В начале этого года в Риге вышло восемь томов факсимильного издания журнала "Закон и Суд", охватывающих 90 тетрадей, которые были опубликованы за годы его существования (1929-38). Это был единственный юридический журнал на русском языке вне СССР и, хотя редакция его была в Риге, с журналом сотрудничали 75 авторов, находившихся в разных странах российского рассеяния. В 1938 г. правительство президента Карлиса Ульманиса запретило дальнейший выход журнала на том основании, что "в пределах Латвийского государства есть место только... для латышской культуры".

Инициатор факсимильного издания, Дитрих Андрей Лебер, осуществил этот проект на средства Фонда имени его отца, сенатора Августа Лебера, который, будучи выдающимся специалистом по торговому праву – тоже сотрудничал с журналом. Нынешнее переиздание сделано при содействии Латвийской академической библиотеки.

Во вступительном слове к факсимильному изданию Д.А. Лебер отмечает многогранность журнала. Центральное место занимало в нем сравнительное право. Благодаря широкой сети сотрудников среди русских эмигрантов, читатель имел возможность следить за развитием права не только в самой Латвии и других Прибалтийских странах, но также в США, Франции, Италии, Германии, Венгрии, Польше, Дании, даже Японии. "Ни один другой журнал того времени – пишет Лебер – не давал такого разнообразного обзора".

Интересно и то обстоятельство, что журнал, как отмечает Лебер, был одним из немногих изданий, в которых печатались серьезные научные исследования, посвященные правовым проблемам в СССР. Он приводит в качестве примера очерки А.В. Маклецова о науке уголовного права или о браке и семье в cоветской России, а также статью Н.С. Тимашева о кризисе марксистской теории права, опубликованную в журнале в 38 г., когда чистки в СССР были в самом разгаре.

Сотрудники журнала в подавляющем большинстве были воспитаны на дореволюционной системе права в России. Поэтому естественно, что в своей дальнейшей профессиональной деятельности они опирались на приобретенный в России опыт, что и нашло отражение на страницах журнала "Закон и суд". В частности, главный инициатор журнала и его долголетний редактор Петр Николаевич Якоби окончил училище Правоведения в Петербурге. В Латвии он поселился после октябрьского переворота. Будучи выдающимся специалистом уголовного права, он был привлечен министерством юстиции Латвии в качестве юрисконсульта и стал одним из авторов латвийского уголовного уложения 1933 г.

В 1935 г столетие основания училища Правоведения было отмечено статьей за подписью И. Полидорова. Приведем ее начало:

“По составлении в 1830 г. Полного Собрания Законов и в 1832 г. систематического их Свода, Российское правительство признало, что для правильного отправления правосудия необходимы не только ясные положительные законы, но и знающие судьи и законоведы.

В то время бичом общественной жизни было невежественное чиновничество: "о всходы этого крапивного семени жестоко обжигалась трепетная рука просителя". Необходимо было, особливо в судах, влить свежий приток новых сил – людей, воспитанных в духе права и справедливости и знающих отечественные законы.

Этой последней потребности не могли удовлетворить русские университеты, в которых преподавалось в то время только римское право. Мысль о создании специального высшего учебного заведения для юридического образования юношества принадлежала Принцу Ольденбургскому, женатому на сестре Николая I.

В письме от 26 октября 1834 г. принц сообщил о своих предположениях Государю Императору Николаю I, выразив при этом готовность предоставить все необходимые средства для их осуществления". Царь отнесся к этой идее положительно. Письмо Ольденбургского было препровождено Сперанскому. Вдвоем они выработали устав училища, который 29 мая 1835 г. был утвержден в Государственном Совете, а уже к концу года состоялось торжественное открытие училища”.

Впоследствии выпускники училища, как отмечает автор очерка, играли выдающуюся роль не только в проведении законов, но и в их создании, особенно при разработке судебных уставов в период реформ Александра II.

Заслуживает внимания и то, что училище Правоведения давало широкое образование и поощряло любые проявления талантов и природных способностей, благодаря чему многие правоведы выдвинулись в первые ряды общественных и государственных деятелей. Другие проявили себя в областях, которые ничего общего с юриспруденцией не имели, как, например, художник Серов, композитор Чайковский, и его брат – либреттист Модест. Одноклассником Модеста, между прочим, был будущий сенатор Николай Борисович Якоби, сын известного физика и отец основателя журнала "Закон и Суд".

Восемь томов факсимильного издания в их зеленом переплете, составляют целую библиотеку ценных сведений, как исторических, так и практических. В каждом номере был постоянный раздел о русских делах в судах западных государств, например, касавшихся собственности бывших российских подданных. Журнал также оповещал читателей о статусе русских эмигрантов в различных странах и о мерах принятых Лигой Наций по утверждению так называемого нансеновского паспорта, легализировавшего положение бесподданных.

В силу того, что журнал издавался в Риге и что ядро его постоянных сотрудников принимало деятельное участие в законодательной жизни трех балтийских государств, он с самого начала ставил своей задачей "отображать развитие русского законодательства во вновь образовавшихся государствах". Поэтому в разделах "Законодательная летопись" и "Судебная практика" печатались в переводе на русский тексты принимаемых законов. В последнем томе за 1938 г. помещен полный текст, принятой тогда конституции Литвы. Возможно, в будущем исследователи смогут заняться вопросом, – в какой мере законы балтийских стран послесоветского периода сохранили положения, разработанные при содействии русских юристов в 20-х, начале 30-х гг.

Для теоретиков могут представлять интерес статьи, посвященные более широким проблемам юриспруденции. Например, во втором номере журнала помещена статья проф. С.А. Беляцкина "Проблемы суда", в которой он отталкивается от соображения, что законодательные процессы по своей природе слишком медлительны для того, чтобы отвечать на сиюминутные требования времени. "Закон не может поспеть за движущимся потоком жизни, требующей всё новые вопросы и запросы. Только суд в состоянии вывести общественную жизнь из затруднений, указывая руководящую нить в лабиринте разногласий и неопределенностей, создаваемой практикой", пишет он. Далее он ставит вопрос: каковы должны быть пределы деятельности суда и его отношение к другим органам власти? После краткого обзора роли судей в древней Греции, в Римской империи и в Пруссии, автор останавливается на русском законодательстве XVIII в., которое "противилось обманчивому непостоянству самопроизвольного толкования, стараясь гнуть гордую выю судьи под ярмо механического подчинения букве закона". Лишь во время французской революции появилась тенденция раскрепощения судьи. В ХIХ в. в обществе постепенно внедряется мысль, что " удовлетворять нуждам правосудия могут больше судьи, чем законы... судья более не автомат, слепо и рабски применяющий законы: он воплощает нормы права в жизнь сообразно их цели, с одной стороны, и требованиями действительности, с другой".

Проф. Беляцкин, однако предостерегает от другой крайности, от тенденции "судейского правотворчества", о чем говорят те юристы, которые считают, что судье должно быть дано право решать по собственному усмотрению во всех случаях, особенно, если судья находит закон отсталым или несправедливым. "Такой свободы не знает и Англия, – пишет он – на которую привыкли ссылаться сторонники эксперимента. В Англии (как и в США, – Ред.) судья решает вовсе не на основании своих чисто субъективных воззрений, а на основании судебных прецедентов..."

О науке уголовного права в СССР пишет в 11/12 номере "Закона и суда" Ал. Маклецов. Исходя из известного факта подчинения всех общественных наук "единственно научному" марксистскому методу, Маклецов говорит: "Беда только, что ни Маркс, ни Ленин не были криминалистами". Он продолжает: "В марксистской догме всё, как известно, предрешено... Для нее совершенно ясно, что преступность внутренне присуща капиталистическому строю и что она может исчезнуть только с переустройством капиталистического общества”. “Не удивительно, – заключает он – что для свободной научной мысли и свободного непредвзятого исследования здесь нет места". Тем не менее, Маклецов перечисляет ряд заслуживающих внимания работ по отдельным вопросам, преимущественно принадлежавшим юристам старшего поколения, которые были опубликованы в 20 гг вопреки "гнету со стороны монополистов марксистской догмы".

В более поздних номерах журнала можно найти и подробный анализ эволюции советского уголовного права проф. Н.С. Тимашева.

Возникают давно забытые или мало кому уже известные имена. Например, некролог члена редакции журнала О.О. Грузенберга, посвященный Льву Иосифовичу Петражицкому, который скончался в Варшаве в 1930 г. О нем Грузенберг говорит:

“Нет ни одного угла в области права, куда бы ни проник его гений. Из кладовой разнообразных сведений об общих чертах действующего права, именуемой энциклопедией, Петражицкий создал научную теорию права, и формулировал сущность законов его развития, – законов, которых так тщетно искали его предшественники. Ему же принадлежит заслуга создания совершенно новой дотоле неизвестной науки политики права. как особой дисциплины, служащей прогрессу существующего правопорядка, путем научно-систематической разработки законодательных проблем”.

Грузенберг также упоминает ценные труды этого воспитанника киевского университета Св. Владимира в области методологии общественных наук, его психологические исследования и предложенное Петражицким "основопопожение начал научной социологии".

Таковы некоторые статьи из журнала "Закон и Суд", который на протяжении девяти лет ежемесячно выходил в Риге с пропуском в два летних месяца. Д.А. Лебер отмечает во вступлении к факсимильному изданию, что журнал неоднократно упоминался в печати других стран, а информация об опубликованных в нем статьях внесена в различные библиографии. Но вот в 1938 г. наступил конец. После переворота 15 мая 1934 г. правительство Карлиса Ульманиса стало проводить политику, направленную на "создание единой национальной культуры". В дошедшем до наших дней письме к А.В. Маклецову, редактор журнала П.Н. Якоби пишет 30 сент. 1938 г.: "...над нами повис дамоклов меч... мы не могли предполагать, что шовинистическая власть посягнет на научную мысль, между тем это случилось. Нас закрывают. Казалось бы, если им не нужен наш журнал, то зачем же закрывать возможность следить за развитием русской юридической мысли тем, кто интересуется нашим журналом. А вот видите же, мегаломания и шовинистический обскурантизм пресек нашу деятельность".

После этого разрешено было выпустить заключительный номер. В статье, посвященной закрытию журнала, редакция напоминает о возникновении его существования, когда в феврале 1929 г. в Риге инициативная группа юристов обратилась к проживавшим в Латвии и других странах русским юристам с воззванием поддержать идею создания журнала по типу издававшегося в Петербурге "Права".

Затем возникла идея создания Русского Юридического Общества, чьим вестником и стал журнал "Закон и суд". Напомнив, что в 90 номерах журнала появилось 395 статьей, не считая подчас обширных заметок в отделах законодательной летописи, хроники и почтового ящика, которые вел Якоби, редакция отмечает широкий охват рассмотренных вопросов, таких, как адвокатура, прокуратура, суд присяжных, допущение защиты на предварительном следствии, права меньшинств, вопросы гражданского материального права, а также вексельного, конкурсного, акционерного, финансового, государственного и международного права...

Журнал существовал на ничтожные средства, на средства от выпущенного номера печатался следующий: "Всякий старался внести в общее дело, что мог, и нес жертвенно и бескорыстно свой труд, несмотря на тяжелые порой условия личного существования, на пользу единственного органа русской юридической мысли в зарубежье".

В заключение, редакция журнала высказывает надежду: При смене действующего в СССР бесправного режима, с переходом к принципам правового государства, русский законодатель найдет ценный материал в этом единственном за рубежом хранилище русской юридической традиции, где собирались труды по разработке русского права в новообразовавшихся соседних с Россией государствах. В этом, в перспективе истории, значение нашего журнала, ныне прекратившего по независимым от издательства причинам, свое существование”.

Через год после закрытия журнала разразилась II мировая война, советская оккупация Латвии сменилась немецкой, потом снова советской... Журнал был изъят из библиотек, исчез из личных архивов. Его полный комплект, как выяснил Лебер, можно найти лишь в двух-трех крупных библиотеках мира. И вот сейчас, благодаря стараниям Лебера, "Закон и суд" обрел вторую жизнь, причем не только в Риге, где его факсимильное издание можно приобрести в Латвийской академической библиотеке; отдельные комплекты попали и в Россию. Один из них имеется в Москве в библиотеке-фонде "Русское Зарубежье".

Остается добавить несколько слов о судьбе главного зачинателя журнала, П.Н. Якоби. Как и многие другие, он разделил печальную участь жертв советского террора. 5 августа 1940 г. в тот самый день, когда Латвия принудительно была присоединена к СССР, Якоби был арестован. Оставаясь до конца юристом, он доказывал на допросе, что для его уголовного преследования нет оснований: “...как юрист классической доктрины отрицаю возможность предъявления обвинения мне по ст. 58 п. 4 и 10 Советского Уголовного Кодекса (“помощь международной буржуазии” и “антисоветская агитация”). Вопрос о применении таковых статей мог бы быть поставлен лишь при учинении вменяемых мне деяний после августа 1940 г., т.е. фактического вхождения Латвии в Союз ССР. До означенной же даты учиненные деяния казалось бы должны подпасть под действие еще не отмененного латвийского Уголовного Уложения, как кодекса суверенной в то время Латвии”.

Нет надобности говорить, что подобные юридические тонкости на советскую прокуратуру никакого действия оказать не могли. Несмотря на свидетельство тюремного врача о непригодности к физическому труду по состоянию здоровья, Якоби был приговорен к 10 годам исправительно-трудовых лагерей. В одном из них на севере России он погиб в 1941 г.