Один за другим вставали офицеры-подводники и рассказывали, как погибали их товарищи, как тонули и горели дизельные и атомные субмарины. И рефреном звучало:

Если бы флот узнал правду о том, как утонула наша лодка, не погиб бы “Комсомолец”. Скрывать катастрофы, не проводить их анализ - это преступление перед теми, кто уходит в плавание. Перед нашими братьями и сыновьями. Почему американцы сказали всю правду о гибели своих лодок, а мы - нет?

Я понял, что история аварий и катастроф наших подводных лодок - это тщательно скрываемая Атлантида, это горе и слезы вдов и сирот, у которых государство отняло всё - даже возможность прийти поплакать на могилу, отняло и пенсию, потому что подводник ушел в плавание и не вернулся, пропал без вести.

Мой материал назывался “Атомные подводные лодки всплывают из забвения”. Через несколько дней после публикации позвонил Евгений Дмитриевич Чернов и сказал: “Послушайте, одна субмарина уже всплыла с глубины. Она потерпела аварию в июне 1983, погибло 16 подводников. Во всех документах об аварии этой лодки было написано – по вине командира. Но вот пришел в наше общество после вашей публикации её командир Коля Суворов, рассказал, как было дело, показал свои жалобы в Верховный Суд, наши эксперты внимательно прочитали – эту лодку послали на смерть, их выгнали в море силком. Это будет очень острый материал. Не боитесь?”

Они пришли в редакцию вместе, Суворов принес папку с замусоленными веревочными завязочками. В ней были документы. Я всматривался в этого крепкого мужика с обветренным, обожжённым солнцем лицом, таких я видел в детстве, когда четвероклассником заработал свой первый хлеб в далекой сибирской деревне Кочергино. Мужики с такими дочерна загоревшими лицами косили сено, торопясь успеть до грозы. Это они спасли Москву в 41-ом, ложась костьми под кинжальным огнем немецких пулеметов. Там, в снегах под Москвой сгинул мой дед Ананий.

Эта история была типичной для застойных времен. Лодка пришла из дальнего похода, ее механизмы дышали на ладан, экипаж разъехался по отпускам, субмарину сволокли на ремонт, но на борту этой развалюхи было ядерное оружие, и она числилась во втором эшелоне, грозя супостату. И именно на этой лодке капитану 1 ранга Суворову было приказано выйти в море, чтобы контр-адмирал Ерофеев соизволил стрельнуть по ней торпедой. А Коля Суворов к этому времени уже ждал шифротелеграммы о направлении в Питер, семья сидела на чемоданах, его родной экипаж рванул в отпуска. Он упирался, как мог, какие стрельбы, они осенью должны быть, К-429 неисправна, он же сам ее отвел на завод, но начштаба Ерофеев и командир дивизии Алкаев загнали его в угол испытанным приемом: а под суд не хочешь, а партбилет на стол? Этот довод и сломал Колю Суворова, кто же не знал, что без этой красной книжицы вместо училища в Ленинграде окажешься командиром плавучей казармы в какой-нибудь флотской Кеми.

В день выхода 23 июня на К-429 согнали людей из пяти экипажей, это было грубейшим нарушением всех наставлений. В них значилось – при замене 30 процентов экипажа лодка считается не боеготовой. Понятно, что на душе у Суворова кошки скребли, не экипаж, а шарага. Вместо 87 человек, положенных по штатному расписанию, на борту 120. Только вышли в море, тут же получили радио от контр-адмирала Ерофеева – идите в 21 район стрельб, ускорьте движение. Накипело у капитана 1 ранга на сердце, и послал он контр-адмирала:

-У меня по плану заход в район дифферентовки. Я людей, которых мне на лодку насобирали, не знаю, чтобы с ними в 21-ом погружаться.

А глубины в этом 21-м были до двух километров. И выполни тогда Коля Суворов приказ Ерофеева – лежал бы на дне вместе со своим партбилетом. Вместе со всем экипажем.

К-429 дошла до бухты Саранной, где глубины были 50 метров. И здесь, при пробном погружении, вода хлынула через незакрытую вентиляцию в 4-й реакторный отсек, и 14 человек приняли мученическую смерть, успев заглушить реактор, успев доложить о поступлении воды. Аппаратура лодки была неисправна, К-429 была обречена на аварию. Субмарина, приняв в свое нутро 420 кубов ледяной воды, утюгом грохнулась на дно.

Случилось это около полуночи. Рвались одни батареи, газовали, обильно выделяя водород, выслужившие два срока другие. В любую секунду мог начаться пожар. Аварийные буи оказались приваренными, чтоб не потерять в море. Всплывающая камера тоже была наглухо приварена. Как сообщить на поверхность, где лежит лодка? Отдышавшись, Суворов стал прикидывать – при погружении он доложил Ерофееву и дежурному по штабу флота. Не получив доклада о всплытии, он обязан поднять тревогу. Еще раньше спохватится Ерофеев – где же эта К-429? Их начнут искать, обязаны искать. Когда удалось восстановить связь с кормой, Суворов успокаивал людей:

- Держитесь, братки, нас спасут, уже объявлена тревога по флоту, уже идут сюда спасатели!

Час тянулся за часом, но никаких шумов на поверхности не было. Когда там, наверху, рассвело, Суворов вызвал добровольцев – нужно было залезть в водолазном снаряжении в торпедные аппараты и всплывать с глубины 50 метров.

- Коммунисты, комсомольцы – отзовитесь!

Молчали коммунисты, затихарились комсомольцы. Идти в разведку вызвались два мичмана – Михаил Лестник и Николай Мерзликин. Оба были из суворовского экипажа, оба на берегу не раз “отличались”, и тогда Суворов сажал их на губу.

Они всплыли на поверхность, огляделись – вокруг ни души. И поплыли к далекому берегу губы Саранной. Тут “диверсантов” взяли пограничники. И хорошо, что взяли живьем. А могли и “положить”. Вот так бравый контр-адмирал Ерофеев и узнал, что погрузившаяся на час лодка лежит на дне бухты Саранной. А до этого он о К-429-й и не вспомнил. Отшибло память и у дежурного по флоту.

А теперь шутки в сторону. Страна должна знать своих героев в лицо. Что же это за флот у неё был, если атомная подводная лодка с ядерным оружием на борту 12 часов была неизвестно где, и никто даже репу не почесал? И что же это у нее за командиры были лихие? Я задавал эти вопросы всем подводникам, с которыми знаком – и они изумленно говорили, да не может этого быть, чтобы АПЛ двенадцать часов была в небытие, а её не искали.

Может.

Потом была операция по спасению К-429-й. Во время операции погибло еще двое из ее экипажа. Сам Главком товарищ Горшков вместе с баллонами сжатого воздуха спустил на лодку записку, где написал - товарищ Суворов, я восхищаюсь вашими действиями.

31 августа, проворонив над Камчаткой, уже над Сахалином грохнули пассажирский “Боинг”. СССР демонстрировал нерушимость своих границ. А тут, у подводников, такой некрасивый случай. Надо было врезать виновному на всю катушку.

Но кого было назначать виновным? Если расследовать все по закону, под суд надо было отдавать всех, кто заставлял Суворова выходить на неисправной лодке в море, всех, кто сгонял на нее людей из пяти экипажей, Ерофеева и Алкаева, дежурного по флоту, командующего ТОФ. Но так можно было далеко зайти. Система не могла судить самую себя. Поэтому под суд отдали двух “стрелочников” – командира К-429 Николая Суворова и командира БЧ-5 Лиховозова. Оба были обвинены в том, что нарушили правила кораблевождения. Суворову дали 10 лет, Лиховозову – 8. Под стражу их взяли прямо в казарме, где проходил суд, с жёнами попрощаться не дали.

- Я не безгрешен, - говорил мне Суворов, и мука была в его глазах. – Аварию оправдывать нельзя. И “Трешер” тонул, и “Шаттл” падал. Но авария аварии рознь. Нужен был честный разбор, чтобы не допускать больше таких трагедий. Так я судьям в последнем слове и сказал: не скажете правды, не научите на этом горьком опыте других, будут еще аварии. Еще жертвы...

А вот мнение вице-адмирала Чернова:

- Я познакомился с делом К-429, работая в комиссии экспертов, определявших причину гибели военнослужащих при авариях и катастрофах военной техники. Изучив документы расследования, мы убедились в том, что от нас, подводников, в то время были скрыты истинные причины этой катастрофы, виновники ее не названы, а к уголовной ответственности были привлечены их жертвы.

Совершенно очевидно, что гибель АПЛ и 16 членов ее экипажа стала результатом насилия и произвола, учинённого над командиром Суворовым и приданным ему экипажем со стороны прямых начальников. Это они, поправ нормы, регламенты и требования Устава, законов и методик военно-морской службы, заставили командира выйти в море на неисправном корабле с экипажем, почти на две трети состоявшем из неизвестных ему прикомандированных на поход моряков.

Так кто же проявил безответственное отношение к своему служебному долгу: Суворов или его прямые начальники? Следствие на эти вопросы ответило четко – виноваты во всем именно они. Таким дело и пошло в суд. Но почему он состоялся только через полтора года?

Да потому что руководителями и инициаторами вышеописанного явились Ерофеев, начальник штаба флотилии, и командир дивизии Алкаев. Пойти на их отдачу под суд руководство ВМФ не захотело: Горшков доверил это Чернавину, а у того были свои соображения.

Для чего же главному подводнику ВМФ Чернавину понадобилось отвести от суда истинных виновников катастрофы?

Похоже, что в советском ВМФ выдвигали наверх офицеров по интересному принципу – если он свои лодки смог утопить, то уж чужие тем более потопит. Эта мысль принадлежит автору статьи, и пусть флотские начальники объяснят мне, по какому именно принципу выдвигали товарища Ерофеева.

Историю гибели и предательства К-429 я описал в трех номерах питерской газеты “Час пик” в июне 1993 года. Спустя год в той же газете я опубликовал статью о том, как погиб “Комсомолец”. Я ждал, что адмирал Ерофеев подаст на меня в суд. Но он молчал, будто воды в рот набрал. Повестка пришла лишь тогда, когда в феврале 1996 года в “Часе пик” был опубликован мой материал: “Дело Александра Никитина: ФСБ решила заткнуть рот экологам”.

 ссылка на "ПОСЕВ" обязательна