Банально звучит, но революция - очень интересное общественное явление. Какая-то рефлексия бедлама. Совершается не от хорошей жизни и значительно ее ухудшает. Настает исторический момент, когда общество, затурканное ужасами революции, впадает в парализующее отчаяние, и жизнь начинает улучшаться. Когда же ситуация постепенно приходит в норму, граждане уже настолько этой нормой недовольны, что мечтают о новой революции.

Гораздо проще сказать, чего не приносит. Не приносит процветания - наоборот, развал. Не приносит, естественно, стабильности - наоборот, хаос. Не приносит гуманности - наоборот, озверение. Как известно, ни одна революция не произвела приятного впечатления на современников, только на потомков. И не удивительно - ведь революция по определению историческая авария, восстание отчаявшегося общества против обезумевшего государства. Общество не прибегнет к такой чудовищной операции, если имеет минимальные возможности для эволюционной терапии.

Но почему тогда “локомотивы истории”? Потому что революция, отнюдь не создавая ни идеального общества, ни совершенного человека, раскрывает возможности для СВОБОДНОГО ПРИЛОЖЕНИЯ ГРАЖДАНСКОЙ ЭНЕРГИИ. Можно назвать это “свободным развитием производительных сил” или “свободным творчеством масс”. Суть остается - такие процессы, как принятие решений, прохождение инвестиций и т.п. переходят от правящего сословия, чаще всего феодально-бюрократического, к “низовым” общественным структурам. Граждане, не принадлежащие к прежнему правящему слою, обретают право на самоорганизацию и самореализацию. Проще говоря - на СХОДНЯК И КРУТЕЖ. В этом - и только в этом! - смысл любой революции.

А теперь глянем с этих позиций на ушедший юбилей. И на сегодняшний день.

Февраль 1917-го означал резкий выброс общественной энергии, сваливший консервативный режим. По выше обозначенному критерию Февраль - типичная революция как Великая Французская: с первых часов началась интенсивная самоорганизация гражданского общества. Но уникальное нагромождение неблагоприятных обстоятельств - тяжкие военные поражения, раздоры между либеральным и социалистическим флангами, амбициозность и безответственность левых популистских лидеров при “комплексе неполноценности” у правых либералов, а главное, отсутствие традиций низового социально-политического структурирования - вскоре повело общество как под наркотой. Уже к лету 17-го революция зашла в тупик.

А осенью того же года была обращена вспять Октябрьской контрреволюцией. Большевицкая власть в ударные сроки воссоздала систему феодальной автократии, но уже в государственно-монополистической форме и на злокачественной идеологической основе. Кстати, раз уж к юбилею зашла речь и об этом, идеология коммунизма порочна именно в сердцевине. Применяемые коммунистами методы никак не назовешь извращенными, они совершенно адекватны принципам. Суть этой порочности именно в том, что многие ставят коммунизму в заслугу - в ориентации на гармоническое общество. Коммунистический идеал тотальной гармонии противоречит принципу многообразия жизни и ее бесконечного движения (признаемся, наконец, что жизнь - это крутеж, жесткий, но увлекательный). Если оставить умильные эмоции, гармония означает энтропию. Привести мир в гармоничное состояние невозможно без тотального принуждения. Поэтому Политбюро, политпросвет и расстрельные подвалы в “царство правды и справедливости” заложены изначально и намертво.

Как же происходила в России коммунистическая “заковка путей” (выражение А.И. Солженицына)? Отношение большевизма к буржуазным институтам и ценностям известно. Но посмотрим, как он обходился с революционно-социалистическими гражданскими структурами.

Советы, возникшие как органы общественного самоуправления, “контрвласти” были огосударствлены и подчинены партаппарату с первых недель правления РКП (б). Рабочий контроль, который трудовые коллективы понимали в анархо-синдикалистском смысле, постигла та же судьба: было установлено, что рабочий контроль ни в коей мере не означает коллективно-трудовой собственности работников, а органы рабочего контроля сводились в единую систему, включенную в государственный орган хозяйственного управления - ВСНХ. Со временем Ленин открыто назовет рабочий контроль “шагом противоречивым, шагом неполным”, и в качестве шага гармоничного и полного создается Рабкрин во главе со Сталиным.

Любопытно обратить внимание хотя бы и на такую партийно-большевицкую организацию, как “красная гвардия” - ведь поначалу это была гражданская силовая структура. После Октября же этот аналог штурмовых отрядов частично сливается с регулярной армией, частично пристегивается к аналогу СС (“части особого назначения”). Как известно, с германскими СА и итальянской фашистской милицией происходило то же самое; тоталитарные государства строжайше разоружают население. Частная, но показательная параллель.

Российская революция 1917 года, как и 1905-07 гг., потерпела поражение. Ее исторические задачи остались нерешенными. Это неизбежно означало, что предстоит третья серия. Что и произошло на рубеже 1980-90-х годов.

Перестройка, распад СССР, российские реформы явили собой мощнейший выброс всех видов общественной энергии, от интеллектуальной до криминальной. И на этот раз как внутренние, так и внешние условия оказались гораздо благоприятнее для победы революции. Надо думать, никто не усомнится в наличии в странах бывшего СССР многочисленных дееспособных структур, эффективно реализующих свои права на сходняк и крутеж.

В свете вышеизложенного ответ на вопрос: “Ждать ли новой революции?” находится без проблем. Кандидаты в Ленины, Троцкие, Сталины, Гитлеры, Мао Цзэдуны и Че Гевары пока что не переводятся, но придется их огорчить, попросив не беспокоиться. Граждане опоздали - революция уже совершена, ее исторические задачи в целом решены: общество эмансипировано от власти, механизмы саморазвития включены и со скрежетом заработали. А значит, никакая “контрэлита” - тем более та, что в наличии - не поднимет сколько-нибудь массовый протест (отсюда, кстати, жалобы коммуно-прохановцев на “социальную пассивность”, неподходящий народ и неправильное расположение звезд). Правящий режим РФ, каким бы он ни был, справляется с удержанием статус-кво, созданного революцией. И, несмотря на многочисленные “замахи”, вроде попытки заменить семибанкирщину единоонэксимщиной, при очевидном наличии в “партии власти” консервативных сил (например, на контрреволюционных позициях стоит руководство МВД), режим воздерживается от масштабных наездов на гражданские системы. Чему-то, видимо, научила и Чечня.

Дальнейший разгон революции или, наоборот, свертывание революционного процесса можно вообразить лишь теоретически. Первый вариант предполагает целенаправленную сдачу государственных функций, средств и прерогатив гражданским корпорациям. Ясно, что в реальных условиях эту тенденцию олицетворяет Геннадий Коняхин. Криминалитет действительно заинтересован в полном и окончательном разгроме постсоветского этатизма, вплоть до поглощения государства определенным сектором гражданского общества (фиксация этой опасности вызвала очевидное изменение властной риторики, все больше акцент на порядок и управляемость). Однако эта социальная сила политически недостаточно организована. Единственной потенциально революционной партией остается ЛДПР, но Жириновского вышибает из седла собственная непоследовательность. С одной стороны, он надрывно обращается к “молодым волкам”: “Ребята, я за вас, я для вас, я один из вас!”, - с другой - жует деpжавно-импеpиалистическую резину как банальный клеврет бюрократии. Силы же, теоретически способные развивать революционный процесс на иных основах, прежде всего социал-демокpатия, в современной России либо отсутствуют, либо предельно слабы.

Зато контрреволюционные силы выглядят внушительно. Речь идет об оппозиции, которая по терминологическому недоразумению именуется левой1 . Установки на огосударствление экономики и социальной сферы, бюрократическую регламентацию общественной жизни, культурную цензуру, восстановление идеологической символики старого режима настолько очевидно контрреволюционны, что наиболее простодушные из оппозиционеров открыто призывают: “Остановим революцию!” (то, что при этом добавляются всякие нехорошие слова: “криминальную”, “компрадорскую”, “бандитскую” - дело вкусовых оттенков).

Поэтому можно сказать, что революционная борьба развернулась бы вновь в случае возврата компартии к власти. Два года назад такая опасность была на пороге. Но поскольку теперь она исчезающе мала, этот вопрос не стоит.

Интеpесно провести такое сопоставление: Великая Фpанцузская революция хронологически развивалась параллельно Тpетьей Российской, только с разницей в двести лет. Основные этапы и рубежи прослеживаются достаточно четко.

В 1796 г. во Франции думать забыли о королевских налогах, сеньоpских поборах, церковной десятине, чиновном произволе, клерикальном мракобесии. Ушли и времена, когда осторожное сомнение в идеях просвещения или неосторожная фраза о pеволюционых вождях означали неизбежную гильотину. Люди перестали падать в голодные обмороки - продукты появились в лавках по доступной цене.

Но скажи тогда кто-нибудь: “Стабилизация” - получил бы по морде...

 1 Политологический нонсенс о “левизне” коммунизма игнорирует тот факт, что левые ценности самоуправления и коллективизма не представимы вне контекста демократического гражданского общества (не зря “буржуазный писатель Уэллс” говорил коммунистическому диктатору: “Мне кажется, мистер Сталин, я левее вас”). Что же касается “правизны”, то со времен Великой Французской революции правый - сторонник феодального государства, иерархии и “старого порядка”, а вовсе не политических и экономических свобод (либералы и радикалы считались в европейском политическом спектре, наоборот, левыми). Поэтому КПРФ с ее этатизмом, державным империализмом и социальным патернализмом - типичная правоконсервативная партия бюрократической буржуазии, а, скажем РКРП и ВКП (б) - партии бюрократического экстремизма, т.е. тоталитаризма, лежащего вообще “по ту сторону”.

 2 Сравнение монументального драматизма Вандеи с грызней между “ельцинятником” и “хасбулатником” может показаться смешным, если не кощунственным. Надо, однако, делать скидку на то, что революция в урбанизированном обществе конца XX века, да еще революция, управляемая прежним правящим слоем, протекает гораздо “спокойнее”, “мягче”, чем крестьянская революция двухсотлетний давности, направленная на тотальное уничтожение “старого порядка”. Трагифарсовость октября 93-го - плата за то, что жертв этих событий оказалось на три-четыре порядка меньше, чем двумя веками раньше.

 ссылка на "ПОСЕВ" обязательна