Когда советская оккупация сменилась немецкой, в здании размещались СС и СД.

ПРИМЕРЬ КАМЕРУ НА СЕБЯ

Среда – день, когда в музей можно входить бесплатно. Командированной журналистке – мне – повезло, ведь денежные ресурсы более чем ограничены. Идут экскурсии, но не на русском языке. Русскую тоже можно заказать, но на одну выйдет три доллара, многовато. Приходится читать таблички по-английски. Буро-зеленые стены, форма энкаведиста и портрет Дзержинского в комнате-дежурке, пульты, телефоны тогдашнего образца...

Кто-то трогает меня за плечо. Это пожилой сухощавый человек, сторож или какой-то служитель, я его видела на входе. “Вы все прочитали?” – “Да”-- “Все это было так...” Говорит на неплохом русском, но с сильным акцентом. И ведет меня.

Сначала – помещение по параметрам подстать стандартному туалету в типовой многоэтажке. Скамеечка узенькая, как насест. В двери “глазок”, закрывающийся снаружи. Сюда вталкивали по 5 человек. И закрывали – ждать следователя. Порой по 6, по 8 часов. Ни сесть, ни прилечь.

Камера на 20 человек с парашей, но без подобия даже нар. Ночью – отбой, всем спать. Но кого-то ночью зовут на допрос и терзают до половины шестого. В шесть подъем, и спать уже нельзя. Нельзя даже глаза жмурить, нельзя к стене отворачиваться и даже к ней прислоняться – твои глаза должны быть обращены к двери, к глазку, и дежурный их должен видеть во всякий момент, когда ему вздумается подойти.

Весы в дежурке – обычные, вроде как из сельского лабаза. Для передач. Кто приносит передачу – на того сразу дело. Уже подозреваемый.

Вот комнатка с двумя кроватями – это если кто после избиений, или заболел, не может самостоятельно подняться этажом выше на допрос, тогда его тащат сюда, а следователь спускается сюда же.

Вот камера, где стены, пол, потолок – все обито мягким, звуконепроницаемым. Втолкнули, оставили в кромешной тьме и без звуков – сходи с ума, враг народа. Бейся головой об мягкую стенку.

Портреты расстрелянных священников и партизанских командиров. Трогательные изящные изделия литовских женщин – вышивки, бижутерия – сделанные в тюрьмах и лагерях из всего, что под руку попадалось. Огромная карта СССР с черными кружочками – куда этапировали арестованных. Разлучили мужчин с женами и детьми, женщин отправили на Алтай. Только обжились худо-бедно, картошку вырастили, чтобы прокормиться – собрались копать, и тут же приказ, везут куда-то, где очень холодно... Слух проходит – вроде Советы с американцами договорились, и через Берингов пролив отправят людей в Штаты. Вспыхивает надежда и умирает. Но вопреки известной пословице, многие люди пережили свою надежду. Сейчас в Литовской республике даже есть специальный дом, куда могут вернуться депортированные и репрессированные граждане и могут жить в сносных условиях, пока не решится вопрос с постоянным собственным жильем.

... Комната со стеклянным полом, под ним песок. В песке – сломанные очки, обувь, бытовые предметы. Это нашли и оставили частью музейной экспозиции. Сюда приводили приговоренного к расстрелу. За столом сидели двое. Заглянув в бумаги, спрашивали – имя, фамилия, год рождения? Потом произносили нечто вроде “выйдите за ту дверь, мы подумаем”. А за “той дверью” (точно такая же комната с песком) стоял палач и стрелял в висок.

Там висят фотографии расстрелянных людей. Расстрелянных не только в тюрьмах. Но и в лесах, и на городских площадях, и на сельских улицах. Чекисты вытаскивали убитых ими в людные места – для устрашения. Молодые женщины. Пацан лет 15-ти, которому положили на грудь бинокль, дескать, разведчик. Фотографии сделаны самими чекистами. Это как в книжках про преступления эсэсовцев и гестаповцев.

Люди, которые с 1940 года прятались в лесах и боролись с ненавистным режимом (с перерывом на другую оккупацию), в течение десятилетия не фотографировались – снимки были опасны для семей, для близких. И только когда ситуация затянулась, когда стало ясно, что помощи ниоткуда не будет, что Запад предпочитает сговор с Советами – стали фотографироваться на память, в ожидании конца. Эти фотографии тоже висят в музее.

“Мы всегда знали, что мы в Союзе поневоле”. Мой собеседник вздохнул и спросил, как там в Питере, работают ли заводы, как живут люди... Я тоже задала ему пару вопросов. “Я с 1940 года враг Советской власти. В 1944 году ушел в лес. Потом 18 лет в лагерях”. В общем-то, я сразу догадалась. И денег – ведь де-факто он провел экскурсию – он с меня не взял. Хотя я уже решила, что заплачу.

СТАТИСТИКА И ПАМЯТЬ

... Первая массовая депортация в Сибирь из Литвы началась 14 июня 1941 года – 23 тысячи человек. Параллельно шла “репатриация” литовских немцев – 50 тысяч человек.

220 тысяч литовских евреев были уничтожены в годы нацистской оккупации. Сейчас на местах, где их убивали, установлены памятники – не безликим “советским гражданам”, а все названо своими именами, и учебники по Холокосту изданы, и католическая церковь покаялась за тех своих недостойных детей, которые принимали участие в геноциде.

10 тысяч человек забрано на работы в Германию. 60 тысяч ушло за Запад, спасаясь от Советов в 1944 году.

В 1945 году эмигрировало 140 тысяч жителей Клайпеды. Тогда же “репатриировали” в Польшу 200 тысяч литовских поляков.

В период с 1945 по 1953 год 200 тысяч человек отправлено в Сибирь. В то же время убито 25 тысяч литовских партизан и 10 тысяч сторонников Советской власти.

Литва потеряла в те десятилетия 30 процентов своего населения. Один миллион литовцев живет сейчас в странах Запада.

Ведь тогда литовцев еще и обманули. После войны колхозы ввели не сразу – были кооперативы, товарищества. Предлагали выйти из леса – мол, чего земельке пропадать... Слухи шли, что в покое оставят. А потом пошли разнарядки: сдать зерно в помощь Украине, и пахари недоумевали: как же, ведь там чернозем, а тут скудные почвы, что ж происходит?