И сама себе отвечаю на вопрос. Могут. Потому что из многотысячной армии “сеятелей разумного, доброго, вечного”, обучавшей поколения советских школьников, далеко не все в “послеперестроечное” время отправились на пенсию, к тому же они успели взрастить преемников. И речь идет не только о тех, кто обучал предмету, по недоразумению называвшемуся “русская литература”. Это и “англичане”, которые на вопрос англоязычного туриста, как пройти к Эрмитажу, в напряжении морщат лоб. Это и “математики”, после которых приходится переплачивать репетиторам. И, наконец, это бессмертные инспектора РОНО (Районного отдела народного образования).

Ставка учителя была (не знаю, как сейчас) за18 учебных часов - сто рублей. Десятка сверх того полагалась за классное руководство - 40 человек в классе, то есть на воспитание каждого приходилось двадцать пять копеек в месяц. Что-то еще добавляли за проверку тетрадей. С течением времени появлялись какие-то надбавки за стаж. В итоге учителя старались набирать (прошедшее время здесь явно не годится, сейчас то же самое) по 25-30 часов плюс какая-нибудь группа продленного дня. Получалось вроде и ничего. Только, помню, одна маленькая девочка из учительской семьи долгое время серьезно удивлялась: вроде эти тети и дяди не воры и не грабители, а все разговоры о том, что кто-то у кого-то “часы отобрал”...

Но все же, заканчивая питерский филфак, мы нимало не сомневались в том, что есть, наверно, где-то умные, талантливые и влюбленные в свой предмет учителя. (Действительно, есть - и по сей день мне это кажется чудом, хотя, казалось бы, рассказы моего сына о своей школе должны бы убедить в естественности этого явления). И вместе с тем обязательное распределение в “наробразовскую” систему пугало. Потому что вероятность попадания в школу, где повезет встретиться хотя бы с одним таким учителем, представлялась почти нулевой. Что не замедлила подтвердить первая же педагогическая практика на четвертом курсе. На нее нас отправили, вооружив полугодовым курсом по педагогике (общие лекции раз в неделю, а в конце семестра автоматический зачет по списанным конспектам).

- Это ничего, - успокоила старшая приятельница. - Мой папа повел мою дочку в первый класс. Возвращается - Верочка, а нельзя ли, чтобы Оля в школу не ходила? - Ты что, дед - против образования? - Да н-нет, но я услышал, как там учителя говорят: весьте польта на вешалки и ложьте ботинки на полочки... А Оленька наша так хорошо говорит...

Темой моего первого в жизни урока стали оды Державина. Накануне я, как положено, написала план со всеми рубриками: цель урока, ведение, раскрытие темы и т.д., искренне веря, что сама по себе окостенелая форма этого необходимого для учителя документа (можно голову дома забыть, а попробуй прийти без плана) не так уж и дурна, во всяком случае в моих силах вложить в нее какое-то содержание. Обложившись литературой, составила сценарий урока. И на следующий день, полагая себя во всеоружии, вошла в класс. “Моя” учительница сидела на задней парте и то ли спала, то ли думала о чем-то глубоко личном.

Сорок пять минут прошли мгновенно. Звонок прозвучал райской музыкой - восьмиклассники не устроили обструкции и вроде даже слушали, в отведенное время уложилась - (“а вдруг?” - опять промелькнуло в сознании). Я подняла глаза на учительницу, которая, оказывается, уже пару минут что-то громко говорила:

- Вот всегда я говорю, забудьте, чему вас там научили. Вечно научат. Что вы там про классицизм объясняли, при чем здесь классицизм, если надо про оды?

Я задумалась, что-то механически ответила и уже собралась выйти из класса, как заглянула еще какая-то дама и потребовала практикантку к завучу. Войдя в кабинет, уже собралась начать горячо оправдываться, что “про оды” я все сказала, и даже в плане написано, - как была с ходу остановлена вопросом:

- Светлана Дмитриевна, вы филолог-русист?

- Да...

- Если вы русист, значит вы лирик... (С полуутвердительной интонацией).

В те времена, как и половина сокурсников, поэтическими упражнениями я не брезговала, посему яростно возражать не стала, изобразив неопределенный кивок.

- А раз вы лирик, вы должны любить искусство...

Возражений не последовало.

- А раз вы любите искусство, вы должны провести с детьми содержательную беседу. Например: “Образ Ленина в советской живописи”.

... И я успокоилась лишь тем, что впереди еще четвертый, пятый курсы, а там глядишь, случится чудо...

Мне чуть-чуть повезло - окончание университета совпало с декретным отпуском. Через год в роно подумали и сказали: “У вас ребенок, он будет болеть, идите в вечернюю школу”.

О подобных учебных заведениях в народе представление по старому телефильму “Большая перемена” - помните, еще песенка была: “Мы выбираем, нас выбирают”. Дружный класс, где новенький учитель постепенно находит контакт с грубоватыми учениками и сам проходит с их помощью жизненную школу...

Мне дали два девятых и два одиннадцатых класса. Согласно классным журналам, в них учились рабочие ближних заводов “Звезда”, Турбинных лопаток, фабрики “Рабочий” и пр. Уроки проходили в различные смены. Стоп. Проходили - это не совсем точно.

Вербовка в классы вменялась в обязанность учителям за ту самую десятку классного руководителя. В свободное время нужно было ходить в заводские цеха и заниматься уговорами. Потенциальному ученику говорили примерно так: “Ну миленький, у нас ведь тоже план - ты запишись, ну придешь на контрольную, а экзамен сдать поможем”. Поэтому среднее число присутствовавших на уроках колебалось от пяти до восьми. Но иногда бывал аншлаг. Дело в том, что школьное здание располагалось аккурат в центре окружности, которую можно было провести, мысленно соединив линией несколько пивных ларьков. В строго определенные дни авансов и получек наша “клиентура” имела обыкновение двигаться по этой траектории, частенько отклоняясь от маршрута. Школа в эти дни входила в перечень развлечений. Уроки не были лишены оживления:

“Светлана Дмитриевна, у вас на плечах цветной платок” - “А что в этом плохого?” - “Это головной убор”. - “Во-первых, он на плечах, а во-вторых, женщине вроде можно”. - “То женщине, а то советскому учителю”. И дальше, причем хором и чуть не по слогам: “Вы не сказали, что Гриша Добросклонов - это Добролюбов... Вы цитировали какого-то английского поэта... У нас не урок английской литературы... Вы не использовали наглядную агитацию...”

Не уволили. Но дважды повесили выговор на доске объявлений. Эти наивные женщины не понимали, что как бумага все стерпит, так и человек может стерпеть любую бумагу - висит себе, есть не просит. Это лучше разносов в кабинете. Но девяти- и одиннадцатиклассники сочувственно спрашивали: “А что если третий повесят?”

- А, - отмахивалась я. - К тому времени, как в сказке, кто-то помрет, или ишак, или Ходжа, или эмир...

Так и произошло - эмир (автор бессмертных произведений) скончался. Еще через несколько недель в учительской возник было разговор о “некоторых, которые своими университетами кичатся, мало им выговоров”. Но в этот момент откуда-то ворвалась семнадцатилетняя лаборанточка, слегка навеселе, и приговаривая: “Блин, как надоел” перевернула стоявший на столе портретик вверх ногами. Учительская замерла. С той поры на лице сотрудников ВССОШ появилось странное растерянное выражение.

Приходишь, бывало, к директору: “У меня в классе ученик умер. Машина сбила”. - “Да? И что теперь?” - “Надо внести в документы”. - “Исключать никого нельзя. Мы за численность боремся”. - “Так что - переводить в следующий класс?” - “Нельзя - он же того... мертвый”. - “Оставлять на второй год?” - “Тоже нельзя”. - “Так что делать?” - “Думайте, Светлана Дмитриевна, думайте”.

Думать мне долго не довелось. Закончился учебный год. Накануне выпускного сочинения мои одиннадцатиклассники собрались у меня дома, заказали в складчину телефонный разговор с Владивостоком - темы сочинений объявлялись на всю страну вне зависимости от часовых поясов, дружно составили несколько вариантов сочинения (по-моему, о коммунистах в “Поднятой целине”) и на следующий день получили свои тройки. Это был последний выпуск в 133 школе - очевидно, операции с “мертвыми душами” приобрели здесь размах, который в итоге привлек внимание финансовых органов. Учебное заведение расформировали, а меня, как молодого специалиста, перевели в обычную дневную школу. Оставался еще один год подневольного трудоустройства.

Номера этой школы я категорически не помню. Типовое здание где-то в Веселом поселке. Первого сентября все как один ученики писали письмо к Саманте Смит. Это называлось “Урок мира”. От имени всего народа дети должны были объяснить юной американке, что Советская страна - знаменосец мира, лидер всех прогрессивных сил, но на нее клевещут враги. “Дети, что вы напишете девочке Саманте?” - “Чтобы джинсы прислала” - дружно ответили мои восьмиклассники. “Нет, так нельзя” - обреченно произнесла я, заранее предчувствуя все то, с чем придется столкнуться в ближайшие дни и месяцы. И не ошиблась.

Все та же “тройка” - директор, завуч, методист. Они пытались внушить мне, что на уроках в пятом классе (тема - русская былина) нехорошо предлагать детям разобрать строчку за строчкой, выяснить незнакомые слова, вспомнить что-то из истории... Нужно было сначала читать “по рядам” - и в присутствии начальства мои детки скучно и бесстрастно завывали: “Сидит Соловей-Разбойник, Одихмантьев сын”, а потом с той же интонацией декламировать учебник. ...Чтение по рядам предписывалось и в восьмом - “Мой дядя самых честных правил...” Список метафор был задан свыше и должен был отскакивать от зубов. Ссылки на книги, читанные в университете, были преступным умничаньем. Еще было загадочное “внеклассное чтение”. Здравый смысл подсказывал, что это те книжки, которые человек читает дома по доброй воле. Ан нет - был список по внеклассному чтению, в который входили повести про пионеров и комсомольцев, и двойку за незнание этих произведений можно было схлопотать так же, как за “Одихмантьева сына”. Проверки ввергали в трепет меня и учеников в равной мере. Еще была внеклассная работа. Не забуду, как в учительскую прибежала запыхавшись немолодая грузная учительница и восторженно заохала:

- Ходила я по классам - знаете, у Марьи Васильевны так классный уголок оформлен! А вот у физички новой как-то без огонька, поленилась...

Эти “классные уголки” - произведения из фанеры и картона - красовались в углу каждого кабинета. Заголовки и картиночки для “уголков” (кроваво-красный галстук, вырезанный из журнала памятник Ленину и т.д.) в порядке принудиловки делали сами школьники класса этак до шестого. Потом у них начинались свои проблемы - у кого-то уже с наркотиками и милицией, у кого-то просто первые романы - но классным дамам каждый год приходилось брать ножницы и клей и возиться с этими уродливыми плодами неизвестно чьей фантазии. Для того, чтобы умиротворить свое руководство и наезжавших в школу роновских инспекторов.

- Куда ты смотришь?

- Завтра экзамен, сочинение...

- Ну и что?

- Видишь эти стеллажи?

- Ну?

- Завхоз на лето забрала всю наглядную агитацию, стеллажи остались пустыми. Я вот вырезал из бумаги фестончики, завесил стеллажи...

- Молодец. А что тогда беспокоит?

- На сочинении будет комиссия, а вот там в левом верхнем углу один фестончик, по-моему, криво висит...

- Успокойся, кто туда будет смотреть?

- А вдруг посмотрят?

... И я пошла к директору за трудовой книжкой...

 ссылка на "ПОСЕВ" обязательна