Елена Шумилова Копыта

«Коммунизм не пройдёт… хунте – хана»


Елена Шумилова – научный работник. (Письмо Александру Асаркану в Чикаго, конец августа 1991 г., первая страница утеряна, заголовок дан редакцией.)

…Автобус выехал на пр. Вернадского. И дальше все дни были как во сне. Абсолютная нереальность происходящего. Это общее впечатление. Оно не покидало все эти дни – что этого не может быть, что всё как в кино, а ты как бы со стороны. Ощущение почти физическое. Непередаваемое. По проспекту неслись с жуткой скоростью танки. Ясное, солнечное утро. Сияние. И в пыли несутся эти ужасы. При том, что транспорт едет, никто его не задерживает. Граждане с открытыми ртами стоят на тротуарах. Полный бред. Приехала я за танком (буквально автобус ехал за танком) на работу. Ты помнишь это место на Ленинских горах у Дворца пионеров. На работе все ошарашено-злые, слова основные – суки поганые. Прибежала ко мне приятельница в слезах – у неё сын в институте учится, говорит, посмотри, что делается внизу. А внизу вся площадка (над мостом) была в танках. А по дорожкам с двух сторон ехали огромные военные машины – чёрт его знает, что это такое. Именно такие были на Пушкинской площади 28 марта, когда (войска вошли в город) был митинг (это когда съезд открылся). Мы там были, и ещё половина Москвы. Так вот сейчас этим машинам несть числа. От них и танков было черно.

Кстати, на Воробьёвке, недалеко от нас года четыре назад построили дом Горбачёва. Потом машины как-то развоплотились (расположились на склонах Ленинских гор), оставив по танку на каждом углу нашего маленького мостика. А внизу на большом мосту – то же самое. Пушки выставили наверх, как раз на нас. А на мосту полно народу, смотрят. Я созвонилась с Алёшей, Архиповыми, мы встретились на Октябрьской и по Якиманке пошли к Манежу. Движения не было. Промчался одинокий танк, первый, увиденный Алёшей (он ведь на метро проехал город), но ближе к «Ударнику» их всё больше и больше. А у «Ударника» – на Малом Каменном – по танку или два – на угол, ну и так далее. А солнце тем временем закрылось. Тучи, ветер. За Большим мостом танки уже стояли колонной, вокруг гулял в основном иностранный народ, с большим интересом. Ближе к Манежу – толпа гуще, танков больше. Ну а на площади – вокруг каждого танка – митинг. На крыше одного танка – митинг. Рядом троллейбусы стоят. Танкист просит ребят – сойдите лучше на троллейбус – проводите там свой митинг. Народ шумит. Уже раздают листовки Ельцина. Я тоже одну вслух громко почитала. Посередине площади я увидела сидящих ребят (сидячая забастовка) из Мемориала, знакомых. Они дали листовки, а я прочитала. Пошли дальше. Ближе к «Москве». Там тоже несколько локальных митингов. И призывают идти к Белому дому. Мы-то и так туда собирались. Просто хотелось всё увидеть. Тут хлынул какой-то совершенно бешеный дождь. Укрылись под дощатым настилом у «Националя». Небо чернющее. Хотя времени два часа дня всего.

У Телеграфа было оцепление, а в Камергерском – бедном Камергерском было просто столпище танков с пушками, направленными в сторону Телеграфа. Я позвонила матери, сказать, что пока жива. Она сказала, что звонила рыдающая Эльза, у них (в Швеции) всё показывают, она знает, что я, конечно, побежала в центр и беспокоится. Дальше – Моссовет – тоже маленький митинг. Дальше – Пушкинская, и мы пошли по бульварам, ул. Качалова к Пресне. Танков не было, но у ТАССа – в большом количестве БТР. Мирно так всё. Только как видишь военную технику – сразу понятно – объект. У метро «Баррикадная» мы увидели ОМОН, который выстраивался, повернули налево. Мимо моего Киноцентра (там была моя выставка о Катыни), затем через Дружниковскую, сквер и Белый дом. Народу не так чтобы много. Но достаточно. Уже видны зачатки баррикад. Сначала мы как-то и не приняли это всерьёз, просто не поняли. Но вокруг уже было выламывание всего и вся. Работа кипела. Все заборы уже были сняты. Время – три часа. Кто-то рассказывает, что вот там выступал на танке Ельцин, а там – Хасбулатов. Тут началось смятение. Народ побежал, крики. ОМОН, который мы видели у метро. Началось, подумали мы. Наташка спрашивает, что говорить, когда брать будут. Ничего – ответила я. Довольно быстро выяснилось, что ОМОН наш. Ура – наш ОМОН! И смех, и грех. Пошли вокруг Белого дома посмотреть, что делается. Кто-то кричит, что в четыре назначен митинг. Будет выступать Силаев. Половили (для истории) листовки. Послушали Силаева, Румянцева. Что с Горбачёвым, никто не знает. Говорят, что Би-Би-Си сообщает – он убит. Совсем мрачно стало. Это уже – мера сёрьезности, и что они себе позволяют. Сообщили, что через час опять будут давать информацию. Просят нас быть здесь – мы – единственная защита. Ладно, защитим. Пошли пока к Вите чай пить. Он незадолго до этого ногу сломал. Всегда он в ответственные моменты истории ноги ломает. (Со сломанной ногой Виктор Иоэльс был на бульдозерной выставке в 1974 году – знаменитый на весь мир фотокадр: он медленно идёт на костылях, за ним поливальная машина, которая не решилась поливать инвалида). Айхенвальды отправились к соотечественникам на открытие их конгресса. Их много было там на Манеже, ошарашенных. Ничего вляпались, думали мы.

Дождь всё время сыпет, мелкий, противный, иногда сильный. Тучи просто над головой. От Вити (с Витей же) вернулись. Люди прибывают, всё-таки уже шесть, ещё знакомых встретили. Ждём – обещают Ельцина. Вдоль фасада дома идёт балкон, оттуда митинг и вели. Идёт живая беседа – мы им наверх кричим – не надо Ельцина, убьют, они – нам – нет-нет, сейчас придёт, его защищают. Небо тем временем становится багровым, красотища невероятная. С одной стороны – черно, с другой – буро-красное. Очень живописно. Сообщают, что ожидают десант. Наверху стоит защита от десанта. Пока мы ждали Ельцина с этой стороны, он выступил с той. Такой партизанский ход. А к нам вышел Бурбулис – другой спаситель отечества. В девять поехали домой. Много народу осталось, но отправились по домам, договорившись, что, если отключат телефоны, встречаемся у меня. Вечер и полночи прошли в слушании радио, телевизор чудную пресс-конференцию показывал. Утром мы встретились и отправились на митинг. Да, забыла сказать, когда я убегала с работы, я, что называется, хлопнула дверью и про себя объявила забастовку. А на митинге 19-го нас к ней призвали. Я была готова. Наташка моя переживала, что она в отпуске, и не выйти ли ей из отпуска, чтобы уйти бастовать.

Так 20-го был грандиозный митинг. Описывать не буду. А потом объявили запись в ополчение. Записываться мы не стали – надо будет – придём. И отправились в центр смотреть оцепление и что там делается. Половина Калининского проспекта жила своей баррикадной жизнью, а ближе к центру – за кинотеатром – как будто ничего не происходит. Люди бегают по магазинам, жуют, снуют. Совершенно расколовшаяся жизнь. И переход из одной нереальности в совершенно другую нереальность же довольно впечатляет. Но ближе к Манежу опять БТР, которые сплошной цепью загораживают Кремль. Побеседовали с солдатами. Вокруг них полно людей. Все объясняют. У мальчиков глаза уже круглые. Говорят, что стрелять не будут. Слушают. Читают листовки. Пришёл отец Александр Борисов (преемник Александра Меня) со своей командой. Почитали проповедь. Раздали солдатам Библии. У них уже пазухи все набитые, оттопыриваются.

Радио «М» («Эхо Москвы», как тогда его называли), включённое днём, тоже стало призывать идти спасать Белый дом. Мы посмотрели «Время», узнали, что Павлов сдался. Ливень, темнота, людей много. Обошли Белый дом и вернулись к уже привычному месту, перед митинговым балконом, под дирижаблем. Днём на митинге было сначала три флага – русский, украинский и казахский – на дирижабле. При нас подняли ещё два – Молдова и Литва – итого пять. А вечером было четыре – казахский исчез.

Несколько наших знакомых вышли за оцепление, а обратно их уже не впустили. Мы же встали в цепи, очень плотно держась локтями. В руках мокрые тряпки от газа. Перед нами было цепей десять, столько же за нами. Нас всё время инструктировали по «радио Белого дома России», Любимов и Политковский («Взгляд») вели всю ночь передачу, для нас, для Москвы, для мира. Бывалые люди из Вильнюса и Тбилиси говорили, как мы должны себя вести при танках, при химической атаке (дадут сигнал красной ракетой), при психотропной атаке. Руцкой предложил нам отойти на пятьдесят метров от дома на случай прорыва, чтобы была площадка для боя. Мы как раз там и стояли перед служебными входами, эти служебные входы ОМОН и охранял. Мы отошли. Все инструкции были чёткие, ясные, спокойные. Мы всё очень спокойно выслушивали и слушались. По радио же давалась команда и тем, кто был в доме. И так эти команды повторялись всю ночь, и под утро уже вызывали нервный смех.

14_1991.jpgЧасов в двенадцать все несколько расслабились (да, а зонтики попросили закрыть). Но тут же увидели следы трассирующих пуль. Ведь Смоленская, где всё произошло, была с нашей стороны. И следом автоматная очередь. Сухой лёгкий треск. Очень неожиданный. Все сразу выстроились в цепи и стали скандировать «Сво-бо-да». Это потом было смешно вспоминать, но тогда совсем было не смешно. До этого совершенно не верилось, что что-то будет, а здесь всё стало невероятно серьёзно. Не страшно. Нет, спокойно и жутко. Дирижабль наш после пальбы стали почему-то спускать ниже, и он всю ночь хлопал над нами.

В течение ночи нам раз 6–7 объявляли тревогу, и мы вставали в цепь, а так несколько расслаблялись, но стояли на своём месте. Самое напряжённое время было часа в два, потому что нас всё время готовили к атаке, танки приближались то с одной стороны, то с другой, к ним вышли депутаты. Но когда под утро объявили, что Витебская танковая дивизия на Можайском, то тут был ужас – сколько же их. Когда ночью от усталости мы садились на корточки, от земли шёл гул. Она гудела, – и это одно из самых сильных впечатлений этой ночи. После двух ночи появился Шеварднадзе. Поверх других голов я видела его белую голову – полное ощущение, что он на белом коне. Было много разных впечатлений, все не опишешь. Но самое замечательное – это был Ростропович, уже после 4-х. Нервы на пределе, и его появление было потрясающе. Я позубоскалила, почему он без виолончели. Но это было действительно замечательно, нервы расправились.

После 2.30 все как-то успокоились. Был часа на полтора как бы перерыв. Народ начал бродить. Есть. Все друг другу давали бутерброды. Вообще все лица были удивительные. Об этом уже очень много сказано, но это так. Состояние было поразительное. Это очень сильно – видеть историю и участвовать в ней. Мы потом через пару дней говорили об этом, что благодарим судьбу, что оказались в Москве и были там. Право, это не высокие слова – это надо было увидеть. Без десяти 4 включилось после 1,5-часового перерыва радио и Любимов сообщил, что сейчас что-то должно произойти. Все мгновенно выстроились. Молча, строго, жутко. И тут погасли уличные фонари – нет, это было чуть позже, но всё равно это было жутко. Только-только начинался рассвет. Тишина, ужас и звуки с баррикады разбрасываемых железяк. Что это было – не знаю. Но неприятно. Любимов сообщил, что рядом в переулках мечутся танки. Похоже, что у них нет плана, а со стороны американского посольства появились перевозбуждённые солдаты. Но Бог миловал. Утро настало. Сообщили, что Витебскую дивизию депутаты остановили и завернули. Потом оказалось, что к депутатам прибился Виктор Иоэльс и ездил в эту дивизию, беседовал с начальниками – тоже наш спаситель. Часов в 6–7 стали расходиться. Около единственного телефонного автомата выстроилась огромная очередь. Каждый коротко говорил – всё в порядке, скоро буду. Мы опять обошли Белый дом. На одной баррикаде был огромный плакат «Коммунизм не пройдёт!» Лучший, я считаю. И мы пошли к месту гибели ребят. Зрелище жуткое. Обгорелый троллейбус, БТР, на земле валяется всё, что можно было кинуть, – урны, камни. И цветы уже лежали, и свечи.

Надо кончать, пора отвезти письмо Вите, он отдаст Люде Алексеевой. Немного про 22-е. Солнце, всё сияет. На митинг мы в том же составе. Мы все не расставались в эти дни. Потом на Красную площадь, Старую площадь, Лубянку. И тут повезло увидеть великолепный спектакль. От начала и до конца. При нас написали первую фразу на Дзержинском – «хунте – хана». Дальше – больше. Мы уселись на клумбе у памятника и смотрели. Ребята осваивали памятник всё больше и больше. Потом обмотали его тросами. Мы пересели на тротуар. Было очень занятно смотреть за развитием событий. Салют. Примчался Станкевич, по мегафону стал уговаривать не трогать памятник. Они его завтра снесут. – Нет! кричали мы. Потом вся сессия Верховного совета приехала уговаривать – Нет! – В результате часов в десять приехали три «круппа» (огромные немецкие машины) и один кран. Стали обвязывать. Мы ликуем и поём. Ближе к завершению Станкевич объявил: «Товарищи из комит. гос. без. Включите, пожалуйста, рубильники праздничного освещения» (под дикий рёв, восторг). Они включили, и огромная фигура с петлёй рядом спроецировалась на здание России! Этого не забыть никогда. А потом они его подняли, и оказалось, что у него копыта. Что творилось вокруг и с нами – описать невозможно. В 12 ночи его уложили на платформу, а мы отправились к Марине пить водку.

По телевизору транслировали открытие заседания Верховного совета, и все там аплодировали как бы нам.

Оставить отзыв
Другие статьи
Заказать звонок