Умопомрачительные открытия следуют одно за другим. Если в учении протопопа Аввакума, как нам сообщается, «доминируют преимущественно негативные константы», то заключительная характеристика старообрядчества является в своем роде стилистическим шедевром и научным откровением одновременно: «Во имя «отеческих преданий» водружалась непроницаемая стена отчуждения между разумом и верой, наукой и теологией, которая заслоняла от старообрядцев горизонты человеческого прогресса» (с. 79).

При переходе к Новому времени находки и откровения, как в области стиля, так и содержания, можно обнаружить почти на каждой странице. Возникновение народничества объясняется следующими удивительными силлогизмами: «Однако правительству удалось ослабить движение разночинства, проведя крестьянскую реформу 1861 г. Но реформа сильно ударила по дворянскому сословию, жившему за счет дарового крестьянского труда. Началась массовая пауперизация бывших ‘рабовладельцев’, сопоставимая по своему значению с обнищанием рабочего класса на Западе. Так возникло народничество – идеология пореформенного мелкопоместного дворянства, расколовшееся в свою очередь на три самостоятельных течения: лавризм, анархизм и ткачевизм...» (курсив не мой – П.К.) (сс. 139-140).

Но если автор обнаруживает доселе неизвестные идеологические течения в русском революционном радикализме, как «лавризм» и «ткачевизм», непонятно почему в тексте отсутствуют аналогичные, - скажем, «петрашевизм», «герценизм» или «чернышевизм»?! Тем более что, подобно основоположнику идей чучхэ великому вождю Ким Ир Сену, стремление к словотворчеству и образованию новых грамматический конструкций не покидает А.Ф. Замалеева на протяжении всей книги – евразийцы, считает он, «уводили Россию в дебри азиизма, обрекая ее на новое духовное кочевье, новое томление по цивилизации» (с. 236). П.Я. Чаадаев охарактеризован следующим образом: «внук Щербатова и вместе почитатель Шеллинга (курсив здесь и далее – мой – П.К.), он оказался на перепутье духовных традиций, раздвоивших его миросозерцание, его сознание» (с. 135). На следующей странице нам попадаются сразу два хронологических открытия. Все исследователи привыкли считать, что «Философические письма» Чаадаева были написаны в 1828-30 гг. и первое из них, скандально знаменитое, было опубликовано в «Телескопе» в 1836 году. Согласно же профессору Замалееву, написаны они в 1828-31 гг., а опубликовано первое письмо в 1834 г. (?!) Особенно повезло П.Д. Юркевичу, известному оппоненту Чернышевского, развивавшему своеобразную «философию сердца»: «Основная мысль Юркевича сводилась к тому, что духовная жизнь человека обусловливается действительностью сердца как особого седалища «всех сил, отправлений, движений, желаний, чувствований и мыслей человека»...» (с. 177).

Очевидно, профессор хотел сказать «вместилища», но вместо этого странным образом выскочило «седалища». Язык книги напоминает то ли язык персонажей Зощенко, то ли Андрея Платонова, временами он становится настолько ярок и самодостаточен, что любые комментарии рядом с ним бледнеют. Как, например, можно прокомментировать такой пассаж, где автор намекает на возможность переселения душ в истории русской философии: «Таким образом, Чаадаев попытался свести в один узел разорванные концы русской просветительской философии. В нем сразу помещались и Щербатов, и Десницкий – прорастая в новом рождении славянофилами и западниками. История длинна, но вся она состоит из повторений» (с. 137).

Неожиданным метафорам и стилистическим жемчужинам, как и убийственным силлогизмам, просто нет числа: «Россия с момента крещения подпала в зависимость от «жалкой и презренной» Византии...» (с. 136), «Белинский отвергал всякий прогресс, если в жертву ему приносятся не то что страдания человечества, но даже хотя бы малая слезинка ребенка», при этом «он умел, поглаживая голову младенца, вцепиться зубами в горло мучителя!» (с. 146).

Находки в области языка чередуются с открытиями научного характера. Русский барин, аристократ, богач Александр Герцен, которого даже Ленин связывал с дворянским периодом освободительного движения в России, почему-то не только отнесен к разночинцам, но и назван автором «программного сочинения разночинской философии реализма» (с. 148). Константин Леонтьев, государственник, «византиец», аристократ, эстет, неоднократно бранивший и Россию, и русских, писавший, что любить нацию только за то, что она нация, невозможно, поименован «первым теоретиком русского национализма, основателем русофильства» (?!), а его взгляды изложены с точностью до наоборот (сс. 188-189).

Выписывать стилистические шедевры и научные открытия можно очень долго. Но читатель вправе спросить, неужели в этой трехсотстраничной книге нет никаких достоинств? Есть и несомненные!.. Прежде всего, краткость, я бы сказал, афористичность приводимых характеристик. Как вы думаете, какова была сверхзадача всей русской философии серебряного века, т. н. религиозно-философского ренессанса? Оказывается всего-навсего она заключалась в создании «нового катехизиса, который в отличие от филаретовского и бюхнеровского... мог бы совершенно изменить положения дела»(?!) (с.209). Надо ли говорить о том, что крупнейшие русские мыслители ХХ века – от Флоренского до Лосева – не вызывают у А.Ф. Замалеева особых симпатий: «Их творчество запечатлелось в разных направлениях, но питательной почвой для них всегда служила мистика, иррационализм» (с. 227).

Творчество Павла Флоренского (ему посвящено ровно полстраницы текста) охарактеризовано с афористической краткостью: «Ничего нового и оригинального богословие Флоренского не содержало, и лишь демонстрировало его пиетет к восточнохристианской мистике» (с. 228). Другие фигуры охарактеризованы не менее емко и кратко: «Лосев не останавливается на этом голом постулате православного мистицизма... В воззрениях Лосева..., перевес все же брал отнюдь не философский, а религиозный, мистический интерес. Лосев слишком кровно сросся с традицией веховского «ренессанса», и это отразилось на всем его многогранном творчестве» (сс. 230-231). Учение С. Франка «пронизано тяжелым и безотрадным мистицизмом и напоминает средневековое оппозиционное сектантство»(?!) (с. 229). Если Флоренский, Лосев, Франк отнесены к разделу «Эпигоны мистицизма», то Льву Шестову уж совсем не повезло. Ему отведено несколько строк в примечаниях к этому разделу, то есть, в своем роде, он оказывается «эпигоном эпигонов». При этом эпигоном – кого бы вы думали?.. – о. Павла Флоренского! Характеристика же сменовеховства просто великолепна: «Таким образом, сменовеховство по существу возвращалось к старым веховским истокам – мистике, провидению, мессианству. Это было очередное самообольщение русской интеллигенции, как всегда филигранное по своей головной отделке, но совершенно бесплодное в приложении к жизни» (с. 234).

Я должен признаться, что мне давно не попадалось столь выдающегося произведения. Тот, кто считает, что идеи чучхэ умерли вместе с великим вождем и учителем Ким Ир Сеном, глубоко заблуждается! Подобные идеи продолжают жить не только в Северной Корее, но и в российских университетах! «Лекции по истории русской философии» - столь же фантастическая, дремучая смесь из советских штампов, апломба, невежества, мегаломании, ошибок и подтасовок: это графомания в самом прямом и непосредственном смысле слова. Вчитываясь в текст, мы с изумлением обнаруживаем, что профессор А.Ф. Замалеев не только не владеет русским языком, он просто не понимает значения употребляемых им слов и понятий. И видимо, поэтому книга полностью лишена обычной академической серости и скуки, она настолько ярка, что перед нами как раз тот случай, который с легкой руки Сьюзан Зонтаг получил название «кэмп» – это так чудовищно, что по-своему великолепно! Такую книгу нужно читать вслух, как читают Зощенко или Хармса!

Читатель может подумать, что А.Ф. Замалеев – ископаемый советский философ, о котором не следовало бы и говорить. Однако дело в том, что второе издание данного сочинения, дополненное и переработанное (как жаль, что мне не попалось в руки первое!), рекомендовано министерством образования в качестве учебного пособия для студентов высших учебных заведений. Этот шедевр издан в рамках межвузовской научной программы «Русская философия как методологическая основа развития гуманитарных наук в России»! В коленкоровом переплете, на хорошей бумаге, он выпущен университетским издательством, у него есть редактор (Д.Р. Есипович) и даже корректор (Е.А. Овчинникова). Это уже не просто «кэмп» – это социальный феномен. Таких опусов сегодня выходит немало, но перед нами особый, из ряда вон выходящий случай. Конечно, не приходится сомневаться, что, хотя Россия сегодня в очередной раз и «подпала в зависимость», ее гуманитарные науки, вооруженные столь революционной методологией, вскоре двинутся вперед семимильными шагами, так что от «декаденствующих умов постперестроечной эпохи» не останется и следа... Книга отрецензирована деканом философского факультета, профессором Ю.Н. Солониным, очевидно столь же крупным специалистом по истории философии, как и А.Ф. Замалеев. Последний ведет необыкновенно активную научную и издательскую деятельность. Он - главный редактор альманаха «Вече» по истории русской философии и культуре, учит студентов и аспирантов.