С. Левицкий Против духоморов и духоморства

Под «духоморами» мы имеем в виду людей, питающих, в теории или на практике, тайно или явно, вражду к духовному началу в человеке. В этой вражде к духу обычно никто не сознается. Тем не менее, в поступках, мотивах, теориях и теорийках таких людей проступает всегда вражда к духовному началу в человеке.

Понятие «духа» – одно из самых трудных и спорных понятий в философии, несмотря на то, что здесь имеется в виду, по существу, самое главное в человеке, – то, что делает его человеком. Дух непосредственно дан нам в сознании единственности и неповторимости нашего «я». Но, как говорил Фихте, многие люди готовы считать себя скорее куском лавы с луны, чем своим «я». Если бы Фихте жил в наше время, он наверное бы сказал, что многие готовы считать себя сплетением рефлексов и комплексов, сложным «компьютером», но только не духовным существом.

Дух можно предварительно определить как нашу самость, обладающую свободой и направленную на ценности высшего, сверхличного порядка (как в положительном, «божественном» так и в отрицательном «демоническом» смысле).

Все режимы, основанные на подавлении свободы, могут служить примерами организованного «духоубийства» или гонений на дух. При этом властители этих режимов могут быть сами не бездуховны, а одержимы скорее злым духом.

Это отнюдь не значит, конечно, что среди коммунистов или бывших фашистов нет и не было честных и по своему хороших людей. Но беда в том, что при тоталитарных режимах, когда беспощадность и лицемерие, так сказать, вменяются в обязанность, – даже потенциально прекрасные люди поневоле портятся, становясь, прямо или косвенно, причастны духу зла.

Но вопрос о вражде к духовному началу в человеке нельзя, конечно, сводить к одной политической плоскости. Это было бы крайним сужением проблемы, да и сами тоталитарные режимы возникли вследствие одержимостей «бесчеловечными идеологиями», – вследствие моральной или духовной слепоты.

Ясно, что и при самом демократическом строе всегда находится достаточно людей, в которых духовное начало или спит или направлено на зло. Но демократический строй всё же предохраняет от эксцессов коллективной одержимости или от проявлений зла во всегосударственном масштабе. Что уже много.

Но центр проблемы «духоморства» заключается в другом. Подобно тому, как есть вещества и токсины, вредящие телу и могущие 'привести даже к смерти организма, – подобие этому есть идеи и эмоции, вредно отражающиеся на душевной и духовной жизни. Отрицательные идеи и эмоции наносят вред душевному или духовному здоровью, и в пределе могут отравить или убить человеческий дух.

В данной статье мы имеем в виду не столько отрицательные эмоции или желания, сколько духовно-самоубийственные идеи. Имя подобным отрицательным идеям – легион. Мы остановим наше внимание лишь на некоторых актуальных лжеидеях.

Все они сводятся, в основном, или к отрицанию свободы и самобытности духа, или к отрицанию образа Божьего в человеке (выражая ту же мысль в ее «обмирщенной» формулировке – к отрицанию достоинства человеческой личности). Это и есть, философски говоря, отрицание духовного начала в человеке.

Эти две основные лже-идеи – отрицание неповторимой самости в человеке и отрицание наличия высших ценностей, на которые наше «я» должно быть (идеально) направлено, – будучи проведены на практике, приводят обычно к печальным или даже страшным результатам.

Начнем с отрицания свободы. Большей частью отрицание свободы воли (в теоретическом плане) скрывается под невинной внешностью философского детерминизма, особенно распространенного в 19 веке. Можно, конечно, привести ряд серьезных доводов в пользу детерминированности воли (как и в пользу ее свободы). Что поражает при этом, это то обстоятельство, что не только «умствующие обыватели», но и многие ученые большей частью не отдают себе отчета во всех тех выводах, к которым обязывает последовательно-продуманный детерминизм (прежде всего – к отрицанию нравственной ответственности).

Но философский детерминизм – сравнительно безобидная форма вражды к духу. Это скорее – слепота к духу, чем вражда к нему. К тому же, обычно философские детерминисты на практике признают реальность нравственной ответственности, опять-таки в силу некой «мудрой непоследовательности».

Дело становится хуже, когда предпринимаются прямые покушения на свободу человеческого духа, притом отнюдь не во имя философского детерминизма. Мы имеем в виду ставшие в некоторых странах правилом случаи, когда люди, исполненные духовного горения или духовно ищущие, подвергаются осмеянию, общественному остракизму и, в пределе, косвенным и прямым гонениям.

Не нужно тратить доказательств на то, что подобные явления особенно присущи тоталитарным режимам. Гонения на верующих в Советском Союзе, принимающие теперь форму закрытия храмов, лишения верующих социально-экономических привилегий – слишком известны (хотя многие на Западе упорно закрывают глаза на эти духовно-отвратительные явления) .

В сталинское время проводилась организованная кампания террора против духовно-независимых писателей, художников и т. п. Жертвами этого террора стали многие выдающиеся поэты и писатели как Мандельштам, Борис Пильняк, Н. Клюев и другие. В хрущевское время была организована травля против Пастернака – и не только за его «Доктора Живаго».

В этом отношении на Западе, конечно, господствует полная свобода. Здесь никто не подвергается даже косвенным гонениям за свои религиозные или философские убеждения. Но на Западе духу грозят иные опасности. Прежде всего слишком высокая оценка современных технизированных материальных благ, что приводит к самоугашению духовного начала в человеке. Дело, конечно, не в том, что материальное благосостояние вообще, и пользование телевизорами, автомашинами и прочим вредит духу. Наоборот, преодолевая пространство и время, современные технизированные блага могут способствовать расширению круга общения и, вообще, горизонтов информации, не говоря уже о развлечениях и отвлечениях, в которых также нуждается человек.

Дело здесь заключается в другом – в фетишизации технизированных благ, а также в том искусном воздействии на подсознание потребителей, которое оказывают современные средства рекламы, внедряясь таким образом, в сферу свободы личности.

Слишком многие люди на Западе становятся, сами того не сознавая, пешками и объектами применения манипуляций, которые проделывают над ними «мозговые тресты» гигантских коммерческих концернов. На эту тему хорошо пишет Эрих Фромм: – «Как потребляем мы современные блага? Начнем с еды и питья. Мы едим, в сущности, безвкусный хлеб, мало питательный... мы едим его потому, что он стимулирует представления о его «белости» и «свежести». Фактически, мы едим свою фантазию и мы потеряли контакт с реальным хлебом, который мы вкушаем. Наше горло, наше тело почти исключаются из акта потребления... Мы пьем «ярлыки». С бутылкой кока-кола мы пьем картинку, изображающую красивых мальчика и девочку, которые пьют этот напиток на рекламной картинке. Мы пьем «освежающий перерыв в работе», мы пьем, соучаствуя в американском обычае. Менее всего мы пьем нашим горлом. Всё это становится еще фиктивнее, когда мы потребляем вещи и товары, реальность которых основывается на фикциях, творимых при помощи рекламной кампании, как, например, в случае «здорового» мыла или зубной пасты, а приобретя последнюю модель Форда, мы становимся в наших глазах в авангарде современной технической цивилизации, само же пользование автомобилем как бы отходит на задний план...»

Таким образом, вокруг современных технизированных благ, которые мы потребляем и которым поклоняемся, создается целый спектр магических фикций, причем цель этой магии – придавать большой ореол материальным благам. Это – идолопоклонство материальным благам, со своими обрядами. Коротко говоря, Западу грозят – не гонения на дух, а проституция духа во имя вящего приобретения материальных благ «последней моды», – грозит, образно говоря, самоугашение духа за мягким креслом перед телевизором.

Конечно, мы говорим сейчас не о сильных, а о духовно-слабых сторонах западного образа жизни.

Духовная жизнь на Западе никогда не умирала в лице лучших ее представителей. Многие находили в себе силы идти против течения в периоды самого неприкрытого засилия практического материализма. Теперь же, когда полет первого советского Спутника вызвал на Западе здоровый шок и заставил мобилизоваться интеллектуально-технически, распространенное раньше в Америке полупрезрение к «интеллектуалам.» («яйце-головым») сменилось своего рода культом интеллектуализма. Духовная жизнь не ограничивается, конечно, интеллектом, и, в частности, снобистический интеллектуализм в каком-то смысле есть всегда духовное извращение. Но характерно, что дух, получавший еще не так давно жалкие подачки от «жизни», начал теперь занимать почетное место в иерархии социальных ценностей Запада.

Здесь нужен небольшой пояснительный экскурс. Занимая верховное место в иерархии ценностей, дух сам по себе лишен мощи. Жизнь, сама по себе, слепа и руководится инстинктом. И только дух организует жизнь. Но дух живет за счет жизни. В известном смысле мозг можно рассматривать как разросшийся паразит организма. Но всё-таки мозг управляет ходом жизни и сообщает ей высшую целеустремленность. Отчужденный от жизни дух может стать врагом живой жизни, ибо он «подавляет» естественные влечения. Но временное подавление влечений неизбежно ради осуществления лежащей впереди цели.

Так или иначе, дух в человеке неизбывен, так как человек является человеком, а не только высшим животным, именно в силу наличия в нем души и духа. Дух без души был бы бездушен, как это нередко бывает. Душа без духа была бы лишена разумного и волевого руководителя. Именно душа соединяет дух с «жизнью».

Одним из самых характерных проявлений современного «духоморства» представляется явление, которое можно назвать «пан-политизмом». Сущность его сводится к стремлению оценивать всякое явление духовной жизни – морали, философии, литературы, искусства, – под углом зрения определенной иерархии ценностей. В своих крайних проявлениях, подобный пан-политизм доходит до утверждения, что вся духовная жизнь есть только «надстройка» над социально-политическим базисом.

Эта тенденция, не чуждая и некоторым направлениям в демократических странах, видна во весь рост в тоталитарных идеологиях. Так, в суждениях марксистских критиков начала двадцатых годов нередкостью было встретить утверждения, что Пушкин был «продуктом дворянско-помещичьей культуры», что «Записки из подполья» Достоевского – выражение идеологии «мелко-буржуазного индивидуализма» и т.п.

Общеизвестно, что сейчас в советской критике, принято, наоборот, всячески возвеличивать Пушкина как русского национального поэта, одушевленного стремлением, к свободе. Что же касается Достоевского, то, хотя его идеология всё еще и объявляется «реакционной», всё же теперь подчеркивается и сила его художественного гения.

Эта переоценка объясняется, однако, не столько волей к объективности, сколько патриотическим курсом советской компартии, взятым с целью политически укрепить коммунистическую идеологию патриотическим цементом. Однако, мораль, например, до сих пор объявляется «классовой» или «деклассированной», с добавлением, что мораль рабочего класса – прогрессивна, а мораль буржуазная – реакционна. При этом совершенно теряется из виду общечеловеческий характер морали, лишь видоизменяемой, но не определяемой классовой принадлежностью ее носителей.

И символизм и абстрактное искусство, например, до сих пор объявляются продуктами «деклассированного» сознания, или явлениями упадочничества. А религия прямо объявляется «опиумом для масс», пережитком средневекового или буржуазного сознания. О том же, что сам коммунизм представляет собой особую форму религиозного сознания, конечно, никогда не говорится.

С немецким, национал-социализмом дело обстояло еще проще и грубее: на такого великого поэта как Гейне или на такого замечательного писателя как Кафка, был наложен запрет исключительно потому, что они были евреями. По этой же причине, начисто отрицался и психоанализ.

Конечно, в пан-политизме есть своя, но очень маленькая, доля правды: всякое явление духовной жизни происходит в определенной общественной среде и имеет свой социально-политический аспект. Но вся беда заключается в присущей тоталитарным идеологиям тенденции «свести» все явления духовной жизни к их социально-политическому аспекту, объявляемому их сущностью. Нечего и говорить, что при этом совершенно игнорируется автономия этических, эстетических и религиозных ценностей.

Пан-политизм является одним из самых ярких и самых характерных симптомов той вражды к духу, в которой заключается сущность «духоморства». При этом сами пан-политические «духоморы» часто бывают отнюдь не бездуховны. Вражда к духу представляет собой духовное явление с отрицательным знаком. Поскольку дух в человеке неискореним – бунт против духовного начала совершается силами самого духа. Но – ложно направленного, злого духа, подрывающего корни собственного бытия.

В силу присущей ему анти-духовной тенденции, пан-политизм неизбежно приводит к отрицанию общечеловеческих ценностей, он всегда кончает делением спорящих на два непримиримых лагеря – на «мы» и «они».

Поэтому пан-политизм представляет собой болезнь современного сознания. Причем эта болезнь, в силу тенденции к упрощению проблем, присущей пан-политизму, обладает известной долей заразительной силы. Пан-политизм – одно из самых опасных проявлений «духоморства».

Одну из наиболее наглядных форм дегуманизации человеческих ценностей представляет собой то явление современной индустриальной культуры, которое можно условно назвать «пан-коммерциализмом». Мы имеем в виду слишком хорошо всем известное конкретное явление – тенденцию оценивать все виды труда и творчества прежде всего по их денежной «стоимости», по их «котируемости» на рынке вкуса и потребления.

В применении к труду, имеющему отношение к массовому производству, это – вполне естественное следствие самого духа индустриальной культуры (См. книгу Б.П. Вышеславцева "Кризис индустриальной культуры: марксизм, неосоциализм, неолиберализм"). Но в применении к творческому труду, подобный пан-коммерциализм представляет собой, конечно, анти-духовное явление (мы сознаем, что известная доля «коммерциализма» в оценке труда деятелей культуры, конечно, неизбежна).

Но в этом «пан-коммерциализме» до недавнего времени существовала, а, отчасти, еще существует, своего рода непоследовательность. Даже с точки зрения иерархии коммерческих ценностей: труд учителя, профессора, ученого, писателя и т. п., расценивался в большинстве случаев дешевле, чем труд, скажем, квалифицированного рабочего. Это – непоследовательность, ибо педагоги и ученые являются двигателями культурного прогресса, включая научно-технический прогресс, имеющий также огромную коммерческую ценность. Уже в силу этого, педагоги и ученые, заслуживали бы высокого вознаграждения за свой труд. Между тем, при неписанной системе «пан-коммерциализма», многим творчески одаренным людям, или ученым, обладающим солидными знаниями, приходится нередко «продавать» свои таланты и знания не на интеллектуальном, а на «массово-производственном» поприще.

За последние годы положение в этом отношении значительно улучшилось и на интеллектуалов больше не смотрят с полупрезрением. Но интеллектуалы всё еще не занимают приличествующего им места в иерархии социальных ценностей.

Одним из самых показательных современных проявлений вражды к духу (в теоретической области) является стремление к механизации духа, причем механизации, оснащенной всеми достижениями современной электронной техники. Есть влиятельные философы, со всей серьезностью стремящиеся убедить себя и других в том, что человеческий мозг – всего лишь сложная электронно-вычислительная машина, причем добавляется (с некоторым основанием), что электронные машины в ряде функций превосходят живой мозг. А Норберт Винер отказывается вообще видеть принципиальную разницу между электронной машиной и мозгом.

Отсюда рождается стремление создать такие электронные машины, которые бы могли не только заменить человеческий мозг, но и превзойти его во многих важных отношениях.

Этим стремлением современная техника обязана своим исключительным достижениям. Компьютеры применяются теперь не только в военной промышленности и в службе связи, но и вообще в области массового производства. Услугами этих машин во всё возрастающей степени пользуются врачи, психотехники, экономисты, специалисты по рекламе и т. д.

В настоящее время происходит новая индустриальная революция, основанная на автоматизации производства. Но автоматизация производства стала возможной именно благодаря электронной технике. Изобретение и совершенствование электронных машин имеет такое же эпохальное значение, какое имело в свое время изобретение и развитие механических машин.

В основе этого технического прогресса лежит, конечно, не вражда к духовному началу, а, наоборот, стремление найти новые эффективные пути подчинения материи человеческому духу. Но это, в высшей степени положительное явление современности имеет свою оборотную сторону: на практике сами люди начинают рассматриваться как объекты манипуляций электронных машин, что является естественным следствием принимаемой многими бессознательно или сознательно на веру предпосылки о том, что человеческий организм, и мозг в особенности, есть не что иное как электронная машина необычайной тонкости и сложности. Отсюда вытекает культ «электронных мозгов». А это приводит к утонченной механизации самого образа мышления. Одним из проявлений этой механизации мышления является сверх-бюрократия, слепая к индивидуальной живой человеческой личности, к ее запросам, к реальным нуждам.

Давно было замечено, что бюрократия – неизбежный спутник массовой индустриализации. Автоматизация производства, проводящаяся в настоящее время, еще больше способствует дальнейшему росту бюрократизации, заслуживающей приставки «сверх». В известной степени бюрократизация не только неизбежное, но и прогрессивное явление: – как иначе брать на учет все сложные функции современной жизни и выполнителей этих функций – конкретных людей? Идеальная цель бюрократии – содействовать наилучшему распределению функций учета и оценки работников всех почти областей современной цивилизации.

Но на деле слишком часто реальные функции работников искажаются при бюрократическом «взятии их на учет». В результате получается засилие бюрократических фикций над реально производимыми операциями и функциями. В силу этого засилия фикций нередко продвижение получают лица, наименее этого заслуживающие, в то время как действительно ценные работники «замораживаются» и их реальным способностям не дается должного применения. Это искажение достигает нередко чудовищных размеров в силу бюрократического произвола. Ибо бесконтрольные контролеры слишком часто имеют возможность безнаказанно проводить свою «линию», диктуемую отнюдь не объективными соображениями. Электронные машины, применяемые в бюрократическом аппарате, имеют дело с бюрократическими фикциями, достаточно часто не соответствующими действительному положению вещей.

Но вернемся к основной теме – дегуманизации человека, являющейся следствием культа «электронных мозгов», – нового мифа о человеке как об электронном гомункуле.

В этом мифе есть своя доля (но только доля) правды: человеческий мозг в каком-то смысле есть также утонченная система рефлексов и комплексов, что особенно видно в области низших функций мозга – вычислительной и ассоциативной. Функции эти, действительно, в ряде случаев могут с большей эффективностью заменяться электронными машинами.

Но в иерархии человеческой личности вычислительные способности и даже ассоциативная память подчинены высшим функциям выбора цели и средств ее осуществления. Это, в свою очередь, предполагает усмотрение ценности цели и творческую инициативу, т.е. атрибуты человеческого духа.

В человеке низшие (биологические) функции подчинены высшим функциям целенаправленности. Творческое начало в человеке, в силу своего определения, несводимо к тем функциям, с помощью которых осуществляется заданная или выбранная цель. Это видно из таких, сравнительно, простых, примеров, как творение музыкальных композиций или исполнения пианистами, скрипачами, дирижерами, музыкальных произведений.

Конечно, всякому профессиональному пианисту необходима тренировка, овладение техникой рояльной игры. Но публика особенно ценит тех пианистов, которые помимо техники, умеют возбудить в слушателях эмоции, выражением которых является данная композиция. Рихтер и Горовиц, например, помимо их изумительной техники, умеют «заражать» слушателей своей игрой – вызывать в них не только восхищение технической стороной исполнения, но и эмоционально приобщать слушателя к эмоциям, одушевляющим данное произведение. При этом каждый выдающийся пианист интерпретирует данную композицию по своему, он «интроецирует» (проецирует во внутрь) дух данного произведения, в своем индивидуальном преломлении, воспроизводя творческий акт композитора.

Никакая музыкально-электронная машина не может совершать этих высших функций – индивидуально интерпретировать композицию. Она может в лучшем случае исполнить композицию идеально технически или скопировать интерпретацию композиции определенным пианистом.

Вообще, только низшие, «рефлекторные» функции органических явлений поддаются механизации. Механизировать высшие функции личности – невозможно.

В силу этой именно причины, цель, преследуемая, например, машинным переводом – идеальный (синтаксически и идиоматически) перевод, совершаемый посредством вычислений, производимых машиной (как бы переключением, с десятеричной системы на иную) – принципиально недостижим. Ибо язык есть органическое целое, а не сумма слов, выражений, вообще, речевых функций. Для хорошего перевода требуется понимание духа обоих языков – способность, которой может обладать лишь человек, вжившийся в целостную культуру данных языков. Язык есть прежде всего «Логос» – смысл, выраженный в звучащем или написанном слове. Проникнуть в смысл возможно лишь путем интеллектуального и эмоционального всматривания, то есть, посредством духовного акта.

Современная же механизированная лингвистика в своих крайних формах начисто отрицает категорию смысла (отрицает «Логос»). Поэтому можно сказать, что она представляет собой именно одно из проявлений «духофобии».

(Во избежание недоразумений – мы говорим о засилии механизированной лингвистики, а не выступаем против нее. Механизированная лингвистика является одним из достижений современного языкознания, оправданным уже тем, что в языке есть внешний, механический или поддающийся механизации слой – слова, основные структурные связи и т. д.)

На наш взгляд, относительный успех мифа о человеке как об «электронном гомункуле» объясняется вовсе не рациональными, а скорее иррациональными причинами.

Здесь имеет место (подсознательная, может быть) замена цели средством: мечта об овладении человеком функциями, до сих пор выполнявшимися посредством индивидуальных усилий. Эта цель полусознательно заменяется превращением этих функций (то есть, средств) в самоцель, что приводит на практике к слепоте, к невидению духовного начала в человеке, к его «электронной дегуманизации».

Что касается этической области, то «духоморство» здесь проявляется прежде всего в подмене индивидуальной совести – социальным конформизмом. Эта тенденция получила свое самое яркое (и страшное) проявление в тоталитарных режимах, в которых, в. качестве высшей цели постулируется анонимное благо данного сообщества, и ради этой цели – все средства позволены. Цель тоталитарных режимов в области этики заключается в подмене индивидуальной совести – коллективной псевдо-совестью не только послушных, но и активно-содействующих «общему делу» моральных роботов. Этой цели тоталитарные режимы с их динамизмом в значительной мере добиваются, – путем массовой индоктринации и вызывания своего рода коллективных одержимостей. Этим объясняется жертвенность моральных роботов, и, в частности, такие отвратительные явления, как культ доносительства.

Но и на Западе дело с этикой не обстоит благополучно. Хотя здесь нет официально санкционируемого стремления «перековать» внутренний мир человека (как это делается в тоталитарных государствах), – тенденция к этическому конформизму проявляется и на Западе, хотя в гораздо более мягких формах.

Вообще говоря, тенденция к конформизму в известной степени неизбежна в условиях нашей массовой, сверх-индустриальной культуры. Ибо эпоха массовой продукции и гигантских концернов требует выработки некоего социально-этического общего знаменателя. Для достижения этой цели имеются два пути – солидаризация и конформизм. Но путь конформизма наиболее легкий. Ибо солидаризация предполагает гармоническое взаимодействие внутренне-свободных индивидов, то есть, требует целенаправленных этических усилий. Конформизм же выражается в социально-этической стандартизации.

Ранее Запад особенно гордился своим индивидуализмом. Теперь, хотя индивидуализм всё еще продолжает быть официальной философией жизни на Западе, – он потерял, вместе со своими отрицательными чертами, также многие из положительных сторон. В настоящее время де факто на Западе практикуется этика социальной корректности, что само по себе – положительное явление. Но социальная корректность (подсказываемая необходимостью социальной координации в условиях массовых сообществ) слишком часто понимается на практике не как дополнение, а как замена индивидуальной совести. Ибо индивидуальная совесть в нередких случаях требует мужества идти «против течения».

Неписанным главным этическим правилом на Западе, вообще говоря, становится неписанный же лозунг – «всё позволено, что не противоречит юридическому закону», или, еще хуже – всё позволено, что не влечет за собой угрозы привлечения к суду.

Этическое воспитание практически почти отсутствует на Западе. В то же время, в тоталитарных государствах культивируется (часто, правда, не достигая цели) так называемое «морально-политическое единство» данного сообщества, в котором есть этический элемент, но который, опять-таки означает социальную «стрижку под одну гребенку», то есть явление антиэтическое.

Именно в силу вопиющего недостатка этического (а не социального только) воспитания на Западе, столь высокий процент молодежи (конечно, всё же не большинство) становится на путь безудержной погони за «возбуждениями» и совершает бессмысленные иногда преступления.

От прежнего индивидуализма осталась худшая его сторона – «право на произвол». Лучшая же его сторона – мужество быть самим собой, культ индивидуального своеобразия, всё более заменяются конформизмом. В своей книге «Здоровое общество» Эрих Фромм указывает на то, что стремление «быть как все» вовсе не означает моральности. Ибо в обществе, даже современном, общепринятая социальная иерархия ценностей во многом расходится, а иногда даже противоречит этической иерархии ценностей. В самом обществе могут господствовать моральные предрассудки. Мы уже упоминали, что главные признаки духовного бытия, это – внутренняя свобода и образ Божий в человеке (для неверующих – наличие в человеке чувства собственного морального достоинства.). Но когда свобода понимается как произвол, ограниченный социальным конформизмом, и когда совесть понимается как следование общепринятым социальным (а не моральным) стандартам, то это и означает этическое «духоморство», то-есть – тенденцию к угашению духовного начала в человеке.

Нигде «духоморство» – вражда к духу – не проявляется с большей силой и в своей самой непосредственной форме, как в области религии, разумеется, в отрицательной его форме – как атеизм. Современный атеизм имеет три главные формы – так называемый «научный» атеизм, далее – воинствующий атеизм и, наконец, характерный скорее для части интеллектуальной элиты атеизм во имя свободы человеческого духа.

Сущность научного атеизма сводится к тому, что логика разума и достижения современной науки, как наук естественных, так и гуманитарных, якобы, несовместимы с религиозной верой, которая для таких атеистов равнозначна суеверию. Подобный, «научный» атеизм (скажем в скобках) пользуется в настоящее время меньшим успехом, чем во времена Фогта и Молешотта, когда было популярным всё объяснять исключительно материальными причинами. Ибо твердыня материалистов – Материя, в свете достижения современной атомной физики, оказалась лишь особой формой энергии. Говоря словами Джинса и Расселя, «материя исчезла под руками физиков, превратившись в сгустки энергии или в «пучок дифференциальных уравнений».

Детерминизм – объяснение «всего» материальными причинами, теперь также: подорван изнутри, особенно после принятия большинством физиков «принципа неопределенности» Шредингера. Согласно этому принципу, невозможно одновременно определить скорость и местонахождение материальных частиц, и поэтому «скачки» внутри-атомных частиц предсказуемы лишь с большей или меньшей вероятностью, а не с необходимостью. Это открывает широкие двери убеждению, что в основе материи лежит духовное начало (пусть на низшей стадии своего развития) и что это духовное начало обладает чем-то аналогичным свободе воли. Таким образом, та крепость, исходя из которой материализм совершал свои, когда-то победоносные, вторжения в область духа, оказалась взорванной изнутри.

Всё это сильно подрывает претензии научного атеизма. Но от научного атеизма остался один его важный элемент – рационализм – вера в постижимость всего посредством комбинации рациональных понятий.

Поскольку же религиозная вера направлена на Источник и Высшую Цель всякого бытия – Бога, и эта «альфа и омега» не вмещается в плоскость рациональных понятий, приспособленных к познанию явлений, а не «вещи в себе», – постольку религиозная вера с необходимостью сверх-рациональна. Открыть глаза религиозно-слепым людям, поэтому, очень трудно – для этого необходима «мистическая интуиция».

Тем не менее, позиции научного атеизма, как мы уже указали, сильно подорваны в наше время, и популярность его не слишком прочна. Атеизм переживает свой собственный; «кризис безбожия».

Воинствующий атеизм находится в еще худшем положении, хотя и празднует свои триумфы внешне, поскольку за его спиной в тоталитарных государствах стоит большая сила – аппарат государственной власти. В тоталитарных государствах выкорчевываются все религиозно-мистические понятия, что, конечно, способствует росту атеизма. Но есть много данных полагать, что эта цель – обезбожение человека, достигается далеко не полностью.

Несмотря на лишение верующих социально-экономических привилегий и несмотря на закрытие многих храмов в СССР, истинно верующие выдерживают эти испытания с редким мужеством, напоминающим духовное горение первых христиан. Мало того, в СССР есть, повидимому, немало «анонимно верующих» (даже среди партийцев), которые стремятся крестить своих детей и даже заглядывают, при безопасном случае, в церковь. Кроме того, религиозная вера не всегда выражается в церковных формах.

На Западе против религии, разумеется, не ведется организованных кампаний, и на верующих не производится никакого давления. Число верующих всё увеличивается, храмы никогда не пустуют, что дало повод говорить о «религиозном возрождении», по крайней мере, в Америке. Но Западу в религиозном плане грозят иные опасности – прежде всего религиозное равнодушие и «формальная религиозность».

Вопрос о бытии или небытии Божьем мало кого волнует, религиозная вера заменяется отдаванием религиозной дани «на всякий случай». Религия оказывает всё менее действенное влияние на социальную и индивидуальную жизнь на Западе. Как говорит уже цитированный нами Эрих Фромм: «Верит ли или не верит человек нашей культуры в Бога, с психологической точки зрения больше не составляет большой разницы. В обоих случаях современный человек большей частью не занят вопросом о Боге или о смысле своего собственного существования. Подобно тому, как братская любовь была заменена безличной корректностью, так и Бог превратился в анонимного директора Вселенной, которой «завел» вселенскую машину, (в которой вы играете отведенную вам роль), но с которым у вас нет никаких личных отношений».

Фактически, подавляющее большинство современных людей «не имеет времени для Вечности». Ибо время можно «взять на учет», Вечность же – неизмерима.

Остается еще сказать несколько слов об атеизме во имя человеческих ценностей. Этот род атеизма, как мы уже упоминали, распространен в некоторых кругах современной интеллектуальной элиты, особенно – среди экзистенциалистов. Сущность его сводится к утверждению, что человеческое достоинство и сама иерархия моральных ценностей несовместимы с признанием бытия Божьего в силу того, что человек тогда понимается как «раб Божий» т. е., как внутренне несвободное существо, и что Божий произвол (благодать) нарушает, якобы, критерии моральной оценки, совершаемой свободной человеческой совестью.

В основе такого атеизма лежит обожествление человека, правда, иное, чем у Ницше. Современные интеллектуальные атеисты отдают себе отчет в хрупкости человеческого существования во враждебном человеку мире, куда он не по своей воле «вброшен». По формулировке Гейдетгера, человек есть «в своем бытии невластный бог». Пусть человек в своей внешней судьбе нередко становится игралищем природных и социальных стихий – говорят такие интеллектуалы – всё же совесть его должна быть неотчуждаемой, неподвластной даже Богу. Внутренне человек сам творит или должен творить свою судьбу. Что же касается пресловутого «рабства человека у Бога», то атеистические интеллектуалы должны были бы помнить, что по христианскому учению Бог сотворил человека свободным существом, дав ему в качестве путеводной звезды совесть, которая, однако, без этических усилий человека может заснуть и даже атрофироваться. Такого рода интеллектуально-этический снобизм довольно распространен в интеллектуальных салонах Западной Европы и Америки, и в более грубой форме – среди «битников».

Но подобное самообожествление (пусть в его современной, декадентской форме) этически и психологически несостоятельно. Ибо совесть не есть некий непогрешимый этический атрибут личности – совесть есть орган познания религиозно-моральных ценностей, – или приобщения к этим ценностям. Будучи оторвана от идеальных объектов своей направленности, совесть лишается этической путеводной звезды и может легко вырождаться в псевдосовесть. Как говорил Достоевский: – «Совесть без Бога есть ужас. Она может довести человека до самых ужасных преступлений».

Говоря же психологически, подобное самообожествление, пусть с современно-экзистенциалистскими оговорками, способствует развитию интеллектуальной гордыни, вырабатывая в человеке морально-отрицательные черты. С нашей точки зрения «атеизм во имя высших ценностей» несостоятелен ни этически, ни психологически.

Итак, «духоморство» в тоталитарных странах проявляется в воинствующем атеизме, в эксперименте безрелигиозного воспитания, на Западе же – в равнодушном или благодушно-формальном отношении к религии. Разумеется, как на Востоке, так и на Западе есть твердое в вере меньшинство, закаленное испытаниями. Все формы «духоморства» имеют своим источником и прообразом анти- или вне-религиозное духоморство. В Евангелии сказано «духа не угашайте». Поэтому основным условием борьбы с духоморством является духовное горение. Если оно есть, – «всё остальное приложится». И даже сомневающиеся найдут, в конце концов, путь к Богу, ибо подлинное сомнение всегда есть сомнение ради Истины.

Часто сомнение поэтому даже предпочтительней слепо-догматической веры, или слепо-догматического неверия. Лучше сомневаться, чем принимать бытие Божие на веру, но лучше верить в Бога, чем сомневаться в Его бытии.

Осатанение человека или превращение его в социально-электронного робота являются неизбежными результатами стремления искоренить духовное начало в человеке. Это искоренение совершается силами самого духа, но – отчужденного от себя или злого духа.

Но мы полагаем, что духовное начало в человеке – неискоренимо, хоть оно и может принимать уродливые, извращенные формы.

Сергей Левицкий

Оставить отзыв
Другие статьи
Заказать звонок