Фильм Глеба Панфилова “Романовы — Венценосная Семья” как факт и фактор общественного сознания

Во второй половине 1980-х годов вся Россия смотрела фильм Тенгиза Абуладзе “Покаяние”. Почти все восхищались глубиной картины, понимая, а, скорее, ощущая гениальное соответствие фильма переживанию эпохи. Слова о “дороге к храму” стали нарицательными, а образ костей отца, выброшенных сыном с обрыва, превратился в один из самых страшных призывов. И всё же фильм этот не породил изменения ума в нашем обществе. Не прохождение вновь “по живому следу” жизненного пути “за пядью пядь”, а бездумная, забывчивая устремленность в будущее, в мираж рыночного рая стала повсюду в России знаменьем последнего десятилетия ушедшего века. И вот итог— нет ни богатства, ни силы, ни довольства, ни величья, ни расцвета духовных и жизненных сил. По точному слову нашего великого современника, “мы сидим на разорище”.

Прошло десятилетие. Слова раскаяния многажды за эти годы произносились самыми известными в России людьми. Слова, подчас, искренние и глубокие. “Если коммунизм укрепился в России... - то, значит, нашлось достаточно охотников ... проводить его палаческие жестокости, а остальной народ не сумел сопротивляться. И виноваты — все, кроме тех, кто погиб сопротивляясь”, — говорил, например, Солженицын. Кое-что было и сделано: переименованы некоторые города, улицы и площади; снят десяток другой памятников тем самым убийцам и извергам, которые, по выстраданному слову Ивана Савина, нашу “землю растлили, грехом опоили её”; погребены под сводами древней царской усыпальницы Петропавловского собора кости девяти страдальцев, чудесно найденные Гелием Рябовым и А.Н.Авдониным в 1979 году в яме под Коптяковским проселком в Поросёнковом логе; и, наконец, на Архиерейском соборе в августе 2000 года более тысячи новомучеников и исповедников российских торжественно причислены к лику святых.

Много это или мало? Любое действие судится по результату, а результат невелик. На переименованный город есть непереименованная область, центром которой этот город является; на возвращенное старое докоммунистическое название улицы — сто названий коммунистических; на один снесенный памятник — тысячи гордо высящихся повсюду от Москвы до самых до окраин; на мощи новомучеников — мавзолей с большевицкими мощами того, кто эти мучения повелевал свершать. И всё это — картинка нашей сегодняшней народной души, в которой ростки здорового чувства раскаяния в делах отцов почти заглушены плевелами советской и нынешней пропаганды, считающей советское “нормальным”, “естественным”, “исторически обусловленным”.

Но как же быть тогда с хорошо известным жизненным принципом: на чужом несчастье своего счастья не построить? Иными словами, если за спиной остаются горе, слезы, скорби и смерти, которых отцы наши были виновниками, ожидать себе счастливого будущего —не глупость ли? И зло и добро воздаются. Древние прекрасно знали закон рока: зло творит зло, умножается злом, передаётся из поколения в поколение, калеча души потомков и толкая их на новые поступки, злые и губительные, пока не сгинет весь род.

Древние содрогались от ужаса, глядя в глаза року, но человек не был бы человеком, если бы не познал он и оружия против беспощадного меча судьбы. Оружие это — покаяние. “Объяви преступление свое - и ты освободишься от него” - гласила ещё древнеегипетская мудрость. Но нельзя о преступлении объявлять спокойными устами и холодным сердцем - тогда пользы никакой не будет. Только возненавиденье своего преступления, только горячее раскаяние в нём делает исповедь истинной и целительной.

Фильмом “Романовы — Венценосная Семья” Глеб Панфилов продолжает высокое служение Тенгиза Абуладзе. Знаменательно, что в то самое время, когда мы смотрели “Покаяние”, родился замысел и писался сценарий “Романовых”. Между тем всё в этой картине сделано иначе, чем в главном фильме 1980-х. Не символизация жизни и истории, не притча о прошлом, но с исключительной тщательностью воссозданное действительное историческое полотно. Точное до мельчайших деталей убранства комнат и последовательности событий, до жестов и слов, восстановленных по письмам, дневникам и воспоминаниям очевидцев и участников, по фотографиям, по скупой тогда кинохронике. “Романовы”, в отличие от “Покаяния” — картина историческая, и она позволяет нам войти в самый драматический узел русской истории, когда рухнула с невероятной быстротой тысячелетняя Россия.

Это первый вопрос, которым задается Глеб Панфилов. И мы видим уют и теплоту изысканно благородного Александровского дворца за неделю до катастрофы. Государь что-то пишет и строка ровно идет за строкой. Спокойствие, уверенность, порядок... А потом тихая беседа Государя и Государыни в спальне, полная любви и заботы друг о друге. И всё происходящее за стенами дворца важно для них не только потому, что они правят величайшей и могущественнейшей страной мира, но и потому, что судьбы этой страны так сплелись с их судьбами, что их счастье невозможно без счастья России. И как это часто бывает со счастливыми, любящими людьми, незаметно происходит подмена - всё, что мешает их счастью, счастью их детей - всё это неосознанно начинает пониматься как враждебное и тому делу, на которое поставлены они Провидением, — делу царственного служения России.

С трудом отрываясь от заболевшего в ту ночь корью наследника, пренебрегая словом выступить перед опостылевшей Думой, Государь едет в Могилёв, в Ставку. И вновь — казаки личного конвоя и сияющие стекла автомобиля, и бородачи гвардейцы на перроне Царскосельского вокзала, салютующие клинками сабель отъезжающему Императору, и свита, и полный грусти последний поцелуй Аликс. А потом, покачивание тяжелого вагона, уютный салон, фотографии жены и детей, заботливо расставляемые им на столе, рюмка коньяка и песня о ямщике, замерзающем где-то в заснеженных просторах России, через которые в облаках дыма и пара несётся, поблескивая золотом двуглавых орлов, синий императорский поезд...

И забываешь, что смотришь фильм, перестаёшь сознавать, что Александр Галибин не так уж и похож на последнего Государя, а черты лица Линды Беллингхем намного мягче, чем у Императрицы. Перед нами разворачивается драма, исход которой мы заранее знаем, но которая бесконечно притягательна той страшной силой, которая всегда собирала в былые века тысячные толпы на публичные казни. А казнь ждет не только эту любящую чету, не только их красавиц дочерей и маленького рыцаря - Алексея. Мы с содроганием сердец вдруг понимаем, что нам предлагают присутствовать на казни России.

Взрыв бомбы террористов (немцы, эсеры - Бог весть) у арки Генерального Штаба, тела раненых и убитых, кровь на февральском подтаявшем снегу. Спор, крики думских депутатов, узнавших, что Государь, к ним не поехав, повелел распустить Думу. — Безумная сумятица грозит захлестнуть мир любви и покоя, дорогой сердцу Государя.

1-го марта, уже во Пскове он запишет в своем дневнике: “Доехать до Царского не удалось. А мысли и чувства всё время там! Как бедной Аликс должно быть тягостно одной переживать все эти события!”. Любовь к семье заставила забыть о долге перед Россией, о священных клятвах коронования... А генерал Алексеев, увидев, что Главнокомандующий бросил армию ради семьи, позволил убедить себя в необходимости замены Николая Александровича на троне Империи его несовершеннолетним сыном при регентстве Михаила и уже рассылал циркулярную телеграмму командующим фронтами.

Отречение, вернее та его часть, что осталась никому не известной за исключением слов в дневнике “кругом измена, и трусость, и обман” - одна из сильнейших сцен фильма. Но условные законы кинематографа с помощью внешних действий отображающего состояние души, даже в руках столь умелого режиссера не могут до конца раскрыть того, что происходит в сердце. — “В час ночи уехал из Пскова с тяжелым чувством пережитого... Спал долго и крепко.”

Любовь победила долг. Да, он встретился с теми, кого любил, но ценой этой встречи был отказ от ответственности за Россию. И заплатив эту страшную цену, Государь уже не расставался с ними до самой последней секунды своей земной жизни, до того мига в подвале Ипатьевского дома, когда комендант Юровский зачитал приказ Уралсовета.

Он был терпелив и выдержан, и сносил ежечасные оскорбления и унижения с сознанием всё растущей вины своей перед Богом, Россией, семьей. “Государь начинает всё чаще раскаиваться в том, что отрекся от Престола”, - запишет осенью 1917 года в Тобольске гувернёр Цесаревича Пьер Жильяр, один из самых верных спутников Семьи. Панфилов с удивительным тактом показывает это запоздавшее отрезвление, всё растущее чувство непоправимости ошибки. И судьей отца становится сын, которого отец, безумно любя и жалея, лишил Престола. Володя Грачев с редкой для ребенка полнотой сумел войти в роль, и вот, в минуту радостного забвенья, на снежной горке в губернаторском доме Тобольска, отец спросит сына: “Как ты думаешь, Алёша, я был хорошим царём?”, чтобы в ответ услышать от тринадцатилетнего мальчика - “Я очень люблю тебя, папа”.

Нет, та удивительная любовь, которая поражала всех, близко знавших семью последнего царя, она не угасла, не иссохла после отречения, в унижениях заточения, в бытовых неудобствах, во всё растущем страхе близкой насильственной смерти. Напротив, она уходила в глубину сердец и светилась в глазах и царевен, и Алексея, и тех, кто из слуг незаметно стал друзьями: генерала Татищева, князя Долгорукова, доктора Боткина, горничной Демидовой, лакея Труппа, повара Харитонова. Даже стражники, будь то начальник охраны полковник Кобылинский (Владимир Конкин), рядовые стрелки Денисов (Андрей Чуманов) и Дорофеев (Виталий Вашедский) или большевистский комиссар Яковлев (Игорь Скляр), невольно подчинялись этому закону любви, созидавшему в заточении новое царство, которому, к великому сожалению, как не было, так и нет места в нашем падшем мире.

Любовь, побеждающая бездны сатанинские, и покаяние, освобождающее преображенную душу — это, наверное, главные темы картины Глеба Панфилова. Не преступником клятвы, “предавшим всех нас”, но праведником умирает Государь, познавший и победивший себя. И последними словами его стали в фильме обращенные к расстрельщикам слова Христа на Голгофе — “прости им Господи, не ведают, что творят”.

Время исторических притч прошло. И настало время лицом к лицу встретиться с преступлением, сделать ему очную ставку. “Долгие годы мы замалчивали это чудовищное преступление, но надо сказать правду, расправа в Екатеринбурге стала одной из самых постыдных страниц нашей истории. Предавая земле останки невинно убиенных, мы хотим искупить грех своих предков. Виновны те, кто совершил это злодеяние, и те, кто его десятилетиями оправдывал. Виновны все мы”. Согласны ли мы с этими словами, произнесенными Президентом 17 июля 1998 года над гробами страстотерпцев? “Романовы” вновь задают вопрос этот каждому из нас. И своевременность вопроса этого велика. Нет уже обольщения скорым наступлением счастливой жизни “как на Западе”, нет уже детской надежды, на то, что “всё само собой сладится”. Теперь мы знаем цену нераскаянного греха. Только ведаем ли мы, что в нашей бедственности повинны мы сами, все мы, “кроме тех, кто погиб сопротивляясь”?

Исторический фильм Глеба Панфилова очень отличается от притчи Тенгиза Абуладзе, но и в нем есть свои притчи, или, если угодно, пророчества. Долгие месяцы заточения делает наследник модель корабля будущего. И вот, июльскими днями 1918 года работа завершена. И красавец “Богатырь” отдаётся в дар поварёнку Лёне Седнёву, которого Юровский пощадил и накануне расстрела увёл из “дома особого назначения”. Кроме корабля плачущий мальчик уносит и подарок Императрицы - золотую икону-складень. Царская Семья вручает будущее Державы простым мальчикам из народа, завещая им Православную веру и величие России. Как отнесёмся мы к этому дару, как к трофею экспроприации или как к бесценному даянию?

И ещё один образ (или призыв?). Между великой княжной Ольгой (Юлия Новикова) и сибирским стрелком Денисовым (Андрей Чуманов) начинается роман взглядов, столь естественный и для их возраста, и для возвышенной красоты их душ. А когда тяжелая болезнь Ольги заставляет Боткина (Эрнст Романов) искать донора, свою кровь, не ведая для кого, соглашается дать Денисов. Кровь царевны сливается с кровью солдата. Долгий взгляд Ольги на вокзале в Екатеринбурге при прощании — и только тут замечаешь: на папахе Денисова нет красной ленты, как у рядом стоящих стрелков. Он сделал свой выбор.