Владимир Чичерюкин-Мейнгардт Воспоминания о весёленькой Европе

Путевые заметки

Или, двадцать лет спустя

В начале 1990-х масса граждан бывшего СССР решила круто изменить свою жизнь, покинув родные края. Их мечтой была иммиграция в страны ЕЭС, США, Канаду, Австралию и далее по списку. Т.е. в те страны, с которыми они не были связаны ни духовно, ни генетически, ни исторически. Сразу оговорюсь, в конце 1980-х – начале 1990-х гг. были сняты ограничения для репатриации на свою историческую родину российским евреям, немцам и грекам. Их мотивация несколько отличалась от мотивации прочих.

Иммиграция 1990-х гг. из РФ получила уничижительное наименование колбасной. При всех симпатиях и уважении, которые способны вызвать отдельные представители четвёртой волны, всё же не оказалось в её рядах фигур, сравнимых с генералом П.Г. Григоренко (1907–1987), писателями В.Е. Максимовым (1930 – 1995), В.П. Некрасовым (1911–1987), поэтом В.Н. Делоне (1947–1983).

Не скрою, мысль об иммиграции в те годы посещала и меня. Весёленькая, сытая сверкающая огнями Европа, казалась весьма привлекательной на фоне эрэфовских будней начала 1990-х.

В то время ещё не совсем испарилась эйфория от сокрушения Берлинской стены, которая символизировала холодную войну, железный занавес и разделение мира на лагерь социализма и лагерь империализма. Ещё были живы надежды на то, что мы сможем жить в справедливом посткоммунистическом, постсоветском, мире, как внутри, так и вовне РФ. Вот на таком историческом фоне состоялось моё знакомство с Европой.

Итак, 1 ноября 1994 г. туром, я прилетел в Париж. Уже в международном аэропорту имени Ш. де Голля я увидел первую группу пассажиров экзотической национальности. Навстречу мне шествовала группа негров, одетых в длиннополые национальные одежды светлых тонов. На них красовались головные уборы, представлявшие что-то среднее, между турецкой феской и иудейской кипой. За ними прошла ещё одна группа гостей французской столицы, прибывшая с Чёрного континента. Вероятнее всего из бывшей французской колонии.

В лифте я и кто-то из моих московских попутчиков буквально нос к носу столкнулись с очередной кампанией негров. На сей раз, европеизированных. Они были одеты в джинсы, майки, куртки. Среди чернокожих юношей была одна девушка. Выглядела она по-своему эффектно. Пышная шевелюра на голове, ярко накрашенные губы и блестящие «обручи» в ушах. Одета она была в короткую джинсовую мини-юбку и куртку, из того же материала, поверх майки с вырезом. Между собой они говорили на французском языке. Язык этот я не знаю. О чём они говорили, я не понимал. Но манера общения выдавала в них шпану, а это явление интернациональное. Такими оказались первые парижане, которых я увидал.

Описывать свои впечатления от первого посещения французской столицы, я не буду. Скажу только, что 3 ноября, после экскурсий, я по путеводителю нашёл дорогу к храму Св. Александра Невского на улице Дарю и узнал адрес русского книжного магазина.

Накануне вылета обратно в Москву, я навестил нашу родственницу в Русском доме в Сент-Женевьев де Буа. Тогда же, впервые в жизни посетил знаменитое русское кладбище. Обратно мне нужно было добираться в Париж самостоятельно. К тому времени уже стемнело. Карты у меня не было. Дорогу на вокзал я не нашёл. Я заблудился.

Тёмные улицы незнакомого города. Прохожих нет. Незнакомец, куривший в павильоне автобусной остановки, и дышавший винным перегаром, оказался арабом из Алжира. Примерно моих лет. Он кое-как объяснил мне по-французски, а я кое-как понял с его слов, что скоро здесь должен остановиться автобус, на котором я смогу доехать до ближайшего железнодорожного вокзала, с которого пригородный поезд доставит меня в Париж.

Не помню, сколько прошло времени, но чаемый автобус, наконец-то затормозил у павильона.

В салоне автобуса, поближе к кабине водителя группировались пассажиры европейской внешности. На корме, негры, и ещё какие-то цветные, похожие на латиноамериканцев. Алжирец о чём-то с ними поговорил, и, буквально с рук на руки передал меня молодой симпатичной негритянке, с которой я сошёл на остановке у вокзала, где она мне помогла купить билет в кассе. Ей оказалось со мной по пути, и она напомнила мне, на какой станции выходить в Париже.

Летом следующего года состоялось моё первое путешествие по Европе, в ходе которого я побывал в Германии, Люксембурге, Франции.

30 июля 1995 г. дальнобойным автобусом я выехал из Москвы. Двое суток я добирался до Франкфурта-на-Майне, где меня ждали дальние родственники, эмигрировавшие из Петербурга в ФРГ на ПМЖ в 1992 г. Жили они тогда в Хайдельберге (Гейдельберге).

В ожидании встречи, я зашёл в здание международного аэропорта, чтобы поменять деньги. Вестибюль патрулировали двое полицейских. Один из них был вооружён короткоствольным автоматом, похожим на израильский Узи. У второго торчала рукоятка пистолета из кобуры. Несколько недель тому назад в Германии был совершён террористический акт против военнослужащих армии США. Приблизившись к стражам порядка, я окликнул их –

Herr Officier!

Реакция была мгновенной. Первый, мигом перекинув, наставил на меня автомат. Второй положил ладонь на рукоятку пистолета.

Поскольку я не спал практически двое суток, то пугаться у меня не было сил. Мобилизовав свой скудный запас немецких слов, спросил, где здесь находится обменный пункт. Полицейские успокоились. Автоматчик перекинул обратно за спину автомат, а его камерад снял ладонь с пистолетной рукоятки. Они мне показали, где находится обменный пункт, и двинулись дальше патрулировать вестибюль аэропорта.

Примерно через час родственники приехали за мной. Я распрощался с моими попутчиками, потомками поволжских немцев, депортированных в 1941 г. с берегов Волги в Казахстан. Внешне они выглядели скорее советскими колхозниками – работягами, нежели немецкими бауэрами – крестьянами.

Начинало действовать Шенгенское соглашение о безвизовом режиме в государствах – членах Европейского союза. Поэтому была запланирована поездка в Дармштадт – малую родину Императрицы Александры Фёдоровны, супруги Николая II и её сестры Елисаветы Фёдоровны. А на следующий день – поездка из Германии в соседнее европейское государство Великое Герцогство Люксембург.

Кассир – молодой немец интеллигентного вида по собственному почину стал моим гидом. Посетителю из России он захотел показать «Комнату русско-германской дружбы». Признаться, слова о русско-германской дружбе вызвали ассоциацию с эпохой развитого социализма, с обществами дружбы «СССР – ГДР», и, соответственно, «ГДР – СССР». В памяти всплыл рефрен песенки, периодически звучавшей по радио в Советском Союзе:

Дружба – фройндшафт!

Дружба – фройндшафт!

Всегда мы рядом,

Всегда мы вместе,

ГДР и Советский Союз!

Родом из Дармштадта была Императрица Мария Фёдоровна и её старшая сестра Елисавета Фёдоровна. И, вообще, в прошлом веке отношения между Российской империей и германскими государствами были хорошими, вплоть до 1870-х годов. В небольшом зале в витрине под стеклом русские ордена, которыми были пожалованы предки будущей русской царицы. Но с ещё большим пиететом гид обратил моё внимание на бронзовые фигуры, высотой 40–45 см., украшавшие камин. Они оказались ополченцем и казаком. Старательно подбирая немецкие слова, я объяснил гиду, кто есть кто. Первая фигура представляла собой бородатого русского мужика – ополченца, участника Отечественной войны 1812 года. Немец уточнил про него: «Des ist Landshturm?» «Nein! Des ist Russischies Volkssturm! Des ist krieg gegen Napoleon! Gegen Frankereich!» Второй бронзовый воин оказался казаком. Гиду я пояснил, что это русский казак с Кубани или Терека. Его время – это время русского царя Николая I. Не без удовольствия перечислил я ему фамилии русских военачальников, этнических немцев и германо-балтийцев – генералы барон Г.Х. фон Засс (1797–1883), граф П.Х. Граббе (1789–1875), генерал граф Н.В. Адлерберг (1819–1875), полковник Е.Е. фон Вильде (1791–1847).

На прощание, гид сказал, что, по его мнению, в прошлом веке, когда были хорошие отношения между Германией и Россией, это было «золотое время». Я с ним был полностью согласен.

Другой достопримечательностью города, близкой сердцу русского человека, является православная церковь в честь Св. Марии Магдалины. Её возвели на земле, специально в грузовых вагонах привезённой из России. На освящении храма присутствовали Николай II и члены Императорской фамилии.

Люксембург. Закрытый бетонный пенал КПП на границе с Германией. Никакого паспортного и таможенного контроля. Кажется, на люксембуржской стороне стояли полицейские, но автомобили они не останавливали и не проверяли.

Толпы туристов. Довольно скромный, по сравнению с Петербургом и его окрестностями, дворец великих герцогов Люксембургских и одинокий солдат на часах, вооружённый тяжёлой автоматической винтовкой, без штыка. Ажурные пролёты моста – акведука над большим и глубоким оврагом, который правильнее было назвать каньоном.

Под вечер, мы снова пересекли государственные границы, в обратном направлении. Город Трир – его главная достопримечательность – собор в честь Св. Константина и Елены.

Спустя два дня родственники-петербуржцы, ставшие хайдельбержцами, проводили меня в Париж у городского «Рейс-бюро». Через него они смогли найти водителя, который по своим делам едет в Париж и согласен взять за умеренную плату с собой пассажира. Водителем оказалась молодая симпатичная немка Сюзанна Барт. Автомобиль её оказался миниатюрным, под стать владелице. Сама дорога заняла 6 часов. Запомнилось, мелькнувшее за окном поле, усеянное одинаковыми белыми крестами и здание церкви в романско-готическом, как мне показалось, стиле. Это был мемориал в память жертв Верденской мясорубки, одного из самых кровопролитных сражений Первой мировой, или, как её называют, Великой европейской войны 1914–1918 гг.

В Париже я сел на пригородную электричку на вокзале La gare d’Austerlitz – Аустерлицкий вокзал. Кстати. Никого не смущает то обстоятельство, что после распада Австро-Венгрии чехи сменили немецкое название Аустерлиц, на славянское название Славков. От него начинается железнодорожная магистраль на юг. Через Лион, она идёт на Средиземное море, к Лазурному берегу. Мне сказочно повезло, я вышел из поезда – это был маленький город Сент-Мишель сюр Орж, следующий за Сент-Женевьев де Буа.

Остановился у родственника – Александра Юрьевича Барсова (1928–2004) и его жены Валентины Евгеньевны. В последующие дни, отправляясь в Париж, я неукоснительно следовал инструкции моего родственника. Возможно, что он преувеличивал опасность, но, как говорится, бережёного, Бог бережёт. Очень жалею о том, что не было у меня тогда фотоаппарата. И, хотя в последующие годы я ещё дважды побывал в Париже, но краски тех первых поездок, были куда ярче.

Вечерами, за ужином мы беседовали на разные темы. Дядюшка рассказывал о своей работе. Он трудился на инженерном поприще, причём, самого широкого профиля. По долгу службы бывал в командировках в СССР в 1967, 1969, 1979 гг. Но с московскими родственниками не встречался. Ограничившись телефонными разговорами. Был лейтенантом запаса французской армии. По его словам, ему повезло. Воинскую службу он проходил в конце 1940-х – начале 1950-х, и его не отправили служить во французские колонии, где в то время уже во всю полыхали восстания. О жизни собственно своих родителей он рассказывал мало и, уж тем более о русской белой эмиграции во Франции. Зато, продолжил меня инструктировать.

Запомни! Во Франции нельзя ничего плохого говорить про двух людей. Это Наполеон и генерал Шарль де Голль. И ещё. Здесь, у нас во Франции, очень не любят тему, как это по-русски? Коллаборация?

Да. Коллаборация. Или, коллаборационизм.

Oui! Здесь эту тему очень не любят. Когда была война, я был ещё малыш. Я помню немцев и, этих, как я сказал? Коллаборантов. Это было страшно. Если тебя на улице остановит немецкий солдат или офицер, даже если на нём, на шее, эта штука на цепи…

Бляха на груди – перебил я родственника и пальцами нарисовал на себе очертания этого предмета, – полевая жандармерия? Фельджандарм?

Да, – охотно подтвердил дядюшка, – эти назывались, фельджандармерия. Даже, если эти, которые были эсэс, не так страшно. Я их помню. У них был орёл на рукаве мундира и петлицы с молниями. А вот если тебя остановит коллаборант, это хуже. Если ты ему не понравился, он отведёт тебя в полицию. И там тебя так отдубасят, что вспомнишь всё.

И всё, что было, и всё, чего не было?

Да. Можно так сказать. Ну, а потом, сам понимаешь…

Тётя Валя гораздо охотнее делилась со мной воспоминаниями и не раз повторяла: «Русскому народу так много пришлось страдать в двадцатом веке! Но я надеюсь, я молюсь Богу, что он больше не заставит страдать русский народ!» Про себя она с гордостью говорила: «Я русская. Хоть и родилась во Франции. Мой папа был священником. А мама моя была донской казачкой!»

Она же подтвердила, что в 1920-х гг. французы частенько бросали в лицо русским беженцам знаменитое «le scele etranger». И, это было в порядке вещей.

По словам тёти Вали, её отец, уроженец Воронежа, в 1916 г., когда в России стали призывать на военную службу студентов, был призван в армию. Окончил военное училище. Хотя, как мне кажется, скорее всего, он окончил школу прапорщиков. Какое-то время служил, а потом армия развалилась, и он вернулся к родителям в Воронеж. В Гражданской войне он участвовать не хотел, но обстоятельства вынудили его определиться с выбором. При подходе белых войск к Воронежу, Евгений Попов, как бывший офицер, был взят красными в заложники и водворен в тюрьму. Белые подходили к городу всё ближе и заложников начали расстреливать. В один воистину прекрасный день, подойдя к городским окраинам, белогвардейцы установили орудия и открыли огонь. Несколько снарядов угодили в здание тюрьмы. Появились жертвы и среди охраны, и среди заключённых. Тюремщики стали разбегаться. Их примеру последовали узники. Через проломы в стенах, они вырвались на волю. Попов добрался до дома своих родителей и скрывался до прихода белых. После того, как белые очистили город от большевиков, он явился на регистрацию бывших офицеров и был зачислен на службу. В дальнейшем, в составе Вооружённых сил Юга России и Русской армии проделал всю эпопею Крымскую и Галлиполийскую и уже из Болгарии эмигрировал во Францию. Во Франции, обзаведясь семьёй, работал на металлургическом заводе в городе Коломбель в Нормандии. Был галлиполийцем и подписчиком журнала «Часовой». За несколько лет до начала Второй мировой войны принял сан диакона, а позднее, священника.

Тётя Валя вспоминала, как приблизительно в 1938 г. русскую колонию в Коломбеле почтил своим визитом атаман Войска Донского в изгнании генерал граф М.Н. Граббе. Тётя Валя, облачённая в форму русского витязя, преподнесла атаману букет цветов.

Запомнила она и солдат Русской освободительной армии – РОА, появившихся, по её словам, осенью 1943 г. в Коломбеле и окрестных городах и деревнях. По её словам, это были молодые ребята, совсем мальчишки, хлебнувшие лиха в лагерях военнопленных у немцев. Голод, издевательства, жестокие наказания, казни. В таких условиях, они были готовы пойти служить у немцев, лишь бы вырваться за колючую проволоку. Что будет дальше? Они не знали. Или не хотели об этом говорить в слух. Ведь к началу 1944 г. инициатива полностью перешла к антигитлеровской коалиции на всех фронтах.

Спустя несколько лет после окончания Второй мировой войны, её отца перевели служить в Бельфор. Священник Е.И. Попов духовно окормлял живших в этом эльзасском городе чинов РОВС и галлиполийцев, которых возглавлял терский казак полковник Н.И. Мишутушкин. Его семью тётя Валя хорошо знала.

С возмущением тётя Валя рассказывала о публикациях во французской печати о том, как ведут себя т.н. «новые русские» на курортах Лазурного Берега Франции, в первую очередь в Каннах и Ницце.

Эти нувориши! Какие они русские?! Сорят деньгами! Посадят пятнышко на костюм, и, вместо того, что бы отдать почистить, они выбрасывают в мусорный бак! Костюм за 30 или 40 тысяч франков! Такие вещи себе русские аристократы не позволяли! Великие князья! А эти? Они кто? Или что? Мне невольно вспомнился эпизод из романа Г. Коновалова «Истоки». В начале войны советскому диктатору Сталину доложили о том, что накануне начальник одной из железных дорог на Урале снарядил свадебный поезд своей дочери и приказал дать зелёный свет, дабы молодожёны скорее добрались до одного из черноморских курортов. «Великий вождь» выслушал это сообщение и распорядился следующим образом наказать высокопоставленного железнодорожника:

Если бы это себе позволил академик, – и тут он назвал имя одного действительно заслуженного учёного с мировым именем, – то это можно было бы объяснить его происхождением, воспитанием и привычками, унаследованными от царского режима. Но когда такое позволяет себе бывший стрелочник, это уже никуда не годится! Назначьте его проводником. В поезд. В прифронтовую полосу.

При всём моём однозначном отношении к Сталину, который наряду со своим учителем Лениным, в моих глазах являются самыми главными злодеями и преступниками в истории России, т.н. «новых русских» полезно было бы ставить на место.

Кстати, по курсу 1995 г., один доллар США равнялся трём французским франкам. Вы позволите себе выкинуть в мусорный бак 10 тысяч долларов?

Разумеется, родственники спрашивали, почему в России до сих пор не осуждён советский режим, преступления Ленина и Сталина. Почему не проводят реституцию. Что можно было ответить?

Надо сказать, что к тому времени у граждан бывшего Советского Союза ещё с конца 1980-х гг. появилась возможность более или менее свободного выезда за границу. А, следовательно, делать то, чего больше всего боялись пропагандисты и идеологи КПСС – сравнивать свою жизнь и жизнь «товарищей по классу» в других странах. В первую очередь в развитых капиталистических.

Мои родители были очень рады тому, что в 1968 г. смогли заплатить первый взнос за кооперативную двухкомнатную квартиру в девятиэтажном панельном доме на окраине Москвы. И при этом ни у кого не брали денег взаймы. Взнос равнялся трём тысячам рублей. Причём, покупательная способность советского рубля образца 1961 г. в 1968 г., сильно отличалась от его покупательной способности в 1988 г. В 1987 г. мои родители полностью выплатили стоимость квартиры.

Итак, я с моими родителями проживал в двухкомнатной квартире. Отец большую часть своей жизни проработал фрезеровщиком в макетной мастерской в НИИРК – Научно-исследовательский институт радиокомпонентов. Мама, окончив МИСИ – Московский инженерный институт имени В.В. Куйбышева, 30 лет проработала инженером в Союзпромпроекте. И вот теперь я мог воочию сравнить, как живёт на пенсии советский инженер – моя родительница, и, французский инженер, её троюродный брат.

Дядя Саша с женой, жили в собственном двухэтажном особняке, в парижском пригороде Сент-Мишель сюр Орж, на улице Эдуарда Бранли. На первом этаже была гостиная и кухня, плюс что-то вроде кладовки. Жилые комнаты и две ванные комнаты на втором этаже. Плюс мансарда, где меня разместили. Перед домом росли цветы. За домом – несколько берёз и фруктовых деревьев. Рядом с домом крепкий гараж, в котором две автомашины. Одна, дядюшки, вторая, его супруги. По выходным дням на своей машине приезжала португалка Мария, которая убирала в доме.

Само собой, их взрослый сын Жорж Барсофф, с женой и двумя дочерями, жил от них отдельно в своём доме.

Невольно мне вспоминался монолог моего отца, прозвучавший несколькими годами ранее. Дело было в 1990 г., на 9 мая. К отцу приехал в гости его младший брат и заглянул бывший сослуживец, живший в соседнем подъезде. Втроём, на кухне, они выпивали и закусывали. Не помню, что такого хорошего сказал младший брат отца про развитой социализм. Но отец отреагировал мгновенно:

Ты в Москве родился. Ты не помнишь, какое у нас было хозяйство. У нас было сорок десятин земли. Двадцать овец и баранов. Восемь лошадей. Четыре коровы. А уж живности, кто её считал!? Сколько там было кур, уток, гусей?! А как нас из дома выгоняли, когда коллективизация пошла? Хорошо, что лошадей в Москву перегнать успели. Неужели тебе всего этого мать не рассказывала?

Брат что-то смущённо пробормотал в ответ. А отец, видимо, завёлся.

А ты знаешь, какой у нас дом был? Изба – пятистенок. Да ещё какая! Она до шестидесятых годов простояла! Я пятьдесят лет на эту самую (отец добавил нецензурный эпитет) советскую власть пахал. И что получил? Вот эту двухкомнатную бетонную конуру. Да и то, не получил, а купил за свои же деньги! Сравни свою собственную избу пятистенок и советскую двухкомнатную бетонную конуру!

Эти отцовские слова, я часто вспоминал в те дни, когда гостил у наших французских родственников.

Накануне моего отъезда из Сент-Мишеля в Париж, и, далее в Хайдельберг, дядя Саша отвёз меня в Русский дом в Сент-Женевьев де Буа, в гости к своей родительнице Юлии Георгиевне Барсовой (ур. Мейнгард) (1899–1987), которую я впервые смог навестить в ноябре 1994 г.

Время за разговором пролетело незаметно. Мы вспоминали и дела минувших дней, и наших родственников, которых Гражданская война разбросала по разным странам.

Да. К Нэфам в Швейцарию, я ездила в гости. Моего сына Сашу после войны я отправила к ним на некоторое время. Потому что во Франции было голодно. Кстати, Паша Нэф, мой кузен, жив до сих. Петя, муж моей двоюродной сестры Лены был биологом. Работал в Праге, в университете. Он приезжал сюда, в Париж, в конце двадцатых. Французы пригласили его работать в институт Пастера. Приехал с женой Леной и дочерью Ниной. Мы тогда с ними часто виделись. Потом они вернулись обратно в Прагу. Когда Лена овдовела, она уехала из Праги к дочери в Америку, в Калифорнию. По пути в Америку, она на несколько дней остановилась в Париже, специально, чтобы могли с ней повидаться. Мы с ней потом переписывались, до её кончины. А ты про внуков тёти Жани слыхал? У её дочери Наташи были сын и дочь. Они жили в Германии. Сын в немецкой армии служил. Был офицером. А его сестра с двумя маленькими детьми в Дрездене сгорели. От них, говорят, даже пепла не осталось. Это было уже в конце Второй мировой войны. Ты, наверное, знаешь об этом?

Да, читал и слышал. В феврале 45-го Дрезден бомбили английские и американские летчики. Погибло около 100 тысяч человек.

Ты в школе историю преподаёшь?

Да. Историю.

А какую?

Историю России, двадцатый век.

Ах, так это всю мою жизнь. Я же весь двадцатый век прожила.

Действительно, в Москве наша родственница пережила революцию 1905 г., две революции 1917 г. и начало политики военного коммунизма. В одном из писем Юлия Георгиевна писала: «Февральская революция прошла в Москве довольно спокойно. Но мы с тревогой ждали вестей от родственников из Петрограда. Оттуда доходили известия о том, что в отличие от Москвы там были эксцессы и беспорядки. По-настоящему страшно было в Москве в октябре. В городе шли бои. Мы слышали канонаду. В одно из окон нашего дома в Трубниковском переулке залетела шальная пуля и разбила стекло».

По поводу жаркого московского лета 1918 г. при встрече она сказала:

Мы тогда шутили: вот вам мир, и вот бабах!

Так москвичи комментировали мятеж левых эсеров в июле 1918 г., когда ими был убит германский посол в Москве граф фон Мирбах – вот вам мир. А потом на улицах Москвы действительно, был большой бабах! Бои с применением артиллерии. И, угроза срыва т.н. Брест-Литовского мира, заключённого посланцами Ленина с Центральными державами в марте того же года.

Полное опасностей путешествие из Москвы на Юг России, предпринятое осенью 1918 г., она тогда же в Екатеринодаре описала, озаглавив его «Хождением по мукам».

Когда наша семья, весной 1920 г. эвакуировались из Новороссийска, нас, как и других русских беженцев, разместили на острове Антигона. Это Принцевы острова, рядом с Константинополем. Им тогда управляли итальянцы. Наши союзники – итальянцы, кормили нас отвратительно. Но, мы были молоды и на это не обращали внимания. Мы купались в Босфоре. Гуляли по острову. Несколько раз у нас были экскурсии в Константинополь. Мы любовались его памятниками. В первую очередь храмом Св. Софии, в которой тогда была мечеть. Бывшим ипподромом. Мечетями, остатками византийских крепостных стен. Осенью к нам на Антигону приехал из Севастополя наш папа. Это было ещё до того, как армия генерала П.Н. Врангеля оставила Крым. Так мы жили до 1922 г. Тогда турецкий президент Ататюрк приказал всем иностранцам покинуть территорию Турции. Вот тогда мы уехали из Константинополя в Париж. Мы поселились в пятнадцатом арросиманте, по-русски в пятнадцатом округе. Папа работал кассиром в банке в первые годы. Мама вела хозяйство. А мы с Налей устроились работать в модное ателье. Там шили платья, главным образом для богатых американских туристов. У них тогда считалось очень престижным, завершив путешествие по Европе в Париже, заказать себе в ателье модную одежду. Нам помогло то, что ещё в Москве мы помимо французского и немецкого, учили и английский язык. Нам тогда это очень пригодилось.

Жаль, что тогда я не записал её рассказы слово в слово! Ведь в Париже она встречала генералов А.И. Деникина, Н.Н. Баратова, А.С Лукомского, Е.К. Миллера. С генералом Деникиным был знаком её отец ещё со времён Гражданской войны на Юге России.

На следующий день, мне пора было возвращаться обратно, в Хайдельберг. Утром, на площади у Нотр-Дам де Пари меня подхватывает знакомая миниатюрная машина, покрашенная в зелёный цвет. На ней с Сюзанной Барт мы отправляемся в обратный путь. Снова 6 часов в дороге, и вот мы уже в Хайдельберге.

А ещё через день пришло время возвращаться домой, в Москву.

Вот, собственно говоря, такой я увидел и такой я запомнил Европу летом 1995 г. Что изменилось в Европе спустя двадцать лет? В лучшую, или в худшую сторону?

Хайдельберг – Париж – Москва.

1994/1995 – 2016 гг.

Оставить отзыв
Заказать звонок