ОБЩЕСТВО, ПОЛИТИКА, ВЛАСТЬ

 

По мнению молодых

АНТОН МУХИН

* Автор – молодой журналист, студент одного из университетов Петербурга

 

О ДОБРЫХ ПЛОДАХ ХУДОГО ДЕРЕВА

 

В биологии есть такое явление – иммунитет. После того, как человек однажды побеждает болезнь, у него вырабатывается к ней определенная устойчивость. Открыв это свойство организма, люди научились его использовать и притом не без успеха. Но есть болезни, очень опасные, не описанные ни в одной медицинской энциклопедии, которые не признают иммунитета. Призрак одной из них 150 лет назад бродил по Европе в виде бородатого немца или ободранного люмпена, как за три века до него Старый Свет посещала крыса "черной смерти". Но на сей раз старушке Европе удалось отвертеться - несмотря на то, что коммунизм предназначался ей, пришел он почему-то к нам. И за 70 лет успел так глубоко проникнуть в тело России, что отравил практически каждую его клетку.

Опасность этой болезни в том, что единственное лечение в данном случае - ампутация. Ни гипноз, ни таблетки здесь не помогают, но понять это, увы, смогли не сразу. И сейчас, глядя из России на страны, проведшие в свое время шоковую терапию и выгнавшие коммунистов из государственного аппарата, становится очень и очень горько…

1991 год создал иллюзию, что с коммунизмом покончено. Монстр, имя которому КПСС, перестал существовать, и не было тогда человека, который рискнул бы предположить, что он еще возродится. Даже возникновение новых коммунистических партий рассматривалось как безобидный курьез демократии: "все имеют право на свое мнение, в том числе и коммунисты", "в США тоже есть марксисты", или даже "негуманно отбирать у стариков их прошлое". Ни победа коммунистов на парламентских выборах, ни перепугавшие весь мир решения о денонсации беловежских соглашений не настораживали и не рассматривались всерьез: "У нас есть президент, и он не допустит красного реванша. Но ведь не разгонять их за это! Что о нас Европа подумает?"

С самого начала никто не предложил закона о люстрациях. Почему - понятно: тогда (да и сейчас) среди дорвавшихся до власти "демократов" не было ни одного, кто не попал бы под действие этого закона в случае его принятия. К сожалению, власть принять его с нашего молчаливого согласия досталась тем, кто только за пару лет до этого убрал портреты Ленина из своих кабинетов. Кроме того, такая мера вызвала бы упреки в крайностях, отходе от принципов демократии или даже в большевизме. Как можно было представить себе старичка-партийца, у которого в доме сотрудники милиции ищут запрещенных Маркса с Энгельсом или доказательства его участия в XXV съезде партии? Кошмар, реакция, диктатура! Но такое объяснение приемлемо лишь на первый взгляд. На самом деле, причина в другом, она страшнее.

Дабы найти ответ на вопрос о столь лояльном отношении россиян к коммунизму, необходимо понять, что же все-таки произошло в 1991 году. За 70 лет советская система сделала свое дело: к началу девяностых в России почти не осталось способных к борьбе людей. А потому, когда коммунизм прогнил окончательно и не мог уже больше существовать в прежней форме, пассивное большинство, не желавшее бороться за демократию самостоятельно, получило ее из рук генерального секретаря ЦК КПСС Михаила Горбачева и первого секретаря Свердловского обкома Бориса Ельцина. Его не смутило прошлое "дарителей": это же только большевики интересовались классовой принадлежностью человека. А между тем еще за две тысячи лет до большевиков было сказано, что не может дерево худое приносить плоды добрые. Но кого тогда это интересовало? Кто мог бы предположить, что через 7 лет "Сам" вернет красных в Кремль?

Люди не знали, что есть права, которые нужно уметь отстаивать. И уж тем более они не могли предположить, что найдутся те, кто захочет эти права снова отобрать. Так хотелось "всем жить дружно", так хотелось ни о чем не думать, быть милосердными и гуманными. Люди позволили себе разделить коммунистов на "плохих" и "хороших", и, прокляв первых (ГКЧП), отдались вторым. Потом, впрочем, всех простили, забыв старый советский анекдот, утверждавший, что разница между плохими и хорошими коммунистами лишь в том, что плохих должны класть в плохие гробы, а хороших - в хорошие.

Так было проще - сверху была объявлена демократия, проиллюстрированная свободой слова и многопартийностью (а что еще мог знать о демократии простой "совок"?). Во всем остальном, начиная от принципа подбора кадров на руководящие должности и кончая системой социальной защиты, существенных изменений не было. Демократия не была завоевана, она была получена в дар. В народе существует такой обычай: когда отдают в чужие руки собаку или кошку, просят за них заплатить - чисто символически, рубль или копейку. Делается это вовсе не из жадности, просто принято считать, что отношение к живому существу, за которое что-то заплатили, будет отличаться от отношения к бесплатному. Мы же не сделали даже этого. И, в сущности, получили нечто, что можно назвать коммуно-демократией.

Но почему же все с этим соглашались? Во-первых, конечно, потому, что плохо представляли себе конечную цель борьбы, а во-вторых, и это главное, потому, что люди как были, так и оставались коммунистами, или, по крайней мере, сочувствующими. Забыв при этом, что демократия и коммунизм - вещи несовместимые, и нельзя служить одному, не прокляв другое.

Мне довелось однажды вступить в спор со смотрительницей какого-то ленинского музея. Человек еще не старый и достаточно образованный, она относилась к числу советских интеллигентов, которые в 70-80 годах в студенческих кружках пытались объяснить неудачи социализма тем, что правильные идеи Ленина были после его смерти извращены. Сторонник рыночной экономики и частной собственности, Владимир Ильич был умышленно искажен Сталиным для оправдания его политики коллективизации, индустриализации и т.д. Идея, достаточно популярная в определенных кругах того времени и лишний раз показывающая, как чудовищно велико было влияние советской системы на умы, если даже среди думающих людей посягнуть на Ленина было святотатством. Спор наш, естественно, закончился ничем, но после я позволил себе скептически высказаться о нем своей знакомой, бывшей его свидетельницей. И она, человек, которого я никогда бы не заподозрил в симпатиях к красным, сказала, что говорить о Ленине неуважительно - значит не уважать тех бабушек и дедушек, которые свято чтут его имя.

Много позже, проходя мимо памятника "Лукичу" у Варшавского вокзала в Петербурге, я вспомнил вслух о своих друзьях из движения "Молодые христианские демократы", которые, прочитав где-то, что в администрации принято решение о демонтаже памятника, собирались в этом подсобить и сэкономить городские деньги. И мой спутник, тоже отнюдь не коммунист, с грустью сказал, что когда он был пионером, то приносил сюда цветы, и сейчас иногда видит старых бабушек, делающих то же. Опять - бабушки?

В отличие от царского правительства, которое революционеров берегло и без надобности не казнило, дабы те потом могли рассказывать о своей тяжелой жизни "при старом режиме", большевики такой гуманностью не отличались. Поэтому живых свидетелей, по-настоящему знающих, что такое коммунизм, практически нет. Даже те, кто сидел "уже потом", но все равно пострадал от коммунистов, примирились с существованием старичков с портретами Сталина в дрожащих руках. Что уж говорить обо всех остальных, никогда не видевших за колбасой по "два двадцать" истинное лицо марксистского социализма? Мы согласились с существованием красной чумы. А точнее, мы никогда и не восставали против нее. Мы никогда не изгоняли ее. Нас никогда не пугало то, что она стояла под окнами. Мы привыкли к ней. Мы всегда уважали бабушек возле памятника Ленину. Мы сострадали им, сочувствовали.

В ноябре и мае улицы заполняются красными. Никого не стесняющиеся лимоновцы дефилируют среди толпы в своей униформе и размахивают флагами, до омерзения напоминающими нацистские. Но на это все закрывают глаза. И закрывают не из страха, а по одной простой причине: нельзя запретить их, не запретив Зюганова. А Зюганов – "это наше прошлое, его соратники ходят с теми же флагами, с которыми советские солдаты брали Берлин и защищали Сталинград". Его портреты носят бабушки на демонстрациях. Он - второй по популярности человек после Ельцина (по крайней мере, согласно проводимому раз в четыре года глобальному соцопросу под названием "президентские выборы"). Как же такого запретить?

В средние века, когда в город приходила чума, его окружали и не давали никому оттуда выйти. Вместе с тем это не значит, что люди тогда были жестоки и кровожадны, просто они понимали: "там, в городе, умрут в любом случае, но если мы будем играть в гуманизм, то умрем вместе с ними". Применительно к нынешней ситуации следовало бы сказать: "этих людей уже не образумить, но если мы не пресечем красную чуму на корню, то станем такими же". Вместо этого – игра в гуманность, сочувствие. "Бедненький, он в принципе не глупый, это просто система его таким сделала. Ну, как же запретить ему на улице красным флагом размахивать? Ведь в этом его жизнь". Звучит вполне безобидно и (увы!) привычно. А можно было сказать в зачумленном Лондоне: "Бедные Смиты, у них в доме чума. Надо бы сходить их проведать?" Очень добрая и гуманная фраза, только произнести ее мог лишь безумец. Такой, например, как мы.

И вот теперь красная чума вновь витает в воздухе. Совершенно открыто, не маскируясь в демократические одежды. Никто не спохватился, когда кресло первого вице-премьера занял коммунист, а премьером оказался человек, связанный с КГБ. Все восприняли это как должное. И если до этого были какие-то сомнения, то теперь стало очевидно: коммунизм вернулся. Вернулся так же спокойно, как ушел (или просто затаился) 7 лет назад. Впрочем, как ни жестоко это прозвучит, ничего удивительного в этом нет: не мы его изгнали, не нам и противиться его возвращению.

Единственное, с чем ассоциируется демократия у всех без исключения постсоветских людей – свобода слова. Что такое разделение властей знает не каждый и принцип неприкосновенности жилища понятен не всем, но вот если можно купить газету, где на первой полосе большими буквами напечатано: "Ельцина – предателя и Иуду – под суд!", значит еще "демократия". Это - священная корова, и ее забьют только в последнюю очередь. Недавно госдума преодолела вето совета федерации и приняла закон о государственной поддержке СМИ, фактически направленный на уничтожение региональной прессы. Абсолютно легально.

"Каждый имеет право на собственное мнение" - бесспорно, замечательный принцип. И право на это самое собственное мнение священно. Но священно оно лишь до тех пор, пока вторая часть принципа – "собственное мнение" не начинает конфликтовать с его первой частью – со словом "каждый". Лишь начинается конфликт, в котором "собственное мнение" обязательно одерживает верх над "каждым", заменяя его на "мы", а впоследствии, как известно из историй всех "великих революций", на "я", гармония нарушается, и вместо сакральной идеи получается дисгармония – болезнь. Чума. Конечно, нынешние красные и заикаться не смеют о монополии на "собственное мнение". Но у них пока и нет такой возможности, чего не скажешь о желании. И как только оба эти фактора объединятся, трансформация "каждый" – "мы" не заставит себя ждать. А для того, чтобы этого не произошло, необходимо понять одну простую вещь: проверять истинность такого суждения посредством очередного эксперимента все равно, что экспериментальным путем проверять опасность контакта с прокаженным. У нас же, увы, до сих пор принято считать: "это – не те, это – хорошие. Это – социал-демократы".

Последнее время я часто вспоминаю человека в камуфляже и с корниловским шевроном на рукаве, с которым довелось разговаривать на демократическом митинге. Со вздохом посмотрев на фонари, он сказал: "Как много пустых, хватило бы и в 17-м, и в 91-м, и в 93-м на каждого большевичка!". Окружавшие нас посмотрели на него укоризненно…

 

 

 "ПОСЕВ" 11-98

 posev@glasnet.ru

 ссылка на "ПОСЕВ" обязательна