Случаются в истории моменты, и даже периоды, когда все будто замирает в каком-то смутном и одновременно напряженном вопрошающем ожидании... Интервалы не пустого равнодушия, но и не деяния, и не свершения. Всего более - внимательного, заинтересованного и тревожного наблюдения, вглядывания, примеривания, оценки. По недавнему выражению одного острослова, «народ с интересом следит за историей своей страны». Не действует, но именно следит, и следит взыскательно, за работою и движением активного политического меньшинства. Следит, оценивает и решает, уклоняясь до поры от непосредственного, ответственного участия в историческом творчестве... И если сохраняет связь и отношения с историей, то не через прямую вовлеченность в ее становление, но через самоосмысление, через рассуждение, через не всегда заметную самоорганизацию.

Здесь не пробел и не разрыв, не бессодержательное, безбытное безвременье. Но пауза, некий перерыв и роздых, требуемый обществу для пересмотра, может быть, для избывания ближайшего прошлого. Для вытрезвления от сентиментальных иллюзий. Для опамятования после изнуряющих судорожных движений незрелой и одержимой романтическими фантомами души. Возможно, для собирания сил и последующего вызревания и роста...

Однако является в таком промежутке и опасность надолго увязнуть в мечтательном ожидании, застояться в душевном оцепенении. Потерять волю к действию и навык обязывающих шагов. Очень прозорливо подметил однажды о. Г. Флоровский, что «слишком привыкли русские люди томиться на роковых перекрестках, у перепутных крестов... И есть в русской душе даже какая-то особенная страсть к таким перепутьям и перекресткам. Нет решимости сделать выбор. Нет воли принять ответственность».

Нельзя наверное определить, когда именно возник этот затянувшийся уже перерыв. Этот период настороженного созерцательного ожидания, нерешительного перетаптывания. Нельзя с точностью и, безусловно, увязать его начало с каким-то особым, из общего ряда выдающимся политическим или экономическим событием: будь-то финансовый обвал 98-го, частая смена правительств и кремлевских фаворитов, или череда публичных скандальных разоблачений и псевдоразоблачений. Выдвижение на центральную политическую роль доселе мало кому известного Путина или добровольный преждевременный уход от государственных дел президента Ельцина... Даже в первой чеченской кампании, закончившейся для России позором и унижением и обозначившей собою не первый, не единственный, но едва ли не самый серьезный кризис беспочвенного «розового» либерализма и благостного инертного гуманизма, даже и в ней трудно усмотреть изначальную, корневую причину теперешнего социального бездействия и безмолвия.

Причины и корни нашей политической и культурной паузы сокрыты глубже. Искать их следует не в плоскости только внешних, хотя бы и драматических, событий. Скорее, в духовных пластах и наслоениях сегодняшнего российского бытия. Экономические нестроения и неудачи, военные поражения, шумные пропагандистские дискредитации, самоудаление первого президента и феномен последнего его ставленника - все это свидетельствовало и свидетельствует о каком-то более серьезном и болезненном надрыве и надломе. И лишь дополняет, отягчает, отчасти и заслоняет собою главный мотив...

Этот мотив немного упрощенно, но верно обозначил президент Ельцин в предновогоднем обращении к нации о своей досрочной отставке: «... многие наши с вами мечты не сбылись. И то, что нам казалось просто, оказалось мучительно тяжело. Я прошу прощения за то, что не оправдал некоторых надежд тех людей, которые верили, что мы одним рывком, одним махом сможем перепрыгнуть из серого застойного прошлого в светлое, богатое, цивилизованное будущее... Мы продирались вперед через ошибки, через неудачи. Многие люди в это сложное время испытали потрясение».

«Не оправдались надежды». «Мечты не сбылись». И «многие испытали потрясения». Потрясение именно от расставания с грезою. От прощания с Россией, которую себе намечтали. От жестокого несоответствия, от слишком скоро открывшейся и глубокой пропасти между чаемым и реальным, действительным и желанным. Между сущим и должным... На выходе из коммунистической утопии Россия тотчас же вовлеклась в очередную утопию - утопию легкой, приятной, беззаботной свободы. И самовозникающего, скородостижимого и пред всеми распахнутого потребительского благополучия...

В свободе раскрылась еще и вся катастрофическая глубина векового вырождения и перерождения русского человека. Десятилетиями копившаяся в нем скверна и порча. Обострились и обнажились все застарелые грехи, язвы и недуги. И обозначилась пугающая степень его духовного и культурного искажения. Степень растления и падения...

Лишенный внутреннего нравственного остова «подпольный человек», - человек без чести и совести, темный, агрессивный маргинал вышел на свет из своего партийного ли, комсомольского, министерского или криминального закоулка. И объявился в самом центре российской жизни. Навязал ей собственный стиль и собственный образ. Вскормленный и выпествованный былою властью, в третьем-четвертом поколениях кое-как цивилизовавшийся, он предстал теперь в новых своих обличиях, в новых ипостасях: бойкого коммивояжера, кичливого и развязного нувориша. Или крупного магната, влиятельного банкира, олигарха, вжившегося в роль «вершителя судеб», крупного политического игрока, эксперта, аналитика. Кажущегося по видимости респектабельным, величавым и обходительным господином. Но и в повадке, и в душе остающегося низким и лукавым махинатором, подлым и пошлым лабазником.

И разве что полным духовным бесчувствием и слепотою наших либералов, их фанатичной приверженностью одному лишь монетаристскому рыночному фундаментализму и совершенным их небрежением культурными судьбами страны можно объяснить то обстоятельство, тот факт, что они проглядели (или не захотели разглядеть?) страшные деформации и повреждения, причиненные личности за годы и годы, намеренного ее изничтожения и подавления, ее бесправия и бесчестия. Проглядели, проигнорировали и практически вовсе не учли их в экономических программах и социальных доктринах. И со странным и страшным легкомыслием, без значимых оговорок, без серьезного корректива поспешили объявить «средним классом» и опорой российских реформ народившийся слой «мелких лавочников». Лавочников, не столько по общественному статусу, сколько по духу и нравам; по существу. Если не в массе, то в преимущественной, в определяющей своей части, получивших состояние, известное положение и влияние лиходейством и мошенничеством, ложью, казнокрадством.

2

Что еще обошли вниманием, упустили в исторических расчетах, вроде бы апеллирующие к европейскому опыту отечественные реформаторы? Ту непреложную историческую аксиому, что фундамент сегодняшнего европейского и, в целом, западного строя и порядка становился и складывался вначале не в коммерческих, не в потребительских - в религиозных и культурных тяжбах и борениях. В ходе именно религиозных движений и революций. На знаменах которых и социально-политические требования выражались в формулах религиозно-этических («Когда Адам пахал, и Ева пряла, кто был тогда господином?»; «Все люди созданы Богом свободными...»). «Самая организация политических партий, столь существенная для современных демократий, менее всего напоминает научную ассоциацию или хозяйственный трест. В Англии, родине всех партий, они преемственно связаны с сектами XVII века, или, точнее, с теми мирянскими союзами, «ковенантами» для защиты веры, которыми так богата история английской Реформации», - читаем мы у Г. Федотова («Рождение свободы»).

Конечно, наши либералы осведомлены, но осведомлены кое-как, в самых общих чертах, в плане исключительно умозрительном, отвлеченно-теоретическом о религиозном, христианском основании и обосновании трудовой и бытовой этики среднего европейца. Основании, хотя и упрощенном и в упрощении обедненном, даже искаженном, однако же, достаточно твердом и прочном. Позволяющем европейскому обывателю, при всей его духовной теплохладности, при всем его равнодушии и самодовольстве, пока еще надежно сохранять свое душевное здоровье и равновесие. Оставаясь, пускай и по инерции, благожелательным, милосердным, добропорядочным и добродетельным гражданином. Современные теоретики российского либерализма, верно, с охотою подписались бы и под давними суждениями, например, о. С. Булгакова, что «преследуя цель экономического оздоровления и обновления России, не следует забывать о его духовных предпосылках», что «религиозное самоопределение личности... так же относится к числу важных факторов развития народного хозяйства». Ибо хозяйственное развитие предполагает моральную крепость народа, не одно голое своекорыстие, которое, если к чему и ведет, то к упадку личности и угрожает опрокинуть, среди прочего, и самые благие экономические планы и намерения. («Народное хозяйство и религиозная личность»). Но все это так и остается для либералов посторонней, внешней осведомленностью. Дежурным, ритуальным признанием значимости коренных идеалов и ценностей; не испытанных сердцем и оттого не имеющих для них живого решающего смысла. Не получающих непосредственного преломления и приложения в их политических и хозяйственных деяниях. Пригодных только для банального дополнения, для расцветки и обрамления их идеологических программ и деклараций.

Вопросы веры, истории, культуры, проблемы свободы, этики и творческого самоопределения личности для них, на самом деле, не просто вопросы и проблемы второстепенные, но вовсе ничего не стоящие...

Узкий практицизм, экономический утилитаризм, расчетливо проведенная политическая интрига, ловкая комбинация, плутовское манипулирование слабостями и страстями, вечными идеалами и сиюминутными интересами - вот, во что доподлинно верят, на что хотят и умеют полагаться сегодняшние политики любой окраски, любого направления. Либерального в том числе...

И, кажется, в России окончательно уже оформился и утвердился один из самых притягательных и опасных видов интеллектуальной прелести, когда цинизм оказывается прямым синонимом ума, всецело соединяется и отождествляется с ним. Выступает показателем личной состоятельности, преуспевания, признаком особого душевного совершенства... Стало престижным и модным слыть властным и сухим прагматиком, искусным, изворотливым интриганом. Кичиться своею холодною расчетливостью, умением передергивать. Едва ли не похваляться собственной беспринципностью, сноровкою вовремя и с пользою для себя сподличать и вовремя, с прибылью услужить...

3

В последнее время часто, категорично и, в строгом смысле, не верно говорят о кризисе российской элиты, якобы ставшем частью более глубокого «системного кризиса»... Для «системного кризиса» в России слишком мало пока, что сложилось и оформилось. Что окончено и завершено. Многое еще не состоялось и не устоялось, пребывает в хаосе, в смуте и брожении. И не кристаллизовалась, не определилась, не развилась подлинная, достойная своего названия, а не скороспелая и самозваная, национальная элита.

Настоящие, ныне переживаемые Россией состояния не есть состояние, вдруг и вновь возникшие. Но наследственное, обозначившееся по самой скромной мере, четверть века назад. И по сегодня еще инерционно длящееся, с разной степенью интенсивности продолжающееся. И опасно затянувшееся... Состояние распада, разрушения лживых, уродливых, нежизнеспособных норм и форм советского режима, старых отношений и связей, возникших в несвободе, в недостоинстве и самоуничижении. Однако же не сейчас начавшийся распад пока неостановимо широко распространяется, перекидывается и на едва появившиеся, часто предварительные и непрочные установления и институты. Объемля, захватывая, подрывая, и легко, при первых превратных обстоятельствах, сокрушая их. Ибо нет в них опор и оснований, нет крепости и духовного каркаса. В узких экономических диспутах, коммерческих войнах и потребительских революциях такие каркасы не выплавляются...

Если и судить о кризисе вдумчиво и всерьез, то о застарелом, постоянно обостряющемся кризисе обольщенной, замороченной и одичавшей русской души. По-прежнему пораженной нераскаянной виною за преступления против Бога и человека, помраченной непреодолимым мечтательным мороком. Об атрофии, притуплении русской религиозной и исторической совести. До сих пор так и не изжившей вековых грехов, грез и заблуждений. И о болезненном надломе не преображенной, дезориентированной и слепой к истине общественной и политической воле, измотавшей, обессилевшей и растратившей себя в крайностях. В резких, бесплодных и саморазрушительных метаниях между противостоящими, но равно губительными полюсами: между истовым обскурантизмом, какою-то истеричной, едва ли не языческою, набожностью и пламенным безбожием; между глумливостью и подобострастием; между романтизмом, мечтательным сентиментализмом и цинизмом; между отчаянным бессребренничеством, мотовством и отвратительным меркантилизмом, скопидомством, между непримиримым ригоризмом и демонстративным бесстыдством...

И еще, не в последнюю очередь, говорить необходимо об очевидном уже для многих жестоком кризисе нашей культуры. О деградации искусства и в классических, и в массовых, популярных его формах и образцах. Кризисе, разъедающем, раздергивающем, рассеивающем и личность, и общество...

Искусство последовательное, объединяющее, целостное выродилось в «искусство» фрагментарное, «клиповое», ёрничающее. В «искусство» обрывочное, расколотое, эклектичное. Утратившее общий духовный код. Единый внятный язык. Нарочито обессмысленное, обездушенное. Презирающее, растабуирующее, десакрализующее и тем убивающее живую жизнь. «Искусство» рекламного ролика, броской, шокирующей картинки, пропагандистского слогана... Целиком подчинившее себя технической цивилизации. Находящееся у нее в услужении. Подменившее творчество технологиями. Забывшее о человеке, не знающее его, им пренебрегающее. Бессрдечие. Выхолощенное и гнилое. Это уже не «умирание искусства» (В. Вейдле), а его разложение. Не «труп красоты» (С.Н. Булгаков), но истлевшие ее останки...

Традиционную культуру книжного знания, академической учености, культуру значимого, весомого и обязывающего слова почти полностью вытеснила инфантильная «культура» виртуальной игры, пустых и легковесных компьютерных забав. Компьютерного гедонизма и выморочного виртуального декаданса, призванных ублажать и развлекать современного цивилизованного варвара. На ту же цель направлена и вся масскультура. Безгодная, похотливая и блудливая. Пронизанная крайним и острым эротизмом; повышенной и навязчивой подростковой «сексуальностью». Постоянно пребывающая в темном наркотическом расслаблении, в какой-то мутной и вязкой истоме. Или столь же болезненной наркотической ажитации. В мелькании, в смешении. В смятении и мельтешении. В дразнящих, блазнящих и морочащих извивах, изгибах и переливах... Эта «культура» поясничающая и беспутная: не имеющая в себе пути, направления и самой цели... «Культура» разбазаривающая, опустошенная и опустошающая. Расточающая, не стяжающая, не собирающая. «Культура» упадка, разлада и распада…

И тут основная ответственность, тяжкая и вряд ли простительная вина, по справедливости, должна быть возложена на современную российскую интеллигенцию: и на самовлюбленных рафинированных эстетов, услаждающих себя легкомысленным и лживым постмодернистским ерничеством; и на нахальных «подвижников» шоу-бизнеса, истово зарабатывающих славу и капитал на бездарности и безвкусице; и на всю когорту журналистов, политологов, «технологов», экспертов, погрязших в мелких непотребных интригах, в отвратительных, позорных междуусобных склоках и борениях.

Интеллигенция долго и пафосно грезила о творческой свободе. Но, получив эту свободу, она сразу же разменяла и растратила ее на пустяки. На чепуху и мишуру. На жалкие перебранки друг с другом. На безопасное и ни к чему не обязывающее фрондерство. На тотальное, безразборное поношение новой российской власти. На безответственное глумление над всеми, без изъятия, ее начинаниями.

Интеллигенция повинна не просто в потакании, в пассивном или активном участии в захлестнувших Россию эстетическом и этическом, нравственном и культурном хаосе и маразме, в «танцах над бездной» (Г. Федотов), но в прямом их инициировании и поощрении...

Однако главный грех интеллигенции не в том, что она сделала. А в том, чего она не сделала...

На рубеже веков и развилке политических эпох русская демократическая интеллигенция не справилась со своею главною историческою задачею - она не сумела определить и сообщить российским реформам и преобразованиям никакого существенного духовного и культурного содержания. Не заполнила (и даже всерьез не попыталась заполнить) тот духовный вакуум, ту культурную, аксиологическую пустоту, что образовалась с обрушением большевицких мифов и идеологем. Безответственность, бездеятельность и беспомощность интеллигенции привели к тому, что место монументальных коммунистических фальшивок заняли не менее, хотя и по-своему, фальшивые, вздорные и гибельные мировоззренческие штампы и ереси.

Россия, конечно, не перестанет становиться, обустраиваться и развиваться. Вот только очевидно: сложный, долговременный (часто и уродливый), этот процесс продолжится в отсутствии, помимо и в обход израсходовавшей и дискредитировавшей себя демократической интеллигенции. Плохо ли, хорошо ли, но теперь будет именно так.

4

Завершение нынешней политической паузы, нынешнего социального перерыва (не вчера возникших и, верно, не тотчас же после президентских выборов окончащихся) совсем не предрешено. С одинаковою степенью вероятности ситуация может разрешиться, как в пользу свободы, так и против нее...

Говорят, к свободе за последнее десятилетие успели привыкнуть. И подросло поколение не ведавшее, никогда не испытывавшее на себе духовных и гражданских утеснений... Но и довольно накопилось в России острой неудовлетворенности, общего раздражения от всего случившегося после падения коммунизма. И мало что из намеченного и затевавшегося вышло, мало что получилось. А что удалось, выглядит малоубедительным, даже слишком ничтожным, в сравнении с неоправданно завышенными и радужными ожиданиями. Нет больше чувства защищенности, устойчивости, уверенности. Есть нарастающее ощущение, что «мы живем в эпоху декаданса свободы. Что свобода изолгалась». (Н. Бердяев). И у многих возникает большой, непреодолимый почти соблазн пожертвовать обременительной, опасною, ничего не гарантирующей свободою ради стабильности и безопасности. Очень ведь, похоже, что в лице Путина большая часть русского общества нашла и избирает себе не президента, но вождя. В пользу которого она готова отказаться от собственной свободы…

Со свободою недостаточно свыкнуться и согласиться. Нужно суметь принять и вместить ее, глубоко пережить, содержательно понять и наполнить. И мало вырасти в свободе. Надо еще в свободе образоваться и воспитаться. Научиться видеть в ней не только свое достояние и привилегию. И даже не только Божий дар. Но и динамическое ответственное задание, полученное человеком от Бога. Долг и обязанность личности перед своим Творцом.

Свобода - это не раз и навсегда установленное, статичное, безопасное, покойное состояние. Напротив, она рискованна, трагична и скорбна. Как скорбны и трагичны судьба и удел человека в этом мире. Она есть путь, движение, становление... Путь не просто долгий, трудный и тернистый. Но уходящий в вечность путь бесконечных испытаний, кризисов и боли. Многократных падений и отпадений (нередко и отречений). И длительных тяжких возвращений и подъемов. Путь не только и не столько зерна. По преимуществу - креста. Ибо не все, посеянное в немощи, механически восстает в силе. Необходимы еще и напряжение воли, и твердость в устремлении к истине, ко Христу, к целостному преображенному человеку. «Где Дух Господень, там свобода». (2 Кор. 3:17).

Обо всем этом за десять лет реформ наши либеральные политики и государственные деятели не сказали ровно ничего... Маловероятно и то, что они когда-нибудь об этом хотя бы задумывались.