Александр Оболонский ЗАМЕТКИ НЕПОСТОРОННЕГО

ОБЩЕСТВО, ПОЛИТИКА, ВЛАСТЬ

Александр Оболонский*
* Доктор юридических наук, главный научный сотрудник Института государства и права РАН

ЗАМЕТКИ НЕПОСТОРОННЕГО

УЩЕРБНОСТЬ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ОДНОМЕРНОСТИ
“Черный понедельник” 17 августа 1998 г. столь сильно ударил по позициям наших либералов еще и потому, что финансово-экономические факторы были главным, стержневым звеном их идеологии и программы. Поэтому когда в этом звене произошел сбой (не будет сейчас рассуждать о его причинах и виновниках – тема без конца муссируется как профессионалами, так и дилетантами, и я, не будучи экономистом, не хочу множить число “имеющих собственное мнение” дилетантов), возникла растерянность, ибо убедительного внеэкономического ответа на вопрос “за что боролись?” у наших либеральных политиков не оказалось. Они были и остаются людьми, в силу своей профессии глядящими на мир через призму финансовых и макроэкономических процессов. В этом их сила, в этом и определенная их ограниченность.
Между тем подобный экономический перекос совсем не обязателен для либерализма, возникшего, как понятно даже из этимологии самого слова, из стремления людей к свободе – ко всякой свободе, а не только экономической. Он скорей отражает извечный человеческий соблазн найти универсальный “философский камень”, или, другими словами, одну-единственную первопричину всего, доминанту, определяющую ход всех прочих происходящих в обществе процессов. Увы, тяга к одномерным объяснительным схемам присуща людям с древнейших времен и до сих пор. Когда-то в старину причины событий сводили к воле и деяниям царей, героев, пророков, либо к Божественному Промыслу. Уже в Новое время Гегель объяснял историю из развития Абсолютного Духа. И, как ни странно, человеческая мысль и поныне не излечилась от соблазна сводить все к единому “знаменателю”.
В ХIХ-ХХ вв. это “проклятие одномерности” наиболее ярко и агрессивно проявилось в форме так называемого “экономического монизма”, основанного на убеждении в безусловном примате хозяйственной деятельности над всеми прочими сферами жизни людей. Марксистская версия этого монизма, на которой воспитывались все советские люди, излагала данную дилемму в терминах приоритета производительных сил над производственными отношениями, базиса над надстройкой. Сейчас, к счастью, марксизм утратил статус догмы и вновь обрел положение одной из теоретических доктрин. Впрочем, другие версии экономического монизма – как классические схемы Адама Смита и Рикардо, так и современные теории Милтона Фридмана и так называемый “плоский экономизм в духе Wall Street Journal” – по-прежнему владеют умами миллионов и миллионов людей. Есть и другие виды монизма – политический, научно-технократический, националистический, даже экологический... За ними стоит все то же плоскостное и, как правило, довольно высокомерное сознание “жрецов”, служащих, по их мнению, в храме “главного” божества.
Парадоксально, но и наша страна, казалось бы, до дна испившая горькую чашу экономической одномерности, не избавилась от нее и в послесоветские времена. Либералы, пришедшие в ельцинское правительство 1991 г. и до недавних пор имевшие хоть и не монопольное, но немалое влияние на ход событий, как правило, были экономистами – честными, высококвалифицированными, в сущности, спасшими страну от катастрофы, но, увы, достаточно одномерными. И хотя порой они выходили за рамки монетаристских и даже вообще экономических схем (например, заговаривали о свободе слова, о правах человека), но делали это как-то вяло и неубедительно. Чувствовалось, что свобода духа, в отличие от свободы экономической – не их сфера, что в глубине души они все-таки не верят, что “не хлебом единым жив человек”. Боже упаси упрекать их в этом.
Просто не были они гуманитариями по своему профессиональному опыту и взгляду на мир. И такие люди нужны в правительстве. Но нужны и другие – люди с более широкой социальной, философской, правовой рефлексией. Почему же их не оказалось “в нужное время в нужном месте”? Почему поле для риторики и спекуляций на духовных факторах было безропотно отдано нашим так называемым “левым”? Почему коммунистам, ответственным за истребление десятков миллионов россиян, и нацистам, грозящимся продолжить эту “работу”, позволено величать себя “патриотами”?
В явном перекосе нашего либерализма в сторону экономизма, видимо, сыграли роль и неизжитость марксистского экономического сознания, и действительно аховая экономическая ситуация того времени, и задача перераспределения беспрецедентного по масштабам массива собственности, и личные моменты. И казалось, что все это оправдано. Но пришло 17 августа, и оказалось, что в обстоятельствах экономического кризиса нашим либералам-экономистам, по большому счету, мало что есть сказать людям. Рациональный homo oeconomicus – неадекватная модель человека, в том числе (а, может быть, и особенно) человека российского.
Лично я никогда не верил, что тайники человеческой души можно открыть при помощи связки одних экономических ключей. И нынешняя ситуация в России, несмотря на провал именно по экономическому параметру, не меньше зависит и от факторов внеэкономических, прежде всего – моральных и правовых. Десятилетиями нараставшая и даже поощрявшаяся моральная деградация общества, ущербность господствовавшей в нем системы моральных норм, извращенное и недоразвитое правовое сознание привели нас в состояние, когда даже самые радикальные и вроде бы рациональные экономические шаги, если им не будет способствовать восстановление нормальной трудовой морали, повышение уважения к закону, не приведут к положительным результатам, а породят самые неожиданные с чисто экономической точки зрения эффекты.
Нам равно необходимы и возрождение “честного купецкого слова”, и вытеснение из сознания, закрепленного в пословице и, увы, до сих пор отражающего правду жизни стереотипа “от трудов праведных не наживешь палат каменных”, и подкрепленная массовыми примерами вера в правосудие, и осознание того, что материальные блага – лишь часть того, что нужно человеку для счастья, и полноценное понимание духовной природы человека, и вера в Бога.
Альтернатива, даже в лучшем и мало реальном для нас варианте – унылая размеренность буржуазного существования, об ограниченности которой неоднократно критически высказывался Иоанн-Павел II, а в рамках наиболее реального для России сценария – безжалостная “война всех против всех” за хоть и привлекательные, но отнюдь не главные на шкале высших духовных ценностей призы материального комфорта и властвования над себе подобными. Разумеется, было бы глупо призывать к игнорированию экономических факторов. Но столь же односторонней представляется и их абсолютизация как якобы основы всех основ.

О “МНОГООСЕВОЙ” МОДЕЛИ ОБЩЕСТВА
Думается, что наиболее полноценный подход состоит в “многоосевой” модели общества. Она позволяет описать общество на любом из этапов его развития с помощью нескольких групп показателей, каждый из которых отражает какую-либо одну сторону его жизни – хозяйственно-экономическую, технологическую, эстетическую, нормативно-этическую (охватывающую как юридические, так и моральные нормы), психологическую... Каждая из таких групп – самостоятельная “ось”, на которой фиксируется уровень развития общества по данному параметру в интересующий нас период. Затем, соединив между собой точки, отложенные на каждой из “осей”, мы получаем некую плоскость или фигуру, отражающую состояние общества в целом.
Конечно, перечисленные группы показателей не полностью независимы. Но, во-первых, они достаточно автономны для целей общего анализа, во-вторых, существующие между ними зависимости непостоянны ни по жесткости связей, ни по их направленности, и, в-третьих, значимость каждой из этих групп существенно колеблется в разных обществах. В одних экономический уклад более или менее жестко определяет остальные сферы жизни. В других он сам становится производным от изменений, скажем, в моральной сфере (так, распространение в арабском мире магометанства повлекло за собой модификацию всех прочих сфер жизни, в том числе – и хозяйственно-экономической).
В некоторых обществах наблюдается бурное развитие по одним осям, тогда как другие остаются в тени (в Элладе уникальный расцвет культурной и политической жизни произошел на фоне весьма обычных для того времени и региона материальных факторов – экономики и технологии). Попытки выделить одну-единственную доминанту развития для всех времен и народов, как правило, весьма искусственны и произвольны.
В частности, в последние десятилетия в общественном сознании разных стран происходят симптоматичные перемены: после длительного пребывания в тени естествознания и техники, а также монистических доктрин, в центре которых стояли разновидности одномерного человека – экономическая, технологическая, националистическая, политическая – на первый план в качестве более универсальных, интегральных характеристик человеческой личности и ее отношений с миром вновь начинают выходить этические, нравственные вопросы, а также глубинные психологические проблемы человеческого бытия. Известный американский историк общественной мысли Ф. Мэньюэл так обозначил это занявшее полтора века челночное движение социального разума: “В защиту своей теории Духа как сущности человеческого существования Гегель однажды с величайшим презрением писал об алиментарной истории (т.е. истории, в центре которой стояли проблемы питания). Теперь, когда мы вопреки Гегелю признали права рук и желудка на участие в человеческой истории, будем же готовы ввести в ее храм и другие, более скрытые тайники человека”.
Последуем этому совету и будем, не забывая об экономике, обращать больше внимания на духовные, нравственные стороны происходящих в России перемен.
Это имеет, помимо прочего, и серьезный прагматический аспект в свете предстоящих выборов: избиратель, как и вообще человек, ждет от политиков не только (и даже не столько) сухих экономических выкладок, обещающих ему, при соблюдении ряда к тому же не всегда зависящих от него условий, медленный и отнюдь не вдохновляющий рост его экономического благосостояния. Ему обязательно нужны элементы мечты, “светлые горизонты” и многое другое, отнюдь не исчерпывающееся экономикой. Как говорил П.Я. Чаадаев, без светящейся точки впереди шагу нельзя ступить. Не случайно, например, любой серьезный американский политик не упустит случая порассуждать о “вечнозеленых” ценностях “american dream” и д. Даже идеологи китайского “большого скачка” выбросили демагогический, но не лишенный эмоциональной привлекательности лозунг: “Три года упорного труда – десять тысяч лет счастья”. (Другое дело, что в этом и во многих других случаях подобные лозунги носят лживый характер).
Но ведь возможны – и необходимы – правдивые, реалистические, но при этом вдохновляющие, мобилизующие духовный потенциал людей лозунги. Человеку ведь многое нужно. Один из многих примеров: ему крайне необходимо уважение со стороны других и самоуважение. А экономическая программа наших либералов до таких субъективных “пустяков”, как правило, не снисходит. И на этом проигрывает демагогам, беззастенчиво и лживо эксплуатирующим эту естественную человеческую потребность в признании его духовно значимой личностью. Еще есть время это исправить к предстоящим выборам. Но его уже в обрез.

ОБ “ОСОБОЙ РОЛИ” ГОСУДАРСТВА В РОССИИ
В последнее время в политических и близких к ним сферах почти все и по случаю, и безо всякого повода охотно называют себя “государственниками”. Один из подтекстов этой фигуры речи – скрытое противопоставление себя “антигосударственникам”, под которыми часто подразумевают именно либералов. Между тем “государственничество” – отнюдь не антитеза либерализму, во всяком случае, в современной его редакции. Кто, как не государство, должен стоять на страже тех же экономических, гражданских, интеллектуальных, духовных прав и свобод человека? Ведь либеральные ценности и идеалы, если простые люди не имеют практической возможности их реализовать, превращаются в фарисейство кучки “сильных”. Это особенно важно в условиях нашего “недоразвитого” гражданского общества, где пока не развита культура добровольных ассоциаций граждан по отдельным групповым интересам и в котором граждане не имеют возможности сами себя защитить даже посредством апелляции к закону и юстиции. А ведь эффективность механизмов юридической защиты – condicio sine qua non либерализма. Разумеется, во всей этой риторике немало и очевидных профанаций, типа обскурантистских опусов Зюганова. Но сама проблема от этого не исчезает.
Действительно, “государственная школа” имеет в России глубокие корни и в праве, и в исторической науке и, главное, в практике государства. По сравнению с западным миром, государства в России было и до сих пор остается значительно “больше”, чем общества, и его воздействие на общественную жизнь значительно более активно. Оставим в стороне исторические причины подобного соотношения и обратимся к их последствиям. Они неоднозначны. С одной стороны, ситуация, при которой государство имело возможность поставить себе на службу лучшие общественные ресурсы, порой способствовало прогрессу. Например, просвещенная и либерально ориентированная российская бюрократия второй половины прошлого века несомненно работала как позитивный фактор модернизации страны (что, правда, не мешало российскому чиновничеству служить традиционным “козлом отпущения” при всех властителях и режимах, но это – тема особая).
Но, с другой стороны, ситуация “сильное государство – слабое общество” блокировала возможности полноценного развития общественных сил – неотъемлемого элемента подлинной социальной модернизации. А государство, доминируя над обществом, личность подавно игнорировало. Русские люди имели по отношению к государству только обязанности, государство же по отношению к ним – только права. Как писал В.О. Ключевский, “государство пухло, а народ хирел”.
Но Россия отнюдь не была “страной рабов”, как порой ее называют и оценивают. Другое дело, что люди, не желавшие мириться с участью конформных слуг государства, были вынуждены “бежать от него розно” (тоже выражение Ключевского), т.е. выдавливались из “нормальной” жизни: на Север, в скиты, в степь, в казаки, позднее в эмиграцию, в нигилисты... Так или иначе, наиболее активный людской потенциал самоотчуждался от государства. В психологическом плане это порождало подозрительно-недоверчивое, а то – и прямо негативно-деструктивное отношение ко всему, исходившему от государства, причем, даже если государственные инициативы обещали людям выгоды, “ибо по опыту знали, что от всех этих начинаний ничего, кроме пустых хлопот и бестолковых распоряжений, не будет”. К сожалению, тенденция эта сохранилась и в послесоветские годы, когда российская государственная власть, впервые за долгие десятилетия, пусть непоследовательно и неумело, но действительно пыталась перевести страну на рельсы принципиально иного типа развития. И здесь, увы, не лучшую роль сыграла значительная часть нашей интеллигенции, по инерции (а отчасти – и по своекорыстию) занявшая байроническую позу: дескать, “достойный человек, интеллигент, всегда должен быть в оппозиции ЛЮБОЙ власти”. Трудно сосчитать, сколько вреда принесла и продолжает приносить нам эта поза.

***

Поверьте, заниматься анализом изъянов идеологии и политики, которая в главных своих постулатах тебе близка и под знаменами которой ты готов двигаться и дальше, дело психологически нелегкое и болезненное. Но делать это необходимо. Слишком многое стоит на кону и слишком реальна опасность потерять то, что мы (все мы, даже те, кто это отрицает) реально обрели за это время завышенных ожиданий, приобретения реальной свободы со всеми ее сложностями и издержками и, увы, порой горьких разочарований – за 90 гг. Я счастлив, что дожил до этого времени, которое для моего (а, не исключено и для следующего) поколений стало единственным и последним реальным шансом на достойное человека и нашего великого народа существование.

"ПОСЕВ" № 3 2001
posevru@online.ru
ссылка на "ПОСЕВ" обязательна