Г. Андреев

"СТАЛИНГРАДСКИЕ ПИСЬМА"

 

…В следующий раз я попал в Сталинград уже во время войны, в начале 1942 года. Я ехал с Урала на Северный Кавказ, с заездом в Сталинград. До Саратова добрался благополучно, но в Саратове застрял. Четыре дня ожидал поезда на Ртищево, чтобы там пересесть на Поворино, а оттуда на Сталинград: прямого пути из Саратова на Сталинград, как известно, нет. Еще до революции решено было вести ветку с Владимировым, на линии Саратов - Астрахань, на Сталинград, но за время советской власти так, до самой войны, ее и не удосужились построить.
Тысячи военных и гражданских сидели в Саратове на вокзале и не могли выехать на запад: не было поездов. Говорили, что в Ртищево и Поворино еще хуже: там можно просидеть и по месяцу.
В измученной, голодной толпе пассажиров краем уха я услышал, что ветку Владимировка - Сталинград, в связи с войной, спешно провели. И я выехал на Владимировну.
Дорога, верно, была построена. Пассажирского движения, конечно, не было, и ехать можно было только на авось, в товарном поезде. Поздно вечером, в кромешной тьме, мы, пробиравшиеся на Сталинград, разыскали на запасных путях поезд из нескольких крытых вагонов и платформ и разместились кто как мог. На платформах стояли стальные коробки-заготовки для танков, их везли, наверно, на сталинградский тракторный. В одной из таких коробок я ехал до Сталинграда: весной еще не пахло, а стальные стенки, казалось, еще усиливали холод, до того, что мы промерзали до костей.
Что это была за дорога! Первая, наверно, была не хуже. По степи разбросали шпалы, к ним прибили рельсы, кое-где сделали выемки, на скорую руку прогибающиеся мостики, - поезд шел, вихляясь из стороны в сторону, как разбитая телега по ухабам. Сто километров мы ехали трое суток. Эта дорога была единственной, по которой потом эвакуировали Сталинград и подвозили к нему подкрепления и боеприпасы во время сталинградской битвы.
Поезд остановился, не доехав до Волги; на паром-переправу не пускали никого: как всегда, властям в каждом мерещился шпион и диверсант. Шесть километров, до тракторного, прошли пешком, - половину пути, через Волгу, шли по зеленоватому, почти прозрачному метровому льду, кое-где занесенному снеговыми плешинами. Был яркий солнечный день, тянул морозный предвесенний ветерок, покалывавший лицо и легкие, но почему-то казалось, что воздух пропитан тяжелой тревогой ожидания. По крутому правому берегу у Черного Рынка, перед Тракторным, копошились десятки фигурок: рабочие достраивали железную дорогу.
Город был придавлен тревогой, ожиданием, недоумением, растерянностью. Что делать, кого ждать, за кем идти? Казалось, даже в дыме заводских труб таилась настороженность. Ползли трамваи, изредка проезжали автомобили, проходили команды военных, у городской товарной станции сгружали или грузили на платформы, не поймешь, новенькие тяжелые американские грузовики, но во всем этом не было обычного городского оживления: словно все, что видели глаза, проходило замедленно, чем-то пригнетенное. Еще резче выпятилась бедность, нужда, нищета: даже на главных улицах грязь, запустение, половина магазинов закрыта, у хлебных лавок вытянулись хвосты, прохожие угрюмы, озабочены, измусоленные столовки с вонючей толчеей и голодными обедами из пустой ячменной баланды, - казалось, город вернулся во времена военного коммунизма. И, как всюду в тот год, не видно было ни одного радостного, возбужденного или вдохновленного, энергичного лица: каждый кое-как лишь подчинялся необходимости и безвольно плыл по течению.
Население поредело - за счет не только мобилизованных в армию, но и угнанных на оборонные работы. В степях до Дона и за Доном рыли землю тысячи сталинградских женщин - освобождали только особо ответственных работниц и имевших грудных детей, в том случае, если детей не на кого было оставить. Тысячи женщин погибли на этих работах, тысячи искалечились, оставив после себя тысячи сирот, - только для того, чтобы был выполнен приказ власти, так как возведенные укрепления не задержали немцев ни на один день. Власть знала, что так будет, она не могла об этом не знать, так как всюду и в других местах такие же оборонительные сооружения точно так же ни на день не задерживали немцев, - но власть все-таки гнала женщин на работы, в любую погоду, не взирая ни на что. Не для того ли только, чтобы показать, что она, власть, все же существует и что-то делает?
Власть многое знала, о чем многие из нас не догадывались. Немцы еще были под Киевом, а под Сталинградом уже было приказано возводить укрепления. Многие ли могли тогда предполагать, что немцы дойдут до Волги? Власть не предполагала: она знала. Она знала, что защищать ее не будут.
Рыть окопы, противотанковые рвы, строить ДОТы и ДЗОТы, блиндажи начали под Сталинградом летом 1941 года; работы продолжались зимой, весной и летом 1942 года - для того, чтобы все возведенные линии обороны были брошены почти без задержки и чтобы немцы чуть не триумфальным маршем прошли до самого центра города.
Я тогда был на Северном Кавказе, защищал от немцев дорогу на Баку. И как прежде, издали следил за родным городом, ловил о нем каждый слух; расспрашивал и позже. Уже были разрушены сотни городов, тысячи сел и деревень были превращены в прах, - а каждое слово о своем родном городе ранило все-таки больнее: казалось, будто ранили меня самого.
Что же это было - битва за Сталинград? Величайшее геройство, покрывавшее нас, народ наш, неувядаемой, на весь мир прогремевшей славой? Или в самом деле Сталинград - свидетельство стратегического гения Сталина, свидетельство правильности партийного руководства, благодаря которому мы будто бы только и победили в прошлую войну, как нас стараются в этом убедить?
Только не последнее: эта версия - для дурачков. Сталин мог присвоить себе победу только потому, что, волею судеб, в прошлую войну Россией правили большевики. Но разве при любом другом правительстве мы не повторили бы Сталинграда, этого второго за последние полтораста лет нашего Бородина? Кто же может в этом сомневаться! Повторили бы и, верно, даже с меньшими жертвами и с лучшим исходом, чем при жестоком, думающем только о коммунизме и о себе, Сталине. За это - вся наша история, от Ледового побоища, Куликова поля, Полтавы и Бородина. Мы, народ, побеждали, а не Сталин.
Сталину нет дела до народа. Неизвестно, почему только немцы, даже перейдя Дон, не беспокоили Сталинград налетами. Армия отступала от Дона к Волге, а приказа об эвакуации еще не было дано. Заводы продолжали работать на полную мощь, рабочие и служащие под страхом расстрела не могли покинуть своих мест и, чувствуя, что надвигается что-то страшное, ждали неизбежного. И только часть начальства и ловчил, как крысы с тонущего корабля, начали разбегаться - за Волгу, в Камышин, в Саратов, в Астрахань. А население было обречено.
Судьба пришла в один из августовских дней. Его ждали давно, - он пришел неожиданно, зловещим гулом моторов: сотни самолетов, эшелон за эшелоном, закрыли небо, и город покрылся черными цветами взрывов. На три четверти деревянный, город вспыхнул, как коробок спичек: через час-два после первого налета пламя полыхало вдоль Волги на двадцать пять километров. Обезумевшее население кинулось спасаться - в пламени сгорели десятки тысяч человек. Только тогда началась самочинная эвакуация: люди бросились в степь, на север, на юг и к Волге; на пароходах, на баржах, на лодках, на самодельных плотиках пытались перебраться на левый луговой берег. Немцы остались немцами: методически, беспощадно и безбоязненно они продолжали бомбить мирное население, метались над Волгой и, охотясь за баржами, пароходами и лодками, топили и расстреливали ополоумевших людей.
Кто виноват в гибели тысяч и тысяч моих родных сталинградцев, как не "великий стратег" Сталин, не разрешивший населению заблаговременно уйти из города? И что он выиграл этим?
Деморализованные, потерявшие командование войска отходили перед немцами, бросая позицию за позицией. Войска раздавались на север и на юг от города, только часть их уткнулась в Волгу. Тут их настиг сталинский приказ: ни шагу дальше! Заградительные отряды из войск НКВД за Волгой расстреливали на месте каждого, кто перебирался на левый берег; на правом берегу тоже расстреливали всех, пытавшихся переправиться через Волгу. Смерть была впереди и позади, позади была еще и Волга - встав к ней спиной и сцепив зубы, солдаты вынуждены были начать обороняться. Так началась беспримерная по кровопролитию, ожесточенности и бессмысленности сталинградская битва.
Да, и по бессмысленности. Почти беспрепятственно дойдя до центра города, немцы водрузили над Универмагом, в котором расположился штаб Паулюса, свой флаг и заняли Тракторный, Баррикады, Красный Октябрь, поселки Нефтесиндиката, за-Царицу, Ельшанку, но на этом и остановились. Они могли "напоить в Волге коней": они вышли к Волге. Но на севере они остановились у Черного Рынка, на юге - у Букатино: они заняли всего километров двадцать в ширину и не пошли дальше ни на север, ни на юг. Переправиться через Волгу они не могли: попытка их переправы в Затон была тотчас же пресечена. Почему в таком случае нельзя было драться с немцами с севера и с юга, а надо было бессмысленно перемолоть десятки тысяч солдат и офицеров на жалкой полоске правого берега, у самой воды? Только разве ради престижа власти, только для того, чтобы Сталин мог сказать, что благодаря его "гениальной стратегии" Сталинград не был немцам сдан? Или потому, что на этой полоске людей легче было заставить драться, так как им некуда было бежать?
Бросив большинство населения и лазареты с тысячами раненых (все раненые погибли: сгорели, задохнулись, были убиты немцами) на волю врага, остатки войск закрепились в домах на узкой прибрежной полосе в несколько километров, от центра города к северу; кое-где эта полоска в глубину равнялась всего сотне метров. Ночами на паромах, зимой по льду, на эту полоску беспрерывно шли и шли подкрепления - и гибли под немецким огнем. А фланги, между тем, молчали, тогда как за ними оставались необозримые еще пространства, а не воды Волги.
Немцы явно зарвались и выдохлись: еще до окружения армия Паулюса начала испытывать недостаток в боеприпасах, в бензине, в продовольствии, в людях. Паулюс уже не мог сделать ни шагу ни на север, ни на юг, ни дальше. Но гения Сталина не хватило на то, чтобы мы били в Сталинграде Паулюса с флангов: он предпочел перемалывать наших людей в ловушке прибрежной полосы.
Мы взяли в Сталинграде 90 тысяч немцев в плен. Наверно, еще 20-30 тысяч уничтожили в боях. А сколько Сталин уложил в Сталинграде нас - двести, триста тысяч, полмиллиона? Или больше? Меньше - не может быть.
Мы вряд ли когда-нибудь узнаем правду о том, во что нам обошелся Сталинград: власть наша не хочет и не умеет говорить правду; боясь правды, она не хранит даже документов о ней.
Пять лет прошло с тех пор, как отпраздновали мы "День Победы". Я встретил его в лазарете под Будапештом. Обрубок отнятой левой руки уже заживал, и я мог ходить. Какой это был день! Мы ополоумели тогда от радости. Почти не было пьяных: и на ум не приходило начинать этот день с выпивки, а все были, как пьяные. И все мы чувствовали себя, как одна семья, все были, как братья. Будто умылись мы в великой купели военных страданий, смыли с себя всю нечисть и стали просто людьми, просто народом - опять огромным и великодушным, способным в радости и силе все забыть, все простить и всех принять, как братьев. Каждый простил или забыл в этот день все обиды, какие имел за свою жизнь, от друзей ли, иль от недругов, хотя бы и от власти самой. Не было злобы даже к врагам, к немцам: мы победили, и мы прощаем - разве можно мстить, да еще в такой день?!
И вот, через пять лет, я опять в Сталинграде. И в этот раз, подъезжая к родному городу, я со страхом ждал, что увижу в нем. Я опять следил за тем, что делается в Сталинграде; газеты трубили, что "город-герой" восстанавливается не по дням, а по часам, в "Огоньке" печатались снимки добротных зданий и красивых улиц, но как ни хотелось всему этому верить, верить я уже не мог. И я ждал лишь, словно с целью проверки: а много ли наврано нам на этот раз?
Оказалось, много. Больше, чем мог даже я ожидать. На Волге, по берегу, все еще лежат груды исковерканного металла, остатки сгоревших танков, еще видны следы укреплений, блиндажей.
Центр восстановлен: он такой же, как прежде. Пожалуй, это единственное место в городе, по которому можно узнать прежний Сталинград. Тот же пустой Универмаг, здания работников Обкома - "партактив" - и Облисполкома, Дом Книги, между ними большой, снова насаженный, с тонкими деревцами сквер. Отстроили Большую Гостиницу, в которой был лазарет и в войну сгорели раненые; конечно, восстановили купеческий особнячок у вокзала: в нем, как и раньше, музей обороны имени Сталина. А на месте вокзала, среди развалин, стоят деревянные бараки: сталинский музей важнее.
- Каково, другим завидовать, что домой едут, сам дома сидя? - говорил мне старый рабочий. - Да какой у нас дом? Одно названье. Хибара моя, а кругом пустырь? Это тебе - за всю жизнь заработано. Вот и вся родина.

"Посев", 1952, № 6.