У себя на родине, в Аравии Каменистой (как называли её римляне), ваххабизм был и остаётся сугубо консервативной силой; и здесь, судя по всему, есть определённое соответствие между его религиозным содержанием и характером народа, а также местной, вполне "эндогенной" (не знаю, как иначе её назвать) культурой. Напротив, вне своего изначального "заповедника" ваххабизм выступает как сила революционная, направленная к созиданию, по сути, "нового мира" – в отрыве от культурной почвы, от сложившихся веками традиций, включая сюда и чисто мусульманские традиции. Чем слабее традиции, чем глуше "зов почвы", тем больше шансов на успех у ваххабизма.

Удивительно ли, что "второй родиной" ваххабизма стал именно Афганистан? Достаточно вспомнить, каких дров наломал здесь советский горе-богатырь. В ходе войны до половины населения оказалось сорвано с места и вынуждено было куда-то переселяться. В огромной степени была разрушена структура внутриплеменных отношений, прервана вековечная трансляция ценностей от старших поколений к младшим, исправно осуществлявшаяся ещё в 70 гг. Выросло целое, поколение, видевшее только всеобщую разруху да военные дороги, а ислам восприявшее в незнаемой прежде иноземной интерпретации, на свой лад перетолкованной.

Второе очевидное условие возникновения ваххабизма: некоторое знакомство с опытом "современной жизни", западным по своему происхождению. И как следствие – реакция отвращения от него. Заметим, что городские условия более благоприятны для ваххабизма, чем сельские. Движение талибов возникло не в сельской глуши, как иногда думают, но в беженских лагерях на территории Пакистана, то есть в некотором уже отрыве от родной почвы; и базой его стали медресе, многие из которых оснащены вполне современными средствами информации. Показательно в этом смысле распространение религиозности ваххабитского типа среди американских негров, поставленных в условия полного отсутствия каких бы то ни было традиций. (Кстати говоря, пресловутый Хаттаб, в свое время учившийся в Нью-Йорке, – выученик американских "черных мусульман").

Талибан самим фактом своего возникновения обязан западному опыту: такого ведь никогда не было на мусульманском Востоке, чтобы движение учащейся молодежи стало силой, конституирующей общественный и политический строй. Такого, правда, не было и на Западе, но идея пришла оттуда – из революционного 68 г. Традиционные талибы (семинаристы) учились покрывать белые листы бумаги арабесками из каллиграфических завитков и переплетений, воспроизводящими суры Корана или комментарии к нему, и ни о каких политических выступлениях думать не думали. Нынешние – забросили всё своё ученье и поклялись, что не вернутся в медресе, пока не "наведут порядок" в Афганистане.

Теперь они, похоже, укрепляются в мысли, что великие дела их ждут не только в родной стороне. Их вождь Мухаммед Омар, по прозвищу Кривой Мулла, которого никто ив иностранцев до сих пор не сподобился видеть, заявляет, что талибы поглощены задачами внутреннего характера, но если их "вынудят", они придут на помощь братьям-мусульманам там, где это будет необходимо. Революция талибов вырастает в силу, способную соперничать с Иранской революцией. Примечательно, что их пакистанские друзья и покровители, суровые наследники Великих Моголов, сами начинают на них равняться, уверовав в их плодотворные озарения. Хвост начинает управлять собакой. Пакистанские медресе, в которых "учат джихаду", alma mater талибов, становятся расcадниками кадров, ратующих за "обновление" Пакистана в духе последовательного ваххабизма¹. ¹В этих медресе, пишет американский автор, учится молодёжь из многих стран мира, в том числе из стран бывшего СССР, видящая перед собою одну-единственную цель: "водрузить флаги ислама в Дели, Тель-Авиве и Вашингтоне". Заодно, конечно, и в целом ряде других столиц. (Stern, Jessica. Pakistan's Jihad Culture. – "Foreign Affairs". 2000, November-December, p.124).

Талибы начинают учить даже своих саудовских учителей. В своё время саудовские власти посылали миссионеров и добровольных "борцов за веру" в лагерь афганских моджахедов, думая тем самым убить сразу двух зайцев: во-первых, распространять ваххабизм, что положено им делать ex officio, но, во-вторых, избавиться от наиболее рьяных адептов того же ваххабизма. Вроде известного Усамы бен Ладена, сделавшегося странствующим "чёрным рыцарем" джихада, а в последние годы, кажется, прочно осевшего в Афганистане. Теперь кабульское радио позволяет себе резкие выпады в адрес саудовских "верхов", в частности, устами того же бен Ладена. Их упрекают в недостаточно последовательном ваххабизме и в сотрудничестве с американскими извергами. И кабульское радио в Саудовской Аравии слушают, как и тегеранское.

Режим, установленный талибами в Афганистане, значительно более суров, чем даже саудовский режим, – хотя бы уже по той причине, что здесь не осталось правящей элиты, которая могла бы тайно предаваться "сладостям порока". Элита всякого рода сбежала из страны ещё в период войны с СССР. А талибы позаботились, о том, чтобы добить остатки культуры там, где они их нашли. Скандальной на весь мир стала кампания по уничтожению изваяний Будды, особенно двух наскальных изображений в провинции Бамиан. Но это хоть памятники мёртвой (в пределах Афганистана) культуры. Между тем, не лучше они обошлись и с культурой живой. Выразителен в этом отношении погром, учиненный ими в Герате, древнем центре персидско-афганской культуры, славном не только своими мечетями и медресе, но и широко почитаемыми могилами поэтов Джами и Ансари. Ещё в недавние времена здесь существовала суфийская академия, а многие женщины были эмансипированы почти до европейского уровня и иные даже говорили по-французски (в городе было два французских лицея). Талибы закрыли (здесь, как и в других местах) все учебные заведения, а женщин не только обязали носить глухую чадру, но и запретили им появляться на улице без мужского сопровождения; и даже приказали так занавесить все окна, чтобы их не было видно с улицы.

К женщинам талибы, видимо, питают глубокое недоверие. Выросшие, в большинстве своем, в отрыве от матерей и сестёр (ибо таков характер медресе, в которых они учились или продолжают учиться), вообще от традиционного племенного быта, они оградили себя рамками сурового мужского братства, чем-то напоминающего духовно-рыцарские ордена европейского Средневековья; женского духа тут нет и в помине.

Талибы, правда, утверждают, что учебные заведения закрыты лишь на время проведения реформы образования, а женщины убраны с глаз долой не в последнюю очередь потому, что мужчины ещё не научились должным образом с ними обращаться. Что ж, посмотрим. Пока что религиозная полиция по-своему заботится, как это официально формулируется, "о возрастании добродетели и усекновении порока": палки полагаются за малейшие отступления от правил шариата, а более серьёзные преступления наказуются отсечением конечностей или смертью под топором. В иных городах или весях отсеченные конечности развешивают прямо на деревьях, стоящих вдоль улиц, для устрашения тех, кто ещё не преступил. Такая вот, мягко говоря, причудливая действительность.

Строгий запрет наложен на ввоз западной культурной продукции визуального ряда, притом любой, а не только "дурной". Телевидения не существует вовсе: несколько лет назад все телевизоры были изъяты и уничтожены. Изъяты все фотоаппараты. Запрещены не только алкогольные, но и псевдоалкогольные напитки, принятые в других мусульманских странах (безградусные "вино" и "пиво", вкусом схожие с настоящим вином и пивом); резон: сила воображения уже способна вызвать некоторое опьянение.

И гонения на культуру не означают, что талибам чужды эстетические чувства как таковые. Просто они предпочитают пленер. Мухаммед Омар, во всяком случае, зовёт своих друзей и совоинственников вдыхать ароматы цветов и любоваться строением фонтанов. Видимо, пушкинские строки "Постимся мы струёю трезвой// Одни фонтаны нас поят..." могут быть отнесены к ним в двояком смысле, то есть фонтаны поят их буквально, но также и эстетически. (И кто решится утверждать, что в стихотворении "Стамбул гяуры нынче славят" Пушкин ставит себя на место жителей Арзрума, блюдущих чистоту ислама, только иронически?)

Их взаимонепонимание с Западом (или с "современным миром") в этой части обусловлено тем, что они говорят на разных языках. Запад говорит на языке культуры и цивилизации; талибы – на языке веры. Беда в том, что "перевод" с одного языка на другой сегодня очень не прост, а кое для кого вообще недоступен. Такова объективная ситуация. Кстати говоря, не впервые возникающая в истории. В европейской, в частности. Вспомним хотя бы детей-инквизиторов Савонаролы, которые забивали камнями грешников и устраивали в центре Флоренции (очаг европейского Возрождения!) публичные "Сожжения сует", бросая в огонь книги, картины, шахматы и мандолины. Чем они лучше талибов? Определённо, они даже хуже, если присмотреться к тому, что они бросали в огонь и что, говоря фигурально, бросают в огонь талибы.

В политическом плане отметим у талибов сильно выраженный эгалитаризм (вообще сильнее выраженный в исламе, чем, например, в христианстве). Демократия западного типа, с их точки зрения, – "жирная и самодовольная ханум", которая любит богатых гораздо более, нежели бедных (на принцип частной собственности, как я уже сказал, талибы не посягают, но "чрезмерное" скопление богатства в одних руках считают недопустимым), а на жителей III мира смотрит, как на людей третьего сорта (что, право же, далеко не всегда справедливо). Под свое знамя талибы зовут всех людей без разбору, к какой бы нации и расе они не принадлежали, лишь бы они приняли ислам в той версии, какую исповедуют они сами.

Все эти моменты необходимо учитывать, потому что иначе трудно понять, в чём соблазн ваххабизма, проложивший ему дорогу в Афганистане и в других странах.

В рамках ислама ваххабизм представляет собою наиболее сильно выраженный тип религиозного законничества и к нему может быть отнесено многое из того, что сказано на сей счет в Посланиях ап. Павла. В той мере, в какой он – проявление мирового естественного ("написанного в сердцах") закона, он содержит в себе ряд позитивных моментов; в то же время он вступает в неизбежное противоречие с природой человека, взыскующей иных смыслов, кроме тех, что прописаны в законе. Я не хочу сказать, что в ваххабизме нет иных смыслов: "стяжение духа любви" прописано и в Коране, а ваххабиты стремятся буквально следовать всему, что в нем прописано; но в том-то и дело, что они буквалисты и потому упор у них, судя по всему, сделан на соблюдении закона. Поэтому успехи ваххабизма могут быть только временными (что не должно звучать утешительно, ибо время его успехов может объять жизнь нескольких поколений), по крайней мере, за пределами Аравийского полуострова.

Творчество истории ускользает от законнических норм. Поэтому ваххабизм стремиться к самоизоляции от внешнего мира, включая сюда неваххабитскую часть мусульманского. Ваххабиты хотели бы "выключить" себя из истории, и эта их попытка сама становится событием истории, тем более заметным и тем более чувствительным для остального мира, чем шире окажется ареал их преобладания или хотя бы только проникновения. Фигура Кривого Муллы во главе талибов – случайность (то есть отсутствие у него одного глаза – случайность: потерял его в войне с шурави), но бывают случайности, которые не совсем случайны. Единственное око, даже если допустить, что оно наделено некоторой остротой и той прозрачной чистотою, какую иногда дарует Аллах возлюбившим его, не может дать объемного зрения. Картина мира неизбежно упрощается, так что всё хоть сколько-нибудь сомнительное или кажущееся таковым относится к ведомству темных сил. Когда в Иране главного своего противники называют "большим сатаной", это можно объяснить пафосом борьбы, который рано или поздно уступит, да уже уступает, более взвешенным суждениям о нём (справедливости ради замечу, что дьяволизация противника в данном случае Ирана, не совсем чужда и американцам); ибо в иранской религиозно-культурной традиции заложено понимание того, что враг рода человеческого манифестирует себя в этом мире не столько в "химически чистом" виде, сколько в различных сложных соединениях. А ваххабитам подобные тонкости, требующие внимания к разного рода нюансам, недоступны абсолютно. Поэтому искать взаимопонимания с ними трудно, и сами они не ищут его, ни с кем никогда не вступая ни в какие дебаты.

Есть в Талибане (как и в ваххабизме в целом) два течения: более умеренное и агрессивное. Пока что тон задает второе, ставящее целью "мировую исламскую революцию". Идея джихада, который раз и навсегда покончит с неверными, особенно легко овладевает юными неокрепшими душами. "Планетарно мыслящие" талибы даже отказываются считать себя гражданами Афганистана; единственное государство, коему они мысленно присягают, – будущий всемирный Халифат.

***

Сказанное относится и к нашим "внутренним" мусульманам. Более того, к ваххабитам могут потянуться и русские. Уже тянутся, хотя пока ещё в порядке исключения из общего правила. Пока что ваххабизм отпугивает тем, что ассоциируется с войной и терроризмом. Но люди, которые непосредственно сталкиваются с ваххабитами, открывают их для себя с другой стороны – внутреннего уклада. К здесь, как я уже говорил, есть определённый соблазн – "правильной жизни". Кстати, для русских соблазн "правильной жизни" не нов: в ХVII в. он увлёк не худшую часть населения в леса, а иных принудил войти в "купель огненную". Возможна некоторая аналогия между ваххабизмом и нашим старообрядчеством, ныне почти уже истощившимся. Конечно, религии разные, но так ли уж это важно, если упор делается на религиозный закон, на крепость быта? Закон у христиан и мусульман в принципе один – тот, что "дан чрез Моисея" (Ин. 1:17).