­ретарях обкомов и ЦК союзных партий, так же как и советских кадров того уровня. Данные отрывочного ха­рактера показывают, что и здесь происходит тот же процесс. Уже нет обкомов, где бы в аппарате не сидело несколько партийных работников-специалистов (инжене­ров, экономистов, агрономов).

Данные мандатной комиссии на XIX съезде партии о делегатах самого съезда, то есть ведущих кадрах пар­тии, свидетельствуют о следующем:

На съезде присутствовало 1192 делегата с решающим голосом. По образовательному цензу и специально­сти они делятся на следующие категории:

С высшим образованием 709 чел.

С незаконченным высшим образованием 84 чел.

С средним образованием 223 чел.

С незаконченным средним образованием 176 чел.

Из них:

282 инженера,

68 агрономов и зоотехников,

98 преподавателей (т. е. профессоров),

18 экономистов,

11 врачей,

7 юристов.

Выводы из этих данных весьма интересны: почти на 60% верховные кадры партии состоят из инженеров, аг­рономов, врачей, юристов, профессоров. Анализ мандат­ных данных XX и XXI съездов показывает ту же картину "технократизации" партии.

Таким образом, КПСС из партии, которая хвалилась тем, что она партия рабочих, превратилась при Сталине и его наследниках в партию инженеров, профессоров и чиновников в партию профессионально-служилого сословия.

Такое превращение было достигнуто двумя мето­дами:

1) политехнизацией партийных кадров,

2) политизацией хозяйственных кадров.

Это не значит, конечно, что в партии нет рабочих и крестьян и что она не растет за счет этих групп. Наобо­рот, партия росла, без сомнения, и за их счет. Но как указывалось в самом начале, ЦК тщательно засекретил, начиная с середины тридцатых годов, социальный и служебный состав всей партии в целом. Поэтому трудно судить, за счет кого она больше всего растет. Но рост самой партии, особенно во время войны (это делалось искусственно, в целях пропаганды), был стремитель­ным.

Вот данные¹⁹¹ (¹⁹¹Г. М. Маленков. О деятельности ЦК ВКП(б). "Информа­ционное совещание некоторых компартий", 1948, стр. 144; Г. М. Маленков. Отчетный доклад XIХ съезду ВКП(б). "Правда", 06.10.1952, № 280.):

1941 год 3 600 000 членов и кандидатов

1947 год 6 300 000 членов и кандидатов

1952 год 6 888 145 членов и кандидатов

Вот данные о росте числа коммунистов в Красной армии во время войны: 1) конец 1941 года – 1 300 000 ком­мунистов (42,4% всего состава партии), 2) 1942 год – 2 000 000, 3) 1945 год (к концу войны) – 3 500 000 (или 60% всех членов и кандидатов КПСС)¹⁹² (¹⁹² "Вопросы истории КПСС", № 2, 1958, стр. 55-56.). В первый же год войны партия потеряла убитыми 400 000 коммунистов.

Но так как во время войны в целях пропаганды в партию вербовали людей, особенно солдат, целыми груп­пами, то¹⁹³ (¹⁹³ Г.М. Маленков. О деятельности ЦК ВКП(б)..., стр. 145.) "создалось известное несоответствие между количест­венным ростом рядов партии и уровнем политического просвещения членов и кандидатов ВКП(б). Ввиду этого партия берет сейчас ставку на то, чтобы не форсировать дальнейший рост своих рядов".

Этот рост партии за счет "политически неподготов­ленных" людей уже сам говорит о его искусственности. После победы в таком росте и не было надобности, по­этому в партию стали принимать только "активистов", то есть представителей бюрократии и интеллигенции.

На XIX съезде ЦК заявил, что "партия сильна не количеством, а качеством" ¹⁹⁴ (¹⁹⁴ "Правда", 6.10.1952, № 280.). Другими словами, верну­лись к старой установке – к усилению партии за счет служилого и "просвещенного" сословия. На этом пути ЦК, вероятно, и делает успехи. Если даже предположить, что КПСС растет за счет рабочих и крестьян, а не чиновников, то нельзя забывать основной "внутренний" мотив вступления в партию в СССР: желание делать карьеру. Рабочие и крестьяне вступают в партию, чтобы перестать быть таковыми. При прочих равных условиях партийный билет есть "путевка в жизнь" – на верхний этаж советского социального общежития. Партия была и есть резервуар, откуда ЦК черпает бюрократию -партийную, хозяйственную, советскую, культурную и военную.

Эта бюрократия собственно и есть партия. Она – "партия в партии". Ее состав и физически должен быть ограниченным. Он ограничен и может быть почти с точ­ностью высчитан. Доступ туда тоже ограничен. Кроме партийных билетов, требуются еще и дипломы, как они всегда требовались и требуются у всякой классической бюрократии. Теперь "каждая кухарка" не может управ­лять государством, как о том мечтал Ленин. Кухарки, конечно, все еще могут голосовать в верховных советах, но не могут находиться во главе даже местных управ­лений. "Кухаркины дети" тоже не в лучшем положении. Если сыновьям и дочерям бюрократии широко открыты двери университетов, то кухаркины сыновья должны идти в ФЗО, а если они умудрились окончить среднюю школу, то после нее прямо идут на производство – на фабрики, заводы, рудники, в колхозы. Трудно себе даже представить сыновей членов ЦК, министров, секретарей партии и директоров предприятий за партами ФЗО, за станком на заводе, за плугом в колхозах. Недостаточно быть членом КПСС, чтобы пользоваться правами и выте­кающими из них привилегиями – надо принадлежать к самой бюрократии. Эти права и привилегии, разумеется, не наследственны, но дети партработников идут в высшие школы по своему выбору, директоров – в технические вузы, генералов – в суворовские училища. Юридически – все члены КПСС равноправны, фактически – права членов КПСС вытекают из занимаемого ими положения в социальной иерархии системы.

Само понятие "КПСС как ведущая и направляющая сила" есть чистейшая фикция. На самом деле ведущей силой является внутри партии – "секретарский корпус", в масштабе государства – "комитетский корпус" под руководством того же "секретарского корпуса".

В параграфе 50 устава КПСС сказано:

"Секретари городского и районного комитетов ут­верждаются обкомом, крайкомом и ЦК компартии союз­ной республики" (курсив мой. – А.А.).

То же относится и к секретарям обкомов и даже к секретарям ЦК союзных партий. В параграфе 42 того же устава сказано¹⁹⁵ (¹⁹⁵ Устав КПСС, Москва, 1952.).

"Областные, краевые комитеты, ЦК компартий со­юзных республик выбирают соответствующие исполни­тельные органы в составе не более 11 человек, в том числе 3 секретарей¹⁹⁶ (¹⁹⁶ После XX съезда – пять секретарей.), утверждаемых ЦК партии" (курсив мой. – А.А.).

Таким образом, судьба секретарского корпуса партии от первичных организаций и вплоть до секретарей ЦК союзных компартий, зависит не от многомиллионной членской массы КПСС, а от партийного аппарата каж­дого вышестоящего партийного комитета. Этот "секре­тарский корпус", собственно, и есть "направляющая и ведущая сила" партии и государства, от которого, в свою очередь, зависит судьба и рядовых коммунистов и руко­водящих чиновников государства вне аппарата партии. Чем выше поднимаешься по партийной лестнице, тем уже его состав, но тем полновластнее его представители. И в количественном отношении "секретарский корпус" представляет довольно внушительную силу. Численность его можно вывести из количества самих территориальных организаций, оглашенного председателем мандатной ко­миссии XIX съезда партии т. Пеговым. По его данным, в СССР имелось по 1952 г.¹⁹⁷ (¹⁹⁷ "Правда", 9.10.1952.)

15 ЦК союзных компартий,

8 крайкомов,

167 обкомов,

36 окружкомов,

544 горкома,

4886 райкомов.

Кроме того, по официальным данным Аристова на XX съезде, в КПСС по 1956 год имелось 350 000 первич­ных партийных организаций со своими парткомами или секретарями¹⁹⁸ (¹⁹⁸ "Правда", 17.2.1959.).

Исходя из этих данных и основываясь на нормах сек­ретарского состава партийных комитетов по уставу пар­тии и считаясь с увеличением состава секретариата ЦК республик, обкомов, крайкомов и горкомов до пяти че­ловек и сельских райкомов по решению сентябрьского пленума ЦК 1953 года (для обслуживания "зон МТС") в среднем тоже до пяти человек¹⁹⁹ ( ¹⁹⁹ КПСС в резолюциях, ч. II, стр. 1195.), мы можем подсчитать и численный состав "секретарского корпуса".

Таким образом получается:

ЦК КПСС 9 секретарей

ЦК союзных компартий 75 секретарей

Обкомы, крайкомы 875 секретарей

Окружкомы 180 секретарей

Горкомы 2770 секретарей

Райкомы 23658 секретарей

Секретари первичных организаций 350000 секретарей

377567 человек

Таков секретарский корпус партии, в котором ведущее ядро, конечно, составляет относительно малое количест­во – 27 566 секретарей от райкомов до ЦК включительно.

Члены этого корпуса друг друга назначают и друг друга снимают вне зависимости от "избирательных прав" членской массы КПСС, хотя все они проходят через фор­мальные выборы. Устав партии лишь юридически закре­пил этот порядок, когда он говорит "об утверждении" нижестоящих секретарей вышестоящим партийным аппа­ратом, как мы это видели выше.

Но устав идет дальше. Он ограждает права и при­вилегии не только "секретарского корпуса", но и всех членов комитетов, начиная от районного комитета пар­тии.

Сколько таких членов? Точное исчисление дать здесь невозможно. Устав не устанавливает количественного состава комитета каждого уровня. Количество членов самого ЦК КПСС тоже не является определенным. Оно оглашается каждый раз на очередном съезде партии. При установлении состава нижестоящих комитетов исхо­дят из ряда соображений – количественный состав пар­тийной организации, степень экономической важности данного района или области, "автономный" статут пар­тийной организации (ЦК союзных компартий, обкомы автономных республик, национальные округа), террито­риально-административное положение. Но основываясь на данных во время выборов 1955-1956 годов, можно взять за основу более или менее стабильный минимум:

1. Райком 40 членов

2. Горком и окружном 60 членов

3. Обком 80 членов

4. ЦК союзных компартий 100 членов

5. ЦК КПСС 133 члена и 122 кандидата

Приняв за основу этот минимум, мы получим:

Членский состав комитетов от райкомов до ЦК КПСС²⁰⁰ ( ²⁰⁰На выборах 1957 года состав комитетов был несколько расширен за счет "статистов" ("рабочих", "колхозников").

ЦК союзных компартий – 15?100 = 1500 членов

Обкомы, крайкомы – 175?80 = 14000 членов

Горкомы, окружкомы – 580?60 = 34800 членов

Райкомы – 4886?40 = 195440 членов

Итого 244940 членов комитетов

Вот этот "комитетский корпус" в 244 940 человек и составляет высшую элиту партии, или – как говори­лось выше – он, собственно, и есть сама партия, которая имеет и свое название – "актив партии". Каков его со­циально-профессиональный состав? На этот счет, конеч­но, тоже нет точных данных. Но одно можно считать почти бесспорным – в его составе нет ни рабочих, ни колхозников. Журнал ЦК КПСС накануне XX съезда, даже о составе местных партийных органов писал²⁰¹ (²⁰¹ Официальные данные самого ЦК за 1957 год таковы: членов райкомов и горкомов –250 000 чел., членов обкомов, крайкомов и ЦК союзных компартий – 20 000 чел. ("Партий­ная жизнь", № 20, 1957, стр. 92.)): "в руководящие партийные органы мало или совсем не избирались рядовые рабочие".

Для партии, которая называет себя партией рабо­чего класса и авангардом "диктатуры пролетариата", такое положение надо признать ненормальным.

Устав предусматривает и особые права и особые привилегии "комитетского корпуса", делающие его чле­нов независимыми от рядовых коммунистов и первич­ных партийных организаций вообще. Этому вопросу посвящен специальный параграф²⁰² (²⁰² Устав КПСС, § 11. Москва, 1952.):

"11. Первичная парторганизация не может прини­мать решения об исключении из партии или о переводе в кандидаты коммуниста, если он является членом ЦК компартии Советского Союза, ЦК компартии союзной республики, крайкома, обкома, окружкома, горкома, рай­кома партии.

Вопрос об исключении члена ЦК компартии союз­ной республики, крайкома, обкома, окружкома, горкома, райкома партии из состава партийного комитета, а также исключении из членов партии или переводе в кандидаты решается на пленуме соответствующего комитета, если пленум двумя третями голосов признает это необходи­мым".

XIII. СТАЛИН НА ВОЙНЕ И ПОСЛЕ НЕЕ

XVIII съезд происходил сейчас же после окончания "Великой чистки" в марте 1939 года. Это – первый и по­следний съезд партии, на котором Сталин был абсолют­ным диктатором. Как ЦК, так и его исполнительные органы (Политбюро, Оргбюро и Секретариат), избран­ные на этом съезде, имели лишь значение совещательных и исполнительных органов при генеральном секретаре ЦК – лично при Сталине. С этих пор, по признанию самих же учеников Сталина, генеральный секретарь пере­стал считаться не только с Политбюро и пленумом ЦК, но и со съездом партии. Тринадцать лет Сталин не со­зывал съезда. За время войны и после войны произошли существенные изменения и в составе самих "совещатель­ных органов".

1. Пленум ЦК, избранный на XVIII съезде, состоял из 71 члена. Из них 9 человек умерло (Калинин, Щерба­ков, Жданов, Щаденко, Землячка, Бахрушев, Ярослав­ский, Вавилов, Бадаев), 23 человека было вычищено (Анцелович, Бурмистенко, Вознесенский, Донской, Жемчужинова (Молотова), М. Каганович, Кулик, Кузнецов, Литви­нов, Лихачев, Любавин, Лозовский, Мануильский, Нико­лаевич, Попков, Попов, Потемкин, Рогов, Родинов, Садионченко, Седин, Шахурин, Штерн). Таким образом, из "законно" избранного ЦК около половины его членов выбыло или было вычищено.

2. То же самое происходит и в руководящих органах ЦК. Секретариат ЦК – аппарат партийной власти, из­бранный на XVIII партсъезде в 1939 году, состоял из генерального секретаря – Сталина, второго секретаря – А.А. Жданова, третьего секретаря – А.А. Андреева, четвертого секретаря – Г. М. Маленкова. Старый кон­курент Маленкова по аппарату ЦК, первый секретарь
МК – А. Щербаков, который сильно выдвинулся накану­не и во время войны, сделавшись и кандидатом в члены Политбюро, становится и секретарем ЦК. После войны происходят загадочные события. Щербаков "умирает" сейчас же после окончания войны с Германией. Андреева выводят из состава Секретариата ЦК в 1946 году. Через два года "умирает" Жданов. В Секретариате фактически остаются Сталин и Маленков.

3. Происходит чистка и в Оргбюро. Оргбюро, из­бранное после XVIII съезда партии, состояло из Андре­ева, Жданова, Кагановича, Маленкова, Мехлиса, Михай­лова Н. А., Сталина, Шверника, Щербакова А. С.

Из этих девяти членов в Оргбюро остаются факти­чески опять-таки Сталин и Маленков. Андреева оттуда выводят после снятия его с должности секретаря ЦК. Кагановича и Мехлиса выводят в связи с "уходом" с партийной работы, Жданов и Щербаков "умирают", Шверник, как "президент", переводится в кандидаты чле­нов Политбюро и выводится из Оргбюро.

4. В Политбюро, избранное после XVIII съезда, вхо­дили: 1) Андреев, 2) Ворошилов, 3) Жданов, 4) Кагано­вич, 5) Калинин, 6) Микоян, 7) Молотов, 8) Сталин, 9) Хрущев.

После войны в него вводятся Маленков, Берия, Булганин, Вознесенский и Косыгин.

После смерти Калинина и Жданова в Политбюро уже не преобладают "старые испытанные большевики и со­ратники" Сталина. Теперь старики-"соратники" Сталина представлены на равных началах с его учениками – моло­дыми сталинцами: шесть старых большевиков (Сталин, Молотов, Каганович, Ворошилов, Андреев, Микоян), шесть молодых большевиков (Хрущев, Маленков, Берия, Вознесенский, Булганин, Косыгин). В Секретариат вводят четверых молодых сталинцев – Суслова, Кузнецова, Патоличева и Пономаренко.

Все эти передвижения и назначения делаются от име­ни давно незаконного пленума ЦК. В этом смысле они тоже представляют собой акты произвола Сталина.

Но даже для узаконения хотя бы этих своих неза­конных перетасовок в ЦК и в его руководящих органах Сталин не созывает очередного съезда партии. Теперь, после разоблачения Сталина сталинцами, причина этого ясна. Прежде чем созвать новый съезд Сталин хотел:

1. "Узаконить" свою личную диктатуру в партии и государстве с официальным признанием его "культа" как в программе, так и в уставе партии (решение XIX съе­зда положить в основу новой программы партии "Эко­номические проблемы" Сталина).

2. Провести новую "Великую чистку" в партии и государстве против потенциальных "врагов народа", как и во время ежовщины, на основе старой теории классо­вой борьбы (см. "дело врачей"), Сталин почти преуспел в отношении первой цели, но сорвался на второй. Но об этом будет речь потом. Пока обратимся к "военной карьере" Сталина.

После того как Сталин уже был признан, наряду с Марксом, Энгельсом, Лениным, "классиком марксизма", он придавал особенно важное значение всенародному при­знанию своего полководческого "гения". Это должно бы­ло быть обосновано и доказано на примерах истории второй мировой войны. Сталин сам первым подал мысль советской пропаганде по этому вопросу сейчас же после окончания войны – в известном письме к полковнику Разину в 1946 году.

В этом письме Сталин безо всякой "ложной скром­ности" заявил своим удивленным "ученикам и сорат­никам":

"Ленин не разбирался в военных делах и говорил нам, членам ЦК, что ему поздно учиться военной науке, но что, мы, молодые члены ЦК, должны учиться ей". Ста­лин, конечно, имел в виду только одного "молодого" – самого себя. Вывод был ясен: Сталин не профан, а профессионал в военной науке и искусстве, более того – он основоположник новой военной тактики и стратегии. Он – новый Наполеон. Доказательство – триумф ста­линского стратегического "гения" во время второй миро­вой войны.

Отсюда центральным тезисом послевоенного "культа Сталина" становится утверждение, что вторую мировую войну выиграл не народ, не армия и даже не партия, а исключительно "стратегический гений" одного Сталина.

Может быть, сам Сталин не был такого безапелля­ционного мнения о своей собственной роли и о своем военном гении. Еще до войны Сталин, вопреки своему субъективному убеждению, заявлял, что прошло время, когда одни вожди делали историю, теперь историю де­лает масса, народ. Это было вполне в духе историчес­кого материализма, ортодоксальным представителем ко­торого Сталин считал себя одного. На вечере участников парада победы над Германией в мае 1945 года Сталин приписал (и это было в полном согласии с историчес­кими фактами) победу в войне "великому русскому народу – мудрому, терпеливому и героическому". Конечно, Сталин не был искренним и в этом случае. В глубине души он был уверен, что победил не столько русский народ, сколько его система власти. Об этом он прямо говорил в одной из речей, посвященных итогам войны²⁰³ (²⁰³ О Великой Отечественной войне СССР, стр. 120.): "...Уроки войны говорят о том, что советский строй оказался... лучшей формой мобилизации всех сил народа на отпор врагам в военное время".

Или²⁰⁴ (²⁰⁴ Там же, стр. 158-159.): "Социалистический строй, порожденный Ок­тябрьской революцией, дал нашему народу и нашей ар­мии великую и непреоборимую силу".

Но своей пропаганде Сталин дал другое задание -приписать победу в войне лично ему, Сталину.

Наиболее выпукло и последовательно об "исключи­тельной роли" Сталина, как единственного "спасителя" России, писал член Политбюро Л. Каганович в связи с 70-летием Сталина²⁰⁵ (²⁰⁵ "Правда", 21. 12. 1949, № 355.):

"...как в годы гражданской войны и иностранной военной интервенции т. Сталин, вместе с Лениным, спас молодую советскую республику, отстоял ее, организуя победы Красной Армии, так во время второй мировой войны Сталин спас нашу Родину... свободу и независи­мость народов СССР от фашистских захватчиков".

Короче²⁰⁶ (²⁰⁶ И.В. Сталин. Краткая биография. Москва, 1951, стр. 225.): "Сталин привел советский народ к по­беде".

Буквально в тех же словах и в том же стиле писали и все другие члены Политбюро в связи с 70-летием Ста­лина. Два военных члена Политбюро – Ворошилов и Булганин, – а вслед за ними и ведущие маршалы Совет­ского Союза пишут специально о "сталинском военном искусстве", о "сталинской военной стратегии" и даже о "сталинском оперативном искусстве". Все разработки и планы советского ведения войны от смелых стратегичес­ких замыслов до тончайших оперативных деталей припи­сываются лично Сталину.

Все банальные истины в военном искусстве, вроде "правильного взаимодействия родов войск", "взаимоот­ношения между тылом и фронтом", "активной обороны и законов контрнаступления" и т. д., провозглашаются "открытиями" сталинского военного гения. Чтобы про­паганда "военного гения" "генералиссимуса" была прав­доподобной, заставляют генералов и маршалов припи­сывать самому "гениальному" свои же собственные пла­ны, замыслы, успехи. Для той же цели предаются за­бвению заслуги самих военных и действительных полко­водцев Красной армии, а самого выдающегося из них – маршала Жукова – вообще уводят со сцены. Вся худо­жественная литература, изобразительное искусство, кино, театр, публицистика получают "социальный заказ": "Ста­лин как военный гений". Но ни раболепствующим ху­дожникам, ни покорным военным не удается историчес­кая фальшь. В самом деле, обратимся к одной из испо­линских битв в истории человечества, где героическая жертвенность русского солдата может быть сравнена только с величайшим упорством обреченных немцев, – к сталинградской битве²⁰⁷ (²⁰⁷ "Знамя", № 2, 1953, стр. 208.):

"Сталинградский фронт был организован 13 июля 1942 года во главе с командующим Еременко. В директи­ве ему от Сталина говорилось: "Оборона Сталинграда имеет решающее значение для всего советского фронта. Верховное Главнокомандование обязывает вас не щадить сил и не останавливаться ни перед какими жертвами для того, чтобы отстоять Сталинград и разбить врага".

В Сталинград был командирован Сталиным его пар­тийный помощник и член Государственного Комитета Обороны Г. Маленков, там же находился, как член Воен­ного Совета, другой член Политбюро – Н. Хрущев.

Но успех Сталинградской битвы сталинская пропаган­да приписала лично Сталину, его "военно-стратегическо­му гению". В чем же заключается этот "военный гений" Сталина?

Генерал-майор В. Московский "свидетельствует":

"В дни, когда гитлеровская пропаганда объявила, что со Сталинградом уже покончено, в Ставке Верховного Главнокомандования Советской Армии разрабатывался гениально задуманный товарищем Сталиным план гран­диозного контрнаступления под Сталинградом.

Великий полководец начертал план разгрома врага, построенный на глубоком анализе изменившегося соот­ношения сил на фронте".

На страницах сценария Н. Вирты "Сталинградская битва" запечатлен "яркий эпизод, раскрывающий глубо­кую мудрость сталинского замысла". В Москве, в Ставке Верховного Главнокомандующего, идет разговор между Сталиным и генерал-полковником Василевским²⁰⁸ (²⁰⁸ "Звезда", №2, 1953, стр. 111-112; цитата из: Н. Вирта. Сталинградская битва. Огиз, 1948, стр. 33-34.):

"Сталин: ...Успех нашего стратегического наступле­ния мы должны заложить и закладывать теперь же, в ходе оборонительного сражения.

Василевский: Сложные задачи ставите вы перед нами, товарищ Сталин...

Сталин: Да, сложные. Понимаю. Но их надо вы­полнить.

Василевский: Трудно повернуть сознание людей, при­выкших отступать или обороняться, – повернуть к идее наступательной, товарищ Сталин.

Сталин: И это надо преодолеть. (Показывает на кар­те). Шестая армия Паулюса, четвертая танковая Гота... На флангах и на юго-востоке и на северо-западе итальян­цы и румыны...

Он вынимает из стола карту, кладет ее поверх ос­тальных. Нам знакома и эта карта и эти две стрелы, соединяющиеся у Калача. Василевский долго стоит над ней:

Сталин: Как бы вы отнеслись к идее, выраженной вот так?

Василевский: Получается для немцев огромный ме­шок.

Сталин: Куда должны попасть две их армии.

Василевский: Самое главное – выбрать момент уда­ра.

Сталин (оживленно): Совершенно верно, товарищ Василевский. Если поспешим, можем втянуться в мало­успешную, затяжную борьбу. Но нельзя и опоздать с уда­ром.

Василевский: Смело, товарищ Сталин! Смело, дерзко!

Сталин (ходит, курит): Я много думал, товарищ Ва­силевский... Враг у Волги и на Кавказе. Мы сражаемся в одиночку. Наши контратаки не дают нужных резуль­татов. Гибнут дивизии. Люди гибнут, товарищ Василев­ский... Тяжело... Трудно. Один говорит одно. Другой – другое. Иной настаивает – ограничимся тем, чтобы отогнать немцев от Сталинграда. Другой уговаривает -подождем помощи союзников. (С улыбкой). И все тре­буют резервов.

Василевский: Нет, товарищ Сталин, положение тако­во, что мы не можем ограничиться полумерами.

Сталин: Да, мы должны поставить противника пе­ред лицом катастрофы".

При всем напряжении умственных способностей труд­но постичь не "военному", в чем заключается "военно-стратегический гений" Сталина в этих плоских рассужде­ниях.

Сделаем еще одно существенное замечание относительно роли ЦК в войне* (*Следующие 5 абзацев текста добавлены автором во 2-е издание. – Ред.). Под термином "ЦК" при Ле­нине понимали выбираемую съездом руководящую кол­легию деятелей партии и государства, периодически за­седающую (пленумы ЦК) как высший орган партии меж­ду съездами и только этому съезду подотчетную. Полит­бюро и Оргбюро представляли исполнительные органы этой коллегии, а Секретариат – исполнительно-техни­ческий аппарат ЦК в целом. При Сталине под термином "ЦК" начали понимать не только и даже не столько кол­легию ЦК (пленум ЦК) или Политбюро, сколько испол­нительно-технический аппарат, выдаваемый за ЦК. После уничтожения ЦК 1934 года сводится на нет не только роль пленума ЦК, но и роль Политбюро, а Оргбюро просто исчезает. "Диктатура пролетариата" вырождается в "диктатуру секретариата" или, как говорил Радек, в истории человечества "сначала был матриархат, потом патриархат, а теперь секретариат".

Секретариат ЦК с его отделами заменяет собою не только Политбюро, но и пленум. Об этом у нас есть до­кументы и свидетельства из первых рук. Теперь все важ­нейшие вопросы внутренней и внешней политики СССР предрешает сначала "Секретариат т. Сталина", потом, для проформы, Секретариат ЦК под предводительством Сталина, а дальше их легализуют через Политбюро, иногда через его разные комиссии, как решения всего ЦК. Даже такие важнейшие, судьбоносные вопросы жизни или смерти советского государства, как подготовка СССР к войне, заключение пакта Молотова–Риббентропа, воен­ной и политической стратегии советского ведения войны, мобилизации сил и организации тыла, взаимоотношения и целей СССР внутри военной коалиции, объявления войны Японии и вооружения Красной армии Мао Цзэдуна, наконец, организации послевоенного мира и участия СССР в ООН, – никогда не обсуждались на пленумах ЦК.

Через неделю после начала войны, 30 июня 1941 года, Политбюро заставило Сталина (после "Великой чистки" тогда впервые Политбюро встало выше Сталина) явиться на объединенное заседание Политбюро, Президиума Вер­ховного Совета СССР и Совнаркома. На этом заседании был создан Государственный Комитет Обороны, как чрезвычайный орган высшей государственной, военной, чекистской и хозяйственной власти в стране. В его состав вошли: Сталин (председатель), Молотов (заместитель), Ворошилов (армия), Маленков (партия), Берия (полиция). В течение войны в его состав были введены Булганин, Вознесенский, Каганович, Микоян. А что же делает выс­шая власть партии и над Политбюро, и над Государствен­ным Комитетом Обороны – пленум ЦК? Хрущев от­ветил на этот вопрос так: "...была попытка созвать пле­нум ЦК в октябре 1941 года, когда члены ЦК были со­званы со всей страны в Москву. Они ждали два дня от­крытия пленума ЦК, но напрасно. Сталин не пожелал даже встретиться и поговорить с членами ЦК" (Н. С. Хрущев. Доклад на закрытом заседании XX съезда КПСС, стр. 16). Хрущев комментирует: "Этот факт показывает, насколько Сталин был деморализован в первые месяцы войны и с какими надменностью и пренебрежением он относился к членам ЦК" (там же).

В шестом томе "Отечественной войны", вышедшей после свержения Хрущева, делается попытка доказать, что ЦК, как выборная коллегия, сыграл высшую руково­дящую роль. Авторы пишут: "На протяжении всей войны высшим руководящим органом Коммунистической партии был ее ЦК, избранный XVIII съездом" (История Вели­кой Отечественной войны 1941-1945 гг., т. 6, стр. 364). Авторов совсем не смущает, что продолжение этой фра­зы как раз опровергает то, что утверждается в начале фразы. Вот продолжение: "В октябре 1941 года члены ЦК были вызваны на пленум. Однако пленум не состоял­ся, так как генеральный секретарь ЦК ВКП(б) Сталин не захотел его проводить, ссылаясь на занятость руко­водством армии (Хрущев говорит, что не явился, так как все еще пребывал в панике. – А.А.). Только в 1944 году собрался первый и единственный за всю войну пленум.

Но вопросы, непосредственно связанные с войной, и эко­номические задачи, стоящие перед страной, на нем не обсуждались" (там же, стр. 364). Между тем, по уставу должно было быть не менее одного пленарного заседания ЦК в четыре месяца. Повестка дня даже этого пленума показывает, каким никчемным политическим рудимен­том ему казался теперь ЦК. Это пишут те же самые со­ветские историки в другом томе: "Январский пленум ЦК (1944 г.) был единственный пленум с начала войны (и за всю войну!). И даже на нем не обсуждался ни один коренной вопрос хода войны, ни одна из крупнейших ее проблем" (История Великой Отечественной войны 1941-1945 гг., т. 4, стр. 9). Сталин демонстрировал свое аб­солютное пренебрежение к пленуму ЦК тем, что вклю­чил в его повестку дня такой "важный вопрос" во время войны, о котором в официальном коммюнике сказано сле­дующее: "Пленум признал правильным решение соот­ветствующих органов – заменить старый государствен­ный гимн "Интернационал" новым Государственным Гимном..." (КПСС в резолюциях, ч. II, 1953 г., стр. 1018). Даже роспуск Коминтерна в 1943 году произошел без ре­шения пленума ЦК.

Партийные историки, чтобы доказать, что все-таки не Сталин, а ЦК, как высший коллективный орган пар­тии, руководил войной, сочинили не очень логичную тео­рию: хотя членам ЦК и не разрешали собираться на сов­местные заседания, но они руководили войной индиви­дуально, от имени ЦК, как коллегии. Однако, – говорят они, – Сталин был виноват, если такая работа не была достаточно эффективной. "Работа партии в период войны была бы еще плодотворнее, если бы не культ личности Сталина. Хотя во время войны единоличные действия Сталина резко (!) ограничивались самостоятельными (?) решениями членов ЦК, возглавлявших отдельные участки государственной, политической, хозяйственной и военной работы, все же ленинские принципы коллективности пар­тийного, государственного руководства нарушались как и в предвоенные годы" (История Великой Отечественной войны.., т. 6, стр. 335). Заметим, что все это написано после свержения Хрущева. Таким образом, ЦК в лице своего Политбюро приобрел полновластие в первые два года войны, приблизительно до разгрома немцев под Сталинградом, но потом не только ЦК, но и Политбюро фактически перестают существовать.

Как я уже указывал, по заказу сталинской пропаган­ды герои-полководцы войны вынуждены были припи­сывать собственные военно-стратегические замыслы, оперативные разработки и их мастерское осуществление опять-таки лично Сталину. Да, Сталин выезжал на фронт (но ни один советский писатель или генерал не описал Сталина на линии фронта, он близко к фронту не подъез­жал. Да и сам штаб Сталина был скорее штабом НКВД, чем ставкой Верховного Главнокомандования).

Лучше всего характеризует работу и стиль "гениаль­ного генералиссимуса" генерал армии Еременко, который после Сталинграда командовал Калининским фронтом. Вот его свидетельство²⁰⁹ (²⁰⁹ "Огонек", № 8, 1952, стр. 3.):

"...Направляясь из Москвы на Западный и Калинин­ский фронты, Иосиф Виссарионович 4 августа 1943 года остановился в прифронтовом селе Хорошеве, Ржевского района, Калининской области. Сюда я и был вызван со своего командного пункта.

В 9 часов утра 5 августа 1943 года в двух километрах от села Хорошева меня встретил генерал из Ставки Вер­ховного Главнокомандующего.

В доме, что стоял во дворе, и находился товарищ Сталин. У входа меня встретил Лаврентий Павлович Берия.

– Вас приглашает Верховный Главнокомандующий, – приветливо сказал он мне, уступая дорогу.

До этого я несколько раз встречался с товарищем Сталиным, но все же как-то невольно заволновался.

Едва я перешагнул порог комнаты, как сразу же уви­дел товарища Сталина. Он ходил по комнате ровным, размеренным шагом, по-видимому, что-то обдумывая.

Я остановился, отдал рапорт:

– Товарищ Верховный Главнокомандующий, войска Калининского фронта ведут бои на прежних позициях и согласно вашему приказу готовятся к новым наступатель­ным операциям.

Товарищ Сталин остановился посередине комнаты, принял от меня рапорт, затем поздоровался со мной.

Он улыбнулся как-то просто и тепло, приветливо пожал мне руку. После этого Иосиф Виссарионович задал мне несколько вопросов:

– Как ведет себя противник?

– Какие есть новые данные о противнике?

– Нет ли у него чего нового?

– Как обстоит дело со снабжением и, в частности, как обстоит дело с питанием?

Во время доклада об операции я стоял у карты, а товарищ Сталин – у стола, на котором был телефонный аппарат. Иногда Иосиф Виссарионович делал несколько шагов по комнате и закуривал трубку.

Товарищ Сталин внимательно выслушал мой доклад о плане предстоящего наступления и сделал много указа­ний, конкретизировавших и уточнявших отдельные во­просы, связанные с подготовкой и проведением пред­стоящей операции.

Мой доклад уже близился к концу, когда в комнату вошел Лаврентий Павлович Берия. По выражению его лица мы поняли, что он сейчас сообщит важную и радост­ную новость. Лаврентий Павлович подошел к Иосифу Виссарионовичу и доложил:

– Нашими войсками взят Белгород.

– Очень хорошо, замечательно, – сказал товарищ Сталин.

Это была действительно радостная, долгожданная весть...

...Товарищ Берия вышел из комнаты. Иосиф Висса­рионович продолжал ходить и, видимо, что-то обдумы­вал. Я, не отрываясь, смотрел на великого полководца, чей гениальный стратегический замысел с успехом во­площался в жизнь.

Так прошло минуты три-четыре, затем Иосиф Висса­рионович спросил меня:

– Как думаете, товарищ Еременко, если в честь по­беды над Белгородом будет дан салют в Москве?..

Я не нашелся сразу, что ответить. Затем Иосиф Вис­сарионович взял телефонную трубку и попросил соеди­нить его с товарищем Молотовым.

– Вы знаете, что наши войска взяли Белгород? – спросил он у Вячеслава Михайловича.

– Сейчас мне доложили об этом из Генштаба, – ответил Молотов.

– Я решил, – сказал товарищ Сталин, – отметить взятие Белгорода салютом. Салют произвести в Москве. Поэтому отдайте все распоряжения, чтобы приготовили салют из ста пушек...

Товарищ Сталин положил трубку полевого телефона и молча ходил по комнате..."

Таков военный "гений" Сталина в изображении со­ветских полководцев. Сталинская пропаганда шла еще дальше. Лейб-биографы Сталина Поспелов, Митин, Алек­сандров и другие дали такую научно-популярную расшиф­ровку этого "гения"²¹⁰ (²¹⁰ И.В. Сталин. Краткая биография, стр. 231-232.):

"...Товарищ Сталин развил дальше передовую со­ветскую военную науку. Товарищ Сталин разработал положение о постоянно действующих факторах, решаю­щих судьбу войны, об активной обороне и законах контр­наступления, о взаимодействии родов войск и боевой тех­ники в современных условиях войны, о роли больших масс танков и авиации в современной войне, об артилле­рии, как самом могучем роде войск. На разных этапах войны сталинский гений находил правильные решения, полностью учитывающие особенности обстановки.

Сталинское военное искусство проявилось как в обо­роне, так и в наступлении. По указанию товарища Стали­на активная оборона советских войск сочеталась с подго­товкой контрнаступления. Наступление сочеталось с прочной обороной. Товарищ Сталин мастерски разработал и применил новую тактику маневрирования, тактику одно­временного прорыва фронта противника на нескольких участках, рассчитанную на то, чтобы не дать противнику собрать свои резервы в ударный кулак, тактику разно­временного прорыва фронта противника на нескольких участках, когда один прорыв идет вслед за другим, рас­считанную на то, чтобы заставить противника терять время и силы на перегруппировку своих войск, тактику прорыва флангов противника, захода в тыл, окружение и уничтожение крупных вражеских группировок войск. С гениальной проницательностью разгадывал товарищ Сталин планы врага и отражал их. В сражениях, в кото­рых товарищ Сталин руководил советскими войсками, воплощены выдающиеся образцы военного оперативного искусства".

Особенно велико было тщеславие Сталина именно в этой военной области после того, когда он уже успел стать и вождем государства, и "отцом народов", и "кори­феем всех наук". Он хотел и верил, что призван затмить военную славу Александра Македонского, Чингиз-хана, Наполеона, Суворова... Вот почему он пошел и на то, на что не шел даже Гитлер: после победы над Паулюсом в Сталинграде он производит себя в "маршалы" Совет­ского Союза (6 марта 1943 г.), а после победы над Герма­нией – в "генералиссимусы" (27 июня 1946 г.), хотя ни­когда не был на военной службе даже простым солдатом.

Я далек от мысли утверждать, что у Сталина произо­шло "головокружение от успехов" под влиянием собст­венной пропаганды. Для этого он оставался все еще реа­листом. Я утверждаю другое – Сталин сам поверил под влиянием гигантских побед Красной армии, руководимой настоящими полководцами, подгоняемой хорошо органи­зованной полицейской системой, широко поддерживаемой союзниками, что он уже переходит в следующий класс своей славы – в генералиссимуса народов и государств. Военному тщеславию соответствовали и завоевательные планы Сталина.

Что же касается роли западных союзников в победе над Германией, то Политбюро устами Ворошилова за­явило во всеуслышание²¹¹ ( ²¹¹ "Правда", 21. 12. 1949, № 355.):

"...И только после того, когда стало очевидным, что сокрушающие удары Советской армии неотвратимо смер­тельны, и Советский Союз самостоятельно, один покон­чит с нацистской Германией и ее сателлитами, гг. Черчил­ли и маршаллы были вынуждены поторопиться с откры­тием второго фронта с опозданием... на два года".

Это было мнение не одного Ворошилова.

В связи с 70-летием Сталина 21 декабря 1949 года газета "Правда" вышла со статьями всех членов и кан­дидатов Политбюро, посвященных Сталину. Все эти ста­тьи были составлены по одному шаблону и не содержали ни одной детали из жизни и деятельности Сталина как государственного деятеля и человека. Члены Политбюро, как бы стараясь перекричать друг друга, утверждали всем уже набившие оскомину истины: "они – ничто, Сталин – все!" Но в них была с пропагандистской точки зрения одна новая нотка: члены Политбюро намекали на приоритет Сталина перед Лениным в октябрьском перевороте и гражданской войне, а Л. Каганович, как уже указывалось, даже прямо писал²¹² (²¹² Там же.): "Сталин спас, вместе с Лениным, советскую власть в гражданской войне", не Ленин вместе со Сталиным, а Сталин вместе с Лениным!

Сейчас в своей критике Сталина сталинцы особенно подчеркивают, что "культ Сталина" принял наиболее "уродливые формы" в последние годы его жизни. Ста­линцы доказывают, что Сталин одного себя считал без­грешным, поддерживал и даже сам создавал свой культ, умаляя роль Ленина ²¹³ (²¹³ "Правда", 28. 3. 1956; "Партийная жизнь", № 5, 1956; "Вопросы истории", № 3, 1956; "Коммунист", № 5, 1956, а также доклад Хрущева на закрытом заседании XX съезда.).

Сегодня уже не интересно, кто и что говорил о Сталине в "первые годы", но интересно сравнить, кто и как "умалял роль Ленина" и доводил "культ Сталина" "до уродливых форм" именно в последние годы его жизни. Приведем маленькие выдержки из "социалистичес­кого соревнования" членов Политбюро по поднятию культа Сталина на "новую, более высокую ступень", вы­ражаясь словами Хрущева. Это соревнование происходи­ло 21 декабря 1949 года. Вот его результаты²¹⁴ (²¹⁴ "Правда", 21.12.1949, № 355.):

Хрущев: "Самые глубокие чувства любви и предан­ности миллионы людей обращают к Сталину, который вместе с Лениным создал великую партию большевиков, наше социалистическое государство, обогатил марксист­ско-ленинскую теорию и поднял ее на новую, более вы­сокую ступень. Вот почему все народы нашей страны с необыкновенной теплотой и сыновней любовью называ­ют великого Сталина своим родным отцом, великим вож­дем и гениальным учителем... Товарищ Сталин, как за­ботливый садовник, растит и воспитывает эти кадры".

Каганович: "Слава гениальному полководцу, вождю народов – товарищу Сталину".

Маленков: "Сталин вместе с Лениным руководил социалистической революцией. Вместе с великим Лени­ным товарищ Сталин создал первое в мире социалисти­ческое государство".

Молотов: "...Так безгранично доверие трудящихся нашей страны к мудрому сталинскому руководству, так сильна их вера в гений Сталина, так велика любовь со­ветского народа и трудящихся всего мира к товарищу Сталину".

Ворошилов: "Сталин – величайший человек нашей планеты, мудрый вождь, учитель и гениальный полко­водец... Слава мудрому, гениальному вождю и учителю трудящегося и прогрессивного человечества".

Микоян: "Товарищ Сталин – великий продолжатель дела Ленина.

Товарищ Сталин – это Ленин сегодня.

Товарищ Сталин – это гений социализма.

Товарищ Сталин – великий зодчий коммунизма".

Булганин: "Имя товарища Сталина самое дорогое и близкое для трудящегося человечества.

Сталин – это символ всего прогрессивного и пере­дового.

Сталин – гениальный продолжатель бессмертного дела Ленина.

Сталин – создатель советских вооруженных сил, великий полководец современности.

Сталин – создатель передовой советской военной науки.

Сталин – знамя, гордость и надежда всего прогрес­сивного человечества".

Читатель легко подведет итоги "соревнования": пер­вое место занял Хрущев, второе – Булганин, третье -Микоян. В том же порядке они занимают эти места и в сегодняшнем "антисталинском соревновании".

Однако претензии Сталина были куда шире, чем то, что приписывали ему ученики. Маркса считали эконо­мистом. Энгельса скорее социологом, а Ленина просто политиком-практиком. Сталин разрешил объявить себя "корифеем всех наук", и не только гуманитарных наук. Вот что говорит на этот счет бывший личный секретарь Сталина – А. Н. Поскребышев²¹⁵ (²¹⁵ "Правда", 21. 12. 1949, № 355.):

"...Но товарищ Сталин должен быть отмечен и как ученый-новатор в специальных отраслях науки.

Здесь уместно будет привести один пример.

Среди старых специалистов сельского хозяйства счи­талось твердо установленным, что, например, цитрусо­вые культуры не могут найти широкого распространения в районе Черноморского побережья СССР, ввиду того, что они, эти культуры, не выдерживают заморозков и что имеющиеся в этом районе незначительные цитрусо­вые насаждения следует рассматривать как опытно-пока­зательные.

И в этой узко-специальной области науки товарищ Сталин показал себя ученым-новатором, ломающим предрассудки, традиции и "незыблемые" шаблонные нор­мы старых специалистов.

Товарищ Сталин, занимаясь в течение многих лет разведением и изучением цитрусовых культур в районе Черноморского побережья, доказывал на практике, что можно вывести морозоустойчивые сорта цитрусовых, приспособленные к климатическим условиям Черноморс­кого побережья, и что цитрусовые культуры могут и должны найти широкое распространение не только в юж­ных районах Черноморского побережья, но и в районе Сочи и севернее.

Благодаря инициативе и настойчивости товарища Сталина, цитрусовые культуры получили широкое раз­витие, и сбор цитрусовых плодов на Черноморском по­бережье исчисляется в настоящее время сотнями миллио­нов штук.

Но возможности разведения цитрусовых культур не исчерпываются районом Черноморского побережья Кав­каза. По инициативе товарища Сталина уже начата рабо­та по разведению цитрусовых культур в районах Крыма и Средней Азии. Нет сомнения, что и в этих районах цитрусовые культуры получат в ближайшие годы самое широкое распространение.

Можно привести и другие примеры новаторской дея­тельности товарища Сталина в области сельского хозяй­ства. Известна, например, решающая роль товарища Ста­лина в деле насаждения эвкалиптовых культур в Под­московье и в распространении культуры ветвистой пше­ницы.

На этих примерах ярко вырисовывается облик това­рища Сталина как ученого-новатора, прокладывающего новые пути передовой советской науки".

Вместе с тем, этот человек, которого враги считают тираном и палачом, – по мнению Поскребышева, величайший гуманист, только и живущий заботами о лю­дях²¹⁶ (²¹⁶ Там же.):

"...Разумеется, нет возможности даже приблизитель­но перечислить факты, свидетельствующие о вниматель­ном и заботливом отношении товарища Сталина к лю­дям. Но очень показательно огромное разнообразие во­просов, по которым обращаются к товарищу Сталину за советами и помощью.

Авторы киносценариев просят товарища Сталина дать заключение об их работе. Он внимательно знакомит­ся с киносценариями и делает свои замечания. Вот обра­щаются к товарищу Сталину старые его товарищи по совместной революционной работе на Кавказе. Им оказы­вается необходимая помощь. Автор большого труда по военной истории присылает на отзыв товарищу Сталину свой труд. Тщательно изучив работу, товарищ Сталин сообщает автору свои замечания и дает развернутую критику его ошибок.

Поступает письмо из Туруханского района. Пишет человек, с которым товарищ Сталин познакомился в туруханской ссылке. Товарищ Сталин немедленно откли­кается на это письмо и одновременно оказывает денеж­ную помощь из своего депутатского жалованья.

Общеизвестна любовь товарища Сталина к детям. Вот один характерный штрих. Находясь после войны в отпуску, товарищ Сталин, проезжая мимо санатория "Кавказская Ривьера", встречает группу детей, останавли­вается, долго и ласково беседует с ними, ведет к ларьку, угощает конфетами..."

Сталин – универсал и сверхчеловек, он поистине большевистский "супермен", без которого сами больше­вики не мыслили бы "действительного размаха" своего существования. Вот весьма характерное утверждение Молотова об этом ²¹⁷ (²¹⁷ Там же.):

"...Нельзя забывать, что ни в каком самом полном собрании сочинений не может найти достаточное отраже­ние тот огромный труд, который товарищ Сталин по­вседневно вкладывает в постановку новых проблем и в разработку новых грандиозных планов, в формулировку важнейших указаний партии и правительства, включая и основные дипломатические документы и т. п.; без него нельзя представить действительный размах и идейное значение сталинского руководства".

Но более того. Сталин не просто универсал и сверх­человек. Он чудодейственная сверхсила, сказочный вол­шебник, даже полубог, одна мысль о котором превращает пессимистов в оптимистов, усталых в бодрых, колеблю­щихся в "правоверных" ... Вот прочитайте, пожалуйста, авторитетное свидетельство советского писателя и члена редакционной коллегии "Литературной газеты" Георгия Гулиа на странице газеты "Правда" ²¹⁸ (²¹⁸ "Правда", 17. 2. 1950, № 48.):

"...Если ты, встретив трудности в борьбе или работе, вдруг усомнился в своих силах, – подумай о нем, о Ста­лине, и ты обретешь нужную уверенность. Если ты по­чувствовал усталость в час, когда ее не должно быть, – подумай о нем, о Сталине, – и усталость уйдет от тебя. Если ты замыслил нечто большое, нужное народу дело, – подумай о нем, о Сталине, – и работа пойдет споро. Если ты ищешь верное решение, – подумай о нем, о Сталине, – и найдешь это решение... Сказал Сталин – значит так думает народ. Сказал народ – значит так подумал Сталин..."

Это было мнение не одного Георгия Гулиа. Другой советский писатель уже высокого калибра и по таланту и по беспринципности – Шолохов – распространил "свя­тость" Сталина и на его мать. 20 декабря 1949 года он писал²¹⁹ (²¹⁹ "Правда", 20. 12. 1949, № 354).

"21 декабря мы обратим наши взоры к Кремлю, – но в этот день не забудем и про другое: мысленно пере­несемся в окрестности Тбилиси, поднимемся на гору Дави­да и с благоговейной скорбью и горячей благодарностью в сердцах склоним в молчании головы над святым для нас прахом маленькой, скромной грузинской женщины, 70 лет тому назад подарившей миру того, кто стал вели­чайшим мужем человечества, нашим вождем и отцом".

Таков был Сталин до XX съезда партии. На XX съезде вчерашние верные ученики и соратники объявили его деспотом, преступником, фальсификатором и манья­ком. Когда с лица Сталина, руками его бывших верно­подданных, была снята казенная маска величия, весь мир увидел, что на троне в Кремле тридцать лет сидел самый обыкновенный преступник в форме "генералиссимуса", с репутацией "корифея" и с бездонным резервуаром уголов­ных возможностей.

Только через три года после смерти Сталина "коллек­тивное руководство" рассказало в "закрытом докладе" Хрущева на XX съезде партии, в чем выразились военный "гений" и "сталинское военно-оперативное искусство". Прежде всего, как сообщает Хрущев, Сталин настолько уверовал в Гитлера, что не хотел допустить и мысли, что Гитлер может объявить ему войну. Хрущев говорит, что в своих телеграммах в апреле 1941 года и через анг­лийского посла в Москве Криппса английский премьер-министр Черчилль неоднократно предупреждал Сталина, что немцы готовят наступление на СССР. 6 и 22 мая 1941 года советский военный атташе в Берлине и его за­меститель писали, что Гитлер готовит наступление в мае или в июне. Более того. Накануне немецкого наступления, – рассказывает Хрущев, – один немец перешел совет­скую границу и заявил, что "немецкая армия получила приказ начать военные действия против СССР в ночь на 22 июня, в 3 часа ночи". "Несмотря на эти исключитель­но серьезные предупреждения, – говорит Хрущев, – необходимые шаги не были предприняты для соответ­ствующей подготовки нашей страны к обороне и для предотвращения неожиданного нападения на нее"²²⁰ ( ²²⁰ Н.С. Хрущев. Доклад на закрытом заседании XX съезда КПСС, стр. 33.). Но и этого мало. Хрущев, который в то время был секрета­рем ЦК партии Украины, свидетельствует, что даже пос­ле начала немецкого наступления Сталин не разрешил открывать ответный огонь. Вот слова Хрущева ²²¹ (²²¹ Там же, стр. 34-35.):

"Когда фашистские армии действительно вторглись на советскую территорию и военные действия начались, Москва отдала приказ не открывать ответного огня. Почему? Потому, что Сталин, несмотря на очевидные факты, думал, что война еще не началась... Результат был таков, что уже в первые же часы и дни войны враг уничтожил в наших пограничных областях большую часть наших военно-воздушных сил, артиллерии и другого воен­ного снаряжения; он ликвидировал значительное коли­чество наших воинских кадров и дезорганизовал наше военное руководство. В результате всего этого мы не смогли предотвратить продвижение противника в глубь страны".

Измена его вчерашнего друга Гитлера настолько изу­мила Сталина, перспектива погибнуть в результате пора­жения СССР настолько запугала его, затаенный страх, свойственный всем тиранам, настолько оказался глубо­ким, что Сталин просто потерял и голову и самообла­дание. Вот свидетельство Хрущева ²²² (²²² Там же, стр. 35-36.):

"Было бы неправильным забывать, что после первых серьезных неудач и поражений на фронте Сталин думал, что наступил конец. В одной из своих речей, произнесен­ных в те дни, он сказал: "Все, что создал Ленин, мы потеряли навсегда". После этого, в течение долгого вре­мени Сталин фактически не руководил военными действи­ями, прекратив делать что-либо вообще. Он вернулся к активному руководству только после того, как несколько членов Политбюро посетили его и сказали, что необхо­димо немедленно предпринять определенные шаги, чтобы улучшить положение на фронте" (весь курсив в цитате мой. – А.А.).

Но что же это было за "активное руководство", как оно выглядело, когда Сталин пришел в себя или, по Хрущеву, когда у него вызвали чувство ответственности "несколько членов Политбюро"? Может быть, тогда-то и открылся внезапно в Сталине "военный гений"? В чем выразились так широко рекламированные храбрость и мудрость Сталина в военных делах? Характеристика дана Хрущевым Сталину и в этой области убийственная ²²³ (²²³ Там же, стр. 35.):

"Даже после начала войны нервность и истеричность, проявленные Сталиным, вмешательство в руководство военными действиями причинили нашей армии серьезный ущерб. Сталин был далек от понимания развивавшихся на фронте действительных событий. И это понятно, если учесть, что в течение всей Отечественной войны он ни разу не посетил ни одного участка фронта, ни один освобожденный город, за исключением краткой поездки по Можайскому шоссе, когда на фронте создалось устой­чивое положение... Одновременно Сталин вмешивался в проведение операций и издавал приказы, которые не учи­тывали действительного положения на данном участке фронта и которые не могли привести ни к чему иному, как к огромным людским потерям".

Хрущев приводит пример, как и почему удалось зна­менитое немецкое окружение у Харькова в 1942 году. Сталин предложил окружить Харьков, сосредоточив там большие силы советской армии, но командование Юго-западного фронта (маршалы Тимошенко и Баграмян, член Военного Совета – сам Хрущев) попросили Сталина отменить неправильный приказ по этой операции, так как окруженными окажутся не немцы, а сами советские войска. Хрущев говорит, что Сталин даже не захотел, "находясь в нескольких шагах от телефона", поднять трубку, а ответил через Маленкова, что надо операцию по окружению Харькова провести так, как он ранее при­казал. Хрущев продолжает²²⁴ ( ²²⁴ Там же, стр. 37.):

"И что же произошло в результате этого? Чего мы и ожидали. Немцы окружили скопления наших войск и в результате мы потеряли сотни тысяч (курсив мой. – А.А.) наших солдат. Вот пример военного "гения" Ста­лина; вот чего он нам стоил".

Этот военный "гений", которого так возносили ранее и партийная пропаганда и сами Хрущевы, оказывается, не умел даже читать карты Генерального штаба. Неве­роятно, но факт. Хрущев свидетельствует²²⁵ (²²⁵ Там же, стр. 37.):

"Следует заметить, что Сталин разрабатывал опера­ции на глобусе. (Оживление в зале.) Да, товарищи, он обычно брал глобус и прослеживал на нем линию фрон­та".

Таков был на деле прославленный военный "гений" Сталина. Вся трагикомедия заключалась в том, что на­стоящие полководцы Советской армии свои же собствен­ные успехи, удачные планы и триумфы приписывали Ста­лину, а все поражения и провалы Сталина брали на себя. Даже в этих случаях неблагодарный Сталин поступал по-сталински. Вот слова Хрущева ²²⁶ (²²⁶ Там же, стр. 38.):

"Тем более постыден тот факт, что после нашей великой победы над врагом, которая стоила нам так мно­го жертв, Сталин начал снижать многих командиров, спо­собствовавших победе над врагом, так как он исключал всякую возможность того, что заслуги на фронте могли бы быть приписаны кому-либо другому, кроме как ему самому".

Хрущев от имени "коллективного руководства" страшно возмущается, что в кинокартинах, театрах, живописи, литературе и "научных" исторических трудах люди без­ответственно создавали "культ военного гения Сталина". И это верно, как мы это видели выше, но надо только добавить: создавали по приказу тех же Хрущевых!

Часть третья

ПАДЕНИЕ СТАЛИНА

I. ПОДГОТОВКА НОВОЙ ЧИСТКИ И ЗАГАДКА СМЕРТИ СТАЛИНА

Подготовка к послевоенной чистке началась по испы­танному в тридцатых годах методу – с идеологической войны. Начало этой войне положили два постановления ЦК ВКП(б): 1) "О журналах "Звезда" и "Ленинград" от 14 августа 1946 года; 2) "О репертуаре драматических театров и мерах по его улучшению" от 26 августа 1946 года. Своему тогдашнему первому помощнику по партии – Жданову – Сталин предназначает роль главного ее организатора. Развернулась кампания по разоблачению "низкопоклонников", "космополитов", "перерожденцев" в литературе, искусстве, философии и истории. Основной дух всей кампании – удар по "западникам". Основной лозунг – возрождение необольшевистского "славяно­фильства" об "исключительности" и "приоритете" рус­ских во всех науках. Но кампания вовсе не задумана во имя русскости и только для идеологического фронта. Вернее будет сказать, что она задумана не столько из-за мнимых "космополитов", сколько для создания общей психологической атмосферы в стране для большой чистки на верхах партии, армии и государства. Но пока чистка успела выйти из идеологической сферы, умер Жданов (1948 г.). Это самым серьезным образом расстроило пла­ны Сталина, но не приостановило их. Кончается лишь первый, ждановский этап. Начинается второй этап (1949-1952 гг.), на котором Сталин роль Жданова в идеологии, по всей вероятности, предназначал Суслову (выступление Суслова в газете "Правда" в декабре 1952 года против Вознесенского, Федосеева и, косвенно, против Шепилова). На этом втором этапе раздвигаются и рамки идеологиче­ской чистки (в языковедении – поход против учеников акад. Марра, в физиологии – поход против учеников акад. Павлова, в политэкономии – поход против друзей Вознесенского, в агрономии – поход против врагов Лы­сенко). Тут Сталин открывает и первые карты – чистка переходит туда, куда она метит с самого начала: в обла­сти партийной, военной и административной жизни. Про­исходят снятия, переброски и аресты руководящих деяте­лей партии и армии. Укажем на наиболее яркие факты.

1. Арестовывается ленинградское партийное руковод­ство, включая и члена Политбюро Вознесенского (кроме него, Кузнецов, Родионов и др.).

2. Сменяется московское партийное руководство (По­пов и др.).

3. Снимают с ведущих постов известных военачаль­ников второй мировой войны во главе с уже опальным к тому времени маршалом Жуковым: командующего воен­но-морскими силами адмирала Юмашева (назначается вице-адмирал Кузнецов); командующего военно-воздуш­ными силами маршала авиации Новикова, потом марша­ла авиации Вершинина (назначается Жигарев); командую­щего бронетанковыми войсками маршала Богданова (на­значается генерал-лейтенант Радзиевский); командующего артиллерией маршала Воронова (назначается маршал Неделин); начальника Главного политического управления генерала Шикина (назначается Желтов).

4. С начала 1949 года все члены Политбюро снимают­ся с самостоятельных министерских постов: Молотов (за меняется Вышинским), Булганин (заменяется Василевским), Каганович, Микоян, Косыгин заменяются второ­степенными чиновниками. Берия освобожден от прямого руководства над НКВД еще в 1945 году. Ворошилов не занимал самостоятельного поста уже с 1940 года, заме­ненный тогда Тимошенко. Хрущев и Маленков были чле­нами Секретариата ЦК, Андреев был выведен из Секрета­риата ЦК еще в 1947 году и формально считался председа­телем Комиссии партийного контроля при ЦК. Но все они, кроме Хрущева, числились в почетном "институте заместителей" Сталина по Совету министров СССР, то есть были "министрами без портфелей".

В свете фактов, которые стали известны после смер­ти Сталина и расстрела Берия, уже не может быть ника­кого сомнения, что этот начавшийся второй этап подго­товки к чистке был полон самой напряженной драмати­ческой борьбой в верхах Центрального Комитета. Напря­жение объяснялось тем, что ученики Сталина, наконец, разгадали замыслы своего учителя: подготовку уничтоже­ния членов Политбюро и генералитета армии. В этой борь­бе Сталин уже не опирался на партаппарат и мало верил ему. Даже пленуму ЦК он не доверял. Так, с февраля 1947 года до середины 1952 года, то есть пять лет, не созывал­ся пленум ЦК, тогда как по уставу он должен созывать­ся не реже одного раза в четыре месяца. Нечего уже го­ворить о съезде. Сталин опирался лишь на свой секре­тариат в партии и на НКВД в стране. Физическая чистка на верхах партии началась с вышеуказанного "Ленинград­ского дела". Для нее Сталин нашел и нужного человека. На место не оправдавшего ожидания Меркулова был на­значен министром госбезопасности Абакумов. Из его биографии мало что известно, но как "инквизитор-массо­вик" во время войны он приводил в изумление даже Ста­лина. Он был тогда шефом знаменитого "Смерша" ("Смерть шпионам"). Вот этот самый Абакумов должен был теперь играть роль второго Ежова. Первое задание Сталина он выполнил блестяще. Об этом довольно ясно говорит характеристика, данная ему "коллективным руко­водством" во время суда над ним в декабре 1954 года. В характеристике еще нет ссылок на Сталина, все дело в ней сводится к Берия (потом в секретном докладе Хру­щев назвал и главного инициатора – Сталина). Харак­теристика такова²²⁷(²²⁷ "Правда", 24. 12. 1954, № 358.):

"Подсудимый Абакумов, будучи выдвинут Берия на пост министра госбезопасности, являлся прямым соучаст­ником преступной заговорщической группы, выполнял вражеские задания Берия, направленные против Комму­нистической партии и Советского правительства... Абакумов стал на путь авантюр и политических провокаций. Абакумов фабриковал дела отдельных работников пар­тийного, советского аппарата и представителей советской интеллигенции, затем арестовывал этих лиц и, применяя запрещенные советским законом преступные методы следствия... добивался от арестованных вымышленных показаний с признанием вины... Таким путем Абакумов сфальсифицировал так называемое "Ленинградское дело", по которому был необоснованно арестован ряд партий­ных и советских работников, обвиненных в тягчайших государственных преступлениях".

Дело, конечно, не в методах, которые применялись Абакумовым. Они применялись до него, после него и бу­дут применяться, пока существует чекистская система. Дело в том, что Абакумов точь-в-точь по рецептам трид­цатых годов и по самой логике Сталина должен был го­товить и новое дело – "Московское дело", куда на этот раз имел шансы попасть любой из членов Политбюро. "Ленинградское дело" было репетицией к московской драме. Репетиция удалась, но драма сорвалась. В конце 1950 или в начале 1951 года Политбюро одержало над Сталиным первую и серьезную победу; человек, руками которого Сталин создал "Ленинградское дело" и расстре­лял члена Политбюро Вознесенского и его друзей, Абаку­мов, снимается с должности шефа МГБ. Начальником МГБ назначается ученик Маленкова – Игнатьев, бывший до этого на партийной работе в Башкирии и в Средней Азии. Вторая, еще более значительная победа – назначе­ние, наконец, летом 1952 года XIX съезда партии, которого Сталин ни в коем случае не хотел проводить до но­вой чистки. Объявление о съезде принесло и необычную сенсацию – политический отчет ЦК делает не генеральный секретарь ЦК Сталин, а Маленков. Был ли это до­бровольный отказ Сталина от "директивного, истори­ческого доклада" в пользу своего лучшего ученика – "на­следника"? В этом следует сомневаться, тем более, когда мы теперь знаем, что произошло на первом пленуме но­вого ЦК после XIX съезда партии. Кроме создания нового, расширенного, Президиума ЦК и Секретариата, Ста­лин ввел и "новшество" – из состава Президиума ЦК было выделено, вопреки уставу, узкое бюро, о существо­вании которого мы узнали из постановления ЦК от 6 марта 1953 года, но состав которого остается тайной до сих пор. Кто из "старой гвардии" туда входил? Во вся­ком случае, не все и даже не большинство. "Бюро Пре­зидиума ЦК" ("Политбюро в Политбюро") было заду­мано именно против этой "старой гвардии". На том же пленуме, как рассказывает Хрущев, Сталин выступил открыто против членов Политбюро – Молотова и Ми­кояна – и, может быть, не против них одних.

Однако историческое значение пленума состояло в том, что произошло событие, вероятность которого лю­дям вне Кремля казалась абсолютно исключенной; Ста­лин был снят с поста генерального секретаря ЦК партии, а сама эта должность ликвидирована. В известном нам варианте секретного доклада Хрущева об этом ничего не говорится. Но зато в биографии Сталина, напечатан­ной в советском "Энциклопедическом словаре" за 1955 год, об этом сказано прямо и недвусмысленно. Там го­ворится²²⁸ ( ²²⁸ Энциклопедический словарь, изд. БСЭ, т. III. Москва, 1955, стр. 310.):

"После XI съезда партии 3 апреля 1922 г. пленум ЦК, по предложению В. И. Ленина, избрал Сталина генераль­ным секретарем ЦК партии; на этом посту Сталин ра­ботал до октября 1952 года, а затем до конца своей жиз­ни являлся секретарем ЦК" (курсив мой. – А.А.).

Последняя часть этой цитаты лишь подчеркивает пер­вое утверждение, что "генеральным секретарем" ЦК Ста­лин работал лишь "до октября 1952 года" (то есть до первого пленума ЦК после XIX съезда), "а затем до кон­ца своей жизни" являлся только "секретарем ЦК". Да, в списке членов и Президиума и Секретариата имя Ста­лина стояло на первом месте (вне алфавита), но, в от­личие от принятой практики предыдущих лет, уже не указывалось, что он избран генеральным секретарем. Оставил ли Сталин этот пост добровольно? Одно уже та­кое предположение свидетельствовало бы о полном незна­нии психики диктатора. Нет, Сталин его добровольно не оставил. Аппарат власти, созданный Сталиным, перерос его самого. Контроль Сталина над этим аппаратом ухо­дил из его рук в той же мере, в какой аппарат начал, если не контролировать, то саботировать сумасбродные дейст­вия бывшего учителя. Сталин игнорировал и закон взаи­мозависимости своей системы: своей карьерой члены Политбюро были обязаны Сталину, но и Сталин стал диктатором лишь по воле и поддержке этих же членов. В тот момент, когда Сталин пришел к убеждению, что надо, наконец, освободиться от этих "мавров", обозна­чилась роковая развязка. "Мы тебя родили, мы тебя и убьем", – могли сказать "ученики и соратники".

Теперь борьба между Сталиным и сталинцами всту­пает в третий, последний и самый драматический этап. Сталин арестовывает кремлевских лейб-врачей Полит­бюро.

"Дело врачей" вовсе не было делом самих арестован­ных. Оно было, как и "Ленинградское дело", делом пар­тийной олигархии Президиума ЦК и генералитета Со­ветской армии. Его внешнее антисемитское острие служи­ло одновременно и для целей отдушины (по адресу от­сталой части народа, партии и армии) и для целей маски­ровки (по адресу олигархии и генералитета). Однако быв­шие соратники Сталина не могли не знать (хотя бы по опыту тридцатых годов), куда метит диктатор: ведь аре­стованы были не просто врачи, а, по свидетельству Хру­щева, долголетние лейб-врачи членов Политбюро и мар­шалов Советского Союза, причем арестованы без ве­дома Политбюро. Более того, члены Политбюро не имели права личного контакта с их бывшими врачами, а должны были, по свидетельству того же Хрущева, огра­ничиться ознакомлением с письменными признаниями арестованных и именно теми признаниями, которые Ста­лин считал нужным показать им. Но как раз опыт трид­цатых годов доказывал, во-первых, что ни один из членов ЦК и маршалов армии не арестовывался без того, что­бы этому не предшествовали аресты их личных сотрудни­ков, во-вторых, показания этих арестованных предъявля­лись членам Политбюро лишь после их собственных аре­стов (Косиор, Рудзутак, Эйхе, Чубарь, Постышев). Эти чле­ны и кандидаты Политбюро, санкционируя аресты сво­их сотрудников, чтобы отвести всякие подозрения в отношении самих себя, и не догадывались, что они тем самым санкционируют свои собственные аресты в бу­дущем.

Сталин допустил роковую для себя ошибку, когда решил повторить этот трафарет тридцатых годов; теперь около Сталина сидели не политически наивные люди тех лет, а утонченные мастера чисток, выученные самим же Сталиным. Эти мастера, вопреки всем заверениям Хру­щева, не были в тридцатых годах простыми зрителями того, что делали Сталин, Ежов и Берия, а были активны­ми соучастниками и организаторами "Великой чистки". Они настолько основательно овладели "техникой Стали­на", что вполне успешно конкурировали с "главным ма­стером". Может быть, другая ошибка Сталина заключа­лась в том, что, не подумав о будущем, он выдал в свое время весь секрет своего феноменального мастерства в руки этих неблагодарных учеников, столь виртуозно овла­девших им теперь. Правда, Сталин принял меры, чтобы собрать вокруг себя непосвященных и, прикрываясь ими, повторить ежовщину (расширение Президиума ЦК после XIX съезда). Но как раз эти меры еще больше заставили бывших "учеников" насторожиться. Хрущев так и заявил в своем докладе на закрытом заседании XX съезда, что Сталин собрал в Президиум ЦК "малоопытных" людей, чтобы легче разделаться со "старой гвардией".

Уже то, что Сталин сообщил внешнему миру о "де­ле врачей" (большего он не сообщал, по Хрущеву, и чле­нам Президиума ЦК), должно было показать и для "не­опытных" направление главного удара. В официальном сообщении по "делу врачей" Кремля от 13 января 1953 года говорилось, что эти "врачи ставили своей целью, путем вредительского лечения, сократить жизнь активных деятелей СССР" и что: 1) они убили Жданова и Щерба­кова (членов Политбюро); 2) хотели убить маршалов Василевского, Говорова, генерала армии Штеменко, ад­мирала Левченко и др. Причем в одной группе врачей оказались "замешанными" сразу две разведки – амери­канская – через благотворительную еврейскую организа­цию "Джойнт" (врачи Вовси, М. Коган, Б. Клин, А. Фельд­ман, Я. Этингер, А. Гринштейн, Г. Майоров) – и анг­лийская, которая "завербовала", главным образом, рус­ских (врачи Виноградов, Егоров). Сталину показалось неудобным записывать в "сионисты" чисто русских лю­дей, почему и пришлось выделить их в отдельную раз­ведку. Но, спрашивается, почему же врачи хотели умерщ­влять только маршалов Василевского и Говорова, а не Жукова, Ворошилова и Булганина? Почему они умертви­ли Щербакова и Жданова, а не замышляли совершить то же над Хрущевым, Молотовым, Микояном, Каганови­чем и даже над Маленковым? Хрущевские разоблачения дали нам ответ на эти вопросы, но сами Хрущевы этот ответ знали еще до смерти Сталина. "Если бы Сталин еще жил, то Молотов, Микоян не выступали бы на этом съез­де", – говорил Хрущев. И это несомненная истина, хотя и неполная.

Сталин метил не только против этих двух, но и про­тив всей олигархии и против той части генералитета, которая была связана с Жуковым. В свете последовавших событий после смерти Сталина ясен и смысл политиче­ской квалификации предстоявшей чистки. Уже в передо­вой статье "Правды" того же 13 января (№ 13), авторов которой, несомненно, был сам Сталин, говорилось, что из факта строительства в СССР "социализма" и успехов после войны: "...некоторые люди делают вывод, что теперь уже снята опасность вредительства, шпионажа... Но так думать и рассуждать могут только правые оппортунисты, люди, стоящие на антимарксистской точке зрения затуха­ния классовой борьбы. Они не понимают или не могут понять, что наши успехи ведут не к затуханию, а к обострению борьбы, что чем усиленнее будет наше продви­жение вперед, тем острее будет борьба врагов народа".

Кто же такие эти безымянные "правые оппортуни­сты", которые завтра, по сталинской логике, могут быть объявлены "врагами народа"? С какими "правыми" Ста­лин полемизирует? После того, что Хрущев рассказал XX съезду об "ошибочной теории классовой борьбы Ста­лина" даже в 1937 году (на февральско-мартовском плену­ме ЦК) и что пишут по этому поводу сейчас сами сталин­цы против Сталина, ясно, что под "правыми" Сталин имел в виду именно Хрущевых и Молотовых. В передо­вой были и более конкретные намеки как на масштаб чистки, так и на ее первоочередные жертвы. В ней ука­зывалось ²²⁹ (²²⁹ "Правда", 13. 1. 1953, № 13.):

1. Некоторые наши советские органы и их руководи­тели потеряли бдительность, заразились ротозейством.

2. Органы госбезопасности не вскрыли вовремя вре­дительской, террористической организации среди врачей.

3. История уже знает примеры, когда под маской врачей действовали подлинные убийцы и изменники Роди­ны, вроде врачей Левина, Плетнева, которые по заданию врагов СССР умертвили великого русского писателя Мак­сима Горького, выдающихся деятелей советского госу­дарства Куйбышева и Менжинского.

Статья заканчивается грозным и многозначительным предупреждением по адресу "иностранных хозяев" врачей и их "вдохновителей" внутри страны:

"Советский народ с гневом возмущения клеймит преступную банду убийц и их иностранных хозяев. Пре­зренных наймитов, продавшихся за доллары и стерлин­ги, он раздавит как омерзительную гадину. Что же ка­сается вдохновителей этих наймитов – убийц, то они мо­гут быть уверены, что возмездие не забудет о них и най­дет дорогу к ним, чтобы сказать им свое веское слово".

Это самый совершенный язык ежовщины, во время которой Сталин "нашел дорогу" к "вдохновителям" Ле­вина и Плетнева, когда более 70% членов ЦК 1934-1938 годов были расстреляны после расстрела тех врачей! Хру­щевы и Булганины, Молотовы и Кагановичи знали и этот язык и свою обреченность, если Сталин останется у вла­сти. Об этом Хрущев прямо говорит в своем докладе от 25 февраля. Вот соответствующее место²³⁰ (²³⁰ Н.С. Хрущев. Доклад на закрытом заседании XX съез­да КПСС, стр. 54.):

"Вспомним о первом пленуме Центрального Комите­та после XIX съезда партии, когда в своем выступлении Сталин, охарактеризовав Вячеслава Михайловича Моло-това и Анастаса Ивановича Микояна, высказал мысль, что эти два старые работника нашей партии повинны в каких-то совершенно недоказанных поступках. Не исклю­чена возможность, что если бы Сталин оставался у руля еще несколько месяцев, товарищи Молотов и Микоян, вероятно, не могли бы выступить с речами на сегодняш­нем съезде. Сталин, очевидно, намеревался покончить со всеми старыми членами Политбюро. Он часто говорил, что члены Политбюро должны быть заменены новыми людьми. Его предложение после XIX съезда об избрании 25 человек в Президиум Центрального Комитета было направлено на то, чтобы устранить всех старых членов из Политбюро и ввести в него людей, обладающих мень­шим опытом, которые бы всячески превозносили Стали­на. Можно предположить, что это было также намере­нием в будущем ликвидировать старых членов Полит­бюро и таким образом скрыть все те постыдные действия Сталина, которые мы теперь рассматриваем" (весь кур­сив в цитате мой. – А.А.).

Нельзя думать, что такие "предположения" о "наме­рениях" Сталина пришли в голову "старым членам По­литбюро" лишь после смерти Сталина. План Сталина по новой чистке им стал ясен, как видно из речи Хрущева, уже на первом пленуме ЦК после XIX съезда (октябрь

1952 г.). Но более конкретно он начал вырисовываться лишь после ареста врачей (после примечания "Правды" к статье Ю. Денниса от 18 июня 1956 года стало известно, что были арестованы и украинские врачи, то есть лейб-врачи самого Хрущева). Когда же были арестованы вра­чи, – неизвестно. Официальное сообщение гласило, что они арестованы "некоторое время тому назад". Однако судя по тому, что к 13 января 1953 года не только врачи успели "признаться", но и так называемая "экспертиза" по делу закончила свою "работу", надо полагать, что к этому времени врачи сидели в НКВД, по крайней мере, месяца три, то есть они были арестованы сейчас же после XIX съезда, когда Сталин уже создал себе надежный тыл в лице "малоопытных" членов Президиума ЦК из 25 че­ловек, среди которых старые члены оказались в явном меньшинстве (8 человек).

Арестовать этих врачей Сталину удалось, но не су­дить.

Врачи в своем несчастье имели, однако, и великое счастье – Сталину меньше всего нужна была их смерть, ему нужна была смерть их "покровителей" и "вдохно­вителей" из старого Политбюро. "Вдохновители" это знали точно. Поэтому "вдохновители" боролись за жизнь врачей, чтобы не умереть самим. Когда-нибудь время докажет, что начиная с 13 января 1953 года и составился тот заговор против Сталина, который называется теперь "борьбой против культа личности Сталина". Именно с тех пор, когда "старые члены Политбюро" убедились, что Сталин решил довести дело врачей до его логического конца, им ничего не оставалось, как бороться за свою жизнь: Сталин или мы. Никаких идейных убеждений, никаких программных разногласий, никакой политической оппозиции мнимого "ленинского ядра", а просто от­чаянная борьба за существование. Вот чем может быть охарактеризован весь период от января до марта 1953 года.

Сообщение 13 января заканчивалось указанием: "След­ствие будет закончено в ближайшее время". Если судить по практике тридцатых годов, это означало, что "обвинительное заключение" будет опубликовано, и, стало быть, объявлен срок судебного процесса через неделю, максимум – две недели. Однако прошла неделя, прошли две, прошло семь недель, но объявили не о суде над вра­чами, а о смертельной болезни Сталина.

В чем дело? Где разгадка? Хрущев, до некоторой степени, помог нам разгадать и эту тайну²³¹(²³¹ Там же, стр. 45.):

"Вскоре после ареста врачей, – рассказывает он, – мы, – члены Политбюро – получили протоколы, в ко­торых врачи сознавались в своей вине... Дело было по­ставлено таким образом, что никто не мог проверить тех фактов, на которых было основано следствие. Не было возможности попытаться проверить факты, связав­шись с теми, кто признался в вине. Мы чувствовали, однако, что дело арестованных врачей было сомнитель­ным. Мы лично знали некоторых из этих людей, так как в свое время они нас лечили. Когда мы пересмотрели это "дело" после смерти Сталина, мы пришли к заключению, что оно было сфабриковано от начала до конца. Это по­зорное "дело" было создано Сталиным. У него не хвати­ло времени, однако, довести его до конца (так, как он себе представлял этот конец)" (курсив мой. – А, А.).

Вот этого времени "у него не хватило" потому, что ученики Сталина слишком хорошо себе "представляли", к какому "концу" стремится учитель. Конечно, невозмож­но ожидать от людей, которые решились на разоблачение преступлений Сталина лишь через три года после его смерти, чтобы они открыто рассказали, как прошли "последние дни" Сталина. Однако объективные факты, особенно в свете доклада Хрущева, говорят за то, что ко времени смерти Сталина (независимо от того, какой он смертью умер), внутри ЦК существовал уже заговор про­тив Сталина. Об этом заговоре прямо говорит и извест­ное постановление ЦК о "культе личности" от 30 июня 1956 года, хотя суть и характер заговора завуалированы апелляцией к имени Ленина. Соответствующее место названного "постановления" утверждает²³² (²³² "Правда", № 184, 2.7.1956.):

"XX съезд партии и вся политика ЦК после смерти Сталина ярко свидетельствуют о том, что внутри ЦК имелось сложившееся ленинское ядро руководителей".

Из-за того, что заговорщики объявляют себя "ле­нинским ядром руководителей", суть дела не меняется. Так как в этом ядре не числился Сталин, то оно могло быть направлено только против него и оставшихся ему верными людей из ЦК, которых, впрочем, оказалось очень мало.

Вот на руках (или от рук) этого-то "ядра" Сталин и умер. Уже первое правительственное сообщение о бо­лезни Сталина от 4 марта 1953 года считает нужным доложить стране сразу три вещи:

1. Кровоизлияние в мозг у Сталина произошло в ночь на 2 марта, "когда он находился в Москве на своей квартире" (почему это важно, что это произошло "в Москве" и "на своей квартире"?).

2. "Лечение т. Сталина ведется под постоянным на­блюдением ЦК и советского правительства" (то есть "ленинского ядра!").

3. "Тяжкая болезнь Сталина повлечет за собой более или менее длительное неучастие его в руководящей дея­тельности" (подготовка населения к отсутствию Сталина).

Дальнейшие "бюллетени" о болезни Сталина после­довательно "ухудшаются", явно подготавливая народ к его неизбежной смерти. Под бюллетенями имеются под­писи членов комиссии из медицинских знаменитостей страны во главе с министром здравоохранения СССР Третьяковым и начальником Лечебно-санитарного управ­ления Кремля Купериным. 5 марта Сталин умирает, но "ЦК и советское правительство" прибегают к тому, к чему они не прибегали даже после смерти Ленина – они создают новую "медицинскую комиссию" из совершенно новых лиц, чтобы эта комиссия подтвердила: 1) верность диагноза, поставленного первой комиссией, и правиль­ность лечения, которое происходило "под непосредствен­ным руководством ЦК и советского правительства"; 2) неизбежность смерти Сталина. Вторая комиссия из девяти профессоров во главе с теми же Третьяковым и Купериным выносит "заключение", которое не допускает мысли о "вредительском лечении" Сталина. Оно гово­рит²³³ (²³³ "Правда", № 66, 07.03.1953.):

"Результат патолого-анатомического исследования полностью подтвердил диагноз, поставленный профессо­рами – врачами, лечившими И.В. Сталина. Данные патолого-анатомического исследования установили не­отвратимый характер болезни И.В. Сталина с момента возникновения кровоизлияния в мозг. Поэтому принятые энергичные меры лечения не могли дать положительного результата и предотвратить роковой исход".

Словом, Сталина мы лечили правильно, но его смерть с самого начала была неизбежна, что и подтверж­дают медицинские светила двух "независимых" друг от друга комиссий! Но как этому поверить после всего того, что нам рассказал Хрущев? Неужели "ленинское ядро" и всерьез было озабочено выздоровлением Сталина для своей же собственной смерти?

Допустим, что Сталин умер своей смертью на забот­ливых руках своих старых учеников и соратников, но чем объяснить тогда следующие факты:

1. На второй же день после смерти Сталина 6 марта 1953 г. распускается Президиум ЦК из 25 членов и 11 кан­дидатов, созданный Сталиным после XIX съезда, и вос­станавливается старое Политбюро в составе восьми его членов плюс Сабуров и Первухин (из новых).

2. В день смерти Сталина "умирают" (исчезают) все члены его "Внутреннего кабинета" во главе с Поскребышевым.

3. В день смерти Сталина "умирают" (исчезают). 1) комендант Кремля генерал-лейтенант Спиридонов (назначается генерал-лейтенант Веденин); 2) комендант г. Москвы генерал-лейтенант Синилов (назначается генерал-лейтенант Колесников); 3) командующий Московским военным округом генерал-полковник Артемьев (назна­чается генерал армии – теперь маршал – Москаленко).

4. Исчезают бывшие члены "Секретариата т. Стали­на" – члены Президиума ЦК Чесноков и Андрианов.

5. Исчезает даже сын Сталина – генерал-лейтенант Василий Сталин.

6. Исчезает сейчас же после "оформления" сталин­ских "бюллетеней" министр здравоохранения СССР Тре­тьяков (назначается Коврыгина).

7. Полностью ликвидируется Лечебно-санитарное уп­равление Кремля во главе с Купериным (в составе Ми­нистерства здравоохранения создается новый специаль­ный отдел для обслуживания кремлевских вельмож).

Все эти факты находятся в прямой и логической свя­зи с главным событием – со смертью Сталина. Если бы смерть диктатора последовала в нормальных усло­виях, как нас хотят заверить врачебные "бюллетени", то не было бы нужды в столь радикальной и быстрой рас­праве не только с "Секретариатом т. Сталина", но и с его военно-полицейской охраной внутри Кремля и верным Сталину штабом Московского военного округа во главе с генералами Артемьевым, Синиловым и Василием Стали­ным. Та же самая расправа происходит и во внешнем НКВД (МГБ), хотя об аресте заместителя министра гос­безопасности Рюмина объявляется лишь позднее в связи с реабилитацией "группы врачей" (4 апреля 1953 г.).

Сейчас же снимаются и возглавители политического управления Военно-морского министерства СССР (личные ставленники Сталина). Зато расправа не коснулась всего старого состава Политбюро, включая и Берия, аппарата ЦК КПСС, Московского Комитета КПСС и редакции газеты "Правда". Судя по последующим событиям, ста­новится более чем вероятно, что в этих органах и были сосредоточены ведущие организационно-политические си­лы заговорщиков – в Президиуме ЦК (все старые члены Политбюро, может быть, при нейтралитете Ворошилова и Молотова), в ЦК КПСС (Маленков, Суслов), в МК КПСС (Хрущев и Фурцева), в редакции "Правды" (Шепилов, Сатюков). Подозрительная роль тогдашнего ми­нистра госбезопасности, Игнатьева, стала ясной после доклада Хрущева. Когда Берия был назначен министром объединенного МГБ и МВД, Игнатьев не был просто снят – он получил пост секретаря ЦК КПСС, но после освобождения врачей и ареста Рюмина его выводят из Секретариата ЦК за "политическую слепоту" по отноше­нию к Рюмину²³⁴ (²³⁴ "Известия", № 82, 7.6.1953.). Однако и на этот раз его не ликвиди­руют, а назначают первым секретарем Башкирского об­кома КПСС (где он работал до назначения в МГБ). Чем объяснить такую снисходительность по отношению к человеку, на котором лежала главная ответственность за успех "дела врачей" и всей предстоящей чистки, кото­рому, по свидетельству Хрущева, Сталин давал личные инструкции по делу врачей? Хрущев рассказывает²³⁵ ( ²³⁵Н.С. Хрущев, Доклад на закрытом заседании XX съезда КПСС, стр. 44.):

"На этом съезде присутствует в качестве делегата бывший министр государственной безопасности товарищ Игнатьев. Сталин ему резко заявил: "Если ты не до­бьешься признаний врачей, мы тебя укоротим на голову". Сталин лично вызвал к себе следователя... рекомендовал ему методы, которые следовало применять при ведении следствия. Эти методы были просты – бить, бить и еще раз бить".

Этот рассказ Хрущева дает довольно убедительный ответ на поставленный выше вопрос. Игнатьев, убедив­шись, что даже при успехе дела не столько против врачей, сколько против старых членов Политбюро, его неминуе­мо ждет судьба Ягоды и Ежова, выдал сталинский заго­вор сталинским ученикам. Продолжая выполнять приказ Сталина и "бить" врачей, Игнатьев раскрыл план Стали­на его соратникам. В ответ на этот заговор Сталина и образовался контрзаговор сталинцев. В этом заговоре, несомненно, участвовал и Л. Берия. Объявление о деле врачей прямо указывало на ответственность МГБ в то время, когда его непосредственно возглавлял сам Берия (группа врачей из английской "разведки" – Виноградов, Егоров, Коган – назывались в том объявлении "давниш­ними агентами" англичан, а Л. Берия всегда считался в партии бывшим английским шпионом на Кавказе). В этом была и новая роковая ошибка Сталина – поссорившись с Политбюро и с генералитетом армии, он толкнул в объятия заговорщиков и кадры своей единственной "не­погрешимой" опоры – НКВД (Берия, Серов, Круглов, Меркулов, Деканозов, Кобулов, Гогоберидзе и др.). Од­нако антисталинские заговорщики, принимая в свои ряды Л. Берия и его группу, имели в виду поступить с ними опять-таки по-сталински – использовать их как времен­ных союзников против главного врага – Сталина, с тем, чтобы уничтожить и их, когда главная цель будет достиг­нута. Отсюда – внутри большого заговора против Ста­лина уже тогда обозначился маленький заговор против Л. Берия и его группы за редким исключением (Серов). Причин для этого "маленького заговора" было больше, чем достаточно. Доклад Хрущева убедительно доказы­вает то, что нам известно давным-давно – власть Ста­лина более двадцати лет держалась на аппарате Берия.

Вполне может быть, что правы и Хрущевы, когда они, ликвидируя Берия, приписывали ему организацию с его стороны заговора или контрзаговора против Полит­бюро, так как этот чекистский Фуше не мог не знать, что Сталин, в конечном счете, расплатился за совместные дела Сталина–Берия, и теперь на очереди он сам. Серьез­ным возражением против данного тезиса служит назначе­ние Берия на пост министра внутренних дел, да еще в качестве второго человека в государстве (первый из "пер­вых заместителей" Маленкова). Ведь фактическая власть опять сосредотачивается в его руках, делая потенциально­го заговорщика исключительно опасным конкурентом для "коллективных руководителей". Почему на это пошло Политбюро, если оно составило заранее заговор и против Берия? При нынешнем состоянии информации о совет­ских делах трудно ответить на этот вопрос. Теоретически можно предположить следующее: в заговоре против Ста­лина Л. Берия сыграл ведущую роль, может быть, более ведущую, чем Маленков, Хрущев, Булганин и другие, что, естественно, выдвигало его в первые ряды новых прави­телей. Но заговорщики могли окружить его своими собст­венными людьми, чтобы быстро предупредить возмож­ное выступление с его стороны против Президиума ЦК. В руках Берия были и вооруженные силы МВД, но и тут имелся надежный противовес – Московский гарнизон во главе с новым человеком от "коллективистов" (генерал Москаленко) и Советская армия во главе с Булганиным и Жуковым. Добавьте ко всему этому, что внутренний НКВД Кремля (разведка, охрана и войска), как и при Ста­лине, по всей вероятности, остались вне царства Берия, по-прежнему подчиняясь прямо Секретариату ЦК КПСС. В этих условиях Берия не мог действовать, хотя все еще мог саботировать волю ЦК. Саботаж сводился к тому, что, охотно освободив врачей и арестовав Рюмина, Берия объявил акцию против НКВД законченной. В его расчеты не входило разоблачение преступлений Сталина до ареста врачей. Последний этап "Великой чистки" (1938-1940 гг.) и "Ленинградское дело" 1949 года, то есть те самые дела, которые сейчас реабилитированы "коллективным руко­водством", были совместными делами Сталина—Берия. Л. Берия знал, что, идя на реабилитацию по этим делам, он похоронит самого себя. После XX съезда мы убеди­лись, что этого именно и требовало от него "коллектив­ное руководство".

В передовой статье газеты "Правда", посвященной снятию Берия, недвусмысленно отмечался этот факт са­ботажа Берия²³⁶ ( ²³⁶"Правда", 10. 7. 1953, № 191.):

"Будучи вынужденным, – говорится там, – выпол­нять прямые указания ЦК партии и советского прави­тельства об укреплении советской законности и ликвидации некоторых факторов беззакония и произвола, Берия умышленно тормозил осуществление таких указаний, а в ряде случаев пытался их извратить".

Сегодня уже ясно, что, оставляя Берия в составе свое­го руководства, Кремль не мог пойти на разоблачения Сталина, а Берия, оставаясь в Кремле, не мог не сопро­тивляться такому разоблачению и саморазоблачению.

Таковы обстоятельства, при которых происходили смерть Сталина и гибель Берия. Разумеется, сама причи­на смерти Сталина – законы природы или законы поли­тики – остается и надолго останется одной из величай­ших тайн Кремля. Он находился в таком возрасте и в такой обстановке, при которых смерть нельзя считать "противоестественной", хотя сами ученики Сталина жа­луются на его необыкновенную активность (значит, ра­ботоспособность, бодрость и хорошее здоровье) именно перед смертью. Эта "активность" была настолько велика, что центральный тезис антисталинской кампании в СССР гласит, что один лишь Сталин стал "в последние годы своей жизни тормозом продвижения СССР вперед"! Как же поступают разумные и знающие свое дело пассажиры, когда главный рулевой упорно отказывается снять ногу с тормоза, да еще при движении вперед по "крутому подъему" и при далеко небезупречной работе мотора? Они бесцеремонно снимают главного рулевого и берут руль в свои собственные, "коллективные" руки. Так, по всей вероятности, поступили и со Сталиным.

Никакие соображения морального порядка или чувст­во долга перед Сталиным за его былые заслуги не могли удержать сталинцев, когда речь шла об их смерти или жизни, а ведь так и обстояло дело, по рассказу Хрущева. Причем "моральный кодекс" учеников Сталина тоже был выработан самим Сталиным. Сталин учил их десятиле­тиями на чудовищных примерах собственного поведе­ния самому высокому классу абсолютной аморальности. "Сталин применял порою в этой борьбе недостойные методы", признаются теперь и сами ученики Сталина в цитированном выше постановлении ЦК от 30 июня 1956 года. Когда эти "недостойные методы" Сталин применял в борьбе с троцкистами и бухаринцами – ученики только восхищались, когда же Сталин хотел применить их на этот раз против своих же воспитанников, – они ответили ему по-сталински: какова школа, таково и воспитание.

Таким образом, существование заговора против Ста­лина накануне его смерти надо считать фактом бесспор­ным, а его подробности – великой тайной. В связи с этим я хочу привести здесь приписываемый Илье Эренбургу рассказ о "последних часах Сталина". Я это делаю не потому, что считаю его подлинным, а потому, что пси­хологически и политически "версия Эренбурга" вполне могла бы соответствовать действительности. Более того, она могла бы быть подброшена самим Кремлем в запад­ные руки, как и секретный доклад Хрущева. Вот его крат­кое содержание, которое я воспроизвожу по немецкой прессе ²³⁷ (²³⁷"Die Welt", № 205, 01.09.1956.).

Во время одной из последних своих поездок в Париж Илья Эренбург поделился с писателем Жан-Полем Сарт­ром информацией о последнем дне жизни Сталина, кото­рая немедленно появилась во французской прессе. По этой информации, 1 марта 1953 года происходило заседа­ние Президиума ЦК КПСС. На этом заседании Л. Кага­нович выступил с экстренным заявлением, в котором по­требовал от Сталина:

1. Создания особой комиссии по объективному рас­следованию "дела врачей".

2. Отмены отданного Сталиным распоряжения о депортации всех евреев в отдаленную зону СССР (новая "черта оседлости").

Это заявление Кагановича поддержали все члены ста­рого Политбюро, кроме Берия (?). Это необычное и не­бывалое единодушие членов Политбюро показало Стали­ну, что он имеет дело с заранее организованным загово­ром своих соратников. Потеряв всякое самообладание, Сталин не только разразился площадной руганью по их адресу, но и начал угрожать самой жестокой расправой с бунтовщиками. Однако подобную реакцию на ультима­тум Кагановича и Политбюро заговорщики предвидели заранее. Знали они и то, что после такого ультиматума им не выйти живыми из Кремля, если на то будет власть Сталина. Поэтому были приняты и соответствующие меры. Об этих мерах бушующему Сталину заговорщики заявили устами Микояна: "Если через полчаса мы не вый­дем свободными из этой комнаты, армия займет Кремль"! После этого заявления Микояна Берия тоже отошел от Сталина, сказав, что он также не возражает против созда­ния комиссии по делу врачей. Предательство Берия окон­чательно вывело Сталина из равновесия, а Каганович, вдобавок, тут же, на глазах Сталина, с великим негодо­ванием изорвал на мелкие клочки свой членский билет Президиума ЦК и швырнул его прямо в лицо Сталину. Пока Сталин успел осуществить свое намерение – вы­звать охрану Кремля – его поразил удар: он упал без сознания на пол. Только в шесть часов утра 2 марта к Сталину были допущены врачи, которые констатировали смерть Сталина в результате кровоизлияния в мозг.

Этот рассказ, если даже он и не исходит от Кремля (через Эренбурга), вполне укладывается в желательные для его пропаганды рамки. В нем сразу убиваются три "зайца" – во-первых, мы не трусы и не сидели, сложа руки, а боролись против преступлений Сталина еще при его жизни; во-вторых, заодно со Сталиным был и Берия, который как "предатель" перешел на нашу сторону; в-третьих, мы Сталина не убили, а он сам умер от удара, хотя и полученного не без нашего "искусственного" со­действия.

Если бы не существовал заговор против Сталина "уже сложившегося ленинского ядра в ЦК", то не были бы понятными и причины разоблачения "культа" Стали­на. Если бы смерть Сталина не вызвала всеобщего, хотя и тайного, ликования народа, не были бы понятны и мо­тивы разоблачений сталинских преступлений против чело­вечности.

Рассуждения Стефана Цвейга о мотивах поведения термидорианцев после казни Робеспьера целиком напрашиваются в "коллективную биографию" сталинских диадохов. Цвейг писал²³⁸ (²³⁸ Stefan Zweig. Joseph Fouche. Frankfurt/M., 1956, S. 74.):

"Как только голова Робеспьера покатилась в корзи­ну, огромная площадь загремела торжествующим криком. Заговорщики удивляются: почему народ торжествует так страстно по поводу казни этого человека, которого еще вчера Париж, Франция чтили как Бога? Еще больше они удивляются, когда у входа в Конвент народная толпа с восхищением приветствует Тальена и Барраса, как ти­раноубийц, как борцов против террора. Они удивляют­ся, так как ликвидируя этого превосходящего их человека, они ведь ничего иного не добивались, как освободиться от неугодного лица. Однако дать гильотине поржаветь и кончить террор, – об этом никто из них не думал. Но теперь, когда они увидели, насколько непопулярны мас­совые казни и как они сами могут добиться народной любви, обосновав свою частную месть, задним числом, мотивом человечности, – они быстро решают использо­вать это недоразумение. Весь произвол насилия лежит на совести одного Робеспьера, – будут утверждать они от­ныне (тогда как мертвые молчат), а себя начнут выда­вать за апостолов мягкости и гуманности против всяких жестокостей и крайностей. Не казнь Робеспьера, а толь­ко эта трусливая и лживая позиция его наследников при­дает девятому термидору его всемирно-исторический смысл. До этого дня революция присваивала себе все права, спокойно брала на себя любую ответственность. Начиная с этого дня, она боязливо признается, что со­вершала и несправедливости, и ее вожди начинают от­рекаться от них, разоблачать их. Всякая духовная вера, всякое мировоззрение уже погибло во внутренней своей силе, как только оно начало отрицать свое безусловное право, свою "непогрешимость".

Проницательный повествователь истории термидора, "прогрессивный" друг Советского Союза – Стефан Цвейг, наверное, и не сомневался, что после смерти Сталина советские термидорианцы будут вести себя точно так же.

Но изумленный внешний мир спрашивал и спраши­вает поныне: почему же идеалисты "коммунизма", усту­пая мелкому обывательскому чувству своей частной ме­сти, пошли на самое рискованное преступление перед сво­ими же собственными идеалами: на отрицание "безуслов­ного права революции" творить преступления и на при­знание "погрешимости" ее правопорядка? Если же не только месть, но и общественные соображения этого по­требовали, то почему же понадобилось объявить Ста­лина великим грешником, чтобы возвести Ленина в сан "непогрешимости"? Как не вспомнить по этому поводу слов гениального пророка тоталитаризма – Ницше²³⁹ (²³⁹Fr. Nietzsche. Zeitgemasses und Unzeitgemasses. Fischer-Biicherei, Frankfurt/Main – Hamburg, S. 182.):

"Спрашивали ли вы самих себя, как дорого обходи­лось на земле создание каждого идеала? Сколько раз кле­ветали и не признавали действительности; сколько со­вести растоптали, сколько раз приходилось пожертво­вать Богом? Чтобы соорудить святыню – надо уничто­жить святыню, таков закон. Пусть укажут мне случай, где бы он не существовал".

Сама относительная легкость, с которой "идеалисты коммунизма" оторвались (конечно, лишь символически!) от Сталина и вернулись (опять-таки символически!) к Ленину, легкость, которая не свидетельствует ни о муче­ниях совести, ни о великих сомнениях ("быть или не быть"), объясняется очень просто: на воротах "великого здания коммунизма", почти по Данте, красуется незри­мый лозунг – "кто сюда вступает – да оставляет вне этих ворот моральный кодекс людей и идейный хлам фа­натиков".

В чем же тогда сила этих строителей "нового обще­ства" – строителей без морали, без веры, без убежде­ний, столь легко завоевавших четверть земной суши, треть ее населения? В том, что они именно таковы. Тот же Ницше писал²⁴⁰ (²⁴⁰ Ibid., S. S. 215, 216.):

"Не давайте ввести себя в заблуждение: "великие умы" являются скептиками. Мощь, свобода, вырастаю­щие из силы и сверхсилы ума, доказываются через скеп­сис. Для фундаментальных дел (в отношении ценности и не-ценности) люди убеждения не могут быть даже при­няты в расчет. Убеждения являются тюрьмами. Чтобы можно было судить о ценности и не-ценности, надо ви­деть пятьсот убеждений под собою – за собою. Свобода от всякого рода убеждений принадлежит сильной сто­роне. Всякая страсть – основа и власть бытия – еще яснее, еще деспотичнее, чем он сам есть, берет весь его интеллект на службу (дела). Она делает его неразборчи­вым, дает ему мужество к применению недозволенных средств; убеждения же при определенных обстоятель­ствах оберегают его от этого... Многое достигается лишь путем убеждения. Великая страсть нуждается в исполь­зовании убеждения, но она не подчиняется ему – она умеет быть суверенной. Наоборот, потребность в вере в отношении безусловного "да" или "нет" есть потреб­ность слабости... "Человек веры", "верующий" всякого рода необходимым образом является зависимым челове­ком, таким человеком, который не может ставить цель... "Верующий" не принадлежит самому себе, он может быть только средством... он нуждается в ком-то, кто его использует. Его инстинкт оказывает величайшую честь морали самоотрицания. Любая вера есть самоотри­цание, самоотчуждение. "Верующий" не свободен иметь суждение о том, что "истинно" и что "неистинно" – суждения и оправдания на этот счет повлекли бы за со­бою его немедленную гибель. Патологическая обуслов­ленность его оптики делает из убежденных людей фана­тиков – Савонарола, Лютер, Руссо, Робеспьер, Сен-Симон – антиподы сильного, ставшего свободным духа, хотя великая позиция этих больных умов, этих эпилеп­тиков понятия, действует на массу..."

Ницше – этот великий скептик, злой демон и оракул ужасных предвидений – предвещал человечеству "Анти­христа", "победителей Бога". Даже больше. Он предви­дел на службе "победителей Бога" свою собственную философию ²⁴¹ (²⁴¹ Ibid., S. S. 233, 234.):

"Я знаю свой жребий. Будет время, когда с моим именем будут связывать нечто чудовищное –кризис, подобного которому не было на земле, глубочайшую кол­лизию совести, решение, направленное против всего того, во что до сих пор верили, требовали, считали священ­ным... Все понятие политики превратится тогда в духов­ную (идеологическую?) войну, все образования власти старого общества будут взорваны на воздух – они всегда основывались на лжи: будут войны, доселе неслыханные на земле. Начиная с меня, на земле будет большая поли­тика".

Без Макиавелли нельзя понять преступлений Стали­на, без Ницше – философии сталинцев, а без знания "школы сталинизма" – падения Сталина.

II. ХРУЩЕВ ПРОТИВ СТАЛИНА

В подлинности "специального доклада Хрущева" против Сталина на закрытом заседании XX съезда КПСС сомневаться не приходится. Все основные политические тезисы этого доклада уже изложены в постановлении ЦК КПСС от 30 июня 1956 года "О преодолении культа личности и его последствий"242 (242 "Правда", 2. 7. 1956, № 184.). Статья председателя На­ционального комитета КП США Ю. Денниса, перепеча­танная в "Правде" 27 июня 1956 года, тоже говорит об этом "специальном докладе", как документе, действи­тельно существующем. Наконец, в стенографическом отчете XX съезда имеется не только указание о том, что Хрущев сделал на заключительном заседании съезда специальный доклад о "культе личности"243 (243 XX съезд КПСС. Стенографический отчет, ч. II, стр. 402, Москва, 1956), но приво­дится и постановление по этому докладу. Правда, есть основание думать, что текст, опубликованный Государст­венным департаментом, который лежит в основе нашего рассмотрения, является все еще подцензурным и непол­ным244 (244 "New York Times" 5. 6. 1956, интернациональное издание.) (о чем говорит и существование дополнительных вариантов "докладов"), но подлинность его косвенно под­тверждена вышеуказанными документами, не говоря уже о других публикациях в советской прессе. Нет никакой возможности проанализировать весь доклад Хрущева. Ответ на него по существу представляет собой все пре­дыдущее изложение. Здесь я остановлюсь лишь на неко­торых вопросах.

Хрущев изложил свой собственный вариант нового "Краткого курса" истории сталинизма. При этом Хрущев меньше всего преследовал цели научно-исторические. Его цели – политические, даже больше – конъюнктурно-политические. Конкретно они сводятся к следующему:

1. Представить преступления сталинского режима, как "ошибки" Сталина и только его одного.

2. Оторвать сталинскую партию от самого Сталина.

3. Наметить схему новой "научной" истории КПСС.

Чтобы обосновать эти цели, Хрущеву приходится начать с того, с чего начинал сам Сталин: с фальсифи­кации истории. Поставленные цели, собственно, и не до­пускают другого, объективного подхода. Тем не менее доклад Хрущева – документ исторического значения. Его главная ценность не в том, что из него мы узнаем что-нибудь принципиально новое из истории становления единоличной диктатуры Сталина и сталинских преступ­лений. Все новое, что говорил Хрущев в этой области, относится лишь к деталям и иллюстрациям того, что писали и говорили во внешнем мире еще тогда, когда Хрущевы числились в "верных соратниках и учениках Сталина". Историческое значение документа лежит в об­ласти политики: устами Хрущева "коллективное руко­водство" признало, что партией и правительством в СССР в течение двадцати лет единолично руководил величайший из преступников в истории народов и го­сударств.

Такое признание, пусть даже сделанное со многими оговорками, чревато такими глубокими потрясениями замедленного действия, что трудно предвидеть их объ­ективные последствия.

а) Источник сталинских преступлений

Главный источник сталинских преступлений Хрущев видит:

1) в "культе личности Сталина", в культе, "который вызвал целый ряд чрезвычайно серьезных и грубых из­ вращений партийных принципов, партийной демократии и революционной законности";

2) в личных качествах Сталина, "абсолютно правиль­ную характеристику которых дал Ленин, указав при этом на необходимость устранения Сталина с поста гене­рального секретаря"245 (245 Речь идет о знаменитом "завещании Ленина", опублико­ванном в "Коммунисте" № 9, 1956.).

Таким образом, на наших глазах создается новая легенда о "культе", которая, по мнению "коллективного руководства", объясняет все преступления существующе­го режима. Не чекистская система, не монопартийная диктатура, ни даже сам Сталин, а "культ личности" Сталина и "отрицательные черты в характере Сталина" (Ленин: "грубость, нелояльность, капризность"), – вот где, оказывается, заложены причины преступлений Ста­лина. Другими словами – "культ личности" объясняет – преступления, а преступления – объясняют "культ лич­ности".

В этом заколдованном кругу Хрущев вертится на про­тяжении всего своего доклада, чем он и озадачил своих заграничных соратников (Тольятти, Тореза и др.). Поста­новление ЦК КПСС от 30 июня 1956 года явилось запоз­далой попыткой вырваться из этого круга, но она оказа­лась столь же неубедительной, сколь и безнадежной. Желая объяснить исторический процесс объективными фактами, при помощи антиволюнтаристского "марксистского анализа", ЦК пришел к тем же субъективным вы водам, что и Хрущев – "во всем виноват культ личности Сталина"! С точки зрения ортодоксального марксиста или, как выражался Плеханов, с точки зрения "монистического взгляда на историю", это и есть самый зло­качественный идеализм в истории.

Но в чем же источник самого "культа личности" Ста­лина? Этого вопроса Хрущев в своем докладе и не ста­вит, ограничившись замечаниями, что он "культивировал­ся среди нас в течение многих лет". Названное постанов­ление ЦК видит его источник в том, что 1) существовало "капиталистическое окружение", 2) происходила "классо­вая борьба", 3) Сталин обладал отрицательными чертами характера246 (246 "Правда", 2.7.1956, №184.).

Видя очевидную несостоятельность таких аргумен­тов, постановление спешит оговорить: "Все это объясня­ет, но не оправдывает культа личности".

Вот именно: "не оправдывает" (и, конечно, "не объ­ясняет"). Что же его оправдывает? ЦК КПСС даже не пытался ответить на этот вопрос, хотя и сослался на ответ, который уже дан в свободном мире247 (247 Там же.):

"Наши враги, – говорит постановление, – утвер­ждают, что культ личности Сталина порожден не опре­деленными историческими условиями, которые ушли уже в прошлое, а самой системой, ее, с их точки зрения, неде­мократичностью и т. д.".

Этот ответ Хрущев и его ЦК отводят, как "клевет­нический", прибегая к помощи Ленина. Хрущев заявляет, что Сталин применял террор и массовые репрессии, во­преки Ленину. Однако при ближайшем рассмотрении "по­мощь" Ленина оказывается иллюзорной248 (248 Ленин. Соч., 3 изд., т. XXV, стр. 441.):

"Научное понятие диктатуры, – писал Ленин, – означает не что иное, как ничем неограниченную, никаки­ми законами, абсолютно никакими правилами не стеснен­ную, непосредственно на насилие опирающуюся власть".

Хрущевы возразят, что тут речь идет о "диктатуре класса", а Сталин установил "диктатуру вождя" в своем собственном лице. И на этот счет у Ленина есть недву­смысленное указание249 (249 Там же, стр. 188.):

"Одна уже постановка вопроса – диктатура партии или диктатура масс – свидетельствует о невероятной путанице мыслей... Договориться до противоположения диктатуры массы диктатуре вождей есть смехотворная нелепость и глупость".

Хрущев приводит одно из пропагандистских высказы­ваний Ленина 1920 года, в котором Ленин оправдывал массовый красный террор интервенцией Антанты и к концу гражданской войны обещал прекратить террор и отменить смертную казнь, а "Сталин уклонился от ясных и простых предписаний Ленина". "Сталин заставил пар­тию и НКВД пользоваться массовым террором, когда не было больше признаков эксплуататорских классов в на­шей стране", – сообщает Хрущев. И здесь рассуждения Хрущева находятся в противоречии с историческими фактами:

1) нынешний режим политической полиции (Чека–ГПУ–ОГПУ–МГБ–МВД–КГБ) был создан личным декре­том Ленина через месяц-полтора после октябрьского переворота (20. XII. 1917), то есть до начала гражданской войны и интервенции;

2) смертная казнь никогда не отменялась при Ленине (коллегия ГПУ пользовалась теми же "чрезвычайными правами" внесудебных расстрелов, как и Чека);

3) к концу гражданской войны террор принял наибо­лее широкий характер даже по отношению к бывшие "советским партиям" (меньшевикам и левым эсерам), которые в гражданской войне выступали против Белого движения250 (250 Б. Николаевский. К предыстории "Социалистического вестника"; Р. Абрамович. Идеологическая линия "Социалисти­ческого вестника". "Соц. вестник", № 2-3, 1956.).

Но самое главное – Хрущев, процитировав пропа­гандистскую речь Ленина на сессии ЦИКа в феврале 1920 года (в котором, заметим, как партия оппозиции все еще находилась РСДРП во главе с Мартовым), забыл другой, директивный документ Ленина, написанный через два года. Это письмо Ленина от 17 мая 1922 года к тогдашнему наркому юстиции Дмитрию Курскому. В этом письме Ленин предложил251 (251 Ленин. Соч., т. XXVII, 3 изд., стр. 297.):

"Тов. Курский. В дополнение к нашей беседе посылаю Вам набросок дополнительного параграфа уголов­ного кодекса. Основная мысль, надеюсь, ясна: открыто выставить принципиальное и политически правдивое по­ложение, мотивирующее суть и оправдание террора, его необходимость. Суд должен не устранять террор, – обещать это было бы самообманом и обманом, -а объяснить и узаконить его принципиально ясно, без фальши и без прикрас".

Редакция "Собраний сочинений Ленина" сделала к этому письму Ленина следующее примечание252 (252 Там же, стр. 544, примечание 141.): "Письмо Д. И. Курскому о терроре написано Лениным в связи с разработкой первого УК РСФСР. Ленин сам предложил набросать проект статьи... Этот проект и лег в основу статьи 57 УК РСФСР" (очевидно, речь идет о статье 58 УК. – А.А.).

"Узаконенной системы" террора Сталин не создавал, не отменял и, конечно, не нарушал. Он ее, выражаясь по-советски, поднял лишь "на высшую ступень" всеобщей инквизиции. Единственное, что Сталин внес нового в эту систему, заключалось в том, что он ликвидировал ее ленинский "дуализм": вместо партии и НКВД отныне правила страной одна сила – политическая полиция.

Поэтому лидер итальянских коммунистов Тольятти – и с научно-социологической точки зрения и с точки зрения пресловутого "истмата" – подошел к самой исти­не, когда в своей известной беседе с редактором италь­янского журнала "Нуови аргументи" (июнь 1956 г.) по­ставил далеко не приятный "коллективному руководству" вопрос:

"Раньше все хорошее приписывалось сверхчеловече­ским качествам одного человека, теперь все плохое объ­ясняется его не менее необыкновенными пороками... Однако до тех пор пока все объясняется деятельностью одного человека и культом личности, – основная пробле­ма остается неразрешенной: как и почему советское госу­дарство могло допустить и фактически допустило такое нарушение законности, отступление от демократических норм и даже дегенерацию общественной жизни".

ЦК КПСС, назвав беседу Тольятти "интересной, содержательной", отвел как раз этот ее основной аргу­мент: "...нельзя согласиться, – говорит постановление ЦК КПСС, – с постановкой вопроса о том, не пришло ли советское общество "к некоторым формам перерожде­ния". Однако на открыто поставленный уж не "врагами", а друзьями вопрос о возможности возникновения культа личности при "социализме" и путях дегенерации совет­ской системы, надо было дать открытый ответ. Но уча­стники "коллективного руководства" не стали ломать себе голову над "софистикой" коммунистического "фило­софа" из Рима. Наивный по своему существу ответ ЦК оказался "потрясающим" и по форме253 (253 "Правда", 2.7.1956, № 184.):

"Думать, что отдельные личности, даже такая силь­ная, как Сталин, могли изменить наш общественно-поли­тический строй, значит впасть в глубокое противоречие с фактами, с марксизмом, с истиной, впасть в идеализм... Весь мир знает, что в нашей стране в результате Октябрь­ской революции и победы социализма утвердился социа­листический способ производства, что вот уже почти со­рок лет власть находится в руках рабочего класса и кре­стьянства".

В этом ответе выделены два тезиса: 1) Сталин не мог изменить социальную природу СССР ("социалисти­ческий способ производства"); 2) власть в СССР "почти сорок лет находится в руках рабочих и крестьян". Второй тезис рассчитан на наивных людей, а первый тезис лишь поясняет сущность дела. В этом и заключается "специ­фическая" особенность коммунистической тоталитарной системы, отличающая ее от других типов тоталитаризма (фашизма, национал-социализма), что при коммунизме узурпация средств производства, источников накопления капитала и права личной хозяйственной инициативы ("со­циалистический способ производства") является основой закрепления уже узурпированных гражданских прав и по­литических свобод.

Политическая диктатура, вынужденная считаться с экономической независимостью народа от государствен­ного аппарата управления, всегда уязвима. Это особенно относилось к такой мелкособственнической стране, как Россия, с ее абсолютно подавляющим крестьянским насе­лением. Ленин это понимал с первых дней революции. Чтобы нейтрализовать оппозицию этого основного клас­са, Ленин и принял эсеровский проект о земле ("социали­зация" вместо большевистской "национализации"). На­ционализация крупной промышленности тоже не была объявлена сразу. Тут пришлось пройти через этап так называемого "государственного контроля над производ­ством". Мелкая и частично средняя промышленность вообще считались вне "национализации". Пришлось со­гласиться и на допущение "государственного капитализ­ма" (аренда, концессии) для привлечения иностранного и своего частного капитала. В результате получилось целых пять "способов производства" или, как говорил Ленин, "пять укладов хозяйства": 1. "Патриархальная форма" хозяйства. 2. Мелкое производство (большинство крестьян, торгующих хлебом). 3. Частный капитализм. 4. Государственный капитализм. 5. "Социализм".

Но Ленин понимал и другое, а именно: чтобы боль­шевики удержались у власти, в стране надо иметь лишь один всеобщий "уклад" – "государственно-социалисти­ческий". В этом смысле "военный коммунизм" был не только сугубо военным мероприятием, но и первым хо­зяйственным экспериментом. Но эксперимент провалился – Кронштадт был последним предупреждением254 (254 "...В феврале 1920 года под влиянием своих наблюдений над жизнью крестьянства на Урале я настойчиво добивался пере­хода к новой экономической политике. Ленин был в то время против. Переход к нэпу совершен был лишь через год, правда, единогласно, но зато под грохот кронштадтского восстания и в атмосфере угрожающих настроений всей армии" (Л. Троцкий. Моя жизнь, ч. II. 1930, стр. 168).). Ленин и большевики предупреждение приняли единогласно (ред­кий случай в те годы) и ввели нэп (1921 г.). Все пять "спо­собов" получили и легальный статут и физические воз­можности "мирного соревнования", конечно, при усло­вии нахождения "командных высот в руках диктатуры пролетариата". Но в этом "соревновании" "мелкотовар­ное производство" (крестьяне) и "частный капитализм" (мелкая, кустарная и средняя промышленность, торговля) настолько наглядно показали преимущество частной ини­циативы, что через год Ленин начал бить отбой – "от­ступление кончилось, начинается перегруппировка сил", – говорил Ленин на XI съезде партии (1922 г.). Особенно хорошо преуспевало сельское хозяйство. Хлеб в стране оказался не только в изобилии, но XII съезд партии (1923 г.) решил255 (255 КПСС в резолюциях, ч. I. 1953. стр. 628.): "Целесообразная постановка экспорта излишков русского хлеба за границу стала первостепен­ной важности задачей". Так была разрешена "зерновая проблема" к тому времени, когда Сталин стал у руля партийного управления. Такое разрешение имело, однако, свою отрицательную сторону для режима. Хлеба было много, но он принадлежал крестьянству, а не правитель­ству, не партии. Так как сельское хозяйство было тогда основой народного хозяйства страны, коммунистическая диктатура оказалась в экономической зависимости от крестьянства. Создалось такое положение, которое Ста­лин охарактеризовал в апреле 1929 года в следующих словах256 (256 И. Сталин. Вопросы ленинизма, стр. 258.):

"Состоятельные слои деревни, имеющие в своих руках значительные хлебные излишки и играющие на хлеб-ном рынке командную роль, не хотят нам давать добро­вольно нужное количество хлеба по ценам, определен­ным советской властью".

Где выход из этого положения? Сталин видел один выход и радикально его провел: коллективизация кре­стьянского имущества и национализация крестьянского труда. Отныне крестьяне зависели от государства. "Воен­ный коммунизм" получил новый псевдоним – "колхозное производство". Во время создания этого "социалистиче­ского способа производства" погибло, даже по признанию Сталина (в беседе с Черчиллем), около 10 млн. крестьян.

Но только этим беспримерным в истории антинародным актом и была окончательно заложена основа единоличной диктатуры Сталина. При этом, конечно, "хлебная проб­лема" так же, как и животноводческая проблема, не была разрешена (хотя они при Сталине десятки раз объявля­лись "разрешенными"), но зато политическая диктатура партии над страной нашла свое завершение в экономиче­ской диктатуре над народом. В этом и заключалась стра­тегия Сталина. Что же касается узурпации власти у самой партии для установления личной диктатуры, то это уже было вопросом не стратегии, а простой техники партий­ного аппарата. Рассмотрим его в свете изложения самого Хрущева.

б) Узурпация власти партии

Большевики настолько же охотно употребляют тер­мины "диктатура рабочего класса", "власть рабочих и крестьян", "советская демократия", насколько они избе­гают говорить о "диктатуре партии", "диктатуре вож­дей". Правда, Ленин был смелее. "Когда нас упрекают, – заявлял он257 (257 Ленин. Соч., 3 изд., т. XXIV, стр. 423.), – в диктатуре партии, мы говорим: "Да, диктатура одной партии! Мы на ней стоим и с этой почвы сойти не можем".

В полном согласии с Лениным, XII съезд партии (1923 г.) внес этот тезис прямо в резолюцию258 (258 КПСС в резолюциях, ч. I. 1953, стр. 683.): "Диктату­ра рабочего класса не может быть обеспечена иначе, как в форме диктатуры его авангарда, то есть коммунистиче­ской партии".

В период своего восхождения к власти Сталин страш­но "возмущался" такой постановкой вопроса. Он считал, что это есть искажение духа ленинизма и что в резолю­цию XII съезда (еще при жизни Ленина) формула "дикта­тура партии" попала "по оплошности"259 (259 И. Сталин. Соч., т. 6, стр. 258.).

"Идя по этому пути, – говорил он260 (260 И. Сталин. Вопросы ленинизма, стр. 133.), – мы должны были бы сказать, что "диктатура пролетариата есть дик­татура наших вождей". А ведь к этой именно глупости и ведет политика отождествления "диктатуры" партии с диктатурой пролетариата".

"Возмущение" Сталина преследовало "политику даль­него прицела". Ленин, основоположник большевизма, который на посту лидера партии не обладал и десятой долей той фактической власти, которой овладел потом Сталин, был откровенен: "Да, у нас диктатура партии". Вот эта самая диктатура партии, вернее диктатура ЦК, которая у Хрущева называется "коллективным руковод­ством", прошла в своей истории со времен октябрьского переворота через пять этапов:

Первый этап – диктатура партии во главе с Лени­ным (1917-1922 гг.);

Второй этап – "диктатура тройки" – Зиновьев— Каменев—Сталин во время болезни и после смерти Лени­на (1922-1925 гг.);

Третий этап – диктатура "право-сталинского бло­ка" во главе со Сталиным, Бухариным и Рыковым (1925-1929 гг.);

Четвертый этап – диктатура сталинцев во главе со Сталиным: Молотов, Каганович, Киров, Ворошилов (1929-1934 гг.);

Пятый этап – единоличная диктатура Сталина при номинальном Политбюро (1934-1953 гг.).

Свой рассказ о путях установления единовластия Сталина Хрущев начинает со второго этапа (1922-1925 гг.), что исторически совершенно правильно. Уже оглашенное Хрущевым "завещание Ленина" показывает, какой гро­мадной силой стал Сталин еще при жизни Ленина (оскорб­ление Крупской, игнорирование Ленина, репрессии против грузинских ленинцев и т. д.). ЦК партии, в котором Ле­нин числился председателем Политбюро, фактически находился в руках Оргбюро, где председательствовал Сталин. Больной Ленин чувствовал, что власть над партией явно выходит из его рук. Авторитет аппарата "гене­рального секретаря" – эластичного тактика – начинает перевешивать моральный авторитет больного Ленина. По-своему хитроумные Зиновьев и Каменев видят в аппа­ратчике Сталине надежное орудие в борьбе с главным претендентом на трон Ленина – с Троцким.

Сталин видит в "старых соратниках Ленина" собст­венное орудие в борьбе с тем же Троцким. Но мотор "тройки" и хозяин аппарата партии – Сталин, стремя­щийся к "неограниченной власти". Это понимали только два человека: Ленин и Троцкий. Они же и решают заклю­чить блок против Сталина. Блок Ленина—Троцкого про­тив Сталина! Такой силой Сталин стал еще до своего "культа", в то еще время, когда, по словам Хрущева, 99% делегатского состава XII съезда даже не слышали имени Сталина. О создании этого блока Лев Троцкий рассказывает261 (261 Л. Троцкий. Моя жизнь, ч. II, Берлин, 1930, стр. 216-217.):

"...Чуть подумав, Ленин поставил вопрос ребром: – Вы, значит, предлагаете открыть борьбу не только про­тив государственного бюрократизма, но и против Орг­бюро ЦК? Я рассмеялся от неожиданности: Оргбюро ЦК означало самое средоточие сталинского аппарата. – По­жалуй, выходит так. – Ну, что ж, – продолжал Ленин, явно довольный тем, что мы назвали по имени существо вопроса, – я предлагаю вам блок: против бюрократизма вообще, против Оргбюро в частности. – С хорошим человеком лестно заключить общий блок, – ответил я. Мы условились встретиться снова. Ленин предлагал об­думать организационную сторону дела. Он намечал со­здание комиссии ЦК...". "...Мы оба должны были войти туда. По существу эта комиссия должна была стать рыча­гом разрушения сталинской фракции... и для создания та­ких условий в партии, которые дали бы мне возможность стать заместителем Ленина, по его мысли: преемником на посту председателя Совнаркома"262 (262 Там же, стр. 217.).

Отсюда, свидетельствует Троцкий263 (263 Там же, стр. 218.), возникло и "за­вещание Ленина", чтобы подготовить снятие Сталина на XII съезде и тем самым нанести удар "самоуправству, произволу и грубости". Троцкий продолжает264 (264 Там же, стр. 219.):

"Совместное наше выступление против ЦК в начале 1923 года обеспечивало бы победу наверняка. Более того, я не сомневаюсь, что если бы я выступил накануне XII съезда в духе "блока Ленина–Троцкого" против сталин­ского бюрократизма, я одержал бы победу и без прямого участия Ленина в борьбе". Но не спит и Сталин265 (265 Там же, стр. 223.):

"Сталин снова обманул доверие Ленина: чтобы обес­печить себе опору в Грузии, он за спиной Ленина и всего ЦК совершил там при помощи Орджоникидзе и не без поддержки Дзержинского организованный переворот про­тив лучшей части партии, ложно прикрываясь авторите­том ЦК. Пользуясь тем, что больному Ленину недоступ­ны были свидания с друзьями, Сталин пытался окружить его фальшивой информацией... Сталин всячески старался изолировать Ленина от источников информации и прояв­лял в этом смысле исключительную грубость по отноше­нию к Надежде Константиновне".

Такова была обстановка вокруг ЦК, когда Ленин писал цитируемое Хрущевым письмо о разрыве личных отношений со Сталиным и решил выступить с "бомбой" против него на XII съезде. Но Сталину повезло и на этот раз: по совету того же Троцкого, переданному через Ка­менева, Сталин написал требуемое Лениным извинитель­ное письмо его жене Крупской, а Ленина, не успевшего прочесть это письмо, поразил новый удар – он перестал говорить и писать. Храбрости Троцкого тоже хватило ненадолго – он заявил тому же Каменеву, что стоит "за сохранение статус-кво. Я против ликвидации Сталина, против исключения Орджоникидзе, против снятия Дзер­жинского. Но я согласен с Лениным по существу"266 (266 Там же, стр. 224.).

От последнего удара Ленин так и не оправился. Он умер как раз в тот момент, когда эта смерть была единст­венной гарантией политической жизни Сталина – 21 января 1924 года. Троцкий даже допускает, что Ленин, может быть, умер не без помощи Сталина. Чтобы из­бавиться от смертельных мук безнадежной болезни, Ле­нин просил, по свидетельству Троцкого, у Сталина яд. "Ленин знал, у кого просить яд!" – замечает Троцкий267 (267 Л. Троцкий. Сталин.).

Троцкий не совсем точен, когда утверждает, что Ста­лин "тщательно скрывал в своем архиве от партии "заве­щание Ленина"268 (268 Там же, стр. 205.). По иронии судьбы это "завещание" сослужило службу не тем, для кого оно было составлено (Троцкий, Зиновьев, Каменев, Бухарин, Пятаков), а тому, кто должен был быть "ликвидирован". Поэтому Сталин его "тщательно" хранил в своем архиве и вытаскивал каждый раз, когда приступал к ликвидации кого-нибудь из названных в нем лиц. Это тем более легко было сде­лать, что Ленин, рисуя положительные качества назван­ных им лидеров партии (кроме Сталина), говорил одно­временно и о качествах отрицательных. Сталин, смело опуская положительную часть характеристики, чтобы еще больше сгустить характеристику отрицательную, цитиро­вал "завещание" Ленина против Троцкого во время "ле­вой оппозиции" (1924 г.), против Зиновьева и Каменева во время "новой оппозиции" (1925-1926 гг.), против Буха­рина во время "правой оппозиции" (1928-1929 гг.). Таким образом, "завещание" Ленина оказалось опубликованным и в СССР, кроме части, которая касалась самого Стали­на. Сталину пригодилось не только это "завещание". Приступая к овладению наследством Ленина и ликвида­ции самой "ленинской гвардии", он имел в руках тот вол­шебный ключ, умелое пользование которым обещало победу – это решение X съезда партии (1921 г.), ликвидировавшее последние остатки так называемой "внутри­партийной демократии" и ставившее аппарат над пар­тией. Решения эти были следующие:

"О единстве партии". В решении говорилось269 (269 КПСС в резолюциях, ч. I. 1953, стр. 529.):

а) "Съезд поручает всем организациям строжайше следить за недопущением каких-либо фракционных вы­ступлений. Неисполнение этого постановления съезда должно вести за собой безусловное и немедленное исклю­чение из партии".

б) "Чтобы осуществить строгую дисциплину внутри партии и во всей советской работе и добиться наибольше­го единства при устранении всякой фракционности, съезд дает ЦК полномочия применять в случаях нарушения дисциплины или возрождения или допущения фракцион­ности все меры партийных взысканий вплоть до исклю­чения из партии, а по отношению к членам ЦК перевод их в кандидаты и даже, как крайнюю меру, исключение из партии".

О создании "контрольных комиссий": "В целях укреп­ления единства и авторитета партии"270 (270 Там же, стр. 533.) (то есть, по су­ществу, для той же борьбы против всякого проявления свободомыслия в рядах партии) создаются ЦКК и мест­ные контрольные комиссии.

Когда принимались эти решения, Сталин еще не был генеральным секретарем. Их писал собственноручно Ле­нин, но пригодились они именно Сталину, когда он стал генеральным секретарем (1922 г.). Сталин и его аппарат имели практически неограниченную возможность под­водить под эти решения и под партийный суд (ЦКК) лю­бого члена партии от рядовых коммунистов до Троцко­го, Зиновьева, Бухарина включительно. Как решения съез­да, они считались "законами партии", как указания Лени­на – не подлежащими дискуссии.

В борьбе по ликвидации внутрипартийных оппози­ций – по существу, в борьбе по ликвидации ленинской партии и по созданию своей собственной партии – Ста­лин неизменно пользовался духом и буквой этих решений X съезда. Хрущев обходит это молчанием, но зато совер­шенно произвольно приписывает Сталину в качестве пер­вородного греха концепцию "врага народа". Хрущев го­ворит:

"Сталин создал концепцию "врага народа". Этот термин автоматически исключал необходимость доказа­тельства идеологических ошибок, совершенных отдель­ным человеком или же группой лиц. Эта концепция сдела­ла возможным применение жесточайших репрессий... против любого, кто не соглашался со Сталиным по без­различно какому вопросу... Концепция "враг народа", сама по себе, практически исключала возможность воз­никновения какого-либо рода идеологической борьбы или же возможность выражения собственного мнения по тому или иному вопросу..." (весь курсив мой. – А.А.).

Стоит только сличить подчеркнутые слова с выдерж­ками из резолюции X съезда, чтобы убедиться, что сама концепция "врага народа" применительно к России (роди­лась она, собственно, в эпоху Великой французской рево­люции) вытекала из духа и сущности решений X съезда. В этих решениях была сделана попытка поставить вну­трипартийные группы, несогласные с партией, в прямую связь с "контрреволюцией". Соответствующее место гласило271 (271 КПСС в резолюциях, ч. I. 1953, стр. 528-529.):

"Пропаганда должна выяснить также опыт пред­шествующих революций, когда контрреволюция поддер­живала наиболее близкие к крайней революционной пар­тии мелкобуржуазные группировки, чтобы поколебать и свергнуть революционную диктатуру, открывая тем до­рогу для дальнейшей полной победы контрреволюции, капиталистов и помещиков".

Как известно, троцкисты, зиновьевцы, бухаринцы, которые в свое время, как и сталинцы, голосовали за эти ленинские решения, обвиняли Сталина потом в "необо­снованных репрессиях" против "идеологически" несо­гласных с ним членов партии, хотя тогдашние репрессии носили гуманный характер (исключения, ссылки). Сталин уже тогда отвечал им вполне резонно272 (272 И. Сталин. Соч., т. 10, стр. 83.):

"В арсенале нашей партии репрессия никогда не счи­талась исключенной. Мы действуем тут на основе извест­ной резолюции X съезда нашей партии,.. написанной и проведенной на X съезде тов. Лениным".

Вот где лежат истоки "концепции врага народа". Но рассуждения Хрущева о том, что Сталин не терпел, в отличие от Ленина, свободы "идеологической борьбы" или "выражения собственного мнения по тому или иному вопросу", звучат фальшиво не только исторически, но и политически – разве "коллективное руководство" терпит свободу "идеологической борьбы" и "собственных мне­ний"? Ведь это уже после смерти Сталина ударили по "горе-экономистам" на основании... неопубликованных ученических "диссертаций". Ведь это уже после разобла­чения Сталина объявили Ярошенко и компанию "пере­рожденцами" на основании... неопубликованных речей, содержания которых партия и страна не знают и до сих пор!

Но так как, по Хрущеву, было "два Сталина" – Ста­лин-ленинец до XVII съезда (1934 г.) и Сталин-деспот до конца жизни, – то следует рассмотреть и этот вопрос. Прежде всего, чем объяснить такую теорию? Она служит для маскировки самих сталинцев. На­сколько Хрущев беспощаден к личным порокам самого Сталина, настолько он осторожен в отношении сталин­ского окружения. По этой же причине он не ставит и са­мого главного вопроса: кто же стоит у истоков создания не только "культа", но и самого Сталина? Троцкий пи­сал273 (273 Л. Троцкий. Цит. соч., стр. 214.):

"Сталин систематически подбирал вокруг себя либо людей, схожих с ним по типу, либо простаков, стремив­шихся жить, не мудрствуя лукаво, либо, наконец, обижен­ных. И тех, и других, и третьих было не мало".

Эта характеристика Троцкого относится к первому Сталину, "доброму Сталину". Но вот и характеристика, даваемая Хрущевым "второму Сталину", "злому Стали­ну":

"Если до XVII съезда он (Сталин. – А.А.) еще счи­тался с мнением коллектива, то после полной политиче­ской ликвидации троцкистов, зиновьевцев и бухаринцев... Сталин начал все больше и больше пренебрегать мнением членов ЦК партии и даже членов Политбюро. Сталин думал, что теперь он может решать все один, и все, кто ему еще были нужны – это статисты (курсив мой. – А.А.); со всеми остальными он обходился так, что им только оставалось слушаться и восхвалять его".

Эти свидетельства двух товарищей Сталина по По­литбюро разделены лишь временем, но не сущностью. Их совпадения лишь подтверждают, что теория "двух Сталиных" нужна для реабилитации самих сталинцев.

В цитированном месте из речи Хрущева есть и ответ, почему и как Сталин сумел превратить членов Полит­бюро в простых "статистов": во-первых, потому, что Сталин подбирал только тех, кто "стремился жить, не мудрствуя лукаво", во-вторых, при помощи этих же "ста­тистов" Сталин, ликвидировав начисто всю ленинскую элиту партии, достиг поставленной цели – установления личной диктатуры.

Борьбу опиравшегося на аппарат партии и НКВД Сталина против оппозиции Хрущев считает (или притво­ряется, что считает) борьбой за "социализм". Между тем "социализм", в смысле благоустроенного социального общежития людей, для Сталина никогда не был целью, а только демагогическим лозунгом для достижения лич­ной диктатуры. Пока эта цель не была достигнута, пока основное препятствие к этой цели не было убрано (троцкисты, зиновьевцы, бухаринцы), Сталин "считался с мне­нием коллектива". После достижения цели диктатор при­своил "коллективу" его новые функции: право "только слушаться Сталина и восхвалять его". Хрущев, вполне одобряя политическую ликвидацию оппозиций, не согла­сен со Сталиным лишь в том, что оппозиционеры (Зи­новьев, Каменев, троцкисты, бухаринцы) были ликви­дированы и физически. Хрущев говорит в связи с этим:

"В дни, предшествовавшие Октябрьской революции, два члена ЦК партии большевиков – Каменев и Зиновьев – выступили против ленинского плана вооруженного восстания...

...Ленин поставил перед Центральным Комитетом вопрос об исключении Зиновьева и Каменева из партии. Однако после Октябрьской революции Зиновьеву и Ка­меневу, как известно, были предоставлены руководящие должности. Ленин назначил их на посты, где они руко­водили проведением в жизнь важнейших партийных ре­шений... В своем завещании Ленин предупреждал, что "случай с Зиновьевым и Каменевым не был простой слу­чайностью". Однако Ленин не ставил вопроса об их аре­сте и уж, конечно, о расстреле...

...Троцкий был окружен людьми, социальное про­исхождение которых ни в коем случае не может быть от­несено к категории буржуазии... эти люди принимали ак­тивное участие в рабочем движении до революции... а также в закреплении победы этой величайшей из револю­ций. Многие из них порвали с троцкизмом и вновь при­мкнули к ленинским позициям. Была ли необходимость ликвидировать этих людей? Мы абсолютно убеждены, что если бы Ленин жил, то такие чрезвычайные меры ни­когда бы не были применены по отношению к этим людям". Здесь Хрущев продолжает те параллельные две ли­нии, которые красной нитью проходят по всему докладу:

1. Искусственное "раздвоение" Сталина, противо­поставление "раннего" Сталина – Сталину "позднейше­му".

2. Элиминация Ленина от Сталина.

С психологической и, в известном смысле, с истори­ческой точки зрения, такой подход имеет некоторое услов­ное оправдание в глазах партии и, отчасти, даже народа. Атаки всех оппозиций внутри партии против Сталина начинались и кончались под одним лозунгом: "Назад к Ленину". Народная молва в годы наибольшего разгула сталинской реакции тоже апеллировала к Ленину: "Если бы жил Ленин..." Но народная молва связывала имя Ле­нина не с политикой "военного коммунизма" и "комбе­дов", а с нэпом. Оппозиция же связывала это имя со сво­бодой внутрипартийных дискуссий. Хрущев не может сделать ни того, ни другого. Поэтому Сталин периода ликвидации нэпа, насильственной коллективизации и ин­тенсивной индустриализации остается в неприкосновен­ности, а Сталин периода физических репрессий сталинцев-чекистов против сталинцев-партийцев противопоставляет­ся Ленину. Пресловутая амнистия физически ликвидиро­ванных сталинцев распространяется, правда, и на анти­сталинцев в партии, но условно и в весьма ограниченном смысле: их политическая изоляция была правильна ("не­зачем устраивать внутрипартийные дискуссии и иметь собственное мнение, когда за всех может думать аппа­рат"), однако их не надо было расстреливать ("мы убеж­дены, что Ленин так не поступил бы!").

Конечно, трудно судить, как бы поступил Ленин. Политически Сталин лишь довел линию Ленина до ло­гического конца. Недаром сами Хрущевы в течение трид­цати лет учили партию: "Сталин – это Ленин сегодня". Психологически и интеллектуально Ленин был, конечно, человек другого типа, с большим грузом всяческих "бур­жуазных предрассудков" (наличие, хотя бы только в чисто партийном аспекте, морали, чести, чувства долга и лояльности). Сталин был абсолютно свободен от всех этих "предрассудков", и в этом было его величайшее пре­имущество, как большевистского политика, и перед Ле­ниным. Но и Ленин, в силу своей доктрины, уходящей моральными корнями в макиавеллизм, не обладал внут­ренним иммунитетом против заражения "сталинизмом", если бы ему пришлось действовать в целях и условиях, в которых действовал Сталин. В этом отношении "убеж­денность" Хрущева малоубедительна. Ведь тот же Ле­нин писал274 (274 Ленин. Соч., 3 изд., т. XXVII, стр. 243.):

"История знает превращения всяких сортов; пола­гаться на убежденность, на преданность и прочие пре­восходные душевные качества – это вещь в политике совсем не серьезная".

Была между Лениным и Сталиным другая, уже фун­даментальная разница – пусть это покажется парадок­сом, но она существовала: Ленин был убежденным ком­мунистом, а Сталин им не был никогда. Для Ленина власть – средство к цели, к коммунизму. Для Сталина же сам коммунизм – средство для достижения власти. Поэтому Ленин прежде чем приступить к уничтожению своих соратников, руководствовался бы интересами ко­нечной цели: насколько эти "ошибающиеся" коммунисты являются все же убежденными коммунистами и насколько их уничтожение полезно или вредно для дела коммуниз­ма. Сталину сама его цель – власть – диктовала другой подход: насколько полезны или вредны данные комму­нисты в деле установления его единовластия. Поэтому как раз идейно-убежденные коммунисты были для Стали­на наиболее опасной частью партии. Только они и могли противопоставить себя Сталину, если им казалось, что Сталин борется вовсе не за какие-то общественные идеа­лы, а только за личную и неограниченную власть. Тут мы подходим к вопросу, заставляющему Хрущева больше всего возмущаться практикой Сталина во время ежовщины.

в) Сталин–Ежов–Политбюро

Прежде чем приступить к рассмотрению истории ежовщины в изложении Хрущева, вспомним внутри­партийную обстановку и состав руководящих органов

ЦК накануне "Великой чистки". В самых общих чертах эта обстановка характеризовалась следующим образом:

1. Основные кадры всех бывших оппозиций давно капитулировали перед сталинским аппаратом и не играли в жизни партии никакой роли. Их бывшие лидеры, на­против, находились на пропагандистской службе Сталина, и пели, как и вся партия, дифирамбы "великому и гениаль­ному" (Зиновьев – в журнале "Большевик", Каменев – в издательстве "Академия", Бухарин – в газете "Изве­стия", Радек – в газете "Правда", Томский – в ОГИЗе и т. д.).

2. В составе ЦК, избранного на XVII съезде (1934 г.), сидели самые правоверные коммунисты за все время истории партии, кроме трех членов из бывших, но разо­ружившихся троцкистов (Пятаков, Кл. Николаева и Круп­ская) и трех кандидатов из бывших, но также разоружив­шихся правых (Бухарин, Рыков, Томский). Абсолютное большинство членов и кандидатов ЦК – члены партии
до революции.

3. Исполнительные органы ЦК, избранного на этом съезде, состояли из следующих лиц:

Политбюро – члены: 1) Сталин, 2) Молотов, 3) Л. Каганович, 4) Ворошилов, 5) Калинин, 6) Орджони­кидзе, 7) Куйбышев, 8) Киров, 9) Андреев, 10) Косиор, 11) Микоян, 12) Жданов. (Последние два – с 1935 г.)

Кандидаты: 1) Чубарь, 2) Петровский, 3) Постышев, 4) Рудзутак.

Оргбюро – члены: 1) Сталин, 2) Л. Каганович, 3) Киров, 4) Жданов, 5) Ежов, 6) Шверник, 7) Косарев, 8) Стецкий, 9) Гамарник, 10) Куйбышев.

Кандидаты: 1) Криницкий, 2) М. Каганович.

Секретариат: 1) Сталин, 2) Л. Каганович, 3) Ки­ров, 4) Жданов.

Таким образом, ни в ЦК, ни в его высших руководя­щих органах Сталин не имел противников, если не счи­тать вышеназванных бывших шести оппозиционеров. В ЦК, в составе его органов, во главе всех местных ко­митетов находились только те коммунисты, которые и словом и делом помогли Сталину разбить оппозицию в партии после Ленина, провести коллективизацию, выпол­нить первые пятилетки и окончательно закрепить за Ста­линым официальное и моральное лидерство в партии. "Лидерство, но не диктатура", – таков мог быть ло­зунг ЦК 1934 года. Преданность этого ЦК идеалам ком­мунизма не вызывает сомнения. Зато его преданность идее единоличной диктатуры Сталина была весьма сом­нительной. Первый тезис подтверждает и Хрущев, а вто­рого тезиса он и не касается. Послушаем его:

"Сталинское своенравие по отношению к партии и ее Центральному Комитету стало совершенно очевидным после XVII партийного съезда, состоявшегося в 1934 году. Имея в своем распоряжении многочисленные данные, доказывающие грубое своеволие по отношению к пар­тийным кадрам, Центральный Комитет создал парткомиссию под контролем Президиума ЦК; ей было пору­чено расследование причин... массовых репрессий против большинства членов и кандидатов ЦК... Эта комиссия ознакомилась с большим количеством материалов из архивов НКВД, а также с другими документами, и уста­новила много случаев фабрикации дел против комму­нистов, ложных обвинений, вопиющих злоупотреблений социалистической законностью, результатом которых бы­ла смерть невинных людей. Стало очевидным, что мно­гие (в другом месте Хрущев говорит: "десятки тысяч". – А.А.) партийные, советские и хозяйственные работни­ки, которые были заклеймены в 1937-1938 гг., как "вра­ги", в действительности никогда не были ни врагами, ни шпионами, ни вредителями и т. д., а всегда были чест­ными коммунистами; они были только оклеветаны, и, часто, не будучи в состоянии выносить варварских пыток, обвиняли самих себя (по приказу следователей-фальси­фикаторов) во всех видах самых ужасных и неправдо­подобных преступлений. Комиссия представила Прези­диуму ЦК обширные и обоснованные материалы... Было установлено, что из 139 членов и кандидатов ЦК партии, избранных на XVII съезде, 98 человек, то есть 70%, были арестованы и расстреляны... (Возгласы возмуще­ния)".

Хрущев признается, что та же судьба постигла и са­мих делегатов XVII съезда. По данным Хрущева, 80 про­центов делегатов этого съезда вступили в партию до ре­волюции и во время гражданской войны. По социальному происхождению 60 процентов делегатов были рабочими. И однако:

"Из 1956 делегатов с правом решающего или совеща­тельного голоса – 1108 были арестованы по обвинению в контрреволюционных преступлениях, то есть явно по­давляющее большинство. Только сам по себе этот факт... показывает, насколько абсурдными, дикими и противоре­чащими здравому смыслу были обвинения в контррево­люционных преступлениях, выдвинутые против большин­ства участников XVII партийного съезда (Возгласы воз­мущения)".

В чем же причина, по Хрущеву, столь бесцеремонной расправы Сталина со своей партией? Хрущев дает ответ, который является всем, чем угодно, но только не отве­том на этот главный и решающий вопрос. Хрущев го­ворит:

"Единственной причиной, почему 70% членов ЦК и кандидатов, избранных на XVII съезде, были заклеймены врагами партии и народа, было то, что честные комму­нисты были оклеветаны на основании сфабрикованных против них обвинений..."

Вот и всё.

Этот незатейливый ответ вызывает сразу четыре вопроса: как были сфабрикованы, кем были эти фабрика­ции санкционированы, почему подобные, выражаясь по-хрущевски, "абсурдные и дикие" репрессии против партии стали возможными от имени той же партии? были ли в составе ЦК партии люди, сопротивлявшиеся этим репрес­сиям?

На первые два вопроса Хрущев отвечает конкретно и убедительно:

"При таком положении не было нужды в чьей-либо санкции; да и о каких санкциях могла идти речь, когда все решал Сталин. Он сам был главным прокурором во всех этих делах. Сталин не только соглашался на все эти аресты, но он сам, по своей инициативе, давал распоря­жения об арестах".

Но были ли в верхах партии, в Политбюро, люди, которые сомневались в правильности курса Сталина на физическое уничтожение партии, если да, то осмеливались ли они высказать вслух эти сомнения? Хрущев, хотя бы ради оправдания самого себя и своих коллег по Полит бюро, не допускает наличия таких людей. Он прямо за­являет:

"Обладая неограниченной властью, он (Сталин. – А.А.) допускал большой произвол в деле морального и физического уничтожения людей. Создалось такое поло­жение, что никто не мог выразить свою волю. Если Сталин говорил, что того или иного человека следует аре­стовать, то необходимо было принимать на веру, что это лицо является "врагом народа".

В этом заявлении Хрущева есть и косвенное признание в санкциях Политбюро – оно давало санкцию, "принимая на веру" действия Сталина. Впрочем, у Хрущева есть и более прямые утверждения на этот счет, которые довольно ясно указывают, на кого Сталин опирался, при­ступая к массовому террору, указания на роль самого Политбюро и его отдельных членов.

Первое заявление касается подготовки самой чистки. Вечером 1 декабря 1934 года, после убийства Кирова, пре­зидиум ЦИК СССР принял директивное указание (Хру­щев говорит "за подписью Енукидзе", но совершенно очевидно, что без подписи председателя ЦИК СССР Ка­линина такое указание не могло иметь юридической си­лы) о следующем:

"1. Следовательским отделам предписывается уско­рить дела обвиняемых в подготовке или проведении тер­рористических актов.

2. Судебным органам предписывается не задержи­вать исполнения смертных приговоров...

3. Органам Комиссариата внутренних дел (НКВД – А.А.) предписывается приводить в исполнение смерт­ные приговоры... немедленно после вынесения этих при­говоров".

Хрущев комментирует это указание следующим обра­зом:

"Это указание послужило основой для многочислен­ных случаев злоупотребления против социалистической законности. В ходе многочисленных сфабрикованных су­дебных процессов, подсудимые обвинялись в "подготов­ке" террористических актов. Уже только это делало не­возможным пересмотр их дел, даже если они заявляли пе­ред судом, что их "признания" были вынуждены силой, или если они убедительно доказывали ложность воздвиг­нутых против них обвинений".

Этот первый акт, узаконивающий все остальные пре­ступления, был утвержден Политбюро. Правда, Хрущев говорит, что это утверждение последовало постфактум, но все-таки последовало:

"Вечером 1 декабря 1934 года, по инициативе Стали­на (без резолюции Политбюро, – которая последовала, между прочим, два дня спустя), секретарь президиума ЦИК Енукидзе подписал следующее директивное указа­ние...", и т. д. (весь курсив в цитате мой. – А.А.).

Это указание цитировалось выше. Из второго заяв­ления Хрущева мы узнаем, что Ежов был назначен народ­ным комиссаром внутренних дел СССР вместо Ягоды в отсутствие Сталина из Москвы, по одной лишь телеграм­ме Сталина из Сочи 25 сентября 1936 года.

Процитировав эту телеграмму, Хрущев замечает:

"Сталинская формулировка, что "ОГПУ отстает на четыре года" в применении массовых репрессий и что нужно "наверстать" запущенную работу, толкнула НКВД на путь массовых арестов и казней".

Если бы Хрущев в той же мере любил историческую правду, в какой он лично ненавидит Сталина, или если бы он был свободен от круговой поруки по совместным преступлениям, то он сделал бы и третье заявление в более откровенной форме, а именно: назначение Ежова и ежовская чистка были санкционированы Политбюро в отсутствие Сталина, тем Политбюро, в состав кото­рого входили Ворошилов, Микоян, Андреев, Молотов, Каганович.

Совершая любое преступление – малое или великое, – Сталин с врожденным чувством профессионального преступника умел создавать себе алиби. Этим и объяс­няется, почему Сталин столь судьбоносный для него и для страны вопрос предлагал решать в свое отсутствие. В случае чего Сталин мог сказать (и, вероятно, сказал во время ликвидации Ежова):

– Что вы, товарищи, я ведь только телеграфиро­вал, так сказать, внес предложение, но ведь решали и голосовали вы сами, без меня. Вам было виднее...

Объяснялось это далее еще и тем, что Сталин был абсолютно убежден, что предлагаемое им дело было "кровным делом", совместным делом всех "соратников и учеников".

Хрущев сознательно замалчивает эту сторону ежовщины. Но сказанного им уже достаточно, чтобы прийти к заключению, что Сталин действовал не только с ведо­ма, но и с полного согласия тогдашних членов Полит­бюро – Молотова, Кагановича, Ворошилова, Микояна, Жданова, Андреева, Калинина, короче говоря, всех тех, кто уцелел от ежовщины. Хрущев это знает и поэтому не прочь отмежеваться от этого Политбюро, хотя и де­лает это косвенно. Рассказывая делегатам съезда, каким страшным пыткам подвергались в НКВД старые боль­шевики и как эти большевики брали обратно свои вы­нужденные "признания" в письмах на имя Сталина, Хру­щев как бы мимоходом напоминает:

"В то же время Сталин, как нам было сообщено членами Политбюро того времени (курсив мой. – А.А.),

не показывал им заявлений многих обвиняемых партий­ных активистов..."

Конечно, Хрущев не был членом Политбюро, но что­бы Хрущев, Маленков, Булганин, Берия и другие вошли в его состав, Сталину-Молотову-Кагановичу пришлось убрать из Политбюро и ликвидировать из 16 членов и кандидатов его состава 9 человек, в том числе Кирова, Орджоникидзе, Куйбышева и самого Ежова. Из этих де­вяти в живых был оставлен лишь Петровский.

Что же касается заявлений членов Политбюро "того времени", что Сталин скрывал от них "письма" старых большевиков, то для Сталина едва ли было это необхо­димо. Ведь из 21 члена Совнаркома (Совет министров), председателем которого был Молотов, на воле осталось лишь три наркома – Каганович, Ворошилов, Микоян. Все остальные наркомы, в том числе и прямые замести­тели Молотова – Рудзутак, Межлаук, Антипов, Чубарь – сидели в НКВД. Надо полагать, что эти люди писали не только секретарю партии, но и председателю своего правительства. Точно так же, надо полагать, хозяйствен­ники писали Кагановичу и Микояну, партработники – Андрееву, Маленкову и Хрущеву, командиры армии – Ворошилову и Буденному.

Спрашивается, от кого же тогда скрывали получен­ные ими письма эти соратники Сталина? Обо всем этом Хрущев "не осведомлен".

Рисуя Сталина как террориста и деспота, Хрущев ни разу не приводит примеров того, как Сталин и его партия уничтожали планомерно и систематически мил­лионы беспартийных крестьян, рабочих и интеллигенции. И это естественно. Если уничтожение верхнего слоя пар­тии было делом Сталина и Политбюро, то уничтожение народа было делом всей сталинской партии. Сталина можно обвинить в утверждении персональных списков из высшего актива партии и государства, подлежащих физи­ческому уничтожению ("в 1937-38 году Сталину было на­правлено 383 таких списка с именами тысяч партийных, советских, военных, комсомольских и хозяйственных ра­ботников. Он утверждал эти списки". – Хрущев), но кто же утверждал списки миллионов, которые прошли через "чрезвычайные тройки" в областях и республиках? Сами же эти "тройки" в составе трех членов бюро местных комитетов партии – первого секретаря партийного коми­тета, прокурора и самого начальника местного управ­ления НКВД.

Хрущев не установил статистики этих чудовищных злодеяний сталинской партии и составлять государствен­ную комиссию (по аналогии с партийной) по их расследованию не собирается. В связи с 40-летием НКВД его шеф-генерал Серов писал: "Нужно сказать, что в период 1937 1938 годов пробравшиеся в НКВД провокаторы, а также бессовестные карьеристы... а также порожденные куль­том личности крупные ошибки нанесли нам серьезный урон необоснованными репрессиями по отношению к со­ветским и партийным кадрам, а в ряде случаев и к рядо­вым советским гражданам"275 (275 "Правда", 21. 12. 1957.) (курсив мой. – А.А.). "А в ряде случаев" пострадали и рядовые советские гражда­не! Надо обладать неисчерпаемым запасом лицемерия, чтобы писать эти слова даже в газете "Правда".

Вопрос о количестве уничтоженных рядовых членов партии Хрущев обошел тоже полным молчанием. Между тем и это количество было весьма внушительным: 1 220 942 коммуниста было исключено (стало быть, и аре­стовано) за 1934-1939 годы, по моим данным, или 1 165 000 коммунистов за 1935-1938 годы, – по другим276 (276 Z. К. Brezezinski. The Permanent Purge. Цитирую по "Ost-Probleme", 1956, № 23, S. 798.).

Почему же Хрущев не доложил об этом съезду и по­чему даже после разоблачения Сталина скрывается пар­тийная статистика по стажу ее членов? Ответ ясен -тут уже действовали сами сталинцы: в центре – Мален­ков, Каганович и Андреев (секретари ЦК и члены комис­сий Политбюро по госбезопасности), а Хрущев и Суслов – на своих участках (Москва, Украина, Ростов).

г) Три характеристики

К имевшимся до сих пор – из коммунистических источников – двум авторитетным характеристикам мо­рально-политического облика Сталина прибавилась те­перь третья, не менее авторитетная. Из двух первых одна исходила от учителя Сталина – Ленина, другая – от бывшего коллеги и соперника Сталина – Троцкого. Тре­тья и последняя характеристика исходит от прямого и долголетнего ученика Сталина (а через него и от всех быв­ших его "учеников и соратников") – от Хрущева.

Несмотря на разное положение авторов этих харак­теристик по отношению к Сталину, они все сходятся в одном: Сталин жесток, неразборчив, аморален. Ленин ха­рактеризует Сталина в "завещании" как человека грубо­го, нелояльного, способного злоупотреблять властью, ка­призного, а в письме "К вопросу о национальностях, или об автономизации", имея в виду Сталина и осмеи­вая его обвинение грузинских ленинцев в "социал-нацио­нализме", Ленин возвращает Сталину его обвинение "с лихвой"277 (277 "Коммунист", № 9, стр. 15.): "Он сам является настоящим и истинным не только "социал-националом", но и грубым великорус­ским держимордой". Чтобы рассеять всякое недоразуме­ние и показать, как грузин может быть "грубым велико­русским держимордой", Ленин поясняет в другой части того же письма278 (278 Там же, стр. 23.): "...известно, что обрусевшие инород­цы всегда пересаливают по части истинно-русского на­строения".

Характеристика Л. Троцкого говорит о том же. Ко­нечно, Троцкого могли обвинять и обвиняли в "субъекти­визме", как обиженного Сталиным человека. Однако "субъективизм" Троцкого намного беспристрастнее, чем "объективизм" Хрущева, обязанного своим нынешним положением лично Сталину. Троцкий пишет279 (279 Л. Троцкий. Моя жизнь, ч. II. 1930, стр. 213-214, 217-218.):

"При огромной и завистливой амбициозности он (Сталин) не мог не чувствовать на каждом шагу своей интеллектуальной и моральной второсортности... он от­талкивал меня теми чертами, которые составили впослед­ствии его силу на волне упадка: узостью интересов, эмпи­ризмом, психологической грубостью и особым цинизмом провинциала... По-настоящему Ленин узнал Сталина только после Октября. Он ценил его качества твердости и практического ума, состоящего на три четверти из хитрости. В то же время Ленин на каждом шагу наталки­вался на невежество Сталина, крайнюю узость полити­ческого кругозора, на исключительную моральную гру­бость и неразборчивость. На пост генерального секретаря Сталин был выбран против воли Ленина, который ми­рился с этим, пока сам возглавлял партию".

Однако по сравнению с той обширной и практичес­кими примерами иллюстрированной характеристикой, которую Хрущев дал Сталину как политику и человеку, характеристики Ленина и Троцкого – лишь бледные пси­хологические эскизы. И это понятно: Ленин видел Ста­лина в эмбрионе, Троцкий – в отрочестве, а Хрущев – "во всем величии".

Хрущев начал рисовать портрет Сталина, воздав дол­жное пророчеству Ленина:

"В дополнение к великим заслугам В. И. Ленина, – говорит он, – ...его необычайный ум выразился также и в том, что он вовремя заметил в Сталине ряд отрицатель­ных качеств, которые позднее привели к весьма печаль­ным последствиям... отрицательные черты Сталина, ко­торые при жизни Ленина были только в зачаточном сос­тоянии... все время неуклонно развивались и в последние го­ды его жизни приобрели абсолютно нетерпимый характер:".

В характеристике Сталина, даваемой Хрущевым, впервые нарисован более или менее точный морально-психологический облик Сталина как государственного деятеля и человека. Мы говорим "более или менее", по­тому что важнейшая часть такого облика – Сталин в быту, Сталин в семье, "частный Сталин" – вовсе от­сутствует у Хрущева. Отсутствует у Хрущева и другая, на наш взгляд, органическая и ведущая черта сталинского характера – абсолютный морально-этический нигилизм в политике. Вероломство и подлость родили Сталина, вероломство и подлость сопутствовали его карьере, веро­ломство и подлость вызвали его гибель. Об этих качест­вах Сталина Хрущев рассказывает как об "ошибках", которые заставили учеников пересмотреть миф о величии Сталина только тогда, когда эти ученики сами оказались в опасности (когда едешь к Сталину, "как друг... – не знаешь куда попадешь после этого – домой или же в тюрьму", – Хрущев, со слов Булганина).

Вот это последнее обстоятельство заставляет от­носиться критически и к портрету Сталина, нарисованно­му Хрущевым. Хрущев сознательно умалчивает об этих качествах Сталина, когда речь идет о становлении ста­линской диктатуры, но, вероятно, сгущает их, когда гово­рит о "последних годах жизни Сталина". Конечно, мы всегда были и остаемся самого высокого мнения об уго­ловных способностях Сталина. Никакие гиперболы Хру­щева тут нас не удивят. Но обвинения Сталина в том, что он сам создал себе "культ" гениального (а это, по мнению Хрущева, главнейшая из ошибок Сталина), не может быть принято всерьез даже сталинскими врагами. Внешняя скромность Сталина всегда была поразительна. Он "делал рекламу", но не себе, не своей собственной личности, а Ленину, партии, ЦК и даже политическим ничтожествам из Политбюро, которые на гребне истори­ческой волны оказались лишь по личной милости Стали­на. Человек, который куда с большим основанием, чем Людовик XIV, мог сказать "государство – это я", в сво­их программных выступлениях не знал, не допускал не только малейшей – "лирики", но даже местоимения "я". "Мы, советские люди", "наша партия", "наш ЦК", "наш великий учитель Ленин", – эти выражения советского жаргона введены в русский язык не Хрущевым, а Ста­линым. Да, Сталин создавал "культ партии" и "культ Ленина", а сталинцы создали культ самого Сталина – безвкусно, настойчиво, всюду и везде, соревнуясь между собой в восхвалениях Сталина, а потом, исчерпав все до­ступные земные прилагательные, существительные, ме­тафоры и эпитеты, члены Политбюро переходили к кате­гориям космическим280 (280 Ворошилов. "Правда", 21. 12. 1949.).

Словом, создали даже не просто "культ Сталина", а "культ бога Сталина". Хрущев признает все это вредным, но адреса "вредителей" не дает:

"...для марксизма-ленинизма является непозволитель­ным и чуждым особо выделять какое-либо отдельное лицо, превращая его в сверхчеловека, наделенного сверхъ­естественными качествами, приближающими его к бо­жеству... Вера в возможность существования такой лич­ности, и, в особенности, такая вера по отношению к Сталину, культивировалась среди нас (курсив мой. – А.А.) в течение многих лет".

Кто же культивировал? Сам Сталин и... кинорежиссеры, – таков общий вывод Хрущева, в высшей степени несостоятельный и нелогичный.

Постановление ЦК КПСС от 30 июня 1956 года меланхолично констатирует281 (282"Правда", 2. 7. 1956.): "Восхваления по адресу Ста­лина вскружили ему голову"! Значит, в конечном счете, источник сталинских злодеяний не в самом Сталине, а в сталинском окружении, то есть в сталинской системе. Тольятти был прав, когда он указал своим соратникам по сталинизму из Кремля, что виноват не только Сталин, но и его ученики, которые внушали Сталину, что он "ге­ний", "сверхчеловек", "божество". "Почему вы не умери­ли хотя бы пыл ваших восхвалений?" – упрекает их Тольятти. "Сам Сталин этого требовал", – гласит ответ Хрущева. Этот ответ может быть опровергнут докумен­тально, если эти документы имеют какую-нибудь цену в глазах "коллективного руководства".

Документ № 1282 (282 И. Сталин. Соч., т. 9. 1948, стр. 152-154.): Письмо Ксенофонтову.

"Ваше письмо и набросок статьи читал... Мои за­мечания: 1) Я против того, чтобы Вы называли себя "учеником Ленина и Сталина". У меня нет учеников. Называйте себя учеником Ленина, Вы имеете на это пра­во... Но у Вас нет оснований называть себя учеником ученика Ленина. Это неверно, это лишне".

Документ № 2283 (283 И. Сталин. Соч., т. 10, 1949, стр. 61.):

"Я никогда не считал себя и не считаю безгрешным. Я никогда не скрывал не только своих ошибок, но и ми­молетных колебаний".

Документ № З284 (284 "Вопросы истории", 1953, №11, стр. 21, доклад секрета­ря ЦК КПСС Поспелова, 19 октября 1953 г.):

"16 февраля 1938 г. (в Детиздат). Я решительно про­тив издания "Рассказов о детстве Сталина". Книжка изо­билует массой фактических неверностей, искажений, пре­увеличений, незаслуженных восхвалений. Автора ввели в заблуждение охотники до сказок, брехуны (может быть, "добросовестные брехуны"), подхалимы. Жаль автора, но факт остается фактом. Но это не главное. Главное состо­ит в том, что книжка имеет тенденцию вкоренить в созна­ние советских детей (и людей вообще) культ личности вождей, непогрешимых героев. Это опасно, вредно. Теория "героев" и "толпы" есть не большевистская, а эсеровская теория. Герои делают народ, превращают его из толпы в народ – говорят эсеры. Народ делает героев – отвечают эсерам большевики. Книжка льет воду на мельницу эсеров, будет вредить нашему общему большевистскому делу. Советую сжечь книжку. И. Сталин".

Было бы, конечно, рискованно настаивать на том, что Сталин в этих случаях был абсолютно искренен. Но нынешний секретарь ЦК КПСС и лейб-биограф Сталина Поспелов ("Краткая биография Сталина") еще в октябре 1953 года уверял партию в безусловной искренности Ста­лина285 (285 Там же, стр. 21.). Теперь Поспелов, как секретарь ЦК по пропа­ганде, уверяет нас вместе с Хрущевым в безусловной не­искренности Сталина, причем все это происходит после смерти последнего. Спрашивается, какой Поспелов кле­вещет на Сталина: Поспелов – автор доклада в Акаде­мии наук в октябре 1953 года или Поспелов – автор постановления 30 июня 1956 года? На этот наивный во­прос нельзя ждать серьезного ответа. Но важно следую­щее: если бы даже Сталин был неискренен, отвергая свой собственный культ, то члены Политбюро имели основа­ние, даже прямое указание от самого Сталина "сбавить тон" и соблюсти меру. Но этого не случилось, и не случи­лось по весьма прозаическим причинам: во-первых, пре­вознесение Сталина было непременным условием карье­ры, во-вторых, оно же гарантировало и сохранение жиз­ни (до поры до времени).

Изумительными по своему нравственному цинизму надо считать действия Сталина с его "Краткой биогра­фией", о которых Хрущев доложил съезду. Желая окончательно похоронить вчерашнего бога перед его вернейшими фанатическими поклонниками, Хрущев продемон­стрировал моральную низкопробность диктатора на при­мерах низости, которые больше всего и вернее всего мо­гут возмутить чувство представителей так называемой "коммунистической этики".

"Скромность украшает большевика" – этот афо­ризм Сталина знал каждый коммунист. А тут Хрущев вдруг привел съезд в изумление: Сталин собственноручно писал о себе: "Сталин – гений"! Это действительно было ошибкой Сталина, которой Хрущев воспользовался. Сталин, не обеспечив себе путей отступления, единствен­ный раз изменяет собственному закону: оставляет пись­менное свидетельство о своей мании величия. И оно те­перь пригодилось неблагодарным ученикам. Что Хрущев взял при этом верный психологический прицел, зафикси­ровал и протоколист ЦК: только в двух местах стенографического отчета доклада Хрущева отмечены "волне­ние и возмущение в зале"; там, где речь идет о расстре­ле старых большевиков и о "саморекламе" Сталина.

Наиболее скандальными документами "самокульта" Сталина Хрущев считает "Краткий курс истории ВКП(б)" и "Краткую биографию" Сталина. Примеры, приводи­мые Хрущевым в связи с этим, говорят, однако, о боль­шем, чем просто о самовосхвалении диктатора. Они го­ворят не только о том, каким аморальным человеком был сам Сталин, но одновременно и о том, какого низкого мнения он был и о морали своих "соратников". Догола может раздеться человек лишь среди представителей своего пола. Сталин и Хрущев были представителями одного "морального пола", но теперь Хрущев, стараясь прикрыться довольно прозрачным фиговым листком, вы­ставляет нам напоказ своего бывшего владыку во всей его отвратительной политико-моральной наготе. Незачем ссылаться на все примеры, остановимся лишь на неко­торых.

"Культ личности, – говорит Хрущев, – принял такие чудовищные размеры главным образом потому, что сам Сталин, применяя все возможные методы, под­держивал прославление своей собственной личности... Одним из наиболее характерных примеров самопрослав­ления Сталина и отсутствия у него самого элементарного чувства скромности может служить его "Краткая биогра­фия..." Эта книга представляет собою выражение самой отвратительной лести... Нет нужды приводить здесь примеры того отвратительного идолопоклонства, кото­рыми полна эта книга. Достаточно указать, что все эти выражения были одобрены и отредактированы самим Сталиным, а некоторые даже дописаны его рукой на корректуре книги... Желал ли он умерить пыл тех льсте­цов, которые составляли его "Краткую биографию"? Нет! Он отмечал те самые места, в которых, по его мне­нию, восхваление его заслуг было недостаточным" (весь курсив в цитате мой. – А.А.).

Кто же были эти "льстецы"? На титульном листе книги (И. В. Сталин. Краткая биография. Москва, 1951 г.) авторами названы: М. Б. Митин и П. Н. Поспелов. Кто же они такие? Митин – член ЦК и член его комис­сии по иностранным делам, Поспелов секретарь ЦК КПСС, избранный на эту должность уже после смер­ти Сталина. Вот кто, оказывается, "льстецы", авторы "книги самой отвратительной лести". Выходит, что даже и эти авторы, основной профессией которых на протя­жении всех этих тридцати лет было "отвратительное идолопоклонство", не справились со своей задачей, и по­ этому Сталину пришлось превратить "биографию" в "автобиографию". Что же писал Сталин сам о себе? Хрущев приводит оригинал поправок, внесенных рукой Сталина:

"...Руководителем этого ядра (речь идет о нынешних учениках Сталина. – А.А.) и ведущей силой партии и государства был т. Сталин. Мастерски выполняя задачи вождя партии и государства и имея полную поддержку всего советского народа, Сталин, однако, не допускал в своей деятельности и тени самомнения, зазнайства, само­любования".

Хрущев:

"Где и когда бывало, чтобы вождь так сам себя хва­лил?"

Сталин:

"Сталин достойный продолжатель дела Ленина, или, как говорят у нас в партии: Сталин – это Ленин сегодня".

Хрущев:

"Вы видите, как хорошо это сказано, но не народом, а самим Сталиным".

Сталин:

"Товарищ Сталин развил дальше передовую совет­скую военную науку... На разных этапах войны сталин­ский гений находил правильные решения, полностью учитывающие особенности обстановки... Сталинское во­енное искусство проявилось как в обороне, так и в на­ступлении. С гениальной проницательностью разгадывал товарищ Сталин планы врага и отражал их..."

Хрущев:

"Так Сталин восхвалял себя как стратега. Кто делал все это? Сам Сталин, но не как стратег, а как автор-редактор... Таковы факты, товарищи. Следует, пожалуй, сказать, – позорные факты".

Дальше Хрущев переходит к разбору пресловутого "Краткого курса истории ВКП(б)". Хрущев подтверж­дает, что "Краткий курс" "был написан комиссией ЦК... книга была написана выделенной для этой работы груп­пой авторов". В проекте "Краткой биографии" это обсто­ятельство было отражено так: "Комиссия ЦК ВКП(б) под руководством товарища Сталина и при его актив­нейшем личном участии разработала "Краткий курс исто­рии ВКП(б)".

"Но и эта фраза не удовлетворила Сталина; она была заменена следующей фразой в окончательном тек­сте "Краткой биографии": "В 1938 году вышла в свет кни­га "История ВКП(б). Краткий курс", написанная товари­щем Сталиным и одобренная комиссией ЦК ВКП(б)".

Сообщив, таким образом, как Сталин открыто совер­шил плагиат, Хрущев саркастически спрашивает:

"Нужно ли к этому еще что-либо добавить? Как ви­дите, поразительная метаморфоза превратила труд, соз­данный группой людей, в книгу, написанную Сталиным".

Литературный агент Сталина во Франции, Анри Барбюс, когда-то писал: "Сталин – это человек с лицом рабочего, головой ученого и в шинели простого сол­дата". Политический соратник Сталина – Хрущев – снял эту "рабочую" маску с лица преступника, через весь­ма маленькую щель показал нам функцию его мысли­тельного аппарата и довольно грубо скинул с него мундир "генералиссимуса". В результате получился эскизный пор­трет давно нам знакомого лица: инквизитора, деспота фарисея, маньяка и литературного воришки масштаба.

III. СТАЛИН И МАКИАВЕЛЛИ

Будущий биограф Сталина, если он захочет что-ни­будь понять в действиях диктатора, должен приступить к своей работе только после того, как он основательно изучит три источника: "Государь" Макиавелли, филосо­фию Ницше и уголовный кодекс любого государства, да­же советского.

Величайшее преимущество Сталина, как "политика нового типа", над другими политиками, в том числе и над коммунистическими, заключалось в том, что он был аб­солютно свободен не только от человеческой морали, но даже и от того, что принято называть "идейным убеж­дением".

Характеристика Талейрана, которая дана князю со­ветским академиком Е. Тарле в книге, написанной во вку­се советского диктатора, целиком может быть отнесена к Сталину286 (286 Е. Тарле. Талейран. Изд. Академии наук СССР, 1948, стр. 11-12.):

"Что такое "убеждение" – князь Талейран знал только понаслышке, что такое "совесть" – ему тоже приходилось изредка слышать из рассказов окружающих, и он считал, что эти курьезные особенности человеческой натуры могут быть даже очень полезны, но не для того, у кого они есть, а для того, кому приходится иметь дело с их обладателем. "Бойтесь первого движения души, по­тому что оно, обыкновенно, самое благородное, – учил он молодых дипломатов, которым напоминал также, что "язык дан человеку для того, чтобы скрывать свои мысли".

Что эта характеристика может быть отнесена к Ста­лину, засвидетельствовал нам сам "теоретический и по­литический орган ЦК КПСС" – журнал "Коммунист"287 (287 "Коммунист", № 5, 1956, стр. 25.):

"В работе Сталина последовал разрыв теории с практикой. Во многих случаях он поступал прямо проти­воположно тому, что совершенно правильно говорил и писал".

В биографиях обоих деятелей тоже было много об­щего. По происхождению Сталин, конечно, был анти­подом Талейрана – отец Сталина был простым сапож­ником, а Талейрана – разорившимся дворянином. Но поразительно сходны были условия, в которых протека­ли их юношеские годы, полного одиночества, одинаково­го воспитания (духовные семинарии) и даже одинаково­го физического недуга (болезнь оспой). Тарле выводил характер великого дипломата из этих социально-бытовых условий, но надо знать самого Тарле, чтобы быть уве­ренным, что говоря о Талейране и невольно думая о Ста­лине, он внутренне восхищался гениальной мыслью Ге­геля: "исторические события и герои повторяются два­жды"!

Тарле был лейб-писателем Сталина, не в том смысле, конечно, что возводил "культ гениального" (в книге раз­мером в 300 страниц о "буржуазной дипломатии" нет даже ни одной цитаты из Сталина и это в 1948 году!), а в том, что только ему одному Сталин разрешил пи­сать почти свободно на свои излюбленные темы: "На­полеон" и "Талейран". И Тарле писал, писал талантливо, метко и прямо как для портрета самого Сталина288 (288 Е. Тарле. Талейран. Изд. АН СССР, 1948, стр. 29.):

"То, как проходят первые годы нашей жизни, – влияет на всю жизнь, и если бы я раскрыл вам, как я про­вел всю свою юность, то вы бы меньше удивлялись очень многому во мне", – говорил Талейран одной из прид­ворных дам императрицы Жозефины. Процитировав это признание своего героя, Тарле дает ему неподражаемую характеристику, в которой перед нами встает во всем величии именно Сталин: "Учился он не очень прилежно, но пятнадцати лет все же окончил колледж и перешел в духовную семинарию... Родители решили сделать его аббатом... Он не желал принимать духовное звание...

Так окончилось отрочество и наступила молодость Та­лейрана. Он вступил на жизненную арену холодным, ни­кому не верящим, никого не любящим скептиком. На себя, и только на себя, и притом не на свои физические силы, а исключительно на свою голову, возлагал юноша все свои надежды... Кругом были только чужие люди, начиная с наиболее чужих, то есть собственных родите­лей. А чужие люди – это конкуренты, враги, волки, если показать им свою слабость, но это послушные ору­дия, если уметь быть сильным, то есть быть умнее их. Такова была основная руководящая мысль, с которой Талейран вышел на жизненную дорогу".

Не знаю была ли она, действительно, у Талейрана, но у раннего Сталина ее можно было бы найти на самых ярких примерах. Это не входило в мою задачу. В этой работе я имел дело с уже сложившимся Сталиным. Одна­ко вывод, сделанный Тарле о Талейране в юности и в старости, воистину просится в биографию Джугашвили – Сталина289 (289 Там же, стр. 29-30.):

"Он начинал жизнь и с первых же шагов обнаружил те основные свойства, с которыми сошел в могилу. В 21 год он был в моральном отношении точь-в-точь таким, как в восемьдесят четыре года. Та же сухость души, черствость сердца, решительное равнодушие ко всему, что не имеет отношения к его личным интересам, тот же абсолютный, законченный аморализм, то же отношение к окружающим: дураков подчиняй и эксплуатируй, умных и сильных старайся сделать своими союзниками, но пом­ни, что те и другие должны быть твоими орудиями, если ты в самом деле умнее их, – будь всегда с хищника­ми, а не с их жертвами, презирай неудачников, покло­няйся успеху!".

Таков именно и был действительный Сталин.

К этому же выводу фактически пришли сегодня и сталинцы, хотя объявить об этом осмелились лишь через три года после смерти диктатора, словно все еще боясь его воскресения.

Объявленный при жизни "корифеем всех наук", Ста­лин был и оставался недоучившимся семинаристом. Даже в области теории марксизма, в которой он сам "откры­вал" все новые и новые законы, он оставался самым посредственным дилетантом. Вся его мудрость заклю­чалась в том, чтобы в нужное время продекламировать несколько цитат из Маркса, Энгельса и Ленина и, до­вольно искусно склеив их между собой, развернуть целую концепцию для весьма практической цели: для обоснова­ния своего очередного преступления.

Но и это право он ревниво сохранял только за со­бой. "Ученики и соратники" имели право лишь коммен­тировать самого учителя и превозносить его преступле­ния, как величайшие благодеяния. Сейчас в этом они сами откровенно признаются.

Невероятно ограниченным был духовный багаж Ста­лина и в области русской литературы. В его литератур­ных выступлениях ни разу не встречаются герои и при­меры из гуманистической классической литературы (Пуш­кин, Лермонтов, Достоевский, Тургенев, Толстой, даже Горький), но зато он неплохо знал классиков-"разоблачителей" (Гоголь, Щедрин).

Была одна наука, в которой его знания были серьез­ными и которой он не переставал интересоваться до кон­ца жизни. Эта наука – история. По этому вопросу, кроме известных фактов из других источников, мы имеем и прямое "семейное" свидетельство. Так, в феврале 1955 года в беседе с Херстом, К. Смитом и Ч. Кленшом, дочь Сталина – Светлана – на вопрос этих корреспондентов, "читал ли Сталин легкую литературу, например, крими­нальные романы, чтобы развлечься", ответила: "Нет, к романам он не питал интереса. Он предпочитал произ­ведения по истории, особенно по древней истории".

Однако его знания и по истории носили строго ути­литарный характер. В этой истории его интересовало и увлекало как раз то, против чего он выступал в официаль­ной исторической науке – биографии царей и императоров, завоевателей и диктаторов, вроде "Биографий" героев Плутарха, "Двенадцати цезарей" Светония и пол­ководцев "Золотой орды".

Из русских царей его любимцем был Иван Грозный. Аракчеева он ругал на словах, но на деле восхищался им и учился у него ("военные поселения" – колхозы). Все это нашло свое отражение даже в советской литературе и искусстве.

В порядке разоблачения Сталина журнал "Звезда", выпускаемый издательством "Правда", писал290 (290 "Звезда", 1956, № 5, стр. 166-167.):

"Широкое распространение получил культ личности Сталина в книгах, где он воспевался, а простые люди сплошь и рядом изображались на заднем плане, лишь как фон. С культом личности связана и та апологети­ческая трактовка, которую в произведениях литературы и искусства иной раз получали русские цари, военные и го­сударственные деятели прошлого. Дело дошло до того, что Ивана Грозного стали изображать не только как мудрого и прогрессивного государя, но и как справед­ливого человека, недостаточно даже сурового к своим врагам".

Особое пристрастие Сталин имел к великим полко­водцам и выдающимся дипломатам. Из полководцев его кумиром был Наполеон, из дипломатов – Талейран. Я рассказывал в другой книге, как Тарле был спасен из-под ареста второй раз (1936 г.) личным вмешательством Сталина лишь потому, что он написал полюбившуюся Сталину книгу "Наполеон". В том же духе и с той же свободной обрисовкой характера своего героя Тарле на­писал и выше цитированную новую книгу "Талейран".

Сталин клялся и именем Ленина только до тех пор, пока не стал диктатором. Но в глубине души ненавидел его, не потому, что Ленин требовал его снятия, а потому, что Ленин был первым человеком, разгадавшим крими­нальное направление сталинского ума и характера ("заве­щание" Ленина).

Своих "учеников и соратников" из "коллективного руководства" он презирал не из-за недостатка раболеп­ства с их стороны, а именно из-за этого раболепства.

Богами у Сталина в области морали и философии были два человека – Макиавелли и Ницше. Учение не­мецкого философа о "сверхчеловеке", чудотворном герое и о народе, как о навозе истории, теория Ницше, что ведущим принципом исторического бытия является "воля к власти"291 (291 "Воля к власти", "По ту сторону добра и зла" и т. д.), во имя и ради достижения этой власти "будьте насильником, корыстолюбцем, низкопоклонни­ком, гордецом, и, смотря по обстоятельствам, даже сов­местите в себе все эти качества", – было в духе будущего Сталина.

Исследователи давно обратили внимание на родство тактики Ленина с Макиавелли. Однако руководством к действию макиавеллизм стал у Сталина. Б. Суварин – этот известный знаток СССР и лучший биограф Стали­на – писал292 (292 Boris Souvarine. Stalin. London, Seeker and Warborg, p. 563.): "Комбинация хитрости и насилия, предло­женная Макиавелли на пользу Государя, практикуется ге­неральным секретарем ежедневно".

В связи с этим Б. Суварин сослался на почти неиз­вестный "Диалог в аду между Макиавелли и Монтескье" (анонимная книга эмигранта Второй империи Мориса Жоли)293 (293 Там же, стр. 583.).

Поистине поразительным является в этом "Диало­ге" как раз то место, в котором пророчество писателя превзойдено лишь практикой Сталина.

Приведу его здесь, тем более, что после разоблачения Сталина сталинцами "Диалог" Жоли приобретает не только актуальность ("культ Сталина"), но и значение классической характеристики советского диктатора. (Для большего подчеркивания отдельных тезисов я ввожу в текст нумерацию.)

"Тактик" Макиавелли учит в этом "Диалоге" "за­конника" Монтескье:

1. Отделить политику от морали.

2. Поставить силу и хитрость вместо закона.

3. Парализовать индивидуальную интеллигентность.

4. Вводить в заблуждение народ внешностью.

5. Соглашаться на свободу только под тяжестью террора.

6. Потакать национальным предрассудкам.

7. Держать в тайне от страны то, что происходит в мире, и от столицы, что происходит в провинции.

8. Превращать инструменты мысли в инструменты власти.

9. Безжалостно проводить экзекуции без суда и ад­министративные депортации.

10. Требовать бесконечной апологии для каждого своего действия.

11. Самому учить других истории своего правления.

12. Использовать полицию как фундамент режима.

13. Создавать преданных последователей, награждая их всякими лентами и безделушками.

14. Возводить культ узурпатора до степени религии.

15. Создавать пустоту вокруг себя, чтобы, таким образом, быть самому незаменимым.

16. Ослаблять общественное мнение, пока оно не по­грузится в апатию.

17. Запечатлеть свое имя везде и всюду, так как капля воды точит гранит.

18. Пользоваться выгодой превращения людей в до­носчиков.

19. Управлять обществом посредством его же по­роков.

20. Говорить как можно меньше.

21. Говорить не то, что думаешь.

22. Изменить истинное значение слов.

Когда это нравоучение создавалось, будущий дикта­тор еще не родился, а он весь в этих тезисах. Нельзя ничего добавить, но и нельзя ничего выкинуть. Суварин привел этот "Диалог" в книге, написанной до войны. Коммунисты объявили ее клеветой на "гения" коммуниз­ма и "классика" марксизма. Кончилась война. Сталин достиг зенита своей власти и ко всем своим прочим ти­тулам присовокупил чин "генералиссимуса" и оценку "гениальный полководец". Расширил коммунистический мир. Открыл ряд новых "законов" марксизма. Затмил со­бою славу Ленина и умер. Мировой коммунизм еще не снял глубокого траура, как на XX съезде КПСС взорва­лась бомба: сталинцы буквально по всем пунктам под­твердили тезисы Жоли!

Но читал ли Сталин, если не Жоли, то хотя бы Ма­киавелли? Суварин допускает, что, может быть, не читал. Так ли это? Прямых доказательств, конечно, нет, если доказательством не считать всей жизни и деятельности Сталина. Возможность его читать он, однако, имел. "Государь" Макиавелли издавался в России до револю­ции, по крайней мере, три раза ("Государь и рассужде­ния на первые три книги Тита Ливия", перевод Н. Курочкина, СПБ, 1869; "Монарх", перевод Ф. Затлера, СПБ, 1869; "Князь", перевод С. Роговича, Москва, 1910).

Но книги Макиавелли выходили и в СССР: Н. Ма­киавелли. Сочинения, т. I. Москва-Ленинград, 1934 (в том числе и "Государь"); Н. Макиавелли. О военном искус­стве. Воениздат, 1939.

Причем в предисловии Воениздата (изд-во Народного комиссариата обороны СССР) Макиавелли был объявлен "великим прогрессивным писателем", выступавшим про­тив феодализма, папства и за объединение Италии под руководством "сильного государя или диктатора"294 (294 Н. Макиавелли, О Военном искусстве. Москва, Воениздат, 1939, стр. 2-3). Со­вершенно невозможно допустить, чтобы "Государь" Макиавелли появился в государстве Сталина без его лич­ного разрешения. Столь же невероятно, чтобы советский диктатор не поинтересовался "инструкциями", которые давал "прогрессист" Макиавелли итальянскому дикта­тору.

Лев Троцкий прямо утверждает295 (295 Leon Trotsky. Stalin. London, Hollis and Carter, p. 53.), что Сталин – это "смесь на 1/3 Макиавелли плюс Уз Иуды".

Но какую эту "1/3" мог взять Сталин у Макиавелли? Сами "инструкции" Макиавелли "Государю" дают ответ на этот вопрос (перевод вольный):

1. Прежде всего "для тех, кто при счастливом сте­чении обстоятельств из простых граждан стал государем, мало трудностей бывает в возвышении, но чрезвычайно много в сохранении власти"296 (296 "The Prince", by Nikolo Machiavelli. The New American Library, N. Y., p. 57.).

2. "Все вооруженные пророки побеждали, невоору­женные – терпели поражение"297 (297 Ibid. p. 55.).

3. "Характер людей варьируется – легче их убедить раз, но держать их в этом убеждении – трудно. Поэтому надо действовать так, чтобы тех, кто более уже не верит, заставить верить силой"298 (298 Ibid. p. 125.).

4. "Необходимо обезопасить себя от врагов, приоб­рести друзей, побеждать силой или обманом, заставить народ верить или бояться, заставить солдат следовать за собой и почитать себя, уничтожать потенциальных врагов, вносить обновление в старые традиции... Уничто­жать старую и создавать новую полицию..."299 (299 Ibid. p. 63.).

5. "Кто думает, что новые благодеяния заставляют забывать старые оскорбления, глубоко ошибается"300 (300 Ibid. p. 64.).

6. "Люди меньше боятся наносить оскорбления тому, чья власть основана на любви, чем тому, кто управляет посредством страха. Любовь к Государю основана на свободной воле людей, а страх – на воле Государя. Муд­рый Государь должен опираться на то, что зависит от его собственной воли, а не на то, что зависит от воли других"301 (301 Ibid. pp. 99-100.).

7. "Имеются два метода борьбы – один, опираясь на закон, другой – действуя силой. Первый метод – метод людей. Второй метод – метод зверей. Государь должен уметь пользоваться обоими. Обязанный так дей­ствовать, Государь должен подражать и лисице и льву. Лев не может защитить себя от капкана, а лисица – от волков. Надо быть лисицей, чтобы предвидеть капкан, и львом, чтобы устрашить волков"302 (302 Ibid. pp. 101-102.).

8. "Умный рулевой не должен дорожить доверием к нему, если это вредит его интересам. Хорошо казаться великодушным, верным, гуманным, искренним, религиоз­ным"303 (303 Ibid. p. 102.).

9. "В действиях людей, особенно государей, цель оправдывает средства"304 (304 Ibid. p. 103.).

10. "Государь, который боится собственного народа больше, чем иностранцев, – должен строить тюрьмы".

11. "Не давай никакому государству быть уверен­ным, что ведется определенная (внешняя) политика, на­против, заставляй других думать, что все под сомнени­ем".

12. "Если ты видишь, что министр думает больше о себе, чем о тебе, то знай, что такой министр никогда не может быть хорошим"305 (305 Ibid. p. 125.).

13. "Нет других путей избегать лести, как дать лю­дям знать, что они не оскорбят тебя, если расскажут правду, но если кто-либо расскажет тебе эту правду, то ты потеряешь его уважение"306 (306 Ibid. p. 126.).

14. "Умный Государь должен иметь Совет мудрых людей и дать им свободно говорить правду, но только о том, о чем их спрашивают, и ничего больше. Вне этого он не должен никого слышать, действовать обдуманно и быть твердым в своих решениях"307 (307 Ibid. p. 127.).

15. "Государь должен собирать Совет, когда он хочет, а не тогда, когда другие хотят, и решительно отво­дить непрошенные советы"308 (308 Ibid. p. 127.).

16. "Государь должен ставить много вопросов и быть терпеливым слушателем"309 (309 Ibid. p. 127.).

17. "Только те меры безопасности хороши, надежны и длительны, которые зависят от тебя самого и от твоих собственных способностей"310 (310 Ibid. p. 136.).

18. "Я определенно думаю, что лучше действовать решительно, чем осторожно. Счастье подобно женщине, и необходимо, если ты хочешь завладеть им, завоевать его силой".

Что можно сказать об этих "инструкциях" Макиа­велли и практике Сталина? Только то, что уже утверждал член Французской Академии Брифо о Талейране. Когда после смерти Талейран, прибыв в ад, сделал первый ви­зит дьяволу, то дьявол отблагодарил его в таких выра­жениях:

"Милейший, благодарю вас, но сознайтесь, что вы все-таки пошли несколько дальше моих инструкций".

IV. РАЗОБЛАЧЕНИЕ ИСТОРИЧЕСКИХ ЛЕГЕНД О СТАЛИНЕ

Одним из основных идеологических оружий для вос­хождения Сталина к власти было создание ему пропаганд­ным аппаратом новой биографии организатора партии, Октябрьской революции и побед в гражданской войне. В этой биографии в последних двух ролях – в роли орга­низатора Октябрьской революции и побед в гражданской войне – Сталин даже превосходил Ленина. Ворошилов прямо писал:

"О Сталине – создателе Красной армии, ее вдохно­вителе и организаторе побед, авторе законов стратегии и тактики пролетарской революции – будут написаны мно­гие тома ... Только он, Сталин – непосредственный орга­низатор и вождь пролетарской революции и ее вооружен­ной силы".

Все это, разумеется, писалось вопреки историческим документам самой большевистской партии. В собрании сочинений Ленина (т. XXI, изд. 3-е) приведены протоколы заседаний ЦК партии большевиков от 10 и 16 октября 1917 года о подготовке октябрьского переворота и о цент­рах, созданных для руководства.

В протоколе заседания ЦК партии от 23 (10) октября 1917 года записано:

"Т. Дзержинский предлагает создать для политиче­ского руководства на ближайшее время Политическое бюро из семи членов ЦК ... Затем ставится вопрос о со­здании Политбюро ЦК. Решено образовать бюро из семи человек (в протоколе приводится список не по алфавиту, а по важности лиц. – А.А.): Ленин, Зиновьев, Каменев, Троцкий, Сталин, Сокольников, Бубнов".

В протоколе ЦК партии от 29 (16) октября 1917 года сказано:

"ЦК организует военно-революционный центр в сле­дующем составе (опять в протоколе список дан не по алфавиту, а по важности лиц. – А.А.): Свердлов, Сталин, Бубнов, Урицкий и Дзержинский. Этот центр входит в состав революционного Советского Комитета"311 (311 Ленин. Собр. соч., изд. 3-е, т. XXI, стр. 494, 507.).

Спрашивается, как сталинский ЦК мог сочинить ле­генду о Сталине как об организаторе Октябрьской рево­люции вопреки этим документам? Это делалось весьма просто:

Первое, второе и третье издания "Собрания сочине­ний" Ленина, к которым приложены эти и им подобные исторические документы, были конфискованы и запреще­ны, как "вредительские" издания. В постановлении ЦК от 14 ноября 1938 года в связи с выходом "Краткого курса" так и говорится, что допущены "грубейшие политические ошибки вредительского характера в приложениях, приме­чаниях и комментариях к некоторым томам Сочинений Ленина"312 (312 КПСС в резолюциях, ч. II. 1953 г., стр. 872.).

Многие статьи из собрания сочинений Ленина, кото­рые не укладывались в рамки новой легенды, просто вы­ключались и, соответственно, "Собрание сочинений" Ле­нина было переиздано четвертым изданием, под заглави­ем "Сочинения".

Место этих исторических документов заняли "свиде­тельства" – статьи Ворошилова, Молотова, Кагановича, Берия, Микояна и других о роли Сталина в организации партии, революции и гражданской войны.

В 1938 году была сочинена новая история партии ("Краткий курс", 1953, стр. 197), согласно которой не Ленин (не говоря уже о Троцком), а Сталин был руко­водителем Октябрьской революции. Но чтобы этой фаль­сификации придать некое историческое правдоподобие, в ней была ссылка на решение ЦК от 16 октября 1917 го­да. "Пятерка", избранная на этом заседании, выдавалась за "Партийный центр" по руководству восстанием, а Сталин ставился во главе этого центра. Теперь, конечно, эту фальсификацию признают сами сталинцы. Член Военно-революционного Комитета при Петро­градском Совете И. Флеровский и секретарь Бюро комис­саров того же Комитета С. Шульга, критикуя книгу Дыкова о "роли Военно-революционного Комитета в Октябрь­ской революции" (эта книга – пересказ "Краткого курса" по данному вопросу), пишут, в полном согласии с истори­ческими фактами, что о том, что "этот центр должен быть возглавлен Сталиным, ни в каких документах ничего не говорится" (журнал "Вопросы истории", 1956, № 9, сен­тябрь, стр. 157).

Правда, авторы-свидетели и на этот раз не могут сказать всю правду – они ставят во главе этого центра Свердлова вместо Сталина, умалчивая, что группа была по решению ЦК передана в распоряжение председателя Петроградского Совета Троцкого.

О легенде, что Сталин был организатором победы в гражданской войне и что ему принадлежит решающая роль в разгроме Деникина, говорил Хрущев в своем "докладе" и призывал Ворошилова разрушить созданную им самим легенду. Но Ворошилов не проявил тут особого энтузиаз­ма. Зато советские историки последовали призыву Хрущева. В 1929 году в статье "Сталин и Красная Армия" (см. "Сталин и вооруженные силы СССР") Ворошилов впер­вые в советской печати огласил сенсационную новость: Деникин был разбит по личному стратегическому плану Сталина (Курск-Харьков-Донбасс), изложенному в письме Сталина к Ленину и утвержденному ЦК вопреки Троцко­му. Троцкий в свое время документально разоблачил этот миф ("Моя жизнь", часть II, "Сталинская историческая школа фальсификаторов"), но теперь и сталинцы при­знают собственную фальсификацию. Советский историк Н. Кузьмин, анализируя серию официальных документов ЦК 1919 года, приходит к выводу:

"Из приведенных выше фактов следует, что письмо Сталина к Ленину (о стратегическом плане. – А.А.) не было основополагающим документом при выработке ЦК партии осенью 1919 года нового плана борьбы против Деникина. Оно было написано тогда, когда новый план разгрома Деникина уже осуществлялся"313 (313 "Вопросы истории", 1956, № 7, стр. 32.).

Автор приводит и состав Революционного Военного Совета республики, который был утвержден пленумом ЦК РКП(б) от 3 июня 1919 года для выработки и про­ведения этого плана – Троцкий (председатель), Склянский (заместитель), Гусев, Смилга, Рыков и главнокоман­дующий Сергей Каменев314 (314 Там же, стр. 19.).

После всего этого понятна и жалоба советских исто­риков на то, что "стенографические отчеты и протоколы многих пар­тийных съездов и конференций стали библиографической редкостью... До сих пор исследователям не выдавались многие важнейшие материалы, некоторые документы без достаточного основания засекречивались"315 (315 "Вопросы истории", 1956, № 3, стр. 11.).

Понятна также и жалоба журнала в отношении сочи­нений Ленина, когда он пишет:

"В четвертое издание Сочинений Ленина не вошло много работ, напечатанных в прежних изданиях и "Ле­нинских сборниках". Научный аппарат этого издания очень скуден. Примечания крайне лаконичны..."316 (316 Там же, стр. 11.).

Легенда о том, что Сталин, наряду с Лениным, был организатором большевистской партии, была впервые пущена в ход в 1935 году учеником Сталина – Л. Берия – в работе "К истории большевистских организаций в Закавказье". В последующем эта же легенда легла в осно­ву "Краткого курса" и всей партийной историографии. После разоблачения Сталина советская историческая пе­чать разоблачила и эту легенду.

Журнал "Вопросы истории" писал, что "культ Ста­лина вел к прямому извращению исторической правды" и что работа Берия была "построена на натяжках и прямых фальсификациях"317 (317 Там же, стр. 4.).

Из этой же легенды вытекала "руководящая роль Сталина", которая ему приписывалась:

1) при создании и в работе большевистской газеты "Правда" (1912 г.);

2) при организации и направлении думской фракции большевиков в четвертой Государственной Думе (1912 г.).

Отныне и эта роль переходит от Сталина к Свердло­ву. Старый член партии, жена Свердлова – К. Свердлова–Новгородцева – свидетельствует:

"Газета "Правда" и думская социал-демократическая фракция стали передовыми бастионами партии... На Свердлова ЦК и возложил руководство "Правдой", он же должен был оказывать всемерную помощь большеви­кам-депутатам Государственной Думы"318 (318 "Октябрь", 1956, № 7, стр. 150.).

В подтверждение этого Свердлова приводит свиде­тельства большевиков-депутатов.

Но вот "Правда" была закрыта, а депутаты-больше­вики, голосовавшие против военных кредитов, были со­сланы по суду в Сибирь. Главной фигурой на суде был фактический руководитель думской фракции и юридиче­ский руководитель "Правды" Л. Каменев.

Желая выгородить себя и депутатов, Каменев гово­рил на суде, что его партия против лозунга Ленина о по­ражении России в данной войне. Ленин, конечно, осуж­дал Каменева за такую защиту. Но по "Краткой биогра­фии И. В. Сталина" выходило, что и Сталин осуждал такую позицию Каменева. В ней говорилось:

"...Сталин занимает ленинскую интернационалист­скую позицию... выступает на собраниях ссыльных боль­шевиков в селе Монастырском (Турухан – 1915), где клей­мит позором трусливое и предательское поведение Каменева на суде над большевистской "пятеркой" – депутата­ми IV Государственной Думы"319 (319 "Краткая биография", стр. 56.).

Но вот и этот миф разбивает Свердлова, присутство­вавшая на этих собраниях. Свердлова рассказывает, что состоялось собрание ссыльных в том же Монастырском, где присутствовали члены ЦК Голощекин, Свердлов, Спандарян, Сталин, член ЦО Каменев, депутаты Петров­ский, Муранов и др. Обсуждался вопрос о поведении Ка­менева. Свердлова пишет:

"Кое-кто не склонен был слишком строго осуждать Каменева. Вовсе не выступал на собрании Сталин. Такая позиция ослабила остроту постановки вопроса. Резолю­цию, по поручению собрания, должны были составить Свердлов и Сталин, однако Сталин тотчас после собрания уехал к себе, в Курейку, и участия в работе над резолю­цией не принимал"320 (320 "Октябрь", там же.).

Позиция Сталина оставалась антиленинской и после возвращения из ссылки в марте 1917 года, даже после "Апрельских тезисов" Ленина. Он шел вместе с Камене­вым вплоть до VII конференции большевиков (24 апреля 1917 г.). "Апрельские тезисы" Ленина Сталин назвал про­стой "схемой" и критиковал их. Он стоял по-прежнему на позиции условной поддержки Временного правительства ("постольку поскольку"). Так как эта антиленинская по­зиция Сталина находила свое отражение в тогдашних протоколах ЦК, то их держали в строжайшем секрете до самого разоблачения Сталина. Теперь, используя эти протоколы, советский историк Бурджалов разоблачил и миф о том, что Сталин был рьяным пропагандистом ленинских "Апрельских тезисов". Сталин изменил Ка­меневу и присоединился к Ленину только на VII Всерос­сийской конференции, когда победа Ленина в партии оказалась всеобщей (см. "Вопросы истории", 1956, №№ 4,8).

Однако в состав президиума этой конференции не был избран не только Каменев, но и Сталин. Туда были избраны Ленин, Зиновьев, Свердлов, Федоров, Муранов. Характерно, что журнал "Вопросы истории" отважился даже на некоторый объективизм, констатируя: "Зиновьев выступал на конференции против позиции Каменева; в речи по текущему моменту он защищал ленинскую ли­нию"321 (321 "Вопросы истории", 1956, № 4, стр. 56.).

Интересно отметить, что о личных отрицательны качествах Сталина в партии было известно задолго не только до доклада Хрущева, но и до "завещания" Ленина Вот факты: Свердлов пишет из Турухана к своей жене 27 июня 1914 года:

"Ты знаешь, дорогая, в каких гнусных условиях я был в Курейке. Товарищ, с которым мы были там, ока­зался в личных отношениях таким, что мы не разговари­вали и не видались"322 (322 "Красный архив", 1956, № 5, стр. 120.).

В другом письме он пишет:

"Со своим товарищем мы не сошлись "характером" и почти не видимся, не ходим друг к другу"323 (323 Там же, стр. 116.).

Редакция делает к этим письмам следующее примечание:

"Товарищ, с которым Свердлов был в Курейке и о котором он упоминает в настоящем письме и документе № 13 – И. В. Сталин"324 (324 Там же, стр. 128.).

Но если письмо Свердлова все еще можно отнести к свидетельству лишь одного из членов ЦК, то этого никак нельзя сказать о следующем официальном документе Сталин, как только он вернулся из ссылки, постарался войти в состав Бюро ЦК большевиков в Петрограде. Однако Бюро выносит от 12 марта 1917 года такое решение:

"Относительно Сталина было доложено, что он со­стоял агентом ЦК в 1912 году и потому являлся бы же­лательным в бюро ЦК, но ввиду некоторых личных черт, присущих ему, Бюро ЦК высказалось в том смысле, что­бы пригласить его с совещательным голосом"325 (325 "Вопросы истории", 1956, № 8, стр. 111.).

Реабилитация Хрущевым имени Сталина положила, на время, конец дальнейшему разоблачению историче­ских легенд о Сталине. Журнал "Вопросы истории" – единственный печатный орган в СССР, который в духе хрущевского доклада на XX съезде приступил было к бо­лее или менее научно-объективной разработке истории КПСС, подвергся чисто сталинской ругани со стороны верховных пропагандистов. В журналах "Партийная жизнь" (№№ 14, 23), "В помощь политическому самооб­разованию" (1957, № 3), "Коммунист" (1957, № 4) появи­лись редакционные статьи, в которых разоблачение исто­рических легенд о Сталине объявляется "сенсационным", "объективистским", "антинаучным".

V. РАЗВЕНЧАНИЕ СТАЛИНА КАК КЛАССИКА МАРКСИЗМА

Вторым важным оружием на пути восхождения Ста­лина к власти было объявление его классиком марксизма-ленинизма, продолжателем учения Маркса, Энгельса, Ленина и в теории и на практике. Для успеха в такой догматической партии, как коммунистическая, это было жизненно важным условием. Сам Сталин меньше всех верил в какие-либо догмы, в том числе и марксистские, но чтобы он мог по своему разумению и для своих прак­тических целей "развивать" дальше марксизм-ленинизм, было важно, чтобы его признали единственным судьей в деле практической интерпретации марксизма-ленинизма. Так и было на протяжении почти четверти века. Поэтому вполне естественно, что развенчание Сталина как практи­ка должно было означать развенчание его и как безгреш­ного "классика" марксизма. Теоретическое развенчание Сталина служило и для другой цели – если бы мертвый Сталин оставался и дальше таким непогрешимым автори­тетом, каким он был при жизни, или какими являются Маркс и Ленин, то нельзя было бы экспериментировать, модернизировать сталинскую систему в плане "теорети­ческих новшеств" или практических реформ. Первый про­бный шар по критике сталинских догм был пущен в зал XX съезда Микояном ("Экономические проблемы"). Пси­хологическое впечатление этого выступления было потря­сающее. Сталин грешен! Пробный шар должен был раз­ведать реакцию верховного съезда сталинцев. Но какой парадокс! Люди, которые четверть века неистово крича­ли: "Сталин – отец, учитель, корифей, гений!", прово­жали Микояна "бурными, несмолкающими аплодисмен­тами", как отмечала газета "Правда". Это и было рас­считанной увертюрой к жуткой трагедии страны, нарисо­ванной в знаменитом докладе Хрущева. Из теоретичес­ких догм Сталина Хрущев раскритиковал только его кон­цепцию о "врагах народа" и теорию классовой борьбы в период социализма. В дальнейшем партийная печать начала в общих статьях и в отдельных заметках критиковать уже книги Сталина.

Журнал "Вопросы философии" посвятил работам Сталина и специальную передовую статью. Критикова­лись работы, которые ранее считались "вершиной" марк­сизма-ленинизма: "О диалектическом и историческом ма­териализме", "Экономические проблемы социализма в СССР", "Марксизм и языкознание"326 (326 "Вопросы философии", 1956, № 3, передовая.).

Значение этой критики заключалось не в фактическом анализе ошибок Сталина (сама критика была показная, декларативная), а в принципе: впервые открыто начали развенчивать Сталина и как классика марксизма. Крити­ковались:

1. Тезис Сталина: "о полном соответствии в социа­листическом обществе производственных отношений ха­рактеру производительных сил" ("О диалектическом историческом материализме")327 (327 Там же, стр. 4.).

2. "Экономические проблемы", которые толкали фи­лософов и экономистов в другую крайность – "видеть назревшие противоречия там, где их нет, начали гово­рить о необходимости слияния двух форм собствен­ности"328 (328 Там же, стр. 4.).

3. Формула Сталина о роли надстройки в "марксиз­ме и языкознании", "толкающая на упрощенство", "вы­тесняющая более точную, гибкую и диалектическую фор­мулу Маркса о перевороте в области надстройки"329 (329 Там же, стр. 6.).

4. "Формула Сталина об обострении классовой борь­бы по мере продвижения социализма вперед. Между тем Ленин вовсе не давал такой формулы"330 (330 Там же, стр. 5.).

Развенчание Сталина как "классика" марксизма – явление прогрессивное для самих общественных наук в СССР. Со времени "Письма Сталина в редакцию журна­ла "Пролетарская революция" (1931 г.) в СССР фактически перестают существовать общественные науки даже в чисто марксистском аспекте. Каждое новое письмо Сталина объявлялось историческим, речь – эпохальной, а произведение – вершиной наук, пока дело не дошло до того, что философы, экономисты, историки существова­ли в СССР только по названию, и вся их "научная" про­дукция сводилась к созданию новой науки – к "цитатологии" из Сталина. В своей первой статье против Стали­на газета "Правда" лишь констатировала фактическое по­ложение, когда писала следующее:

"Большой ущерб нанес культ личности в области идеологической работы. Если взять работы по филосо­фии, политической экономии, истории и по другим обще­ственным наукам... то многие из них (точнее было бы сказать: "абсолютно все". – А.А.) представляют набор цитат из произведений Сталина и его восхваления...

Считалось, что развивать, двигать вперед теорию, высказывать что-либо оригинальное и новое может толь­ко один человек – Сталин, а все остальные должны популяризовать высказанные им мысли, перелагать дан­ные им формулировки"331 (131 "Правда", № 88, 28 марта 1956 г.).

Это горькое признание "Правды" не без энтузиазма подхватил журнал "Вопросы истории", который, в свою очередь, писал:

"Создались порочные представления, будто разраба­тывать и двигать вперед теорию может только Сталин. Каждое слово, сказанное им, объявлялось научным от­крытием, вершиной марксизма-ленинизма, непререкаемой истиной... Это способствовало широкому распростране­нию начетничества, догматизма и цитатничества. В науке появились равнодушные и безынициативные люди, не умеющие и не желающие самостоятельно мыслить"332 (332 "Вопросы истории", 1956, № 3, стр. 4.).

Вполне естественно, что в таких условиях не могло быть и речи не только о существовании общественных наук, пусть даже марксистских, но и о малейшем про­блеске самостоятельной мысли в области той или иной науки. Если это и случалось иной раз, то люди, так на­зываемые ученые, начинали друг друга бомбардировать цитатами из Сталина, пока сам Сталин не объяснял, ка­кую из своих цитат он считает теперь искомой истиной (вспомним хотя бы дискуссию по философии до войны, дискуссию по языкознанию и политэкономии после войны).

Вот этот, по словам самого же Сталина, "аракчеев­ский режим в науке" и привел к ликвидации в СССР обще­ственных наук, к полной стагнации теоретической мысли. Журнал "Вопросы истории" сформулировал тот же вы­вод, но в несколько мягкой форме: "Атмосфера культа личности, – писал журнал, – вела к консерватизму и застою в науке. У нас имеются люди, которые боятся всякого нового слова и не желают расстаться с привыч­ными взглядами"333 (333 "Вопросы истории", 1956, № 7, стр. 222.).

Период с XX съезда (февраль 1956 г.) и до октября 1956 года был периодом переоценки сталинского наслед­ства в общественных науках, литературе и искусстве. Этот период характеризуется явно выраженными проти­воположными тенденциями: с одной стороны, коллектив­ное руководство старается продолжать курс на дестали­низацию, но десталинизацию, контролируемую сверху; с другой, – массы, даже партийные массы, научные и творческие кадры, поняв развенчание Сталина, как провоз­глашение научной и творческой свободы, начинают пере­ходить намеченные сверху "контрольные границы" и критиковать не столько Сталина, сколько сталинскую систему. В Кремле с самого начала (а не после польских и венгерских событий, как принято думать) понимали, что вторая тенденция смертельно опасна для режима, и поэтому Хрущев еще в своем "закрытом докладе" указы­вал на необходимость осторожного развенчания Сталина В рамках системы. Буквально через неделю после своей первой статьи против Сталина "Правда" выступила со второй статьей (5 апреля 1956 г.). В ней ударение уже делалось на борьбу против "демагогов" и "гнилых эле­ментов", которые "под видом борьбы против культа лич­ности Сталина критикуют линию партии".

С таким же предупреждением выступили журналы "Коммунист" и "Партийная жизнь". Последний писал уже в марте 1956 года:

"На некоторых собраниях имелись случаи демагоги­ческих выступлений... было бы политической слепотой не видеть того, что отдельные гнилые элементы под видом осуждения культа личности пытаются поставить под сом­нение правильность политики партии, и, по сути дела, перепевают избитые клеветнические измышления зару­бежной реакционной пропаганды"334 (334 "Партийная жизнь", 1956, № 6, стр. 20.).

Партийное руководство увидело, что диалог с наро­дом в отношении критики Сталина, даже в области тео­рии, – вещь опасная, что трудно провести какую-то де­маркационную линию между Лениным и Сталиным, меж­ду Сталиным и сталинской системой, что трудно, да и невозможно, указать точные страницы и пункты, в кото­рых Сталина можно критиковать, не критикуя идеоло­гии режима. Поэтому Хрущев, особенно в свете кризиса в Восточной Европе, внес "ясность" в дискуссии вокруг Сталина335 (335 Речь Хрущева. "Правда", 19 января 1957 г.), заявив, что Сталин был и остается выдаю­щимся "марксистом-ленинцем" и идеалом коммуниста.

После речей Хрущева в канун нового, 1957, года и 8 января в защиту имени Сталина уже перестала быть "модной" критика "ошибок" Сталина в области теории, но это не означает, что такая критика вообще прекрати­лась и что его ошибки амнистированы.

В связи с этим надо отметить, что Хрущев, конечно, ничего принципиально нового в вышеуказанных речах не говорил, что расходилось бы, как это бессознательно по­лагают, с политической оценкой, данной Хрущевым Ста­лину в его "закрытом докладе" от 25 февраля 1956 года.

В самом деле, как начал и окончил свой доклад Хру­щев? Вот начало его речи:

"Целью настоящего доклада не является тщательная оценка жизни и деятельности Сталина. О заслугах Ста­лина при его жизни уже было написано достаточное коли­чество книг, брошюр и работ. Роль Сталина в подготов­ке и осуществлении Великой Октябрьской Социалистичес­кой революции, в гражданской войне и в борьбе за по­строение социализма в нашей стране известна во всем мире"336 (336 Н. С. Хрущев. Доклад на закрытом заседании XX съезда КПСС, стр. 3.).

А вот и конец:

"Однако в прошлом у Сталина несомненно были большие заслуги перед партией, перед рабочим классом и перед международным рабочим движением..."337 (337 Там же, стр. 54.).

Другое дело, конечно, что ни начало, ни конец докла­да Хрущева не вязались с тем списком чудовищных пре­ступлений Сталина даже против собственной партии, который он докладывал съезду, но в этом начале и конце уже содержались нынешние оценки Хрущева о Сталине. Но, как выше указывалось, публичная реабилитация имени Сталина Хрущевым не означала в глазах коллек­тивного руководства амнистии так называемых "ошибок" Сталина.

К этим "ошибкам" журнал "Коммунист" вновь вер­нулся уже в феврале 1957 года, разбирая вопрос о том, были ли правильны постановления ЦК 1946-1948 годов в области литературы и искусства ("ждановщина"). Писа­тели, художники и композиторы особенно резко критико­вали многие из установок этих постановлений как "по­следствия культа личности" и голого администрирования в области художественного творчества. Разумеется, ЦК не мог согласиться с такой критикой, особенно после польского и венгерского опыта. Но ЦК не мог и полностью настаивать на них даже после этих событий. Слишком уже велико было давление самих писателей, слишком уже ярка была сталинская печать на этих по­становлениях. В статье "Коммуниста" говорится:

"Ленинские принципы руководства в области литера­туры и искусства как раз и направлены против какой-либо "опеки", против вмешательства в процесс худо­жественного творчества. Разумеется, последствия культа личности не могли не отразиться на литературе и ис­кусстве. В период культа личности Сталина были и эле­менты(!) администрирования, и необоснованной резкой критики, и т.п. Перегибы перегибами, однако основ­ное направление... состояло в осуществлении марксист­ско-ленинских принципов..."338 (338 "Коммунист", 1957, № 3, стр. 15.)

Но редакция "Коммуниста" хорошо знает, что тру­ден возврат к ждановщине-сталинщине в литературе... Отсюда ряд оговорок и отступлений от названных по­становлений. Журнал пишет:

"Но марксизм-ленинизм требует конкретного истори­ческого подхода ко всякому явлению, в том числе и к различным партийным документам, принятым в опреде­ленной исторической обстановке. Было бы грубейшим формализмом, начетничеством применять каждую букву этих постановлений к новой обстановке, к новым усло­виям... некоторые их положения устарели, некоторые ну­ждаются в уточнениях"339 (339 Там же, стр. 21.).

К числу неправильных положений журнал относит:

1. идеализацию Ивана Грозного в постановлении ЦК о фильме "Большая жизнь";

2. неправильную характеристику чеченцев и ингушей в постановлении ЦК об опере "Великая дружба" Мура­дели (все это было связано с известным явлением культа личности – пишет журнал);

3. неправильную и резкую характеристику выдаю­щихся советских композиторов (Шостакович, Прокофьев, Хачатурян, Шебалин и др.);

4. "Что же касается, – продолжает журнал, – таких административных мер в постановлениях ЦК о журналах "Звезда" и "Ленинград", как запрещение печатать Зо­щенко, Ахматову и "им подобных", то эти меры были сняты самой жизнью"340 (340 Там же, стр. 22.).

В новом журнале ЦК "В помощь политическому самообразованию" уже расшифрована стыдливая форму­ла, широко пущенная после развенчания Сталина, – фор­мула "марксизм-ленинизм". Формула "марксизм-лени­низм" отныне означает:

"Наши великие учителя – Маркс-Энгельс-Ленин"341 (341 "В помощь политическому самообразованию", 1957, № 1, январь, стр. 5.). Выключенный из этой семьи Сталин, однако, был "пре­дан марксизму-ленинизму", боролся за теорию и практи­ку коммунизма, но журнал оговаривает:

"Мы знаем также и те серьезные ошибки, которые он допустил в последний период своей жизни, и которые наша партия успешно преодолевает"342 (342 Там же, стр. 8.).

В том же номере журнала помещена критическая статья о работе Сталина "Марксизм и языкознание"343 (343 Там же, стр. 127-131.).

Такой же критике подвергается и "военный гений" Сталина. "Красная звезда" 6 марта 1957 года в статье, посвященной "ленинскому военному гению", не только не нашла у Сталина никаких заслуг, а подвергла критике так называемое сталинское учение о "постоянно действу­ющих военных факторах"344 (344 "Красная звезда", 6. 3. 1957.).

В общей оценке "заслуг" и "ошибок" Сталина в об­ласти теории все еще нет единой линии, существует несвойственный "генеральной линии" разнобой, который, очевидно, отражает разнобой во мнениях по данному вопросу в самом коллективном руководстве.

Общий итог критики "теоретических трудов" Стали­на сводится к следующему: Сталин отныне не классик марксизма-ленинизма, а лишь марксист-ленинец, выдаю­щийся, но и ошибающийся.

VI. ВОЗВРАТ К СТАЛИНУ?

Кардинальное внутреннее противоречие в разоблаче­нии культа и преступлений Сталина заключалось в том, что 1) в области практики – сталинские методы терро­ристического правления объявлялись незаконными, анти­партийными, тогда как без них нельзя управлять режи­мом диктатуры и им, только им, коммунизм обязан своим существованием и в СССР и в сателлитах; 2) в области теории – сталинскому теоретическому наслед­ству, особенно его теории о классовой борьбе в период социализма и его концепции о "врагах народа", объяв­лялась война, как антиленинской и антипартийной тео­рии, тогда как по этой части Сталин был просто незаме­ним в деле обоснования текущей коммунистической прак­тики теоретическими догмами; 3) в области морали – сталинское вероломство, подозрительность и двуличие выдавались за личные качества диктатора, тогда как эти качества и составляют тот "моральный кодекс", которым органически пронизана вся философия господ­ствующей системы.

Сталинские диадохи совершили ошибку, решив про­тивопоставить сталинскую систему самому Сталину, при­своив себе, как указывал Тольятти, все достижения систе­мы, объявив Сталина ответственным за ее чудовищные преступления. Такой поступок людей из Кремля и их объяснения о культе личности тот же Тольятти объявил немарксистскими. Тольятти, несомненно, прав. Ведь это Маркс писал в предисловии к "Капиталу":

"С моей точки зрения, меньше чем с какой бы то ни было другой, отдельное лицо можно считать ответствен­ным за условия, продуктом которых в социальном смы­сле оно остается, как бы ни возвышалось оно над ними субъективно"345 (345 К. Маркс. Капитал, т. I. Москва, 1949, стр. 8.).

Последствия ошибки Кремля сказались очень скоро: 1) в идеологическом кризисе в мировом коммунистическом движении; 2) в политическом кризисе в странах-сателлитах; 3) в психологическом кризисе в самом СССР. Источник всех кризисов один: развенчание и разоблачение Сталина: Сталина – творца системы, Сталина – образ­ца правителя.

Однако разоблачение и развенчание Сталина не было единственным источником идеологического кризиса в самом мировом коммунистическом движении.

Хрущев огласил в своем открытом докладе ревизию ряда догматических и тактических положений коммуниз­ма применительно к новым условиям в международной жизни. То была, однако, ревизия Ленина, а не Сталина Нетрудно в этом убедиться, если сопоставить то, что говорил Хрущев, с тем, что составляет основы лениниз­ма. Хрущев заявил на XX съезде:

1. В свободных странах коммунисты могут приходить к власти и парламентским путем.

2. Сам парламент при его коммунистическом боль­шинстве превратится "из органа буржуазной демократии в орудие действительной народной воли".

3. То, что мы будто бы признаем единственным пу­тем преобразования общества насилие и гражданскую войну – не соответствует действительности.

Фатальной неизбежности войны нет346 (346 Н.С. Хрущев. Отчетный доклад ЦК КПСС XX съезду партии. Москва, 1956, стр. 40, 41, 42, 43, 44.).

Тактическая цель этих новых "открытий" в лениниз­ме была ясна: 1) войти в "единый фронт" с социалиста­ми, чтобы легче завладеть мировым рабочим движением изнутри; 2) успокоить страны-сателлиты; 3) теоретиче­ски обосновать "сосуществование" для проникновения в тыл свободного мира (политически, экономически и идео­логически).

Однако эти "открытия" в области "дальнейшего раз­вития марксизма-ленинизма", не дав Кремлю каких-либо выгод, усугубили кризис в мировом коммунизме, вызван­ный разоблачением Сталина. Усугубили потому, что новые тактические приемы Кремля находились в кричащем противоречии со старыми стратегическими установками Ленина. Вспомним отправные пункты Ленина на этот счет:

1. Ленин о тактике большевизма:

"Эта тактика оправдалась громадным успехом, ибо большевизм стал мировым большевизмом... Большевизм популяризовал на весь мир идею "диктатуры пролетариа­та", перевел сначала эти слова с латинского на русский, а потом на все языки мира... Массам пролетариев всех стран с каждым днем становится яснее,., что большевизм годится как образец тактики для всех"347 (347 Ленин, Собр. соч., т. XXIII, стр. 385-386, 3-е изд. (везде подчеркнуто Лениным. – А.А.).).

2. Ленин о разных формах социализма:

"В России диктатура пролетариата неизбежно долж­на отличаться некоторыми особенностями... Но основ­ные силы – в России те же, как и в любой капиталисти­ческой стране, так что эти особенности могут касаться только не самого главного"348 (348 Ленин, т. XXIV, стр. 508.).

3. Ленин о парламентаризме:

"Коммунизм отрицает парламентаризм, как форму будущего общества... он отрицает возможность длитель­ного завоевания парламентов: он ставит своей целью разрушение парламентаризма. Поэтому речь может идти лишь об использовании буржуазных государственных учреждений с целью их разрушения. В этом и только в этом смысле можно ставить вопрос... Коммунистические партии идут в эти учреждения не для того, чтобы вести там органическую работу, а для того, чтобы из парламен­та помочь массам взорвать путем выступления государст­венную машину буржуазии и сам парламент изнутри"349 (349 Резолюция II Конгресса Коминтерна 1920 года, написан­ная Лениным. Ленин, т. XXV, стр. 581-582.).

4. Ленин о "сосуществовании":

"Мы живем не только в государстве, но и в системе государств, и существование советской республики рядом с империалистическими государствами продолжительное время немыслимо. В конце концов, либо одно, либо дру­гое победит. А пока этот конец наступит, ряд самых ужасных столкновений между советской республикой и буржуазными государствами неизбежен"350 (350 Ленин, т. XXII, стр. 122.).

5. Ленин о форме власти:

"Республика советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов является не только формой более высоко­го типа демократических учреждений, но и единственной формой"351 (351 Ленин, т. XXII, стр. 131.).

Кризис коммунизма принял прямо-таки катастрофи­ческий характер, когда Кремль признал "национал-комму­низм" Тито правомерной формой интернационального коммунизма в национальном масштабе. По своей право вой системе коммунизм Тито ничем не отличается от ленинской системы, но Тито внес в нее совершенно новый элемент – национальный динамизм.

Интернационализм Ленина переродился в руках Сталина в самое голое и неприкрытое господство советского шовинизма над его сателлитами. Национал-коммунизм Тито и был реакцией на этот шовинизм. И Тито победил Сталина не в качестве коммуниста, а как националист. Национальная идея оказалась сильнее коммунистической доктрины даже в руках коммуниста. Это было серьезное предупреждение для коммунистической империи во главе с СССР. Сталин правильно видел в этом роковой пре­цедент для судьбы всего коммунизма. Воздерживаясь до поры до времени от вооруженной ликвидации титоизма, Сталин, однако, поспешил объявить режим Тито "фашистским режимом", чтобы считать прецедент не­существующим. Тем временем началась ликвидация по­тенциальных титоистов в других странах "народной демократии". Но смерть помешала ему довести это дело до конца, а его незадачливые наследники в двух деклара­циях – Белградской 1955 года и Московской 1956 года – узаконили национал-коммунизм как правомерную форму коммунизма вообще. Вот тогда прецедент Тито родил школу: началось брожение за "свой путь" социализма почти во всех странах-сателлитах, в Китае, и даже в ком­мунистических партиях свободного мира. Началось дви­жение за децентрализацию коммунистического абсолю­тизма, которая явно направлена на создание трех центров коммунизма: Москва–Белград–Пекин. Сила советско­го коммунизма до сих пор заключалась в том, что совет­ский путь коммунистической революции признавался единственно правильным, советская формула "диктатуры пролетариата" – универсальной, "тактика большевизма – образцом для всех", а Москва – единым верховным центром. Развенчание Сталина и политическая пере­ориентировка о "формах, методах и путях" коммунизма на XX съезде нанесли тягчайший удар всей этой концеп­ции. Логическим следствием этого было появление столь­ких "путей" к социализму, сколько существует в мире коммунистических партий.

Если для Кремля "теория о разных путях" должна была служить наиболее эластичным тактическим средст­вом сохранения собственного господства, то некоторые коммунистические партии за границей увидели в ней искомую формулу "самоопределения". Даже ортодоксаль­но-сталинская партия коммунистов в Италии стала гово­рить об "итальянском" пути к социализму. Китай пошел еще дальше, развив именно после разоблачения Сталина не только собственный путь, но и собственную доктрину о его методах. Пока что успешная попытка Гомулки и трагический опыт Имре Надя тоже были актами того же процесса. Когда развитие процесса далеко зашло в этом направлении, наследники Сталина очнулись и пошли на то, на что не шел даже Сталин: коммунистическое правительство Булганина объявило войну коммунистиче­скому правительству Надя. Польша была спасена (на вре­мя) исключительной ловкостью Гомулки, редким единодушием польского народа и вероятными разногласиями в Кремле.

Вывод из этих событий оказался весьма многозна­чащим в исторической перспективе: войны возможны и между коммунистическими государствами, как войны империалистические со стороны великих держав (СССР) и войны национально-освободительные со стороны ма­лых держав (Венгрия, потенциально – Польша и Юго­славия).

Польско-венгерские события, резко усилившие оппо­зиционное брожение и в самом СССР, привели к времен­ному усилению позиции сталинского крыла в руководстве партии. Неоленинцы, напуганные этим событием не меньше, чем ортодоксальные сталинцы, да еще выданные неосторожным заявлением Тито о наличии сталинцев и не-сталинцев в коллективном руководстве (речь маршала Тито в Пуле, 11 ноября 1956 г.), и главное, чтобы сохра­нить свое нынешнее положение, пошли на компромисс: на пересмотр установок XX съезда по внешнеполитиче­ским вопросам, на реабилитацию имени Сталина, на ухуд­шение отношений с Тито, на подчеркнутое ухаживание за странами-сателлитами с острием против Тито, на новую напряженность международных отношений. Одно из главных "открытий" Хрущева о том, что иностранные коммунисты могут прийти к власти и мирным парла­ментским путем, было пересмотрено еще до польско-венгерских событий. Один из редакторов "Коммуниста", Соболев, в сентябре 1956 года дал такое разъяснение по данному вопросу:

"Что значит мирным? Слово "мирный" некоторые поняли как отказ от всякой борьбы, от всякого насилия, как чисто эволюционное развитие без революционной ломки старых устоев жизни... Это глубокое заблужде­ние"352 (352 "Коммунист", 1956, № 14, стр. 28.).

После польско-венгерских событий пересмотрели (прав­да, молчаливо и без ссылок на XX съезд) и три других главных "открытия" Хрущева на этом съезде:

1) о классовой борьбе в период социализма,

2) о разных путях к социализму,

3) о характере мирного сосуществования.

Как известно, основным теоретическим грехом Ста­лина "постановление ЦК КПСС о культе личности" от 30 июня 1956 года считало теорию Сталина о классовой борьбе в период социализма. В этом постановлении ска­зано:

"...большой вред делу социалистического строитель­ства, развитию демократии внутри партии и государства нанесла ошибочная формула Сталина, что будто бы по мере продвижения Советского Союза к социализму клас­совая борьба будет все более и более обостряться... На практике эта ошибочная формула служила к обоснованию грубейших нарушений социалистической законности и массовых репрессий"353 (353 "Правда", 2.7.1956, № 184.).

Теперь журнал ЦК КПСС "Партийная жизнь" вы­ставляет противоположный тезис:

"События в Венгрии показали, что строительство социализма невозможно без классовой борьбы, без бес­пощадного подавления свергнутых эксплуататорских клас­сов... Тем самым еще и еще раз подтверждаются основ­ные положения марксизма-ленинизма"354 (354 "Партийная жизнь", 1956, № 20, стр. 43-44.).

Таково же утверждение редакционной статьи журна­ла "Коммунист". "Коммунист" пишет:

"Жизнь показала, что социализм рождается из реаль­ной действительности, из острейшей классовой борь­бы"355 (355 "Коммунист", 1956, № 16, стр. 5.).

Конечно, большевики – большие "диалектики" (го­ворят не то, что думают и не думают то, что говорят), но все-таки нужна была венгерская революция, чтобы Кремль открыто реабилитировал не только "ошибочную формулу" Сталина, но и теорию Ленина о "диктатуре пролетариата".

Что касается разных путей к социализму, то тут Кремль без всяких философствований восстановил Ленина в своих правах как учителя единого пути. В статье против маршала Тито газета "Правда" прямо заявила:

"Творческое разнообразие на едином пути социали­стического развития определяется в различных странах конкретными, объективными условиями"356 (356 "Правда", 23.11.1956, № 328.).

Если говорить о "сосуществовании", то Шепилов дал ему такое новое толкование, которое вполне укла­дывается в рамки классического ленинизма. Оно гласит: "Мирное сосуществование есть борьба – борьба полити­ческая, борьба экономическая, борьба идеологическая"357 (357 Там же, 13.2.1957, № 44.). Такое толкование есть нечто большее, чем холодная война: борьба политическая включает в себя борьбу клас­совую вплоть до ее высших форм – до восстаний и граж­данских войн; борьба экономическая – это открытый курс на экономическую экспансию вовне; борьба идеоло­гическая – ставка на внутреннее разложение свободных народов и на торжество коммунистической идеологии во всем мире.

Но значит ли все вышесказанное, что вообще нет "сталинизма", как специфического явления и новой главы коммунизма? Нет, конечно. Его, правда, нет как социологического или философского этапа в коммунизме, но он есть как практическая интерпретация теории комму­низма. В этом смысле сталинизм – наиболее всеобъемлющее и наиболее последовательное применение ленин­ских теоретических принципов "диктатуры пролетариата" в области государственного управления, экономической политики и идеологической жизни. Сталинизм – идеоло­гическая система и практическое руководство сохранения и расширения абсолютной власти. Захватить власть – дело относительно легкое, но сохранить и удержать ее – дело гораздо более трудное, – говорил Ленин. Первую и легкую задачу разрешил Ленин, вторую и трудную – Сталин. Поэтому все, что Сталин внес от себя в комму­низм, исходит не из умозрительных обобщений в области абстрактной теории, а из практических потребностей диктаторского режима.

Сюда как раз и относятся теоретические по види­мости, но практические по сути дела "новшества" Ста­лина:

1. Теория о строительстве социализма в одной стра­не.

2. Теория о сплошной коллективизации и ликвидации кулачества (завершение узурпации политической свободы крестьянства узурпацией его экономической свободы).

3. Теория о преимущественном развитии тяжелой промышленности (для развития военно-стратегической промышленности).

4. Теория об обострении классовой борьбы в усло­виях социалистического общества (для оправдания массо­вого террора).

5. Теория о сохранении и усилении государства при социализме и при коммунизме (для оправдания абсолю­тизации государственной власти, роста и усиления поли­ции, централизованной бюрократии, армии, концлагерей и т. д.).

6. Теория о революционной бдительности и капита­листическом окружении (для оправдания чекистского шпионажа внутри и вне страны, для перманентных чис­ток).

7. Теория о "социалистических" и "буржуазных" нациях (для культивирования ненависти против свобод­ных наций) и т. д. и т. д.

Это перечисление можно было бы продолжить, но и этих "теорий" Сталина достаточно, чтобы видеть, что спецификум сталинизма сугубо утилитарен: все его теоре­тические построения адресованы не в будущее "царство коммунизма", а в настоящее время. Они ищут не путей к коммунизму как к гармоническому общежитию людей, а ищут путей, методов и форм к увековечению "статус кво": режима диктатуры.

Если сейчас коллективное руководство утверждает, что хотя Сталин и не числится более в основоположниках марксизма, но что он был и остается "выдающимся марксистом-ленинцем", то оно само распространяет уго­ловную практику Сталина на свое собственное мировоз­зрение, и тем самым признает, что уголовные преступле­ния Сталина происходили в рамках и на почве марксизма-ленинизма. Хотя такая постановка вопроса и не лишена своей внутренней логики, но трудно в этом видеть поли­тическую целесообразность со стороны столь целеустрем­ленных людей. Правда, расчет Кремля был ясен – атаки на Сталина превращаются объективно в атаки на режим. Чтобы предупредить их, Кремль ударяется в другую крайность – пытается реабилитировать имя Сталина. Но это было и остается расчетом наивным: доклад Хру­щева войдет в историю как жестокий приговор целой эпохе, а реплика Хрущева в китайском посольстве о Ста­лине – как свидетельство политической незадачливости наследников Сталина.

Однако реабилитирован ли этой репликой Хрущева Сталин хотя бы в глазах коммунистов, и достиг ли Кремль тем самым своей цели? Ни в какой мере. Как раз комму­низм не признает пророков половинчатых, грешных, с изъянами и ошибками. Поскольку Хрущевы реабилита­цию Сталина все еще сопровождают оговорками об ошибках Сталина, Сталин безвозвратно погиб для комму­низма, как знамя, символ и авторитет.

Означает ли реабилитация Сталина возврат к стали­низму в СССР? На этот вопрос не так просто ответить, как это кажется на первый взгляд. Все внешние, поверх­ностные явления не должны нас уводить в сторону от существа дела. К тому же, если говорить о возврате, то надо ясно себе представить, в чем же тогда заключался отход от Сталина. Выше уже указывалось, что в области догматики XX съезд провозгласил не отход от Сталина, а отход в определенных пунктах от Ленина. Поэтому возврат к старым тезисам по вопросам о тактике и стратегии революции был, собственно, возвратом не к Стали­ну, а к Ленину.

В чем же тогда был отход от Сталина?

В том, что:

1. Осуждался культ личности Сталина и восстанавли­вался культ личности Ленина (в принципе, культ, как та­ковой, не осуждался).

2. Объявлялся принцип коллективной диктатуры в партии и государстве вместо единоличной (в принципе, диктатура осталась).

3. Осуждалась террористическая практика Сталина против партолигархии (в принципе, террор против наро­да не осуждался).

4. Осуждалось перемещение власти Сталиным от партаппарата к полицейскому аппарату (в принципе, по­ лицейская система не осуждалась).

5. Осуждалась чрезмерная централизация бюрократи­ческого аппарата государственного управления.

6. Осуждалась сталинская национальная политика по уничтожению малых народов.

7. Объявлялась война сталинскому теоретическому наследству по определенным вопросам.

8. Осуждалось грубое вмешательство Сталина во внутренние дела коммунистических партий стран "на­родных демократий" (Югославия).

Отсюда ставилась задача исправления или ликвида­ции этих последствий так называемого "культа лично­сти". Выполнение этой задачи мыслилось как контроли­руемая десталинизация.

Из всех этих перечисленных пунктов только по по­следним двум пунктам мы можем говорить о частичном пересмотре курса XX съезда. А по всем остальным – о продолжающейся десталинизации на практике.

Вынужденное обстоятельствами реабилитировать Ста­лина, коллективное руководство не отступило и не от­ступает от намеченного курса по ликвидации "послед­ствий культа личности".

VII. "ПРОСВЕЩЕННЫЙ СТАЛИНИЗМ"

События, последовавшие за разоблачением Сталина, явились грозным предупреждением, что калькулирован­ная десталинизация начинает выходить из-под контроля Кремля. Оптимистические расчеты – разрядить путем разоблачения Сталина внутреннюю и внешнюю атмосфе­ру – оказались ошибочными.

Отсюда, Кремль очутился как бы в заколдованном кругу: полный возврат к Сталину был невозможен уже психологически, а продолжение курса на десталинизацию угрожало серьезными потрясениями самой системы.

На Западе придавали термину "десталинизация" то значение, которое ему никогда не придавали люди из Кремля. На Западе под десталинизацией подразумевали постепенный отход от существующей в СССР системы. Руководители КПСС под десталинизацией (этого термина они, конечно, не употребляют, а говорят о "ликвидации последствий культа личности Сталина") подразумевали:

1. Развенчание славы и имени Сталина как классика марксизма, чтобы иметь свободу действий как в догмах, так и на практике.

2. Пересмотр практики правления Сталина, чтобы поставить партию над полицией.

3. Создание психологических и политических пред­посылок, чтобы приступить к проведению совершенно неизбежных и вынужденных реформ сверху как в эконо­мическом, так и в административном управлениях.

Если у Кремля были планы для серьезных изменений в рамках сложившейся системы, то надо было развенчать Сталина как классика марксизма, что только и создавало необходимую предпосылку для обоснования новых меро­приятий.

Тот политический, хозяйственный и идеологический тупик, до которого Сталин довел страну накануне своей смерти и из которого он собирался выйти при помощи новой "Великой чистки" и внешних авантюр, Кремль на­звал "последствиями культа личности" и сосредоточил свое внимание на их ликвидации.

В самом деле, как этот вопрос был поставлен в реше­нии XX съезда?

По известному нам "закрытому докладу" Хрущева XX съезд принял следующую короткую резолюцию:

"Заслушав доклад тов. Хрущева Н. С. о культе лич­ности и его последствиях, XX съезд КПСС одобряет по­ложения доклада ЦК и поручает ЦК КПСС последова­тельно осуществлять мероприятия, обеспечивающие пол­ное преодоление чуждого марксизму-ленинизму культа личности, ликвидацию его последствий во всех облас­тях партийной, государственной и идеологической ра­боты (курсив мой. – А.А.), строгое проведение норм партийной жизни и принципов коллективности партийно­го руководства, выработанных великим Лениным"358 (358 "XX съезд КПСС", стенограф, отчет, ч. 2-я, М., 1956, стр. 402.).

Таково было понимание десталинизации в глазах Кремля. Вот как раз в смысле такого понимания мы не можем говорить, что происходит ресталинизация. Конеч­но, есть факты, говорящие как будто в пользу ресталинизации (вооруженная интервенция в Венгрию, новое ухудшение отношений с Западом и с Тито, возобновле­ние духовного давления в СССР, реабилитация имени Сталина). Однако при ближайшем рассмотрении общих и специфических причин этих событий выясняется, что как факты ресталинизации они отпадают. Трагедию несчаст­ной Венгрии надо видеть не в одном Сталине – она была предрешена в соглашениях союзников военного времени и в мирном договоре в Париже после войны. Можно и нужно обвинять Кремль, что он по-своему толкует эти документы, но что военная интервенция советской армии в Венгрии происходила, согласно этим документам, в сфере советского влияния, об этом спорить нельзя. К то­му же, советская интервенция в Венгрии не есть специ­фическая сталинская акция, она – наиболее жестокое проявление чисто империалистической политики, или то, что немцы называют "махтполитик", к которой Советская Россия прибегла с большим основанием, чем Россия царская в 1849 году в той же Венгрии. Но если даже счи­тать эту акцию чисто сталинской, то она не была про­ведена в Польше. Тут состоялся явно антисталинский компромисс по духу, так как польская революция не бы­ла направлена против советской военной стратегии и про­тив коммунизма вообще, как это было в Венгрии.

Относительный и временный конец "оттепели" в са­мом СССР обозначился еще до начала этих событий, и именно тогда, когда Кремль увидел, что кампания по ра­зоблачению культа личности явно выходит за пределы, предусмотренные партийным аппаратом. Кремль был озабочен не столько критикой Сталина, сколько критикой режима, почему и пришлось затормозить антисталин­скую кампанию.

Но все это не означало, что Кремль отказался от практической десталинизации, именно в тех пределах и рамках, в которых он собирался ее проводить.

Распространенное представление, что десталинизация вообще началась лишь с XX съезда, не соответствует действительности. Она началась сразу же после смерти Сталина.

Вспомним факты:

1. Амнистия заключенных до 5 лет (Указ Президиума Верховного Совета СССР от 27.3.1953 г.).

2. Освобождение кремлевских врачей (апрель 1953 г.).

3. Ликвидация Берия и его группы (июль 1953 г.).

4. Упразднение военных трибуналов войск МВД (Указ Президиума Верховного Совета СССР от 11 сен­тября 1953 г.).

5. Упразднение Особого Совещания МВД СССР (сентябрь 1953 г.).

6. Отмена постановления ЦИК СССР 1 декабря 1934 года – о порядке ведения дел "по подготовке и совер­шению террористических актов" и постановлений 1 де­кабря 1934 года и 14 сентября 1937 года об изменениях в уголовно-процессуальных кодексах, по которым не до­ пускались кассационные жалобы по делам о вредительстве, терроре и диверсии (Указ Президиума Верховного Совета в сентябре 1953 г.).

7. Амнистия советских граждан, сотрудничавших во время войны с немцами (Указ Президиума Верховного Совета от 17 сентября 1955 г.).

8. Упразднение единоличного руководства над орга­нами госбезопасности как в центре, так и на местах.

9. Издание "Положений о прокурорском надзоре в СССР" (Указ Президиума Верховного Совета СССР от 24 мая 1955 г.).

10. Создание Комиссии Президиума ЦК КПСС по расследованию преступлений Сталина во время Великой чистки (1954 г., см. "закрытый доклад" Хрущева).

11. Пересмотр дел всех политических заключен­ных359 (359 Источник по всем указанным актам – см. журнал "Пар­тийная жизнь", 1956, № 4, стр. 67-70.).

Все эти юридические акты били в одну точку: по­ставить партию над полицией с явной тенденцией в сторо­ну либерализации режима.

Они, конечно, не меняли природы советской кара­тельной системы, но они сводили или призваны сводить к минимуму произвол сталинской системы.

В этом смысле они представляют собой десталини­зацию на практике еще до того, как Сталин был развен­чан на XX съезде партии.

Первоначальный курс ЦК КПСС, видимо, заклю­чался в том, чтобы проводить десталинизацию или "лик­видацию последствий культа личности", не трогая, одна­ко, имени самого Сталина или даже ссылаясь на Сталина. (Например, о вреде "культа личности" газета "Правда" писала впервые 10 июня 1953 г., но писала, ссылаясь на "основополагающие" указания самого Сталина, а о ле­нинском принципе "коллективного руководства" говори­лось сейчас же после смерти Сталина – в речи Мален­кова от 14 марта 1953 г.).

Но последовательное проведение десталинизации, естественно, не могло долго опираться на имя самого Сталина. Если Сталин и дальше оставался бы незыбле­мым авторитетом и классиком марксизма-ленинизма, то практика коллективного руководства могла быть истол­кована как антимарксистская практика. Помимо всех прочих причин и для проведения десталинизации надо было выключить Сталина из "великой четверки" (Маркс–Энгельс–Ленин–Сталин), выдавая десталинизацию за вос­становление, так называемых ленинских принципов ру­ководства.

Вокруг этого судьбоносного решения происходила долгая борьба. Ибо, как выясняется теперь, вопрос о культе Сталина, оказывается, обсуждался еще на июль­ском пленуме 1953 года, в связи с ликвидацией Берия360 (360 Журнал "Вопросы истории", 1957, № 1, стр. 215.).

Но окончательно решен он не был, так как еще в ян­варе 1956 года, накануне XX съезда, член Президиума ЦК КПСС Кириченко в своем докладе на Украинском съезде (21 января 1956 г.) все еще говорит о "великом уче­нии Маркса-Энгельса-Ленина и Сталина"361 (361 См. газ. "Правда", 23 января 1956 г., № 23.).

Только перед самым началом работы XX съезда при­нимается окончательное решение – развенчать и разобла­чить Сталина. Отныне десталинизация происходит уже с открытым перекладыванием всех грехов советского режи­ма на одного Сталина.

За этот период и до торможения борьбы с культом личности были проведены следующие мероприятия:

1. Решение самого съезда о необходимости продол­жать борьбу за дальнейшую ликвидацию последствий культа личности во всех областях партийной, государ­ственной и идеологической жизни.

2. Указ Президиума Верховного Совета СССР "Об отмене судебной ответственности рабочих и служащих за самовольный уход с предприятий и учреждений и прогул без уважительной причины"362 (362 "Ведомости Верховного Совета СССР", 25. 4. 56, № 15, стр. 322.).

3. Ликвидация Министерства юстиции СССР и пере­дача его функций союзным республикам363 (363 Указ Верховного Совета от 30 мая 1956 г., журнал "Пар­тийная жизнь", 1956, № 24, стр. 43.).

4. Серия актов Совета министров СССР и ЦК КПСС с мая по ноябрь 1956 года о расширении прав союзных республик в плане децентрализации и бюджетных ком­петенций.

5. Постановление Совета министров СССР от 6 июня 1956 года об отмене платы за обучение в средних и выс­ших школах.

6. Серия актов Совета министров, ЦК КПСС и Ука­зов Президиума Верховного Совета по линии социальной политики с марта по ноябрь 1956 года. (О сокращении рабочего дня, закон о государственных пенсиях, повыше­ние зарплаты низкооплачиваемых рабочих, авансирова­ние колхозников ежемесячно, увеличение отпусков по бе­ременности и после родов и т. д.)364 (364 "Партийная жизнь", 1956, № 24, стр. 39-45.)

Эти акты и указы, особенно по линии социальной политики, также были направлены на ликвидацию тя­желого наследия Сталина в отношении элементарных жизненных интересов народа. Ведь Сталин вел всегда целеустремленную политику "железного максимума жиз­ненного стандарта", как бы следуя замечанию Энгельса о том, что первобытный человек начал заниматься "фи­лософией", когда он мог поесть досыта и делать запас на завтра.

Выясним теперь вопрос о том, как и насколько по­влияли польско-венгерские события на развитие внутрен­ней политики в СССР. Что же происходит дальше: де­сталинизация или ресталинизация?

Выше уже указывалось, что в области идеологии, в связи с этими событиями, руководство КПСС, собствен­но, вернулось не к Сталину, а к Ленину, что отчасти и оправдывало реабилитацию имени Сталина.

Этот возврат к ленинизму в идеологии и реабили­тация имени Сталина затормозили десталинизацию в СССР, но не приостановили ее на практике. То, что я называю "практической десталинизацией", продолжалось и продолжается после событий в Восточной Европе.

Какими фактами это подтверждается?

Вот они:

1. Осенью 1956 года были приняты два весьма важ­ных постановления правительства СССР об МВД СССР и концлагерях. Они не были опубликованы в печати, но журнал "Партийная жизнь" вкратце излагает их содержа­ние следующим образом:

а) "Управление МВД и управления милиции в обла­сти реорганизованы в единые управления внутренних дел Исполкомов";

б) "признано нецелесообразным дальнейшее сущест­вование Исправительно-трудовых лагерей (т. е. концла­герей. – А.А.), и в связи с этим решено реорганизовать их в Исправительно-трудовые колонии... для усиления контроля за деятельностью исправительно-трудовых уч­реждений при Исполкомах местных советов созданы на­блюдательные Комиссии из представителей советских, профсоюзных и комсомольских организаций365 (365 Там же, 1957, № 4, стр. 67.).

2. Решения декабрьского пленума ЦК КПСС 1956 года о децентрализации органов управления в промыш­ленности.

3. Принятие сессией Верховного Совета СССР – феврале 1957 года – ряда законов по децентрализации административного управления и юридического законо­дательства:

а) отнесение к ведению союзных республик законо­дательства об устройстве судов союзных республик и принятия уголовного, гражданского и процессуальных кодексов самими союзными республиками;

б) отнесение к ведению союзных республик вопросов областного, краевого, административно-территориального устройства;

в) ограничение надзорных функций Верховного Суда СССР в пользу Верховных Судов союзных республик.

4. Возвращение на родину депортированных кавказ­ских народов и восстановление их национальных автоно­мий.

5. Решение февральского пленума ЦК КПСС 1957 го­да о дальнейшей децентрализации в промышленности.

6. Постановление ЦК и Совета министров об отмене ежегодных принудительных займов.

7. Принятие закона "о дальнейшем усовершенство­вании управления строительством и промышленностью" майской сессией Верховного Совета 1957 года (т. е. о дальнейшей децентрализации).

8. Издание вместо сталинских книг новых работ по марксизму-ленинизму и истории партии:

а) издание "Популярного учебника по истории КПСС" (авторский коллектив под руководством заведующего иностранным отделом ЦК КПСС Пономарева);

б) издание учебника "Основы марксистской филосо­фии" (авторский коллектив под руководством заведую­щего отделом агитации и пропаганды ЦК Константи­нова);

в) издание учебника "Основы марксизма-ленинизма" (авторский коллектив под руководством члена Прези­диума Верховного Совета СССР Куусинена);

г) 3-е переработанное издание учебника "Политиче­ская экономия" (авторский коллектив – Шепилов, Остро­витянов, Юдин и др.)366 (366 Журнал "В помощь политическому самообразованию", 1957, № 1,стр. 143.).

Таковы факты о продолжающейся практической де­сталинизации. Впрочем, это признают и сами руководи­тели КПСС. Так, Хрущев в своей беседе с главным ре­дактором "Нью-Йорк тайме" Турнером Кетличем от 10 мая 1957 года заявил:

"Сталин имел большие недостатки, о которых мы говорили и будем говорить. И мы не жалеем, что посту­пили так, однако он был преданным революционером и преданным последователем Маркса и Ленина. Он допустил много ошибок, но сделал и много полезного"367 (367 "Нью-Йорк тайме", 11 мая 1957, стр. 3, интернациональное издание.).

Однако весьма характерно, что в советском офици­альном тексте об этой беседе слова "Сталин имел боль­шие недостатки, о которых мы говорили и будем гово­рить, и мы не жалеем, что поступили так", – выпуще­ны368 (368 "Правда", 13 мая 1957.). Характерна и вторая цензура, проделанная над со­ветским текстом указанной беседы. По словам Турнера Кетлича, на его вопрос, "какое место займет Сталин в истории СССР", Хрущев ответил: "очень большое", а в газете "Правда" сказано: "Сталин займет должное ме­сто".

Итак, каковы общие выводы, какова общая тенденция дальнейшего развития советского режима?

Относительность и условность внутренней стабилизации коллективного руководства делают относительными и условными всякие ответы на вышепоставленные вопросы. К тому же, рассматривая развитие внутренней политики СССР, нельзя абстрагироваться от его между­народного положения. Всякое ухудшение международного положения СССР автоматически будет означать усиление сталинского крыла и сталинских методов в коллективном руководстве, тогда как общая разрядка в международных отношениях может свести на нет влияние этого крыла и во внутренней политике.

При этих подчеркнутых оговорках можно прийти к следующим выводам относительно судеб сталинизма в СССР:

1. Десталинизация в СССР продолжается, причем продолжается как десталинизация строго контролируемая сверху и проводимая в определенных рамках. Рецидивы сталинизма или тенденция в сторону ресталинизации по­сле восточноевропейских событий сказались во внутрен­ней политике, главным образом, в области догматических вопросов, а не в текущей практике правления. При бли­жайшем рассмотрении характера и такой условной ресталинизации выясняется, что речь тут идет вовсе не о возврате к Сталину, а о возврате к идеологии ленинизма, которая и была подвергнута значительной ревизии на XX съезде.

2. Сила и сущность сталинизма – не в области теории, а в практической системе правления. В основу этого правления были положены два принципа: первич­ный принцип – превентивный террор, вторичный прин­цип – целевая пропаганда. Ныне эти два принципа пере­местились – целевая пропаганда стоит на первом месте, а террор не носит превентивного характера.

3. Оформляющуюся сейчас в СССР систему правле­ния нельзя называть чисто сталинской. На наших глазах происходит ее явная деформация. Резко, иногда ради­кально, меняется, если не сущность, то формы методов правления. Система, конечно, не перестает быть полицей­ской, но сама полиция перестала быть всесильной. От системы принудительного труда начинают переходить к
системе принудительной добровольности. Централизо­ванная бюрократия децентрализуется. Стандарт жизни имеет тенденцию перешагнуть за "железный максимум" Сталина, Пропаганда больше заигрывает с народом, чем приказывает ему.

Кремль вступает в эпоху экспериментирования и ре­форм сверху, чтобы модернизировать режим, вывести его из сталинского тупика и предупредить возможный взрыв снизу. Если допустима аналогия для социально однотипных явлений, то обозначившийся в СССР режим условно можно назвать режимом "просвещенного стали­низма", по аналогии с "просвещенным абсолютизмом" в европейских странах во второй половине XVIII века. Но "просвещенный абсолютизм" был переходной стадией – в Западной Европе он подготовил условия для уничто­жения абсолютизма вообще, а в России, наоборот, на смену "просвещенному абсолютизму" (Екатерина II) при­шло военно-бюрократическое правление (Павел, аракчеев­щина, Николай I).

Переходной стадией является и "просвещенный ста­линизм": либо назад – к классическому сталинизму, либо вперед – по пути уничтожения сталинизма вообще. Ди­лемма эта не только грозная, но и трудно разрешимая Чтобы вернуться в нынешних новых условиях СССР к классическому сталинизму, нужен новый диктатор, но уже более высокого класса, чем Сталин, что трудно себе представить даже теоретически. Чтобы развитие пошло по пути уничтожения сталинизма вообще, нужно допущение известного минимума духовных свобод в стране. Отныне СССР вступает на путь борьбы для разрешения этой судьбоносной дилеммы. Как теоретические расчеты, так и исторический опыт подсказывают, что исход такой борьбы будет зависеть не от одной субъективной воли коллективного руководства.

VIII. СИЛУЭТЫ ПОРТРЕТОВ "КОЛЛЕКТИВНОГО РУКОВОДСТВА"

"Многие статьи и биографичес­кие справки, помещенные в БСЭ, не дают правильного представления о действительной роли тех или иных партийных деятелей".

"Вопросы истории", 1956, № 5, стр. 145.

До сих пор я писал о тех процессах внутри партии, которые логически должны были привести к "Великой чистке" 1936-1939 годов и завершиться окончательным торжеством единоличной диктатуры Сталина. Я особен­но подробно останавливался на истории возникновения, развития и гибели последней организованной оппозиции внутри партии – на "правой оппозиции", потому что ее история наименее освещена в литературе.

К тому же, "правая оппозиция" была и последней попыткой сохранить "коллективное руководство" и пре­дупредить личную диктатуру Сталина.

Сегодняшнее "коллективное руководство", в конеч­ном счете, сводит все грехи Сталина к этой диктатуре, но какая все-таки сталинская, то есть фарисейская, по­следовательность у его учеников: обвиняя Сталина в уничтожении ленинского "коллективного руководства" и установлении режима личного произвола над партией и страной, они и троцкистов, и бухаринцев объявляют "злейшими врагами" ленинизма!

Люди, которые поплатились своей жизнью за по­пытку предупредить и Сталина и сталинские преступле­ния, объявляются преступниками, а борьба Сталина про­тив них признается его "бесспорной заслугой".

Где тут логика? В том-то и дело, что тут есть логи­ка. Но она заключается только в одном: нынешние "кол­лективные руководители" как раз и были той силой, без помощи которой Сталин не стал бы Сталиным, а они – "коллективными руководителями".

Достаточно беглого взгляда на их карьеру, чтобы понять эту логику. Как было видно из предыдущего из­ложения, путь Сталина к "Великой чистке" и, стало быть, к единоличной диктатуре прошел через три этапа:

1) ликвидация троцкистов;

2) ликвидация зиновьевцев;

3) ликвидация бухаринцев.

Четвертый этап – этап ежовский – был завершаю­щим. Кто стоял рядом со Сталиным на всех этапах и кто на каком этапе сделал карьеру? Не будем говорить о мертвых или о тех, кто на одном этапе был рядом со Сталиным, на втором сорвался или даже на всех трех этапах шел вместе со Сталиным, а на ежовском был сам ликвидирован.

Будем говорить только о тех, кто оказался до конца испытанным "учеником и соратником", а ныне прокли­нает своего учителя.

1) Вячеслав Молотов (род. в 1890 г., в партии с 1906 г.)

Он был секретарем ЦК партии даже раньше Стали­на (1921 г.), но не был членом Политбюро. Чтобы он стал им, надо было изгнать из Политбюро Троцкого, Зиновьева и Каменева. В борьбе за их ликвидацию отдал Сталину не только свои личные способности, но и всю душу.

"Молотов – это не личность, а робот Сталина", – говорили о нем в партии. "Робот" был вознагражден и назначен членом Политбюро в 1926 году. Я даже не ду­маю, что Молотов карьерист по натуре. Но у него одна удивительная способность, роднящая его именно с "робо­том", – бесчувственность машины и автоматизм исполнителя. Эти качества Сталин и использовал до конца. Подготовляя почву в Политбюро против бухаринцев, Сталину даже не нужно было предварительно "агитиро­вать" или уговаривать Молотова – кто же "агитирует" и "уговаривает" машину? Надо было только "подма­зать робот" и поставить его на свое место. Сталин так и поступил.

В борьбе с правыми Молотов показал еще более вы­сокий класс, чем в борьбе с троцкистами и зиновьевцами.

Правда, ничего своего он в этот "класс" не вносил, но зато прекрасно осуществлял волю водителя. Вот тогда Сталин увидел в нем давно искомую ширму для завуалирования личной диктатуры и столь же безотказное ору­дие в деле ее осуществления. "Ширма" была назначена номинальным председателем советского правительства вместо Рыкова (1930 г.), и ею он пользовался до тех пор, пока вообще нужны были всякие ширмы.

Еще до войны (май 1941 г.) Сталин отнял у Молото­ва пост главы правительства. И это несмотря на веду­щую роль Молотова в чистке его собственного кабинета. Посмотрите на список коллег Молотова – членов Со­вета народных комиссаров (Совет министров) 1937 года, которые были ликвидированы при личном участии Мо­лотова.

Председатель Совета народных комиссаров – Моло­тов. Заместители председателя: С. Рудзутак (ликвидиро­ван). 2. Чубарь (ликвидирован). 3. Межлаук (ликвидиро­ван). 4. Антипов (ликвидирован).

Наркомы:

5. Обороны – Ворошилов.

6. Иностранных дел – Литвинов (снят).

7. Внешней торговли – Розенгольц (ликвидирован).

8. Путей сообщения – Каганович.

9. Связи – Ягода (ликвидирован).

10. Тяжелой промышленности – Орджоникидзе (лик­видирован).

11. Оборонной промышленности – Рухимович (лик­видирован).

12. Пищевой промышленности – Микоян.

13. Легкой промышленности – Любимов (ликвиди­рован).

14. Лесной промышленности – Лобов (ликвидирован).

15. Земледелия – Чернов, потом Эйхе (ликвидиро­ваны оба).

16. Зерновых и животноводческих совхозов – Калманович (ликвидирован).

17. Финансов – Гринько (ликвидирован).

18. Внутренней торговли – Вейцер (ликйидирован).

19. Внутренних дел – Ежов (ликвидирован).

20. Юстиции – Крыленко (ликвидирован).

21. Здравоохранения – Каминский (ликвидирован).

Из 21 министра СССР уцелели лишь сообщники Молотова и Сталина: Каганович, Микоян и Ворошилов.

Все другие, которые никогда не были ни троцкис­тами, ни бухаринцами, оказались "шпионами" германс­кого фашизма. Чтобы арестовать любого из них, нужны были подписи главы правительства – Молотова, главы ЦИК СССР (Верховного Совета) – Калинина, генераль­ного прокурора Вышинского. Подпись Сталина вообще не требовалась, так как она не имела юридического зна­чения (Сталин был секретарем ЦК и лишь членом Президиума ЦИК СССР).

Даже всесильный Ежов не мог арестовать членов правительства без этих подписей. Может быть, со време­нем Молотов скажет, что он подписывал арест почти всего состава своего правительства под диктовку Сталина, подобно тому, как в Нюрнберге помощники Гитлера сваливали всю вину на "фюрера". Но соратники Гитлера юридически были правы: "фюрер" был не просто "фю­рер", он был и канцлером Империи. А Сталин? Сталин был лишь "фюрером", а "канцлером" СССР был ведь сам Молотов.

Но этого мало. Чтобы до конца и во всем объеме видеть роль Молотова в "Великой чистке" 1933-1939 го­дов, недостаточно установить внешние явления. Надо знать, если не закулисную роль его, то, по крайней мере, роль Молотова на пленумах ЦК партии 1935-1936 и 1937-1938 годов.

На всех пленумах ЦК этих лет неизменно, хотя в раз­ных формулировках, стоит один и тот же вопрос – чист­ка партии.

Не только народ, но и сама партия об этих пленумах знала только то, что сообщали скупые и по существу ни­чего не говорящие коммюнике ЦК:

1. О декабрьском пленуме ЦК 1935 года ("Итоги проверки партдокументов"): введение Микояна в члены, а Жданова в кандидаты Политбюро369 (369 КПСС в резолюциях, ч. II.).

2. Июньский пленум ЦК 1936 года ("Обмен партдо­кументов").

3. Февральско-мартовский пленум ЦК 1937 года (ис­ключение из партии Бухарина и Рыкова).

4. Мартовский пленум ЦК 1938 года (завершение чис­тки под предлогом чистки партии от "левых загибщи­ков", введение Н. Хрущева в состав кандидатов в члены Политбюро и Л. Мехлиса в члены Оргбюро).

Самый же главный пленум ЦК – сентябрьский пле­нум ЦК 1936 года, на котором Сталину было выражено политическое недоверие, – вообще не нашел отражения в партийной прессе.

На всех этих пленумах роль юридического председа­теля (открытие пленума, руководство ведением прений, резолютивные предложения, закрытие пленума) играл не Сталин, а Молотов. Если когда-нибудь протоколы этих пленумов будут опубликованы, то удивленный мир уста­новит:

1. Генеральный режиссер чисток – Сталин – всег­да в суфлерской будке. Его почти не видно. Если он и выходит на сцену (иногда с репликами, иногда с речью), то он либо выглядит как "примиренец" и "миролюбец", либо держит речь на какие угодно темы, но не на тему чистки (до самого ареста Бухарина-Рыкова в феврале 1937 г.).

2. Зато действуют Молотов, Каганович, Андреев, Шкирятов, Мехлис и, конечно, Ежов. Но политический тон пленумам дает Молотов так же усердно и талантли­во, как Каганович – идеологическое обоснование, а Ежов – полицейское завершение.

Чистка Ежова 1936-1938 годов в такой же степени, а юридически – еще в большей степени, была чисткою официального главы советского правительства Молото­ва, у которого Ежов был одним из министров.

Я уже говорил о роли Молотова в уничтожении крестьянства СССР, в принудительной коллективизации и грабительской индустриализации. И тут его роль может быть сравнена с ролью Сталина. Всесоюзный "план по ликвидации кулачества, как класса" в январе 1930 года был принят Политбюро по докладу так называемой "Де­ревенской комиссии Политбюро", председателем которой был тот же Молотов.

Все довоенные пятилетки, в которых увековечивался нищенский стандарт жизни советских рабочих, принима­лись на пленумах и съездах партии по докладам того же Молотова. Законно – юридическим отцом "Сталинской конституции" тоже был сам Молотов (декабрьский пле­нум ЦК 1935 г.)370 (370 КПСС в резолюциях, ч. II.). Только через год Сталин "полюбил" ребенка и адаптировал его на Съезде Советов (декабрь 1936 г.).

Но в 1939 году кончилась чистка. Одни ее участники были вознаграждены (Маленков, Хрущев, Суслов, Булганин, Вышинский и др.), другие ликвидированы (Ягода, Ежов, Заковский и др.). Молотову дали сформировать новый состав правительства. В числе министров были на этот раз не только его личные друзья, но даже и жена – Полина Жемчужинова. Однако "семейная идиллия" продолжалась недолго: не прошло и двух лет, как Маленков снял жену Молотова, а Сталин – самого Молотова. Он остался министром иностранных дел и заместителем Сталина. На этом поприще он воздвиг себе только один памятник – "Пакт Молотова – Риббентропа".

Тот же Молотов принял в 5 часов утра 22 июня 1941 года германского посла фон Шуленбурга, вручившего ему ноту о начавшемся наступлении Германии на СССР. В эту трагическую минуту он произнес фразу, в которой паническая растерянность выдает всю внутреннюю пусто­ту этого "государственного" деятеля: "Скажите, госпо­дин посол, чем мы это заслужили?" Вот именно, ничем не заслужили!

К утру Молотов пришел в себя и выступил у микро­фона (самому Сталину понадобилось целых две недели): "Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами", – вот все, что мог сказать Молотов гражданам СССР в оправдание своей прогитлеровской политики, приведшей к войне против самого же СССР.

В этой войне Сталин еще раз использовал Молотова как ширму "русского патриотизма" в качестве замести­теля председателя Государственного комитета обороны. Вспомнил заодно и англофила Литвинова, который в 1939 году был выведен из состава ЦК, как "не оправдав­ший доверие партии", а на самом деле как еврей, с кото­рым не хотел иметь дело Гитлер.

Сейчас он нужен был для отправки в Америку в ка­честве чрезвычайного и полномочного посла. И Литвинов оправдал доверие: помощь ленд-лиза широким потоком двинулась в СССР, достигнув к концу войны одиннадцати миллиардов долларов! Молотов участвует на всех воен­ных конференциях с союзниками (Тегеран, Ялта, Потс­дам). И тут все крайние требования Советов обосновы­вает Молотов, а все "уступки" делает Сталин. Но в ре­шающих для Кремля вопросах упорствует и Сталин, ссылаясь на Политбюро, которое он якобы не в состоя­нии "уговорить", или на русских... царей, о которых ему и Молотову скажут, что те лучше защищали интересы России, чем Молотов и Сталин. Один из американских участников этих конференций писал в своих мемуарах, что в дискуссии с Рузвельтом Сталин, говоря о великих жертвах людьми со стороны СССР, пустил даже слезу. Да, воистину великим артистом был товарищ Сталин!

Разве можно после этого обвинять Рузвельта, кото­рый, по словам бывшего американского посла в Москве Дэвиса, всерьез думал, что "такого слезливого" дикта­тора он легко перевоспитает "в демократическом и хри­стианском духе".

Настойчивые и весьма дальновидные предупреждения предшественника Дэвиса (теперь уже ясно, что "Моя миссия в Москве" была дезинформацией не только пре­зидента, но и американской общественности) В. Буллита об истинных планах Кремля в Европе и Азии не имели успеха.

Голоса американских знатоков СССР – Истмена, Исаака Дон-Левина, Евгения Лайонса и других не были популярными. Предупреждения самих русских деятелей различных направлений об истинной природе политики Сталина и Молотова – А. Керенского, Р. Абрамовича, Б. Николаевского, Д. Далина, С. Мельгунова, П. Струве, П. Милюкова, А. Деникина и др. – принимались за голоса "обиженных".

Это тоже был результат хорошо организованной работы Молотова и Литвинова в Америке. Но вот кон­чилась война. Началась война холодная. В этой войне Сталину нужно было отточенное интеллектуально, но морально еще менее разборчивое орудие. И Сталин нахо­дит его: Молотов снимается, а его заместитель Вышин­ский назначается министром иностранных дел. Молотов зачисляется в "институт заместителей" Сталина без порт­феля (начало 1949 г.).

Накануне роковой болезни Сталин успевает поблаго­дарить Молотова еще раз – он арестовывает его жену. Воистину, трудно было угодить Сталину!

Несмотря на все обиды, которые причинял ему и его семье Сталин, сам Молотов остался до конца преданным его учеником. Этим он гордился раньше. Гордится, не­сомненно, в глубине души и сегодня. Еще в 1930 году, приняв пост главы Совета народных комиссаров от сверг­нутого Рыкова, Молотов обратился к участникам объеди­ненного пленума ЦК и ЦКК (в декабре 1930 г.) со следую­щей "правительственной декларацией"371 (371 В. Молотов. В борьбе за социализм, 2-е изд., 1935, стр. 76.):

"Сейчас в связи с моим назначением я не могу не сказать о себе и о своей работе. В течение последних лет мне пришлось в качестве секретаря ЦК проходить школу большевистской работы под непосредственным руководством лучшего ученика Ленина, под непосред­ственным руководством т. Сталина. Я горжусь этим". Таковы в самых кратких чертах заслуги Молотова перед покойным диктатором. Его снятие с поста мини­стра иностранных дел СССР связано с этим. Он неудобен "младоленинцам" из "коллективного руководства" на первом плане не из-за его сталинских преступлений, а как живой символ эпохи мертвого Сталина.

Назначение Молотова министром Государственного контроля, отдавая дань его личным качествам – бесчув­ственности бюрократа и педантичности исполнителя – переводит его в разряд простых смертных на среднем плане. Если полная реставрация сталинизма окажется возможной, то новый триумф Молотова будет ее логи­ческим последствием.

2) Лазарь Каганович (род. в 1893 г., в партии с 1911 г.).

Он пользуется в КПСС славой "талантливого орга­низатора". Во всех его официальных биографиях эта сла­ва присутствует неизменно. Многие заграничные писатели лишь повторяют, говоря о Кагановиче, эту советскую оценку. Что Каганович – "организатор" и организатор "талантливый", – с этим спора нет. Но "организатор" чего, "организатор" где и "организатор" как? – в этом весь вопрос.

Например, другой, такой же старый большевик, как и он, такой же член президиума ЦК КПСС и "первый заместитель", как и Каганович – Микоян – не может равняться с Кагановичем не по убеждению, конечно, а по своему складу ума и по ограниченности "творческого" размаха в организационной технике большевизма.

В этой технике Каганович уникум, почти как сам Сталин. В сталинском большевизме он наиболее близкая копия к оригиналу – к самому Сталину. Порою его и не отличишь от оригинала. Если бы в политике действовал биологический закон, то можно было бы сказать, что все члены Политбюро братья, а вот Каганович и Сталин – братья-близнецы.

Но это родство не физическое, а психологическое. Правда, Каганович старался походить на Сталина и фи­зически. При Ленине он надел европейский костюм и отпустил бородку "а ля Ильич", а при Сталине сменил костюм на сталинскую куртку, бородку снял и отрастил усы "а ля Сталин".

О Кагановиче нельзя сказать, что он был хотя бы и талантливым, но все-таки просто орудием, "роботом" в руках Сталина.

Официальные биографы, фальсифицируя факты и со­бытия, сделали ему весьма импозантную биографию од­ного из руководителей октябрьского переворота, граж­данской войны и даже одного из организаторов Красной армии. Все это выдумки, как выдумками такого рода полна и биография Сталина, что признают сами его быв­шие ученики.

Карьера Кагановича, собственно, началась с 1920 го­да, с Туркестана. Будучи членом "Мусульманского" бюро ЦК РКП(б) по Средней Азии (так оно и называлось: "Мусульманское бюро") с 1920 по 1922 год, Каганович был личным информатором наркомнаца Сталина по де­лам Средней Азии и Казахстана. Все важнейшие меры по советизации и большевизации Средней Азии через голову местного руководства Каганович подсказывал лично Ста­лину. В Туркестане Каганович занимал тот же пост, что и Сталин в Москве. Он был наркомом РКИ (в то время Сталин был одновременно наркомнацем и наркомом РКИ). От Сталина же Каганович получал указания, как действовать, а действовал Каганович теми же методами, что и его непосредственный шеф – террором и конспи­рацией.

Тогда впервые Сталин увидел в нем одного из тех, кого уже начинал собирать вокруг себя – единомышлен­ника по методам и мастера по конспирации. Неудиви­тельно, что когда в 1922 году Сталина назначили гене­ральным секретарем ЦК, он привлек Кагановича в аппа­рат ЦК в качестве своего первого помощника по кадрам для разгрома троцкистов (заведующим организационно-инструкторским, потом организационно-распределитель­ным отделом ЦК). На XI съезде партии (1922 г.) Сталин ввел его в кандидаты, а после смерти Ленина и в члены ЦК за успешную организацию борьбы с Троцким (XIII съезд, 1924 г.). За два года совместной работы Сталин убедился в правильности своего выбора и, пользуясь поддержкой Зиновьева и Каменева, даже назначил Кагановича в 1924 году одним из секретарей ЦК партии. Но кончился первый этап борьбы победой над Троц­ким. Начался второй этап – борьба против "зиновьевцев" и "буржуазных националистов". После Москвы и Ленинграда решающая роль в этой борьбе отводилась Украине. В мае 1925 года, то есть за шесть месяцев до начала борьбы против Зиновьева– Каменева, а потом и блока Троцкого – Зиновьева– Каменева, Сталин отправ­ляет Кагановича на Украину в качестве генерального секретаря ЦК партии Украины. При помощи тех же ста­линских методов и столь же талантливо, как Сталин в Москве, Каганович громит на Украине не только троц­кистов и зиновьевцев, но и украинскую коммунистиче­скую интеллигенцию (Шумский).

К 1928 году троцкистско-зиновьевский блок и "бур­жуазные националисты" были окончательно разгромле­ны. Сталин готовился к новой конспирации, к третьему этапу борьбы – к ликвидации Бухарина, Рыкова и Том­ского. Основная база правых была в Москве. Правые лидеры пользовались огромным авторитетом и занимали ведущие позиции в правительстве, печати, Коминтерне и в профсоюзах. Тройке "Бухарин–Рыков–Томский" надо было противопоставить тройку секретарей ЦК партии. Кроме самого Сталина и Молотова, в эту тройку мог быть включен только Каганович. И вот в 1928 году, за несколько месяцев до начала борьбы против правых, Каганович отзывается в Москву и назначается третьим секретарем ЦК после Сталина и Молотова. В том же 1928 году, когда уже готовилась открытая кампания про­тив правых, Каганович назначается "политкомиссаром" ЦК в ВЦСПС со званием члена президиума ВЦСПС (против Томского). В 1930 году борьба против правых кончается их полным разгромом и выведением из Полит­бюро. Теперь, наконец, он добрался и до заветной цели – стал членом Политбюро.

С тех пор Каганович обосновался в Москве, если не считать его кратковременного назначения в 1947 году на Украину вместо снятого тогда Хрущева (Хрущев был на­значен председателем Совета министров Украины).

Но все эти заслуги Кагановича бледнеют перед той практикой, которую он развернул с начала тридцатых годов. Теперь только он вступает в свою настоящую область "организатора". На протяжении всего этого вре­мени биография Кагановича напоминает нам биографию самого Сталина при Ленине. Где надо "ликвидировать", "разгромить", "уничтожить" – словом, где нужен же­лезный "организатор разгрома", туда назначается Кага­нович.

Где вождю надо подсказать новые формы насилия – физические и духовные, – там Каганович.

Где надо обосновать идеологически и оправдать морально самые тяжкие преступления не только против народа, но и против собственной партии, – там Кага­нович.

– Сталин работает 24 часа в сутки, – говорили в то время в Москве. На недоуменный вопрос: "Как это возможно физически?" – отвечали:

– Очень просто – восемь часов он работает под своим настоящим именем, а шестнадцать часов – под псевдонимами "Каганович" и "Молотов".

Зимой 1930 года почти весь Советский Союз был объят крестьянскими волнениями против насильственной коллективизации Сталина. В некоторых районах волнения переходили в открытые вооруженные восстания. Особен­но опасные формы эти антиколхозные волнения приняли в основных крестьянских районах – на Украине, Север­ном Кавказе, в Воронежской области и Западной Сибири. Начиная с 1930 по 1934 год Каганович постоянно переез­жает из одного из этих районов в другой, как "Чрезвычайный уполномоченный ЦК и Совнаркома СССР по коллективизации и хлебозаготовкам". Надо себе хорошо представить, что означал на практике этот титул. "Чрезвычайные уполномоченные ЦК и Совнаркома" имели в кармане мандаты за подписями Сталина и Молотова, удостоверяющие, что к данному уполномоченному переходит на местах – в краях, областях и республиках – вся верховная власть и он пользуется экстраординарным правом принимать любые решения и проводить любые мероприятия от имени ЦК и советского правительства. При этом его действия являются безапелляционными и не подлежат обжалованию в Москву. В качестве такого уполномоченного и опираясь на специальные чекистские отряды, Каганович под лозунгом "до конца разгромить кулацкий саботаж" начал массовые выселения детей, жен­щин и стариков из Воронежа, Украины и Северного Кав­каза в Сибирь, а из Сибири – в северную тундру. Ту же практику массового выселения он проводил и в самой Московской области, где он с апреля 1930 года был пер­вым секретарем обкома.

Однако теория "кулацкого саботажа" была опроки­нута жизнью. Ведущая часть деревенского населения – среднее крестьянство, – после того как кулачество было уже ликвидировано, ответило на политику насильствен­ной коллективизации и хлебозаготовок своеобразной "итальянской забастовкой": оно вошло в колхоз, чтобы не идти в Сибирь, но не для работы на партию. Колхозы были созданы, помимо других причин, чтобы государ­ство могло легче и больше отбирать хлеб у организован­ных крестьян, а крестьяне начали рассматривать колхоз­ный хлеб, как свой собственный, и соответственно при­держивать его.

В январе 1933 года Сталин говорил372 (372 И. Сталин. Вопросы ленинизма, стр. 398, 406.): "В чем состоит главный недостаток нашей работы в деревне за последний 1932 год? Главный недостаток состоит в том, что хлебозаготовки в этом году прошли у нас с большими трудностями, чем в предыдущем году... Объяснить это плохим состоянием урожая никак нельзя, потому, что урожай у нас был в этом году не хуже, а лучше, чем в предыдущем году..."

После установления этого факта Сталин спрашивал: в чем же причина этого? Ответ был таков:

"Враг понял изменившуюся обстановку и, поняв это, перестроился, изменил свою тактику, – перешел от пря­мой атаки против колхозов к работе тихой сапой... Ищут классового врага вне колхозов, ищут его в виде людей с зверской физиономией, с громадными зубами, с толстой шеей, с обрезом в руках... Но таких кулаков давно уже нет на поверхности. Нынешние кулаки и подкулачники, антисоветские элементы в деревне – это большей ча­стью люди "тихие", "сладенькие", почти "святые". Их не нужно искать далеко от колхоза, они сидят в самом колхозе..."

Таким образом, после первой чистки в крестьянстве – после ликвидации так называемого кулачества, пред­стояла теперь новая чистка – чистка против среднего крестьянства, представители которого действуют "тихой сапой" в образе "сладеньких" и "святых" людей.

Как и при помощи каких средств приступить к этой новой расправе с крестьянами? Сталин ответил373 (373 Там же, стр. 409.): "Я ду­маю, что политотделы МТС и совхозов являются одним из этих решающих средств..." Кто же должен быть по­ставлен во главе этого дела? Тут Сталин не имел широко­го выбора – им мог быть только один Каганович.

Первый секретарь Московского городского комитета, первый секретарь Московского обкома, второй секретарь ЦК партии (после перевода Молотова в Совнарком), Каганович был назначен всесоюзным шефом политотде­лов в качестве заведующего сельхозотделом ЦК ВКП(б). В его распоряжение было выделено 25 000 "лучших сынов партии", как армия чрезвычайных уполномоченных в сельском хозяйстве (начальники политотделов и их заме­стители).

Они назначались непосредственно ЦК и подчинялись прямо Кагановичу. При каждом начальнике политотдела был его заместитель по ГПУ с целым штатом открытых и секретных сотрудников. В районах МТС было создано 3368 политотделов (17 тысяч человек), в совхозах – 2021 (8 тысяч человек).

Так началась под руководством Кагановича вторая расправа с крестьянством.

Она продолжалась до ноября 1934 года. Новые мил­лионы крестьян были сосланы из Центральной России, Украины, Кавказа в Туркестан, из Туркестана – в Си­бирь, а из Сибири – на Колыму. В резолюции, принятой ноябрьским пленумом ЦК 1934 года по докладу Кагано­вича, высоко ценилась эта его работа. В ней говори­лось374 (374 КПСС в резолюциях, ч. II. 1953, стр. 804.):

"Партией при помощи политотделов разоблачены и изгнаны в основном из колхозов и совхозов антисовет­ские, антиколхозные, саботажнические и вредительские элементы, кулаки и подкулачники..."

Одновременно была достигнута и главная цель: "В сознание миллионов колхозников, – говорилось далее в резолюции375 (375 Там же, стр. 805.), – внедрилось понимание первооче­редности (курсив мой. – А.А.) выполнения своих обя­зательств перед государством".

Уже одной этой своей расправой с крестьянством Каганович навсегда связал свое имя с именем Сталина. Но его главная и решающая заслуга перед Сталиным была в другом – в подготовке условий для ликвидации старой, ленинской партии, с одной стороны, и создания новой, сталинской партии, с другой. Только в этих усло­виях могла быть установлена единоличная диктатура Сталина.

Для той и другой цели нужно было провести новую "генеральную чистку партии", так как предыдущие чистки (1925, 1926, 1929– 30 гг.) не дали желательных результа­тов. В ноябре 1932 года Политбюро принимает решение об этом. Январский пленум ЦК 1933 года утверждает это решение. Создается Центральная комиссия по чистке партии. Кого же поставить во главе этой комиссии, тем более, что Каганович был занят "чисткой" крестьянства? У Сталина и на этот раз не было широкого выбора – во главе Центральной комиссии был поставлен тот же Каганович. В этой чистке Каганович применил те же методы, что и при чистке крестьянства – террор и провокацию. По свежим следам заслуг Кагановича в обеих областях партийная печать писала376 (376 МСЭ, 1937, т. V, стр. 128.):

"Как секретарь ЦК и заведующий сельхозотделом ЦК в 1929-1934 годах Каганович непосредственно (кур­сив мой. – А.А.) руководил... борьбой против органи­зованного кулачеством саботажа государственных обяза­тельств. В качестве председателя Центральной комиссии по чистке партии руководил происходившей в 1933– 1934 годах чисткой партийных рядов".

За один лишь 1933 год Каганович успел исключить из партии 362 429 человек377 (377 Арк. Абрамов, МСЭ, 2-е издание, т. II, стр. 523-524.). Эта заслуга Кагановича была признана на XVII съезде 1934 года избранием его председателем Комиссии партийного контроля при ЦК.

Но только теперь чистка должна была вступить в свою последнюю стадию – в стадию физической ликви­дации "врагов народа" внутри и вне партии. При всем своем "организаторском таланте" Каганович едва ли мог бы справиться с ней один. Надо было найти хорошего и столь же "талантливого" помощника. По его предло­жению, ему был дан в качестве заместителя председателя Комиссии партийного контроля при ЦК – Николай Ива­нович Ежов.

Каганович поработал со своим помощником до 1935 года, а в 1935 году Сталин убедился, что помощник хоро­шо выучился у своего шефа – Ежов был назначен пред­седателем КПК при ЦК и одним из секретарей ЦК. В сентябре 1936 года Ежов стал и народным комиссаром внутренних дел. Но Каганович остается вторым секрета­рем ЦК до XVIII съезда (1939 г.), принимая ведущее участие в чистке Ежова. В 1935 году Каганович передает пост первого секретаря Московского Комитета партии другому своему помощнику – Н. Хрущеву.

С тех пор его постоянно бросают с одного "узкого места" на другое. Он побывал во главе почти всех хо­зяйственных министерств – путей сообщения, тяжелой промышленности, топливной промышленности, нефтяной промышленности, строительных материалов. И везде, где он побывал, дела шли в гору. Чем добивался он успе­хов в сложнейших вопросах хозяйственного руководства, не имея даже первоначального школьного образования (он самоучка)? Правда, в юношеские годы он знакомился с делами производства. Но что это было за знакомство? Его официальные биографы указывают, что Каганович с 14-летнего возраста прошел большую трудовую школу – он был набойщиком обуви, закройщиком, упаковщи­ком, грузчиком, "военным" (всю первую войну отсидел в качестве рядового в запасном полку в Саратове и Гомеле).

Имея лишь этот опыт, Каганович берется руково­дить промышленностью и успешно ликвидирует "узкие места" в ней. Чем? Теми же методами, какими он до­бился успехов в коллективизации и на хлебозаготовках. Другими словами, не хозяйственным руководством, а по­лицейской палкой. На это прямо указывается в его био­графии378 (378 "Политический словарь". М., 1940, стр. 236.):

"С марта 1935 по 1937 год – народный комиссар путей сообщения, разбил вредительские "теории" (кур­сив мой. – А.А.) о том, что железнодорожный тран­спорт работает "на пределе"... За самый короткий срок, в несколько месяцев, под руководством Кагановича су­точная погрузка поднялась с 56 тысяч вагонов до 73 тысяч вагонов".

Где бы Каганович ни появлялся, он всюду находил "вредителей" и ликвидацию "узких мест" начинал с лик­видации людей. Во время управления Кагановича по совместительству двумя наркоматами – путей сообще­ния и тяжелой промышленности (1935– 1939 гг.) на воле не остался ни один член Совета наркоматов, ни один начальник Главка, ни один директор треста, ни один управляющий железной дорогой, ни один начальник по­литотдела дорог, ни один директор крупного предприя­тия.

Перед вновь назначенным чиновником Каганович, и как народный комиссар и как секретарь ЦК партии, ста­вил одно и то же условие: либо выполнение плана, либо вон из партии! "Вон из партии" означало в тогдашних условиях быть арестованным, если не как "вредитель", то как "саботажник". Поставленные перед таким выбо­ром чиновники на местах действовали тем же методом, что и Каганович в Москве: репрессиями. Если и репрессии не помогали, то прибегали к вновь найденному средству – к "очковтирательству". Его сущность заключалась в том, что местные чиновники – чиновники партии и хозяйства – писали Кагановичу и Сталину "победные рапорты" с фальсифицированными данными о "выпол­нении и перевыполнении планов". "Очковтирательство", как средство самообороны, сделалось постепенно второй натурой хозяйственного и партийного руководства.

Даже сам термин "очковтирательство" приобрел полное гражданство в советском лексиконе. Культивиро­вал же его именно Каганович.

Сейчас ученики Сталина не прочь поговорить и о сталинском антисемитизме. Действительно, если иметь в виду количество уничтоженной интеллигенции, особенно партийной, то относительно больше всех пострадала еврейская интеллигенция. Из всех старых большевиков еврейского происхождения остался только один Кагано­вич. Какую роль играл сам Каганович в этой расправе? Всегда наиболее подлую.

Когда близкого родственника председателя Президиума Верховного Совета СССР М. Калинина – секрета­ря Калининского обкома партии Михайлова – арестова­ли, то даже слабовольный "президент СССР" предъявил ультиматум: или Сталин освободит Михайлова, или он отныне отказывается подписывать указы Верховного Совета, Сталин предложил немедленно освободить Ми­хайлова, так как ему была нужнее подпись Калинина, чем голова Михайлова. Совершенно по-другому поступил Каганович, когда под чистку попали его родные братья – киевский директор Универмага, горьковский секретаре крайкома партии и московский нарком авиационной про­мышленности. Говорили, что, когда Кагановича начал осаждать их жены и дети, чтобы он заступился за родных братьев, то Каганович всегда отвечал одной и той же фразой: у меня есть только один брат и его имя – Ста­лин!

Что Сталин был антисемитом – на это указывал еще Троцкий. Дело группы кремлевских врачей, помимо всего прочего, тоже попахивало самым махровым анти­семитизмом.

Но Каганович не пострадал бы и в этом случае – уже одним своим физическим присутствием в Политбюро он обеспечивал Сталину алиби против обвинения в анти­семитизме.

Из коммунистических источников проникли в свобод­ный мир сведения, что Сталин собирался, в связи с делом врачей, создать в СССР нечто вроде гетто или новую "черту оседлости". Если Сталин собирался действительно проводить такое мероприятие, то он провел бы его рука­ми того же Кагановича.

Многие служили Сталину за страх, но Каганович – за совесть. "Большая Советская Энциклопедия" была права, когда писала:

"Каганович развернулся как политический деятель, как один из руководителей партии под непосредственным руководством т. Сталина и является одним из преданней­ших его учеников и помощников"379 (379 БСЭ, 1937, 1-е изд., т. XXX, стр. 517.).

В биографиях "учеников и соратников Сталина", на­печатанных в советских энциклопедиях и справочниках, ни один из них не назван преданным в превосходной степени (преданнейший) – только один Каганович заслужил по­добную оценку своих заслуг.

После войны Сталин вновь вспомнил "организатор­ский" талант Кагановича по репрессиям и чисткам. На освобожденной Украине Хрущев явно не справлялся с этой задачей. Сталин снял Хрущева и назначил Каганови­ча генеральным секретарем ЦК партии Украины (март 1947 г.). И Каганович доказал, что он не разучился чистить: сотни тысяч украинцев были депортированы в Среднюю Азию, Казахстан и Сибирь как "фашисты" и "враги на­рода".

После смерти Сталина коллективное руководство решило, что судьбу всех его хозяйственных планов, в ко­нечном счете, решает "производительность труда", то есть степень и норма эксплуатации рабочего класса. Для этого создается "Государственный комитет труда и зар­платы". Каганович посвятил было свои "организатор­ские" способности этому комитету, но быстро провалил­ся: ругая Сталина за террор, нельзя было уже управлять террористически. Пришлось отменять и давно отменен­ные сами рабочими в "явочном порядке" законы 1940 года об уголовных наказаниях за "опоздание", за "само­вольный уход" с работы и т. д. Отпали на время главные элементы "организаторского таланта" Кагановича – от­пал и сам Каганович: в июне 1956 года его сняли с этой должности.

3. Клим Ворошилов (род. в 1881 г., в партии с 1903 г.).

"Человек выдающейся храбрости, исключительной энергии, быстро ориентирующийся в обстановке, твердый в своих решениях и готовый неукоснительно проводить их в жизнь", – так охарактеризовал Ворошилова советский биограф в 1929 году380 (380 БСЭ, 1-е изд., т. XIII, стр. 176.). В последующих биографиях Воро­шилова такая характеристика уже больше не повторялась. И это было вполне резонно: из всей этой характе­ристики за Ворошиловым со временем укрепилось лишь одно качество – человек, "быстро ориентирующийся в обстановке".

Впервые Ворошилов близко познакомился со Стали­ным в Царицыне в 1918 году (до революции они встре­чались на IV и V съездах РСДРП) и быстро "сориентиро­вался" в отношении своего будущего друга и "отца". Он увидел в Сталине ту силу, на которую надо делать ставку в своей личной карьере. История блестяще подтвердила безошибочность такой "ориентации".

Ворошилов принадлежал к тем старым рабочим-большевикам, которые вступили в партию и участвовали в революции как статисты, "масса", но не имели личных данных для какой-либо большой карьеры после победо­носной революции. И в партию Ворошилов вступил не из-за каких-то оформившихся идейных побуждений, а как бунтарь против социальных несправедливостей в жизни. Жизнь самого Ворошилова была довольно горькой. Его биографы указывают, что он с семи лет поступил на шах­ту (по выборке колчедана), с десяти лет вместе с отцом пас помещичий скот, после испробовал множество раз­личных профессий, пока, наконец, не изучил профессии слесаря в Луганске. До двенадцати лет рос неграмотным. После поступил в сельскую школу, но учился только две зимы. Это было все его школьное образование ко време­ни октябрьского переворота.

Но политический кругозор Ворошилова был куда шире, чем у его друзей в Луганске – этим, вероятно, объ­ясняется то обстоятельство, что после переворота Воро­шилов становится одним из руководителей большевист­ской городской думы Луганска. Однако до начала 1918 года о существовании Ворошилова знали только в его собственном городе. Когда немцы, после срыва сепарат­ных переговоров в Брест-Литовске, возобновляют наступ­ление на Украине, Ворошилов телеграфирует Ленину и Троцкому, что он во главе "отряда в шестьсот человек" выступает против немецкой армии, чтобы разгромить этих "палачей пролетарской революции".

Идея Ворошилова – создать "партизанское движе­ние" (помимо регулярной Красной армии) – центром поддерживается. Не имея никакой военной подготовки (он даже не был и солдатом), Ворошилов быстро расши­ряет свой отряд и добивается признания с двух сторон: и со стороны белых генералов – своими смелыми налета­ми, и со стороны красного командования – самой идеей организации партизанского движения. Вскоре его отряд реорганизуется в Пятую Украинскую армию, которая совершает поход к Царицыну. В Царицыне она получает новое название Десятой армии. Вот здесь и произошло политическое крещение Ворошилова как "друга и сорат­ника" Сталина как раз на негативной почве: на совмест­ных интригах против Троцкого, командовавшего тогда Красной армией.

Так возникла известная "военная оппозиция" Воро­шилова, Егорова, Минкина и других на VIII съезде (1919 г.) против Троцкого. Это была "царицынская группа проле­тарских командиров" против курса Троцкого на исполь­зование "буржуазных" и "царских" специалистов в Крас­ной армии на руководящих должностях, особенно штаб­ных (аргументы Троцкого были весьма простые и логич­ные: во-первых, "у пролетариата нет еще своих геншта­бистов", во-вторых, "руками и знаниями одних буржуев мы бьем других буржуев"). Душой и организатором "военной оппозиции" был сам Сталин, но Сталин наме­ренно держался в тени, действовал лишь за кулисами, выжидая реакцию Ленина.

Но как только выяснилось, что Ленин так же, как и Троцкий, резко осуждает партизанских командиров и це­ликом поддерживает военную политику Троцкого, Ста­лин вышел на сцену: он столь же решительно осудил Во­рошилова и его друзей. Но и тогда Ворошилов показал себя человеком, "быстро ориентирующимся в обстанов­ке". Он понял, что Сталин маневрирует в обоюдных ин­тересах – как в собственных, так и в интересах самого Ворошилова. "Лучшие дни" наступили после окончания гражданской войны – по рекомендации Сталина, партизан Ворошилов был назначен в 1921 году командующие Северо-Кавказским военным округом.

На X съезде (1921 г.) по рекомендации того же Ста­лина, Ворошилов был избран в состав ЦК. Готовясь к решительной борьбе с Троцким, в 1924 году Сталин до­бился назначения Ворошилова командующим Московским военным округом вместо троцкиста Муралова. В январе 1925 года Троцкий был снят с поста председателя Революционного Военного Совета СССР и наркома по военным и морским делам. Конечно, Сталин уже тогда хотел выдвинуть вместо Троцкого Ворошилова, но непоколебимым и общепризнанным кандидатом на этот пост после Троцкого был его заместитель – Михаил Фрунзе.

Слишком хорошо зная бесспорность этой кандидату­ры и желая перевести в свой лагерь Фрунзе, Сталин на январском пленуме ЦК 1925 года выдвигает его. Пленум принял это предложение, и Фрунзе занял место Троцкого. Ворошилову пришлось ожидать новых "лучших дней". Ждать пришлось недолго: летом того же года под опыт­ной рукой "сталинского хирурга" Фрунзе умирает при операции, которая ему была сделана по решению Полит­бюро вопреки его желанию.

Теперь Ворошилов стал руководителем вооруженных сил СССР. Благодарный Ворошилов в дальнейшем участ­вует во всех злодеяниях Сталина от имени Красной ар­мии. После разгрома "левой оппозиции" Троцкого и "но­вой оппозиции" Зиновьева-Каменева Ворошилов вместе с Молотовым вводится в состав членов Политбюро (1926 г.), в котором он состоит бессменно до сегодня.

Значение Ворошилова как политического лидера ни­когда не было заметным, но стал он во главе Красной армии не в силу своих "полководческих" качеств, а как политик сталинской школы. В самой этой школе Воро­шилов очутился опять-таки не по убеждению, а по рас­чету – ради карьеры.

Сталин хорошо знал слабости своих учеников и умел их использовать в собственных целях. К слабостям само­го Ворошилова относились – пристрастие к слабому полу, любовь к водке и жажда орденов. Троцкий расска­зывал, что Сталин умел удовлетворять эти страсти своих учеников еще в первые годы своего восхождения к власти.

Правда, эту политику "хлеба и зрелищ" Сталин прак­тиковал в меру, не злоупотребляя сам и не давая зло­употреблять своим друзьям. Именно интересы еще не­известного исхода борьбы за власть требовали соблюде­ния внешнего аскетизма. Сталин старался создать у наро­да впечатление, что в Кремле сидят "почти святые", ко­торые во имя коммунистического завтра отказались от личной жизни сегодня. Меньше всего к этой роли под­ходил жадный к жизни Ворошилов. Поэтому Сталин сделал его своим личным собутыльником. Характерно, что Ворошилов – единственный член Политбюро, кото­рого официальная печать называла "соратником и лич­ным другом Сталина".

Что же касается орденов, то тут Сталин был еще более щедр. Гражданскую войну Ворошилов закончил лишь с двумя орденами "Красного Знамени" (тогда как Блюхер, Федько, Фабрициус имели по пяти орденов). Ко времени второй мировой войны Сталин довел количество орденов Ворошилова до четырех, а когда в чистку Ежова названные кавалеры пяти орденов при помощи того же Ворошилова были уничтожены (Фабрициус якобы погиб раньше в воздушной катастрофе), Ворошилов сделался и "первым кавалером" и "первым маршалом" СССР.

Ворошилов был нужен Сталину не как политик, а как орудие собственной политики. Он был единственным членом Политбюро того времени, который о себе мог сказать: "среди вас всех – бывших буржуев и мелких бур­жуев – я единственный пролетарий от станка". Среди этих же членов Политбюро он был и единственным "крас­ным полководцем" во время гражданской войны. Сталин еще с начала двадцатых годов, стараясь подчеркнуть соб­ственную роль в гражданской войне, популяризировал Царицын, армию Ворошилова, пока, наконец, по пред­ложению Ворошилова и его друзей, Царицын не был пе­реименован в Сталинград (1925 г.). Сталин, со своей сто­роны, ответил взаимностью: Луганск был переименован в Ворошиловград.

Но репутация Ворошилова, как первого "красного офицера" (была даже такая песня), как старого больше­вика и "луганского слесаря", нужна была Сталину вовсе не для взаимных комплиментов, а для достижения по­ставленной цели – овладения единоличной властью.

Вот здесь Ворошилов оказал Сталину услугу, которая может быть сравнена только с услугами Молотова и Ка­гановича.

Создавая славу Ворошилову как герою гражданской войны и "пролетарскому полководцу", Сталин знал, что он делал. Он создавал славу для свидетеля, который должен был публично признаться в своем ничтожестве, что­бы засвидетельствовать величие своего покровителя. Слишком серая биография Сталина до революции, во вре­мя революции и гражданской войны никак не вязалась с создаваемой ему ныне репутацией "первого ученика и первого помощника Ленина". Надо было сочинить Стали­ну новую биографию.

По части истории партии на этом поприще успешно работали штатские – Молотов и особенно Каганович. По части военной истории нужен был "знаток" дела. Та­ким признанным "знатоком" считался теперь Ворошилов. Задача Ворошилова заключалась в том, чтобы, пользуясь личными архивами Сталина, доказать вещь, которая до 1929 года казалась абсолютно недоказуемой – поставить Сталина на место Троцкого по руководству гражданской войной.

Если умелая фальсификация истории, особенно той истории, ведущие участники которой все еще живы, – искусство трудное, то фальсификация истории гражданс­кой войны в России Ворошиловым превзошла границы всего возможного.

В "исследовательском" очерке "Сталин и Красная армия" (21 декабря 1929 г.) Ворошилов писал381 (381 К. Ворошилов. Сталин и вооруженные силы СССР.):

"За последние годы утекли не реки, а океаны воды... За последние пять-шесть лет т. Сталин стоял в фокусе развертывающейся... борьбы за партию, за социализм. Только этим обстоятельством можно объяснить, что зна­чение т. Сталина как одного из самых выдающихся орга­низаторов побед гражданской войны было до некоторой степени заслонено этими событиями и не получило еще должной оценки. Сегодня в пятидесятилетие нашего дру­га я хочу хоть отчасти заполнить этот пробел".

В чем же заключалось это "значение Сталина"? Ворошилов сообщил сенсационную новость382 (382 Там же.):

"В период 1918– 1920 гг. т. Сталин был, пожалуй, единственным человеком, которого ЦК бросал с одного боевого фронта на другой, выбирая наиболее опасные, наиболее угрожаемые для революции места.

Там, где было относительно спокойно, где мы имели успехи, там не было видно Сталина.

Но там, где... трещали красные армии, где контр­революционные силы грозили самому существованию советской власти, – там появлялся т. Сталин".

После такого вступления Ворошилов, смело фальси­фицируя не только исторические события, но и историчес­кие документы, доказал следующее: верховное командова­ние Красной армии во главе с Троцким и его штабом на всех фронтах гражданской войны саботировало победу Красной армии, а Сталин, воюя на два фронта – и про­тив руководителей Красной армии и против белых гене­ралов – спас советскую власть. Я не утрирую, а сокра­щаю вывод Ворошилова.

Через десять лет, в 1939 году, Ворошилову показа­лось, что даже и он "недооценил" Сталина в своей статье 1929 года. Он называл Сталина в той статье лишь "одним из организаторов побед в гражданской войне", хотя и вездесущим. Между тем выяснилось (по мере роста аппе­тита самого Сталина по линии "культа личности"), что Сталин вовсе не был "одним из организаторов". Он был единственным организатором побед Красной армии и даже ее создателем. Выяснилось далее, что Сталин был, оказывается, автором законов стратегии и тактики проле­тарской революции в октябре 1917 года.

Вот свидетельство Ворошилова383 (383 Там же, стр. 66.): "О Сталине, создателе Красной армии, ее вдохнови­теле и организаторе побед, авторе законов стратегии и тактики пролетарской революции, будут написаны мно­гие тома".

Ворошилову (то есть Сталину) показалось, что и этого мало. Сталин уже давно занял место Троцкого в гражданской войне. Занял даже место Ленина, как "автор стратегии и тактики пролетарской революции". Но вот надо было занять место Ленина по руководству "проле­тарской революцией", а самого Сталина из "учеников" превратить в "соратника" Ленина по ЦК партии. Воро­шилов засвидетельствовал и этот "факт":

"Только он, Сталин – ближайший соратник Ленина – непосредственный организатор и вождь пролетарской революции и ее вооруженной силы".

Что не Троцкий, а Сталин "вождь" и "организатор" Красной армии, Ворошилов "доказал" в 1929 году, а то, что не Ленин, а Сталин "непосредственный организатор и вождь пролетарской революции", – он доказал лишь в 1939 году. (В интересах исторической правды надо за­метить, что уже за год до этого, в 1938 году, в "Кратком курсе истории ВКП(б)" появился никогда не существовав­ший мифический "Партийный центр" по руководству октябрьским переворотом, во главе которого якобы стоял Сталин.)

Еще через десять лет – в 1949 году – Ворошилов, давно исчерпав весь свой запас прилагательных и сущест­вительных для возвеличивания Сталина, начал апеллиро­вать к категориям "планетарным". Ворошилов писал384 (384 Там же, стр. 89, 129.):

"...советский народ вместе со всем прогрессивным человечеством отмечает семидесятилетие величайшего человека нашей планеты Иосифа Виссарионовича Стали­на... Победоносная Великая Отечественная война войдет в историю как триумф... как торжество военно-стратеги­ческого и полководческого гения великого Сталина".

Так десятилетиями Ворошилов создавал "культ Ста­лина", не только фальсифицируя историю, но и дискри­минируя того, именем которого наследники Сталина се­годня управляют страной, – Ленина.

Роль Ворошилова, конечно, не ограничивалась этим. Он был ведущим членом сталинского Политбюро на протяжении двадцати шести лет, то есть в течение всего того периода, в котором, по признанию самих учеников Стали­на, происходили все главнейшие злодеяния последнего. История когда-нибудь докажет, что ни одно из этих зло­деяний Сталин не совершал без подписей Ворошилова, Молотова, Кагановича, Микояна и др.

Что касается чистки 1936-1939 годов, то тут роль Ворошилова была особенно отталкивающая. Все ведущие кадры Красной армии, долголетние личные друзья Воро­шилова, его бывшие начальники по гражданской войне, его подчиненные после нее, были выданы Ворошиловым на растерзание Ежову. Хотя инициатива расправы не ис­ходила от Ворошилова, но Ворошилов ни разу не поднял голоса протеста против этой повальной расправы над заслуженными полководцами и командирами армии. Да­же тогда, когда члены и кандидаты Политбюро (Рудзутак, Орджоникидзе, Косиор, Чубарь, Постышев) катего­рически предложили Сталину прекратить необоснованное и бессмысленное уничтожение кадров армии и хозяйства, Ворошилов вместе с Молотовым, Кагановичем, Микоя­ном голосовали не только за продолжение чистки, но и за ликвидацию названных членов Политбюро как "бухаринских примиренцев". По проверенным данным, "вклад" Ворошилова в дело чистки Сталина по линии уничтоже­ния высших кадров армии выразился в следующем.

Были ликвидированы:

Из 5 маршалов – 3.

Из 15 командармов – 13.

Из 85 комкоров – 57.

Из 195 комдивов – 110.

Из 406 комбригов – 220.

Это был высший командный состав. Хрущев уточнил общее число уничтоженных старших командиров, назвав цифру в пять тысяч человек. Гибель этих военачальников (так же, как и страдания их сосланных семей) лежит на совести Ворошилова (существовал приказ по армии: ни­кто из старших и высших командиров не может быть аре­стован без согласия наркома обороны Ворошилова)

Иначе Ворошилов и не мог действовать. Он был свя­зан со Сталиным круговой порукой по преступлениям и присягой в деле их совершения. Вот последнее свиде­тельство самого Ворошилова385 (385 БСЭ, 2-е изд., т. IX, стр. 130.):

"Лично, как кандидат сталинского блока коммунис­тов и беспартийных, заверяю вас всегда и во всем руко­водствоваться указаниями нашего великого вождя т. Сталина".

Этой присяги Ворошилов держался до конца дней Сталина. Если при всем этом, по свидетельству Хруще­ва, Сталин его не допускал последнее время на заседания Политбюро, как "английского шпиона", то это доказы­вало не "измену" Ворошилова, а решимость диктатора покончить с политическим утильсырьем. Это было Ста­лину тем легче, что как раз вторая мировая война рас­сеяла в прах легенду о "пролетарском полководце" и "первом маршале" СССР. Будучи назначен в начале вой­ны главнокомандующим северо-западным фронтом, Во­рошилов блестяще провалился, а в 1944 году Сталин вы­вел его из состава Государственного комитета обороны СССР. Только тогда ему и дали его настоящую работу – Ворошилов был назначен командующим штабом "парти­занского движения". Когда после смерти Сталина Воро­шилова назначили председателем Президиума Верховного Совета СССР, – это уже было в порядке вещей.

4. Анастас Микоян (род. в 1895 г., в партии с 1915 г.).

Во время своего пребывания в Америке, на приеме в советском посольстве в Вашингтоне, Микоян заявил, что затаенной мечтой его молодости была профессия танцо­ра... Эти мечты не сбылись, и Микоян сделался вместо танцора большевистским "политиком".

Тем не менее определенные элементы "балетного искусства", особенно кавказской "наурской лезгинки", Микоян ухитрился внести и в политику.

Головокружительная легкость, ловкость, строго и точно рассчитанный ритм и виртуозные "па" при самых тяжелых поворотах – характерные для кавказцев, испол­няющих свой изумительный национальный танец, Микоян очень умело использовал в деле лавирования между крем­левской "Сциллой и Харибдой" – в чем и заключается главный секрет, почему он уцелел не только при Стали­не, но и при Хрущеве.

Судьба не предназначала его для первых ролей, но и на вторых ролях Микоян не нуждается в режиссере, а скорее наоборот – режиссер нуждается в нем.

Микоян родился в Грузии, в семье мелкого торговца армянина (которого официальные биографы давно пере­вели в категорию "рабочих"). Готовясь стать священни­ком армяно-грегорианской церкви, Микоян окончил ар­мянскую духовную семинарию в Тифлисе. Еще в семина­рии начал интересоваться политикой и записался в кру­жок кадетской молодежи. Под влиянием грузинских со­циалистов (Микоян хорошо говорит по-грузински) пере­шел в кружок социал-демократов (1915 г.) и долго коле­бался между большевиками, меньшевиками и дашнаками пока большевики не победили в центре России.

В революционной биографии Микояна было одно темное место, из-за которого Сталин шантажировал его потом всю жизнь. Оно было связано с историей знаменитых "26-ти бакинских комиссаров" (Шаумян, Джапа­ридзе, Фиолетов, Азизбеков и др.), расстрелянных англичанами в сентябре 1918 года в Туркмении. Заключалось оно в следующем.

Революция застала Микояна в Баку, и он находился там как во время турецкой, так и во время английской оккупации. Хотя позднейшая биография рисует его вид­нейшим большевистским деятелем и приписывает ему редактирование бакинских газет "Социал-демократ" и "Известия бакинского Совета" (в котором, кстати, пре­обладали меньшевики и эсеры), но будучи арестован вместе с 26-ю комиссарами, Микоян, однако, не был рас­стрелян, тогда как среди расстрелянных "26-ти комис­саров" были и просто беспартийные технические служащие бакинского Совета. Микоян не только остался жив, но через некоторое время вообще был освобожден из тюрьмы и свободно вернулся из-за Каспия (Красноводск, куда были завезены арестованные комиссары) обратно в английский Баку.

Как могло случиться, что англичане и тогдашнее ан­тибольшевистское закаспийское правительство, расстре­ливая даже беспартийных сотрудников бакинского Сове­та, Микояна, большевика с 1915 года, освободили?

Официальный биограф, со слов самого Микояна, да­ет нам такой малоубедительный ответ386 (386 БСЭ, 1938, т. XXXIX, стр. 344.):

"Микояна не было в списках арестованных, опубли­кованных в бакинских газетах, не было и в списках на довольствие, что и спасло его от смерти, хотя несколько беспартийных – три сотрудника бакинского Совета – Мышне и др. – были расстреляны".

После расстрела "26-ти" Микоян некоторое время си­дел в тюрьме. Но опять – непонятное "великодушие" англичан, даже "слабость", по крайней мере, в изображе­нии биографа Микояна387 (387 Там же, стр. 344.):

"Микоян, – пишет биограф, – рвался поскорее по­пасть в Баку и готовил побег из тюрьмы, который не состоялся и не понадобился, так как по требованию ба­кинских рабочих английские оккупанты вынуждены были выслать этапом Микояна с группой арестованных бакин­цев из-за Каспия в Баку".

Таким образом, в марте 1919 года Микоян, можно сказать, по мандату англичан, возвращается в оккупиро­ванный Баку и "становится во главе большевистской ор­ганизации Баку". Правда, в самом Баку англичане дваж­ды арестовывают Микояна, но оба раза быстро освобож­дают, словно по "выяснении личности". Скоро Микоян перебирается в социал-демократическую Грузию, там его тоже арестовывают, но, как сообщает биограф, Микояну удается "откупиться взяткой" (значит, у Микояна денег было достаточно).

Из Грузии Микоян поехал в Москву, чтобы "полу­чить директивы от Ленина и Сталина" и "вернулся в Баку 28 апреля 1920 года на первом бронепоезде Красной армии"388 (388 Там же, стр. 345-6.).

Если изучить эту биографию при помощи крими­нальной лупы Сталина, то Вышинский мог бы во время московских процессов сочинить Микояну другую биогра­фию, куда более правдоподобную, чем биографии, кото­рые Сталин и он сочиняли для других старых большеви­ков. Нетрудно угадать, как она выглядела бы:

– Микоян был членом контрреволюционной кадет­ской партии и происходил из буржуазной семьи;

– Микоян был турецким и германским шпионом, за­ вербованным во время турецкой оккупации Азербайд­жана;

– Микоян был завербован англичанами во время английской оккупации Баку;

– Микоян оказался провокатором английской раз­ведки и выдал англичанам "26 бакинских комиссаров" (причем арест самого Микояна служил для маскировки англичанами своего агента).

Таково было темное место в биографии Микояна, из-за которого Сталин его шантажировал. Это было в стиле Сталина – подбирать вокруг себя людей с уязви­мыми местами и "изъянами", чтобы они, боясь ответ­ственности за свои мнимые или действительные про­ступки, безоглядно шли на сталинские преступления (на­пример, бывшие меньшевики Менжинский, Ярославский, Куйбышев, Вышинский и др.). И Микоян был одним из них.

Микоян, не будучи сталинцем по натуре, попал в сеть Сталина с самого начала карьеры генерального секретаря. Он служил ему не за совесть, а за страх. Вечная угроза быть обвиненным в шпионаже и провокаторстве заста­вляла его подписываться под любыми преступлениями

Сталина, под которыми он, вероятно, не подписался бы в нормальных условиях. По той же причине в похвалах по адресу Сталина он всегда побивал "рекорды" других членов Политбюро. Утонченную восточную лесть по ад­ресу диктатора он умел отчеканивать в формулах, не до­пускающих внутренней фальши их автора. И все-таки Сталин ему никогда не доверял до конца. Не случайно, что из всех бывших и настоящих членов Политбюро только один Микоян сидел подряд девять лет в кандида­тах Политбюро (1926-1935 гг.), тогда как другие сразу попадали в Политбюро, минуя Микояна (Андреев, Ко­сиор, Орджоникидзе и др.).

Первоначально Сталин делал на Микояна ту ставку, которую потом сделал на Кагановича. Как только Сталин получил пост генерального секретаря ЦК, Микоян был назначен секретарем Юго-Восточного бюро ЦК РКП(б) (потом Северо-Кавказского крайкома) в Ростове-на-До­ну (1922 г.), а на XI съезде партии избран в члены ЦК (раньше Кагановича). В 1926 году Сталин назначил Ми­кояна вместо снятого Каменева народным комиссаром торговли СССР и сразу ввел его в состав кандидатов в члены тогда еще всесильного Политбюро.

Около тридцати лет от роду Микоян был самым мо­лодым министром СССР. В назначении Микояна Стали­ным, вероятно, играли роль, кроме всего прочего, и дру­гие общие черты в их биографии – оба были кавказцами, оба говорили на грузинском языке, оба учились в духов­ной семинарии и оба знали взаимные "провалы" и "изъ­яны" в прошлом. В этом отношении Микоян казался ку­да более идеальным орудием в политике Сталина, чем Молотов, Каганович и Ворошилов. Но вот наступило время проверки личных качеств Микояна в Москве. Нача­лась борьба с правыми. Последний решающий и завер­шающий этап борьбы Сталина за единоличную диктату­ру. Последний и решающий шанс для талантливых дема­гогов и конспираторов быть переведенными из "актива" в члены ЦК, из членов ЦК – в кандидаты в Политбюро, а из кандидатов – в члены Политбюро. В этой борьбе совершенно неизвестные люди; которых при Ленине не допускали и на порог ЦК, делают головокружительную карьеру, некоторые из них прямо оказываются в Полит­бюро, а Микоян и после окончательного разгрома правых остается еще пять лет в кандидатах.

В чем дело?

Нельзя, конечно, думать, что Микоян сопротивлялся разгрому правых или подготовлявшейся "Великой чистке" (подобные сказки могут рассказывать в Кремле только теперь задним числом). Дело было в другом: грузинские чекисты во главе с Берия годами досаждали Сталину до­носами на Микояна, выкопанными из старых архивов. Сталин эти доносы аккуратно принимал, пугал ими Ми­кояна и до поры до времени держал его в черном теле.

Но наступил этап физической ликвидации как настоя­щей, так и потенциальной оппозиции. Словно как на мя­созаготовках был намечен и "план ликвидации остатков враждебных классов" в процентах по краям, областям и республикам СССР.

К ликвидации были намечены почти весь состав чле­нов ЦК и половина самого Политбюро. Чистка в самой партии должна была проводиться, как указывалось в офи­циальных документах, приведенных мною в другом мес­те, не по признаку того, кто кем был вчера, а по признаку "деловому" – кто кем может быть сегодня под Стали­ным. Даже больше: большевики-идеалисты, старые рево­люционеры по убеждению, герои гражданской войны по личному мужеству, считались потенциально наиболее опасными врагами будущего режима Сталина. С ними на до было покончить более радикально. Счастье Микояна заключалось как раз в том, что он к ним не принадлежал. Когда Сталин раскрыл свои карты и открыто взял курс на все то, что было наиболее криминальным в самом большевизме, взошла и давно помутневшая звезда Микояна – он был переведен в члены Политбюро вместе со Ждановым (1935 г.), а Ежов был назначен секретарем ЦК и председателем Комиссии партийного контроля (1935 г.) Через год Ежов был назначен наркомом внутренних дел и переведен в члены Политбюро. Таким образом, начиная чистку, Сталин запасся тремя новыми и наиболее надежными голосами в составе Политбюро. Оппозиция в самом Политбюро против чистки – Рудзутак, Косиор, Орджо­никидзе, Чубарь, Постышев, Петровский, Эйхе (послед­ние три – кандидаты) – оказалась в явном меньшинст­ве. Теперь Сталин законно, на основании решения боль­шинства Политбюро (сам Сталин, Молотов, Микоян, Ка­ганович, Ворошилов, Андреев, Жданов, Калинин, Ежов) и опираясь на свой первоклассный "Внутренний кабинет" во главе с Ежовым, Поскребышевым и Маленковым, при­ступил к физической ликвидации "врагов народа".

На XX съезде КПСС хитрый Микоян постарался со­здать политическое и историческое алиби не только для себя, но и для соучастников этой инквизиции. Он заявил, что "у нас не было коллективного руководства около двадцати лет". Другими словами, Сталин единолично управлял и единолично совершал преступления, начиная с 1933-1934 годов, в том числе и "Великую чистку".

В связи с этой действительно исторической речью Микояна, многие, особенно в американской прессе, писа­ли, что Микоян явился инициатором разоблачения Ста­лина на XX съезде и что он заставил "колеблющегося" Хрущева и других членов Президиума ЦК открыть поход против "культа Сталина" и сталинских преступлений. Даже говорилось, что Микоян – "соперник" Хрущева по руководству партией. Как, должно быть, искренне хохо­тали в Президиуме ЦК над такими и подобными им пред­положениями!

Не надо обладать особенной проницательностью в партийных делах Кремля, достаточно более или менее близко знать характер самого Микояна, чтобы быть уверенным, что Микоян лишь читал речь, написанную по установкам и окончательно отредактированную большин­ством Политбюро, в первую очередь самим Хрущевым.

Почему эта роль досталась именно Микояну? Тут, конечно, могут быть разные догадки. Несомненно только одно: с разоблачениями Сталина должен был выступить один из старых членов Политбюро и, по возможности, тот из них, который физически был наименее причастен к преступлениям НКВД и Сталина. Молотов, Каганович и Ворошилов явно отпадали. Оставался только один Ми­коян. Тот, который служил не за совесть, а за страх. Тот, который при любых условиях будет спрашивать:

– Чего изволите?

Я не буду останавливаться на характеристике Ми­кояна как министра-коммерсанта. Его качества в этой об­ласти мне мало известны. Видимо, официальная его слава талантливого "красного купца" соответствует действи­тельности, хотя масштаб и ассортимент его торговых оборотов никогда не были завидными. Даже был анекдот такой. В Академию наук СССР группа рабочих и крестьян внесла предложение убрать из русского алфавита букву "м", как излишнюю.

Основание:

Муки нет, молока нет, масла нет, маргарина нет, макарон нет, мяса нет, мыла нет, мануфактуры нет, а есть только Микоян. Но из-за одного Микояна незачем иметь в алфавите отдельную букву.

5. Георгий Маленков (род. в 1902 г., в партии с 1920 г.).

Нынешняя КПСС – детище двух людей: Сталина и Маленкова. Если Сталин был ее главным конструктором, то Маленков – ее талантливый архитектор. В ЦК партии Маленков пришел на техническую работу в 1925 году с четвертого курса Московского Высшего Технического Училища. До 1930 года он был в подчинении Поскребы­шева сначала в "Особом секторе", а потом в "Секрета­риате т. Сталина". Быть сотрудником "Секретариата т. Сталина" означало нечто большее, чем быть рядовым членом ЦК.

Не все члены ЦК знали, что делалось в Политбюро, а Маленков был его протокольным секретарем. Не все члены Политбюро знали, что делалось в "Секретариате т. Сталина", а Маленков заведовал там сектором кадров. Открыл его Каганович. Он же помог ему выйти на "ле­гальную арену". Без этого нельзя было сделаться ни чле­ном ЦК, ни тем более членом Политбюро. Выход на ле­гальную арену состоялся в 1930 году, когда Каганович был назначен первым секретарем Московского Комитета, а Маленков – заведующим его отделом кадров (оргот­дел). Вот здесь, под непосредственным руководством Кагановича, Маленков показал на деле, на что способна "сталинская техника, овладевшая кадрами".

Московская партийная организация – самая большая и ведущая – долгое время находилась под влиянием и руководством правых (Угланов, Котов, Уханов, Рютин и др.). После разгрома группы Бухарина и углановского московского руководства пострадали лишь верхи. Низ­шие и средние звенья аппарата власти все еще остава­лись нетронутыми. За них и взялся Маленков. Но власть Маленкова распространялась не только на аппарат, на кадры Москвы и Московской области, но и на партий­ные организации народных комиссариатов СССР в Моск­ве. За четыре года работы в Московском Комитете Ма­ленков радикально очистил партийный аппарат всех этих звеньев не только от бывших правых и "примиренцев", но и от всех, кто проявлял недостаточное понимание духа времени.

Работа Маленкова была оценена как образец "ста­линского организационного руководства". Состоялся XVII съезд партии (1934 г.) – последний съезд "коллективного руководства". В своем отчетном докладе на съезде Ста­лин весь последний раздел посвятил "вопросам органи­зационного руководства". В связи с этим впервые про­звучала и новая теория – о роли и значении "организа­ционной политики". Сталин заявил389 (389 И. Сталин. Вопросы ленинизма, стр. 476-477.):

"Хорошие резолюции и декларации за генеральную линию – это только начало дела, ибо они означают лишь желание победить, но не самую победу. После того, как дана правильная линия, успех дела зависит от орга­низационной работы, от организации борьбы за проведе­ние в жизнь линии партии, от правильного подбора лю­дей...

Более того: после того, как дана правильная полити­ческая линия,организационная работа решает все, в том числе и судьбу самой политической линии, – ее выпол­нение или провал".

В числе многих задач новой "организационной поли­тики" Сталин указывал и на такие390 (390 Там же, стр. 479.): "9. Усиление про­верки исполнения... 11. Разоблачение и изгнание из аппа­ратов управления неисправимых бюрократов. 12. Снятие с постов нарушителей решений партии. 13. Чистка сельскохозяйственных организаций. 14, Наконец, чистка пар­тии от ненадежных и переродившихся людей".

Кто мог справиться в КПСС с такими решающими ("решающими самую судьбу политической линии") зада­чами новой "организационной политики"?

Кто мог наиболее последовательно и наиболее эф­фективно подготовить организационный аппарат партии к уже намеченной в вышеприведенных тезисах Сталина будущей "Великой чистке" в партии и стране?

В составе ЦК, избранного на XVII съезде, Сталин такого человека не нашел. Но такой человек давно уже был налицо: Сталин назначил руководить новой "органи­зационной политикой" Маленкова в качестве заведующего отделом руководящих партийных органов ЦК.

Отныне судьба членов ЦК зависела от не члена ЦК партии. Так сомкнулся внутренний "треугольник" пред­определенной чистки: Каганович (секретарь ЦК и пред­седатель партконтроля), его заместитель Ежов и Мален­ков (зав. ОРПО ЦК). Сталин давал лишь "правильную политическую линию". "Треугольник" решает ее судьбу. Организационный аппарат ЦК погрузился в глубочай­шую конспирацию против собственной партии.

Так называемая "проверка партдокументов" 1935 го­да, проведенная под непосредственным руководством Ежова и Маленкова, была лишь предварительной, но очень основательно подготовленной разведкой внутрен­него содержания каждого коммуниста. Раньше в ЦК бы ли только учетные карточки на членов партии. Теперь завели личные дела на каждого коммуниста. В этих делах лежали не только пространные анкеты, заполненные собственноручно самими коммунистами, но и анкеты на тех же коммунистов, заполненные особыми секторами партийного аппарата и секретно – политическими отде­лами НКВД. "Специалисты" из особых секторов и "пси­хологи" из НКВД определяли по собственному усмотре­нию, кем данный коммунист был в прошлом и кем он мо­жет быть в будущем – послушным орудием аппарата или потенциальным "врагом народа".

Весной 1935 года Ежов уже председатель Комиссии партийного контроля и секретарь ЦК. В сентябре 1935 го­да созывается совещание отдела Маленкова и его низовых органов (совещание заведующих ОРПО) для подведения предварительных итогов "проверки партдокументов". Со­вещанием руководит Маленков. Главный докладчик – Ежов. Ежов критикует недостатки проведенной работы и намечает новые задачи партаппарата в деле углубления дальнейшей разведки в "партийном хозяйстве". Маленков целиком присоединяется к докладу Ежова: "тов. Ежов аб­солютно прав... тов. Ежов полностью разъяснил все во­просы", – заявляет Маленков391 (391 "Партийное строительство", февраль 1935 г., цитирую по книге Эбона "Маленков", стр. 35.).

Но эта гигантская, не столько "техническая", сколько разведывательная работа аппарата по подготовке чистки не была окончена за один год. Она продолжается и в 1936 году. Ежов уже к этому времени начинает задавать тон, даже учить самого Маленкова. Маленков в мае 1936 года, уже в качестве главного редактора "Партийно­го строительства", как бы забыв о существовании Стали­на, пишет о Ежове вещи, которые до сих пор было дозво­лено писать только о Сталине392 (392 Там же.): "Тов. Ежов, – пишет орган Маленкова, – учит нас (курсив мой. – А.А.), как перестроить партийную работу, как поднять организа­ционную работу на высший уровень... мы должны вы­полнить эти указания..."

Это не было созданием "культа Ежова" (эту роль успешно выполняла газета "Правда") – это было горькое признание конкурента в своем тяжком поражении. В "треугольнике" Сталин взял курс на наиболее острый ежовский угол. Маленкову и Кагановичу пришлось до­вольствоваться ролями помощников Ежова.

Вскоре после назначения Ежова наркомом внутренних дел (сентябрь 1936 г.) от горьких признаний Маленков пе­решел к пламенным дифирамбам Ежову (такова была во­ля главного "хозяина"). В разгаре чистки в декабре 1937 года орган Маленкова писал393 (393 Там же, стр. 36.):

"Под руководством сталинского наркома т. Ежова советская разведка беспощадно ликвидирует фашистских бандитов... Верная стража социализма – НКВД под ру­ководством своего сталинского наркома т. Ежова будет продолжать и впредь громить и вырывать с корнем вра­гов народа... Карающая рука советского народа – НКВД до конца истребит их! Наш пламенный привет сталин­скому наркому внутренних дел т. Николаю Ивановичу Ежову!"

В этих дифирамбах Маленков, конечно, был искрен­ним. "Организационная политика", которую разработал "треугольник" еще до назначения Ежова, была теперь пе­редана в НКВД "на реализацию". Личная заслуга Ежова заключалась в том, что в деле этой реализации он пока­зал такой виртуозный класс, перед которым просто бледнеют все ужасы средневековой инквизиции. И все-таки это был класс исполнителя, а не организатора – организа­торы сидели в центральной комиссии Политбюро по чис­тке – Сталин, Каганович, Молотов, Ежов, Вышинский, Андреев и Маленков.

Из этих семи человек только Маленков и Вышинский не были не только членами Политбюро, но даже канди­датами ЦК, но они вместе с названными членами Полит­бюро непосредственно руководили действиями "сталин­ского наркома тов. Ежова". Совершенно неизвестно, ка­кую роль сыграл Маленков в гибели самого Ежова, но при всех условиях она могла быть лишь ролью конкурента, а не врага. Как бы сегодня ни открещивались ученики Сталина от ежовщины и от самого Сталина, но он прово­дил тогда действительно "коллективную политику" тех, кто уцелел в Политбюро, и тех, кто пришел туда в ре­зультате чистки (Хрущев, Жданов, Берия, Маленков). Ни один из них не имел бы шансов попасть в Политбюро, если бы не была ликвидирована старая партия и старые дореволюционные партийные кадры.

Несмотря на исключительно высокое мнение, кото­рое сложилось у Сталина о Маленкове, несмотря на ре­шающую роль, которую он задумал для него в новом ЦК, даже Сталин не решился рекомендовать его XVII съезду хотя бы в качестве кандидата в члены ЦК, тогда как Хрущев и Берия были избраны членами, а Булганин кандидатом ЦК. Чтобы Маленков получил юридический статус своего фактического положения архитектора пар­тии, нужна была именно ликвидация старой ленинской партии. Только после этого на XVIII съезде (1939 г.) Ма­ленков был избран членом ЦК, членом Оргбюро и секре­тарем ЦК по кадрам.

Заслуги Маленкова перед Сталиным в "Великой чист­ке" могут быть сравнимы только с заслугами самого Ежова и Вышинского. Я уже подсчитывал в другом мес­те данной работы итоги чистки 1933-1939 годов по ли­нии партии. Я доказал там, на основании официальных источников, что с февраля 1934 года (с XVII съезда) по март 1939 года (по XVIII съезд) из партии было исклю­чено 1 200 000 коммунистов – из общего числа 2 809 786 (то есть около 43%). Исключены были преимущественно старые большевики и те, которые вступили в партию до начала коллективизации. Быть исключенным из партии в те годы означало одно: арест. Впрочем, массовые аресты среди коммунистов происходили и без формального ис­ключения из партии, чтобы не предупреждать их о пред­стоящем аресте.

Эти аресты по линии партии были главным образом и в первую очередь работой руководителя новой "орга­низационной политики" ЦК – Г. Маленкова. Однако Ма­ленков был занят не только уничтожением старой ленинской партии, но и созданием новой сталинской партии. За шесть месяцев – с апреля по октябрь 1939 года – в партию на место уничтоженных было принято 800 000 но­вых коммунистов, в то время когда в нормальных усло­виях и при действительно добровольном вступлении в партию рост ее никогда не превышал и ста тысяч за це­лый год. Маленков доказал, что его "организационная политика" способна на чудеса и по этой части. Он вербо­вал в партию каждый месяц более 130 000 человек. Сама вербовка (именно "вербовка", а не "вступление") не пред­ставляла после ежовщины никаких трудностей – человек, к которому секретарь местного парткома обращался с предложением вступить в партию, редко осмеливался от­казаться от этой высокой "чести". Ежова уже не было, но был Берия. Был и Маленков.

Запуганный и терроризированный советский гражда­нин предпочитал партийный билет доносу секретаря в НКВД. Конечно, в партию шли и добровольцы, но не из-за каких-либо идейных побуждений, а просто для лич­ной карьеры. Но и те и другие были отныне убеждены, что не ЦК существует для них, а они существуют для ЦК. Соответственно выработалось и новое представление о партии, которое господствует в КПСС и сейчас: партия – это значит Секретариат ЦК, Секретариат ЦК – это значит партия. Это тоже было блестящей победой "орга­низационной политики" Маленкова. Ячейками такой пар­тии было куда легче руководить, чем колхозами – без отчетов, без съездов, без выборов.

Ровно тринадцать лет Маленков был секретарем ЦК у такой партии, занимая при Сталине точно такое же положение, какое занимал Борман при Гитлере, и за эти тринадцать лет состоялся лишь один съезд партии. Это тоже была заслуга Маленкова – Маленков создал Стали­ну партию-"монолит" без претензий. Сталин высоко це­нил эту воистину гигантскую работу Маленкова. За уничтожение старой партии он его сделал секретарем ЦК, за создание новой партии он его решил ввести в число кан­дидатов Политбюро.

Началась война. Создается Государственный Комитет Обороны (30. VI. 1941 г.), к которому переходит вся власть Политбюро и правительства. Комитет первого состава организуется из пяти членов: Сталин (председа­тель), Молотов (заместитель) и члены: Ворошилов, Берия и Маленков. Старые члены Политбюро – Каганович, Микоян, Калинин, Андреев, Жданов, Хрущев – остаются вне Комитета, а молодого кандидата Политбюро Мален­кова Сталин вводит в его состав. Когда после войны, в 1946 году, Маленков стал членом Политбюро – это было само собой разумеющимся событием.

Сын бывшего царского чиновника, "доброволец" на один год в качестве писаря политического отдела полка Красной армии в условиях почти окончившейся войны в Туркестане (1919-1920 гг.), недоучившийся студент техни­ческого училища, рядовой протоколист аппарата ЦК – Маленков делается вторым по влиянию лицом в великом "пролетарском" государстве! Причем таким вторым, ко­торый среди нынешних членов "коллективного руковод­ства" был единственным, кто осмеливался открыто воз­ражать Сталину.

Уже к смерти Сталина партия и ее аппарат факти­чески находились в руках Маленкова. И апелляцию к Ле­нину, в отличие от других, Маленков начал тоже при жиз­ни Сталина – в приветствии ЦК партии и Совета мини­стров СССР Маленкову в связи с его пятидесятилетием говорилось о нем, как об "ученике Ленина и соратнике Сталина"!394 (394 "Правда", 8. 4. 1952.)

Ученик Сталина до мозга костей, ни разу не видев­ший в жизни Ленина, он не захотел быть названным публично "учеником Сталина". Это была такая дерзость, за которую диктатор отправлял людей на тот свет. Но с Маленковым ничего не случилось. Напротив, в том же 1952 году на XIX съезде он выступил с политическим от­четом ЦК партии, который должен был, собственно, делать сам Сталин.

После этого для всех было ясно – либо Сталин ему бесконечно доверяет и готовит в его лице себе преемника, либо Маленков и для Сталина стал такой силой, с кото­рой приходится считаться. В свете последовавших после смерти Сталина событий я считаю правильным последнее предположение.

Есть основание думать, что уже до смерти Сталина, на первом пленуме ЦК после XIX съезда, Маленков занял пост первого секретаря ЦК (см. предыдущий раздел дан­ной работы). Поскольку исключена возможность, чтобы Сталин добровольно уступил свой партийный пост Ма­ленкову, то борьба за реванш со стороны Сталина была решенным делом. Дело врачей Кремля было началом. Врачей как раз обвиняли в убийстве соперников Маленко­ва – бывших секретарей ЦК и членов Политбюро Жда­нова и Щербакова.

Опытный в сталинских делах Маленков не мог не знать, куда метит Сталин. Сталину удалось арестовать врачей, но судить не удалось: он умер, врачи были осво­бождены.

После смерти Сталина Маленков, естественно, ока­зался во главе правительства и до 14 марта 1953 года был и секретарем ЦК.

"Старая гвардия" Политбюро, однако, вовсе не была расположена к появлению второго Сталина. Сам Мален­ков, видимо, хорошо понимал, что даже ему не по плечу эта задача. Он без боя уступил пост первого секретаря ЦК Н. Хрущеву. Тогда и началось его падение. Оторвав­шись от аппарата партии, находясь в Президиуме ЦК, из которого после смерти Сталина были изгнаны почти все "маленковцы", он вынужден был признать "ленинские принципы коллективного руководства" (речь Маленкова 14 марта 1953 г.).

В феврале 1955 года его сняли с поста главы пра­вительства. И на этот раз он сдался без боя в глубокой уверенности, что время его "второго издания" еще при­дет.

Большая внутренняя собранность, редкая терпели­вость, отсутствие болтливости, сухой реализм в практи­ческих вопросах, гигантский опыт политической интриги и эластичная совесть коммунистического ханжи делают его опасным конкурентом для любого из членов "коллек­тивного руководства".

6. Николай Булганин (род. в 1896 г., в партии с 1917 г.).

Карьера Булганина до середины тридцатых годов была довольно неудачной, хотя он участвовал в граждан­ской войне и во время революции вступил в партию (1917 г.), ряд лет работал в органах Чека в Нижнем Нов­городе и Туркестане. Несмотря на исключительную роль, которую сыграл Булганин в конспиративной технике Ста­лина в разгроме углановского руководства в Москве и уничтожении правой оппозиции вообще, карьера давалась ему с большим трудом. Для этого были серьезные при­чины, с которыми в те годы все еще приходилось счи­таться: он происходил, по тогдашней терминологии, из "социально чуждой среды". Попросту говоря, он проис­ходил из семьи крупного предпринимателя – "буржуя", из типичного русского купеческого города – Нижнего Новгорода (ныне Горький). Правда, с самого начала большевистского переворота он активно участвовал во всех чекистских злодеяниях в Нижнем, чтобы резче под­черкнуть свою вражду к собственному классу – буржуа­зии. Для многих случайных людей в большевистской пар­тии, каковым был и Булганин, путь к социальной реа­билитации лежал через личные преступления против "своего класса".

Единственным органом советской власти для "узако­ненных преступлений" была ВЧК, или Чека. В этом же органе собирались люди двух типов: фанатики больше­визма – для руководящих ролей (Дзержинский, Менжин­ский, Ягода, Ежов), и всякие "ренегаты" и бывшие "бур­жуи" – для вспомогательных ролей (агенты, осведомите­ли, следователи). Вот к этой последней категории че­кистов, вероятно, и принадлежал Булганин. Эта катего­рия в условиях всеобщего культа "пролетарской дикта­туры" (период Ленина-Троцкого-Бухарина) не имела ни­какой надежды выдвинуться в первые ряды руководящего слоя режима. Вечным клеймом лежало на них их социаль­ное происхождение. Ни одному из них не удалось бы пробить дверь в высший этаж, если он не доказал своей спо­собности идти на исполнение любых поручений власти (до тридцатых годов не только состав аппарата Советов, но и самой партии регулировался по "социальным при­знакам"). Булганин был одним из тех, кто доказал и в гражданской войне и после ее окончания, что он готов идти на все, лишь бы режим признал его своим чело­веком.

В этих его стараниях судьба столкнула его с боль­шевиком 1911 года – с Лазарем Кагановичем. Это было в 1918-1919 годах. Каганович тогда работал в губкоме партии в родном городе Булганина – в Нижнем Новгоро­де. Когда в 1920 году Каганович был назначен одним из руководителей Туркестана и одновременно членом Воен­но-революционного совета Туркестанского фронта, Булга­нин очутился в роли сотрудника Особого отдела и Полит­управления Красной армии в Туркестане.

В 1922 году, уезжая из Туркестана в Москву, Кагано­вич захватил с собою Булганина. Вероятно, Каганович имел в виду использовать "чекиста и политработника" Булганина в аппарате ЦК, но это ему не удалось. Един­ственным препятствием могло быть только злополучное "буржуазное происхождение" Булганина.

Каганович через некоторое время уехал на Украину в качестве секретаря ЦК партии Украины. Когда же он вер­нулся в Москву как третий секретарь ЦК, то застал здесь Булганина хотя и не на большой работе (директор элект­розавода), но с солидной репутацией и сильными покро­вителями. Ему протежировали Куйбышев и Молотов. Бил же Булганин в ту же точку, что и Каганович – про­тив Бухарина, чтобы освободить место в Политбюро для Кагановича, против Рыкова – чтобы освободить месте главы правительства для Молотова, и против Угланова, чтобы самому занять его место. Правда, вышло все это не совсем по "плану Булганина". Молотов и Каганович заняли заветные места "планомерно", но Булганину пришлось удовлетвориться постом Уханова – он стал председателем Московского Совета, и то только когда Молотов крепко занял место Рыкова. Вскоре Молотов еще больше приблизил его к себе – Булганин стал председа­телем Совета министров РСФСР. Тут его уже заметил на близком расстоянии строгий ценитель талантов "второго поколения" – "сам хозяин": Булганин сделался замести­телем председателя Совета народных комиссаров (ми­нистров) СССР. Место в Политбюро было гарантиро­вано. Война дала и это заслуженное место и совершенно незаслуженный чин "маршала" СССР.

С приходом к власти создается и новая биография. У тех, у кого она была в прошлом "буржуазной", теперь она становится "пролетарской". У кого были непрости­тельные провалы или далеко не "ортодоксальные" паузы на жизненном пути, в биографии появляются черты само­го "ортодоксального коммуниста". У кого же до прихода к власти была лишь "коллективная биография" без всяких "героических эпизодов", – появляются и яркие индиви­дуальные черты. Соответственно сочинили теперь орто­доксальную биографию и Булганину: оказывается, начи­ная с Февральской революции 1917 года, он везде и всюду играл "выдающуюся роль". Ни одного слова об его "бур­жуазном происхождении". Все-таки получается один очень показательный "казус": в "Малой Советской Энцик­лопедии" 1934 года сказано, что "Булганин – сын завод­ского служащего"395 (395 МСЭ, т. II, стр. 140.), а в "Большой Советской Энциклопе­дии" 1951 года Булганин родился второй раз – на этот раз уже в "семье рабочего"396 (396 БСЭ, т. VI, стр. 260.).

За активное участие в разгроме бухаринской оппози­ции Булганин был впервые введен в состав кандидатов в члены ЦК на XVII съезде партии. После окончательного установления своей личной диктатуры Сталин его сделал членом ЦК на XVIII съезде (1939 г.).

В начале войны, которая застала его на посту за­местителя председателя Совета министров СССР, он был произведен в генерал-лейтенанты и находился на разных фронтах в качестве члена Военного Совета ("член Военно­го Совета" – это был чрезвычайный уполномоченный ЦК партии и Государственного Комитета Обороны при каждом командующем). Из всех политических генералов Сталина только один Булганин заслужил во время войны самое высокое признание Сталина – в 1944 году Сталин вывел своего личного друга, члена Политбюро и "первого маршала СССР" Ворошилова из состава Государственно­го Комитета Обороны (узкий "Военный кабинет") и вме­сто него ввел в его состав Н. Булганина, который не был даже кандидатом Политбюро. Одновременно Сталин на­значил Булганина своим первым заместителем по Мини­стерству обороны.

По окончании войны, продолжая работать замести­телем Сталина по Министерству обороны СССР, Булга­нин весьма последовательно и со свойственной ему ис­полнительностью выполнял все задания Сталина: умале­ние значения подлинных полководцев Советской армии в войне с Германией, фальсификация самой истории войны с целью возвеличения роли Сталина, приписывание всех побед лично ему, создание мифа о полководческом гении Сталина и о какой-то сталинской военной науке, чистка высших военных кадров Советской армии, которых Ста­лин рассматривал как своих возможных врагов в будущем.

Сталин, как обычно, высоко оценил эту работу Бул­ганина – в марте 1947 года он был назначен министром обороны СССР и заместителем председателя Совета ми­нистров. Поэтому совершенно правильной была характе­ристика, данная ему "Большой Советской Энциклопе­дией" еще при жизни Сталина397 (397 БСЭ, 1951, т. VI, стр. 260.):

"Булганин принадлежит к числу партийных и госу­дарственных деятелей СССР, воспитанных И. В. Стали­ным, выросших и закалившихся под его непосредствен­ным руководством в суровой борьбе партии Ленина-Ста­лина с врагами советского народа".

В 1948 году Булганин был сделан и полноправным членом Политбюро. В начале 1949 года он, как и другие министры – члены Политбюро, – был освобожден от

работы министра и зачислен в "институт заместителей" Сталина по Совету министров СССР. После смерти Ста­лина его вновь назначили министром обороны СССР, пока он не занял поста Маленкова в феврале 1955 года. Рекомендуя Булганина на должность председателя Совета министров СССР, Н. Хрущев от имени ЦК назвал его "верным учеником Ленина и соратником Сталина".

Булганин имеет большой и разносторонний опыт весьма последовательного сталинского бюрократа: был чекистом, хозяйственником (директор завода), комму­нальником (председатель Моссовета), госаппаратчиком (председатель Совета министров РСФСР), финансистом (председатель Госбанка СССР), военным (маршал и ми­нистр обороны) и три раза заместителем председателя Совета министров СССР. Везде, куда бы его Сталин ни назначал, Булганин оставался верным себе и своему хо­зяину: высокодисциплинированным бюрократом-исполни­телем. Пунктуальный до педантизма в исполнении воли диктатора, он никогда и не думал "поучать" самого диктатора. Вероятно, Сталин больше всего ценил в нем это качество. Если не считать периода борьбы с правыми, которая открыла ему дорогу в высшие сферы государ­ственной бюрократии, то в дальнейшем он подвигался вверх, с этажа на этаж, в силу своих именно чекистско-бюрократических, а не политически-организационных ка­честв. Даже тогда, когда Сталин перестал считаться с социальным происхождением и прошлыми заслугами или "провалами" коммунистов, сам Булганин всегда был "угнетен" своим происхождением. Не этим ли объясня­лось, что ему демонстративно исправили биографию с "сына служащего", то есть чиновника, на "сына рабо­чего"?

От этого чувства – чувства чужеродности – он, ве­роятно, не избавился и сегодня. Ведь как раз после смерти Сталина "пролетарии" во главе с Хрущевым вновь, как и в ленинские времена, начинают задавать тон. Недаром Хрущев при всяких удобных (в беседах с комсомольцами) и неудобных (в беседе с американским послом в Белграде) случаях подчеркивал свое "пролетарское происхождение".

Можно с большим основанием предположить, что и должность главы правительства досталась ему не в силу его государственного таланта и личной амбиции, а как результат компромисса между группами в ЦК. Из всех членов Политбюро (Президиума), кроме Первухина и Са­бурова, он был самым молодым по стажу и самым "над­партийным" по прошлой деятельности. В отличие от всех, он никогда не был и партаппаратчиком. Свою карь­еру он начал при Кагановиче, продолжал при Хрущеве и достиг поста заместителя главы правительства при Молотове. Кому из них он обязан? Вероятно, всем, и угож­дал им всем в той мере, в какой это не противоречило часто меняющейся персональной политике Сталина.

Поэтому, если назначение председателя Совета ми­нистров СССР после отставки Маленкова было резуль­татом компромисса в "коллективном руководстве" между группой Молотова и группой Хрущева, то кандидатура Булганина была самой идеальной из-за этих его личных качеств.

Но противоречие в положении Булганина состоит в том, что он выдвинут группой (Молотова), которой он обязан своей прошлой карьерой, но которой он едва ли симпатизирует сегодня. Молотов – это вчерашняя глава в истории сталинизма, а Хрущев – сегодняшняя. Булганин слишком реалист, чтобы хвататься за вчерашний день. И все-таки Хрущев не пускает его одного со своим министром иностранных дел в заграничные "путешест­вия" – "член Президиума Верховного Совета СССР" предпочитает присутствовать сам. Пусть это будет ис­толковано как некоторое недоверие к Булганину и, ко­нечно, как открытая дисквалификация Молотова, но так будет надежнее.

До сих пор кооперация Булганин-Хрущев оправдыва­ет себя. Волевого и импульсивного Хрущева хорошо дополняет нетребовательный и меланхоличный Булганин.

7. Никита Хрущев (род. в 1894 г., в партии с 1918 г.) "Можно быть выразителем идеологии крупной бур­жуазии, не будучи даже мелким лавочником", – говорил Маркс. Вероятно, таким человеком был и отец Хрущева – Сергей. О таком складе ума отца Хрущев сам расска­зывал однажды иностранным журналистам. "Мой отец был простым рабочим-шахтером. Но он всю жизнь меч­тал стать капиталистом. Хорошо, что это ему не уда­лось", – говорил Хрущев. Но что сегодня "хорошо" вождю "пролетарской диктатуры", было плохо самому пролетарию, бывшему "крупным буржуем" лишь идеоло­гически.

Хрущев вырос в семье такого отца и пас чужой скот. Если правильна философская основа Маркса – "бытие определяет сознание", то и сам молодой Никита должен был думать так, как думал его отец. Не этим ли объяс­няется и тот большой дефект в биографии Хрущева, который оказалось невозможным "ликвидировать" или "поправить" даже в эпоху бесцеремонных фальсифика­ций сталинской исторической школы. Речь идет о начале революционной карьеры Хрущева. Из всех членов Полит­бюро, побывавших в нем до войны, Хрущев был един­ственным, который вступил в партию после большевист­ской революции. Из всех членов нынешнего "коллектив­ного руководства" (и, может быть, даже членов ЦК) он единственный, который вступил в партию так поздно по возрасту – 24-х лет от роду. Когда произошла Февраль­ская революция, ему было 23 года. Но он в партию, по крайней мере большевистскую, не пошел.

Через восемь месяцев произошла Октябрьская боль­шевистская революция 1917 года, но в партию больше­виков Хрущев опять-таки не вступил. Только через год – в 1918 году – в двадцатичетырехлетнем возрасте рабо­чий, слесарь, Хрущев берет коммунистический билет, не приносящий ему, впрочем, особой пользы до 1930 года.

В 1918 году Хрущев был взят в Красную армию, к концу войны был комиссаром батальона на Кавказе. Но, оказывается, этого было достаточно, чтобы в 1938 году, когда Хрущев стал кандидатом Политбюро, писать о нем398 (398 История ВКП(б). Краткий курс, стр. 234.): "Политическим просвещением Красной армии занимались такие деятели, как Ленин, Сталин, Молотов,.. Хрущев".

Я не думаю, чтобы о существовании Хрущева знал бы кто-либо из ЦК до 1929 года. Исключение, может быть, составляет Каганович, который до 1928 года ра­ботал генеральным секретарем ЦК партии Украины. Секретарем Марьинского райкома партии на Украине работал и Хрущев. Но тогда совершенно непонятно, почему же Хрущев не делал никакой карьеры у Кагано­вича на Украине, где Каганович владычествовал почти бесконтрольно.

Через год после ухода Кагановича с Украины, Хру­щев решил сам устроить собственную карьеру, начав со школьной скамьи – в 1929 году он поступает в Промыш­ленную академию им. Сталина в Москве. Для поступле­ния в эту "академию" не требовалось особенного "ака­демического ценза". Достаточно было простой грамот­ности (впоследствии там учился и почти неграмотный, но знаменитый Стаханов) и наличия партийного билета. В средней школе Хрущев учился при советской власти (раб­фак). Для партийной и государственной карьеры даже среднего масштаба этого было мало. Надо было кончить какую-нибудь высшую школу. Такой школой и была Промышленная академия.

В академии Хрущев слушал, кроме общеобразова­тельных дисциплин (математика, физика, химия, русский язык), еще два цикла – общий цикл по марксизму-лени­низму, который читали нынешние секретари ЦК Суслов и Поспелов, и специальный цикл по организации промыш­ленности. Впоследствии требования к поступающим в академию были повышены (надо было иметь полное среднее образование). Соответственно, академия должна была выпускать людей с более высоким уровнем знания техники. Кроме Академии им. Сталина, где учился Хру­щев, был создан еще ряд провинциальных академий. Но и после реорганизации академии готовили не "полити­ков", а "организаторов техники". По окончании этих академий студенты уходили на производство: в шахты, рудники, фабрики, заводы – в качестве начальников цехов, отделов, участков, и лучшие из студентов – в ка­честве "красных директоров". Высшей мечтой в пред­стоящей карьере у Хрущева и могла быть только эта последняя карьера – карьера "красного директора" на каком-нибудь южном заводе.

Но судьба решила иначе. Хрущев через каких-нибудь год-полтора сам становится "руководителем московских большевиков" прямо со школьной скамьи, а еще через пять-шесть лет попадает в Политбюро. Это было голо­вокружительной, загадочной и беспрецедентной карьерой совершенно неизвестного человека в партии. Вместе с тем, она казалась необъяснимой и с точки зрения личных качеств самого Хрущева.

На Украине Хрущев не смог сделать и средней карь­еры, его личное знакомство с Кагановичем было, как сказано, тогда весьма проблематично, в Академии он пробыл лишь один год. Правда, он был избран в первые же дни секретарем партийной ячейки Академии, но и то потому, что, во-первых, был "пролетарием от станка", во-вторых, самым старшим по возрасту и по партийно­му стажу среди ее слушателей. И как оратор он не отли­чался от других какими-либо преимуществами, если пре­имуществом не считать его темпераментность и актив­ность на всевозможных собраниях. Будучи оратором "на все темы", Хрущев тем не менее не просто болтал, как это многим казалось. Он был первым основоположни­ком той новой школы ораторского искусства в больше­визме, которая пришла на смену старым школам: бли­стательного Троцкого и академического Бухарина. Речи Троцкого, напечатанные без указания оратора, без малей­шего труда можно узнать именно как его речи, так же и сочинения Бухарина – как бухаринские. Такими же ярко индивидуальными были стили и других вождей больше­визма – Ленина, Луначарского, Каменева и др. Новая школа не признавала и не признает индивидуального стиля – речи Молотова, Кагановича, Хрущева, Мален­кова, Булганина отличаются друг от друга только имена­ми их произносящих. Речь Булганина может быть при­писана с таким же основанием Хрущеву, как речь Хрущева Маленкову и обратно. Это был современный новый, безличный, "коллективный" стиль с одним и тем же запасом слов и с такими же стандартными предложе­ниями при абсолютном отсутствии особых ораторских приемов, звонких фраз, лирических отступлений и даже личного местоимения. Они, собственно, и не говорили за себя или от себя. Эти новые ораторы говорили от имени партии вообще и от имени Сталина в особенности. Только у Сталина сохранился индивидуальный стиль, но без особого злоупотребления "лирикой" и без частого обращения от собственного лица. Этот стиль ораторско­го искусства хрущевской школы был целиком перенесен и в общую публицистику. Если вы возьмете передовые статьи различных советских газет – от "Правды" и "Известий" до самых захолустных листков – и проана­лизируете их с точки зрения языка и стиля, то вам пока­жется, что они написаны одним и тем же лицом. Зато этот безличный стиль отличается одним общим преиму­ществом: при всем внешнем многословии он строго целе­устремлен и бьет в одну точку. При всей кажущейся "общности" он весьма конкретен, содержателен, предме­тен. В этой "публицистике" сказано все, что сегодня надо сказать, и ничего не сказано сверх этого. Об одном и том же событии внутри или вне страны сотни "пере­довиков" газет в Ленинграде, Москве, Владивостоке, Ташкенте, Тифлисе и т. д. напишут в одно и то же время, не сговариваясь между собой, сотни передовых, порази­тельно сходных между собою не только по содержанию и языку, но даже и по нюансам мысли. Такой унифика­ции мысли людей, разных, все-таки, по своему характеру и индивидуальным способностям, сталинизм достиг именно через школу Хрущевых.

Но Хрущев имел успех как основоположник этой новой школы только после того как он добрался до власти, а добрался он до нее не в силу своего оратор­ского искусства. Тогда в чем же причина его столь стре­мительной и загадочной карьеры? Подобный вопрос за­давали себе и многие из обойденных конкурентов и тай­ных завистников Хрущева в Москве в тридцатых годах.

Задавали, но никак не могли найти на него удовлетвори­тельный ответ. Конкуренты видели в Хрущеве "случай­ного выскочку", завистники говорили о "случайном сча­стье". Доводы конкурентов сводились к простой форму­ле: "Хрущев человек без лица и без личного "я". Но он доказал, что язык может довести не только до Киева, но и из Киева до Москвы". Доводы завистников о "случай­ном счастье" были менее образными, но едва ли более убедительными. Они вертелись, главным образом, во­круг жены Сталина – Надежды Аллилуевой. В той же академии вместе с Хрущевым училась и она. Сталин делал иногда неофициальные визиты в академию или временами (во время выпусков, праздников) принимал группы слушателей. Поступал он так не только потому, что жена училась там, а в силу своих обязанностей -академия носила его имя и Сталин взял на себя персо­нальное "шефство" над ней. К тому же, академия счита­лась первым опытным учебным заведением в этом роде и была создана специальным решением ЦК по инициати­ве того же Сталина. Соответственно, она пользовалась многими привилегиями: категория "личного учета" слу­шателей в ЦК ("номенклатура ЦК"), снабжение из спе­циального распределителя, обслуживание Лечебно-сани­тарного управления Кремля, персональные путевки на отдых и денежные субсидии во время отпуска по линии лечебной комиссии ЦК, отдельные квартиры (или ком­наты), месячное содержание – так называемый "парт­максимум" (в партии существовал тогда без различия ранга определенный по географическим поясам "макси­мум" жалования, получать сверх которого никто не имел права). Кроме того, у академии был непосредственным шефом единственный "супер-капиталист" страны Высший Совет Народного Хозяйства (ВСНХ), – кото­рый своим будущим "красным директорам" делал допол­нительные материальные поблажки. Руководители ВСНХ, угождая академии, знали, что этим они одновременно угождают и сталинской семье.

Счастлива была та школа, где училась жена самого "хозяина". Не только с начальством этой школы (а Хрущев, как секретарь партийной ячейки, тоже был "на­чальником"), но и с рядовыми ее слушателями считались всякие партийные подхалимы и карьеристы из высших сфер: ведь этот безвестный слушатель сидит ежедневно на одной учебной скамье с женой самого "хозяина"! Что же тогда говорить о Хрущеве, который был прямым партийным "хозяином" жены верховного "хозяина"! Как таковой, Хрущев, конечно, имел доступ и в дом Сталина. Его приглашали и на семейные праздники в Кремль. Он вносил в эту обюрократившуюся и давно оторвавшуюся от народа душную официальную среду некий свежий "ветерок" низов. Вносил своей внешней неотесанностью, первичностью, "народностью" и ярким практиче­ским умом. Он не был ни "салон-кавалером", ни при­дворным шутом – в тех и в других в Кремле недостатка не было. Он был тем, кого до сих пор не было здесь -первым классическим представителем напористо рвущего­ся к власти второго поколения большевизма. Это поко­ление не участвовало в Октябрьской революции: некото­рые – по молодости (Маленков), другие – в силу от­сутствия тогда достаточного политического нюха (Хру­щев), но зато оно участвовало в партийных боях Сталина против октябрьского поколения с таким же рвением и без оглядки, как то поколение воевало на баррикадах Октября и на фронтах гражданской войны против белых. Против Троцкого оно выступало по убеждению ("сам живи – дай жить другим"!), против Бухарина – по рас­чету ("даешь власть").

В результате сталинской победы октябрьское поко­ление вышло в тираж; на верхах, в Кремле и вокруг Кремля образовались "свободные вакансии" – вот туда и лезло второе поколение Хрущевых. Буквально лезли, расталкивая друг друга локтями, наступая на мозоли чересчур чувствительным, подставляя ножки далеко рву­щимся вперед, соревнуясь в громких выкриках во славу Сталина и ни на одну минуту не забывая главного – они ползут не к Сталину, а к сталинскому наследству. Вот первым представителем этого второго поколения из "глубоких низов" и был Хрущев. "Случайное счастье" его сводилось к тому, что Сталин имел возможность наблюдать за ним непосредственно и, изучая его личные качества, открыть в нем "выдающийся талант партий­ного организатора".

За решение аппарата Сталина и сталинского Полит­бюро проводить "Великую чистку" с физическим уничто­жением "врагов народа" Хрущев юридически ответствен­ности не несет, но в "либерализме" по ее проведению его винить нельзя. Старая московская партийная органи­зация была почти целиком уничтожена, когда Хрущев был ее секретарем. Только за одну эту успешную опера­цию Сталин назначил Хрущева кандидатом в члены По­литбюро на три года раньше даже Маленкова – в янва­ре 1938 года. Это было в том же январе 1938 года, когда Хрущев был направлен на Украину первым секретарем ЦК партии, чтобы докончить украинскую чистку. Хрущев ее и докончил: не только вся коммунистическая, но и национально мыслящая интеллигенция Украины была начисто уничтожена. Сталин не остался в долгу: через год – в 1939 году – Хрущев был переведен из кандида­тов в члены Политбюро, то есть на семь лет раньше Маленкова, или почти на десять лет раньше Булганина. Такова была быстрая, даже в окружении Сталина бес­прецедентная, карьера Хрущева. Впервые на XVII съезде он попал в ЦК, а через пять лет, на следующем, XVIII, съезде, был назначен уже членом Политбюро! Друг Хру­щева по расчету – Микоян – был сделан членом Полит­бюро, чтобы он голосовал за чистку, а Хрущев – за то, что он проводил ее. Только в этом – разница в юридиче­ской ответственности того и другого за сталинскую чи­стку тридцатых годов.

Сейчас Хрущев, вместе с тем же Микояном, отказы­вается от этой ответственности. Он якобы сказал, что был даже против физического уничтожения "уклонистов". Устами Микояна он реабилитировал прямо на XX съезде своего предшественника на Украине – члена Политбюро ЦК ВКП(б) С. Косиора, а устами Ульбрихта – другого своего предшественника – кандидата в члены Полит­бюро П. Постышева.

Чистку, которую Хрущев одинаково беспощадно проводил и в Москве, и на Украине, он объявляет произ­волом Сталина. Но, кажется, прав был официальный биограф Хрущева, когда писал399 (399 МСЭ, т. XI, стр. 493-494.): "Хрущев – верный ученик и соратник Сталина... Он вел беспощадную борь­бу с троцкистско-бухаринской бандой врагов народа".

Правда, в энциклопедии после смерти Сталина Хру­щев быстро перекочевал из "учеников Сталина" в "уче­ники Ленина", но от родства со Сталиным он еще не отказывался. Новый биограф (или автобиограф) пи­шет400 (400 Энциклопедический словарь. 1955, т. III, стр. 567.): "Хрущев – верный ученик Ленина и один из бли­жайших соратников Сталина". Нет сомнения, что в но­вейшей энциклопедии, после разоблачения Сталина на XX съезде, Хрущев вообще окажется вне компании Сталина. Так можно писать в советской энциклопедии – в "эн­циклопедии лжи в алфавитном порядке", как метко назва­ло ее радио "Голос Америки".

Военная и послевоенная карьера Хрущева была не­ровной. Будучи на решающем и главном участке фронта – на Украине, – будучи членом Политбюро, Хрущев все-таки не был включен в состав Государственного Ко­митета Обороны не только на первом этапе войны, но и на протяжении всей войны, хотя в нем были не члены Политбюро Маленков, Берия, Булганин, Вознесенский и члены Политбюро Молотов, Ворошилов, Каганович и Микоян. В военном чине его тоже не повышали. Он был произведен в 1942 году в генерал-лейтенанты и им остал­ся до конца войны, хотя такие же политические генерал-лейтенанты, как и он, – Жданов, Мехлис, Щербаков – были произведены в генерал-полковники, а Булганин -даже в маршалы.

После войны Сталин преподнес ему сюрприз – он был снят с ведущего поста генерального секретаря ЦК Украины и назначен на подчиненный пост председателя Совета министров Украины (март-декабрь 1947 г.). Гене­ральным секретарем над ним был назначен Каганович. Хрущев вернулся к исходной позиции своей начальной карьеры – он ее начал под главенством Кагановича и теперь должен был либо кончить, либо вновь ее начать под тем же Кагановичем. Но Хрущеву, как всегда, по­везло; Сталин сменил гнев на милость: Хрущева восста­новили в старой должности, а Кагановича убрали обрат­но в Москву. В декабре 1949 года Хрущева тоже взяли в Москву – секретарем МК и ЦК КПСС.

На этом посту он находился до смерти Сталина. События, которые происходили вокруг смерти Сталина и уничтожения Берия, выдвинули его на первый план. Его руководящее участие в этих событиях – вне сомнения. В уничтожении "Внутреннего кабинета" Сталина во главе с Поскребышевым и аппарата МВД во главе с Берия Хрущев играл главную роль, хотя бы потому, что тогда он был фактически первым секретарем ЦК (юридически с сентября 1953 г.) и держал в своих руках весь аппарат ЦК, а стало быть, и реорганизованную внутреннюю охрану Кремля. Ко всему этому, Хрущев был воистину тем "счастливцем", который открыл тайный архив Ста­лина и держит его сейчас в руках – доносы шпионов Сталина на членов Политбюро, доносы членов Политбю­ро друг на друга, характеристики Сталина на этих же членов, планы чисток и "физических ликвидации" и т. д. У Хрущева есть что разоблачать. В этом отношении судьба любого члена Президиума ЦК в его руках. Пусть попробуют "храбриться"! Можно предположить, что этот "личный архив Сталина" тоже сыграл свою роль в деле разоблачения "отца народов".

Хрущев – психологически чрезвычайно сложный тип при кажущейся внешней простоте. Нужна была смерть Сталина, чтобы он развернулся во всем своем противоре­чивом многообразии. Его потенциальные возможности, сдерживавшиеся железными тисками сталинизма и свое­нравной волей диктатора, сказываются только теперь. Хрущев – единственный человек даже в "коллективном руководстве", который приобрел внутреннюю свободу мысли и действия. При этом он нанес чувствительный Удар золотому правилу сталинской дипломатии – "не говори, что думаешь, и не думай, что говоришь". Фари­сейским формулам Вышинского и стандартной жвачке Молотова в международной дипломатии Кремля он про­тивопоставил до наготы обнаженный стиль практическо­го циника – "мы, конечно, враги друг другу, но давайте торговать – торговать в политике, торговать в экономи­ке, торговать даже в совести". И послесталинская дипло­матия сразу вышла из тупика: Корея, Индокитай, Юго­славия, Австрия, Женева, Индия, Бирма, Афганистан, Египет, Федеративная Республика Германии, – это только первый этап многообещающей "торговли" Хру­щева.

Хрущев, конечно, не торгует принципами, а торгует тупоумием Молотова и авантюризмом Сталина. Торгует негативным капиталом сталинской дипломатии. Торгует временем во имя пространства. При этом он хорошо зна­ет не только самого себя, свои силы и возможности, но и тех, с кем он ведет торговлю – он торгует страхом войны чужих народов в обмен на концессии чужих пра­вительств. Здесь-то как раз и пригодится сталинский негативный капитал.

Многие за границей весьма скептически относятся к Хрущеву как к "дипломату". Конечно, Хрущев не Талейран и даже не Литвинов. Он вчерашний пастух, который сейчас стоит во главе величайшего из государств. Этикет дипломатического протокола ему так же чужд, как чужды изысканные формулы словесной эквилибристики, скажем, того же Вышинского. Циничному веку он предлагает ци­ничную формулу: "Вы не любите коммунизма, мы не лю­бим капитализма, но зачем воевать, мы похороним вас и без войны, а сейчас – давайте торговать!" Это, разуме­ется, режет слух и не делает чести классической дипло­матии, но зачем это должно вызывать удивление или да­же возмущение "недипломатичностью" Хрущева? Поли­тик, который выдает вам свои истинные (хотя и ужасные) намерения, заслуживает не возмущения, а признания. Пол­ководец Красной армии, наперед сообщивший свои стра­тегические планы, был бы повешен тем же Хрущевым, но Хрущев, который и после смерти Сталина повторяет старую неизменную истину – нашей целью был, есть и будет мировой коммунизм, – заслуживает признания. Конечно, мир нуждается в очередной иллюзии – "эра Сталина кончилась и цели Кремля могут измениться". Хрущев имел возможность воспользоваться этой иллю­зией с большой выгодой для себя. Сталин в лучшие годы такой иллюзией воспользовался бы (и пользовался) клас­сически, но Хрущев поступил и на этот раз по-своему – он избавил мир от опасной для него иллюзии.

Хрущеву многие обещают провал – слишком он уж "активен", самоуверен, может быть, даже стремится в новые Сталины. Но он уже держится более трех лет, а без этих качеств он, вероятно, не продержался бы и трех дней.

Самоуверенность и внутренняя свобода Хрущева ос­нованы далеко не на одних его личных качествах, а и на величинах, которые не поддаются нашему учету. Что бы с ним дальше ни происходило, но в одном он обессмертил свое имя в истории: в течение каких-нибудь трех часов он похоронил того, кому создавали авторитет коммунисти­ческого полубога в течение трех десятилетий. Ни на ми­нуту нельзя сомневаться, что это была не только его ини­циатива, но и чисто его, хрущевский, стиль расправы: дерзкий и самовластный, вызывающий и самоуверенный, революционный и демагогический. Казалось (кажется и сейчас), что в этом был величайший риск для самого коммунизма, без видимого на то "государственного резо­на". Риск был не в том, что у Сталина могут появиться сторонники в сталинской партии, не говоря уже об анти­сталинских народах СССР, риск был в другом – как мож­но предать анафеме Сталина, будучи вынужденным идти по сталинскому пути?

Группа Молотова это хорошо поняла и поэтому дол­го сопротивлялась развенчанию Сталина, но Хрущев и с этим не посчитался. Слишком очевидны были плюсы: "Я не Сталин. Я ищу "сосуществования" не только и, может быть, не столько с внешним миром, сколько с на­родами страны.

Главное – я знаю жгучую ненависть народов к сталинскому режиму, разоблачая Сталина, я спасаю этот же режим".

Конечно, Хрущев знал, что естественный вопрос по­следует немедленно: "А что делали вы, ученики и сорат­ники Сталина?" Что такой вопрос зададут из внешнего мира, ему было в высшей степени безразлично, а своему народу и партии он ответил с неподражаемой искрен­ностью и с той же убедительностью: "Мы, так же, как и вы, боялись его!"

Полную свободу действий Хрущев приобретет, если ему удастся удалить молотовцев из Президиума ЦК КПСС.

Волевой, темпераментный, внутренне свободный от догматических оков собственной идеологии, он склонен к экспериментированию в политике, чтобы перехитрить историю.

Первый эксперимент всемирно-исторического значе­ния и был проделан Хрущевым над "культом Сталина". Целью Хрущева была десталинизация методов и форм, но не существа системы, развенчание личности, но не лик­видация практики, сжигание символа, но не пересмотр учения. Словом, проклиная Сталина как личность, идти по сталинскому пути как учителя. В этом кардинальное противоречие в разоблачении Сталина.

Это противоречие не может быть разрешено руками Хрущева и в рамках существующей системы, ибо само правление Хрущева – правление "просвещенного ста­линизма" – переходное: либо назад к классическому ста­линизму, и тогда неизбежна реабилитация всех методов в политике, экономике и идеологии; либо вперед против сталинизма, но тогда необходимо допущение минималь­ных духовных свобод в стране сплошной грамотности, многомиллионной интеллигенции и высокого уровня на­уки и техники. Третьего пути нет.

В характере Хрущева свободно уживаются две край­ности: он великий оппортунист и незадачливый экстре­мист. Явный отпечаток этой двойственности лежит на всей советской политике. Трудность в понимании этой политики в том и заключается, что вы не знаете, с кем вы будете иметь дело завтра – с Хрущевым-оппортунис­том или с Хрущевым-экстремистом.

Иностранцы, которые встречаются с ним в Кремле, аттестуют его большим государственным мужем. Велико­светские дамы, которые виделись с ним, прямо в восхи­щении от него – Элеонора Рузвельт, например, думает, что если бы Хрущев жил в Америке, то он был бы весьма богатым человеком, а Элизабет Тейлор из Голливуда выразила даже уверенность, что если бы в России объ­явили свободные выборы, то первый секретарь был бы избран первым президентом. Я думаю, что госпожа Тей­лор – большая оптимистка.

Эпилог

РЕВОЛЮЦИЯ В КРЕМЛЕ

Данная работа уже была готова, как произошло но­вое событие в Кремле – июньский пленум ЦК КПСС 1957 года исключил из Президиума и из состава ЦК Молотова, Кагановича, Маленкова и Шепилова.

В дальнейшем развитии режима "июньский перево­рот" Хрущева сыграет судьбоносную роль. Из всего то­го, что я рассказывал на протяжении этой книги, даже неосведомленный читатель легко мог видеть, что без Молотова, Кагановича и Маленкова Сталин никогда не до­стиг бы той вершины власти, на которую диктатор под­нялся в еще предвоенные годы. Разоблачая мертвого Ста­лина, Хрущев как раз и разоблачал этих все еще живых создателей Сталина. Поэтому вполне естественно, что первый секретарь встречал то скрытый, то явный отпор с их стороны, когда он заходил слишком далеко.

Говорят: а разве сами Хрущев, Булганин, Вороши­лов, Микоян, Шверник, Куусинен, Суслов и другие не уча­ствовали и в создании Сталина и в сталинских преступ­лениях?

Такая, казалось бы, конкретная постановка вопроса все-таки абстрактна исторически и беспредметна полити­чески. Конечно, и в нынешнем Президиуме ЦК нет ни од­ного человека, который бы не принял участия либо фи­зически, либо морально в сталинских преступлениях. Но степень, характер и масштаб этого участия были разные. В то время когда Сталин, опираясь на Молотова и Кага­новича создавал КПСС, Хрущев был студентом, Суслов – преподавателем, а 80 процентов нынешних членов ЦК еще не состояли в партии.

Этот первый период восхождения Сталина к власти кончился в 1930 году (XVI съезд) полной политической ликвидацией старой гвардии Ленина. Теперь только Ста­лин получил официальное признание, как единственный лидер партии, Молотов стал главой правительства, а Каганович – вторым секретарем ЦК после Сталина. От лидерства до диктатора надо было пройти еще второй этап (1930-1934 гг.), когда "тройка" приступила к подго­товке ликвидации уже самой партии Ленина, как полити­ческой силы над своим аппаратом. Незачем здесь повто­рять то, что подробно рассказано на этот счет в преды­дущем изложении. Заметим только, что и в этом самом ответственном периоде подготовки единоличной диктату­ры правой рукой Сталина по-прежнему остается Моло­тов, а левой – Каганович. Однако в этот период часто случалось, что Сталин как раз "левой" рукой работал ку­да лучше, чем "правой". Закостенелый, как бы наследст­венно бюрократический, мозг Молотова (Молотов – сын чиновника) всегда был лишен "творческой фантазии". Как "ширма", орудие и скрупулезный исполнитель чужой воли он, конечно, был просто незаменим и Сталин его не заменял.

Только в третьем периоде (1934-1939 гг.), на XVII съезде партии (1934 г.), названном сталинскими истори­ками "Съездом победителей", Хрущев и Булганин впер­вые попали в число "победителей": первый – как член ЦК, а второй – как кандидат. Из этих победителей "трой­ка", ставшая к тому времени "четверкой" (Сталин–Молотов–Каганович–Маленков) арестовала и расстреляла около шестидесяти процентов делегатов съезда и 70 процентов членов и кандидатов ЦК. В числе немногих оставленных были – Хрущев и Булганин. Вот почему Хрущевы и Булганины, а тем более Сусловы и Беляевы, рассчитывали на свое алиби и, если нужно будет, в состоянии доказать, что знаменитые "ежовские списки" для чистки и внесудеб­ной казни партийных, государственных и военных дея­телей подписывались не только одним Сталиным (как об этом докладывал Хрущев на XX съезде), но и Молото­вым, Кагановичем и Маленковым.

Конечно, Хрущев тоже не бездействовал на своих участках. Поэтому-то Хрущев и не отказывается от всего Сталина. Отсюда ему пришлось выдумать и теорию о "двух Сталиных". "Сталин антиленинский" – тот Ста­лин, в преступлениях которого участвовали Молотов, Маленков, Каганович, Берия; "Сталин ленинский" – тот Сталин, в преступлениях которого участвовали мы – Хрущев, Булганин, Ворошилов, Шверник и Микоян. По­этому, давая общую оценку Сталину, уже после ликвида­ции группы Молотова, Хрущев говорит:

"Мы были искренними в своем уважении к Сталину, когда плакали, стоя у его гроба. Мы искренни и сейчас в оценке его положительной роли... Каждый из нас верил Сталину, вера эта была основана на убеждении, что дело, которое мы делали вместе со Сталиным, совершалось в интересах революции... Все мы решительно осуждаем Сталина за те грубые ошибки и извращения, которые на­несли серьезный ущерб делу партии, делу народа. Мы по­теряли много честных и преданных людей, работников нашей партии и советского государства, оклеветанных и невинно пострадавших"401 (401 "Коммунист", № 12, 1957, стр. 20.). В другом месте: "Для того, чтобы правильно понять существо партийной критики культа личности, надо глубоко осознать, что в деятель­ности т. Сталина мы видим две стороны: положитель­ную, которую мы поддерживаем и высоко ценим, и отри­цательную, которую критикуем, осуждаем и отверга­ем"402 (402 Там же, стр. 19.). В эту "положительную сторону" "ленинского Ста­лина" входит, по Хрущеву, и борьба Сталина и сталин­цев против "троцкистов, зиновьевцев, бухаринцев и бур­жуазных националистов". Но и тут Хрущев выдвигает новую многозначительную формулировку:

"Это была политическая борьба. Партия правильно сделала, разоблачив их как противников ленинизма, про­тивников социалистического строительства в нашей стра­не. Политически они осуждены, и осуждены правильно"

Но спрашивается: разве они были осуждены лишь "политически" как "противники ленинизма"? Разве они не были осуждены как "враги народа", как "вредители" "диверсанты", "шпионы" и "убийцы"? Было ли правиль­ным вот это судебно-уголовное их осуждение?

Далее. Кто же несет ответственность за тот террор который существовал в партии и стране с тех пор, как сам Хрущев стал членом Политбюро? Ведь тогда только бы­ли расстреляны Косиор, Чубарь, Эйхе, Рудзутак (1939-1940 гг.) или Вознесенский, Кузнецов, Родионов, Попков (1949 г.)?

И тут Хрущев имеет готовый ответ: "Личные недо­статки Сталина были использованы во вред нашему делу заклятым врагом партии и народа провокатором Берия. Большая вина в этом деле лежит и на т. Маленкове, ко­торый подпал под полное влияние Берия, был его тенью, был орудием в руках Берия"403 (403 Там же, стр. 20.).

Напрасно мы будем спрашивать у Хрущева, почему же это Берия, который стал членом Политбюро на семь лет позже Хрущева, или Маленков, который стал членом Политбюро на девять лет позже, должны больше отве­чать за преступления сталинского Политбюро и Сталина, чем Хрущев? Уж куда более убедительно звучит старый ответ Хрущева на такие вопросы: "Мы его боялись!" Или вздыхания Булганина: "Ох, едешь к Сталину как друг, но не знаешь, куда от него попадешь – домой или в тюрьму!" Или еще раболепные звонки по телефону в Секретариат Сталина члена Политбюро Ворошилова: "Будьте добры, спросите у т. Сталина, можно ли мне присутствовать на заседании Политбюро?"

Ведь обо всем этом рассказывал сам Хрущев деле­гатам XX съезда.

Перейдем теперь к тем обвинениям, которые Хрущев выдвинул против Молотова, Кагановича, Маленкова и Шепилова в резолюции июньского пленума ЦК 1957 года. Прежде чем начать конкретный разбор самих обвинений, надо заметить следующее: 1) мы совершенно не знаем контробвинений и контраргументов группы Молотова против Хрущева; 2) некоторые пункты обвинения Хруще­ва против группы Молотова говорят не столько о том, что собирается делать сам Хрущев, сколько Хрущев хо­чет сформулировать и пропагандистки использовать настро­ение партийной и народной массы, недовольной сталинскими методами правления; 3) находясь все еще под шо­ком тех жестоких личных обвинений, которые его про­тивники открыто излагали против него на пленуме ЦК и которые, вероятно, не были лишены внутренней убеди­тельности с точки зрения интересов режима, Хрущев еще долго должен будет проявлять осторожность в своих дальнейших "экспериментах"; 4) нахождение в Президи­уме ЦК Ворошилова, старого друга Сталина и одного из создателей "культа Сталина", а также наличие там ста­линцев Шверника, Куусинена, Суслова, Поспелова и Ми­кояна будут действовать до поры до времени "сдерживающе" на более последовательное разрушение "культа Сталина" Хрущевым.

Если подойти к резолюции июньского пленума ЦК с формально-юридической точки зрения, то приходится констатировать: 1) несмотря на многословие, документ носит общий отвлеченный характер, а суровые обвинения совершенно не аргументированы; 2) бросается в глаза яс­ный отпечаток импровизации, спешки при составлении документа, когда в документе нет ни логической после­довательности, ни даже до конца выдержанного одного стиля (перескакивания от одного пункта к другому, час­тые повторения одних и тех же обвинений в разных ме­стах; 3) в отличие от предыдущей практики "разоблаче­ния антипартийных групп", резолюция говорит о том, с чем не были согласны члены группы, но не говорит ниче­го о том, какие же положительные мероприятия они предлагали; 4) в резолюции указывается, что за исклю­чение из ЦК Молотова, Кагановича, Маленкова, Шепилова голосовали все его члены, "при одном воздержавшем­ся – в лице т. Молотова", то есть за свое исключение из ЦК голосовали Каганович, Маленков и Шепилов. (У Сталина хотя все подсудимые в конце концов признава­лись в своей вине перед ним, но никогда не голосовали за политический смертный приговор над собою, а у Хру­щева уже голосуют); 5) за исключение членов ЦК и членов Президиума ЦК у Хрущева голосуют не только члены ЦК, но, оказывается, голосуют и кандидаты ЦК, имею­щие по уставу партии лишь совещательный голос, и даже члены Центральной ревизионной комиссии, которые по тому же уставу не имеют и совещательного голоса на пленуме ЦК404 (404 Устав КПСС, §§ 33, 39, Москва, 1952.).

Перейдем к существу обвинений. Главные пункты об­винений сводятся к следующему:

Во внутренней политике:

1. Члены группы "на протяжении 3-4 лет", то есть со дня смерти Сталина, "оказывали прямое и косвенное противодействие курсу, одобренному XX съездом", в час­тности против "исправления ошибок и недостатков, по­рожденных культом личности". 2. "Они были против рас­ширения прав союзных республик..." 3. "Антипартийная группа сопротивлялась мероприятиям партии по борьбе с бюрократизмом... Эта группа упорно сопротивлялась и пыталась сорвать такое важнейшее мероприятие, как реор­ганизация управления промышленностью, создание сов­нархозов в экономических районах..." 4. "Они не призна­вали необходимости усиления материальной заинтересо­ванности колхозного крестьянства в расширении произ­водства продуктов сельского хозяйства... Они возражали против отмены старого, бюрократического порядка пла­нирования в колхозах и введения нового порядка планиро­вания... Участники антипартийной группы выступали про­тив отмены обязательной поставки сельскохозяйственных продуктов с дворов колхозников..." 5. "Они вели борьбу против призыва партии – догнать США в ближайшие годы по производству молока, масла и мяса на душу населения. Тем самым участники антипартийной группы продемон­стрировали барски пренебрежительное отношение к на­сущным жизненным интересам широких народных масс". 6. "т. Молотов, проявляя консерватизм и косность, со­противлялся делу подъема 35 миллионов гектаров цели­ны..." 7. "тт. Маленков, Каганович и Молотов упорно сопротивлялись тем мероприятиям, которые проводил ЦК и вся наша партия по ликвидации последствий куль­та личности..."

Во внешней политике:

1. "В области внешней политики эта группа, в осо­бенности т. Молотов, проявляли косность и всячески ме­шали проведению назревших новых мероприятий, рассчи­танных на смягчение международной напряженности..." 2. "тов. Молотов неоднократно выступал против тех ме­роприятий, которые осуществлялись Президиумом ЦК для улучшения отношений с Югославией". 3. "тов. Моло­тов тормозил заключение государственного договора с Австрией... Он был также против нормализации отно­шений с Японией..." 4. "Он выступал против разрабо­танных партией принципиальных положений о возмож­ности предотвращения войн в современных условиях, о возможности различных путей к социализму в разных странах, о необходимости усиления контактов между ру­ководящими деятелями СССР и государственными деяте­лями других стран, что необходимо в интересах достиже­ния взаимопонимания и улучшения международных отно­шений". 5. "По многим из этих вопросов мнение т. Молотова поддерживалось т. Кагановичем, а в ряде слу­чаев т. Маленковым".

Происхождение, источник такой позиции группы Молотова резолюция видит в том, что "т. т. Маленков, Каганович и Молотов находились и находятся в плену старых представлений и методов, не видят новых условий, новой обстановки, проявляют консерватизм, упорно цепляются за изжившие себя... формы и методы работы, отвергая то, что рождается жизнью и вытекает из ин­тересов развития советского общества... Как в вопросах внутренней, так и в вопросах внешней политики они являются сектантами и догматиками"... (везде цитировано из "Постановления пленума ЦК КПСС об антипартийной группе Маленкова Г. М., Кагановича Л. М., Молотова В. М.", журнал "Вопросы истории КПСС", № 1, 1957, стр. 4-7). Резолюция отмечает, что Молотов, Каганович и Маленков не только вели борьбу внутри Президиума ЦК за свою линию, но "они прибегли к интриганским приемам и устроили тайный сговор против Центрального Комитета" (там же, стр. 7). К ним присоединился и быв­ший кратковременный министр иностранных дел и секре­тарь ЦК по идеологии Шепилов.

В чем заключается этот "тайный сговор", насколько широк был его круг, кроме названных лиц, и на какие силы они ориентировались, резолюция не сообщает. Но "пленум ЦК" торжественно хвалит самого себя: "Пленум ЦК с огромным удовлетворением отмечает монолитное единство и сплоченность всех членов и кандидатов в члены ЦК, членов Центральной ревизионной комиссии, единодушно осудивших антипартийную группу. В составе пленума ЦК не было ни одного человека, который под­держал бы эту группу" (там же, стр. 7). О выступлениях на самом пленуме членов группы Молотова резолюция не говорит ни слова, как будто они и вовсе не выступали. В этом случае даже непонятно, почему пленум продол­жался целых семь дней! Впрочем, резолюция намекает на одно их выступление, именно – в конце пленума. Резо­люция отмечает: "Оказавшись перед лицом единодушного осуждения пленумом ЦК антипартийной деятельности группы, когда члены ЦК единодушно потребовали выво­да членов группы из ЦК и исключения из партии, они признали наличие сговора, вредность своей антипартий­ной деятельности, обязались подчиниться решениям пар­тии" (там же, стр. 7-8). И все-таки Хрущев их вывел не только из Президиума ЦК, но исключил и из состава ЦК вообще. Причем Хрущев считает важным подчерк­нуть, что это решение "принято единодушно" и слово "единодушно" или "единогласно" в заключительных трех абзацах резолюции повторяется семь раз!

Поверим Хрущеву, что Молотов и молотовцы при­знали "вредность своей антипартийной деятельности и обязались подчиниться решениям партии", но тогда как же с этим согласовать поступок главы группы – Моло­това, который "воздерживается при голосовании", нарушая столь единодушную идиллию на столь "монолит­ном" собрании? Тут явно не сведены концы с концами. Сталин был более искусным режиссером в таких делах! Хрущевы могут сказать, что мы осуждаем методы Ста­лина и не заставляем людей заниматься "унизительным самобичеванием". Но "самобичевание" догматиков и "раскольников" было бы более убедительным аргумен­том, чем многократное "единодушие" Хрущева с самим собою...

Однако, если уж говорить о "сталинских методах" расправы со своими противниками, то они все-таки выг­лядят более "демократическими", чем модернизирован­ный сталинизм Хрущева. Троцкисты имели возмож­ность открыто выступать со своими контртезисами про­тив Сталина на страницах "Правды". Зиновьев выступал с контрдокладом против Сталина на XIV съезде партии. Бухарин, Рыков и Томский открыто излагали свои взгля­ды как в "Платформах", так и в речах на пленумах и продолжительное время имели право находиться и в ЦК и в партии, не будучи согласны со Сталиным. Тем време­нем партия месяцами, даже годами дискутировала об их программах, пока очередной съезд (а не пленум ЦК!) не принимал решения "о несовместимости пропаганды их взглядов с принадлежностью к партии", а вот Хрущев, в узком кругу своих аппаратчиков, не запрашивая так на­зываемую партию, за семь дней решает судьбу людей, которые создали и самого Хрущева и эту "мудрую и великую партию".

Остановимся на трех главных пунктах обвинений про­тив группы Молотова: 1) группа выступала против смяг­чения международной напряженности; 2) группа высту­пала против развенчания Сталина и за сталинские ме­тоды правления; 3) группа выступала против поднятия жизненного стандарта населения.

Если группа выступала против всего этого, а руко­водство Хрущева такую политику осуждает, то это долж­но было бы означать автоматически, что Хрущев: 1) вы­ступает за нормализацию международных отношений; 2) усиливает курс на дальнейшее развенчание Сталина и отказывается от сталинских методов правления; 3) пере­сматривает сталинскую экономическую политику "пре­имущественного развития тяжелой промышленности", как основы основ советской экономики, и восстанавливает нормальную пропорцию в финансировании тяжелой, лег­кой и пищевой промышленности. Происходит ли все это? Изменилось ли что-нибудь во внешней и внутрен­ней политике Кремля с тех пор, как оттуда изгнаны молотовцы? Во внешней политике курс Молотова пока что остается в абсолютной неприкосновенности. Даже боль­ше – определенные факторы говорят за то, что этот курс имеет тенденцию вернуть советскую внешнюю поли­тику к исходной позиции – к "чистым методам" ста­линской эры. Новое руководство Кремля продолжает молотовскую политику более последовательно, чем сам Молотов. Еще более кричащим является, пожалуй, тот факт, что кремлевская внешняя политика все еще симво­лизируется в лице того мрачного человека, в котором счастливо сочетаются три качества трех основоположни­ков нынешней внешней политики Москвы – твердолобие Молотова, лицемерие Вышинского и абсолютная амо­ральность Сталина – в Громыко. Даже фонетическое звучание этого имени наводит на печальные размышле­ния: "Громыко" – значит "гром", "громить"! Конечно, он не министр в обычном смысле этого слова, а всего-навсего "дипломатический курьер" Хрущева, но курьер "громовых известий"...

А как обстоит дело со "сталинскими методами" или, как выражается резолюция, с "устаревшими методами и формами"? Как мы видели, "устаревшие методы" были в первую очередь применены к самим молотовцам. Потом последовала очередь потенциально наиболее опасной части населения – интеллигенции, особенно художест­венной интеллигенции. "Разоблачая" группу Молотова и "примкнувшего к ней Шепилова", лейб-орган Хрущева – журнал "Коммунист" – писал, что Шепилов, выступая как секретарь ЦК на съездах художников и композиторов СССР и на торжественном заседании в Москве в день 86 годовщины рождения Ленина, проповедывал линию, которая противоречила решениям XX съезда и полити­ке ЦК.

В чем же заключалась "особая" линия Шепилова? Ответим словами самого журнала: "Находясь у руковод­ства идеологической областью, Шепилов обманул доверие Центрального Комитета. Он отступил от линии, намечен­ной XX съездом КПСС по вопросам литературы и искус­ства... Занял... либеральную позицию... В погоне за лич­ной популярностью он встал на путь заигрывания с дема­гогами, пытался проводить платформу "шире" партий­ной... Общий тон его речей выдержан в либеральном духе"405 (405 "Коммунист", № 10, 1957, передовая.)!

Передовая статья "Коммуниста" особенно возму­щается тем, что Шепилов для обоснования своей "либе­ральной политики" прибегает к Ленину, "выдергивая из контекста (Ленина) нужную цитату". Одна из таких ци­тат, которую "выдернул" Шепилов из Ленина, гласит: "Безусловно необходимо обеспечение большого простора личной инициативе, индивидуальным склонностям, про­стора мысли и фантазии, форме и содержанию"406 (406 Ленин, т. 10, стр. 28; см. "Коммунист", там же, стр. 17.). Про­цитировав эту ленинскую цитату из Шепилова, "Комму­нист" восклицает: "И далее ни слова. Больше ни одной мысли Ленина по вопросам литературы и искусства не воспроизвел Шепилов". Оказывается, Шепилов должен был приводить не эту цитату, а другую, которая говорит о "партийности в литературе". Другими словами, вос­произвести полный текст сталинско-ждановских поста­новлений о литературе и искусстве 1946-1948 годов, когда началась "ждановская чистка" против "космополитов" и "низкопоклонников". Журнал так и пишет:

"В речи на съезде композиторов Шепилов упомянул об этих постановлениях. Но как? Лишь походя, только в порядке перечисления назвал он некоторые проблемы, поставленные в этих документах. При этом даже здесь

он не упомянул ленинского принципа партийности, про­низывающего все эти документы"407 (407 "Коммунист", там же, стр. 16-17.).

Всякий здравомыслящий человек согласится с тем, что здесь орган ЦК обвиняет своего бывшего руководи­теля в том и только в том, что он выступал против ждановско-сталинских методов в литературной критике и практике, которые были осуждены не только XX съез­дом, но и тем же "Коммунистом" в своих послесъездовских статьях (см. выше главу "Судьбы сталинизма в СССР"). Еще одна мелочь в "защиту" Шепилова: каждое ответственное выступление секретарей ЦК и членов Пре­зидиума ЦК проходит предварительно через цензуру Секретариата и Президиума ЦК! Так в чем же дело, по­чему ЦК (Хрущев) не выкинул антисталинские, "либе­ральные" ереси из докладов Шепилова? Да вообще как мог очутиться Шепилов в группе Молотова, если он был "либералом"?

Что же касается обвинения против молотовцев, что они держались за "культ личности Сталина", то и тут дело обстоит более чем странно. Сталин, обруганный на XX съезде, Сталин, которого Ленин предлагал убрать из ЦК, все еще не убран из мавзолея Ленина. Бесчисленные города и села, фабрики и заводы, колхозы и школы по-прежнему "славятся" именем Сталина. Даже "Сталинские премии", переименованные еще при молотовцах в "Ле­нинские премии", реабилитированы как раз после ликви­дации поклонников сталинского культа. В речи, опубли­кованной в "Коммунисте", а потом перепечатанной и в "Правде", Хрущев, со свойственной ему прямотой, заяв­ляет:

"Я считаю, что надо... с гордостью носить почетный знак лауреата Сталинской премии. Если бы я имел Ста­линскую премию, то я носил бы почетный знак лауреата"408 (408 "Коммунист", № 12, 1957, стр. 21.).

Из внутренних задач режима сельское хозяйство все еще остается наиболее тяжелой проблемой. Тут Хрущев дал народу настолько далеко идущие обещания, зафикси­рованные в конкретных обязательствах всех союзных республик, что их выполнение для него становится не только вопросом личного престижа, но и генеральной проверкой правильности его собственной политики про­тив только что изолированной, но далеко не ликвидиро­ванной группы.

Поэтому Хрущев вновь вернулся к этому вопросу уже после июньского пленума ЦК и обещал радикально по­кончить со старой сталинской практикой в сельском хо­зяйстве, дав простор внутриколхозной инициативе кресть­ян. Причем воспоминания Хрущева о старой практике были настолько удручающие, что стоит их послушать. Хрущев рассказывает:

"Почему же наше сельское хозяйство длительное время серьезно отставало? Это происходило потому, что никто в центре не хотел по-настоящему разобраться с положением дела на местах. Сталин, как известно, нику­да не выезжал, с работниками сельского хозяйства не советовался, к голосу местных работников не прислуши­вался... Грубо нарушался принцип материальной заинте­ресованности колхозников... Приведу хотя бы такие при меры. Вскоре после окончания войны я ездил в деревню где родился, там зашел к двоюродной сестре. У нее был сад. Я сказал ей:

– У тебя замечательные яблони.

Она ответила:

– Осенью их срублю.

– Почему? – спросил я.

– Приходится платить большие налоги, – заявила она. – Невыгодно иметь сад.

Я рассказал об этом разговоре И. В. Сталину, сообщил ему, что колхозники сады рубят. А он мне потом сказал, что я народник, что народнический подход имею, теряю пролетарское классовое чутье.

Другой пример... Мы из городов посылали тысячи людей убирать картофель в колхозах, в то время, когда сами колхозники не участвовали в уборке. Почему кол­хозники не хотели работать на уборке картофеля? Потому, что при заготовке картофеля им платили крайне низ­кие цены. Одна доставка картофеля на заготовительный пункт обходилась колхозу дороже того, что он получал за него"409 (409 Там же.).

Июньский переворот проливает также некоторый свет на расстановку сил в верхах Кремля после войны и после смерти Сталина. Остановимся на этой стороне вопроса. После войны, видимо, наибольшие шансы из членов По­литбюро попасть в наследники Сталина имел Жданов. Но с тех пор как Маленкова ввели в состав Политбюро (1946 г.), место наследника стало спорным, тем более, что Жданов ве­дал лишь пропагандой, а Маленков – по-прежнему кадрами партии. Глухая борьба, которая началась между двумя претендентами, шла с переменным успехом. Сталину они нужны были оба и именно как соперники. Ведь соперни­чали они не со Сталиным, а между собою из-за того же Сталина – кто и как наиболее последовательно способен понять и осуществлять волю диктатора. Но в тот мо­мент, когда казалось, что Сталин уже окончательно выб­рал Жданова, наступила непредвиденная развязка: Жда­нов умер. Правда, Сталин впоследствии думал, что эта развязка была предвиденная и подготовленная ("Дело врачей"). Но после смерти Жданова сам же Сталин если не организует, то санкционирует ликвидацию ждановцев ("Ленинградское дело").

Почему же Сталин пошел на это? Ответ, который дал Хрущев на XX съезде, гласит: "Повышение Вознесен­ского и Кузнецова встревожило Берия. Как мы сейчас до­казали, именно Берия "предложил" Сталину, что он, Бе­рия, со своими сообщниками сфабрикует материалы... Сталин лично наблюдал за "Ленинградским делом"... Когда Сталин получил от Берия и Абакумова материалы, он, не пересмотрев эти клеветнические материалы, прика­зал прекратить дальнейшее расследование "дела" Возне­сенского и Кузнецова. Это решило их судьбу"410 (410 Н. С. Хрущев. Доклад на закрытом заседании XX съезда КПСС, стр. 41-42.).

После июньского пленума ЦК Хрущев дает уже дру­гой ответ. В одной из своих речей в Ленинграде он заяв­ляет: "Маленков, который был одним из самых главных организаторов (курсив мой. – А.А.) так называемого "Ленинградского дела", просто боялся ехать к вам сюда" ("Правда", № 188, 07.07.1957). Но через некоторое время после этого выступления Хрущев беседует с одним из ли­деров английской рабочей партии Э. Бивеном и сообщает последнему обстоятельства, при которых был уничтожен Вознесенский. Вот рассказ Хрущева в изложении Бивена: "В конце войны члены Политбюро предприняли изучение советской экономики для целей будущего планирования. Результаты этого изучения убедили их в том, что во мно­гих областях следует допустить частную инициативу. Они выработали свой план и послали Вознесенского, главу экономического планирования, объяснить его Сталину. Вернувшись, Вознесенский рассказал, что Сталин набро­сился на него и назвал его предателем социализма. Это рассердило членов Политбюро, так как Вознесенский сде­лал лишь то, что ему было поручено. На следующий день члены Политбюро явились к Сталину и сказали ему, что это был их коллективный план, а не Вознесенского, что он, Сталин, был несправедлив по отношению к Вознесен­скому и должен попросить у него извинения. "Я не могу, – сказал Сталин, – он расстрелян сегодня утром"411 (411 "НОД", 10.1.1958.).

Подводя итоги преступлениям Сталина, Хрущев го­ворил на XX съезде, что никто другой, а Берия толкал Сталина на эти преступления и что в то время Берия не­возможно было разоблачить, так как он умел пользо­ваться доверием и слабостями Сталина. Хрущев утверж­дал: "Возникает вопрос, почему Берия, который ликви­дировал десятки тысяч партийных и советских работни­ков, не был разоблачен при жизни Сталина? Он не был разоблачен раньше потому, что он очень ловко исполь­зовал слабости Сталина: разжигая его подозрительность, он во всем помогал Сталину и действовал при его поддержке"412 (412 Н.С. Хрущев. Доклад на закрытом заседании XX съезда КПСС, стр. 48.)(курсив мой. – А.А.).

Возвращаясь к этому же вопросу – к вопросу о глав­ном виновнике сталинских преступлений – после июнь­ского пленума ЦК, Хрущев говорит, хотя почти в тех же словах, но о другом лице. Хрущев утверждает: "Занимая высокое положение в партии и государстве, тов. Мален­ков не только не сдерживал И. В. Сталина, но очень лов­ко пользовался слабостями и привычками Сталина в по­следние годы его жизни. Во многих случаях он толкал его на такие действия, которые заслуживают строгого осуж­дения"413 (413 Хрущев. "За тесную связь литературы..." и т. д. "Комму­нист", № 12, 1957, стр. 20.) (курсив мой. – А.А.). Которое из этих утверж­дений правильно? Вероятно, правильны оба, ибо одно не исключает другого. Но причины, почему эти два, а не другие члены Политбюро, пользовались такой властью при Сталине, указаны явно неправильно. Конечно, их лич­ные качества имели свое значение. Однако еще большее значение имело то, чего они достигли этими своими ка­чествами и для Сталина и для всех других членов Полит­бюро: один создал и держал в руках партаппарат (Ма­ленков), другой усовершенствовал и держал в руках по­лицейский аппарат (Берия). Не как хитроумные комбина­торы и рафинированные интриганы держались они у "слабого Сталина" (по этой части "перехитрить" учителя было вообще невозможно), а сам Сталин держался на гармоничном взаимодействии этих двух аппаратов и их водителей. Если при этом уничтожались "десятки тысяч партийных и советских работников", не говоря уже о миллионах беспартийных граждан, то это тоже делалось в интересах системы, а не одного Берия или Маленкова. Но из утверждения Хрущева, что "Маленков не только не сдерживал, но и толкал Сталина" на преступления, вы­текает другой важный вывод: Маленков стал той ведущей силой во всей системе, с которой приходилось считаться даже Сталину! Это было замечено раньше всех Б. И. Ни­колаевским.

Объективные факты, которым раньше не придавали особенно большого значения, теперь, в свете утверждения Хрущева, приобретают новое значение и подтверждают его же вывод. Факты эти следующие: 1) после смерти Жданова и ликвидации ждановцев Маленков делается вторым после Сталина секретарем ЦК (1949 г.); 2) вско­ре после этого он делается и заместителем Сталина по правительству (1950 г.); 3) на XIX съезде КПСС "поли­тический отчет" ЦК КПСС делает не Сталин, а Мален­ков; 4) на первом пленуме ЦК после XIX съезда создает­ся вместо узкого Политбюро расширенный Президиум ЦК в 25 человек, из которых 15 человек – прямые уче­ники Маленкова (раньше Хрущев приписал создание этого Президиума злому умыслу Сталина, но приписать теперь то же самое Маленкову он не может, так как все эти "маленковцы" ныне перешли к Хрущеву); 5) на том же пленуме Сталин был освобожден от поста генерального секретаря ЦК, оставшись лишь одним из секретарей, и Маленков фактически сделался первым секретарем ЦК (см. выше: "Подготовка новой чистки и загадка смерти Сталина").

Если совершенно бесспорным надо считать, что Ма­ленков сделался ведущим после Сталина членом Полит­бюро, то столь же категорически невозможно утверж­дать, что Маленков был намечен в "наследники" самим Сталиным. Правда, этого прямо не утверждает и Хру­щев, но он хочет создать именно такое впечатление. Объ­ективные факты говорят опять-таки за то, что Маленков после смерти Сталина очутился во главе партии и госу­дарства не по "завещанию Сталина" (если таковое он во­обще успел составить), а совершенно автоматически, как первый секретарь ЦК. Верно, что Президиум ЦК XIX съез­да был разогнан и создан новый узкий Президиум в сос­таве тех же старых членов Политбюро с незначительны­ми изменениями, но соотношение сил внутри Президиу­ма, место каждого члена Президиума в общей пирамиде власти остались почти те же, что и до смерти Сталина.

В самом деле, сопоставим эти данные, чтобы убедиться в сказанном. Известно, что до смерти Сталина не приз­навали никакого алфавита в репрезентации членов Полит­бюро, если хотели указать место, которое занимает тот или иной член Политбюро в пирамиде власти. Вот перед нами два документа: номер газеты "Правда" от 21 дека­бря 1949 года, в котором напечатаны "юбилейные ста­тьи" всех членов Политбюро в связи с семидесятилетием Сталина, и номер той же "Правды" от 7 марта 1953 года, в котором опубликован список членов нового Прези­диума ЦК.

В том и другом случае имена напечатаны не в алфа­витном порядке, а в порядке "культа личности", то есть в порядке важности каждого имени.

Список "Правды" 21 декабря 1949 года:

1. Маленков

2. Молотов

3. Берия

4. Ворошилов

5. Микоян

6. Каганович

7. Булганин

8. Андреев

9. Хрущев

10. Косыгин

Список "Правды" 7 марта 1953 года:

1. Маленков

2. Берия

3. Молотов

4. Ворошилов

5. Хрущев

6. Каганович

7. Булганин

8. Микоян

9. Первухин

10. Сабуров

Это сопоставление показывает, что после смерти Ста­лина в старом Политбюро произошла весьма незначительная передвижка сил. Маленков остался на своем месте, Берия и Молотов "обменялись" местами, Хрущев, кото­рый при Сталине занимал предпоследнее, девятое место (надо сказать, место весьма опасное с точки зрения "за­конов чистки"), передвинулся на пятое место, вытеснив оттуда Микояна на восьмое место. Андреев и Косыгин были исключены еще на первом пленуме ЦК XIX съезда. Ворошилов, Каганович и Булганин остались на своих местах.

Мы вправе спросить у Хрущева, почему же Маленков и Берия оказались на тех же местах пирамиды власти уже после смерти Сталина? Чьими "слабостями" они пользовались теперь? Очевидно, они пользовались на этот раз уже "слабостями" всех остальных членов Полит­бюро, у которых были лишь известные имена, но не было аппарата власти. Положение было настолько тя­гостное для этих последних, что они и не осмеливались ставить жизненно важный для них вопрос: вопрос о "кол­лективном руководстве". В этом отношении характерно и другое обстоятельство – новое руководство не позабо­тилось и о том, чтобы иметь нечетное число членов (при Сталине Политбюро всегда имело нечетное число членов) для того случая, когда спорные вопросы в Президиуме ЦК приходится решать большинством голосов.

На том этапе и в этом не было необходимости. Вся власть находилась в руках аппарата партии (Маленков) и полиции (Берия). Причем первым из "первых заместите­лей" Маленкова по правительству был назначен тот же Берия. Но этот этап продолжался лишь ровно одну не­делю. 14 марта 1953 года Маленков "попросил" освобо­дить его от должности первого секретаря ЦК КПСС и впервые заговорил о "коллективном руководстве". Это и было началом конца и Маленкова, и Берия. Хрущев стал исполняющим обязанности первого секретаря и под­готовил ликвидацию Берия, чтобы легче ликвидировать и самого Маленкова. Хрущеву и другим удалось, вероятно, убедить Маленкова, что Берия метит на его место и хочет "поставить МВД над партией и правительством". Мален­ков, который так оплошно упустил из своих рук собственный аппарат партии, теперь столь же оплошно пожертво­вал и полицейским аппаратом – он согласился с ликви­дацией Берия и его группы. Он же докладывал это дело на июльском пленуме ЦК 1953 года. Через месяц сен­тябрьский пленум ЦК 1953 года утвердил Хрущева пер­вым секретарем ЦК. Потом пересмотрели и протокол "дворцового этикета". Публичный протокол членов Пре­зидиума ЦК начали вести в алфавитном порядке. Почти одновременно Маленков объявил и свой "план о крутом подъеме" легкой и пищевой промышленности (августов­ская сессия Верховного Совета СССР 1953 г.). План выз­вал в стране большие надежды и даже подъем энтузиаз­ма. Уже в 1954 году сказываются первые результаты ма­ленковского плана. В магазинах появляются товары, бро­саемые сюда иногда и из резервных фондов государства. Некоторые товары и продукты народного потребления закупаются даже за границей на валюту, чего никогда не допускал Сталин. Маленков, которого до сих пор считали бездушным временщиком Сталина, становится популяр­ным человеком в народе. Хотя "план Маленкова", соб­ственно, был планом всего Президиума ЦК, принятым по свежим следам смерти Сталина и ликвидации Берия, но именно потому, что народ стал связывать его с именем Маленкова, члены Президиума насторожились. В январе 1955 года они поручили главному редактору "Правды" Шепилову раскритиковать этот план, как "антиленинский и антисталинский" (тогда Хрущев еще нуждался в автори­тете Сталина). Статья Шепилова носила знакомое со ста­линских времен грозное название: "Генеральная линия партии и вульгаризаторы марксизма"414 (414 "Правда", 24. 1. 1955.). Главный тезис Шепилова гласил: "Ленин и Сталин тысячу раз подчерки­вали, что преимущественное развитие тяжелой индустрии – основа основ" советской хозяйственной политики. В статье имя Маленкова, конечно, не называлось, но "по­литика крутого подъема легкой промышленности" под­вергалась уничтожающей критике. Почему же статья по­явилась именно 24 января? Потому, что 25 января 1955 года открывался пленум ЦК, на котором решалась судьба "плана Маленкова" и самого Маленкова как председателя Совета министров. Она явно была адресована к членам пленума как директива, в которой эти члены предупреж­дались, как себя вести во время обсуждения вопроса о Маленкове. Пленум открылся 25 января докладом Хруще­ва о животноводстве и продолжался до 31 января. В ввод­ной части своего доклада Хрущев повторил основные мысли статьи Шепилова почти в тех же самых словах и охарактеризовал "политику легкой индустрии", как "ка­питулянтскую" политику Бухарина и Рыкова415 (415 "Правда", 3. 2. 1955.). Теперь уже стало ясно, что статья Шепилова – не "литератур­ное упражнение" главного редактора, а установка первого секретаря ЦК. Но не одного первого секретаря. Она цели­ком отвечала программе основоположников этой "гене­ральной линии" вместе со Сталиным: программе Молотова и Кагановича.

Обойденные при распределении первых мест в госу­дарстве после смерти Сталина именно из-за Маленкова и Берия, они увидели в актах против Маленкова желанные шансы взять в свои собственные руки бразды правления. Так сложился временный блок между группой Молотова и группой Хрущева против Маленкова. Это и предрешило дальнейшую карьеру Маленкова на посту главы прави­тельства. На том же пленуме он был снят, хотя объявили об этом только через неделю на сессии Верховного Со­вета СССР. В поданном на имя сессии Верховного Сове­та заявлении Маленков подчеркнул, что считает преиму­щественное развитие тяжелой промышленности основой советской хозяйственной политики, добавив, что он заод­но несет ответственность и за развал сельского хозяйства за время пребывания на должности секретаря ЦК. Не­достатки своего руководства и желание отдать свой пост другому лицу Маленков объяснил своей "малоопытностью" в "государственных" делах. Так писал человек, ко­торый был беспрерывно почти 20 лет начальником всех кадров СССР (1934-1953 гг.) и 14 лет секретарем ЦК КПСС (1939-1953 гг.).

Хотя Молотов и Каганович помогли Хрущеву убрать Маленкова, но своих личных целей они не достигли: пост председателя Совета министров Хрущев предложил свое­му другу по Московской области – Булганину, вероят­но, не без помощи того же Маленкова, чтобы он не до­стался Молотову. Предлагая сессии Верховного Совета от имени ЦК партии кандидатуру Булганина, Хрущев не по­жалел ярких слов по адресу Булганина: "Достойный уче­ник великого Ленина и один из ближайших соратников И. В. Сталина – т. Булганин является выдающимся партийным и государственным деятелем", – заявил Хрущев416 (416 "Известия", 9. 2. 1955.).

В остальном в руководстве изменений не произошло. Молотов остался в заместителях своего бывшего замести­теля Булганина. Но дело обстояло еще хуже. Молотов и не догадывался, что помогая убирать сначала Берия, а потом и Маленкова, он роет сам себе могилу. Для любо­го претендента в "вожди" партии после Сталина Моло­тов был исключительно опасным и неудобным челове­ком. На протяжении почти тридцати лет его имя стави­лось в партии рядом с именем Сталина. Девять лет он был секретарем ЦК (1921-1930 гг.), одиннадцать лет -председателем правительства (1930-1941 гг.), на протяже­нии всей войны – заместителем председателя Государ­ственного комитета обороны СССР, он же был и един­ственным человеком в ЦК, сохранившимся из "старой гвардии" Ленина. Причем, будучи старым большевиком, он никогда не был ни в "оппозициях", ни в "уклонах". И после Сталина считался вторым теоретиком партии. При нормальном стечении обстоятельств он был бы признан­ным и законным преемником Сталина.

Убрать такого человека было трудной задачей даже для Сталина, хотя Сталин и добивался этого, как Хрущев рассказывал на XX съезде. Но то, что не удавалось или не успел сделать Сталин, удалось Хрущеву. Первую атаку против Молотова Хрущев открыл на июльском пленуме ЦК КПСС 1955 года. На этом пленуме обсуждались во­просы внешней политики СССР, которая возглавлялась Молотовым. В какой плоскости тогда обсуждалась эта политика, не было сообщено в печати. Но после июнь­ского пленума ЦК 1957 года мы узнали из его резолюции, что Молотова били в первую очередь за антититовскую политику. В названной резолюции говорится:

"Неправильная позиция тов. Молотова по югослав­скому вопросу была единогласно осуждена пленумом ЦК КПСС в июле 1955 г."417 (417 "Вопросы истории КПСС", № 1, 1957, стр. 6.).

На этом же пленуме Хрущев добился расширения Пре­зидиума ЦК, введя туда Кириченко и Суслова. Одно­временно были введены в Секретариат ЦК Аристов, Бе­ляев и Шепилов (Шепилов изменил не только своему ста­рому покровителю Маленкову, но и новому – Молотову, став по югославскому вопросу на точку зрения Хруще­ва, за что его Хрущев отблагодарил, назначив секрета­рем ЦК).

Вторая атака на Молотова была развернута в "Прав­де" (главным редактором которой оставался Шепилов) из-за безобидного замечания Молотова на февральской сессии Верховного Совета 1955 года о том, что в СССР построены только "основы социализма". Замечание это было сделано вскользь и к делу не относилось. Посколь­ку Молотов говорил в широком смысле слова об "осно­вах", то и с точки партийной ортодоксии там не было ошибки. При нормальных условиях на это никто не обра­тил бы даже внимания. Но дело в том, что для Молотова условия складывались явно ненормальные. Хрущев был в усиленных поисках старых и новых "грехопадений" Моло­това. Молотову было предложено публично признаться в своей ошибке. Дисциплинированный бюрократ Молотов поддался давлению. В письме в редакцию "Коммуниста" он заявил: "считаю свою формулировку по вопросу о по­строении социалистического общества в СССР, данную на сессии Верховного Совета СССР 8 февраля 1955 г., из которой можно сделать вывод, что в СССР построены лишь основы социалистического общества, теоретически ошибочной и политически вредной"418 (418 "Коммунист", № 14, 1955, стр. 127-128.).

Тем самым было доказано в глазах фанатиков пар­тии, что Молотов отныне не является теоретиком пар­тии. В такой партии, как КПСС, это была немаловажная победа Хрущева. Он ее зафиксировал и в резолюции XX съезда по отчету ЦК, еще раз осудив ошибку Молотова. Однако все эти атаки были лишь иголочными уколами по сравнению с тем, что ожидало Молотова, а заодно Кага­новича и Маленкова, на XX съезде партии. Целиком овладев аппаратом партии (новый секретариат ЦК), полиции (новые шефы по КГБ – Серов, по МВД – Дудоров), армии (новое руководство – Жуков, Соколов­ский, Москаленко, Бирюзов, Малиновский, Баграмян и др.), заручившись поддержкой членов Президиума ЦК Микояна, Булганина, Суслова и Кириченко, Хрущев вы­ступил со своим знаменитым докладом против Сталина. Удар "дальнего прицела" вовсе не был направлен лишь в гроб Сталина – он был одновременно направлен и против будущей "антипартийной" группы Молотова, Кагановича и Маленкова.

Специальный доклад Хрущева о "культе личности" не был также документом "коллективного творчества". Он был хорошо подготовленным и убедительно аргу­ментированным в глазах партии обвинительным актом хрущевского крыла в Президиуме. На нем лежал явствен­ный отпечаток личной инициативы Хрущева. О том же говорили "лирические" отступления, личные примеры Хрущева из своего опыта и не всегда ортодоксальные формулировки докладчика. В докладе были названы име­на Молотова и Кагановича в прямой связи с ежовской чисткой (телеграмма Сталина и Жданова из Сочи) и Маленкова в связи с неправильными директивами (во время войны) Сталина, Маленкова и Василевского из ставки Верховного главнокомандования. Но все-таки антимолотовское острие доклада Хрущева было пока еще завуалировано всякими оговорками. Тем не менее престижу и будущей карьере Молотова, Кагановича и Маленкова был нанесен непоправимый удар. И это впол­не понятно. Если с именами рядовых членов Политбюро были связаны отдельные преступления Сталина на от­дельных участках, то с именами этих трех были связаны все преступления на всех участках!

Поэтому главный вывод доклада Хрущева – "ликви­дация последствий культа личности" – в конечном счете и означал ликвидацию группы Молотова. Отсюда понят­но, почему Молотов, Каганович и Маленков вновь нашли общий язык и заключили общий блок против Хрущева. Платформа блока, по словам главного редактора "Ком­муниста" А. Румянцева, заключалась в одном пункте: "Назад от XX съезда!"419 (419 "Коммунист", № Ц, 1957, стр. 13.). Мотивы заключения блока Хрущев объяснил совершенно верно: "Почему так полу­чилось? Видимо, далеко не последнюю роль в этом деле играло то обстоятельство, что все члены этой группы особенно глубоко повинны в тех грубейших ошибках и недостатках, которые имели место в прошлом"420 (420 "Правда", 07.07.1957.). Новый член Президиума ЦК Шверник дал и некоторое разъясне­ние об этих "ошибках". Шверник сообщил, что "исправ­ляя нарушения революционной законности, допущенные Маленковым, Кагановичем и Молотовым в период мас­совых репрессий, Комитет Партийного Контроля в 1957 году рассмотрел большое количество персональных дел бывших членов партии, реабилитированных судебными органами. Большинство из них КПК восстановил в пар­тии"421 (421 "Правда", 07.07.1957.). Но более конкретным был маршал Жуков, когда прямо назвал вещи своими именами. В речи в Ленинграде уже после Хрущева он заявил: "Антипартийная группа Маленкова, Кагановича и Молотова упорно сопротивля­лась мероприятиям, проводимым партией по ликвидации последствий культа личности, особенно в части разоблачения и привлечения к ответственности главных виновни­ков, допустивших нарушение законности. Теперь стало ясно, почему они были против разоблачения совершенных беззаконий. Они боялись ответственности за превышение своих прав и незаконные действия"422 (422 "Правда", 16.07.1957.).

Вот это убеждение, что у Хрущева речь идет о сов­местных преступлениях Сталина, Ежова, Берия плюс Молотов, Каганович и Маленков и что Хрущев меньше всего интересуется честью или бесчестием мертвого Ста­лина, а метит в них, добивается того, чтобы подгото­вить почву для их будущей ликвидации, заставило группу Молотова от трусливой "тактики самосохранения" перей­ти к тактике вынужденного наступления. Только теперь, на XX съезде и после него, они убедились, какую для себя роковую ошибку они допустили, убрав Берия и на­значив Хрущева первым секретарем ЦК. История той самой партии как бы вновь повторилась.

Чтобы предупредить приход к власти Троцкого после Ленина, Зиновьев и Каменев добились назначения Стали­на генеральным секретарем ЦК. Чтобы предупредить приход к власти Каменева и Зиновьева, Бухарин, Рыков и Томский предпочли сохранить на посту генерального секретаря человека "серого", без громкого имени и без "амбиции" – Джугашвили-Сталина, даже вопреки "заве­щанию" Ленина. Чтобы предупредить "переворот" Берия, молотовцы назначили Хрущева исполняющим обязанно­сти первого секретаря ЦК. Чтобы предупредить едино­властие яркого Маленкова, они же назначили "серого" Хрущева и постоянным первым секретарем. На Хрущева все еще смотрели как на человека весьма недалекого в политике, беспомощного в интригах, без претензий на лидерство, с которым легко будет справиться после Ма­ленкова.

Но Хрущев думал иначе, а действовал, как Сталин. Ему важно было подготовить новый съезд партии, по­добрать его будущих делегатов, произвести необходимую расстановку сил в местных аппаратах партии через местные конференции и съезды, прежде чем раскрыть свои истинные карты. Насколько основательна была прове­денная в этом направлении работа, показывают мандат­ные данные о делегатах XX съезда: около 37 процентов этих делегатов были лицами, которых выдвинули на ру­ководящую работу после смерти Сталина. Другие были беспрекословно признавшими в Хрущеве своего нового покровителя. Перед такой аудиторией Хрущев и мог себе позволить не только разоблачать Сталина, но и "творче­ски развивать дальше марксизм-ленинизм". Когда обсуж­дался последний пункт повестки дня – выборы членов ЦК – съезд дал знать, что своим единственным лидером он признает не фиктивное "коллективное руководство", а одного лишь Хрущева. Это нашло отражение в самом протоколе съезда: все члены Президиума ЦК при огла­шении их имен в состав нового ЦК получают лишь про­стые "аплодисменты" и лишь один Хрущев – "бурные аплодисменты"423 (423 "XX съезд КПСС, стенографический отчет", ч. II, стр. 403.)!

Даже судя по резолюции июньского пленума ЦК 1957 года, период после XX съезда – это период перма­нентных столкновений, конфликтов и интриг блока Молотова–Кагановича–Маленкова против Хрущева. Резолю­ция не рассказывает подробностей всех этих перипетий. Она лишь говорит о том, что группа организовала "тай­ный сговор" для свержения руководства партии, то есть Хрущева. Некоторые подробности сообщил председатель Комитета партийного контроля Шверник. В цитирован­ной речи в Ленинграде он заявил: "...антипартийная группа стала фракционными методами вербовать себе сторонников, устраивать за спиной Президиума ЦК тайные собрания, расставлять кадры, намереваясь захва­тить в партии и стране власть в свои руки"424 (424 "Правда", 07.07.1957.). Но и Хру­щев не бездействовал. В июле 1956 года, в день визита маршала Тито в Москву, без пленума ЦК, в порядке простой канцелярской рутины он проводит через Прези­диум ЦК и Президиум Верховного Совета решение о снятии Молотова с поста министра иностранных дел СССР. И здесь Хрущеву исключительную помощь оказал секретарь ЦК и председатель Комиссии по иностранным делам Верховного Совета Шепилов, за что Шепилов был вознагражден назначением на место Молотова. Но вот неожиданно и бурно развернулись сначала октябрьские события в Польше, а потом и всеобщее восстание герои­ческого венгерского народа (октябрь-ноябрь 1956 г.). Теперь, вероятно, молотовцы с полным правом заявили Хрущеву: вот плоды твоего разоблачения Сталина!

События эти вызвали брожение не только в осталь­ных сателлитах в Восточной Европе, но и в самом СССР.

Молотовцы почувствовали в этих событиях смер­тельную опасность для всей Советской Империи. Страх перед совместной гибелью вновь воссоединил обе группы. Время было слишком серьезное, опасность была слишком велика, чтобы тут же сводить счеты с Хрущевым. Исто­рия опять-таки будто еще раз повторялась, правда, в другом месте и в ином масштабе: когда восставший гене­рал Корнилов двинул свои войска на Петроград, а судьба правительства Керенского висела на волоске, большевики, в том числе и Молотов, требовали от Ленина – "давайте воспользуемся случаем и покончим с Керенским!" Ленин на это отвечал:

"Керенский – наш, он от нас не уйдет, а сейчас – все на Корнилова!"

Вероятно, так же думали и молотовцы, когда, капи­тулировав в Польше, они вместе с Хрущевым с жестокой беспощадностью обрушились на несчастную Венгрию с тем, чтобы потом по-домашнему разделаться и с Хру­щевым, ибо "Хрущев – наш, он от нас не уйдет!" Эти расчеты оказались иллюзорными, хотя судьба Хрущева действительно висела на волоске в эти дни, не потому, что давление оппозиции было велико, а потому, что сам аппарат Хрущева – партийный и полицейский – нахо­дился в глубоком кризисе. Если в этом аппарате все еще был человек, который не потерял головы, то этим чело­веком был сам Хрущев. С невероятной энергией юноши, со сталинским талантом комбинатора и с затаенной хитростью мужика он перевел старую истину Клаузевица на язык политики: "лучший вид обороны – это наступле­ние". И Хрущев двинулся в наступление, резко повернув внимание партии и народа к внутренним проблемам. Причем он избрал такие участки для наступления и такие проблемы для дискуссии, которые были, во-первых, жизненно актуальными для народа, во-вторых, явно провокационными для оппозиции, и, в-третьих, исключи­тельно важными для собственной популярности. Пробле­мы эти были следующие: 1) курс на ликвидацию центра­лизованной правительственной бюрократии (уступка "брат­ским республикам" по усилению их власти и "суверени­тета"); 2) освобождение колхозных дворов от натураль­ных поставок с их личных хозяйств (уступка крестьян­ству); 3) лозунг "в ближайшие два-три года догнать Америку по производству на душу населения мяса, мо­лока и масла" (уступка рабочим, служащим и интелли­генции).

Вместо подведения итогов польско-венгерских собы­тий, Хрущев навязывает группе Молотова дискуссию по этим вопросам. Разумеется, ни по одному из этих вопро­сов Молотов и Каганович не могут согласиться с уста­новками Хрущева. Они понимают, что курс на децентра­лизацию есть легальная форма новой чистки, на этот раз чистки от той огромной армии бюрократов, которую Молотов и его сторонники создавали десятилетиями и которая составляла их социальную базу в центре. В отно­шении крестьянства они по-прежнему стояли на точке зрения Сталина, что всякая уступка крестьянину по линии его личного хозяйства есть удар по колхозному строю, прецедент, который может повести к развалу всей кол­хозной системы.

Что же касается лозунга "догнать Америку в 2-3 го­да" по продукции животноводства, то такой лозунг они считали демагогической игрой в "популярность" первого секретаря без всяких реальных данных для его осуще­ствления. Но они не хотели открыто дискутировать с Хрущевым на эти слишком "взрывчатые" темы. Они предпочитали дискуссию в закрытых апартаментах Президиума ЦК. И там, конечно, они были все еще сильны. Но первый секретарь, со свойственной ему бесшабашно­стью, выносит спорные вопросы из тайников Кремля на открытую всесоюзную арену. Он едет, как выражается советская пресса, "советоваться" с народом. На ряде собраний колхозников, рабочих, служащих и партийных работников он излагает основные пункты своей новой программы и просит народ высказать свое мнение. Это мнение Хрущев, конечно, знает заранее, но ему важно сделать народ гласным арбитром негласных споров в Президиуме ЦК. – "Вот, видите, народ думает так, как я думал, а вот вы, товарищи Молотов и Каганович, ду­маете иначе, значит, вы оторвались от народа!", – за­явит им потом первый секретарь. Что Хрущев при этом по существу повторяет "план Маленкова", за который он его в свое время угробил, дела не меняет. Он учился у Сталина, а Сталин со своими противниками часто по­ступал так.

В этих условиях молотовцам ничего не остается, как проглотить горькие пилюли Хрущева. Но с тем большим упорством они сопротивляются, уже в блоке с Маленко­вым, против нового, для их судьбы решающего удара – против плана по ликвидации их московской базы бюро­кратии. В данном случае весь "бюрократический народ" Москвы на их стороне, против Хрущева, решившего ликвидировать около сорока хозяйственных министерств, оставив лишь одни "классические министерства". Хрущев пробует провести этот план уже на декабрьском пленуме ЦК 1956 года (доклад Булганина), но терпит поражение. Слишком велико сопротивление вождей бюрократии, си­дящих в Президиуме ЦК – Молотова, Кагановича, Ма­ленкова, Первухина, Сабурова. Не хотят, вероятно, обо­стрения положения Булганин и Ворошилов. Еще свежи в памяти события в Польше и Венгрии, моральная ответ­ственность за которые приписывается Хрущеву. Пленум принимает компромиссное решение о частичной децентра­лизации, но московские министерства остаются. Расши­ряются права местных министерств. Госплан делят на два самостоятельных органа – на Госплан (перспективное планирование) и Госэкономкомиссию (текущее плани­рование). Но Госэкономкомиссии передают такие адми­нистративные и оперативные функции, которыми не рас­полагал в центре ни один орган правительства, кроме самого Совета министров СССР. Первухина назначают главой Госэкономкомиссии, своего рода "хозяйственным диктатором" СССР. Из частичной "децентрализации" получился в конечном счете абсолютистский централизм. Не этого добивался Хрущев. Тем более не думал он на этом успокоиться. Он отстраняет от этого дела своего "мягкотелого" друга Булганина и сам берется за него. Выезжает сам и рассылает членов Секретариата ЦК и Бюро ЦК по РСФСР на места, в области и республики, чтобы обработать членов пленума ЦК в нужном направ­лении. Печати дает задание по-прежнему писать о "ле­нинском демократическом централизме" и через месяц с лишним созывает после декабрьского пленума новый пленум ЦК (февраль 1957 г.). На этом пленуме Хрущев уже лично докладывает о том, как должна быть прове­дена децентрализация. Опираясь на уже подготовленное большинство рядовых членов ЦК, Хрущев смело берет реванш: решения декабрьского пленума фактически анну­лируются, ведомство Первухина ликвидируется и Прези­диуму ЦК поручается подготовить проект решения о реорганизации для утверждения на сессии Верховного Со­вета СССР.

Теперь, после июньского пленума, стало ясно, что победив на пленуме ЦК, в Президиуме ЦК Хрущев опять оказался в положении, при котором большинство, по крайней мере, 6 членов Президиума категорически высту­пали против его "плана реорганизации" (Молотов, Булганин, Каганович, Маленков, Сабуров, Первухин). Но Хру­щев и тут поступает по-своему. Через голову большин­ства Президиума ЦК 30 марта 1957 года он публикует во всей центральной прессе "Тезисы доклада товарища Хрущева". Уже тогда бросалось в глаза такое необычное название официального документа. Почему "тезисы това­рища Хрущева", а не ЦК и Совета министров, как это делалось раньше? После разгрома группы Молотова выяснилось, что они действительно были "тезисами т. Хрущева", а не всего Президиума ЦК и Совета минист­ров. Хрущев опять "советовался" с народом, предлагал народу высказать свое мнение, внести дополнения и изме­нения в эти "тезисы". "Тезисы" предусматривали ликви­дацию всех центральных хозяйственных министерств, переход их многих прав к местным республикам и обла­стям через организацию экономических районов со свои­ми самостоятельными совнархозами, ликвидацию Госэко­номкомиссии. Народ "посоветовал" Хрущеву превратить свои "тезисы" в закон. Но борьба большинства Прези­диума ЦК, то есть группы Молотова, против "тезисов" продолжалась. Правда, ее члены, как люди "дисциплини­рованные", совершенно не приняли участия "во всенарод­ном обсуждении тезисов", но, продолжая борьбу против них внутри ЦК, они "спасли, что можно было спасать": из около сорока министерств, намеченных к ликвидации, было ликвидировано только двадцать семь. Зато для ликвидации этих министерств Хрущев дал ультиматив­ный срок: через полтора месяца (к 1 июня 1957 г.) чинов­ники всех двадцати семи министерств должны были покинуть столицу, словно "персоны нон грата". Хрущев даже прочел этим чиновникам напутственное, хотя далеко не вдохновляющее слово: "Можно не сомневаться, – го­ворилось во введении к "тезисам", – в том, что эти товарищи правильно поймут проводимые партией и пра­вительством мероприятия и вернутся к живой и органи­заторской деятельности на производстве"425 (425 "Правда", 30.3.1957.).

Очень важной была и вторая победа Хрущева. Под маркой поднятия авторитета и расширения "суверенных прав" союзных республик, он ввел в состав Совета ми­нистров СССР всех (пятнадцать) председателей советов министров союзных республик, людей подобранных и назначенных Секретариатом ЦК КПСС.

Теперь первые заместители – Молотов, Каганович, Сабуров, Первухин – и просто заместитель Маленков должны были заседать в правительстве, в котором преобладало хрущевское большинство. Если верить резолю­ции июньского пленума, группа Молотова продолжала борьбу против децентрализации и после того, когда "те­зисы Хрущева" стали законом, утвержденным сессией Верховного Совета. В резолюции говорится: "Они были против расширения прав союзных республик... Антипар­тийная группа не только не понимала, но и сопротивля­лась мероприятиям партии по борьбе с бюрократизмом, по сокращению раздутого государственного аппарата... Эта группа упорно сопротивлялась и пыталась сорвать такое важнейшее мероприятие, как реорганизация управ­ления промышленностью... Эта группа зашла настолько далеко, что даже после одобрения указанных мер в про­цессе всенародного обсуждения и последующего принятия Закона на сессии Верховного Совета СССР – она про­должала борьбу против реорганизации управления про­мышленностью"426 (426 "Вопросы истории КПСС", № 1, 1957, стр. 4-5.).

В середине июня борьба достигла своего высшего драматического пункта. Правда, наши сведения как об этом пункте, так и о самой развязке, исходят из источ­ника победителя. Поэтому вполне естественно, что ход и исход борьбы победитель рисует в том свете, в каком это ему выгодно, тем более, что ведь победители всегда правы! Более или менее цельный рассказ о разыгравшейся драме в Кремле с 18 по 29 июня 1957 года помещен в органе ЦК Итальянской коммунистической партии "Унита" от 8 июля 1957 года в статье его московского кор­респондента Джузеппе Боффа. Источник Д. Боффа – это закрытое письмо ЦК КПСС на имя местных парторгани­заций с отчетом о том, как и что происходило во время обсуждения спорных вопросов в Президиуме ЦК КПСС и как проходило само осуждение группы Молотова на пленуме ЦК КПСС. Корреспондент "Униты" говорит, что поскольку к этому письму приложены стенографи­ческие протоколы заседаний Президиума ЦК и самого пленума ЦК, то он считает, что официальная версия пра­вильно воспроизводит действительную картину событий.

В данном случае для нас важно, что корреспонден­ция Д. Боффа уже сама является полуофициальным до­кументом, поскольку она напечатана в центральном орга­не Итальянской коммунистической партии. Вот что рас­сказывает Д. Бофф со слов своих информаторов из ЦК КПСС.

Группа Молотова разработала план удаления Хруще­ва с поста первого секретаря ЦК КПСС. Воспользовав­шись отсутствием трех членов Президиума ЦК, она по­требовала созыва заседания Президиума якобы для об­суждения текста речей членов Президиума, которые должны быть произнесены на праздновании двухсотпятидесятилетия Ленинграда. Однако, когда 18 июня Прези­диум собрался, они немедленно потребовали изменения состава Секретариата ЦК и правительства, заявляя, что политика Хрущева "троцкистская и оппортунистическая". Группа Молотова внесла список предлагаемого ею соста­ва нового руководства и потребовала немедленного голо­сования. В этом списке имя Хрущева отсутствовало. Некоторые члены Президиума ЦК выступили против этого требования, заявив, что решение такой важности должно приниматься Президиумом в полном его составе. Им удалось оттянуть голосование до прибытия отсут­ствовавших членов Президиума. После прибытия этих членов сторонники Хрущева заявили, что принять реше­ние об изменении состава Секретариата ЦК и самого Президиума полномочен только пленум ЦК. Однако Молотов, Каганович и Маленков продолжали настаивать на принятии решения об изменении руководства еще до созыва пленума ЦК и на немедленном опубликовании в печати этого решения вместе с политическим заявлением, текст которого был составлен Шепиловым. Дискуссия по этому вопросу в Президиуме продолжалась несколько дней. Извещенные об этих событиях, члены ЦК начали съезжаться в Москву и потребовали немедленного созыва пленума ЦК.

22 июня открылся пленум, на котором секретарь ЦК и член Президиума Суслов сделал информационный до­клад о событиях в Президиуме ЦК. После Суслова выступили Молотов, Маленков, Каганович и Шепилов с тре­бованием изменения руководства. Однако их требование не получило поддержки со стороны большинства членов ЦК. Почувствовав свою изоляцию, они попытались от­ступить со своих позиций, но члены пленума ЦК этим не удовлетворились и потребовали удаления всей этой груп­пы из центральных органов партии. Группу Молотова об­винили в попытке захватить власть нелегальным путем. Такова информация "Униты". Некоторые дополни­тельные, но характерные сведения узнал об этих собы­тиях и варшавский корреспондент агентства "Ассошиэй­тед Пресс" из руководящих кругов Польской объединён­ной рабочей партии. Согласно этим сведениям, первая схватка Хрущева с Молотовым произошла на первом же заседании пленума ЦК 22 июня по вопросу о повестке дня пленума. Желая покончить с группой Молотова, Хрущев внес предложение поставить первым пунктом повестки дня вопрос "О внутреннем положении в КПСС". Моло­тов, напротив, предложил обсудить первым вопрос "О международном положении СССР в связи с попытками империалистических путчей в Познани и Венгрии", а так­же "об отношениях с коммунистическими партиями в Польше, Италии, Японии и США", то есть с теми комму­нистическими партиями, руководства которых не при­соединились к официальным советским заявлениям об им­периалистическом характере происхождения восстаний в Познани и Венгрии.

Против Молотова немедленно выступил секретарь Свердловского обкома партии Кириленко, заявив, что "виновники той бури возмущения, которая поднялась во всем мире против Советского Союза после венгерских событий, находятся в самой нашей партии" и что "кон­серватизм группы Молотова привел к восстанию в Венг­рии и она же виновата в падении международного пре­стижа Советского Союза после подавления венгерского восстания". По сведениям тех же польских кругов, на первом заседании, продолжавшемся беспрерывно трид­цать пять часов, Хрущев выступил с трехчасовой речью, в которой указал, что антипартийная группа Молотова, Маленкова, Кагановича и Шепилова имела центр в Моск­ве и распространила свое влияние через своих ставлен­ников на весь партийный аппарат в КПСС. Молотов же, используя Министерство иностранных дел и советский дипломатический аппарат за границей, проводил свою личную политику. Он саботировал также примирение между СССР и Югославией, намечавшееся уже в 1954 го­ду, которое задержалось на целый год из-за интриг Моло­това. Таковы сведения из польских кругов. Как коррес­понденция московского представителя "Униты", так и ин­формация варшавского корреспондента названного аме­риканского агентства, в основном подтверждаются не только текстом резолюции июньского пленума, но и теми подробностями, которые были сообщены членами Пре­зидиума ЦК КПСС в их речах в Ленинграде 6 июля 1957 года.

Молотов и Каганович стали жертвами собственной школы и по этой линии. Как я рассказывал в первой час­ти этой книги, именно они, вместе со Сталиным, при по­мощи таких же методов использования "московского ак­тива", свергли в октябре 1928 года руководство Москов­ского Комитета во главе с Углановым. Поведение Хру­щева в масштабе всего ЦК лишь свидетельствует о пре­восходстве талантливого, хотя и неблагодарного, ученика над своими вчерашними учителями.

Посмотрим теперь, каково было партийно-полити­ческое лицо того съезда, который открыл Хрущеву доро­гу к власти? По данным секретаря ЦК и председателя Мандатной Комиссии XX съезда Аристова, 69% делега­тов XX съезда составляли люди, вступившие в партию после установления единоличной диктатуры Сталина, то есть после ликвидации мыслящей партии. Свыше 500 де­легатов получили должность функционеров после смерти Сталина. Такому съезду Хрущев мог преподнести любую программу и безнаказанно разоблачить кого угодно, если он владеет аппаратом власти. Вот этот съезд и избрал тот Центральный Комитет, который судил и убрал с партийной сцены своих вчерашних создателей.

Стоит только посмотреть на партийное лицо этого верховного судьи, чтобы понять всю глубину падения подсудимых "уклонистов".

Маленков в КПСС – с 1920 г.

Каганович в КПСС – с 1911 г.

Молотов в КПСС – с 1906 г.

А судьи кто? Вот партийное лицо ЦК, избранного на XX съезде:

Партийный стаж Количество

До октября 1917 г. 6

С 1917 по 1920 14

С 1921 по 1924 7

С 1925 по 1930 44

С 1931 по 1937 13

С 1938 по 1942 28

Умерло и выбыло 7

Не установлено 14

Итого 133 человека

(вычисления сделаны по мандатным данным: "XX съезд КПСС. Стенографический отчет", ч. II, Москва, 1956).

Таблица показывает, что из 130 членов состава суда над Молотовым, Кагановичем, Маленковым – 124 чело­века, в том числе и Хрущев, вступили в партию после прихода к власти большевиков, ПО из них – тогда, ког­да Молотов, Каганович, а потом и Маленков были сек­ретарями ЦК КПСС. Но зато из общего состава 255 членов и кандидатов этого ЦК 100 человек, или около 40%, были впервые избраны туда на хрущевском XX съез­де. Из общего состава 236 членов и кандидатов ЦК сталинско-маленковского XIX съезда, 90 человек были вы­чищены (около 38%). Это был наглядный урок для тех, кто остался от XIX съезда. Вот почему и они единогласно голосовали за Хрущева на июньском пленуме ЦК427 (427 Бертрам Д. Вольфе в своем блестящем анализе доклада Хрущева в книге "Khrushchev and Stalin's Ghost", стр. 28, при­водит другую цифру – 113 человек, или 44%, впервые избран­ных в ЦК. Вероятно, он считает вычищенными и тех, кто выве­ден из ЦК, но остался в Центральной ревизионной комиссии. Кстати, из ЦРК были вычищены 12 человек из общего числа 37, а новых введено 38 человек (общее число членов ЦРК те­перь 63 чел.).).

Подводя итоги июньского пленума, "Коммунист" пи­сал: "Можно сказать без преувеличения, что пленум спас единство... Раскольники не поняли того, что навсегда и безвозвратно устранено то ошибочное положение, кото­рое имелось в период широкого распространения культа личности и при котором принижалась роль ЦК, когда из­бранные им органы оказывались стоящими над ЦК и брали на себя решение таких вопросов, которые являют­ся исключительно компетенцией пленума ЦК"428 (428 "Коммунист", № 10, 1957, стр. 8.).

Под "единством", которое спас пленум ЦК, надо, конечно, понимать "спасение" самого Хрущева. Но стал ли и на самом деле пленум ЦК таким высшим органом, который диктует свою "коллективную волю" и Секрета­риату и Президиуму? "Коммунист" утверждает, что дело обстоит именно так. Вот соответствующее место из той же статьи: "Решительный разгром антипартийной груп­пы еще и еще раз подтвердил непоколебимую силу кол­лективного партийного руководства, все значение того, что не отдельные лица и группы, а авторитетный, кол­лективный, съездом избранный, орган руководит парти­ей"429 (429 "Коммунист", там же, стр. 9.). Однако при ближайшем рассмотрении оказывает­ся, что такое категорическое заявление как раз подтверж­дает то, что оно хочет опровергнуть. Сила большевист­ского руководства всегда заключалась в том, что так на­зываемый законодательный корпус (съезд, пленум) посто­янно служит лишь громкой вывеской, полезным прикрытием для оправдания текущей практики исполнительных органов. Партия, съезды, пленумы служат для "голосо­вания" за то, что им преподносит данная исполнительная власть, независимо от того, кто ее возглавляет – Ленин, Сталин, Маленков, Хрущев или кто-либо другой из ее бу­дущих руководителей. В этом альфа и омега преслову­того "демократического централизма" Ленина. Один из бывших соратников Ленина С. Дмитриевский рассказы­вает в своих мемуарах, как Ленин учил Сталина на кон­ференции РСДРП в Таммерфорсе (1905 г.) тому, что та­кое "демократический централизм" и почему он должен быть ведущим принципом большевистского руководства. До Сталина это учение явно не доходило и поэтому он: "...угрюмо молчал. Ему претил какой бы то ни было де­мократизм. К чему это? – сказал он, когда Ленин в пере­рыве спросил о его мнении. – Боевая партия должна иметь постоянный состав руководителей, не зависящих от случайности выборов. Разве на войне выбирают началь­ников? Ленин усмехнулся: – Ничего не поделаешь. Новая обстановка – нужно искать и новые формы... Ведь по су­ществу ничего не меняется. Правят не те, кто голосует, а те, кто правят. И уже от умения тех, кто правит, за­висит, чтобы они всегда были выбраны... Сталин все-таки был недоволен. Лишь много лет спустя он понял, что "демократический централизм" – прекрасная вещь, если уметь распоряжаться его аппаратом"430 (430 С. Дмитриевский. Сталин. Берлин, 1931.). "Отдельные лица" (Хрущев) и "группы" (Секретариат ЦК) "еще и еще раз подтвердили непоколебимую силу" этого главно­го принципа руководства на июньском пленуме. Этот же принцип лежит в основе создания нового расширенного Президиума ЦК. Но Хрущев сделал и в этом деле шаг вперед и ввел "новшество" в структуру законодательной власти, на которое формально не отважился сам Сталин. А именно: в новом Президиуме из 14 человек, кото­рый по уставу партии считается высшей законодательной властью между пленумами, ведущее большинство (11 че­ловек!) имеет Секретариат ЦК – то есть исполнительная власть, так как, кроме десяти секретарей ЦК, к Прези­диуму принадлежит и председатель Комитета партконтроля при том же Секретариате.

Таким образом, Хрущев в лице нового Президиума создал некий "малый пленум ЦК", всецело находящийся под контролем Секретариата. Это "новшество", по кото­рому "законодательная власть" не столько "слита", сколько поглощена "исполнительной" властью, гаранти­рует от случайностей непредвиденного "бунта" в Прези­диуме, как это было в старом Президиуме, где исполни­тельная власть имела из 11 голосов только три голоса (Хрущев, Суслов, Кириченко). Не менее важно и другое обстоятельство. Постоянная апелляция к пленуму ЦК, как к арбитру, не только неудобна практически, но и опасна политически. При таком положении пленум ЦК действительно может присвоить себе "компетенции", которые, правда, ему положены по уставу, но которые не могут быть допущены на практике, если Хрущев хочет избежать участи Молотовых и держать руль правления в партии и государстве в своих руках.

В персональном подборе людей Хрущев поступил точно так же, как поступал Сталин. Ведь это Хрущев говорил: "...предложение (Сталина) после XIX съезда об избрании 25 человек в Президиум Центрального Комите­та было направлено на то, чтобы устранить всех старых членов из Политбюро и ввести в него людей, обладаю­щих меньшим опытом, которые бы всячески превозноси­ли Сталина"431 (431 Н. С. Хрущев. Доклад на закрытом заседании XX съезда КПСС, стр. 58.). После смерти Сталина этот Президиум был разогнан, но теперь Хрущев из подобранных Ста­линым "неопытных" людей вернул в члены и кандидаты Президиума 8 человек (Аристов, Коротченко, Куусинен, Шверник, Брежнев, Игнатов, Косыгин и Суслов, который был возвращен еще в 1955 г.), прибавив к ним несколько других лиц, еще менее "опытных", но зато, вероятно, еще более преданных самому Хрущеву.

Если же рассматривать членский состав нового Президиума с точки зрения представительства в нем высших корпораций советского общества, то в нем отсутствуют представители тех социальных групп, которые при Стали­не всегда присутствовали: политическая полиция, армия, руководители промышленности, профсоюзы.

Кандидатский состав Президиума ЦК тоже подобран почти из одних партаппаратчиков. В нем также не пред­ставлены полиция, армия, профсоюз и комсомол. Зато из десяти кандидатов 5 человек находятся в прямом под­чинении Секретариату ЦК. Принцип преобладания ис­полнительной власти над законодательной и здесь выдер­жан в той же пропорции, что и в членском составе Пре­зидиума.

После пленума ЦК по стране, на партийных собра­ниях и на митингах беспартийных, прошла большая про­пагандная кампания против "раскольников". О Молотове, Кагановиче, Маленкове говорилось не только как о "заговорщиках" против руководства ЦК, но и как о лю­дях, которые были лишены каких-либо государственных способностей.

Председатель Госплана РСФСР Байбаков утверждал: "Претендуя на роль теоретика в партии, Молотов давно потерял связь с учением Ленина. Он не разбирался в су­ществе того или иного вопроса".

Или: "Каганович показал себя человеком, неспособ­ным осуществлять руководство теми участками, которые ему поручались. Он настолько отстал и не разбирался в технической политике нашей страны, что дело иногда до­ходило до анекдотов"432 (432 "Правда", 4. 7. 1957.).

Министр сельского хозяйства СССР Мацкевич утвер­ждал: "Маленков тормозил решение коренных вопросов развития сельскохозяйственного производства... В то же время в целях саморекламы и приобретения дешевой личной популярности Маленков пытался приписать себе меры, которые были приняты ЦК КПСС по снижению сельскохозяйственного налога..."

Или: "Молотов, проявляя консерватизм и косность, не только не понял необходимости освоения целинных земель, но и упорно сопротивлялся проведению этого важнейшего мероприятия..."

Или: "Каганович, совершенно не зная сельского хо­зяйства, тем не менее выступал против политики партии в вопросах сельского хозяйства"433 (433 "Правда", 12.7.1957.).

Так пишут вчерашние ученики о своих учителях, ко­торых во всех "энциклопедиях СССР" десятилетиями ве­личали "выдающимися руководителями КПСС" и "та­лантливыми организаторами социалистического строи­тельства".

С такой же пропагандой люди Хрущева двинулись и в "народ". Здесь основной упор делали на то, что Моло­тов, Каганович и Маленков были против поднятия жиз­ненного стандарта трудящихся. Реакция при этом всегда была самая желательная. Один советский писатель пере­дает разговор двух колхозников, который он якобы под­слушал на берегу Дона:

"– Одного я никак не разберу, – медленно говорил человек в гимнастерке, – чего они добивались, чего им нужно было? Разве же они знали, что желается нашему брату, колхознику? Разве тот же самый Маленков или, скажем, Каганович ездили по колхозам или же беседовали по-свойски с народом? Ничего они не ездили, сидели по кабинетам, как суслики в норках.

– Посадить бы их с вилами на лобогрейку, они бы узнали, как народу хлебушек достается, – хмуро сказал второй...

– Дело не в лобогрейке, – перебил первый... – Де­ло, брат ты мой, в том, что они про нашу жизнь только по бумажкам знали, да по кино.

– Народу очки не вотрешь, обманом не возьмешь.

То-то и оно. Народ теперь грамотный стал"434 (434 "Литературная газета", 25.7.1957, очерк В. Закрутина.).

К осуждению антипартийной группы Молотова Хру­щев вновь вернулся на сентябрьском и декабрьском пле­нумах ЦК 1958 года. Только тогда впервые было сообщено, что к антипартийной группе принадлежал и Булганин. Наконец, на XXI съезде в январе-феврале 1959 года люди Хрущева сообщили, что к группе Молотова принадлежа­ли еще и два других члена Президиума ЦК – Первухин и Сабуров. Таким образом, выясняется, что из 11 членов Президиума 6 человек твердо голосовали за снятие Хру­щева (Булганин, Молотов, Маленков, Каганович, Перву­хин, Сабуров), и это законное большинство Президиума ЦК было вполне правомочно снять Хрущева. Причем, какова была позиция Ворошилова, остается неясным и сейчас. Но Хрущев сумел объявить это большинство "меньшинством", да еще исключить его из ЦК партии. "Презренная, предательская, подлая, мерзкая группа за­говорщиков" – таковы эпитеты, которыми награждали группу Молотова на XXI съезде. Более того, съезд потре­бовал от членов группы Молотова выступить с покаян­ными речами, как это делалось во времена Сталина. Наи­более настойчиво это требование выставил новый выдви­женец Хрущева первый секретарь Ленинградского обкома партии И. Спиридонов. Он заявил: "И если до сих пор с участников этой группы был суровый спрос со стороны ЦК, то следует не менее сурово и строго держать ответ перед высшим органом партии – перед съездом, особен­но тем, кто еще остался в составе ЦК. Все вы знакомы с выступлением Булганина на декабрьском пленуме ЦК. Вспомните, как он характеризует своих соучастников по антипартийной группе. Молотов – оторвавшийся от жизни человек; Каганович – фразер, что в переводе на русский язык означает болтун; Маленков – интриган, способный на любую мерзость. Мы можем поверить Булганину, что эти характеристики сложились у него уже давно, так как он работал с этими людьми не год и не два, а добрых два десятка лет: как же в такую семью "дружных ребят" попал Булганин"435 (435 "Правда", 30.1.1959.). Но на съезде с по­каяниями выступил только один Первухин. Молотов, Каганович, Маленков и даже участвовавший в работе съезда Сабуров отказались выступить или подать заявле­ния с покаяниями.

Все делегаты с понятным единодушием подчеркивали мудрость и личные заслуги Хрущева, "стоящего во главе партии, ЦК и его Президиума". Заместитель председате­ля Совета министров СССР Д. Устинов приписал Хру­щеву не только политические успехи ЦК, но и научно-тех­нические успехи русских ученых. Он заявил: "Успехами по созданию и запуску искусственных спутников Земли и космической ракеты мы прежде всего обязаны Прези­диуму ЦК и лично Н. С. Хрущеву"436 (436 "Правда", 05.02.1959.).

Бесславное "коллективное руководство" скончалось столь же бесславно, но группа Молотова кончит либо в Кремле, либо на Лубянке.

Каковы же были мотивы выступления группы Моло­това против хрущевского руководства в освещении офи­циальной пропаганды?

Заместитель председателя Совета министров СССР Косыгин отвечает: "Основным мотивом в их антипартий­ных действиях была личная обида, амбиция. Они считали, что в их руках мало власти"437 (437 "Правда", 04.07.1957.). Другими словами, то была голая борьба за власть между двумя группами в одной и той же коммунистической олигархии.

С таким утверждением можно согласиться только отчасти. Что всякая политическая борьба есть борьба за власть – это азбучная истина. Но если власть не само­цель, а средство к осуществлению определенной полити­ки, то заявление Косыгина ничего не объясняет.

Конечно, у группы Молотова не было и не могло быть другой программы, чем программа Хрущева. Со­ревнующиеся группы спорили не о программе, а о такти­ке, не о "генеральной линии" в идеологии, а о методах ее проведения, не о реформах, а о темпах и масштабе их осуществления, даже не о Сталине, а о сталинизме.

Группа Молотова смотрела дальше и глубже в отно­шении тех последствий, которые вытекают из похода Хрущева против сталинского наследства. Они слишком хорошо понимали, что нынешний режим в СССР может держаться лишь как сталинский режим или он вовсе по­гибнет. Его можно и нужно корректировать и модерни­зировать, но нельзя подвергать ревизии его ведущие ме­тоды. Если идеал правления у Хрущева, как и у Молотова, остается старым – неограниченная диктатура парт-олигархий, то тогда сталинская система правления, неза­висимо от личных качеств покойного учителя, должна сохраниться как самая совершенная, как самая универ­сальная из всех доселе известных тиранических систем. Поэтому всякая критика сталинизма, а тем более сталин­ских методов, есть покушение на самоубийство. Короче, люди, обязанные по самой природе режима управлять по-сталински, не могут осуждать сталинские методы, – вот вся "философия" группы Молотова.

Не просто жажда власти (они ее имели достаточно), а обоснованный страх за гибель режима, – таким мне кажется внутренний мотив "антипартийных действий" группы Молотова. В лице Хрущева они видели вернейше­го могильщика этого режима. Поэтому вся их борьба и была сосредоточена вокруг личности первого секретаря. Семь дней они бились на пленуме, чтобы доказать недо­казуемое: не ЦК существует для секретаря, а секретарь для ЦК. Члены группы Молотова надеялись в этой борь­бе на свой моральный капитал, авторитет и заслуги в прошлом. Но эти надежды оказались напрасными. Пар­тия, которая вчера развенчала на весь мир своего полу­бога, показала сегодня достаточный внутренний иммуни­тет против угрызений совести, когда надо было покон­чить и с его главными апостолами.

Сталин, Молотов, Каганович и Маленков учили эту партию служить не идеалам социального общежития, а людям партийного аппарата. И она служит. Ничто не сможет свести ее с этого пути – ни логические аргумен­ты, ни былые заслуги былых вождей, ни их грозные предупреждения об опасности.

В довершение всего этого, они проглядели и тот ко­лоссальный психологический переворот, который новый вождь произвел в сознании партии и страны своим раз­венчанием Сталина. Они и после этого упорно цеплялись за вчерашний день партии. Они даже не заметили, что тем временем первый секретарь властной рукой открыл новую главу в истории той же самой коммунистической партии.

Хрущев – этот "перманентный" революционер по натуре – хочет войти в историю России, как ее великий коммунистический реформатор. Сталин обещал сытную жизнь правнукам, Хрущев хочет накормить русский народ еще при своей жизни. Вот если это ему удастся, а к этому он стремится совершенно искренно, то тогда кончится и его историческая миссия: сытые люди начнут заниматься политикой. Лучше Хрущева еще никто не выразил этой "марксистской истины", когда он, в беседе с советскими писателями, заявил: "Я знаю таких людей, которые ходят в теоретиках, а по сути дела вся их теоретическая "муд­рость" сводится к жонглированию по поводу и без повода цитатами из высказываний классиков марксизма-лениниз­ма. Выдавая себя за теоретиков, подобные горе-ученые не могут понять такую важную марксистскую истину, что люди в первую очередь должны есть, пить, иметь жилище и одеваться прежде, чем быть в состоянии зани­маться политикой, наукой и искусством"438 (438 "Коммунист", № 12, 1957, стр. 17.).

Я от души желаю успеха в практической претворении в жизнь этой истины. Желаю потому, что убежден в правоте мудреца: революцию делают не голодные люди, а сытые, которых не накормили лишь один день.

Часть четвертая (дополнительная)

ОТ ХРУЩЕВА К БРЕЖНЕВУ

I. СВЕРЖЕНИЕ ХРУЩЕВА

Люди, которые отказали Хрущеву в похоронах у Кремлевской стены, все без исключения были личными выдвиженцами Хрущева. Если бы не Хрущев, то мы ни­когда не слышали бы имен нынешних членов Политбюро и Секретариата, кроме разве одного Косыгина (он был выдвиженцем Жданова). Но и его вернул из опалы Хру­щев. Даже Суслов выдвинут Хрущевым (в 1929-1930 го­дах Суслов был преподавателем Промакадемии; Хрущев, начавший здесь свою карьеру, и рекомендовал Суслова в аппарат ЦКК). В чем же причина того, что как раз эти люди отказали Хрущеву в посмертном почете быть по­хороненным в Пантеоне коммунистических апостолов? Причина только одна: Хрущев – убийца бога КПСС, Сталина. Хрущев физически уничтожил головку НКВД, он политически уничтожил сталинское Политбюро, он закрыл концлагеря, он на двух съездах партии и от имени партии разоблачил не только Сталина, но и всю преступ­ную систему его властвования на протяжении трех деся­тилетий. Отсюда – раскол в мировом коммунизме и начало духовной эмансипации в СССР. За все это ему мстят его ученики.

Но я хочу писать не об этом, а о том, как было под­готовлено политическое убийство Хрущева 14 октября 1964 года. События, предшествовавшие этому, лучше всего характеризуют моральный облик нынешних владык Кремля.

* * *

Только Фуше и Талейран умудрялись оспаривать друг у друга рекорды приспособленчества к быстро сменяв­шимся режимам и главарям революционной и послерево­люционной Франции, но сталинцы побили все их рекорды в условиях, когда приспособление к очередному режиму зависело не только от способности менять цвет и вкусы, но и от готовности нового, как правило, скептического повелителя поверить, что вы не такой же хамелеон, ка­ким был он сам при своем предшественнике.

Делать карьеру у Ленина было просто: надо было лишь признавать его верховенство и обладать талантом политика и деловитостью практика. При Сталине условия делания карьеры резко меняются. Преданность режиму личной власти Сталина, талант "нерассуждающего испол­нителя", принципиальная беспринципность в политике, жестокость, доходящая до бездушия, – таковы были главные требования. Исходя из этого, Сталин подбирал всю иерархию партаппаратчиков сверху донизу. В числе их был и Хрущев.

При Хрущеве исчезли всякие критерии. При нем пар­тийная бюрократия была озабочена не тем, чтобы делать карьеру, а тем, как бы удержаться на достигнутом уров­не. На высшем уровне партийно-государственной олигар­хии это никому не удалось, кроме Микояна и Суслова. Окружающие Хрущева имели дело утром – с одним, в обед – со вторым, а вечером – с третьим Хрущевым. Его постоянное непостоянство, его изумительный дар хаотического импровизатора, его болезненный зуд беско­нечно организовывать и реорганизовывать, его властная безоглядность, умноженная на его незадачливость и бес­печность, его опасная болтливость, его безосновательная амбициозность знать все, видеть все, делать все самому, его вероломство в дружбе и самоуверенность в политике, – это только некоторые черты столь богатого, красоч­ного, динамичного характера Хрущева. Эти черты делали его исключительно опасным диктатором для окружаю­щих.

Люди, которые великолепно умели делать карьеру у самого Сталина, растерянно оглядывались по сторонам и беспомощно разводили руками при Хрущеве: Сталину угодить было трудно, но карьеристы точно знали, как это сделать, а как угодить Хрущеву, не знал даже сам Хрущев. При случайной встрече он мог сделать из дирек­тора совхоза министра СССР, а из министра, в припадке гнева, – "пенсионера". На этом Хрущев даже еще зара­батывал политический капитал: "Хрущев – свой парень, мягкий правитель, он только снимает, а вот Сталин бы расстреливал!" Так оказались снятыми со своих постов все старые секретари обкомов, крайкомов и центральных комитетов партий республик, все министры СССР, ру­ководители Министерства обороны и Генерального шта­ба, все секретари ЦК и все члены Президиума ЦК КПСС, кроме членов первоначального "триумвирата", – Микоя­на и Суслова.

Из всех ошибок, которые привели его к катастрофе, вероятно, самой страшной надо считать то, что Сталин называл "головокружением от успехов", а самым глав­ным его упущением то, что Сталин называл "идиотской болезнью" – беспечность. Хрущев настолько стал само­уверенным, возомнил себя настолько незаменимым, что делал то же самое, за что он критиковал Сталина: он начал управлять партией и государством, минуя не толь­ко Президиум ЦК, но, что страшнее всего, через голову Секретариата ЦК.

Коммунистический диктатор может не считаться с Президиумом ЦК и не созывать пленумы ЦК и съезды партии, и с ним ничего не случится, пока он опирается на Секретариат ЦК, но если он начал действовать через голову Секретариата ЦК, – он уже погиб. Секретариат ЦК непосредственно управляет партией, политической полицией и вооруженными силами. Величие власти перво­го секретаря в том и заключается, что он – глава этого всесильного учреждения. Но Хрущев игнорировал не только Секретариат ЦК, но и тех, кто его, собственно, сделал Хрущевым: Микояна и Суслова.

Хрущева считали великим мастером народного юмора. Но иногда шутки Хрущева над его коллегами пере­ходили границы дозволенного. Автору этих строк один западный дипломат, присутствовавший во времена Хрущева на очередном банкете в Кремле, рассказывал такой случай. В разгар банкета, при отличном настроении всех, исчерпав все свои бесконечные тосты, первый секретарь обратился к высокой публике с вопросом: знаете, почему мы до сих пор держим Микояна в составе руководст­ва? На то есть важная причина: он отлично танцует лез­гинку! Хотите убедиться? Разумеется, публика единодуш­но пожелала этого. Тогда Хрущев, недолго думая, заста­вил Брежнева накинуть на себя женский платок (лезгинку танцует пара – барышня и кавалер) и танцевать с Ми­кояном лезгинку. Тут невольно припоминается жалоба Хрущева на Сталина, заставившего самого Хрущева танцевать гопак при совершенно оскорбительных обстоя­тельствах. Сталин, мастер читать душу человека по его глазам, вероятно, почуял в Хрущеве будущего предателя и поэтому публично унижал его. Неужели Хрущев, выу­чившись этому искусству у своего учителя, тоже увидел в Брежневе и Микояне будущих предателей, а потому и поступил с ними по-сталински? Увы, на коммунистичес­ком Олимпе хорошо танцует тот, кто танцует послед­ним!

Чем тщательнее засекречивают в Кремле то или иное событие, тем больше основания не верить официальному сообщению о нем. Отсюда множество версий о том, как произошло свержение Хрущева. Мы не хотим увеличи­вать число этих версий, а постараемся проанализировать объективные факты. Детали свержения Хрущева до сих пор покрыты мраком неизвестности. Но одно абсолютно бесспорно: если Хрущев начал свое правление с правды – объявив своих коллег из первого "коллективного руковод­ства" такими же преступниками, как и Сталин ("анти­партийная группа" – июнь 1957 г.), то новое, второе "коллективное руководство" начало свое правление с со­вершенно очевидной лжи: оно сообщило, что 14 октября 1964 года "Пленум ЦК КПСС удовлетворил просьбу т. Хрущева Н. С. об освобождении его от обязанностей первого секретаря ЦК КПСС, члена Президиума ЦК и председателя Совета министров СССР в связи с преклон­ным возрастом и ухудшением состояния здоровья".

Вот эту партийную ложь в государственном порядке оформил Верховный Совет на следующий день. 16 октяб­ря советские газеты опубликовали официальное сообще­ние Президиума Верховного Совета СССР. В нем сказано: "15 октября сего года под председательством Председате­ля Президиума Верховного Совета СССР А. И. Микояна состоялось заседание Президиума Верховного Совета СССР. Президиум Верховного Совета СССР удовлетво­рил просьбу тов. Хрущева об освобождении его от обя­занностей Председателя Совета министров СССР в связи с преклонным возрастом и ухудшением состояния здо­ровья".

Эта официальная версия была настолько лжива и на­столько смехотворна, что ей никто не поверил не только за границей, но и в СССР. Заговорщики это тоже знали заранее. Если они, тем не менее, к ней прибегли, то это надо объяснить только тем, что насколько у них хватило мужества на риск переворота, настолько же у них не хва­тило мужества на риск правды. Сказать правду для них означало бы, во-первых, расписаться в собственной бес­принципности по отношению к Хрущеву, а во-вторых, за­свидетельствовать перед всей страной и миром, что все утверждения о восстановлении в СССР партийной и госу­дарственной законности – фикция.

Еще за шесть месяцев до смещения Хрущева главные заговорщики против него считали его возраст не "пре­клонным", а "средним", а самого Хрущева – воплоще­нием "ленинской мудрости".

Это было 17 апреля 1964 года в день семидесяти­летия Хрущева. В роскошном Екатерининском зале Крем­ля утром состоялась пышная церемония объявления Хру­щева уже четвертый раз "Героем" Советского Союза (он трижды "Герой Социалистического Труда"), а в 4 часа дня в не менее сказочном Георгиевском зале Кремля Пре­зидиум ЦК и Верховного Совета СССР и Совет минист­ров СССР устроили торжественный обед в честь Хруще­ва. Главными ораторами были: на первой церемонии -Брежнев, а на второй – Микоян. Брежнев, тогда председатель Президиума Верховного Совета СССР и секретарь ЦК КПСС, сказал, между прочим, следующее:

"Дорогой Никита Сергеевич! Не могу скрыть своей радости и волнения в связи с поручением ЦК и Президиу­ма Верховного Совета СССР вручить вам в знаменатель­ный день вашего 70-летия заслуженную награду – орден Ленина и Золотую Звезду Героя Советского Союза (бур­ные аплодисменты)".

Из далее сказанного Брежневым заслуживают внима­ния следующие слова: "Советские люди всегда будут вам благодарны за то, что, став у руля партии, вы проявили мужественную инициативу в разоблачении культа лич­ности Сталина... в стране были восстановлены ленин­ские нормы партийной и общественной жизни, возро­дился бессмертный дух Ленина..."

Микоян высказался так: "Дорогие друзья! Мы сегод­ня собрались здесь, в стенах древнего Кремля, чтобы воздать должное Н. С. Хрущеву в связи с его 70-летием. За крепкое физическое здоровье и ясный ум должное воз­даем родителям юбиляра... Раньше считалось у нас, что 70 лет – это возраст старика. Достижения нашей рево­люции показали, что это неправильно. В России средний возраст человека считался 32 года. Естественно, что 70 лет – был возраст старика. Теперь же победа социа­лизма в нашей стране так подняла благосостояние наро­да, что средним возрастом теперь у нас является 70 лет. Таким образом, мы сегодня отмечаем юбилей человека среднего возраста, находящегося, как сами видите, в рас­цвете своих сил и способностей... Каждый из нас, членов Президиума ЦК, кандидатов в члены Президиума, секре­тарей ЦК, питает одинаково хорошие, братские чувства к товарищу Н. С. Хрущеву. Позвольте поэтому мне огла­сить наше общее совместное слово по сегодняшнему случаю:

"Дорогой Никита Сергеевич! Мы, Ваши ближайшие соратники, особо приветствуем и горячо поздравляем Вас, нашего близкого друга и товарища, в день Вашего семидесятилетия. Мы видим в Вашем лице выдающегося марксиста-ленинца, виднейшего деятеля Коммунисти­ческой партии и Советского государства, международно­го коммунистического и рабочего движения, мужествен­ного борца против империализма... Ваша кипучая полити­ческая и государственная деятельность, огромный жизнен­ный опыт и мудрость, неиссякаемая энергия и жизненная воля, стойкость и непоколебимая принципиальность снис­кали глубокое уважение и любовь к Вам всех коммунис­тов, всех советских людей. Мы счастливы работать рука об руку с Вами и брать с Вас пример ленинского под­хода к решению вопросов партийной жизни и государ­ственного строительства... От всей души желаем Вам доброго здоровья, много лет жизни и новых успехов в Вашей огромной и чудесной деятельности.

Мы считаем, наш дорогой друг, что Вами прожита только половина жизни. Желаем Вам прожить еще по меньшей мере столько же" (весь курсив в этих цитатах мой. – А.А.).

Идут 25 подписей членов и кандидатов Президиума ЦК и секретарей ЦК, то есть всех тех, кто сейчас сидит в Политбюро и Секретариате ЦК.

Вот эти самые "ближайшие соратники и друзья", считавшие, что Хрущев "в расцвете своих сил" и "сред­нем возрасте", мудрый и "выдающийся марксист-лени­нец", через шесть месяцев "единодушно" объявляют его не только стариком "преклонного возраста", но и волюн­таристом, субъективистом, то есть антиленинцем. В чем дело, что же произошло с Хрущевым за полгода? Апогея своей власти Хрущев достиг на XXII съезде партии (1961 г.). Но как раз на этом съезде Хрущев продемонстрировал са­мым наглядным образом, как он мало считается со своими соратниками по Секретариату и Президиуму ЦК. Хрущев открыл съезд, произнес вступительное слово, Хрущев сде­лал первый доклад – о работе ЦК. Хрущев сделал второй доклад – о новой Программе партии. Хрущев закрыл съезд, выступив с заключительным словом (впрочем, эту "традицию" Хрущева целиком воспринял и нынешний генсек). Сталин, которого Хрущев разоблачает и на этом, XXII, съезде как узурпатора власти партии, однако, в таких случаях формально поступал корректно. Открывал съезд один член Политбюро, закрывал съезд другой член Политбюро. Сталин делал свой обычный отчетный до­клад, а другие доклады на съезде делали соответствую­щие члены Политбюро или ЦК. После XXII съезда Хру­щев вообще перестал считаться с Секретариатом и Пре­зидиумом ЦК.

На всех пленумах ЦК после XXII съезда (кроме од­ного, идеологического 1963 г.) единственным докладчи­ком бывал только сам Хрущев.

Причем и пленумы он созывал не для обсуждения своих предложений, а для демонстрации своего величия и прокурорского допроса членов пленума, даже членов Президиума ЦК (так, на одном из пленумов ЦК он пуб­лично оскорбил члена Президиума ЦК Подгорного и даже велел это оскорбление опубликовать в печати). Пленум ЦК, избранный на XXII съезде, состоял из примерно 350 человек, а Хрущев созывал на пленум ЦК с правом голо­сования до 6 тысяч человек "актива". Предложения Хру­щева, которые, вероятно, не проходили через Президиум ЦК, на таких "демократических" пленумах принимались при "бурных аплодисментах". Причем Хрущев считал се­бя настолько осведомленным не только в большой поли­тике, но и в конкретных вопросах технологии, промыш­ленности, сельского хозяйства, литературы, живописи, военного искусства, что вмешивался во все отрасли ма­териальной и духовной жизни страны, давал личные со­веты, которые надо было понимать как директивы.

Сталин считался "корифеем всех наук", Хрущев пре­тендовал на "корифея всех практик", а Брежневы, Косы­гины, Подгорные уверяли его, что оно так и есть. Одна­ко еще с древности известно: что подобает Юпитеру, не подобает быку! Сталин действительно был "корифеем" одной известной науки и одного известного искусства – науки и искусства властвования. Сталин создал аппарат личной власти и поставил его над аппаратом партийной и государственной власти (знаменитый "Личный Секрета­риат т. Сталина" во главе с генералом Поскребышевым).

Через этот личный аппарат власти Сталин не только контролировал партию, армию и политическую полицию, через его универсальную шпионскую сеть он следил за каждым шагом своих соратников. Чем ближе к Сталину стоял соратник, тем больше и основательнее он был ок­ружен шпионами. Хрущев уничтожил этот аппарат лич­ной власти первого секретаря ЦК, не создав ему никакой замены. Тем самым судьба Хрущева оказалась в руках высшего аппарата ЦК – Секретариата ЦК. Когда в 1957 году Президиум ЦК взбунтовался против Хрущева, он, опираясь на Секретариат, разогнал этот Президиум ЦК. Однако теперь, когда против него восстал не только Президиум ЦК, но и Секретариат ЦК, Хрущев погиб.

Роковое решение о свержении Хрущева было продик­товано самим Хрущевым, правда, не ведавшим того, что он делает. Это произошло ровно за три месяца до его свержения – 15 июля 1964 года. В этот день на сессии Верховного Совета СССР Н. Хрущев выступил со сле­дующим предложением:

"Товарищи депутаты! Вы знаете, что товарищ Бреж­нев Леонид Ильич на пленуме ЦК в июне 1963 года был избран Секретарем ЦК партии. ЦК считает целесообраз­ным, чтобы товарищ Брежнев сосредоточил свою дея­тельность в ЦК, как Секретарь ЦК КПСС. В связи с этим ЦК вносит предложение освободить товарища Брежнева от обязанностей Председателя Президиума Верховного Совета СССР. На пост Председателя Президиума Вер­ховного Совета СССР ЦК рекомендует товарища Ми­кояна Анастаса Ивановича. Я позволю себе до голосова­ния выразить сердечную благодарность товарищу Бреж­неву за его плодотворную работу на посту Председателя Президиума Верховного Совета, а товарищу Микояну от всей души пожелать больших успехов в его деятельности на посту Председателя Президиума Верховного Совета".

Сейчас нет никакого сомнения, что это решение было принято по настоянию заговорщиков, чтобы создать легальные и организационно-технические предпосылки для будущего переворота. Брежнев должен был "сосредото­чить свою деятельность в ЦК" в качестве его второго секретаря, чтобы подготовить заговор и для этого взять под свое непосредственное руководство аппарат ЦК, во­оруженные силы и политическую полицию, которые в от­сутствие первого секретаря ЦК автоматически подчиня­ются второму секретарю ЦК. Тем самым создавались не только предпосылки, но и гарантия успеха заговора. Назначение Микояна председателем Президиума Верхов­ного Совета СССР было призвано легализовать госу­дарственный переворот от имени номинального верхов­ного законодательного органа – советского парламента. Поскольку Хрущев был не только первым секретарем ЦК, но и одновременно председателем правительства и Верховным главнокомандующим вооруженных сил, то для узаконения переворота требовалась подпись председа­теля Президиума Верховного Совета Микояна под указом Верховного Совета об освобождении Хрущева от его пос­тов. Уже одно это обстоятельство указывает на активную роль Микояна в свержении Хрущева, но Микоян, как обычно, создает себе и алиби в случае провала заговора: в конце сентября он выезжает в отпуск из Москвы вместе с Хрущевым, вместе с Хрущевым же проводит свой от­пуск в Сочи, на даче по соседству с ним. Последнее сведе­ние о совместном пребывании Хрущева и Микояна в Сочи относится к 12 октября 1964 года, когда они оба разгова­ривали по радиотелефону из кабинета Хрущева с экипа­жем космического корабля "Восход". В эти часы, когда торжествующий Хрущев поздравлял космонавтов, а Ми­коян, как выражается сам Хрущев, "буквально вырывал" у него трубку из рук, в Москве заговорщики решали его судьбу. В свете последующих событий можно предполо­жить, что Микоян был приставлен к Хрущеву с тем, чтобы, во-первых, держать его под постоянным своим надзором и по возможности в изоляции от Москвы, а во-вторых, держать заговорщиков в курсе поведения и мес­тонахождения Хрущева. Эта роль вполне устраивала бы Микояна. В случае провала заговорщиков он невозмутимо мог бы сказать: "Никита Сергеевич, чего же ты от меня хочешь, я же ведь вместе с тобой здесь был, а не в Москве".

Классический мастер алиби, Микоян знал и на этот раз, какую роль на себя взять. Заговорщики и в другом от­ношении действовали более основательно, чем молотовцы 18 июня 1957 года. Когда молотовцы, сняв Хрущева, хо­тели опубликовать это решение Президиума ЦК КПСС в партийной печати и передать по московскому радио, то им, в полном согласии с существующей субординацией, идеологические чиновники ответили: мы подчиняемся не Президиуму ЦК, а первому секретарю и его аппарату. Предъявите распоряжение первого секретаря ЦК о напеча­тают вашего коммюнике! Заговорщиков на этот раз, в 1964 году, такие трудности не ожидали: главный редактор "Правды" Сатюков и председатель Комитета радиовеща­ния Харламов были заранее посланы в заграничные коман­дировки, главный редактор "Известий" Аджубей и идеоло­гический секретарь ЦК Ильичев были направлены во внутренние "командировки". Все более или менее нена­дежные члены ЦК и маршалы были тоже отправлены в провинцию для проведения разных праздников и кампа­ний, наоборот, надежные члены ЦК и маршалы были вы­званы в Москву под разными предлогами.

Чтобы поддержать у Хрущева чувство полного бла­гополучия, большинство членов Президиума и Секрета­риат ЦК находились либо в официальных служебных командировках (Брежнев – в Восточной Германии, Под­горный – в Молдавии), либо на отдыхе (Суслов, Кири­ленко, Шверник). Однако утром, в понедельник 12 октяб­ря, все члены Президиума ЦК, кроме Хрущева и Микоя­на, по уже состоявшемуся сговору, собираются в Москве и открывают заседание Президиума ЦК для обсуждения только одного вопроса: снятие Хрущева. Свое единоду­шное решение снять Хрущева заговорщики выносят на формальное утверждение пленума тех членов ЦК, кото­рые уже были заранее завербованы или критическое от­ношение которых к Хрущеву было вне сомнения. В этот же день в Москву прилетает и Микоян, подпись которого теперь и нужна для оформления снятия Хрущева через Президиум Верховного Совета СССР. Обо всем этом Хрущев узнал не ранее утра 13 октября. Это устанавли­вается по дате и времени приема Хрущевым французского министра Гастона Палевского. Этот прием, назначен­ный на 11 часов, был внезапно перенесен на необычное для дипломатических приемов время – на 9 часов 30 ми­нут. Палевскому было сообщено, что это вызвано тем, что Хрущев должен лететь по срочному делу в Москву. Если бы Хрущев знал, что речь идет не о "срочном деле", а о катастрофе, то едва ли он стал бы вообще разговари­вать с французским министром. Однако Палевский за­метил, что Хрущев, хотя и был в добром здоровье, но на­ходился в несвойственном ему "нервном и угнетенном состоянии". Вероятно, уже во время этой беседы к Хру­щеву начали поступать тревожные сигналы из Москвы (официальные или частные – неизвестно), так как он прерывает беседу на полчаса раньше и летит в Москву. Летел ли он один и добровольно – неизвестно, но надо полагать, что он улетел уже не в качестве первого сек­ретаря и председателя правительства.

Совершенно неизвестно также, происходило ли офор­мление снятия Хрущева на пленуме избранных членов ЦК в присутствии самого Хрущева. Благоразумие и обеспе­чение максимальной гарантии успеха должны были под­сказать заговорщикам полную изоляцию Хрущева, пока страна, партия и мир не узнают, что отныне первого сек­ретаря ЦК КПСС зовут Брежнев, а председателя совет­ского правительства – Косыгин. Все признаки говорят за то, что заговорщики так и поступили. Заговорщики, учитывая урок поражения молотовцев 18 июня 1957 года, пришли на пленум избранных членов ЦК не с динамич­ным и взрывчатым первым секретарем Хрущевым, а с ку­сочком бумаги, на которую была занесена вынужденная или фальсифицированная просьба Хрущева об освобож­дении его от занимаемых постов. Обычно хорошо осве­домленные американские журналисты Стюарт Олсон и Эдмунд Стивене писали в ноябрьском номере (1964 г.) "Сатурдей ивнинг пост", что с пятичасовым обвинитель­ным докладом на пленуме выступил тот, кто с таким же большим защитительным докладом за Хрущева против молотовцев выступал на июньском пленуме ЦК КПСС в 1957 году – Суслов!

Хорошо ориентирующийся в советских делах коррес­пондент газеты "Монд" в Москве Мишель Тату приводил рассказ одного из членов ЦК КПСС о том, как произош­ло снятие Хрущева. Этот рассказ тоже подтверждает, что главным и единственным оратором на пленуме ЦК про­тив Хрущева был Суслов. Согласно этому рассказу, Хру­щев был на пленуме. Безмолвный и мрачный, он сидел не в президиуме пленума ЦК, а в стороне, на отдельной скамье. То была скамья подсудимого. В официальном коммюнике пленума ЦК бросается в глаза отсутствие обязательной дежурной фразы "решение принято едино­гласно", зато в коммюнике от имени Президиума Верхов­ного Совета подчеркнуто, что "указ об освобождении т. Хрущева Н. С. от обязанностей председателя Совета министров СССР принят единогласно".

Организатором нового заговора против Хрущева явился тот, кого молотовцы и маленковцы выбросили из Секретариата и Президиума ЦК после смерти Сталина, а Хрущев после их ликвидации пригласил обратно – как своего старого друга – Л. Брежнев. Долго Брежнева счи­тали именно учеником и другом Хрущева. Но новоявлен­ному московскому Цезарю не дали даже крикнуть Бреж­неву – "и ты, Брут!".

II. РЕЖИМ В ДВИЖЕНИИ

1

Очень популярный не только на Западе, но и в Китае тезис гласит: в СССР марксизм-ленинизм либо терпит эрозию, либо Кремль его так основательно "ревизует", что от него скоро останется только одно название. Чтобы выяснить данный вопрос, надо сначала уточнить опреде­ление: в чем сущность марксизма-ленинизма как общей идеологии и как специальной доктрины власти.

Что касается идеологии, то два ведущих постулата марксизма-ленинизма утверждали:

1. Коммунистическая революция, национализировав средства производства и ликвидировав классы, уже в пе­реходное время создает новое гармоничное эгалитарное общество, где высший чиновник не будет получать боль­шее вознаграждение за свой труд, чем средний рабочий.

2. На основе этого произойдет постепенное отмира­ние самого коммунистического государства, то есть "дик­татуры пролетариата", следствием чего будет небывалый в истории человечества расцвет гражданских прав и духов­ных свобод.

Вот эти главные принципы коммунизма, опровергну­тые жизнью как утопические, именно и подверглись реви­зии в классической коммунистической стране – в СССР. Однако марксизм-ленинизм надо рассматривать не только как систему утопических догм, которые подверглись реви­зии или обанкротились на практике ("коммунистическая идеология"), но и как систему практических приемов по созданию, укреплению и расширению власти нового типа – партократии, основные принципы которой никогда не подвергались ревизии, но методы которой постоянно подвергались модернизации ("коммунистическая доктри­на"). В самом деле, что такое марксизм-ленинизм как доктрина коммунистического господства и каковы ее главные компоненты?

Марксизм-ленинизм, как доктрина коммунистического господства, есть такая система взглядов, согласно которой: 1) в области экономики – все богатства страны, все средства производства, в том числе и труд человека, национализированы, огосударствлены; 2) в области идео­логии – вся культура и вся духовная жизнь проникнуты идеями "партийности", атеизма и огосударствлены и монополизированы коммунистической партией во имя создания новых коммунистических людей; 3) в области политики – установлена так называемая "диктатура пролетариата" (раньше как "государство рабочего клас­са", теперь якобы как "общенародное государство"), осуществимая, по Ленину, не иначе, как через диктатуру одной, а именно коммунистической, партии, которая не делит и не может делить власть с другими партиями. Самой партией руководит до взятия власти ядро профес­сиональных революционеров, после взятия власти – иерар­хия партаппаратчиков.

Такова была доктрина марксизма-ленинизма при Ле­нине и Сталине. Таковой она оставалась и при Хрущеве. Но такова она и сегодня. Ни один из названных выше компонентов ни Хрущев, ни его наследники не меняли и менять не собираются.

Конечно, есть и изменения, но они касаются не со­держания элементов (компонентов) системы, а их форм, не замещения элементов, а их перемещения, не изменения субстанции режима, а модернизации методов его прав­ления.

Весь корпус режима, основанный на точных установ­ках коммунистической идеологии и доктрины, остается в неприкосновенности, как и раньше, но вводятся два су­щественных "перемещения" элементов: по Ленину, власть служит инструментом идеологии, по Сталину и его пре­емникам, – наоборот, идеология служит инструментом власти. Это как раз и было результатом банкротства на русской земле коммунизма как формы гармоничного без­государственного социального общежития. Цель обанк­ротилась, но осталось средство – власть. Вот эта власть и сделалась целью и самоцелью. В аппарате власти тоже произошло перемещение элементов: у Сталина – полити­ческая полиция поставлена не только над государством, но и над партией, а террор носит групповой превентив­ный характер, у его наследников – партия (партаппарат) поставлена над политической полицией, а террор стал индивидуальным и применяется только за практическое проявление несогласия с режимом. Полиция перестала быть всемогущей, но государство не перестало быть по­лицейским. Поскольку как природа режима, так и его главные материальные и духовные компоненты, хотя бы и модернизованные и "перемещенные" в рамках той же системы, остаются в силе, то всегда открытой остается и возможность рецидива классического сталинизма.

2

Состояние сегодняшнего советского общества харак­теризуется прогрессирующими, порою глубокими социо­логическими изменениями в структуре и культуре совет­ского общества, с одной стороны, и все возрастающими усилиями аппарата власти не выпускать из-под своего контроля происходящие процессы, с другой.

Новое советское общество не только по социальному положению, но и физически, более чем на три четверти составляют люди, родившиеся и выросшие в условиях сталинского режима. Форсированная индустриализация и растущая на ее основе урбанизация населения, принуди­тельная коллективизация сельского хозяйства вместе с механизацией, систематически убивая то, что Маркс на­зывал "деревенским идиотизмом", а Ленин – всероссий­ской "обломовщиной", сопровождались одновременно и широкой культурно-технической революцией в стране. Эта вторая социально-индустриальная революция комму­нистов создала новое гражданское общество и нового гражданина: по паспорту советского, но по содержанию – отличного как от коммунистического идеала, так и от дореволюционного малограмотного русского рабочего и неграмотного русского мужика. Ленин был совершенно прав, когда говорил, что человек неграмотный стоит вне политики. Тем легче удалось большевикам захватить власть над этим дореволюционным неграмотным человеком, тем легче было Сталину им управлять, пока негра­мотный человек все еще учился. Но советское общество начала 50-х годов, да еще с его новым поколением победи­телей в минувшей Отечественной войне, было общество грамотное, требовательное, напористое. Новый, грамот­ный человек обеими ногами стоит в политике, с явными претензиями на соучастие в делании политики, если не на верхах, то в собственном окружении и в отношении собст­венных нужд. Сталин вовремя почувствовал опасность, и "заговор врачей" был, собственно, псевдонимом заговора Сталина против нового общества и новых граждан с дей­ствительными или потенциальными претензиями. Сталин готовил вторую "ежовщину", но не успел. Наследники Сталина решили, что разумнее идти навстречу требова­ниям и чаяниям нового общества: объявление сталинизма чужеродным явлением в организме партии ("культ лич­ности"), осуждение сталинских преступлений, курс на под­нятие жизненного стандарта народа, курс на "сосущество­вание" с внешним миром, – все это было далеко не до­бровольными уступками Кремля в ответ на явное и скры­тое давление народа.

3

В связи с изменениями в социальной структуре совет­ского общества (и на их основе) происходило социальное перерождение самой партии. Из партии людей физическо­го труда (по Ленину) она стала постепенно партией лю­дей интеллектуального труда. Вчерашняя партия рабочего класса превратилась в партию бюрократической элиты. С точки зрения идеологии, от этого партия проиграла, но с точки зрения деловой, она выиграла. Весь политически мыслящий и государственно амбиционный слой советско­го общества объединился в партии. У вступающих в пар­тию интеллектуалов лишь один ведущий мотив – делать карьеру, ибо вашему месту на ступеньках пирамиды вла­сти прямо пропорциональна и высота вашего жизненного стандарта. Но сама бюрократическая элита, составляю­щая в общей сложности около 6 миллионов, или почти половину всей партии (остальные – "народный" фасад партии в лице рабочей и колхозной аристократии или так называемых "передовиков производства"), является более или менее однородной массой лишь в социальном отно­шении, но в правовом отношении ее можно разделить на две категории: 1) ведущая и командующая бюрократия – профессиональные партаппаратчики ("партия в партии"); 2) вся остальная служилая, ведомственная бюрократия. Сама служилая, ведомственная бюрократия может быть разбита на ряд "социально-деловых групп": генералитет армии, хозяйственная бюрократия, профсоюзная бюро­кратия, ученое сословие, техническая интеллигенция, ад­министративно-советская бюрократия, полицейский кор­пус, творческая интеллигенция. Эти "новые классы" или "социально-деловые группы", не будучи как по происхож­дению, так и по идеологии чуждыми или враждебными для режима силами, требуют от "ведущей и направляю­щей силы" – аппарата КПСС – признания своего права на соучастие во власти. Да, партия, как и при Ленине, как и при Сталине и Хрущеве, не может делить власть с другими партиями, но партаппарат логикой развития мо­жет быть поставлен перед необходимостью делить свою власть с партией, то есть с "социально-деловыми группа­ми" изнутри самой партии, которые – каждая в своей сфере – как бы являются "партиями" ("партии внутри партии"). Партаппарат сам создал и эти группы, и это советское общество, но в своей самоуверенности в от­ношении незыблемости своей монополии на власть он не учел опасности: созданные им силы явно начинают пре­восходить возможность его контроля и управления не только физически, количественно, но и духовно, качествен­но. Таким образом само высшее советское общество, в лице "социально-деловых групп", начинает оказывать об­ратное влияние на "ведущую и направляющую силу" – на партаппарат – в той же мере, в какой жизнь выдви­гает новые ситуации и новые задачи.

4

Все это приводит к тому, что монолит власти рас­шатывается. Расшатывается сама вера не только в его непогрешимость, но и в его правомерность и исключи­тельность. Этим монолитом до сих пор был партаппарат. Он же был и монофактором власти. Стало быть, теперь впервые мы присутствуем при явно обозначающемся (но еще не оформленном) феномене: тенденции к образова­нию плюрализма факторов власти – партаппарат, с од­ной стороны, и вышеназванные "социально-деловые груп­пы", с другой. В отличие от сталинских времен, эти "со­циально-деловые группы" не хотят быть более объектами политики, а хотят быть ее субъектами. Они все смелее и смелее начинают, каждая группа в своей области, пося­гать на монополию власти партаппаратчиков. Особен­ность текущего этапа как раз и заключается в том, что идет скрытая и упорная борьба между партаппаратом (за охранение своей монополии власти) и этими группами (впрочем, весьма схожими, но не идентичными, с амери­канскими "прешер группами") – за легальное право уча­стия в этой власти. Уже в самой партии количественное и качественное соотношение между группой партаппаратчи­ков и этими "социально-деловыми группами" таково, что партаппаратчикам с каждым днем становится все труднее и труднее выдерживать их напор: 300 тысяч партаппарат­чиков противостоят более чем шести миллионам предста­вителей интеллектуального труда из самой партии. Эти "социально-деловые группы", собственно, и есть партия, власть которой узурпировали партаппаратчики. Причем надо указать и на другое важное обстоятельство: сам партаппарат, хотя он и рекрутируется из среды этих же групп, но не из самых лучших их представителей, с точки зрения деловых качеств, а из политических карьеристов.

Невероятно усложнившаяся технология власти ги­гантского государства, которому приходится решать про­блемы большой мировой политики наряду с бесчисленны­ми внутренними проблемами – вплоть до производства иголок – предъявляет теперь к партаппаратчикам такие высокие политические и деловые требования в области руководства, что они против собственной воли все чаще и чаще начинают "советоваться" не только с партией, но и с народом. Это обстоятельство как раз наносит удар тому священному принципу партаппарата, согласно которому партаппарат претендовал не только на монополию власти, но и на монополию мудрости. Вместе с тем, во главе со­ветской России, за все время ее истории, еще не стояли люди с такой ограниченной политической фантазией и с таким паническим страхом перед большими политически­ми решениями, как сегодня. На высшем уровне руковод­ства идет не только групповая борьба за власть (она всег­да будет продолжаться, пока не появится новый дикта­тор), но, самое главное, – все доступные нашему наблю­дению признаки говорят за то, что борьба на этот раз идет не просто за власть, а за реорганизацию структуры, механизма власти, как прямой результат все возрастаю­щего давления вышеназванных "социально-деловых групп". Некоторые из этих групп сыграли выдающуюся роль при свержении Хрущева (армия), другие сыграли не ме­нее выдающуюся роль при реабилитации капиталистических категорий в советской промышленности в виде сентябрь­ских реформ 1965 года (хозяйственники, техническая ин­теллигенция), третьи организованным напором предупре­дили реабилитацию Сталина на XXIII съезде (ученое со­словие, творческая интеллигенция), четвертые добивают­ся даже восстановления советской власти в Советском Союзе (инакомыслящие). Конечно, ни одна из этих групп не является антисоветской. И все их требования бьют в двуединую цель: во-первых, лишить партаппарат его исто­рически сложившегося исключительного положения "пар­тии в партии", поставив его под контроль партии; во-вторых, легализовать собственное право на соучастие как в общей политике на высшем уровне, так и отраслевой политике в сфере действия каждой из "социально-деловых групп".

5

Если вышеприведенный анализ состояния партии и со­ветского общества хотя бы приблизительно правилен, то каков отсюда вывод? Другими словами, куда идет в своем внутреннем политическом развитии Советский Союз? Многие западные эксперты пророчат в области экономи­ки "конвергенцию" (схождение) советского индустриаль­ного общества с западным на какой-то будущей стадии развития по единой "индустриальной модели". Можно ли эту гипотезу распространять и на политическое развитие СССР? Говоря точнее: идет ли СССР к деформации ре­жима?

При любом ответе на этот вопрос надо принять во внимание исторический опыт: новая форма правления, как правило, появляется в результате революции снизу, как исключение – в результате революции сверху. Адми­нистративные и хозяйственные реформы лишь модерни­зуют существующий режим, но не меняют его природы.

Единственный тип реформ, который может оказаться в перспективе смертельным для тоталитарного режима – это допущение свободы духовного творчества. Вот как раз этой реформы Кремль категорически не желает дать стране. Однако одно дело – субъективная воля Кремля ("субъективизм" и "волюнтаризм"!), но другое дело – его объективные возможности и объективные условия. Если взять только один данный вопрос – вопрос о духов­ных свободах, – то партаппаратчиков до конца поддер­живает из "социально-деловых групп" только чекистский корпус, а ученая корпорация, техническая интеллигенция и творческая интеллигенция добиваются этих свобод, тогда как позиция групп (генералитет, хозяйственная бюрокра­тия, советская бюрократия) более или менее нейтральна.

Но, как указывалось выше, проблема самим совет­ским развитием поставлена шире, чем частный, хотя и исключительно важный вопрос о духовных свободах: ли­бо идти по старому, испытанному, до сих пор успешному пути диктатуры иерархии партаппаратчиков, либо, учи­тывая сложившиеся объективные условия, признать необходимость и неизбежность соучастия во власти предста­вителей всех "социально-деловых групп".

Партаппарат, игнорирующий или саботирующий та­кое развитие, лишь провоцирующе действует на рост цент­робежных плюралистических сил. Это именно и ставит по-новому ту судьбоносную проблему, которая совершенно отсутствовала при личной диктатуре, проблему отноше­ний между партаппаратом и партией, с одной стороны, между партией и государством, с другой. При личной диктатуре эти отношения ясны и просты. Диктатор управ­ляет партаппаратом, партаппарат управляет партией, а партия – государством. Советское государство было превращено (скажем это, пользуясь терминологией "Ком­мунистического манифеста") просто в технический комитет, заведующий делами партии. "Социально-деловые группы", борясь за свое равноправие с партбюрократией в партии и полноправие в сфере своих действий в государстве, бо­рются в то же самое время и за эмансипацию советского государства. Они хотят вернуть государству – государ­ственное, партии – партийное. Странность положения заключается еще в том, что, согласно основному закону КПСС ("Устав КПСС"), партаппарат – лишь исполни­тельный орган партии, точно так же, как, согласно основ­ному закону советского государства ("Конституция СССР"), высшая законодательная власть в СССР принад­лежит не партаппарату, даже не партии, а Верховному Совету СССР, формально избираемому всем народом. От­сюда вытекает, что стремления и чаяния "социально-дело­вых групп" не только вызываются социально-политическим развитием в партии и государстве, но они и вполне ле­гальны, так как опираются на существующие основные законы.

В числе причин, способствующих общему развитию в таком направлении, надо указать еще на продолжаю­щийся структурный кризис высшего руководства. После разоблачения методов "культа личности" Сталина и "во­люнтаризма" Хрущева Кремль ввел так называемые "ле­нинские нормы" коллективности в руководстве. Будучи сами по себе весьма серьезной брешью в системе всевластия партаппарата, они означают вместе с тем и первый допуск "социально-деловых групп" к ограниченному и условному соучастию во власти. Однако это создает на самой вершине пирамиды власти совершенно парадок­сальное для диктаторского режима положение – безвла­стие его исполнительной власти. Мы только констати­руем фактическое положение, если скажем: генеральный секретарь Брежнев, премьер Косыгин и президент Под­горный, вместе взятые, имеют меньше исполнительной власти, чем президент в США или премьер в Англии.

Западные конституции проводят ясные границы меж­ду прерогативами законодательной и исполнительной власти с точным указанием рамок прав и обязанностей глав государств и правительств.

Советская конституция и Устав партии говорят о правах и обязанностях только органов власти, сознатель­но игнорируя права и обязанности их возглавителей. От­сюда – введение "ленинских норм" коллективности в руководстве на высшем уровне означает, что Брежнев, Косыгин и Подгорный в каждом отдельном случае про­водят в жизнь только те коллективные решения, которые по каждому отдельному вопросу принимает заседание Политбюро. Ненормальность положения и слабость со­ветской исполнительной власти наглядно видна уже из того факта, что если при голосовании в Политбюро (15 человек) совместное предложение Брежнева, Косыгина и Подгорного будет отвергнуто большинством хотя бы в один голос, то ЦК КПСС, Совет министров СССР и Прези­диум Верховного Совета СССР лишены легальной воз­можности предпринимать какое-либо дальнейшее дейст­вие по данному вопросу, ибо большинство в один голос в Политбюро означает вето законодательной власти, обре­кающее исполнительную власть на бездействие. Поэтому-то на нынешнем режиме лежит явный отпечаток бесцвет­ных личностей "коллективного руководства", не обла­дающего инициативой для постановки больших внутрен­них и внешних проблем, неспособного принимать по ним надлежащих решений, лишенного яркого волевого вождя.

Самая сильная диктатура в истории имеет самую слабую исполнительную власть.

Выход?

Либо новый и сильный диктатор на вершине власти, либо распространение принципа демократии с Политбю­ро на всю партию. Первого боится партия, второго не допускает партаппарат. Сейчас борьба идет вокруг реше­ния этой альтернативы. Если бы она была решена в поль­зу партии, то это и могло бы быть прелюдией к демокра­тизации советского общества и государства.

1967 г.

III. ОТ ХРУЩЕВА К БРЕЖНЕВУ:

ПРОБЛЕМЫ И ТРУДНОСТИ КОЛЛЕКТИВНОГО РУКОВОДСТВА

1

Как теоретические расчеты, так и исторический опыт самой партии говорили за то, что коллегиальность в ру­ководстве при режиме диктатуры – явление противо­естественное, а потому – временное.

Логика вещей подсказывала, что на место коллегии диктаторов придет единоличный диктатор. Между тем, коллективная диктатура, называемая коллективным руко­водством, существует, причем существует не как пропа­гандистская фикция, а как реальность. Этот феномен имеет свои специфические причины. Важно отметить некоторые из них.

Коллективное руководство образовалось на основе отрицания и осуждения двух, последовавших один за дру­гим, режимов личной диктатуры – Сталина и Хрущева. Оба эти режима, хотя и в разной степени, были основаны на произволе, жертвой которого становились не только простые смертные, но и ведущие представители самих партаппартчиков. Чтобы в дальнейшем избежать этого, новое руководство провозгласило так называемые "ле­нинские принципы партийного руководства", согласно которым высшая исполнительная власть партии (Секрета­риат ЦК и генеральный секретарь) проводит в жизнь только те решения, которые приняты большинством чле­нов партийной законодательной власти (Политбюро ЦК), если даже против этого решения голосовали сами главы партии (Брежнев), правительства (Косыгин), государства (Подгорный). Так как Устав партии не знает права вето глав исполнительной власти или партийного арбитража при разногласии ее с законодательной властью (кроме апелляции к пленуму ЦК или съезду, что равнозначно расколу или даже перевороту), то майоризирование ис­полнительной власти со стороны рядового большинства Политбюро не только предупреждает произвол Секретариата ЦК, но одновременно парализует его текущую ра­боту. Вместо былого незаконного произвола Секретариа­та получается теперь вполне законный произвол Полит­бюро. Такова одна причина.

Другую причину длительности существования коллек­тивного руководства надо искать в его бесцветности. Чле­ны коллективного руководства – это вчерашние руко­водители провинций. Они десятилетиями думали масшта­бами провинции и умом своих начальников из центра, а сегодня они оказались, более или менее случайно (таких, как они, в КПСС тысячи, если не десятки тысяч), во главе мировой державы с ее гигантскими проблемами. Они похожи друг на друга не только своей бесцветностью, но и своей безамбициозностью. Совершенно очевидно, что будущий единоличный диктатор в этом коллективе не находится.

Третья причина долголетия коллективного руковод­ства лежит в его бездействии и, как результат этого, в его беспримерном в истории режима бесплодии. Никогда, пожалуй, перед СССР не стояло такое количество слож­нейших внутренних и внешних проблем, как сегодня. Но коллективное руководство продлевает свою жизнь тем, что не решает их. Если оно в конце концов погибнет, то не из-за действия, а из-за бездействия.

Из внешнеполитических причин, способствовавших стабилизации коллективного руководства, надо указать хотя бы на две. Западная политика никаких "головолом­ных" проблем перед советской внешней политикой не ста­вила и не ставит. Скорее наоборот. Исходя из сомнитель­ной теории выбора "меньшего зла" (Москва или Пекин) и из ложных предпосылок о якобы происходящем пере­рождении советского коммунизма, западная политика вы­двинула программу умиротворения и конвергенции с Крем­лем. Консолидации коллективного руководства значи­тельно помог и Пекин. Яростная антисоветская кампания коммунистической партии Китая против "хрущевской клики без Хрущева" порой принимала форму явно анти­русского, реваншистского похода. Китайские "культурные революционеры" на границах своих бывших земель от Владивостока до Алма-Аты бряцали не только "цитатни­ками" Мао, но и настоящим оружием. В вопросе китай­ской опасности интересы коллективного руководства, партии и страны оказались идентичными.

Нынешнее коллективное руководство не только бес­цветно в политике, безынициативно в работе, нереши­тельно в действиях, но оно и бесперспективно физически. Средний возраст членов Политбюро, с которыми Ленин совершил Октябрьскую революцию, был 35 лет, только Ленину было 47 лет. Членам Политбюро, с которыми Сталин начал свою эру, было в среднем немного более 40 лет, самому Сталину было 50 лет. Средний возраст членов нынешнего брежневского Политбюро – 61 год, а самому Брежневу – 62 года. Люди в этом возрасте рево­люций не делают и чудес в политике не совершают.

2

Один из самых распространенных предрассудков на­шего времени – это утверждение, что со времени Хруще­ва в СССР началась эволюция, перерождение режима. Да, Хрущев уничтожил культ личности Сталина, но он не уничтожил и не собирался уничтожать то, что было пер­вопричиной всех культов – систему партийно-полицей­ской власти. Ведь культ Сталина был лишь внешней пер­сонификацией этой постоянной системы власти. Поэтому через ряд либеральных реформ и неосталинистских рециди­вов Хрущев самой природой власти оказывался вынуж­денным вернуться к тому же "культу личности", с унич­тожения которого он начал свою новую карьеру, на этот раз – уже к собственному культу. Разница между двумя культами была не в принципе, а в методах. Новое руко­водство Брежнева-Косыгина, в свою очередь, осудив культ личности Хрущева самым оригинальным способом (то­тальным умолчанием его имени), усиленно пропаганди­рует культ коллективного руководства – культ Полит­бюро. Но, в отличие от Хрущева, коллективное руковод­ство хорошо поняло, что просто противоестественно про­клинать культ вообще и Сталина в частности, будучи вынужденным управлять именно по-сталински, хотя и без сталинских крайностей. Ведь что такое сталинизм как политическое учение? Сталинизм – это одновременно и наука и искусство опостоянных принципах управления однопартийной диктатурой и меняющихся методах управ­ления партией и народом. Принципы диктатуры – по­стоянны, методы диктатуры подвержены изменениям -от кровавых чисток при Сталине до узаконенного беззако­ния при новом коллективном руководстве (суды над ина­комыслящими, психотюрьмы).

Таким образом, в сущности своей режим остается неприкосновенным.

Сталинская диктатура представляла коммунистиче­ский режим, так сказать, в его чистом, классическом виде. Поэтому весьма просто и ясно можно было проследить взаимосвязь и взаимодействие ее главных элементов. Та­ких элементов было два: ведущая и направляющая сила – политическая полиция, вспомогательная сила – партия, при массовом терроре против эвентуальных врагов на­рода.

Вся заслуга Хрущева перед историей и сущность его борьбы против культа личности Сталина заключались только в одном: он перевернул эту формулу властвова­ния; иерархия партаппаратчиков стала ведущей силой, политическая полиция – вспомогательной силой, а тер­рор перестал быть массовым. От всего этого, конечно, хрущевский, как и нынешний, режим не перестал быть полицейским, но полиция перестала быть всемогущей. Однако психологический выигрыш был колоссальным – нуждающийся в иллюзии внешний мир стал говорить о перерождении коммунизма. Но как раз свержение Хруще­ва показало, что существующий в СССР политический режим может существовать только как сталинский режим или он вовсе погибнет. Ленин успел лишь заложить осно­вы диктатуры, но у него оставалось много марксистских утопических идей – вплоть до утверждения, что весь пе­риод "диктатуры пролетариата" от капитализма к социа­лизму есть период медленного, но стремительного про­цесса самоликвидации диктатуры и государства вообще ("Государство и революция") и что уже после ликвидации старых эксплуататорских классов в советской России ав­томатически снимется всякое ограничение гражданских прав и политических свобод ("Программа партии" 1919 г.). Вот в этом кардинальном вопросе перспективы власти, ее объема, ее широты и глубины Сталин подверг откры­той ревизии и Маркса и Ленина (январский пленум ЦК 1933 г., XVIII съезд партии 1939 г.). Сталин выдвинул "диалектический" тезис, который стал руководящей идеей коммунистического тоталитаризма, а именно: к отмира­нию государства СССР придет не через ослабление орга­нов диктатуры, а через их максимальное усиление. Это, собственно, и была новая глава в учении марксизма-ле­нинизма, связанная с именем Сталина. Не требуется мно­го воображения, чтобы представить себе, что случилось бы с режимом, если бы Хрущев или кто-либо другой вздумал отказаться в этом судьбоносном вопросе от тео­рии и практики Сталина и вернуться к теории (отмирание диктатуры) и к предполагаемой практике (снятие ограни­чения свобод) Ленина.

Объективная тенденция "волюнтаризма" Хрущева с его бесцеремонной расправой с именем Сталина грозила подрывом устоев, на которых держится режим. В окру­жении Хрущева начали думать, что логическим концом правления Хрущева может оказаться гибель режима. Не ненависть к Хрущеву, не любовь к Сталину, а инстинкт самосохранения подсказал хрущевцам бунт против Хру­щева.

Нынешнее, второе коллективное руководство – это второе, ухудшенное издание первого, послесталинского коллективного руководства. По тем же причинам, по кото­рым нынешнее, второе коллективное руководство реаби­литировало имя Сталина, первое коллективное руковод­ство сопротивлялось курсу Хрущева на разоблачение Ста­лина. Конечно, в Кремле знают, что после XX и XXII съездов невозможно управлять страной от имени Стали­на, но знают и другое: чтобы управлять по-сталински, вовсе не надо апеллировать к его имени.

С внешней стороны как будто трудно провести грань между хрущевским и послехрущевским режимом. Пекин даже называет этот режим хрущевским без Хрущева. Од­нако при ближайшем анализе практики коллективного руководства выясняется довольно существенная разница. Она слагается из следующих элементов внутренней и вне­шней политики:

Во внутренней политике:

1) условная реабилитация Сталина;

2) новое осуждение антисталинских оппозиций – троцкистов, зиновьевцев и бухаринцев;

3) открытая реабилитация в духовной жизни мето­дов ждановщины;

4) отмена решения XXII съезда о введении норми­рованного принципа систематического обновления партаппаратчиков сверху донизу;

5) восстановление сталинского принципа центра­лизации;

6) восстановление примата развития военной индуст­рии и приоритета финансирования вооруженных сил.

Во внешней политике:

1) революционизирование формулы "сосуществова­ния" (вместо хрущевской одночленной формулы "мирное сосуществование – генеральная линия советской внешней политики" введена "пятичленная" формула, в которой элементами "генеральной линии" во внешней политике объявлены: а) оборона и единство социалистического лагеря; б) помощь мировому коммунистическому движению; в) по­ мощь национально-освободительному движению; г) борьба с империализмом и колониализмом; д) мирное сосуществование, как непримиримая классовая борьба идеологий);

2) эскалация военно-материальной интервенции в страны войн, восстаний, революций (Вьетнам, Куба, Ближний Восток), чтобы получить там по­литическое преобладание;

3) форсирование фактического раскола в мировом коммунистическом движении против Пекина, чтобы закрепить за Москвой роль центра мирового коммунизма;

4) перенесение в идеологической работе партии акцен­та от формулы "коммунизм в нашей стране" на формулу мировой революции (член Политбюро В. Гришин: "Наша партия свято выполняет наказ Ленина: добиваться максимума осуществимого в одной стране для продвижения и развития дела мировой социалистической революции". – "Прав­да", 23 апреля 1968 г.).

3

За внешним фасадом гармонии и благополучия в Кремле на деле происходит борьба двух явно выражен­ных во всей советской политике тенденций: неостали­нистской, ортодоксальной, и "ревизионистской, реформа­торской.

При нынешнем состоянии нашей информации от­нести тех или иных членов коллективного руководства к той или иной из этих тенденций можно, конечно, лишь весьма условно. И все-таки, руководствуясь рядом крите­риев и косвенных данных как из прошлой карьеры, так и из текущей практики каждого из членов Политбюро, можно с большой степенью вероятности предположить, что неосталинистскую тенденцию возглавляют Суслов и Брежнев, а реформаторскую – Косыгин и Подгорный. Бросающееся здесь в глаза деление "великой четверки" на партаппаратчиков (Суслов, Брежнев) и госаппаратчи­ков (Косыгин, Подгорный) отнюдь не случайно. Догма­тики и ортодоксы сидят в партаппарате, а реформаторы и прагматики – в государственном и хозяйственном аппарате. Борьба этих двух тенденций, собственно, и есть борьба между ортодоксальными догматиками из парт­аппарата и прагматическими реформаторами из государ­ственного аппарата. При жизни Сталина такая борьба "за сферы влияния" исключалась не только личной унией власти партийной и государственной, но и властной на­турой самого Сталина. Когда такая борьба впервые началась при Хрущеве, то Хрущев решил прибегнуть к ста­линскому принципу личной унии. Первый секретарь пар­тии стал главой правительства. Но борьба продолжалась с переменным успехом для ее участников, пока дело не кончилось новым разделением "сфер влияния": после свержения Хрущева, так же как и после смерти Сталина, правительственная власть (председатель Совета минис­тров) была отделена от партийной (генеральный секре­тарь ЦК). Так не только предупреждалась возможность диктатуры одного человека (это было, конечно, решаю­щей причиной), но это был и шаг навстречу тем, кто добивался эмансипации государственного аппарата от партийного.

Однако в основе борьбы двух рассматриваемых тен­денций лежат не эти "ведомственные" споры. В широком смысле слова, представители обеих тенденций – парт­аппаратчики, а их ведомственные выступления лишь от­ражают специфические и постоянные противоречия двух аппаратов. Вчерашний партаппаратчик, сделавшись сегод­ня госаппаратчиком, переносит сюда и свои суверенные методы партийного повелителя, что его приводит к стол­кновению с его младшими коллегами, которые остались в партаппарате и которые, по характеру системы, должны по-прежнему давать "руководящие указания" даже ему, вчерашнему старому партаппаратчику.

Борьба этих двух тенденций – явление более глубо­кое, отражающее качественно новый этап в социологи­ческом развитии советского общества. Создается такое положение, когда известное утверждение Маркса из пре­дисловия "К критике политической экономии" может оказаться пророческим как раз применительно к совет­скому обществу: "На известной ступени своего развития материальные производительные силы общества прихо­дят в противоречие с существующими производствен­ными отношениями... Из формы развития производи­тельных сил эти отношения превращаются в их оковы. Тогда наступает эпоха социальной революции" (1949, стр. 7). Не приходится отрицать, что советский тип про­изводственных отношений в начальный период развития советского общества способствовал развертыванию вели­чайшей индустриальной и научно-технической революции. Но эта революция, переходя в новую, более высокую фа­зу своего развития, вступила в противоречие с создавши­ми ее производственными отношениями (партия, план, контроль), более того, она сама уже создала новые плюралистические силы, новые социальные классы (бюрокра­тия, техническая интеллигенция, ученая корпорация, творческая элита), которым стало не только тягостно под старым планом и контролем, но и тесно в рамках старой догматической партии.

Хрущев хотел разрешить создавшееся противоречие в экономике бюрократическим путем – отсюда целая се­рия его ведомственных реорганизаций. Практика показа­ла тщетность всех попыток вывести советскую экономи­ку из тупика бюрократическими мерами. Наследники Хру­щева подошли к делу с другого, более разумного конца. Они верно поставили диагноз: болезнь советской эконо­мики, при которой 50% промышленных предприятий ра­ботает нерентабельно, – это болезнь социально-струк­турного порядка. Поэтому и лечение должно быть соот­ветствующее. Отсюда – условная реабилитация стоимо­стных рычагов (прибыль) и рыночных категорий (цена, премии, кредит) в советской экономике. Убыточно рабо­тало большинство совхозов, нерентабельно – большин­ство колхозов. Поэтому партия приняла ряд постанов­лений, по которым принципы промышленной реформы распространяются на сельское хозяйство.

Поскольку реформы не только носят вынужденный характер (председатель Госплана СССР Байбаков так и заявил: "Отчасти можно согласиться, что реформа носит вынужденный характер" – Ежегодник БСЭ, 1967, стр. 26), но и половинчаты и непоследовательны, они лишь смяг­чают действия, а не ликвидируют постоянные причины структурного кризиса советской экономики. Централизо­ванное бюрократическое планирование и догматические постулаты социалистического хозяйствования становят­ся оковами дальнейшего успешного развития народ­ного хозяйства СССР. Конечно, от этого состояния до "эпохи социальной революции" еще, может быть, да­леко, но одно несомненно: логикой дальнейшего развития структурного кризиса, с одной стороны, и под угрозой проиграть пресловутое соревнование "двух систем", с другой, Кремль в конце концов будет поставлен перед сложной дилеммой: либо держаться и дальше нынешней системы и тогда рисковать потерею темпов развития и дальнейшим углублением кризиса, либо окончательно ос­вободить народное хозяйство от догматических оков, по­лучив в результате шансы на то, чтобы стать действи­тельно серьезным противником Запада на международной экономической арене.

Особенно остро стоит эта дилемма в области разви­тия сельского хозяйства. В Кремле с каждым днем все более начинает брать верх точка зрения, что причина пер­манентного кризиса недопроизводства сельскохозяйствен­ной продукции не бюрократического или даже не агро­технического порядка, как это думал Хрущев, а порядка социально-структурного.

Постановление ЦК КПСС и Совета министров СССР от 16 мая 1966 года о сельском хозяйстве доказывает это. "Кооперативный план" Ленина, по этому постановлению, начинает принимать форму "огосударствления колхозов" с гарантированной денежной зарплатой, страхованием, пенсией и даже перспективой принятия колхозников в члены профсоюзов (см. статью Д. Полянского – "Ком­мунист", № 15, 1967). Все это значительно меняет со­держание сталинских колхозов, оставляя в неприкосно­венности их форму.

В отличие от нынешних руководителей Кремля, Хрущев все-таки имел волю к решению. "Волюнтаризм" и "субъективизм" его сказывался как раз в бесконечных, порою противоречащих друг другу мероприятиях в поис­ках решений острых проблем. Он их решал, но не разре­шал. Но их не разрешили и люди, свергшие его. Разъ­едаемые внутренними противоречиями по вопросу о мето­дах и путях собственной экономической политики, члены коллективного руководства вообще перестали что-либо менять.

Две тенденции, пожалуй, даже две точки зрения -догматическая и реформаторская – в определении и уста­новлении перспективной хозяйственной политики не нахо­дят себе компромиссного решения. Отсюда – вечное от­кладывание вопросов, по которым не могут достигнуть единодушия, по принципу – "спорных вопросов не ре­шать".

4

Если мы перейдем из области общей политики к идеологии, то тут мы видим, что в последнее время ор­тодоксальная неосталинистская линия в руководстве явно взяла верх. Во многом объясняется это тем, что Хрущев во время чистки ЦК от соратников Сталина ("антипар­тийная группа") оставил в неприкосновенности весь ста­линский идеологический штаб ЦК во главе с Сусловым. Все его ведущие кадры, ловко приспособившись к "антикультовской" политике Хрущева, остались на своих пос­тах как в ЦК, так и в главных идеологических учрежде­ниях партии. Остались с тем, чтобы выйти на сцену, ког­да придет их время. Вот сегодня оно и пришло. Собст­венно, и приход этого времени организовали они сами. Пустив в ход все идеологические рычаги и пользуясь тео­ретической беспомощностью членов коллективного руко­водства, вчерашние ученики Сталина из штаба Суслова создали новую концепцию о Сталине. Согласно этой кон­цепции, оказывается, вообще не было "периода культа личности". Сталин вовсе не был преступником, а всегда был ленинцем, который допустил некоторые нарушения советской законности. Его теоретические труды – вполне марксистские, и его роль во второй мировой войне – выше всякой критики. XX и XXII съезды перегнули палку в оценке Сталина из-за "субъективизма" Хрущева. В свете этой новой концепции советская пресса, видно, получила указание прекратить критику Сталина. Отныне разреша­ется пользоваться его произведениями, цитировать их в положительном плане.

Так оформилась неосталинистская линия на всем идеологическом фронте. Отдельных советских писателей и ин­теллектуалов, которые противились неосталинизму, под­вергли преследованию (академик Сахаров, Солженицын, Якир, Литвинов), исключению из партии (проф. Некрич) или даже заключили в психотюрьмы (генерал Петр Гри-горенко, Тарсис, Есенин-Вольпин). С интеллектуальной оппозицией разговаривают уже не на совещаниях в ЦК КПСС, как при Хрущеве, а в кабинетах следователей КГБ и залах закрытых судов, инсценируемых по чисто сталин­ским рецептам (Синявский, Даниэль и др.). Тем не менее нет основания считать эту господствующую неосталини­стскую линию единодушной линией всего коллективного руководства.

Вполне единодушные в вопросах сохранения и укреп­ления существующего режима, члены коллективного ру­ководства могут иметь, как это часто бывало в истории данной партии, разные мнения о путях и методах до­стижения этой цели. Этим, вероятно, и объясняется, что победившая неосталинистская линия все еще не решается перейти в развернутое наступление на интеллектуальную оппозицию при помощи массовых чисток, хотя с каждым днем растут права, завоеванные интеллектуальной оппо­зицией в явочном порядке. К таким правам относятся: право не соглашаться с партией, право не признаваться на политических процессах, право на "самиздат", право составлять коллективные протесты с критикой официаль­ной линии, право апеллировать к загранице, право слу­шать заграничные радиопередачи. В сталинское время каждое из этих "прав" считалось криминальным и за их осуществление наказывали. Конечно, власть старается предупредить подобные действия, но "явочные права" по­степенно делаются "обычными правами" советских граж­дан. Круг таких прав будет расширяться. Их подтачи­вающие устои режима действия окажутся грозными.

Несмотря на очевидную победу неосталинизма в иде­ологии, все же до апрельского пленума ЦК (1968 г.) идео­логическая линия Кремля не была ясной, последователь­ной и единой. Тут тоже обнаруживалась двойственность. Весь вопрос только в том, в какой мере эта двойственность отражала внутреннее состояние коллективного ру­ководства, была ли она результатом двух тенденций и в области идеологии или мы имели дело с сознательной эклектической политикой "и вашим и нашим". Поясним сказанное на двух типичных примерах как раз из области идеологии. 27 января 1967 года "Правда" напечатала из­вестную редакционную статью под названием: "Когда от­стают от времени". Статья была посвящена двум журна­лам: догматическому "Октябрю" и "либеральному" "Но­вому миру". Указывая на существующее мнение о том, что в художественной периодике эти два органа представ­ляют как бы "два полюса", "Правда" почти в одинако­вых словах и одинаковой пропорции критиковала как дог­матизм "Октября", так и "либерализм" "Нового мира". "Правда" предписывала среднюю линию.

Второй пример. В том же "Октябре" (№ 1, 1968 г.) появилось стихотворение, в котором поэт превозносил культ Сталина, хвалил кинофильм "Падение Берлина" (этот фильм тоже был осужден на XX съезде как яркое проявление культа Сталина).

Главный редактор "Октября" Кочетов – идеологи­ческий функционер ЦК. И он знает, что он делает, пе­чатая такие стихи. Но вот другой идеологический функ­ционер ЦК – главный редактор "Литературной газеты" Чаковский – печатает ответ Синельникова "Октябрю": "Недоумение и протест вызывает это стихотворение. Автор его, вступая в резкое противоречие с реальным те­чением жизни, запутывает ясные вопросы, по которым сказала свое убедительное слово партия" (20 марта 1968 г.). Заметим, что Кочетов и Чаковский не только идеологи­ческие функционеры ЦК, но оба они числятся в твердо­каменных догматиках. Вот этой двойственности в идеоло­гической политике партии кладет конец Брежнев в речи от 29 марта 1968 года на Московской городской партийной конференции. В этой речи Брежнев по существу объявил войну всей советской передовой, политически мыслящей интеллигенции. Брежнев заявил: "Буржуазные идеологи надеются еще как-то повлиять на мировоззрение отдель­ных групп советских людей, притупить их классовое сознание... В их сети иногда попадаются люди падкие на саморекламу, готовые как можно громче заявить о себе, не брезгая похвалами наших идейных противников... (кур­сив мой. – А.А.). И Брежнев кончает свою речь угрозой: "...отщепенцы не могут рассчитывать на безнаказан­ность" ("Правда", 30 марта 1968 г.). Через два дня – 2 апреля – "Правда" прокомментировала речь Брежнева следующими знаменательными словами: "Партия всегда решительно выступала как против огульного недоверия, так и против народнических представлений об интелли­генции, как единственной "соли земли"". Смысл цитаты совершенно ясен – советская интеллигенция, которой до сих пор пели дифирамбы (см. "Программу партии"), от­ныне должна знать свое место и не должна думать, что она "соль земли". В то же время в комментарии "Прав­ды" слышны нотки серьезнейшей тревоги. В "Правде" сказано: "В борьбе против социализма его враги прила­гают все усилия, чтобы подорвать главную основу нашего общества – союз рабочего класса и крестьянства, поссо­рить их с трудовой интеллигенцией" ("Правда", 2 апре­ля 1968 г., курсив мой. – А.А.).

Кульминацией похода против интеллигенции явился апрельский (1968 г.) пленум ЦК КПСС. Формально пле­нум был посвящен "Актуальным проблемам международ­ного положения и борьбе КПСС за сплоченность мирово­го коммунистического движения" (так назывался доклад Л. Брежнева), но фактически он разбирал внутреннее по­ложение, а именно – положение среди советской интел­лигенции. Существование в СССР интеллектуальной оп­позиции стало настолько грозным фактором в глазах коллективного руководства, что оно забыло о всяких внутренних распрях и вновь консолидировалось на основе организации борьбы против нее. Судьба Новотного и его клики в Чехословакии показала Кремлю, на что способна интеллигенция, если ее не обуздать вовремя. Поэтому центральный пункт постановления пленума ЦК гласит: "В этих условиях непримиримая борьба с вражеской идео­логией, решительное разоблачение происков империализ­ма, коммунистическое воспитание членов КПСС и всех трудящихся, усиление всей идеологической деятельности партии приобретает особое значение, является одной из главнейших обязанностей всех партийных организаций... Вести наступательную борьбу против буржуазной идеоло­гии, активно выступать против попыток протаскивания в отдельных произведениях литературы, искусства и дру­гих произведениях взглядов, чуждых социалистической идеологии советского общества" ("Правда", 11 апреля 1968 г.).

Ничего принципиально нового в этом постановлении нет – оно буквально повторяет серии идеологических постановлений Сталина и Жданова после войны. Но принципиально нова сама обстановка, новы условия, но­вы люди, с которыми имеет теперь дело Кремль. Ново то, что впервые после двадцатых годов оппозиционные течения появляются внутри самой партии. Ново, наконец, то, что впервые в истории СССР ведущей силой совет­ского общества начинает становиться интеллигенция, явно противопоставляя себя официальной ведущей силе государства – партаппаратчикам.

5

История государственных образований не знает более совершенной машины тиранического властвования, чем советская. Ее управление доведено в своем совершенстве до абсолюта. В ней большевики и открыли тот искомый "перпетуум мобиле", который безотказно работает даже в условиях величайшего общенационального кризиса (граж­данская война, вторая мировая война) или политического кризиса среди ее водителей на высшем уровне (оппозиции при Ленине и Сталине, "антипартийная группа" при Хру­щеве). Безжалостная по отношению к народу, эта маши­на беспощадна и к собственным водителям, если те вхо­дят в противоречия с законами ее движения (Троцкий, Зиновьев, Каменев, Бухарин, Берия, Молотов, Маленков, Хрущев). Она может быть модернизована, но она не способна на деформацию и иммунизирована против эво­люции. Всякие предположения, что она может эволюционировать, скажем, в сторону либерализма в правле­нии, основаны либо на полном непонимании ее конструк­ции, либо на дезинформации самой машины. Если в со­ветском обществе все же произошли и происходят про­цессы в сторону либерализма, то они происходят не по воле машины, а вопреки ей. Происходит эволюция об­щества, а не режима. Режим лишь модернизуется. Мо­дернизуясь, он старается идти навстречу обществу рядом самых неизбежных реформ, но такие реформы не каса­ются организации, а тем более природы власти.

Самой глубокой и доминирующей чертой развития советского общества и государства становится все расту­щее противоречие между официальной ведущей силой государства, партаппаратчиками, и неофициальной веду­щей силой советского общества – советской интелли­генцией. Объективный ход развития советского индуст­риального общества, небывалый расцвет науки и техники, революция в управлении (автоматика, кибернетика, элект­роника), все это выдвинуло во главу советского общест­ва именно интеллигенцию. Формальная принадлежность большой части этой интеллигенции к партии толкова­лась раньше как доказательство "ведущей роли" партии и здесь. Но теперь с каждым днем становится ясным, что партаппаратчики желаемое принимают за сущее. В такой же степени растет ведущая роль советской творческой интеллигенции и в области духовной жизни советского общества. Советская интеллигенция – партийная или беспартийная, это лишь формальность, – хочет быть тем, чем является интеллигенция в любом обществе – именно ведущей силой нации, ее совестью, ее учителем. "Иные "творческие деятели" претендуют на роль учите­лей народа", – жаловалась по этому поводу газета "Со­ветская Россия" (13 апреля 1968 г.). Вот здесь она и при­ходит в глубокий конфликт с партаппаратчиками, кото­рые действительно представляли собой ведущую силу, когда не было массовой интеллигенции. Против этой исторической претензии советской интеллигенции Бреж­нев не нашел аргументов, но зато нашел очередную цита­ту из Ленина. Брежнев сказал: "Весь опыт нашего строительства подтвердил справедливость слов В. И. Ленина, что "диктатура пролетариата невозможна иначе, как через коммунистическую партию" ("Правда", 30 марта 1968 г.). Хотя Брежнев и поспешил заметить, что у нас сейчас "общенародное государство", но многозначитель­но при этом прибавил: "...продолжающее дело диктату­ры пролетариата". Словом, у нас, как была, так и есть диктатура, и интеллигенция этого не должна забывать.

Только в этом конфликте между партией и интел­лигенцией кроется причина и того, почему коллективное руководство до сих пор не удосуживается обнародовать проект новой Конституции СССР, над которым рабо­тают со времен Хрущева. Заранее было объявлено, что новая Конституция, по сравнению со старой, сталин­ской, будет Конституцией дальнейшей демократизации жизни советского общества. Политбюро явно отказалось от выполнения этого своего обещания. Причина яснее ясного: дать народу меньше, чем давал сам Сталин, не­возможно психологически, но дать ему больше – невоз­можно политически.

В докладе от имени Политбюро по поводу дня рож­дения Ленина В. Гришин более или менее откровенно сообщил, что в партии существуют две тенденции: одна – ведущая к умалению роли партии, ликвидации всемо­гущества партии, другая – наоборот, стремящаяся к усилению бюрократической централизации партии. Ли­нию Политбюро в этом вопросе Гришин изложил так: "Недопустимы как стихийность, безбрежная децентрали­зация, сведение роли партии до уровня политико-просве­тительной организации, так и бюрократическая центра­лизация, означающая ликвидацию внутрипартийной де­мократии, подрыв коллективного партийного руковод­ства" ("Правда", 23 апреля 1968 г.; курсив мой. – А.А.). Конечно, Гришин не пожелал быть конкретным, он умол­чал, в какой среде партии и на каком уровне ее руковод­ства представлены эти две тенденции. Конкретной была его угроза в адрес интеллектуальной оппозиции. Здесь он просто привел слова Ленина: "Мы не обязаны идти рука об руку с активными проводниками взглядов, отвергаемых большинством партии" ("Правда", 23 апреля 1968 г.).

Он добавил: "В нерушимой идейной и организацион­ной сплоченности партии – источник ее непобедимости" (там же; курсив мой. – А.А.).

Из этого, конечно, нельзя делать вывод, что коллек­тивное руководство переживает кризис единства, но мож­но и нужно делать другой вывод: партия переживает кризис идейного единства, а коллективное руководство – кризис доверия к его способности решить насущные проблемы страны.

1968 г.

IV. ПРОБЛЕМЫ СМЕНЫ И ПРЕЕМСТВЕННОСТИ В КРЕМЛЕВСКОМ РУКОВОДСТВЕ

Если не произойдет чрезвычайных событий, то в следующее десятилетие к власти в высшем и среднем партаппарате придет третье поколение большевизма, состоящее в основном из людей, вступивших в партию после смерти Сталина. Насколько вопрос смены поколе­ний в аппарате КПСС уже сейчас становится актуальным, показывают следующие данные о возрастной динамике как самой партии, так и её высшего органа – ЦК КПСС – по состоянию на 1966-1967 гг.:

в партии в ЦК в Политбюро

Коммунистов старше 50 лет, % 22,9 50,6 100,0

Коммунистов до 40 лет, % 77,1 11,1 00,0

(Источники: "Ежегодник БСЭ", 1966, стр. 574-621; журнал "Партийная жизнь", № 9, 1967, стр. 15.)

Вывод из этих данных совершенно очевиден: молодая партия и старческий ЦК.

Так как партаппаратчик, в отличие от государствен­ного чиновника, не знает отставки из-за пенсионного возраста, то диспропорция между стариками и молодыми в их представительстве в ЦК имеет тенденцию увеличи­ваться в пользу стариков. Этот вывод в такой же мере относится и к руководству обкомов, крайкомов и цент­ральных комитетов партий союзных республик, где сред­ний возраст секретарей – 50-60 лет. Но в середине и к концу 70-х годов уже в силу естественных законов приро­ды к власти придет названное третье поколение. Этому поколению предстоит дать окончательный ответ на кар­динальные вопросы своего времени: по какому пути пой­дет дальнейшее развитие СССР? В какой мере будет обеспечена преемственность политики, идеологии, вла­сти? Возможны ли отклонения от прошлого историче­ского пути партии?

Методологически важно отметить, что говоря о сме­не большевистских поколений и преемственности комму­нистической власти, мы не можем оперировать обычны­ми критериями и законами, свойственными открытому обществу и демократической форме правления. Инди­видуальные качества кандидатов в представители власти, которые в западных демократических партиях играют решающую роль из-за свободы соревнования талантов и свободы выбора самой партии, в КПСС играют под­чиненную роль. Перспективу сделать карьеру в КПСС имеет только та личность, которая способна перестать быть собой во имя общей партийной машины, слиться с нею с тем, чтобы потом выступать как коллективная личность. Отсюда – большевизм выработал свои собст­венные партийные нормы и непреложные партийные принципы, которых строго придерживается партаппарат даже при необычной смене власти (ежовщина, переворот Хрущева в 1957 году, переворот против Хрущева в 1964 году). Чтобы понять специфику как фиксированных зако­нов, так и традиционных норм партии, соблюдаемых при смене партруководства, нужно обратиться к истории са­мого вопроса.' Это поможет нам свести к минимуму и возможные ошибки при прогнозе на будущее.

Основные принципы организационной структуры пар­тии и подбора её кадров Ленин сформулировал еще на заре большевизма в своей знаменитой работе "Что де­лать?" (1902 г.). Положенные в основу работы партии в условиях царской самодержавной России, эти принципы остались и остаются незыблемыми даже тогда, когда большевистская партия стала государственной правящей партией. Они суть: во-первых, партия может завоевать, сохранить и расширить свою власть лишь при условии возглавления этой партии узкой группой профессиональ­ных партаппаратчиков, ибо "без десятка талантливых, испытанных, профессионально подготовленных и долгой школой обученных вождей, превосходно спевшихся друг с другом, невозможна в современном обществе стойкая борьба ни одного класса..." (сегодня это – Политбюро); во-вторых, господство партии "не может быть прочным без устойчивой и хранящей преемственность организации руководителей" (сегодняшняя кадровая политика КПСС); в-третьих, "единственным серьезным организационным принципом для деятелей нашего движения должна быть: строжайшая конспирация, строжайший выбор членов, под­готовка профессиональных революционеров" (сегодня это принцип работы партаппарата и подготовки профес­сиональных партаппаратчиков) (Ленин, Соч., т. IV, стр. 454, 468-469).

При рассмотрении применения этих принципов к се­годняшней КПСС надо учитывать, что в партии сущест­вуют два руководства: одно – открытое, формально выбираемое и сменяемое руководство в лице партийных комитетов всей партийной иерархии – от первичного парткома до ЦК КПСС; другое – закрытое, назначен­ное, несменяемое руководство в лице наемной, но все­сильной партийно-аппаратной бюрократии. Первое руко­водство доступно нашему наблюдению, второе остается анонимным, состоящим из людей, совершенно не извест­ных не только в стране, но и в самой партии. Между тем они составляют ту гигантскую партийную машину, кото­рая управляет и партией, и государством. При смене официального выборного руководства партии эта посто­янная партбюрократия, как правило, остается нетрону­той, да и смена официального руководства всегда проис­ходит при её ведущем участии (ликвидация внутрипар­тийных оппозиций при Сталине, партийные перевороты после Сталина). Поэтому проблемы смены и преемствен­ности руководства касаются не только Политбюро и Секретариата ЦК, они органически связаны со сменой ведущей партийной бюрократии вообще. Поскольку наем­ная партбюрократия в возрастном отношении принадле­жит к тому же поколению, что и выборная партбюро­кратия, то смена там и здесь произойдет почти одновре­менно. Кто же придет на смену? На смену как раз и при­дут коммунисты, которые вступили в партию в условиях разоблачений преступлений Сталина. Поэтому весьма важно постараться определить хотя бы основные черты политического, делового и психологического облика этого третьего поколения по тем компонентам, которые под­даются нашему анализу.

Из истории партии мы знаем, что второе, сталин­ское поколение осталось верным первому, ленинскому по­колению по главным и ведущим принципам структуры и работы партийной машины; как же поступит третье поколение? Какие черты оно унаследует от предыдущих двух поколений и от какого наследства оно отважится отказаться? Такая постановка вопроса требует, чтобы мы остановились на том главном, чем характеризовались и отличались друг от друга ведущие кадры этих поколений, тем более, что для каждого нового периода в истории большевизма характерен свой собственный тип руководи­теля-партаппаратчика. Если придерживаться схемы пе­риодизации истории партии по её вождям, то можно го­ворить о трех типах партаппаратчиков:

1. Ленинский "комитетчик": "профессиональный ре­волюционер", обычно недоучившийся студент или само­учка-рабочий, участник подпольных марксистских круж­ков и подпольных революционных акций, многократно подвергался полицейским репрессиям, сидел в тюрьмах, отбывал ссылку, был в эмиграции, активно участвовал в революции и гражданской войне, проявлял не только личное мужество, но и крайнюю жестокость к "классо­вым врагам", к тем классам, из которых нередко вышел сам. Все свои действия, так же как и свое понимание морали, справедливости и долга служения обществу, рассматривал через призму пролетарской классовой целе­сообразности. Фанатик революции, он не обожествлял, однако, власти. На свою власть смотрел как на инстру­мент создания общества без власти, а потому отвергал постоянную профессиональную бюрократию. Мыслил критически даже по отношению к своему вождю – Лени­ну. В определенном смысле был альтруистом.

2. Сталинский партаппаратчик: "маленький Ста­лин" на своем участке. По своему образованию – обычно технический специалист, пропущенный дополнительно че­рез Высшую школу при ЦК. Не участвовал ни в револю­ции, ни в гражданской войне, но активно участвовал во "второй революции сверху" – в насильственной коллек­тивизации, а также в бесчисленных чистках по превраще­нию партии Ленина в партию Сталина. Был на своем месте ведущим участником уничтожения "врагов народа" (ежовщина), включая сюда многих своих друзей или даже родственников. Эта многолетняя практика преследования и уничтожения людей выработала в сталинском партап­паратчике чёрствость, бездушие, абсолютный иммунитет против эмоций. Бездумный винтик партийной машины, он знает лишь один критерий ценности: власть. Поэтому во имя власти, во имя карьеры он готов на все, даже на измену своему вождю и учителю – Сталину (XX съезд партии).

3. Хрущевско-брежневский партаппаратчик: "пере­ходный тип". По воспитанию и по убеждению он чисто­кровный сталинист, но в нем произошло раздвоение лич­ности, когда он на XX съезде вынужден был, по крайней мере внешне, отказаться от Сталина. Этот отказ проис­ходил под лозунгом против "культа личности Сталина" и за возвращение к "ленинским принципам партийного руководства". Практически это означало, что сталинизм как партийная доктрина о методах правления бракуется и вчерашний авторитарный правитель над коллективом – этот "маленький Сталин" – отныне будет выступать как выборный правитель от имени и при поддержке кол­лектива ("принципы коллективности в руководстве"). Это касалось и касается всех уровней партийной иерар­хии. Основоположник новой доктрины о коллективности руководства – Хрущев – сам стал и ее первой жертвой. Но как раз свержение Хрущева показало крайне бесприн­ципное двуличие "переходного типа": придя к власти че­рез разоблачение Сталина (XX съезд), а затем укрепив­шись у власти тем, что открыто объявил Сталина врагом ленинизма (XXII съезд), "переходный тип" резко меняет политику: он реабилитирует не только имя Сталина, но и его методы (московские, ленинградские и украинские процессы интеллектуалов, интервенция в Чехословакии). Таким образом "переходный тип" вернулся в свое перво­бытное состояние: он теперь тот же "сталинский партаппаратчик" в идеологии, но "коллективист" по методам правления.

Коммунист по названию, партаппаратчик весьма ог­раниченно знает историю и теорию коммунизма. Марк­сизм-ленинизм он изучил не по первоисточникам, а по школьным учебникам. Если ему иногда и приходилось читать отрывки из произведений марксистских класси­ков, то он их читал как верующий читает Священное Писание: вдохновляясь изречениями, но не вдаваясь в их сущность. Поэтому партаппаратчик, хотя и проповедует диалектику, сам до мозга костей остается догматиком. Отсюда и его теоретическое мышление весьма примитив­но (лучшие примеры этому – Хрущев, Брежнев и сам шеф-идеолог Суслов). Есть, однако, одна наука, которой его основательно учили и которой он в совершенстве овладел – это наука управления народом, государством и партией. Партаппаратчик – это элита партии. Обыч­ный путь его карьеры таков: десять лет средней школы (там он вступает в комсомол), пять лет высшей школы (там он вступает в партию). Получив профессию ин­женера, агронома или педагога, он начинает проявлять интерес к новой, более перспективной профессии – к партийной работе. Его скоро назначают секретарем пер­вичной парторганизации, выбирают в состав райкома, горкома партии. После 4-5 лет его переводят на чисто партийную работу в аппарат райкома, горкома, обкома партии. Еще через 5-6 лет его направляют в Высшую партийную школу при ЦК КПСС на 2-4 года. Вот с этих пор он делается номенклатурным работником ЦК пар­тии, независимо от того, в каком уголке СССР он рабо­тает. При его выдвижении на партийную работу руко­водствовались, как это требует "кадровая политика" партии, двумя критериями: политической преданностью и деловитостью. При одинаковых политических и дело­вых качествах предпочтение дается сильным, волевым натурам, которые способны направлять, руководить и командовать. Жертвенность партаппаратчиков в работе выше всякой похвалы. Работая почти 16 часов в сутки. они постепенно отходят от личной жизни (отрывочные исследования показывают, что в силу перегрузки работой преждевременная смертность среди партаппаратчиков го­раздо выше, чем среди других категорий советских чи­новников). Характеристика партаппаратчика была бы неполной, если бы мы ограничились указанием только на его политические, деловые и психологические черты. До­полнительно к этому надо подчеркнуть, что партаппа­ратчик – представитель совершенно нового социального класса не только физически, но и духовно. Ленинский "комитетчик" был представителем пролетариата, а сама партия была преимущественно пролетарская, сталинский партаппаратчик – представитель нового класса – бюро­кратии и интеллигенции, а КПСС преимущественно – бюрократически-интеллигентская партия. Ленинские ко­митеты партии и до революции и после нее на девять десятых состояли из пролетариев и только на одну деся­тую – из представителей интеллигенции. У Сталина соот­ношение стало как раз обратное. В аппарате же партии при Сталине не было, как нет и теперь, ни одного про­летария по очень простой причине: чтобы быть приня­тым на работу в партаппарат, надо предъявлять вместе с партбилетом и диплом об университетском образова­нии. При Ленине надо было предъявлять, кроме парт­билета, только еще рабочую книжку. Ленин называл большевистскую партию авангардом рабочего класса и придавал исключительное значение сохранению высокого удельного веса рабочих в партии. На одного интелли­гента, вступавшего в партию, надо принять несколько сот рабочих – говорил Ленин (т. X, стр. 19). VIII съезд партии в 1919 году по предложению Ленина постановил усилить вербовку в партию рабочих и крестьян, но очень разборчиво принимать служащих, чиновников (КПСС в резолюциях.., ч. 1, стр. 441). Сталин отказался от этого принципа. И по-своему был совершенно прав. Когда утопическая идея строительства социализма на русской почве окончательно обанкротилась, Сталин решил по­строить нечто более реальное и весомое: абсолютистское тоталитарное государство. Так было создано беспре­цедентное в истории бюрократическое государство, в котором не только администрацией, но и всей политикой, экономикой, культурой, мыслью, чувствами руководит вездесущая партия. Это в свою очередь потребовало превращения партии социалистов-мечтателей в партию бюрократов, в партию правителей, в партию мастеров власти. Разумеется, такая партия не могла иметь ничего общего с ленинской партией "пролетариев и кухарок", которые должны были, по Ленину, управлять государ­ством. Поэтому Сталин на XVIII съезде партии (1939 г.) вполне резонно исключил из Устава партии все ленин­ские ограничения при приеме в партию для чиновников и интеллигенции. В результате резко изменилось социаль­ное лицо партии, изменилось, надо сказать, в пользу дела. Если еще в 1932 году процент рабочих в партии составлял 64,5, а чиновников только 7,7, то уже в 1957 году рабочих было в партии 32,0%, а чиновников – 50,7%. Партия рабочего класса превратилась в партию бюрократов, но бюрократов совершенно нового типа – политических бюрократов. При приеме в партию бюро­кратии предпочтение давали не "канцелярскому пролета­риату" (технические конторские служащие), а образован­ным руководящим чиновникам. Изменение социального лица партии в пользу бюрократии и интеллигенции хоро­шо характеризуют следующие официальные данные об образовательном цензе коммунистов:

1927 г. % 1967 г. %

Число коммунистов 1 212 505 100,0 12 684 133 100,0

Имеют высшее образование 9 614 0,8 2 097 055 16,5

Незаконченное высшее – – 325 985 2,6

Среднее 104 714 8,6 3 993 119 31,5

(Источник: "Партийная жизнь", № 9, 1967, стр. 14.)

Таким образом, и по этим данным нынешняя КПСС на 50,6% состоит из бюрократии и интеллигенции, тогда как в 1927 году эти группы вместе составляли только

9,4% всей партии. Только одних лиц с высшим образова­нием в партии было в 1967 году более двух миллионов человек, в четыре раза больше, чем вся партия при Лени­не (1923 г.). Колоссальный рост партии с преобладанием в ней бюрократии и интеллигенции привел к разделению партии на две части: на элиту и партийную массу, на ак­тив и пассив партии. Институт актива партии официаль­но закреплен в Уставе партии. Но и члены актива между собою не равноправны. Актив тоже делится в соответ­ствии с иерархическим построением партии на ранги: "районный актив", "городской актив", "областной ак­тив", "краевой актив", "республиканский актив" (см. Устав КПСС, § 29). В масштабе всей партии института актива нет, его заменяет пленум ЦК КПСС. Актив перио­дически заседает. На его заседаниях члены ЦК и секрета­ри партии докладывают о текущей внутренней и внешней политике партии. Заседания эти секретные и на них рядо­вые коммунисты ("пассив") не допускаются. Из кого кон­кретно состоит "актив партии"? На этот вопрос ответ дает состав "комитетского корпуса" партии. В этот кор­пус входят:

1. Члены бюро и комитетов, секретари и заместите­ли первичных партийных организаций – 2 650 тыс. человек (в том числе одних секретарей первичных парторганиза­ций – 360 000 человек).

2. Члены райкомов, горкомов и их ревизионных ко­миссий – 325 000 человек.

3. Члены обкомов, крайкомов, центральных комите­тов республик и их ревизионных комиссий – 25 тыс. че­ловек.

4. Члены и кандидаты ЦК и ЦРК КПСС – 439 чело­век ("Ежегодник БСЭ", 1968, стр. 34).

Вот этот трехмиллионный актив "общенародного государства", "государства рабочих и крестьян" и со­стоит из людей, которые никогда не знали физического труда.

Хотя власть в СССР не наследственная, но она вполне преемственная. Представители первого и второго звена этого актива будут руководить партией и государством к концу семидесятых годов. Если их отцы бы­ли по происхождению все-таки рабочими и крестьянами, а по положению чиновниками, то они уже будут потом­ственными чиновниками.

Из "комитетского корпуса" надо выделить отдельно его ведущий авангард – это, во-первых, "секретарский корпус", во-вторых, партаппарат. Численность "секре­тарского корпуса" легко определить по числу партийных комитетов.

По состоянию на 1968 год "секретарский корпус" состоит:

1. Секретарей райкомов – 9459 чел.

2. Секретарей горкомов – 2 241 чел.

3. Секретарей обкомов – 745 чел. (в том числе окружкомов, крайкомов).

4. Секретарей центральных комитетов союзных республик – 70 чел.

5. Секретарей ЦК КПСС – 11 чел.

Вот эти 12 526 секретарей партии, собственно, и руководят "комитетским корпусом", а, стало быть, партией и государством. Это руководство они осуществ­ляют через небольшой, но очень четко и оперативно рабо­тающий аппарат – партаппарат. Число штатных пар­тийных чиновников в аппарате партии – это хорошо скрываемая тайна ЦК. С начала тридцатых годов пере­стали делать какие-либо публикации на этот счет. Ключ к приблизительному подсчету количества партийных чи­новников дает выступление секретаря ЦК Украины Ка­занца на XXII съезде. Он сказал, что на Украине работа­ют 55 тысяч нештатных партийных работников, – и что это в четыре раза больше, чем всех платных работников партийных органов. Это означает, что на Украине в 1961 году было около 14 тысяч платных партийных чиновни­ков (на 1 580 000 коммунистов). Если эту украинскую нор­му распространить на всю КПСС сегодня, то это дает около 130 тысяч платных партийных чиновников (на 13 180 000 коммунистов на 1 января 1968 г.). Сюда надо добавить количество нештатных партийных работников, являющихся кандидатами в платных чиновников, которых в 1961 году было 230 000 человек (XXII съезд КПСС. Стенографический отчет, т. III, стр. 24, 49; см. также "Ежегодник БСЭ", 1968, стр. 34). Таким образом плат­ных и неплатных партаппаратчиков вместе около 360 000 – 400000 человек.

Партаппаратчик третьего поколения будет предста­вителем тех коммунистов, которые теперь входят в "ко­митетский корпус", как секретари и члены партийных комитетов низовых партийных организаций. Специалист по образованию, партократ по профессии, выпускник Выс­шей партийной школы, он по своему политическому и деловому профилю ничем не будет отличаться от своего предшественника-сталиниста. Но общая атмосфера, в которой он вырос и определился как партийный чинов­ник, может наложить на него свой отпечаток. Есть осно­вание предполагать, что он будет свободен от некоторых догматических оков сталинского поколения и политиче­ской шизофрении наследников Хрущева. Выросший и оформившийся в условиях господства относительной "внутрипартийной демократии", непричастный ни физи­чески, ни морально к сталинским преступлениям, под­верженный постоянному давлению гуманистического вли­яния ученого сословия и творческой интеллигенции стра­ны, не огражденный глухой стеной предрассудков от внешнего мира партаппаратчик третьего поколения может оказаться больше государственным человеком, чем догматическим бюрократом. Однако все сказанное не дает основания думать, что он откажется от каких-либо принципов диктатуры. Тем не менее он может отказаться от многих нелепых, обветшалых экономических догм, которые тормозят прогресс СССР. Уже однажды сама советская система доказала, что эффективная экономиче­ская политика может быть проведена, сохраняя в не­прикосновенности основы диктатуры (нэп).

В области социальной третье поколение должно дать ответ на главное утверждение Программы партии, кото­рое гласит, что к концу 70-х годов и к началу 80-х годов "в СССР будет в основном построено коммунистическое общество" (XXII съезд КПСС. Стенографический отчет, т. III, стр. 276). Стоит только вспомнить основной прин­цип коммунизма ("каждый работает по способности – каждый получает по потребности"), чтобы видеть, что на пути выполнения этой утопической цели третье поколение будет находиться на том же месте, откуда его предшест­венники начали строить коммунизм. Это не исключает того, что стандарт жизни народа значительно поднимет­ся. Однако социальная дистанция между правящим клас­сом и управляемыми останется та же, что и сейчас, ибо это неписаный, но железный закон советского общества – стандарт жизни советского человека прямо пропор­ционален высоте ступени, на которой он находится в иерархии общества вообще, в иерархии власти в особен­ности. Есть одна область, где третье поколение оста­нется верным двум предыдущим: в наследовании прин­ципов организации монопартийной власти. За это гово­рит не только исторический опыт, но и все воспитание третьего поколения. В основе этого воспитания лежит новейшая доктрина из Программы партии (1961 г.) о пар­тии. Согласно этой доктрине, партия останется и при ком­мунизме (что отрицал не только Ленин, но и Сталин), причем в роли более универсальной, чем сейчас (в силу перехода к ней и функций "отмирающего" государства). Однако эта же доктрина может привести к передвижке власти внутри самой партии. Партаппаратчики вынуж­денно будут делить власть с внутрипартийными социаль­но-деловыми группами, генералитетом, государственной бюрократией, хозяйственной бюрократией, профсоюзной бюрократией, ученым сословием, творческой интеллиген­цией. Вероятное развитие в этом направлении может, вопреки воле партаппаратчиков, привести к торжеству плюралистских, центробежных сил в партии, что поста­вит под угрозу "святая святых" партаппарата: монопо­лию его власти. Поскольку в КПСС находится значитель­ная часть интеллектуальной элиты СССР, то передвижка власти в партии означала бы победу прогрессивных сил над консервативными. Она означала бы также возвраще­ние партии ее суверенитета над своим аппаратом, хотя бы в той мере, как это было при Ленине. Восстановление суверенитета партии над ее аппаратом не потребует ни внутрипартийной революции, ни даже реформ. Оно по­требует лишь признания зафиксированных в Уставе пар­тии партийных норм действующими законами в жизни партии (сейчас они лишь декларативные права, прикры­вающие произвол партаппарата). Это потребует, конечно, в свою очередь, восстановления подлинной внутрипартий­ной демократии со свободой партийного слова, критики, иного мнения, со свободой партийных выборов.

Вероятно ли такое развитие? На этот вопрос можно сразу ответить: при нормальной смене руководства в Кремле это невозможно. Партаппаратчики 70-х годов так же фанатично будут отстаивать свою монополию на власть, как их сталинские предшественники. Однако общая атмосфера в стране и рост плюралистских, центро­бежных сил названных выше внутрипартийных групп могут привести верховное руководство партии к полити­ческому кризису с альтернативой: либо новый Сталин, либо последовательное распространение на всю партию того принципа демократии, который господствует ны­не только на высшем уровне – в Политбюро. Партаппа­ратчикам будет импонировать новый Сталин, социаль­но-деловым группам – расширение внутрипартийной демократии. Трудно предвидеть исход борьбы вокруг такой альтернативы.

При прогнозе в отношении перспектив внутрипартий­ного развития нельзя абстрагироваться и от того влия­ния, которое на партию в целом оказывает окружающее ее советское общество. Интеллектуальная часть этого общества составляет 28,8 млн. человек, из которых толь­ко 6,6 млн. находится в партии. Такое общество невоз­можно перманентно опекать духовным мракобесам. Оно в конце концов потребует то, чем велик всякий мы­слящий человек – духовную свободу. Я думаю, что самое кардинальное противоречие 70-х годов будет противо­речие между требованием духовной свободы со стороны советского общества и отказом партаппарата ее предо­ставить. Оно не может быть снято ни бюрократически­ми комбинациями, ни административными репрессиями.

Перейдем к оценке возможной внешней политики третьего поколения большевизма, какая она будет – ве­ликодержавно-национальная или революционно-интерна­циональная? Прежде чем попытаться ответить на этот вопрос, напомним, что безошибочные прогнозы в полити­ческих науках дело трудное, если не безнадежное. Доста­точно вспомнить три общеизвестных, но классических примера ошибочного прогноза: предположение, что стоит сделать уступки Гитлеру в Мюнхенском соглашении (1938 г.), как Гитлер успокоится. Результат: развязка вто­рой мировой войны. Предположение, что стоит пойти на уступки в подписании Ялтинского соглашения (1945 г.) – и будет возможно "перевоспитать Сталина в демократи­ческом и христианском духе". Результат: дюжина новых коммунистических государств в Европе и Азии. Предпо­ложение, что Мао Цзэдун – всего лишь организатор аграрной революции в Китае. Результат хорошо известен.

Ныне в литературе делается новый прогноз в отно­шении будущего развития СССР. Прогноз гласит: СССР идет по пути "отмирания идеологии" ("деидеологизация") и "конвергенции" с западным миром. Данный прогноз импонирует как альтернатива термоядерному вызову. Здесь у меня нет возможности подробно останавливаться на анализе этого прогноза. Только отмечу следующее: при всей своей соблазнительности и даже некоторой ло­гичности в аспекте мировой научно-технической револю­ции, новый прогноз лежит, на мой взгляд, в том же оши­бочном плане, что и все названные выше политические прогнозы. Причина не столь сложна: коммунизм – двули­кий Янус, он всегда имел и имеет два лица: гениальная ма­скировка с чудовищным нутром. На путях к своей цели коммунисты действуют в маске; достигнув цели, они ее сбрасывают. Ошибочные прогнозы и есть прогнозы, ос­нованные на принятии маски за подлинное лицо.

Какие факты говорят в пользу "деидеологизации" и "конвергенции"? Обычно ссылаются на прагматический "либерманизм" в области советской экономики и на "со­существование" в области советской внешней политики. Но даже для Либермана следующие принципы коммунистического хозяйствования являются аксиомами: тоталь­ная государственная собственность, государственный план, "социалистическая прибыль". Советские "реформа­торы" оперируют в рамках и на основе партийно-государ­ственной монополии на средства производства и распре­деления, абсолютно исключающей частную инициативу.

Отказ от монополии экономической власти означал бы для КПСС отказ от монополии политической власти. Сами советские теоретики, зная это, в бесчисленных ста­тьях и книгах, решительно отводят "конвергенцию" как "контрреволюционную утопию" западных "идеологиче­ских диверсантов". По существу они правы. Однотип­ность научно-технической революции на Западе и на Во­стоке не может привести к конвергенции в силу антаго­нистической разнотипности их социально-политических систем. Что же касается "сосуществования", то и тут картина мало утешительная. Прежде всего отметим но­вое явление в мировой политике, имеющее историческое значение: актуальность проблемы "сосуществования" уже начала для СССР перемещаться с плоскости двух систем внутрь самой коммунистической системы (Китай, Чехо­словакия, Румыния, Югославия). Происходит то, что не предвидел никто из коммунистических пророков: войны возможны и даже могут оказаться неизбежными между самими коммунистическими державами, как войны импе­риалистические и идеологические. Трудно ожидать от ком­мунистических государств, которые не могут "сосущество­вать" между собою, чтобы они "сосуществовали" с демо­кратическими странами. Москва никогда не скрывала, что для нее "сосуществование" вовсе не цель, а средство к цели, оно лишь средство инфильтрации в тыл Запада, чтобы решить соревнование "двух систем" на путях рево­люции, не рискуя самоубийственной термоядерной вой­ной.

Может быть, новые люди, новое время, новые усло­вия так повлияют на советскую политику 70-х годов, что "сосуществование" из средства действительно превратит­ся в цель? Если бы это случилось, то мы действительно имели бы дело с переродившимся поколением большевизма. Но строить политику в надежде на это было бы более чем рискованно. Во всяком случае прогноз советской внешней политики должен основываться не на сомнитель­ной гипотезе предполагаемого будущего, а на учете реаль­ного настоящего. Реальное положение, однако, таково, что внешняя политика партии наперед запланирована в действующей Программе партии, по крайней мере, до 1980 года. Эта Программа считается одновременно и Би­блией и настольной книгой третьего поколения. Чему она учит и что она предписывает? Вот соответствующие уста­новки Программы:

1. По пути "социалистической революции и осуществ­ления диктатуры пролетариата... рано или поздно пойдут все народы" (Программа КПСС, 1965, стр. 18, 19).

2. "Современная эпоха... есть эпоха борьбы двух противоположных систем... Эпоха торжества социализма и коммунизма во всемирном масштабе" (там же, стр. 5).

3. "Партия рассматривает коммунистическое строи­тельство в СССР как великую интернациональную задачу советского народа" (там же, стр. 6).

4. Коммунистические государства "Европы и Азии – прообраз нового общества, будущего всего человечества" (там же, стр. 25).

5. "КПСС будет и впредь направлять свои усилия на укрепление единства и сплоченности рядов великой армии коммунистов всех стран" (там же, стр. 44) и т. д. и т. д.

Трудно допустить, чтобы люди, воспитанные на этих идеях, рассуждали и действовали иначе, как именно ком­мунисты. Даже больше. Коммунист третьего поколения по всем признакам будет представлять собой некий син­тез между энтузиастом мировой революции ленинского типа и фанатиком власти сталинского типа. Поэтому не приходится говорить об "отмирании идеологии" или о "деидеологизации" этого поколения. Авторы такой теории упускают из виду, что идеология в СССР вклю­чает в себе два понятия: идеальное и материальное. Если "идеальное" есть не что иное, как совокупность идей и вытекающее из них мировоззрение, то "материальное" (я бы сказал "материализованная идеология") есть формы и методы правления нового типа власти – партократии. Ведь идеология есть не только то, что человек пропове­дует, но и то, что он делает. Поэтому советская идеоло­гия есть не только Маркс и Ленин, но и КПСС, тайная полиция, цензура, концлагеря, колхозы, короче: моно­партийная диктатура. Если бы когда-либо в будущем в Кремле отказались от Маркса и Ленина, как в свое время отказались от Сталина, то это вовсе не привело бы к от­казу от "материализованной идеологии". В свете данной проблемы мне кажется очень смелым и прогноз Милована Джиласа, который пишет: "В 1984 году (ссылка на книгу Орвелла. – А.А.) марксистско-ленинская идеология в СССР умрет, и партия перестанет существовать, или она будет в руинах. Партаппарат и секретная полиция будут находиться под контролем армии" (The New York Times Magazine, March 23, 1969, Section 6, p. 135).

Сегодня, через 17 лет после смерти Сталина, КПСС, как и ее идеология, та же, что была и при Сталине. Про­исшедшие изменения касаются не субстанции режима, а его формы, показывают его приспособление к новым условиям. Невозможно себе представить, чтобы иначе обстояло дело и дальше, кроме случая военного или поли­тического переворота.

Когда мы ставим вопрос – что доминирует во внешней политике Кремля, идеология или великодержав­но-государственные интересы СССР, мы забываем, что тут нет дилеммы "или – или", а есть "и – и". Идеоло­гия мировой революции и мирового господства не толь­ко не противоречит советской великодержавной полити­ке, наоборот, она является ее глобальным и эластичней­шим инструментом. Конечно, конкретное направление, успех или поражение внешней политики третьего поколе­ния в решающей степени будут определяться не только субъективными качествами этого поколения, но и теми силами и проблемами, с которыми они будут сталкивать­ся на мировой арене. В 70-х годах СССР будет иметь воз­растающую конфронтацию одновременно с обоими ми­рами: с демократическим и собственным коммунисти­ческим миром. В центре конфронтации будут стоять три силы: СССР–Китай–США, каждый враг каждого. Второй раз на протяжении жизни одного поколения история делает США судьей смертельной борьбы между диктатурами – сперва между коммунистической и фа­шистской диктатурами (СССР и Германия), а теперь меж­ду самими коммунистическими диктатурами (СССР и Китай). В первом случае США сделали выбор "меньшего зла", но кто может определить "меньшее зло" в нынеш­них условиях? Хотя китайские коммунисты объявили своей официальной политикой борьбу на "два фронта" – против "американского империализма" и советского "со­циал-империализма", но врагом № 1 они считают сегодня руководство СССР. Это и понятно. Между США и Кита­ем нет ни государственных границ, ни территориальных противоречий, тогда как между Китаем и СССР война возможна и, может быть, даже неизбежна из-за бывших китайских территорий (Амур, Уссури, Монголия, часть советского Туркестана). К концу 70-х годов китайский термоядерный и ракетный арсенал достигнет такого по­полнения, который вполне позволит Китаю начать войну с обычным оружием на Дальнем Востоке, не боясь совет­ского ответного удара атомным оружием. Тогда вполне может повториться история русско-японской войны 1904-1905 годов, когда поражение на Дальнем Востоке развя­зало революцию в России, заставившую царя объявить Манифест 17 октября 1905 года о свободах. В предвидении возможности такой войны с Китаем Кремль будет искать союза с США ценою уступок в сферах влияния за счет Китая в тихоокеанском и южноазиатском районах.

Еще четыре проблемы приобретут возрастающую актуальность:

1. Рост сопротивления восточноевропейских комму­нистических государств в борьбе за независимость.

2. Рост противоречий Москвы и Пекина в борьбе за гегемонию в мировом коммунистическом движении.

3. Борьба как против Запада, так и против Китая за политическое влияние в странах "третьего мира" (особен­но на Арабском Востоке) и за стратегическое влияние на морях, омывающих эти страны.

4. Проблема Германии.

Особенно важное место в "политике дальнего прице­ла" Кремля займет советский вариант разрешения гер­манской проблемы. В отличие от западных правительств, обычно думающих конъюнктурно от выборов до выбо­ров, большевизм планирует свою политику на целые пе­риоды и даже эпохи. Он считает, что в перспективе за­океанская Америка и островная Англия либо уйдут из Германии, оставив лишь символические силы, либо не станут защищать Германию (Берлин), рискуя атомной войной. И вот тогда в образовавшийся вакуум двинутся под популярным лозунгом "воссоединения Германии" "добровольческие дивизии" восточногерманских комму­нистов, поддержанных "интернациональными бригада­ми" во главе с советскими коммунистами. Если Бундесвер окажется сильнее "добровольцев", то на помощь им при­дет Советский Союз, который уже сейчас предусмотри­тельно обнародовал свое право на интервенцию в Герма­нии в соответствии со статьей о "вражеских государствах" из статута Организации Объединенных Наций. Единст­венное препятствие на путях такого "воссоединения" Гер­мании представляло бы владение Федеративной Республи­кой Германии атомным оружием, но Советский Союз опять-таки предусмотрительно заключил с Америкой соглашение о нераспространении атомного оружия с це­лью убрать это препятствие.

Неизменное и методическое воспитание русской мо­лодежи в ненависти к Западной Германии как к стране "реваншистов, милитаристов и неонацистов", как раз и служит цели создания психологического "казус белли" запланированного коммунистического воссоединения Гер­мании. В Москве великолепно понимают, что если когда-нибудь в Германии появится новый Гитлер, то именно из-за советской политики увековечения разделения Гер­мании. Поэтому Кремль постарается предупредить его коммунистическим воссоединением Германии.

Органический недостаток западной "эволюционной теории" о Советском Союзе заключается в том, что Запад думает о большевизме рациональными и утилитарными категориями. Большевизму приписывают свойства, кото­рыми он не наделен, и намерения, которых у него нет. За большевизмом отрицают право на действия, которые противоречат здравому смыслу западных людей. Внут­ренний иррациональный мир большевизма как был, так и остался неразрешимой загадкой. Вспышки прояснения и отрезвления наступают лишь тогда, когда Москва со­вершает очередной "иррациональный" шаг с точки зрения Запада, такой, как ракетная авантюра на Кубе или интер­венция в Чехословакии. Между тем только в таких "вспыш­ках" и проявляется истинная природа большевизма. Но дело "вспышками" не ограничивается. Большевизм созна­тельно и систематически готовит третье поколение к общему и решающему поединку. Очень хорошо и нагляд­но об этом говорил на торжественном заседании в Крем­ле 22 апреля 1969 года в присутствии всего Политбюро секретарь ЦК КПСС И. В. Капитонов в докладе, посвя­щенном 99-й годовщине со дня рождения Ленина. Он ска­зал: "Предметом особого внимания партии является вос­питание подрастающего поколения, призванного продол­жить и приумножить революционные боевые традиции своих отцов и старших братьев... Наша партия была и останется верной завету Ленина – делать "максимум осуществимого в одной стране для развития, поддерж­ки, пробуждения революции во всех странах (Аплоди­сменты)" (Ленин. Полное собрание сочинений, т. 37, стр. 304), ("Правда", 23.4.1969, стр. 2).

Таким образом и в отношении международной поли­тики третье поколение сохранит и, как выражается Капи­тонов, "приумножит революционные, боевые традиции своих отцов и старших братьев".

Как я уже оговаривал выше, преемственность в руко­водстве и общей политике Кремля может быть обеспече­на лишь при условии нормального перехода власти из одних рук в другие. Однако не исключена возможность и других вариантов политического развития СССР в 70-х годах: появление русского Дубчека (эволюционный "пере­ворот"), появление русского Наполеона (военный пере­ворот) или революция (политический переворот). За и против каждого из этих вариантов есть свои аргументы. Анализировать их – значило бы выходить за рамки дан­ной темы.

Я знаю, в глазах иных оптимистов мой общий прог­ноз об облике и делах третьего поколения выглядит до­вольно мрачным. К сожалению, история большевизма не учит оптимизму. Каждый раз трагедия происходила не из-за переоценки, а из-за недооценки динамизма и мас­штаба возможностей большевизма. Новой трагедией была бы вера в способность большевизма к перерожде­нию. Даже в Кремле убеждены, что скорее в СССР воз­можна революция, чем перерождение большевизма. Ор­ган ЦК КПСС – журнал "Коммунист" – с полным со­гласием цитирует друга-врага Ленина старого марксиста Потресова:

"Неосновательна надежда, что большевизм можно причесать. Большевизм тем и характерен, что никогда не позволял себя причёсывать. Он непоколебим. Его мож­но сломить, но согнуть нельзя" (№ 15, 1967, стр. 86).

Так оно и есть.

1969 г.

V. ЕДИНСТВО И ПРОТИВОРЕЧИЯ В ТРЕУГОЛЬНИКЕ ДИКТАТУРЫ

(партия, полиция, армия)

1. Полиция

В деле изучения структуры послесталинского правле­ния надо различать поддающееся точному анализу изме­нение места и функций правящих групп – партии, поли­ции и армии – в системе власти от неизменной природы самой власти. Кажущееся изменение послесталинского режима есть изменение не самого режима, а изменение взаимоотношений между названными властными группа­ми внутри режима. Чтобы стало ясно, в чем суть, мас­штаб и направление изменений, необходимо вспомнить исходное положение, а именно: что такое сталинизм как доктрина и искусство управления и какова была роль каждой из этих властных групп в эпоху самого Сталина? Не думаю, что это будет большим прегрешением против авторской скромности, если я на этот вопрос отвечу вы­водом, к которому я пришел ровно 25 лет назад, значит за три года до смерти Сталина, в книге "Staline аu роuvoir"* (*Alexander Ouralov. Staline au pouvoir. Les Iles D'or, Paris, 1951), по-русски опубликованной в 1950 году под назва­нием "Покорение партии" в еженедельнике "Посев". Вот что гласил этот вывод:

"Неправда, что в СССР – "диктатура пролетариа­та". Даже больше. В СССР нет и советской власти. Прав­да только то, что существующий ныне режим называет себя "советской властью" по традиции (...) Такое назва­ние лишь выгодно маскирует подлинную природу сталин­ского режима.

Нет в СССР и диктатуры коммунистической партии, несмотря на ее шестимиллионную членскую массу. Прав­да только то, что сами большевики называют коммуни­стическую партию "авангардом трудящихся СССР", чтобы скрыть от народа лицо подлинного "авангарда" (...)

Неправда, что в СССР делят господство и власть партия и военная клика. Генералитет Советской армии является пленником своего политического опекуна – ин­ститута политических работников. Но даже и эти, по­следние, являются только посредниками, мостиком к подлинной силе, которая имеет свое собственное имя и свое собственное место в Советской армии.

Неправда, что Политбюро ЦК ВКП(б) является все­могущей сверхсилой (...) Политбюро – хотя и яркая, но все-таки лишь одна тень той действительной сверхсилы, которая стоит за каждым креслом членов Политбюро.

Сами члены Политбюро это знают точно, партия смутно догадывается, а народ апатичен к "высокой по­литике". Народ учат не думать. За всех думает, действует и диктует одна абсолютная сила.

Имя этой силы – НКВД–МВД–МГБ. (...)

Сталинский режим держится не организацией Сове­тов, не идеалами партии, не властью Политбюро, не личностью Сталина, а организацией и техникой советской политической полиции, в которой самому Сталину при­надлежит роль первого полицейского. (...)

Сказать, что НКВД есть государственная тайная полиция – это значит ничего не сказать по существу. Тайной полицией является и "Интеллидженс Сервис", но ее существование в глазах англичан так же естественно, как, скажем, естественно существование Министерства здравоохранения.

Сказать, что НКВД есть орган массовой инквизиции – значит, опять-таки, ничего не сказать по существу, ибо массовой инквизицией было и Гестапо, хотя его шеф Гиммлер не годился бы и в сержанты Государственной безопасности.

Сказать, что НКВД есть "государство в государст­ве", значит умалить значение НКВД, ибо сама постанов­ка вопроса допускает наличие двух сил: нормального государства и сверхнормального НКВД; в то время как сила одна – универсальный чекизм. Чекизм государствен­ный, чекизм партийный, чекизм коллективный, чекизм индивидуальный. Чекизм в идеологии, чекизм на практи­ке. Чекизм сверху донизу. Чекизм от всемогущего Стали­на до ничтожного сексота" ("Посев", № 41 (228), 8 ок­тября 1950, стр. 13-14).

Таков был классический сталинизм. Что же изменилось с тех пор? Охарактеризованная здесь чекистская субстанция режима не изменилась ни на йоту, но во внутренней его структуре произошла пере­движка сил. Изменились роль и удельный вес властных групп между собою, что и создает вовне иллюзию изме­нения самой природы послесталинской диктатуры. Мы привыкли видеть и констатировать только главный факт: тиранию режима над народом, но мы с готовностью игнорировали соотношения групп внутри самого господ­ствующего класса, а именно: тиранию чекистов против самой партии и армии. В период кризиса вокруг и после смерти Сталина эти две силы и объединились между собою, чтобы лишить чекистов их ведущей роли, поста­вив их под контроль партии, как это было при Ленине. Сделать это партия могла лишь апеллируя к народу и разоблачая злодеяния чекистов. Но кто посягал на чеки­стов, тот посягал на самого Сталина. Игра была слож­ная, трудная и весьма рискованная для судьбы всего режима. Куда легче было объявить Берия международ­ным шпионом, чем совершить богоубийство – объявить Сталина главным преступником. Со Сталиным у его учеников было связано все святое в идеологии, политике, карьере, дружбе. Сталин и привел их к вершине власти через трупы самих отцов Октября. Долг признательности и общеизвестный факт совместных преступлений со своим учителем как будто должны были удержать учеников от того, чтобы посягнуть на самого Сталина. Однако поли­тике вообще, большевистской политике в особенности, чужды как святость исторических воспоминаний, так и всякие морально-этические побуждения вроде совести, чести, долга, благодарности... Партаппарат, поддержан­ный армией, решил пойти на калькулированный риск, чтобы восстановить свою власть и тем самым спасти весь режим: он объявил Сталина лже-богом. Более того, он во всеуслышание обнародовал, что все преступления режима совершены лишь одними чекистами во главе со Сталиным, а всеми успехами режима страна обязана в мирное время – партии, а в военное время – партии и армии.

Вот этот союз партии и армии сделал возможным поголовное уничтожение ведущих чинов чекистского кор­пуса во главе с тремя министрами госбезопасности Мер­куловым, Абакумовым и Берия, осуждение их преступле­ний, как и преступлений их вдохновителя и организатора Сталина на двух съездах партии – на XX и XXII. Однако наследники Сталина хорошо знали не только то, что они сейчас делают, но и то, кому сам режим обязан своим существованием – чекистскому корпусу в лице его воору­женных сил и тайной полиции. Они хорошо помнили слова Ленина, что без ЧК коммунистическая диктатура не может существовать (Ленин, 3-е изд., т. XXVII, стр. 140). Наследники Сталина поэтому боролись не против институции, а против лиц, не против полицейской сущ­ности государства, а против полицейской диктатуры над партией. Результаты известны: партия из вспомогатель­ной силы полиции стала ведущей силой, а политическая полиция из ведущей силы превратилась во вспомога­тельную силу партии. Однако от этого перемещения слагаемых властных групп сумма не изменилась. Только полиция перестала быть всемогущей, но само советское государство не перестало быть полицейским.

Глубины своего падения полиция достигла на XXII съезде, когда Хрущев принудил нынешних узурпаторов своей власти открыто осудить на этом съезде террори­стическую практику советской тайной полиции во главе со Сталиным. Былая легенда рыцарей революции, всеоб­щая слава всезнающих, всемогущих, никогда не ошибаю­щихся чекистов была разоблачена самой партией. Теперь не только страна, но и весь мир увидел советское поли­цейское чудовище во всей его омерзительной наготе.

Но Хрущев ошибался, когда думал, что можно управ­лять полицейским режимом, разнося полицию, еще боль­ше ошибался он, когда недооценивал ее неисчерпаемый запас подлости и коварства даже по отношению к вер­ховным авторитетам власти. Он потом и стал сам жерт­вой этой недооценки. С падением Хрущева началось новое восхождение к власти политической полиции, сопровож­даемое самыми интенсивными попытками реабилитации "органов". Пускаются в ход новые легенды вроде того, что "органы" всё-таки никогда не ошибались, а ошиба­лись лишь отдельные люди (Ежов и Берия), зато у орга­нов были и бессмертные герои, как каторжник Дзержин­ский и международный шпион Зорге. Пошли невиданные даже в эпоху ежовщины восхваления доблестных дел чекистов в бесчисленных статьях, очерках, книгах, филь­мах, с заданием создать положительный чистый тип че­кистского героя в литературе, как будто в клоаке соци­альных подонков вообще можно найти чистый тип. Да это и не было истинной целью "социального заказа" – цель была другая: создать психологический климат для возвращения сети КГБ в состав руководящей иерархии партийных органов от ЦК до местных комитетов. Вспом­ним, что КГБ был настолько дискредитирован и дискри­минирован, что его глава Семичастный до самого свер­жения Хрущева был лишь кандидатом в члены ЦК, а профессиональных чекистов вообще не ввели в состав ЦК. Официальный сигнал к реабилитации КГБ был дан назна­чением секретаря ЦК Андропова председателем КГБ с одновременным избранием его сначала кандидатом, а потом и членом Политбюро, а его трех заместителей – в состав ЦК. Как и надо было ожидать, то же самое повто­рилось и на местах – местные начальники КГБ, которых при Хрущеве держали на почтительном расстоянии от парторганов, теперь стали автоматически членами бюро обкомов, крайкомов и ЦК республик.

Речь не идет о карьере личностей, здесь происходит реабилитация институции, более того, происходит пре­вращение КГБ из былого при Хрущеве вспомогатель­ного органа верховной власти партаппарата в соучаст­ника этой верховной власти, как один из углов в тре­угольнике диктатуры. Так как органы КГБ в силу их специфической природы и сейчас неподконтрольны партии в своих оперативных функциях и по этой части поль­зуются полной автономией, то создается положение, когда партаппарат контролирует полицейский аппарат лишь теоретически, тогда как полицейский аппарат кон­тролирует практически каждого партаппаратчика от ген­сека до райсека. Чем выше стоит партаппаратчик, тем больше и гуще он обложен сетью КГБ, как легальной (охрана), так и нелегальной (наблюдение).

Конечно, как в методах КГБ, так и в его личном составе произошли серьезные изменения, вытекающие из изменившихся условий. В определенном смысле можно говорить и о новом типе чекиста. Ленинский чекист был полууголовником-полуреволюционером, который боролся с действительными врагами большевизма, нарек сам себя прозвищем "обнаженный меч пролетариата"; сталинский энкаведист был полным уголовником и открытым цини­ком, который боролся с мнимыми "врагами народа", а вот современный кагебист – тотальный ханжа. Он заявил себя с самого начала как специалист по профилак­тике преступлений и был не прочь отмежеваться от ста­линского энкаведиста ("мы – не те") или выдать себя за вашего спасителя ("мы хотим вам только помочь"), – явно опутывая вас паутиной лжи, клеветы и провокации. Однако стоит подследственному проявить твердость и поймать кагебиста на лжи, как он тут же в вспышке гнева выдает свою истинную физиономию: "Это ваше счастье, что сейчас не сталинские времена!" (вспомните выступле­ние литературного кагебиста Шолохова на XXIV съезде против Синявского и Даниэля). И все-таки он не тот тупой и малоинтеллигентный инквизитор сталинских вре­мен, единственной специальностью которого были физи­ческие пытки. Он бюрократ с вузовским дипломом, про­пущенный дополнительно через особую школу специали­стов духовных пыток. Где у сталинского чекиста безду­шие было органическое, а потому и естественное, там у брежневских кагебистов оно маскируется под наигранное добродушие. Там, где сталинский чекист подследственно­го убивал медленной физической смертью, там новый, брежневский убивает духовно. "Если убить в человеке всё, что в нем есть человеческого – совесть, честь, убеж­дения – тогда он весь в вашей власти, и значит, на вашей службе, поэтому незачем, даже вредно его убивать фи­зически", – такова философия новой психологической инквизиции. Это не значит, конечно, что физические пыт­ки вообще исчезли, но они носят теперь не массовый, а индивидуальный характер.

Беспримерным в истории надо признать ставшее почти бытовым явлением великое зло, самый убийствен­ный бич на теле народа: всеобъемлющее, вездесущее сексотство. Это тоже родное дитя Сталина. В разгар ежовщины, 20 декабря 1937 года, к 20 годовщине Чека Сталин устами Микояна выдвинул лозунг: "Каждый трудящийся СССР должен стать помощником НКВД" ("Правда", 21 декабря 1937 г.). Конечно, даже Сталин этого не до­бился. Но это было и остается и сегодня идеалом КГБ, к которому он стремится неистово, последовательно и при помощи самых преступных методов. Сколько профессио­нальных чекистов в стране? Как велика сеть нештатных секретных сотрудников ("сексотов") КГБ? По данным западных разведок, в КГБ работают 420 тысяч сотрудни­ков, из них на Западе 10 тыс., а какое число составляет армия нештатных, так называемых "кооптированных" агентов, не может знать никакая разведка, кроме самого КГБ. Но одно мы знаем достоверно: каждый взрослый гражданин обоего пола 250-миллионного советского наро­да, охваченного строжайшей паспортной системой, нахо­дится на примете, а то и на учете КГБ и под постоянным наблюдением его сексотской сети. Это тотальное наблю­дение, совершенно невозможное в таком масштабе ни в одной из стран с обычным фашистским строем, легко осуществляется при высшем типе фашизма – при ком­мунистической диктатуре, так как здесь нация слагается не из личностей, а из принудительных коллективов, чле­ны которых несут круговую ответственность друг за дру­га. В каждом из таких коллективов КГБ имеет свои ле­гальные органы под различными наименованиями и неле­гальную агентуру из членов этих же коллективов. Это относится и к самой коммунистической партии. Ленин говорил, что каждый хороший коммунист должен быть и хорошим чекистом. Поэтому Сталин поступил как после­довательный ленинец, когда он разрешил ОГПУ органи­зовать свою агентурную сеть и внутри партии. Более того, Сталин организовал дополнительно свою личную агентурную сеть по наблюдению и шпионажу и над самим партийным активом. Во главе этой сети находился "Осо­бый сектор" личного кабинета Сталина. Таким образом, партия оказалась в щупальцах двойной сети шпионажа – внутрипартийного и общегосударственного. Хрущев лик­видировал шпионаж против актива партии, реорганизо­вав "Особый сектор" и его низовую сеть в обычные секретные "Секторы" при партийных комитетах, какими они были до Сталина, но ни Хрущев, ни тем более Бреж­нев не ликвидировал агентурную сеть КГБ внутри партии. Вероятно, она сейчас еще более расширяется.

Кто и как попадает в сеть сексотов? Как правило, в свою агентурную сеть КГБ вербует подонки общества, асоциальные элементы, пойманных и непойманных пре­ступников, людей с моральным изъяном, слабовольных людей, проституток, воров, бандитов, завзятых карьери­стов, просто платных агентов, а также "идейных аген­тов" из среды партийцев, комсомольцев и даже пионеров типа пресловутого Павлика Морозова. У Сталина метод вербовки был очень простой – интересного для НКВД человека вызывали в Секретно-политический отдел и ста­вили перед выбором: остаться в этом учреждении в каче­стве заключенного или выйти на волю в качестве его агента. Сегодня положение изменилось. Наиболее дейст­венный метод вербовки сейчас – шантаж. Метод мате­риальных, академических, служебных (карьера) привиле­гий, создаваемых КГБ для своих агентов, тоже приме­няется наиболее широко как раз в нынешних условиях.

Так называемая "международная разрядка" явилась давно желанным праздником на улице чекистов. КГБ выдвинул негласную доктрину: между разрядкой вовне и безопасностью внутри существует функциональная связь – чем шире разрядка, тем больше опасности идеологи­ческих диверсий Запада против СССР. Отсюда – само собою разумеющийся вывод: увеличить власть и штат КГБ, расширить его агентурную сеть, изолировать со­ветских граждан от иностранцев, закрыть поток инфор­мации извне в СССР, из СССР вовне. На языке чекистов циркуляция свободной информации между Западом и СССР и есть "идеологическая диверсия". Единство поли­тической полиции и полицейской идеологии режима нигде так наглядно не выпирает наружу, как в вопросах раз­рядки, но оно же демонстрирует и глубокое противоречие между коренными интересами государства – получить через разрядку кредиты, технику и технологию от Запа­да – и прямо-таки животным страхом КГБ и партии перед неизбежной в этом случае циркуляцией между СССР и Западом людей, идей и информации.

В Кремле знают, что современное советское инду­стриальное общество не наделено иммунитетом против самой опасной для него заразы – духовной свободы, тогда как само советское государство может существо­вать только как закрытое государство или его вовсе не будет, по крайней мере, в его нынешнем виде.

Но если в истории есть вообще что-нибудь необрати­мое, то это тот процесс духовной эмансипации народов СССР, который начался в 60-х годах с появлением Демо­кратического движения, Самиздата, "Хроники" и расту­щей армии инакомыслящих. Необратимым потому, что этот процесс не результат акций мифических диверсантов извне, не наносное явление, идущее от зарубежных ра­диостанций, а внутренний закономерный процесс в стране сплошной грамотности и многомиллионной интеллиген­ции. "В России нет свободы печати, но кто скажет, что в ней нет и свободы мысли?", – сказал один инакомы­слящий (А. Есенин-Вольпин. Весенний лист. Нью-Йорк, 1961, стр. 170). Вот эта никакой полицией в мире не истребимая воля к свободной мысли как народа, так и народной интеллигенции, соприкасаясь со свободной мыслью Запада, оплодотворяется новыми идеями, полу­чает новые возбудители, новые творческие импульсы. Все это вместе взятое угрожает появлением духовной альтер­нативы, которая может стать знаменем широкого освободительного движения. Вот почему в Кремле полны решимости сделать разрядку дорогой одностороннего движения для привилегированных – открытой для КГБ и КПСС, но закрытой для рядовых советских граждан. Вот почему родилась в Кремле и новая теория об исклю­чительной роли КГБ в эпоху разрядки. Разрядка выдви­нула чекистский корпус на передний край инфильтрации вовне и репрессий внутри, тем самым увеличила его влияние в "треугольнике диктатуры". Перейдем к партии.

2. Партия

На членском билете КПСС красуются слова Ленина: "Партия – ум, честь и совесть нашей эпохи". Если обра­титься к генетическим истокам этого "ума, чести и сове­сти", очень многое становится понятным в трагедии великой страны и ее несчастных народов. Ленин называл русский народ нацией рабов, нацией Обломовых, а ставку для освобождения рабов и перековки Обломовых делал на социальных подонков русского общества. В известную формулу "пролетариат и беднейшее крестьянство, как движущие силы революции", Ленин включал также люм­пен-пролетариат и деревенскую голытьбу. Ленин писал:

"Везде, где можно, мы будем стремиться организо­вывать свои комитеты, комитеты социал-демократиче­ской партии. Туда войдут и крестьяне, и пауперы, и интеллигенты, и проститутки" (Ленин. Соч., 4-е изд., т. 9, стр. 214).

Ленин предвидел возражения со стороны подлинных рабочих против такого принципа организации рабочей партии. Поэтому он разъяснял:

"Городской и промышленный пролетариат неизбеж­но будет основным ядром нашей социал-демократиче­ской партии, но привлекать к ней... мы должны всех без исключения: и кустарей, и пауперов, и нищих, и прислугу, и босяков, и проституток..." (там же, стр. 214-215). Та­кова характеристика Ленина социально-исторических кор­ней КПСС. Однако нынешняя КПСС только духовно обитает в этом своем родословном очаге, а внешне она вполне порядочная буржуазно-мещанская партия. Начнем с общеизвестного факта, вся чудовищность которого за­слонена удивительной природой человека привыкать ко всему: население СССР в отношении своих гражданских прав делится на два, резко противоположных класса: граждане первого класса – это члены КПСС числом свыше 14 миллионов человек, составляющих лишь 6% от общего населения страны, и граждане второго класса – это 94% беспартийного населения. К этому делению со­ветских граждан на "первоклассных" и "второклассных" или на партийных и беспартийных настолько привыкли, что само население даже не замечает глубочайшей право­вой и вытекающей отсюда материальной дискримина­ции, которой подвергаются эти 94%. СССР – это уни­кальное государство исполинской бюрократии, в котором всё взрослое население от генсека до ассенизатора, от министра до чистильщика, от ученого до писателя, от рабочего до колхозника является его наемниками, а ос­тальные – иждивенцами.

Но занимать командные посты и делать какую-либо государственную, хозяйственную, академическую и даже творческую карьеру могут только члены первого класса. Какие бы выдающиеся таланты он ни имел, но беспар­тийный в условиях СССР не может быть министром, директором, командиром, дипломатом, председателем колхоза, заведующим почтой.

Составляя высший класс по отношению к беспартий­ным, КПСС внутри, однако, тоже неоднородна. Члены партии делятся также на два класса, нашедших свое юри­дическое закрепление в Уставе партии (§ 29): первый класс – так называемый "партактив" – около двух миллионов человек, второй класс – это "пассив" партии – сюда входят все остальные. Дорога из "пассива" в "актив" партии не усеяна розами, тут происходит почти по Дарвину жестокий естественный отбор, в котором наиболее сильные и наименее разборчивые в моральном отношении пожирают своих конкурентов. Партиец, по­павший таким образом в "актив партии" – это уже вроде потомственного партийного дворянина со всеми вытекающими отсюда привилегиями. Его можно переме­щать, наказать, его можно даже расстрелять, но разжа­ловать, исключить его из номенклатуры уже нельзя.

Партактив тоже делится на два разряда – первый разряд идет по вертикали – иерархия партаппарата (сверху вниз от ЦК до первичного парткома) – это та самая армия партаппаратчиков, около 300 тыс. человек, которая с полным основанием может сказать: "СССР -это мы"; второй разряд идет по горизонтали – иерар­хия ведомственной бюрократии (административная, хо­зяйственная, профсоюзная, комсомольская, культурно-идеологическая) – около 6 700 тысяч человек. "Верти­кальная иерархия" законодательствует и распределяет со­циальную продукцию государства, а "горизонтальная иерархия" администрирует и исполняет. Стандарт жизни и круг материальных привилегий активиста прямо зависят от ступени в пирамиде власти, которую он занимает. Лю­ди, которые находятся на самой вершине пирамиды, име­ют просто открытые счета в Госбанке.

Каков политико-психологический и деловой облик партаппаратчика?

Сначала немного статистики, которая весьма важна для понимания социальной функции и делового лица партии и партаппаратчика.

По состоянию на 1 января 1973 года всего коммуни­стов 14 821 031 человек. КПСС по догмам ее идеологов считается "партией рабочего класса". Ленин требовал, чтобы соотношение между интеллигенцией и рабочими в партии было сто рабочих на одного интеллигента. Со­ответственно были введены жесткие уставные ограниче­ния для вступающих в партию интеллигентов и бюро­кратов.

Однако сегодняшняя "партия Ленина" – класси­ческая партия бюрократов: из названного числа коммуни­стов так называемых рабочих 40,7%, а бюрократов – 44,6% (журнал "Партийная жизнь", № 14, 1973, стр. 14-15; и далее данные из этого журнала). Причем в графе "рабочие" числятся и так называемые бывшие "рабочие" вроде Брежнева. Специалистов с высшим и средним специальным образованием в партии 6 561 000 человек или 44,3% (стр. 17). (Интересно для сравнения: общее число всех специалистов по СССР в 1974 году составило 21 400000 человек, см. "Правду" от 4.7.1975.) Еще на­гляднее видно интеллигентско-бюрократическое лицо пар­тии по образовательному цензу ее членов – 59,9% ком­мунистов имеют высшее и полное среднее образование. По национальному лицу партия вполне интернациональ­на, хотя "коэффициент насыщенности" коммунистами в русских районах выше, чем в национальных. Более трех четвертей членов КПСС вступили в партию после войны, из них около 9 миллионов (68,5%) после смерти Сталина (стр. 10, 18). Женщины составляют в партии 23,0%. Более двух третей в партии – люди от 20 до 50 лет. (Интересное сравнение для "конфликта поколений" – этой сравнительно молодой партией руководит иерархия стариков: секретари обкомов имеют возраст около 60-65 лет, Политбюро – около 70 лет.) Партийная элита со­стоит из двух корпусов – общий "комитетский кор­пус", который по Уставу (но не фактически!) руководит партией и государством на всех уровнях. Он начинается от пленума ЦК и кончается на партбюро, парткоме или секретаре первичной организации. Этот "комитетский корпус" считается избранным органом на съезде, конфе­ренции и собрании. Он составляет сегодня 1 801 000 чело­век (стр. 24). Они и есть "актив партии". Они руководи­тели всех отраслей жизни, и в качестве таковых их и вы­бирают в комитеты. Профессиональных партаппаратчи­ков в "комитетском корпусе", начиная от райкома и до ЦК, только 290 000 человек (16,2%). Но они как раз есть то ядро, которое руководит самим "комитетским корпу­сом". Его можно назвать "секретарским корпусом" (Карл Радек шутил: "Сначала был матриархат, потом патриархат, а теперь – секретариат!"). Они – дипломи­рованные бюрократы, большинство из которых окончило технические вузы (60%), дополнительно еще высшие партийные школы (50%), и почти все имеют высшее образование – секретари райкомов и горкомов – 97,7%, обкомов и ЦК республик – 99,2% (стр. 25).

Партаппаратчики утверждают, что они вовсе не партаппаратчики, а идейные марксисты и "профессио­нальные революционеры" ленинской школы. В опреде­ленном смысле это верно. Они унаследовали от Маркса социальную фразеологию, от Ленина – технику заговор­щиков, от Сталина – мастерство властвования.

Со времени своего появления на русской сцене тип большевистского активиста претерпел коренное перерож­дение из идеалиста, у истоков большевизма, в обыкно­венного карьериста наших дней. Мотивы и ситуации рождали и соответствующие типы. Ленинского профес­сионального революционера-бунтаря подкарауливали в перспективе арест, тюрьма, каторга, а то и виселица; если сумел бежать из заключения – подполье или эмиграция. Людей, которые вступают сейчас в партию с вузовским дипломом и "диалектической" совестью, ждут впереди блестящая карьера, привилегии, материальная беззабот­ность на полном иждивении партийного государства. Если бы Ленину пришлось делать Октябрьскую револю­цию руками нынешней КПСС, то она никогда бы не со­стоялась.

Дорога к вершине власти, а значит и к материально­му благополучию советского гражданина ведет, стало быть, лишь через КПСС. Отсюда и тяготение к партии. Это звучит как анекдот, но это ведь факт, который сооб­щил нам Самиздат: в Грузии за партбилет дают 500 руб­лей!

Часто задают вопрос: есть ли хотя бы на самой вер­шине идейно убежденные люди? Конечно, нет. Последних фанатиков там истребил Сталин до войны. Уже с конца тридцатых годов можно было констатировать общую закономерность: чем выше вы поднимались по ступеням партийной пирамиды власти, тем меньше вы встречали идейных коммунистов, а на самой вершине сидели и сидят абсолютные циники, у которых был и остается один иде­ал: абсолютная власть. Внешняя кажущаяся "коммуни-стичность" советского общества в виде национализации средств производства с коллективизацией самих людей есть чистейшая фикция, ибо национализация произведена не в пользу общества, даже не в пользу государства, а в пользу партии, чтобы сделать ее диктатуру тотальной и тоталитарной. С этой большевизации русской националь­ной экономики собственно и началось социальное и идей­ное перерождение партии. Сам Ленин это предвидел, но это его пророчество никогда не цитируется в Москве. Давайте сделаем это мы. В декабре 1919 года Ленин го­ворил:

"К правящей партии примыкают худшие элементы уже потому, что эта партия есть правящая" (Ленин, 4-е изд., т. 30, стр. 164), а в 1920 году добавил: "Мы боимся чрезмерного расширения партии, ибо к правительствен­ной партии неминуемо стремятся примазаться карьери­сты и проходимцы, которые заслуживают только того, чтобы их расстреливать" (3-е изд., т. XXV, стр. 193). (Заметим, что когда Ленин это писал, в партии не было и полмиллиона человек.).

Это пророчество о разбухании партии за счет "карье­ристов и проходимцев" сбылось в масштабе, который едва ли мог предвидеть и Ленин.

Может создаться впечатление, что мы обвиняем на­следников Ленина в том, что они отказались от коммуни­стических идей. Совершенно наоборот. Партию, которая сделала из банкротства утопических позиций коммунизма правильные выводы, ухватившись за другую идею Ленина – идею диктатуры одной партии над страной и над всем миром, надо было бы признать партией трезвых полити­ков, если бы она не продолжала выдавать банкротство за торжество, мираж за действительность, новоклассовое советское общество за бесклассовый строй "развитого социализма". Отсюда и политическая шизофрения совре­менного партаппаратчика, у которого реальная политика вполне уживается рядом с очевидным коммунистическим бредом. Отсюда и глубокое противоречие между мнимым и сущим обликом партии, между ее "рекламной" миссией и политическим бытием, между ее социальной филосо­фией и исторической практикой. Отсюда ведь родился и тип партаппаратного двурушника: проповедует то, что не думает, действует против того, что проповедует. Это настолько распространенное явление в жизни партии, что как раз за последнее десятилетие ЦК партии в много­численных постановлениях, а партийная пресса в беско­нечных статьях требуют от партпропагандистов, чтобы они стали идейными. До чего должно быть глубоко идей­ное падение когда-то идейной партии, если ЦК требует от своих идеологов, чтобы они сами верили тому, что они проповедуют!

Теперь мы вплотную подошли к окончательной фор­мулировке ответа на поставленный выше вопрос – каков политико-психологический облик партаппаратчика? Ка­кую эволюцию он претерпел от Ленина через Сталина к Хрущеву и Брежневу? Пока Ленин отсиживал гибель им­перии за границей, в России орудовали от его имени два резко выраженных типа партаппаратчика-"комитетчика": один – "профессиональный революционер" (линия Сверд­лова), другой – профессиональный грабитель-"экс" (ли­ния Коба-Сталина). Грабители-"эксы" были интенданта­ми революции. После большевистской революции оба типа, с некоторым преобладанием сталинской линии ("Грабь награбленное!"), делят с Лениным захваченную власть. После смерти Ленина, после продолжительных внутрипартийных схваток "эксы"-уголовники Сталина побеждают "профессиональных революционеров". Этот сталинский партаппаратчик – представитель второго поколения большевизма – не участвовал ни в револю­ции, ни в гражданской войне, но зато активно участвовал в новой сталинской революции сверху – в насильственной индустриализации, кровавой коллективизации, а также в бесчисленных чистках – физическом уничтожении не только миллионов советских граждан, но и всей ленин­ской партии. Эта многолетняя практика инквизиции сде­лала сталинского аппаратчика чёрствым, бездушным ав­томатом в руках своего водителя. Выученный этим води­телем ценить превыше всех человеческих вожделений одну лишь власть, сталинский партаппаратчик во имя власти был способен на всё, даже на измену самому Сталину (XX съезд). Хрущевско-брежневский партаппаратчик -это "переходный тип". Будучи по воспитанию и мышле­нию чистокровным сталинистом, "переходный тип" с без­ошибочным нюхом партократа понял веяния времени -спасти основные позиции сталинизма в стране можно толь­ко отмежевавшись от самого Сталина. Так родились пре­словутая теория о "культе личности" и доктрина о воз­вращении к ленинским принципам "коллективного руко­водства". Основоположник новой доктрины о "коллек­тивности руководства", Хрущев, сам же стал жертвой своей доктрины. Именно свержение Хрущева его же со­ратниками показало крайне беспринципное двуличие "переходного типа": придя к власти через разоблачение преступлений Сталина, "переходный тип", укрепившись у руля правления, реабилитировал не только имя Сталина, но частично и его методы (процессы инакомыслящих, преследование верующих, восстановление концлагерей и изобретение того, до чего не додумался даже сам Сталин – политических психотюрем, в которых людей можно держать пожизненно).

Перейдем к характеристике армии.

3. Армия

Из трех столпов режима – партаппарата, полиции и армии – первые два, вместе или попеременно, управляли страной, а третий столп – армия – всегда была управля­емой. По социальному положению партаппарат и поли­ция бесконечно далеко стояли и стоят от народа, а армия была и остается плотью от плоти народа, она собственно и есть народ, только в военной форме. Именно это было причиной того, что правящая партийно-полицейская кли­ка ей никогда не доверяла (институт политкомиссаров раньше, система "замполитов", политотделов и полит­управлений теперь) и наиболее радикально чистила ее командный состав. Конечно, Ленин и Сталин умели ис­пользовать эту армию как против свободы русского наро­да (Кронштадт, Тамбов, антиколхозные восстания), так и против независимости нерусских народов. К ее несчастью, даже наследникам Сталина удалось использовать ее про­тив свободы чужих народов (Венгрия, Чехословакия). Более того. Ссылаясь на нее и опираясь на страшное ору­жие, которым она владеет, владыки Кремля постоянно шантажируют свободный мир, открыто вооружают и фи­нансируют так называемые "освободительные войны", революционные восстания и даже военные перевороты. И все-таки Советская армия не та, какой она была при Ста­лине. Ее эволюция от инструмента власти при Сталине к фактору власти сегодня, как одного из углов треуголь­ника диктатуры, есть исторический факт, который не может игнорировать внимательный наблюдатель. Эта эволюция открывает судьбоносную для страны перспек­тиву. Поэтому важно проследить, как это происходило.

Эволюция, приведшая к изменению роли армии, на­чалась с войны. Сперва это было скорее психологическое, а не структурное изменение. Ход и исход войны против Германии решили не партия и полиция, а армия и ее офи­церский корпус. Номинальные партийные и полицейские органы при командованиях (члены военных советов, по­литотделы, полицейские войска, особые отделы, Смерш) были лишь вспомогательными силами и полностью по­ставлены на службу армии. Впервые в истории СССР вся власть фактически перешла к армии. На войне и из войны выросли новые кадры военачальников, которым страна была обязана своим освобождением от оккупантов, а Сталин – спасением своего режима. Как раз это обстоя­тельство вызывало у Сталина сильнейшие опасения. Ста­лин знал из истории, что войны рождают не только рево­люции, но и бонапартов, не только освободителей от чу­жеземного ига, но и борцов против внутреннего деспотиз­ма. Чтобы этого не случилось, Сталин решил присвоить себе лично чужую славу – триумф военной стратегии совет­ского генералитета (легенда о "десяти сталинских ударах") и заодно избавиться от потенциальных или воображаемых бонапартов, отправив в почетную ссылку всех ведущих полководцев истекшей войны (маршалы Жуков, Воронов, Новиков, Вершинин, Богданов и др.).

В дни, когда Сталин безнадежно боролся со смертью, происходит реабилитация опальных маршалов во главе с Жуковым, а начавшаяся борьба за наследство Сталина вводит армию в совершенно непривычную для нее поли­тическую игру – в борьбу за это наследство. Ввел ее в эту рискованную игру тот, кто с ней был близко, физиче­ски связан во время войны – Хрущев. Ставка на армию оказалась для личной карьеры Хрущева успешной – при помощи армии Хрущев убрал со сцены одного за другим своих знаменитых и, казалось, могущественных соперни­ков – Берия (июнь 1953 г.), Маленкова (февраль 1955 г.), Молотова и "коллективное руководство" (июнь 1957 г.). Вот тогда впервые профессиональный военный стал со­участником власти на ее вершине – маршала Жукова сделали членом Президиума (Политбюро) ЦК. Когда Хрущев, однако, почувствовал, что своенравный и воле­вой маршал ставит интересы армии выше интересов пар­тийной клики, то он сверг и его, предварительно отправив Жукова с визитом к Тито, догадываясь, что вряд ли он сможет свергнуть Жукова, если тот будет в Москве.

Хрущев думал, что он тем самым вывел армию из игры. Но он ошибался. Ошибка выяснилась, когда Хру­щев начал ущемлять профессиональные интересы армии (план сокращения армии на 1 200 000 человек, сокращение военного бюджета, запрещение строить океанский воен­ный флот, переброска средств из военной индустрии в индустрию гражданскую). Хрущев почувствовал себя на­столько прочным в седле власти, что начал издеваться над демобилизованными генералами, посылая их дирек­торами совхозов и председателями колхозов. О самих советских генералах он однажды, критикуя свободомы­слие американских, выразился так: "Если наш генерал что-нибудь лишнее сказал, так мы его "за ушко да и на солнышко".

Хрущев, который поссорился с политической поли­цией на XX и XXII съездах, теперь поссорился и с армией. Вот этим и воспользовались его сподвижники, чтобы из­бавиться от неугодного им нового диктатора по его же рецепту – при помощи армии они его самого взяли "за ушко и выставили на солнышко".

Когда и новое руководство ЦК, пользуясь смертью маршала Малиновского, хотело вновь исключить армию из политики и поставить во главе нее гражданское лицо – секретаря ЦК Устинова, то армия, несмотря на более чем недельные уговоры, сказала "нет!" и добилась назначе­ния маршала Гречко своим министром. Таким образом, армия из объекта политики, каким она была при Ленине-Сталине, из инструмента внутрипартийных драк, каким ее сделал Хрущев, превратилась при Брежневе в субъект политики, во властную силу, в один из углов треуголь­ника диктатуры. Ввод маршала Гречко в Политбюро был юридическим оформлением фактического положения. Сегодня уже можно считать установленным, что в компе­тенцию армии входят следующие вопросы (или она поль­зуется правом вето по ним): 1) стратегическое планирова­ние и стратегическое руководство; 2) определение и пла­нирование объектов военно-промышленного комплекса советской индустрии; 3) установление политики в странах Варшавского блока; 4) установление курса и приоритетов внешней политики СССР. Ничего подобного не было не только при Сталине, но и при Хрущеве.

Приняв участие в свержении Хрущева, полиция также стала вновь соучастником власти и вернула себе полную автономию во внутренней и внешней оперативной поли­тике. Так образовалась в эру Брежнева триединая власть – партия, полиция и армия, – юридическим закрепле­нием которой и явилось включение в Политбюро глав армии и полиции.

Однако армия, особенно нынешняя армия, остается в этом треугольнике наименее надежным компонентом, если исключить отсюда политсостав. Это мы увидим, если мы проанализируем личный состав Советской ар­мии, особенно ее офицерский корпус. Офицерский корпус в Советской армии можно назвать совершенно новым социальным сословием. По существу он представляет собою советскую "военную интеллигенцию", которая живо интересуется вопросами истории, философии, лите­ратуры t искусства, будучи мастерами сложнейшей воен­ной техники современности. Достаточно упомянуть, что в 1971-72 гг. 45% офицерских должностей занимали дипло­мированные инженеры и техники, а 46% личного состава имели высшее и законченное среднее образование (журн. "Международная жизнь", № 6, 1971, стр. 106; газета "Красная звезда", 17 декабря 1972 г.). К 1975 году уже почти 100% воинов имели высшее, среднее и неполное среднее образование (маршал Гречко, "Красная звезда", 29 января 1975 г.). Среди старшего и высшего командного состава давно нет лихих, но малограмотных буденовцев. 80% командиров полков имеют высшее образование, а 82% офицеров ракетных войск стратегического назначе­ния имеют высшее военное специальное образование ("Календарь воина", М., 1974, стр. 35, "Военно-историче­ский журнал" № 11, 1971, стр. 10). Почти 100% команди­ров бригад и выше имеют высшее военное образование ("Календарь воина", там же). В личном составе армии только 22% коммунистов, но 90% офицерского состава носят формально партийные или комсомольские билеты (среди прапорщиков и мичманов только 20% партийных; см. "Красная звезда", 31 января 1973 г.; И. Грудинин, Диалектика и современное военное дело, 1971, стр. 89; "Календарь воина", там же, стр. 34). Вот почему вполне прав маршал А.А. Гречко, когда он констатирует, что современные советские "вооруженные силы неузнаваемо изменились во всех отношениях. Это качественно новые вооруженные силы" ("Правда", 4 июня 1975 г.). Вот это и ведет к образованию ряда противоречий между партией и армией.

Исконным внутренним противоречием офицерского корпуса было (а теперь еще более обостряется) противо­речие относительно компетенции между командным со­ставом и так называемым "политсоставом", который паразитирует на теле армии. Партийное опекунство над советским офицерским корпусом уникально и оскорби­тельно. Если в начале создания Красной армии оно еще понятно, ибо командный состав Красной армии состоял из беспартийных царских офицеров, над которыми прихо­дилось из-за недоверия ставить по одному коммунисту (институт политкомиссаров), то теперь, когда все командиры сами члены партии, политические офицеры не толь­ко лишни, но и вредны. Пользуясь паникой Сталина в первые два года войны, маршал Жуков ликвидировал этот институт, но партаппаратчики, почувствовав, что таким путем армия может оказаться со временем вне контроля и руководства партии, добились восстановления комиссаров, только переименовав их в "замполиты".

В истории не было и нет армии, в которой существо­вала бы такая система скрупулезных политико-полицей­ских надзорных органов, как в Советской армии: 1) пар­тийные организации с правом указаний и доносов; 2) сис­тема Главного политического управления с политотдела­ми и "замполитами"; 3) Военные советы округов, куда кроме командующего округом входят, как его надзирате­ли, начальник Политуправления округа и плюс еще регио­нальный секретарь партии (приказы командующего не действительны, если они одновременно не подписаны и членами Военного совета округа); 4) сеть "Особых отде­лов" КГБ в армии; 5) Военные советы родов войск в Мос­кве с представителями ЦК в своем составе; 6) вероятный Высший Военный совет всех вооруженных сил СССР, куда, несомненно, должен входить сам "генсек". (Произ­веденный недавно в генералы армии с вручением мар­шальской звезды Брежнев, очевидно, занял теперь и тот пост, который занимал Хрущев накануне его свержения – пост Верховного главнокомандующего.)

Таким образом, самая современная по военной техни­ке, высокоподготовленная по образованию армия надзирается все еще варварскими методами сталинских времен. Вот когда маршал Жуков вторично хотел освободить армию от этой системы партийно-полицейской опеки, Хрущев его и сверг. Свергая самого Хрущева, армия, од­нако, реабилитировала и Жукова. (Недаром "антипартийщик" маршал Жуков похоронен на Красной площади, а "субъективисту" Хрущеву в этой чести отказали.) Таким образом, сегодняшняя Советская армия уже более не ин­струмент власти, она сама власть, без которой политиче­ская власть партии – ничто. Но у этой власти есть один недостаток – она не знает, что она власть. Напоенная идеологической сивухой марксизма-ленинизма о "вели­чии" и "мудрости" партии, она дает гипнотизировать себя мифами и фикциями, да еще загонять в полицейские оковы политотделов и особых отделов. Вот здесь и за­ложено самое парадоксальное противоречие в треуголь­нике: фактической, субстанциональной властью – арми­ей – управляет зависящая от нее бесталанная политиче­ская клика, которая называет себя партией. Это проти­воестественное состояние не может долго продолжаться. Как только Советская армия осознает себя армией граж­данской, армией народа, а не партии, обозначится кризис. Когда это случится, никто не может сказать, но что об­щее веяние таково, – в этом мало сомнения.

4. Противоречия

Образование треугольника диктатуры, этого своего рода "троевластия" на вершине Кремля, есть расширение социальной базы режима, с одной стороны, и вынужден­ный, а потому и непрочный компромисс баланса власт­ных сил, с другой. "Троевластие" беспрецедентно в исто­рии коммунистической России и резко противопоказано былой монолитной природе режима. Оно и есть резуль­тат разрыхления монолита власти, разъедаемой внутрен­ними противоречиями. Официальная догма, конечно, по-прежнему утверждает, что в СССР правит лишь одна партия, как ведущая и направляющая сила. Но на деле эта партия, после кратковременного торжества сначала над полицией (казнь Берия), потом над армией (свержение Жукова), вынуждена при Брежневе признать, что она теперь иначе не может управлять страной, как в союзе с теми же полицией и армией. Этот сговор трех сил проис­ходил в глубоких джунглях Кремля, без драматических потрясений и внешних эффектов, а потому и остался вне поля наблюдения советологов, тем более, что полиция и армия разрешают идеологам партии кричать сколько угодно о своей ведущей роли лишь бы она не нарушала баланс сил.

Пусть нас не обманывает выпячивание роли "генсека" – он не диктатор, а лояльный проводник компромиссно­го курса "треугольника", который искусственно делает его единоличным вождем с целью эффективного предста­вительства своих интересов внутри и вне страны. Поэто­му газета "Правда" в каждой передовой, члены Полит­бюро в каждой речи должны цитировать ими же сочинен­ные "глубокие высказывания" "генсека", человека, кото­рый ничего не решает, но через которого все решается. Поэтому не имеют никакого смысла беспочвенные гада­ния иностранцев, кто будет его преемником. Это имело значение, когда в Кремле действительно сидели диктато­ры (Ленин, Сталин, Хрущев) или в самом Политбюро имелись выдающиеся личности. Сейчас фундаментальное значение имеет совершенно другая проблема – насколько длительным окажется "троевластие" и к какому углу тре­угольника диктатуры переместится, в конце концов, вся власть. Попытаемся теперь подвергнуть анализу эту про­блему в свете внутренних противоречий, которые сущест­вуют между самими властными группами. Прежде всего спросим себя, что объединяет и что разъединяет группы "треугольника"?

Несмотря на кажущуюся простоту, все же вопрос что и как объединяет властные силы в один союз – является достаточно сложным, особенно касательно одной из этих сил – армии. Не вдаваясь в подробное рассмотрение всей проблематики в целом, можно выставить ряд апри­орных истин: их объединяет система обрядовых догма­тов, идентичность интересов фракций одного господству­ющего класса, убежденность в глобальной миссии Ок­тябрьской революции и решимость в деле ее осуществле­ния, инстинкт самосохранения как против возможного взрыва изнутри, так и против воображаемого предупреж­дающего удара извне. Конечно, органическое единство здесь существует только между партией и полицией, ибо полиция партийная, а партия насквозь полицейская, един­ство же с ними армии – историческая условность. Армия в этом "треугольнике" вообще находится в довольно лож­ном положении – в марксистские догматы она верит лишь по долгу службы и только на службе, но вот в мировую историческую миссию России и русской армии она верит испокон веков ("Москва – третий Рим"). Однако в истории России никогда не было и едва ли будет другое такое правительство, которое безоговорочно поставило бы всю мощь страны, даже в ущерб ее национальным интересам, на службу такой глобальной миссии, как это делает коммунистическое руководство. Это импонирует Советской армии, как это импонировало бы любой дру­гой армии в мире. Сказанным я ограничусь в отношении единства трех сил. Перейду к их противоречиям.

За 20 лет своего монопольного господства при Стали­не полиция наносила партаппарату и офицерскому корпу­су такие зияющие раны, которые редко заживают, но еще реже прощаются. Поэтому они и уничтожили физически всю чекистскую гвардию Сталина во главе с тремя ми­нистрами госбезопасности. В аппарат полиции были на­правлены десятки тысяч мобилизованных коммунистов, в том числе большая группа старших и высших чинов Со­ветской армии, а над самой полицией поставили коллек­тивное руководство в виде Комитета госбезопасности (КГБ), в состав которого на каждом уровне входят пред­ставители партийного комитета. Операция эта проводи­лась от имени партии, но партаппарат мог провести ее, только опираясь на армию. Однако смена головки поли­ции не повлияла на бесперебойное функционирование са­мой машины полиции, основные кадры которой не толь­ко остались в полной неприкосновенности, но и ока­зались в состоянии завербовать со временем на свою службу и самих партийных контролеров. Более того. В последние годы началось и обратное движение в виде заметного роста инфильтрации чекистских кадров в руко­водящие партийные органы. Претендующий на право контролировать полицию партаппарат и борющаяся за полное восстановление своего исторического права на бесконтрольность политическая полиция, – таково пер­вое противоречие между партией и полицией. Это проти­воречие не внешнее, а глубинное. Борьба здесь происхо­дит, как выразился бы Сталин, "тихой сапой" и при по­мощи свойственных этим обоим учреждениям методов изощренных подвохов, провокаций и шантажа. Поскольку по этой части все преимущества на стороне КГБ, то парт­аппарат ведет здесь неравную борьбу. У КГБ есть и дру­гое, более решающее преимущество в этой борьбе – если партаппарат, как учреждение, все еще находится вне поли­цейской компетенции КГБ, то сами партаппаратчики, как живые люди, были и остаются объектами его постоянных наблюдений. Ведь партаппаратчики – аскеты только на партсобраниях, а в жизни они, как и все, люди со своими человеческими слабостями, и вот как раз эти слабости чекисты систематически заносят в их досье, чтобы их шантажировать когда нужно, или убрать, когда они стали бесполезными. Теоретически нет ни одного партаппарат­чика от райкома до ЦК, которого не могли бы дискреди­тировать кагебисты, тогда как первичные парторганиза­ции в сети КГБ не имеют ни права административного контроля над учреждениями КГБ, ни права интересовать­ся их внутренними и внешними операциями.

Все-таки идеалом полиции был и остается ее сталин­ский статус, при котором партаппарату отводилась под­чиненная роль исполнителя чекистских акций и идеологи­ческого рупора по их обоснованию. В период борьбы с "культом личности" полицию лишили не только этого исключительного положения, но еще был принят ряд законодательных актов, которые ограждали ее действия и возвращали полицию к ее собственной профессиональной функции: к охранению устоев режима. Однако с тех пор, как при ее участии был свергнут инициатор названных актов Хрущев, кагебисты открыто перешли в наступление для восстановления утраченных позиций. Это наступле­ние они вели по двум линиям: 1) по линии реабилитации Сталина через своего человека в партаппарате – Суслова; 2) по линии массового преследования любого проявления свободомыслия среди интеллигенции, которая развенча­ние Сталина поняла как начало "весны либерализма".

Поскольку даже брежневский партаппарат в собствен­ных же интересах не был склонен отменить хрущевские уголовно-процессуальные законы, ограничивающие права КГБ (запрещение физических пыток, расширение прав подследственных и защиты, ликвидация "Особого сове­щания", введение гласного судебного разбирательства и т. д.), то КГБ начал обходить эти законы, вербуя в свою сеть милицию, уголовный розыск, прокуратуру, суд. Че­рез них-то кагебисты и узаконивают свои беззакония. Эти действия кагебистов вызвали беспрецедентные в истории СССР противодействия передовой интеллигенции: появи­лись Демократическое движение, движение защиты прав человека, Эмнести интернэшонал, движение евреев за право на эмиграцию, движение крымских татар за право возвращения в Крым, Самиздат, Тамиздат, "Хроника текущих событий", возрождение религиозности и рели­гиозного движения.

Не требуется особой проницательности в понимании психологии и взаимоотношений КГБ и КПСС, чтобы видеть, что во всем этом полиция винит партию с ее раз­облачениями Сталина и НКВД, а партаппарат винит по­лицию за ее неумение предупреждать такие события. Все это приводит к обострению второго противоречия между полицией и партией по самому кардинальному вопросу: кто кем должен в полицейском государстве править -полиция партией или партия полицией? Если в Полит­бюро вообще есть деление людей на группы, то оно, ве­роятнее всего, в оценке роли и места партии и полиции во внутренней политике. Зато во внешней политике сущест­вует несомненная гармония между ними. Советская внеш­няя политика – функция и служанка ее внутренней поли­тики. Материальное содержание нынешней внешней по­литики, ее приоритеты, ее методы тоже определяет не один партаппарат, а партаппарат вместе с военным и полицейским аппаратом. Советский дипломатический аппарат подбирается тоже не Министерством иностран­ных дел, а партаппаратом вместе с Министерством госбе­зопасности почти в равной пропорции из профессиональ­ных дипломатов и профессиональных чекистов (отчет комиссии Рокфеллера говорит, что сегодняшнее соотно­шение между дипломатами и чекистами в советском ди­пломатическом аппарате в США 60:40 в пользу диплома­тов). Но деление советских служащих за границей на дипломатов и чекистов – дело весьма условное. Безо всяких оговорок: каждый дипломат – чекист, а каждый чекист – первоклассный дипломат. Сама пресловутая "разрядка" – продукция чекистского мозгового треста из КГБ, методами научно-организованной дезинформации и создания разветвлений сети так называемых "агентов влияния" из высокопоставленных лиц в западных парла­ментах, правительствах, прессе, университетах, корпора­циях, партиях, профсоюзах, церквах. В этом и причина, почему во внутренней хозяйственной политике Кремля, где верховодит партаппарат – застой, провалы, корруп­ция, а во внешней политике, которой фактически руково­дит КГБ, – больше триумфов, чем поражений.

Вот это чуждое режиму новое явление – раздвоение "генеральной линии партии", ее искусственное разделение на сферы внешнего и внутреннего преобладающего влия­ния между КГБ и КПСС составляет третье противоре­чие, которое никак не затушевать введением давнишнего ставленника полиции Громыко в Политбюро или посто­янным подчеркиванием личных заслуг "генсека" во внеш­ней политике. Названные здесь противоречия между пар­тией и полицией не ведомственные, а структурные проти­воречия, ибо решается вопрос об абсолютной власти од­ной из этих двух сил: партии или полиции.

Весьма важным противоречием, которое, в конечном счете, решит судьбу всей партии, надо считать четвертое, глухое, но грозноепротиворечие в потенции – это про­тиворечие между партией и ее аппаратом.

У КПСС имеется по форме такой же демократиче­ский Устав, как в стране имеется по форме "самая демо­кратическая Конституция". Суверенитет партии по Уставу осуществляет в масштабе страны – съезд КПСС, в рес­публиках – республиканские съезды, в областях, городах и районах – партийные конференции, в первичных парт­организациях – их собрания. На них выбираются соот­ветствующие партийные комитеты закрытым (тайным) голосованием. Партийные комитеты всех уровней счита­ются по Уставу исполнительными органами партии (Устав КПСС, 1966, §§ 22, 23, 24). Но это только юридически так, а фактически – съезды, конференции, собрания сделались совещательными форумами, а эти исполнитель­ные органы превратились в законодательные органы над партией. Строго говоря, даже не эти комитеты, а их аппа­рат поставил себя над партией, а тайные выборы, как и выборы в Верховные советы, с заранее составленными аппаратом списками, превратились в пародию на выбо­ры. Такой порядок установил Сталин. Он остался в пол­ной незыблемости и при его наследниках. Но теперь пар­тия, как это мы видели выше, и количественно и качест­венно становится другой.

Та старая партия выдвиженцев от станка и сохи, ко­торую Троцкий называл "голосующим стадом" Сталина, была умерщвлена самим Сталиным, а новую он создал из одних политических кастратов. Сейчас положение другое – из около 15 миллионов коммунистов более 2/3 вступи­ли в партию после Сталина, из них 12 300 000 человек имеют высшее, среднее и незаконченное среднее образо­вание. Да, они все еще голосуют стадно, но у них в руках Устав партии, в котором записано: "3. Член партии име­ет право: а) избирать и быть избранным в партийные органы; б) свободно обсуждать на партийных собраниях, конференциях, съездах, на заседаниях партийных комите­тов и в партийной печати вопросы политики и практиче­ской деятельности партии... открыто высказывать и от­стаивать свое мнение...; в) критиковать... любого комму­ниста, независимо от занимаемого поста". Пустые вчера, завтра эти слова могут стать действенными. Мы долго не понимали, например, казавшийся нам беззубым либе­рализм демократов в СССР. Постепенно стало ясно, что инициаторы Демократического движения в СССР были и являются теми гениальными тактиками, которые нащупа­ли ахиллесову пяту режима – именем советских законов они клеймили советское беззаконие, оставаясь сами в рамках легальности, что как раз и бесит кагебистов, за­гоняющих их в тюрьмы и психотюрьмы. Где же у парт­аппаратчиков гарантия, что вскоре и в многомиллионной партии не появятся партийные инакомыслящие с совер­шенно легальным лозунгом: "Соблюдайте Устав партии!", как демократы требуют: "Соблюдайте вашу Конститу­цию?". Это будет борьбой легальной, совершенно новой, динамичной партийной оппозиции против узурпаторов власти партии из партаппарата за тот основной закон пар­тии, о котором в преамбуле Устава сказано: "КПСС стро­ит свою работу на основе... всестороннего развития внутри­партийной демократии" (Устав КПСС, 1966, стр. 4).

Эту демократию мы имеем теперь только на самой вершине КПСС – в Политбюро и очень условно на плену­ме ЦК. Мне кажется, что может наступить время, когда развернется новое оппозиционное движение внутри самой партии за распространение политбюровской демократии на всю партию, за контроль партии над своим аппаратом, за возвращение ей суверенитета, узурпированного парт­аппаратом. Восстановление такой внутрипартийной демо­кратии явилось бы прелюдией к относительной демокра­тизации и самого советского государства.

Серьезное значение имеют и внутрипартийные нацио­нальные противоречия в стране, где живет более ста раз­личных народов. Сегодня уже никто не отрицает, что в СССР растет как русский, так и местный национализм. Это сказывается и внутри партии в виде нарастания про­тиворечий между центростремительными и центробеж­ными силами, между централистским абсолютизмом Москвы и автономными стремлениями национальных республик. Если лицемерие есть непременный атрибут успешного диктатора, то большевики как раз по нацио­нальному вопросу продемонстрировали шедевры лицеме­рия. Согласно "Конституции", Советский Союз есть до­бровольная федерация 15 суверенных государств, так на­зываемых союзных республик. Какие же права у этих суверенных республик? В "Конституции СССР" сказано: каждая союзная республика может свободно выходить из СССР, вступать в дипломатические сношения с иностран­ными государствами, заключать с ними договоры, обме­ниваться послами и содержать свою собственную нацио­нальную армию (ст. ст. 17, 18а, 186). Между тем, мало-мальски политически грамотный человек знает, что право выхода из СССР есть величайшая ложь, введенная в Конституцию, что же касается суверенитета, то какой-нибудь захудалый городишко на Западе имеет куда больше внут­ренней автономии чем, скажем, вся Украинская советская республика. Национальные армии и дипломатические сношения с заграницей – тоже сказки.

Эти общеизвестные вещи я привожу вот почему: ле­гальные рамки советской Конституции уже сегодня ис­пользуются национальными инакомыслящими в их борь­бе за национальную автономию (Черновол, Мороз, Свет­личный, Мустафа Джемилев и др.).

Процесс этот начался сейчас же после XXII съезда. Хрущев был первым, кто увидел в настроениях нацио­нальной интеллигенции опасность для единства коммуни­стической империи и поэтому начал форсировать полити­ку коммунистической русификации. Он даже учредил в Туркестане и на Кавказе нечто вроде военных генерал-губернаторств периода их завоевания Россией в XIX веке. Так были созданы Среднеазиатское бюро ЦК КПСС, Закавказское бюро ЦК КПСС, намечалось создание При­балтийского бюро ЦК КПСС. Во главе них были постав­лены московские партаппаратчики, которые не были ни членами, ни кандидатами ЦК, а давали приказы членам ЦК КПСС, первым секретарям центральных комитетов национальных республик.

После свержения Хрущева эти институции, не без давления низов, были ликвидированы, но не ликвидирова­на сама проблема. Поэтому во всех неславянских союзных республиках действует неписаный закон: к национальным первым секретарям ЦК нацкомпартий обязательно и без исключения приставлены в качестве "нянек" вторые сек­ретари из Москвы, которые и являются хозяевами и над первыми секретарями, и над самими национальными рес­публиками. И это тоже усиливает автономистское движе­ние. У этого партийно-автономистского движения были и свои жертвы – первые секретари ЦК: в Туркмении – Ба­баев, в Узбекистане – Камалов, в Киргизии – Раззаков, в Азербайджане – Мустафаев, в Дагестане – Даниялов, на Украине – Шелест – обвинялись либо в национали­зме, либо в покровительстве ему.

Уязвимым местом установившейся расстановки сил на вершине "троевластия", с точки зрения внутренних противоречий, конечно, надо признать военный угол "треугольника". Как мы это видели, "треугольник" ско­рее временная, чем устойчивая комбинация. Конечные интересы партии и полиции, при всех столкновениях их текущих интересов, вполне тождественны, ибо ни одна из этих сил не может самостоятельно существовать без дру­гой, в то время, когда и текущие и конечные интересы армии не обязательно связаны с существованием партий­но-полицейского режима. Самое важное и решающее – первые две силы могут существовать только при данном режиме и не имеют никаких шансов уцелеть при другом строе, тогда как ни один будущий строй не может сущест­вовать без данной армии и ее офицерского корпуса. Ар­мия, которая в критической ситуации национальной нуж­ды поставит интересы страны выше интересов партии, осознает, что она не только единственная реальная сила при коммунистической диктатуре, но также важнейшая опора и любого будущего свободного государства, может без развязки гражданской войны ликвидировать "тре­угольник" и установить свое переходное единовластие. Не надо бояться страшных слов и жупелов, доставшихся нам от исторических предрассудков или навеянных запад­ной либеральной философией права. "Военная револю­ция" против идеократической тирании явилась бы наи­более безболезненной формой величайшей освободитель­ной революции. Вот почему не исключена возможность, что ключи от цейхгаузов Советской армии в руках капи­танов, майоров и полковников могут оказаться ключами к грядущей свободе народов СССР* (*Примечание автора (1976): Назначение партаппарат­чика Устинова министром обороны, в обход заслуженных военачальников, и производство его и Брежнева в марша­лы, а Андропова – в генерала армии – еще новое доказа­тельство того, какое глубокое недоверие питает партаппа­рат к офицерскому корпусу и как он смертельно боится именно военной революции.).

5. Заключение

Каково же общее заключение? Образно выражаясь, на могильной плите приближающейся к своему концу эры Брежнева история должна была бы выгравировать эпи­тафию: "Сей режим прозябал в тени Сталина, стяжая себе славу бесславием!" Будучи в идеологическом плане синтезом между Сталиным и Хрущевым, брежневщина есть последняя историческая попытка наследников Стали­на спасти сталинизм как доктрину управления диктату­рой. В основе этой попытки лежит поставленный самим партаппаратом негласный диагноз: продлить жизнь су­ществующей системы возможно, лишь опираясь на его генерального конструктора, не пугая его именем, но мо­дернизируя его мастерство. В этом и причины десяти­летнего бесплодия брежневского режима во внутренней политике – чтобы быть успешным, ему не хватает поли­тического дерзания и гражданского мужества для ради­кальных реформ, чтобы быть чисто сталинским – ему не достает криминальной фантазии былого учителя. Но ностальгия по Сталину партийных идеологов, психологи­чески вполне естественная, политически вредит самой же партии. Создалось положение, когда жить по Сталину не хочет народ, а жить против Сталина не решается партия. Это противоречие всех противоречий сегодняш­ней советской действительности. Выход из него партия и полиция ищут на путях бюрократических комбинаций, идеологического шаманства, политических репрессий. Между тем ни одной политической партии история не давала столько времени доказать жизнеспособность свое­го эксперимента, как советским коммунистам.

Результат? Несмотря на богатейшую страну, талант­ливые народы и абсолютную власть, коммунисты дока­зали за эти почти 60 лет только одну вещь: коммунизм как бесклассовое общежитие изобилия материальных благ, духовных ценностей и творческих свобод – полней­шая утопия. Этот режим держится столь продолжитель­ное время не только научно организованным физическим и духовным террором, но и всю систему пронизывающей сакраментальной ложью, торжественно возведенной в государственно-партийную программу. Примеры? Чтобы собрать все примеры, пришлось бы написать многотом­ную историю. Я ограничусь только двумя примерами партийной лжи, гак сказать, всемирно-исторического значения:

1. В "Программе партии", написанной Лениным и принятой VIII съездом (1919 г.), было сказано: "Лишение политических прав и какие бы то ни было ограничения свободы необходимы исключительно в качестве времен­ных мер... По мере того, как будет исчезать объективная возможность эксплуатации человека человеком, будет исчезать и необходимость в этих временных мерах, и пар­тия будет стремиться к их сужению и к полной их отмене" (КПСС в резолюциях, 1953, ч. 1, стр. 414).

Эти "временные меры" существуют уже 56 лет! 2. В 1961 году на XXII съезде была принята новая "Программа партии", в составлении которой участвовали все члены нынешнего Политбюро ЦК во главе с Сусло­вым, Брежневым, Косыгиным, Подгорным, Кириленко и др. После Хрущева, в отличие от Устава, ее не подвергли никаким изменениям. Значит она считается и до сих пор действующей Программой. В ней обещалось:

"В ближайшее десятилетие (1961-1970) СССР пре­взойдет по производству продукции на душу населения США..., всем будет обеспечен материальный достаток; все колхозы и совхозы превратятся в высокопроизводи­тельные и высокодоходные хозяйства; в основном будут удовлетворены потребности советских людей в благо­устроенных жилищах; исчезнет тяжелый физический труд. В итоге второго десятилетия (1971-1980) будет создана материально-техническая база коммунизма, обеспечиваю­щая изобилие материальных и культурных благ для все­го населения... Таким образом, в СССР будет в основном построено коммунистическое общество" (последние сло­ва выделены в оригинале. – А.А.) (XXII съезд КПСС. Стенографический отчет, том III, стр. 276, Москва, 1962). Тут удивляет не столько щедрость во лжи, сколько беззаботность властителей Кремля, что время может уличить их в этом. И время уличило: 1) СССР не превзо­шел США и никогда не превзойдет при существующей системе; 2) материальный достаток людей в СССР мини­мум в три раза ниже, чем в США; 3) "все колхозы и сов­хозы" не превратились в "высокопроизводительные и высокодоходные хозяйства" (СССР все еще покупает хлеб в США, Канаде, Аргентине и даже в Австралии); 4) бла­гоустроенные жилища все еще мечта десятков миллионов советских людей; 5) тяжелый физический труд не исчез, а прибавился, – таковы итоги обещаний первого про­шедшего десятилетия (1961-1970). Для подведения итогов второго десятилетия осталось еще пять лет (1976-1980). Зато за эти пять лет в СССР должна быть создана ма­териально-техническая база коммунизма с "изобилием материальных и культурных благ" и "в основном постро­ено коммунистическое общество", то есть через пять лет каждый советский гражданин, согласно основному прин­ципу коммунизма, может "в основном" работать по спо­собности и получать по потребности!

Каков же общий итог соревнования социализма с капитализмом за эти 14 лет? Известный американский журнал "U.S. News and World Report" приводит сравни­тельные цифры: в 1975 году социальная продукция США составила 1516 млн. долларов, а в СССР – 750 млн. дол­ларов; США произвели в том же году 6,7 млн. автомоби­лей, а СССР – 1,2 млн. (в США на двух человек прихо­дится один автомобиль, а в СССР – на 1000 человек); американцы произвели в последнем году 2 биллиона кило­ватт-часов электроэнергии, а СССР – в два раза меньше; американцы имеют в восемь раз больше холодильников, в два раза больше телевизоров и в два с половиной раза больше жилплощади, чем советские граждане; в США только четыре процента работающего населения занято в сельском хозяйстве, а в СССР – 25%, но каждый колхоз­ник кормит только 7,5 человек, а каждый американский фермер – 48,5 человек; США произвели в 1975 году 23,2 млн. тонн мяса, а СССР – 16,7 млн.; США произвели в 1975 году 273 млн. тонн зерна, а СССР – 154 млн. Чтобы купить 12 шт. яиц, американец должен работать 12 минут, русский – 116 минут; за пару нейлоновых носков американец должен работать 16 минут, а русский – 144 минуты; за один автомобиль американец работает 6,9 месяца, а русский – 37,5 месяца; за литр молока амери­канец работает 7 минут, а русский – 21 минуту; за один костюм американец работает 25 часов, а русский – 106 часов. (Эти сведения я привожу по "Welt am Sonntag", 26. 9. 1976.)

Фантаст Томас Мор свой коммунизм предусмотри­тельно назвал утопией, а реалисты из КПСС свою уто­пию называют коммунизмом. Вся разница только в этом. Только политическая партия, абсолютно безответствен­ная перед народом и историей, может так изолгаться.

Здесь надо сказать и несколько слов о внешнем влия­нии на внутриполитические процессы Советского Союза. Сегодня уже нельзя анализировать советскую политику, абстрагируясь от мировой политики. Десятилетиями СССР был герметически изолирован от внешнего мира. В этом была его сила как полицейского государства, но в этом была и его слабость – Советский Союз оказался в стороне от мировой цивилизации. Автаркическая эконо­мика социализма с ее экстенсивной индустриализацией при помощи принудительного труда, исчерпав все свои внутренние возможности, очутилась в тупике как раз в те годы, когда на Западе уже началась другая эпоха – эпоха второй научно-технической индустриальной революции. Ее основами были ничем не ограниченная свобода твор­ческого гения ученых и организаторский талант свободно­го предпринимательства. "Косыгинские реформы" и так называемая "аграрная политика" Брежнева явились запоз­далой попыткой включиться в эту новую индустриальную революцию, чтобы заодно решить проблему рентабель­ности как промышленности, так и сельского хозяйства. Но порочная система полицейского социализма оказалась противопоказанной для разворота новой интенсивной индустриальной революции, основанной не на принужде­нии, а на творческой свободе ума и воображения. Попыт­ка провалилась. Теперь на наших глазах предпринимается вторая попытка – вывести советскую экономику из тупика при помощи Запада. Отсюда и знаменитая отныне раз­рядка – приглашающая западную технологию в СССР и отдающая взамен Западу советскую технологию коммуни­стической революции.

Оставленная в нынешних условиях наедине с наро­дом, партия безусловно рискует развязкой кризиса своей власти. Но этой партии, как всегда в ее критические пери­оды, приходят на помощь извне. Иногда невольно созда­ется впечатление, что западная буржуазия не дает гибнуть советскому коммунизму, чтобы этим коммунизмом вечно пугать собственные народы. Во всяком случае Запад не дает созреть и обостриться внутренним проблемам и противоречиям в СССР до общенационального кризиса. Два наглядных примера: 1) если бы не западные кредиты, техника и технология, то сейчас Кремль был бы вынуж­ден либо ввести радикальные экономические реформы ти­па нэпа, либо значительную часть тех гигантских сумм, которые расходуются на стратегическое вооружение, на субсидирование мирового коммунизма, для его войн и революций, или бросаются в космос, направить на народ­ные нужды; 2) если бы не периодическая продажа по де­шевке американского хлеба советскому правительству, то оно было бы поставлено в нынешнее несталинское время перед дилеммой: либо ликвидировать новокрепостниче­скую колхозную систему, как абсолютно нерентабельную, либо считаться с серьезной опасностью возникновения хлебных бунтов в городах, с чего собственно и началась революция 1917 года.

Сейчас уже бесцельно спорить о плюсах и минусах Хельсинки, но невозможно мириться с самовольным пра­вом Кремля выбирать для себя только те из соглашений в Хельсинки, которые навязаны им самим, отбрасывая все те соглашения о правах человека, о циркуляции идей, людей и информации, под которыми он также поставил свою подпись. Не менее настойчиво надо возражать и против того, чтобы за согласие на разрядку Кремлю пла­тили материально-техническую контрибуцию за счет жизненных интересов свободы народов СССР. Кремлю нужна разрядка больше, чем Западу, поэтому нелогично, даже глупо платить ему за нее особую "дань", словно победителю в "холодной войне", которую он фактически продолжает, переименовав ее только в "идеологическую борьбу". Не помощи западного пролетариата, а вот этой "дани" жаждущей прибыли западной буржуазии и ее пра­вительств обязан Кремль сейчас своим спасением из обо­значившегося внутреннего кризиса.

В 1920 году Ленин сказал слова, которые могут стать вещими: "Умнейшие люди буржуазии запутались и не могут не делать непоправимых глупостей. На этом бур­жуазия и погибнет. А наши люди могут даже делать глу­пости и тем не менее окажутся в конце концов победите­лями" (Ленин, 3-е изд., т. XXV, стр. 221). До сих пор "умнейшие люди" делали "непоправимые глупости" за счет чужих народов. Теперь они их делают за свой собст­венный счет. Это приблизит час исторической развязки.

1975—1976 гг.

© Abdurakhman Avtorkhanov
All rights reserved for Russian Possev-Verlag, V. Gorachek KG