Случившийся в России на исходе прошлого лета и посейчас переживаемый, по-прежнему ею не преодоленный финансово-экономический кризис выявил и продолжает выявлять не только и не столько наши политические нестроения и провалы, но какую-то значительную, глубинную неправду теперешнего российского общественного бытия, обличает порчу его образа, обнаруживает то терние, что заглушает собою зерно истины и свободы, не давая ему прорасти на нашей почве.

Всего же вернее и ярче обнаруживаются в кризисе немощь утилитарного либерализма и голого политического рационализма. Тщета и пагуба их усилий и устремлений обеспечить выздоровление и восстановление порушенной страны и, без малого, век подавлявшегося, растлеваемого и дичавшего человека на стезе единственно внешнего хозяйственного обустройства. Обустройства без духовного и культурного делания, без внутреннего подвига преображения и обустраиваемых, и самих устроителей...

Подобно тому, как дух животворит собою и содержит плоть, так же и социальные процессы имеют своим постоянным и единственным первоисточником духовное состояние, духовную активность, свободные религиозные и культурные чаяния и устремления составляющих общество личностей.

Верно, что общественное состояние и бытие, политическое бытие и состояние государства в целом не сводимы к арифметической сумме частных устремлений, не могут рассматриваться в качестве результата механического их сложения. (Ибо очень разнородны, многообразны и разночестны личные духовные представления, интересы и цели; слишком разнонаправлены, часто и диаметрально противоположны дороги, выбираемые людьми к их достижению).

Но верно и то, что в неисследимом сплетении, взвихренности и борении множества личных мнений и воль, пристрастий и упований угадываются и выступают некие основоположные, корневые религиозно-этические и нравственные ценности (притом, ценности равно личные и сверхличные, социальные и сверхсоциальные), так или иначе ощущаемые, переживаемые и осмысливаемые всем обществом.

Именно качество фундаментальных, интегрирующих ценностей, мера их истинности и способность людей верно их опознавать, им следовать, реализовывать их на путях совместного, свободного и солидарного творчества — вот то, что в первую голову определяет душевное здоровье (или нездоровье) нации, обусловливает ее моральное, культурное, политическое и экономическое самочувствие.

И поскольку это так, тогда первостепенными, совершенно необходимыми свойствами любого состоятельного и ответственного политика и правителя должно считать глубину его нравственной чуткости и остроту духовного зрения...

Требуется еще и особый синтетический дар. Дар просветительства, водительства и созидания. Дар не просто видения-узнавания, осмысливания и четкой артикуляции глубинных культурных идеалов, не только духовного стояния в истине. Нужны еще и харизма, и навык, и искусство убеждать и вдохновлять других ясностью своего зрения, своего понимания и выражения этой истины, этих идеалов. И еще, того не менее, — талант и призвание без робости и самообольщения — смиренно и мужественно — творить и уготовливать неизменным в существе своем ценностям, новые, относительные — вызовам времени сообразные — формы их культурно-исторического бывания...

И хотя всегдашнее несовпадение сущего и должного, обычное несоответствие действительного желаемому, несомненно, корректирует и известным образом умеряет наши духовные требования к личности каждого конкретного человека, государственного мужа, в том числе, может ли это обстоятельство вовсе отвратить нас от признания идеала и устремленности к нему? Следует ли нам, в виду этого, с неизбежностью согласиться на совершенное понижение и угасание нашей этической и социально-культурной взыскательности к тем, кто добровольно принимает на себя ответственность за судьбы страны и государства?

Тем более что никто, верно, и не ждет от светского политика выявления каких-то его уникальных, сугубо религиозных талантов. А единственно той степени мудрости, которая позволяла бы ему, занимаясь обустройством эмпирической действительности, постоянно держать в виду реальность духовную, иметь в составе своего практического рассуждения и самой практики перспективу культурную и нравственную...

Посему и вопрос надо бы ставить иначе: найдется ли в сегодняшней России хоть один социальный деятель, отвечающий, пусть и в самом отдаленном приближении, духовным ее взысканиям и нуждам?

Личность волевая и могучая, иногда безмерно широкая, обладающая дюжинной интуицией и страстным внутреннем темпераментом, Ельцин впрямь воплощал собою и выражал упования нарождающегося и освобождавшегося от пут и вериг былой деспотии российского общества. Не то теперь...

В силу многих причин, коих здесь не коснемся, он, кажется, вычерпал и потратил и прежнее политическое чутье, и былое обаяние надежности и мощи, и свою одаренность улавливать и последовательно оформлять новый облик воссоздаваемой России...

Обращаясь здесь к началу настоящих заметок, повторим сейчас с большею определенностью, — Россия больна: духовно расслаблена и немощна. Болезнь ее давняя, застарелая и тяжелая. И многочисленные, жестоко нас изматывающие экономические, правовые, идеологические, политические и иные прочие кризисы, обвалы и смуты — не более, чем внешние проявления, симптомы болезни.

Тяжба о России идет сейчас между идеократами, геополитиками, иррационалистами и технократами, рационалистами. Между невежественным, грубым языческим натурализмом и плоским, часто низменным прагматизмом. Между язычниками и безбожниками. В границах, в рамках этой тяжбы, этого совершенно утилитарного спора, для России нет и не может быть никакого положительного, благоприятного решения ее исторической судьбы. Нет шанса и возможности обрести путь и перспективу духовного выздоровления. Нет надежды на восстановление в свободе.

И те, и другие равно отвлечены, совершенно оторваны от подлинной онтологии и первоценностей бытия, от Бога и, как следствие, — от человека: от его личного удела, от его веры, моральных представлений, от его надежд и обретений, падений и драм...

Бог, известно, — не в бревнах, в ребрах. И самое страшное следствие большевизма — даже не тюрьмы и лагеря, не разграбленные на поколения вперед недра и хищнически уничтоженная почва. А помраченные души, выжженный и умерщвленный ценностный гумус, в страхе и двоемыслие воспитанные, ложью и безответственностью развращенные умы и сердца.

В последнее время часто и, по сути, справедливо говорят о пагубной для России нерешительности ее новой демократической власти в запрете деятельности всех коммунистических организаций и партий. О необходимом, да так по сей день и не случившемся общенациональном покаянии. Но только ли в этом дело?

Не станем подробно вспоминать о том, что хотя формальное покаяние за погибших в годы большевицкого террора от всей страны было принесено президентом Ельциным на захоронении останков царской семьи в июле 98-го года. (И факт этот остался без достойного внимания и оценки со стороны невежественной нашей прессы).

Отметим главное. Без действительного осознания греха, без искреннего перед ним ужаса и содрогания, без глубоко пережитого внутреннего нравственного разрыва с греховным прошлым и перемены жизненного образа, раскаяние либо превращается в профанацию, фарс и кощунство; либо оказывается сладостно-мазохистским, оскорбительным для человеческого достоинства самобичеванием. И в любом случае, ведет или к отчаянию или к законченному цинизму.

Так зададимся же вопросом: а возможно вообще ждать общенационального покаяния от настоящего, сегодняшнего российского общества?

Завтрашний день всегда довлел над нами, мешая осмысленно, спокойно и собрано созидать день сегодняшний. Но будущее не творится иначе, как через целенаправленное и последовательное возделывание и обустройство конкретного настоящего.

Если бы ложная социально-эсхатологическая — хилиастическая — перспектива не затуманивала бы нам духовного зрения, нашу обращенную в будущее мысль, мы бы давно увидели и поняли, что на самом-то деле живем хотя и драматичною, сложною, не очень устроенною, но нормальною, свободною жизнью. Гораздо более свободною и нормальною, нежели та, которую мы своими греховными деяниями (или не менее греховным неделанием и безволием) заслужили.

Живем в стране, до последнего, во всяком случае, времени настойчиво, со срывами и падениями, медленно, но верно возрождавшейся и развивавшейся.

Россия сегодня, быть может, и впрямь одна из самых свободных стран мира. Если иметь в виду, что свобода у нас проявляется вне определившихся, устойчивых социально-культурных и политических форм. По преимуществу, в виде почти чистого, ничем не стесняемого, ни в какие этические и правовые рамки не введенного и ни чем не ограниченного повсеместного произвола. При этом произвола не столько даже государственного, бюрократического, но прежде — частного, личностного, бытового...

До сей поры не перегорели, не очистились в новых испытаниях, в стихийных страстях и соблазнах и не исполнились положительным ценностным пониманием свободы раскрепощенные, но покалеченные былыми утеснениями души.

Тоже и наша воля... Ущемляемая, вывихнутая, поврежденная долгим вынужденным бездействием, не обрела все еще своего верного направления в осознанном служении вечным истинам веры и этики, высокому откровению о человеке. Не претворился, не оформился ее разнузданный, безбрежный произвол в творческую, плодотворную свободу.

В отсутствии навыка к самообузданию и самоограничению, к добродетельной жизни в свободе, России недостает нынче именно строя, социально-культурных и религиозных форм моральной организации и упорядочения индивидуальных волений и порывов. Как не достает и самоуважения и ответственности, трезвой самооценки, одинаково далекой и от уничижения и самооплевывания и от национального бахвальства и чванства, от бесстыдной гордыни.

Горькая и горестная правда для нас заключена в том, что в долг, взаймы мы живем не у одного лишь настоящего, выпрашивая и одалживая (больше на растрату, нежели на прожитье) средства у Запада. Но и у нашего культурного прошлого — присваивая себе то, чему мы не умеем отвечать и соответствовать. И у будущего — растранжиривая, проматывая природное достояние страны, ресурсы и богатства ее недр, принадлежащие не в меньшей мере, чем нам — потомкам: нашим детям и внукам.

Пользуясь всеми возможностями и привилегиями свободы, соблазняясь всеми ее соблазнами и прелестями, мы ничего не творим, ничего не возделываем, ничего не созиждим.

И, стало быть, и ничем и никак не подтверждаем, что достойны свободы, что заслуживаем жить свободными в свободной стране...

Другой душевный и духовный российский изъян и излом — наша неспособность и нелюбовь к отчетливому выбору, ответственному недвусмысленному самоопределению.

Внешне и поначалу решительно отказавшись от коммунизма, Россия не захотела и не смогла до конца превозмочь и избыть его внутри себя.

Но можно ли слишком долго и без ущерба для себя, для собственного духовного и психического здоровья хотеть и быть отчасти рабами, а отчасти свободными, отчасти коммунистами, а отчасти демократами, на какую-то долю — честными и добросовестными, а на какую-то лживыми и вороватыми, немного верующими и немного безбожниками?!