К концу девяностых годов популярность и авторитет наших демократических партий и их лидеров упали до тех пределов, за которыми начинается политическое небытие... Финансовый и экономический кризисы 1998 г., вновь (как и в 1993-м, и в 1995-м) приведшие Россию на грань “левого” реванша и частичной реставрации, окончательно вскрыли несостоятельность самонадеянного технократизма и либерального экономизма в качестве единственных идеологических подпорок реформаторов.

Убедив страну, что хозяйственная стабилизация превыше всего, и поставив всю свою репутацию на одну экономическую карту, либералы, при постоянных экономических сбоях и неудачах, скоро естественным образом ее всю и растеряли...

Искренне и действенно отстаивая праволиберальные виды на способы и пути хозяйственного, цивилизационного становления новой России, демократы, вместе с тем, были и остались типичными “левыми” интеллектуалами-космополитами, мелкими мещанами евросоциалистического толка в своих духовных приоритетах и ориентирах: в своем безбожии, культурном верхоглядстве, в своих разрозненных, случайных, противоречивых философских и эстетических привязанностях и пристрастиях. (“У меня нет никакого мировоззрения, у меня есть лишь представления и реакции”, - проговорился однажды видный либеральный радиопублицист.) Такая раздвоенность и непоследовательность, такая бессистемность и неупорядоченность взглядов и убеждений всегда внутренне рассеивали и обессиливали их. Подрывали, губили политические планы и притязания. Умаляли авторитет. Принижали и опошляли их образ в народном сознании.

Немало дискредитировали либералов и независимые демократические “средства массовой информации”. Свирепые междоусобные пропагандистские склоки, бесстыдная “борьба компроматов”, агрессивная пустота, самодовольное невежество, распоясавшееся свинство - все то, что заполнило собою телевизионный и радиоэфир, газетные и журнальные полосы, многими отождествлялось с культурной программою и этическим обликом самих реформаторов...

Верно, что неприязнь к реформам и их проводникам становилась в народе тем ощутимее и сильнее, чем больше и быстрее шло имущественное, материальное расслоение российского общества. Однако верно ведь и то, что торможение и отторжение преобразований и новаций делались тем определеннее и резче, чем нагляднее нарастало в России культурное дробление и размежевание. Именно культурно-бытовой разлад и раскол сводил на нет большую часть замыслов и усилий по внешнему обустройству государства.

Сопровождавшее реформы новое “озападнивание” России опять проходило, мало сказать, поспешно и некритично, но безразборно и бездарно. Реформаторов и “реформируемых” оно далеко развело и надолго рассорило тем, что стремительно нарушило и порвало многие человеческие связи и отношения, поломало, разрушило почти весь полувековой, понятный и привычный житейский уклад… Сам по себе, этот советский уклад был изначально ложен, порочен и обречен на скорое исчезновение. Но сквозь него каким-то странным и причудливым образом проросли и в нем (пусть и в ущемленном, усеченном и поврежденном виде) сохранились многие непреходящие - корневые - и здоровые нравственные традиции и моральные представления народа. И вот они, чудом уцелевшие при коммунистической власти и совершенно необходимые свободной России, были отринуты и сметены вместе с обломками старого быта в шальном порыве сплошной “вестернизации”...

Пагуба огульного, подражательского “озападнивания” предельно полно и предельно же очевидно выразилась еще и в надругательстве и глумлении над главным культурным достоянием любого народа - его национальным языком... Возник, выработался и повсеместно распространился особый варварский жаргон, соответствующий качеству самосознания и душевным свойствам новых “хозяев жизни” и являющий собою дикую мешанину из уголовной лексики, подросткового сленга и “технических” иностранных терминов… Не принявшая “новояза”, историческая Россия, как будто онемела. Лишилась дара собственной связной, отчетливой речи... Русское слово потеряло свою внятность, свой вес и значимость. Заглохло в каком-то мычании, бормотании, в полуживотной тарабарщине...

Но внутринациональный нравственный раздор нисколько не интересовал и не волновал либералов. Задумывая “Союз правых сил” накануне перемен в кремлевской власти, они имели в виду цели и задачи практические, в известном смысле, политически “своекорыстные”…

Желая загодя приспособиться, приноровиться к изменяющимся политическим правилам и условиям, оказаться на виду и обратить на себя внимание новой власти как на силу сплоченную, реальную и полезную, способную стать ей технической и идеологической опорою, пригодиться в предстоящей деятельности, они по-своему пробовали и приспособить эту власть к себе. Убедить ее продолжить реформы по тем проектам и чертежам, в которые они свято и неизменно верили, и которые они надеялись их воплотить при помощи обновленных, модернизированных государственных рычагов и ресурсов.

Одного они не допускали и не прогнозировали, что изменчивая в своих настроениях и тактических устремлениях власть однажды может отказаться от их услуг. Или, того хуже, - не посчитаться с их мнением в решении ключевых, но не экономических вопросов, использовав их в качестве ширмы для своей вовсе не либеральной политики. Тогда, при таком нечаемом повороте дела, либералы, лишенные народного доверия и поддержки, неизбежно окажутся на политической и исторической обочине. Превратятся просто в полезную и важную, но, при необходимости, легко заменяемую деталь того самого механизма, который они же придумали, спроектировали и создали...

Беда либералов не в том, что они настойчиво хотели и искали сближения, союза и взаимодействия с новой властью, а в том, что они, слишком веря в келейно разрабатываемые и сверху назначаемые реформы, искали этого союза и взаимодействия, все больше и все дальше уходя и отрываясь от народной жизни и культурно-исторической почвы...

В этом смысле, знаменательно недавнее (12 июля с.г.) публичное - и неосознанно саморазоблачительное! - заявление Г. Явлинского. Комментируя ожесточенную тяжбу между Кремлем и холдингом “Медиа-Мост”, Явлинский невольно признал эфемерность теперешнего существования демократических партий и движений. “Достаточно закрыть канал “НТВ” и одну-две газеты, - и партии перестанут существовать”, - сказал он. - “О нас просто никто не узнает...”

Политическая пауза в России была неожиданно для многих (в том числе и автора этих строк) резко и дерзко прервана Владимиром Путиным тотчас же после его официального вступления в президентскую должность...

Новый президент начал наступление и борьбу почти сразу на трех направлениях: против крупнейших российских магнатов и предпринимателей (дело Гусинского, претензии налоговой полиции, прокуратуры и Счетной палаты к Потанину, ЛУКОЙЛу, Газпрому и РАО ЕС); против губернаторов (проект федеральной реформы, подразумевающий изгнание региональных лидеров из Совета федерации и деление России на федеральные округа, с назначением в каждый представителя президента); против части независимой прессы, входящей в медиа-холдинг Гусинского.

Такая внезапная наступательность, стремление вести политическую войну за укрепление “вертикали власти” одновременно на нескольких фронтах, свидетельствуют о наличие у Путина не только собственного плана преобразования России, но и большой воли и решительности в его осуществлении... Однако те же самые события и обстоятельства выдают в нем политика незрелого, недальновидного и нетерпеливого. Моментально восстановившего и объединившего против себя олигархов и правозащитников, губернаторов и журналистов...

В том, что касается хозяйственного и технологического развития страны, Путин, несомненно, выступает либералом и прогрессистом. Самозамыкание, изоляция России от Запада неприемлемы для него хотя бы потому, что они неминуемо приведут государство к экономическому коллапсу и гибели. Для Путина, как и для его кумира и великого исторического предшественника – Петра I, сближение с Западом является “только средством для достижения цели, а не самой целью” (Ключевский).

По глубокому наблюдению о. Г. Флоровского, пресловутое “окно в Европу” прорубалось Петром затем, “чтобы украдкою, неслышно пролезши сквозь него, стать в Европе твердой ногой. Оно было прорублено оттого, что на Западе был налицо в готовом виде культурно-бытовой “прибор”, весьма сподручный с точки зрения государственной пользы”. Из того же принципа утилитарной пользы исходит в своей политике и Владимир Путин. Этим он прельстил и привлек на свою сторону либеральных экономистов-западников: Чубайса, Грефа, Илларионова, Кудрина, Касьянова... Для них - прагматиков и технократов, как и для самого Путина, свобода (в точном соответствии с марксовой теорией) представляется всего лишь функцией, “надстройкою” экономики. Если свобода оказывается необходимой, то единственно как средство для более успешного и эффективного современного хозяйствования… Не зря же, всегда столь много и убедительно рассуждающий об экономических законах, “рыночных механизмах” и технологических нуждах государства, президент так неохотно и мало, как бы скороговоркою, между делом, вспоминает о гражданских и политических свободах, о достоинстве и правах личности...

Прежде мне не раз уже приходилось писать, что технократический, рационально-потребительский взгляд на свободу противоречит самому ее существу. Что пренебрежительное бесчувствие к ее онтологическим, религиозным глубинам, к ее духовной, философской, нравственной проблематике и безответственное пользование ею когда-нибудь поставит страну и всех нас перед прямой угрозою потери свободы, исчезновения ее из нашей повседневной гражданской жизни. Сегодня мы стоим как раз на грани такой потери...

Путин постоянно хочет выглядеть и подает себя либерал-консерватором и, вместе с тем, государственником, державником... Однако от настоящего либерального государственника его отличает именно отношение к государству. В котором он видит не объект свободного совместного социального творчества граждан, не результат их добровольной духовной самоорганизации и воплощения их нравственно-исторических чаяний, но последнюю, высшую, самодостаточную, едва ли не сакральную ценность.

При подобных взглядах президента (да еще с учетом того печального обстоятельства, что в сегодняшней России вряд ли найдется хотя бы несколько авторитетных личностей, обладающих всесторонним, целостным и последовательным либеральным мировоззрением и способных достойно и веско, не срываясь в демагогию и истерику, оппонировать главе государства), можно с большою долею вероятности ожидать – исповедуемый Путиным державный консерватизм легко обернется самым мрачным и унылым охранительным обскурантизмом... Если, конечно, сам Путин почему-либо не пересмотрит и не скорректирует своих убеждений...

Предложенная и осуществляемая новым президентом федерально-административная реформа, верно, положит какой-то предел губернаторскому произволу... Но не иначе, как за счет утеснения местного самоуправления и смыкания, сращивания центральной и региональной бюрократий...

История российского государства знает два пути: московский и петербургский...

Первый - путь культурно-бытовой однородности, внутренней спаянности и устойчивости. Но и неподвижности, изоляционизма, сонливости, стагнации...

Второй петербургский - путь резких неподготовленных рывков, разрывов, отречений, измен, отвлеченных, беспочвенных прожектов, романтической взвинченности и... разрушительных революций...

Оба эти пути равногибельны и равнонепригодны для нынешней России. Сегодня нам необходим новый путь и новый - прочный - духовный синтез религиозных, культурных, исторических и политических истин и начал.

Однако это - не все... “Историзм” слишком долго сводился в России, в русской культуре к изучению и реставрации давнего и - параллельно - к “эсхатологическому” гаданию и радению о далеком будущем, в пределах неустроенного (или устроенного скверно) настоящего...

Вопреки мнению президента Путина, главная беда современной России - не “технологическое отставание и бедность”, а духовная вялость, культурная затхлость и уродливость ее политической и общественной жизни; ее все еще недостаточная приобщенность к божественному, религиозному источнику жизни; и те культурно-нравственные и моральные распри и розни, что изводят и раздирают ее историческое тело.

Абсолютно прав был Флоровский, когда указывал, что “вывести нашу родину из тупика смогут только духовно-здоровые люди, а больные, наверное, утопят ее еще глубже, будь они во всеоружии “европейской” техники”.

Русское общество должно принять и усвоить себе не одно лишь прикладное техническое содержание, раньше - содержание гуманитарное, религиозное, этическое, культурное. Без которого живая личность становится пленницей и придатком цивилизационных новаций и реформаций, теряясь, пропадая и исчезая в них. А сами реформы оказываются пустою, опасною, быть может, бесчеловечною затеей…