Виген Нерсесиан Переговоры с руководством немецкой армии

Годы войны

в 1938 году

Гитлеровские власти запретили НТС (в то время организация называлась НТСНП - Национально-Трудовой Союз Нового Поколения) в начале 1938 года. Формально организация была распущена, но мы, в Берлине, продолжали работу, собирались, соблюдая некоторую осторожность - под видом вечеринок, именин, праздников и т. п.

Месяца через три после запрещения и связанных с ним допросов, вдруг в церкви во время литургии подходит ко мне немец и просит выйти для разговора. Думаю - опять гестапо... Чтобы проверить, прошу подождать до конца богослужения: гестаповец, скорее всего, отказался бы. Он соглашается. После службы все же спрашиваю: “Гестапо?”. “О, нет, нет!” - и вытаскивает удостоверение военного министерства.

В кафе, за столиком он протягивает мне бумажку. Смотрю - листовка, которую мы за год до этого напечатали для распространения в России. Делаю вид, что ничего не знаю, разъясняю ему, что НТС давно распущен и т. д.

“Это все неважно и не в этом дело, - говорит он. - Листовку эту наша разведка доставила нам из Москвы. Она - доказательство, что у вас есть возможности действовать в России, поскольку мы знаем, что листовка напечатана в Берлине, и знаем даже, где именно. Наше министерство может предоставить вам неограниченные финансовые и технические средства для расширения вашей работы. При одном условии: политическая информация вам, военная - нам. Согласны?”

Понимаю, что наше положение становится еще более щекотливым, надо взвешивать каждое слово. Но, прежде всего - выиграть время. “Вы сами понимаете, что лично я на такое предложение отвечать не уполномочен. Не знаю, возьмется ли кто-либо из моих друзей в Германии дать ответ на этот вопрос. Думаю, что такой важный вопрос может быть решен только нашим центром в Белграде”.

“Сколько понадобится для этого дней?”

Думаю - два дня для письма туда, два дня на размышление, два дня на письмо с ответом, и один день про запас. Говорю: “Мы, конечно, пошлем курьера, но дней семь все же понадобится”. Договорились встретиться на том же самом месте через семь дней.

Я обо всем сообщил своим. В Белград было послано срочное письмо, а руководство берлинской группы начало спешно обсуждать создавшееся положение.

Мы знали, что в возглавлении немецкой армии было немало людей, презиравших Гитлера и не разделявших идей национал-социализма. Однако незадолго до этого из типографии того же военного министерства нам удалось достать (через работавшего там рабочим засекреченного члена НТС) экземпляр закрытой пока брошюры, которая готовилась про запас на случай войны. Ее тираж был полтора миллиона, название в переводе на русский язык гласило - “Поведение немецкого солдата на Востоке”. В брошюре говорилось о необходимости применения массовых жестоких мер, поскольку русские - “унтерменши”, еще не достигли человеческого уровня. Таким образом, мы уже в 1938 году узнали о существовании термина “унтерменш”; немецкие солдаты узнали его позже - брошюра была роздана им в 1941 году, при отправке на Восточный фронт. С этим документом вторая глава книги “Майн кампф” Гитлера, где сказано, что Россия должна стать удобрением для процветания немецкой расы, начала приобретать уже не безумный теоретический, а зловещий практический характер.

Срок подходил. Для нас и без совета из Белграда (откуда все еще не было ответа) было ясно, что следовало бы отвечать. Но как составить ответ, чтобы не поставить под удар всех наших людей? Пошли, как это неоднократно делали, советоваться к большому другу НТС проф. И. А. Ильину. Вместе с ним сформулировали ответ: “До тех пор, пока не внесено изменений во вторую главу “Майн кампф”, ни один русский, обладающий собственным достоинством, не сможет сотрудничать с национал-социалистической Германией”.

За день до встречи с моим немцем мы, человек 15, по случаю дня рождения собрались у члена НТС Гефдинга (сына корреспондента швейцарской “Нойе цюрхер цайтунг”). В качестве “игры” мы предложили провести тайное голосование по вопросу: “что отвечать, если бы немцы предложили нам сотрудничество для работы на Россию?” Только четверо знали, что это не игра. Кое-кто, конечно, догадался, что вопрос поставлен неспроста, но виду не подал. Проголосовали. Ни одного “за”, все “против”.

На следующий день встречаю моего немца, передаю наш ответ про невозможность сотрудничества и про “Майн кампф”. Чувствую себя не очень уютно. А он вдруг вскакивает, начинает жать мне руку и говорит: “Я вас очень хорошо понимаю! Тем не менее, нам, военным, надо с вами договориться”. Я отвечал, как умел, расстались дружественно.

Через два дня, вместо письма с ответом, из Белграда прибыл член Исполнительного Бюро НТС проф. М.А. Георгиевский. Говорит: “Исполнительное бюро хотело бы познакомиться с вопросом на месте, позондировать почву”. Мы ему все рассказали, показали злополучную брошюру. Он одобрил наш ответ, сказав: “Выходит, что с любыми немецкими инстанциями нам не по пути”. И добавил: “Но раз я уж попал в Берлин, то, не осмотрев Пергамского музея, домой не поеду”.

Вечером после музея возвращаемся усталые на квартиру Субботина, а у него сидят два вежливых офицера, которые “убедительно просят” нас явиться в генеральный штаб. С Георгиевским поехали Субботин и я. Так, не по нашей инициативе, начались переговоры с немецким генштабом, которые продолжались около двух недель. Со стороны немцев бывало до 20 человек офицеров и экспертов, с нашей - главным образом Георгиевский и Субботин. Во время переговоров мы часто встречались и советовались у И. Ильина. Георгиевский вел себя как полноправный представитель России, поражал немцев не только политическими, но и военными и экономическими знаниями. Он упорно отстаивал выработанную линию: наша страна должна освободиться от коммунизма собственными силами, и в этом направлении ей можно и нужно помочь. А в случае столкновения с СССР - искать союза с народом против Сталина; другая политика, в том числе попытка поработить наш народ, приведет к трагическим последствиям. В этом ключе был нами выработан и меморандум.

Во время переговоров мы узнали от немцев, что во время войны 1914-18 гг. их потери на восточном фронте значительно превзошли их ожидания и намного превышали потери на западном фронте. Это обстоятельство и было одной из главных причин того, что немецкий генштаб начал искать возможность политического решения нового конфликта на Востоке. А что конфликт будет, в штабе не сомневались.

Меморандум был передан. Георгиевский вернулся в Белград. Нас же, одних из наиболее активных членов НТС в Германии, кое-кто из немецких штабных работников по-дружески предупредил, сказав примерно следующее: если референтом по “восточным делам” будет назначен Розенберг, то мы должны забыть про переговоры и про меморандум, закрыть нашу тайную типографию (так как ее местонахождение известно) и за какое-то время до объявления мобилизации покинуть Германию.

Примерно через месяц мы узнали, что референтом назначен Розенберг, а, следовательно, о политическом решении вопроса, о котором мы вели переговоры, думать не приходилось. О том, какова будет позиция нацистов по отношению к России в случае войны, нам было ясно уже тогда. Гефдинги перебрались в США, Субботин - в Голландию, некоторые перешли на закрытое положение. Автор же этих строк 29 сентября 1938 г., в день подписания Мюнхенского соглашения, занял место в купе скорого поезда Берлин-Париж.

От редакции. После занятия Франции гитлеровскими войсками Виген Арамович Нерсесиан принял активное участие в подпольной борьбе против оккупантов, в частности, скрывал сбитых союзных летчиков и участвовал в акции по их переправке через Пиренеи в Испанию и дальше в Северную Африку. Он был награжден французским орденом за участие в движении Сопротивления.

"ПОСЕВ" № 7 2000

Оставить отзыв
Другие статьи
Заказать звонок