Годы войны
Подлинная и основная причина крушения советской обороны в первой стадии войны та, что народ не хотел защищать существующий режим.
ТОТАЛЬНЫЙ ТЕРРОР
Чтобы уяснить тогдашние настроения и понять редкое явление такой массовой ненависти населения к отечественным правителям, достаточно обратиться к фактам хотя бы одного предвоенного десятилетия.
Террор был массовым и тотальным, охватывал все население снизу доверху, включая "чистку" самого аппарата режима. В армии было уничтожено более половины командного состава. Погром интеллигенции принял широкий размах: уничтожены или репрессированы около шестисот писателей, немало ученых с мировым именем. Миллионы крестьян, наиболее трудолюбивых, были ограблены, увезены в Сибирь — либо на каторгу, либо на гибель в тайге.
Основным символом эпохи был „Черный ворон" — закрытый автомобиль, в котором по ночам возили арестованных из квартир в тюрьмы или из тюрем к местам массовых захоронений. Людей "забирали", и они исчезали бесследно —"без права переписки"; их надо было забыть навсегда.
И при том нельзя было не только протестовать, но даже молчать, каждый обязан был демонстрировать раболепие — аплодировать, прыгать и визжать "ура" "великому вождю и учителю".
ЗАРЯД НЕНАВИСТИ
Огромный заряд ненависти и гнева наполнял души двухсотмиллионного народа, но миллионы одиночек, в лучшем случае малых групп, не находили путей к разрушению адской машины всеобщего угнетения. Но люди постоянно думали, как избавиться от цепей и плахи. Как-то в беседе трех друзей-студентов перебрали все и пришли к двум выводам: в личном плане надо стремиться к достижениям в науке, искусстве, спорте, чтобы попасть за границу и там остаться, а в общем - надо ждать войны. В другой раз, в доме рабочего, на встрече нового, как раз 1941 года, прямо было сказано: "Ничего, скоро война, уж мы им навоюем"... "Мы" - это народ, "им" - властителям.
Наиболее вероятным противником до 1939 года считали Гитлера. Интеллигенцию это смущало, народ - нисколько: пропаганде не верили, а когда газеты сообщили, что Гитлер ограничил собственность австрийских крестьян и разрешил держать не больше пяти коров, люди ухмылялись: нам бы по пять коров!
Итак, в отношении Германии у интеллигенции (будущие командиры, офицеры) существовали сомнения и просто неприятие; в низовой народной массе (будущие красноармейцы, солдаты) ничего этого не наблюдалось. Сошлюсь на рассказ одного видного диссидента - еврея по национальности. В начале войны, на фронте, воспользовавшись туманом, с оружием в руках, он направился к немцам, так как не верил сообщениям о том, что они истребляют евреев (к счастью, он заблудился и вышел снова к своим).
"НА СТАЛИНА!"
У народной массы дело обстояло просто: главное - "против кого?", и ответ ясный - "против своих угнетателей!", а с кем - это было второстепенным, да и не верилось казенной пропаганде. Защищать - что: колхозы, лагеря? Кого защищать? Сталина, Берию, местное начальство? Люди со злорадством наблюдали бегство "своры псов и палачей", вчера еще всесильных и безжалостных...
На фронте воочию обнаружилось нежелание армейской массы сражаться "За Родину, за Сталина!" (этот лозунг вскоре пришлось снять, поскольку в нем легко менялась одна буква: "на Сталина!"). Бойцы дрались неохотно, команды выполнялись вяло, при первой возможности люди разбредались по лесам, оврагам и полям. Заградительные отряды ловили и расстреливали дезертиров, но лишь одиночных, а от вооруженных групп сами бежали. На инструктаже командного состава начальство предупреждало, что немецкие диверсанты, переодетые в красноармейскую форму, стреляют в спину своим командирам, но командиры хорошо знали, что это были вовсе не немцы.
Непосредственные наблюдения под Смоленском, под Москвой, под Ленинградом и в Прибалтике подтверждали одно и то же: народ жаждет устранения существующего режима любой ценой. В Прибалтике добавочно горела ненависть и к нам, как к оккупантам. При окружениях немцами наших разрозненных групп в критический момент достаточно было одному обратиться с вопросом "Что ребята, будем умирать за колхозы?", как все бросали оружие и, лишний раз помянув Сталина и его мать, уходили в плен.
ИСТРЕБЛЕНИЕ СЛАВЯН
В плену летом 1941 года люди сначала были настроены оптимистично и давали срок существования сталинскому режиму — полгода (так же считали тогда и советские генералы, с которыми мне потом довелось беседовать). В Москве в октябре портреты Сталина безбоязненно выкидывали в мусор. В плену, как и в оккупированных областях, ждали "русского правительства" и "русской армии", надо было лишь переждать понятные технические задержки (покорение России немцами было очевидным абсурдом).
Тем временем в лагерях военнопленных люди массами стали вымирать от голода. По данным немецкой военной статистики, общее число советских военнопленных за время войны составило 5,24 миллиона человек, из них 3,8 миллиона в 1941 году, а погибло в плену 2,1 миллиона (тоже главным образом зимой 1941—42 года). Правда, даже самые критические исследователи признают технические трудности в прокормлении такого количества людей при создавшихся условиях, но главное было не в этом, а в общей политике Гитлера.
Многие из военного командования у немцев всячески старались добиться человеческого отношения к пленным и даже формирования из них антикоммунистических вооруженных сил. В нацистском правительстве Розенберг стремился к расчленению СССР, но с образованием государственных единиц для отдельных национальностей, включая русских. Гитлер же держался категорических решений: "физическое истребление славян", изгнание их за Урал, закрепощение в качестве рабочей силы для немецких имений на "восточноевропейской территории". Никаких там национальных государств быть не могло.
ДВА ВРАГА
Постепенно людям в плену и в оккупированных областях становилось ясным, что у нашего народа два врага. Как говорят: оба хуже, и от обоих надо избавиться. Но от кого сначала? Одни считали, что сперва надо прогнать внешнего врага, а потом обратиться против врага внутреннего (так писал и Керенский за океаном); я в это не верил, скорее ожидал тогда укрепления коммунизма. Другие ставили целью уничтожение большевицкой диктатуры, даже во взаимодействии с немцами, чтобы затем, если не будет национальной независимости, добиваться ее силой, хотя бы путем той же партизанской борьбы (Запад вынужден будет ее поддерживать, как поддерживал Сталина); это мне казалось более реальным, поскольку я не верил в конечную победу Германии, в возможность овладения ею нашей страной.
"ШКОЛА"
Как не следует смешивать понятия русских и большевиков, так не следовало ставить знака равенства между понятиями немцев и нацистов. В немецком военном и государственном аппарате было немало антинацистов и русофилов, которые старались изменить ход событий, вплоть до физической ликвидации фюрера (многие из них сложили головы на этом пути). В частности, они заняли различные должности в новообразованном Восточном министерстве, одно из ведомств которого должно было заняться подготовкой кадров по трем категориям: пропагандисты "Новой Европы"; административные служащие; специалисты в научно-технических областях.
Предварительный отбор людей из лагерей военнопленных шел по каким-то неуловимым критериям (скорее всего, по анкетным данным); на пересыльных пунктах уже сообщали о подготовительной "школе" с указанными тремя направлениями. Была дана возможность отказаться и вернуться в лагерь; но меня заинтересовало в качестве научно-технического работника уехать на один из заводов в Белоруссии, к технологии которого я имел некоторое отношение по прежней научной деятельности.
"Школа" оказалась размещенной в бараках небольшого лагеря для гитлеровской системы трудовой повинности, близ селения Вустрау, под Нейруппином, километров 50 севернее Берлина. Руководили там, главным образом, балтийские немцы: они помнили Россию и ее культуру, говорили по-русски, понимали советскую действительность, к гитлеризму относились критически (кое-кто даже доверительно выражал надежду жить и умереть в свободной России).
Это было необычайным, но еще неожиданнее оказалась встреча с преподавательским персоналом: наши сверстники, увезены родителями от большевиков в школьном возрасте, кое-кто даже пожил в СССР, всесторонне осведомлены в теории и практике коммунизма, в разных областях западной культуры и общественной мысли, в русской свободной философской и государственно-политической литературе; безусловные противники гитлеризма и страстные патриоты России, но не старой, а новой, основы которой нам суждено совместно разрабатывать. Все это выяснилось поразительно скоро, было наивно-неосторожным для недавних советских граждан, но в то же время как-то буравило мозги и сердце.
НТС
Курс начался с описания национал-социалистической Германии и ее порядков (как того требовало высшее начальство). При всем холодном тоне и явной дистанцированности лекторов, я заподозрил, что мне потом не удастся уйти в технологию, неотвязным спутником будет отвратная идеология. В частной аудиенции у наиболее близких мне преподавателей я заявил о своем желании вернуться в лагерь. Те переглянулись, понимающе с улыбкой покивали головой и напрямик уточнили позиции методом риторических вопросов: "А что, если так?"
Выяснилось, что в школе сплетены две нити. Одна — немецкие антинацисты, решившие привлечь из российской эмиграции наиболее близкое к современной внутрироссийской действительности течение, и это они видели в НТС (организация была закрыта в Германии, но людей немцы знали). Другая нить — сам НТС, члены которого всеми доступными путями направлялись в Россию; школа была одним из пунктов встречи с Россией.
Ознакомившись с идеями НТС, я увидел, что они до удивления близко совпадает с моим мировоззрением. Еще не вступив формально в Союз, я принял участие в разработке программных положений. У НТС не было детализованной политической Программы, Союз сознательно ждал возможности привлечь к этому людей с опытом жизни в стране, и теперь были созданы творческие группы на оккупированной территории в России, в Польше и Германии. Центральный семинар работал в Берлине под руководством члена Исполнительного бюро НТС К. Д. Вергуна; там были и "советские" (например, Р. Н. Александров) и эмигранты (в частности, С.А. Левицкий). Свести поступавшие разнородные материалы в общеприемлемую Программу не удалось, и был выдан "на-гора" полуфабрикат - "Схема национально-трудового строя"; в ней были противоречия, но она образовала каркас для дальнейших разработок.
Неизвестно, сколько кадров поставила школа Министерству восточных областей и что это были за люди (безоговорочных коллаборационистов там просто отсеивали), но известно, что из Вустрау вышли многие деятели НТС и Освободительного движения.
В феврале 1943 года я оформил свое вступление в НТС (в те годы подполья сложился наш ритуал: подписать союзное обязательство и тут же сжечь его). Это был акт сознательный и серьезный. Еще с детских лет, времен революции и гражданской войны, воспринято было определенное отношение к жизни. В нашем селе большевиков ненавидели, но на фронт против них никто не пошел: надеялись отсидеться, а потом взвыли и каялись. Старики говорили, что "каждый отвечает за общее дело", а точнее - за свое место в нем. Из Москвы я пошел на фронт, отклонив предложение пройти курс медицинской бактериологии. И в НТС я увидел искомое, в его идее Третьей силы единственно верное решение. При любой реальности: верное может быть невероятным, вероятное неверным.
ГЕНЕРАЛ ВЛАСОВ И РУССКИЙ КОМИТЕТ
Летом 1942 г. в немецкой прессе появилось сообщение о том, что на Волховском фронте взят в плен советский генерал Власов. В немецких оппозиционных военных кругах давно уже шли поиски выдающейся личности, известного имени, которое могло бы возглавить российское антибольшевицкое движение. Велись беседы с генералами, но в большинстве случаев любое участие в освободительной армии обусловливалось тем, что будут даны гарантии независимости, создано национальное правительство. Ныне покойный генерал-лейтенант Михаил Федорович Лукин лично в разговоре со мной в 1943 г. подтвердил, что он готов был на возглавление, если бы дело становилось сразу реальным - создание русского правительства и русской армии - а не ограничивалось пропагандной акцией (после войны он вернулся из плена на родину, и советская пропаганда хвалила его за уклонение от "власовщины").
Генерал-лейтенант Андрей Андреевич Власов, в 1941 г. защитник Киева и затем Москвы, 13 июля 1942 г., после разгрома немцами Второй Ударной армии, был захвачен в плен и сразу же привлек внимание немецкой военной оппозиции как наиболее соответствующий требованиям дела человек. Капитану В. К. Штрикфельдту, из группы подполковника графа Клауса Штауфенберга (казненного в 1944 г. за покушение на Гитлера), удалось убедить Власова возглавить "для начала" пропагандную акцию, которая в ходе развития сможет явочным порядком изменить ход событий и придать войне тот политический характер, которого так боялся Сталин, о чем по немецким протоколам при допросе говорил даже попавший в плен его сын Яков Джугашвили.
Власов привлек в "Русский комитет" нескольких сотрудников. Наиболее влиятельными были генерал-лейтенант Г.Н. Жиленков (политкомиссар дивизии, потом армии, а до войны секретарь Ростокинского райкома Москвы), генерал-майор В.Ф. Малышкин (начальник штаба одной из сибирских армий, арестован в связи с делом Тухачевского и лишь в 1941 году выпущен из заключения), талантливый и эрудированный М.А. Зыков, числившийся майором.
Штаб (канцелярия, редакция) Власова занял место в доме Отдела пропаганды Верховного командования в Берлине, стал издавать газеты "Заря" для гражданских лиц под редакцией Зыкова, и "Доброволец" для воинских групп, под редакцией Н.В. Ковальчука, молодого писателя с Украины, а также получил барачный лагерь в селении Дабендорф под Берлином, где была организована Школа пропагандистов (в форме батальона, с подразделением на роты и взводы).
В качестве визитной карточки Жиленковым и Зыковым было написано в конце 1942 г. Воззвание Русского комитета, включавшее в себя 13 пунктов. Воззвание это, по преодолении всех трудностей, было отпечатано в январе 1943 г., но датировано 1942 г. и в качестве места издания указан Смоленск. Тиражом в несколько миллионов воззвание должно было разбрасываться восточнее линии фронта в целях воздействия на советскую армию, но "по ошибке" значительная часть попала и на оккупированную территорию. Это вызвало широкий отклик и потоки запросов. Вскоре пошли и фронтовые перебежчики к Русской освободительной армии, каковой в действительности не существовало (существовало около 800 000 добровольцев при немецких частях, но никак не русская армия).
Смоленское воззвание изобиловало реверансами в сторону Германии и резкими выпадами против "англо-американских империалистов", но без этого трудно было обойтись. Да к тому же все видели главное: немцы не в силах покорить Россию и есть шанс на отстройку собственной, национальной силы.
ДАБЕНДОРФ
В начале января я ознакомился с газетой "Заря" и затем Д.В. Брунст (член ИБ НТС, преподаватель в Вустрау) устроил у себя на квартире в Берлине встречу, где были Зыков с его адъютантом Ножиным, генерал Ф.И. Трухин, Н.Г. Штифанов (тогда уже лектор в Вустрау) и я. Зыков сказал, что у них нехватка интеллектуальных сил для школы в Дабендорфе, и они попытаются "сделать заем" у Вустрау.
В феврале в Вустрау приехал генерал В.Ф. Малышкин и предложил Трухину в составе группы из 10 человек, по своему выбору, переехать в Дабендорф. НТС, хорошо осведомленный о нацистских целях, тогда отстраивал подпольную сеть "Третьей силы" на родной земле (лозунг "Ни немцев, ни большевиков" был выдвинут еще до войны) и тайно вербовал сторонников. К широкой, открытой, а потому подконтрольной акции он относился насторожено. Все же руководство Союза решило "использовать возможности" и послать просимую группу к Власову.
Группа состояла из 10 человек: во главе генерал Трухин (тогда уже член Совета НТС), непосредственно под ним мы со Штифановым (оба "старшие члены НТС") и еще семь окончивших курс Вустрау, но не все — оформленные члены НТС. 25 марта мы прибыли в Берлин, где Трухин и мы со Штифановым присутствовали на докладе Власова о его мартовской поездке в Смоленск, Могилев, Бобруйск, Гомель, Оршу (в кабинете были Малышкин, Жиленков, Зыков с адъютантом Ножиным, генерал Благовещенский, полковник Бушманов); затем уехали в Дабендорф.
В Дабендорфе, этом идейном центре Русского освободительного движения, нам суждено было провести почти два года, разрабатывая, углубляя и отшлифовывая идеологию и программу Движения и НТС. Всего через школу прошло 4—5 тысяч человек (в НТС мы приняли формально около 50 человек), но многие тысячи людей стали активными распространителями новых идей, мобилизующих народ на борьбу за раскрепощение и преобразование России.
Ф.И. Трухин был сначала заведующим учебной частью, потом, после ухода больного генерала И.А. Благовещенского, стал начальником школы. Старшими преподавателями были Н.Г. Штифанов (инженер с широкими общими знаниями, толковый педагог, автор книги "Правда о большевизме", изданной нами в качестве учебного пособия) и я.
Немецкое начальство подобралось из русофилов, и дело доходило до того, что начальник контрразведки, через жену, извещал нас об инфильтрации немецких агентов и иных кознях против нас.
Власов был осведомлен нами, кто мы, у него уже была наша "Схема национально-трудового строя" (первое ротаторное издание), но в разговоре со мной он отечески предупредил, чтобы мы вели себя "незаметно", и добавил: "как это китайцы умеют" (в свое время он был советником Чан Кай-ши). Каждую субботу я ездил в Берлин с докладом к В. М. Байдалакову, председателю НТС, потом к А. А. Власову.
Как-то Штрикфельдт пригласил Зыкова и меня в свой кабинет для согласования наших позиций: Зыков был либеральным марксистом-бухаринцем, я стоял ближе к народникам. Штрик, как мы его называли, просил нас работать согласованно и "вынести за скобки" наши расхождения.
По существу, мы с Зыковым соприкасались мало. Он сосредоточился на прессе ("Заря" и "Доброволец"), видимо, держась ленинского тезиса о печати как "решающем звене"; это было сомнительным, поскольку печать находилась под строгим контролем. Мы занялись обучением и отбором людей, а также изготовлением идеологических и политических брошюр под видом учебных материалов. Курсанты (в основном офицеры средних ступеней), кончая школу, везли их в лагеря военнопленных и фронтовикам.
ОТКЛИК В НАРОДЕ И НА ФРОНТЕ
Интерес к Власовской акции и к идее Русской освободительной армии был широким — как у населения оккупированных областей, так и у фронтовых добровольческих формирований. Военные неудачи немцев усиливали надежду на поворот в сторону политического характера войны, и немецкие военные круги делали все, чтобы добиться этого, но безуспешно. Взятый в плен под Сталинградом командующий Третьей гвардейской армией Крупенников при допросе первым делом спросил у немцев: "Почему вы не бросили в бой наших пленных, ненавидевших Сталина?" и даже давал практические советы: например, мобилизовать в первую очередь тех, у кого нет семей по ту сторону фронта. Но когда его спросили, готов ли он участвовать в борьбе против большевиков за Россию, он ответил: против режима и за Россию ("не за Советскую"!) — да, но где гарантии?
Вторая поездка Власова — в Ригу, Псков, Лугу, Гатчину (20.4—10.5.43) — вызвала, как и первая, энтузиазм в населении и добровольческих формированиях, но разгневала нацистское руководство. Власов в Гатчине, поблагодарив местных немецких офицеров за хороший прием, выразил надежду в недалеком будущем принять их "как гостей" в столице свободной России. В ставке Гитлера это было расценено как "наглость", и последовал приказ убрать Власова в лагерь военнопленных; с трудом немецким друзьям удалось обойти распоряжение. Но Власов был изолирован, обстановка в России менялась, надежды населения гасли, борьба добровольческих формирований теряла смысл, и неясно было, что с ними делать.
ПОЛОСА ТЯЖЕЛЫХ УДАРОВ
К осени 1943 г. гитлеровское командование по-своему решило вопрос: поскольку "восточные батальоны" ненадежны на своей территории, — перебросить их в западные страны, высвободив оттуда подкрепления для восточного фронта. Отделу пропаганды было дано задание составить обращение за подписью Власова в том духе, что-де западные союзники Сталина — такие же враги, как и сам Сталин. Отчаянными усилиями Штрикфельдт и его друзья пытались придать отводу значение отхода для предстоящего формирования Освободительной армии, и Власов требуемого обращения не подписал. Но немцы его все же отпечатали и разослали с его именем, что повело к большим потрясениям у нас.
Трухин поставил вопрос об уходе его и всей группы НТС. Власов ответил, что он сам думает бросить все и уйти в лагерь, Штрикфельдт тоже колебался, стоит ли "продолжать игру". Но Зыкову удалось уговорить всех, что еще не все потеряно, что нельзя бросать на произвол судьбы сотни тысяч добровольцев, переброшенных во Францию, Норвегию, Италию.
В 1944 г., при катастрофическом положении немцев на фронте, гитлеровские власти обрушили волну преследований на всех противников нацистской политики. В начале июня было арестовано руководство НТС в Берлине, разгромлены многие группы на местах. Многие погибли; к концу войны в немецких концлагерях и тюрьмах насчитывалось более двухсот членов НТС. Позже в июне какая-то немецкая служба (гестапо или контрразведка) похитила М.А. Зыкова, и он исчез бесследно.
Покушение Штауфенберга на Гитлера 20 июля повело к разгрому военной оппозиции; положение Дабендорфа стало шатким. Трухин перенял общее возглавление НТС, но скорее теоретически. По счастливой случайности уцелел наш покровитель Штрикфельдт, и Дабендорф, притаившись, продолжал работу.
ПРАЖСКИЙ МАНИФЕСТ
Всего через несколько недель не кто иной, как Гиммлер, к тому времени командующий "войсками резерва", проявил интерес к личности и делу Власова и желание с ним встретиться. Эта встреча произошла 16 сентября. В порядке подготовки к ней Власов поручил Жиленкову приготовить проект нового общеполитического документа о сущности и целях движения.
Одновременно наши генералы согласовывали с немцами новое название. "Российский освободительный комитет" не проходил, согласились на "Комитете Освобождения Народов России" (КОНР); его политический документ Власов пожелал назвать "Манифестом". Жиленков разбил план документа на три части и поручил написать вводную часть Н.В. Ковальчуку, центральную, то есть программную, мне, а заключительную, призывную Н.А. Норейкису.
При окончательном обсуждении, а затем и подписании Манифеста на собрании членов КОНР перед отъездом в Прагу 12 ноября, я затеял спор о пассаже во вводной части касательно "плутократов Англии и США", предлагая его убрать. Меня поддержал профессор Ф. П. Богатырчук. Но Жиленков сухо заявил, что это место должно остаться..
14 ноября в Праге на учредительном собрании КОНР Власов огласил Манифест, 18 ноября в Берлине он был оглашен на массовом митинге рабочих, интеллигенции, фронтовиков и национальных групп.
РАБОТА КОНРА
Аппарат КОНР был отстроен быстро, поскольку приток квалифицированных сил превзошел все расчеты. Генералы при Власове возглавили четыре управления: Мальшкин - организационное, Жиленков - пропагандное, Закутный - управление делами гражданских лиц, Трухин - штаб будущих вооруженных сил. Нас со Штифановым растащили: он достался Жиленкову, я - Малышкину (вскоре избранному заместителем председателя КОНР), который учредил при себе Научный совет под руководством профессора П.Н. Иванова (где-то уже примкнувшего к НТС), а в нем - Отдел разработки программно-идеологических материалов, порученный мне.
В конце каждого месяца (с декабря по март) созывались пленарные собрания КОНР. Два раза в неделю выходила газета "Воля народа", которую вел А. С. Казанцев - опытный журналист из довоенных членов НТС. Канцелярия КОНР и редакция газеты были завалены частными и коллективными письмами о готовности вступить в освободительную армию; ежедневно поступало до 3 тысяч писем.
По приблизительным показателям (из множества расходящихся данных), в Германии тогда было около 6 миллионов восточных рабочих и 2 миллионов военнопленных (в рабочих командах), около миллиона военнослужащих, да еще до 5 миллионов беженцев; это составляло почти 10% населения нашей страны — солидный резерв кадров.
ФОРМИРОВАНИЕ ВООРУЖЕННЫХ СИЛ
Лишь 28 января 1945 года была предоставлена возможность формировать Вооруженные силы КОНР. Первая дивизия, под командой С.К. Буняченко формировалась в Мюнзингене, вторая, под командой Г.А. Зверева, в Хойберге (оба места в земле Вюртемберг, на юге Германии).
Первая дивизия насчитывала вначале 13 тысяч человек, но потом, в походе, выросла до 18 тысяч за счет притока людей со стороны, из лагерей. Вторая дивизия сразу формировалась из 18 тысяч. В марте началось формирование третьей дивизии. Предполагалось за лето 1945 г. составить 10 дивизий, а всего людских ресурсов хватало на 30 дивизий. Практически к апрелю, считая еще состав военно-воздушных сил Мальцева и Офицерскую школу Меандрова, у Власова было около 50 тысяч; не хватало, однако, снаряжения и общего объединения.
В декабре 1944 г. Ф. И. Трухин на подпольном совещании наличных активных членов НТС в Берлине передал руководство Союзом: в армии - М.А. Меандрову, в гражданской части - Е.И. Мамукову. Но в тогдашних условиях это имело лишь номинальное значение: группы НТС действовали самостоятельно и общее руководство было невозможным.
ПОХОДЫ, ПРАЖСКАЯ ОПЕРАЦИЯ, КРАХ
Власовские части старались объединиться, но немцы требовали выхода на фронт, чтобы "доказать боеспособность", а фактически чтобы облегчить положение потрепанных немецких частей. 9 февраля ударная группа молодого полковника Сахарова провела удачную операцию на Одере: бойцы сражались отлично, а с советской стороны появились перебежчики, выражавшие желание "записаться в РОА". Тогда немцы стали добиваться посылки на фронт Первой дивизии, и Власов, в конце концов, согласился.
Дивизия Буняченко выступила в поход 6 марта, провела тяжелое сражение на Одере 13 апреля, но стало ясно, что изолированность и недооснащенность поведут лишь к гибели состава. Буняченко повернул на юг, на соединение с другими власовскими силами. 29 апреля он вошел в Чехию, шел мимо Праги, но тут восставшие чехи, включая коммунистов, запросили помощи, и 7 мая дивизия боевыми действиями подавила сопротивление немецкого гарнизона. Чешские националисты рассчитывали на приход американцев, Буняченко надеялся заслужить признание у чехов и западных союзников, но дела пошли иначе.
Еще 4 мая Эйзенхауэр сообщил в Москву, что его войска, вышедшие в Чехии на линию Карлсбад—Пильзен—Будвейс, готовы продвинуться до Эльбы и Влтавы, заняв всю западную область до Праги включительно. Но начальник генштаба Красной армии Антонов, через американскую военную миссию в Москве, категорически потребовал от Эйзенхауэра не переходить занятой линии. Как только стало ясно, что Чехословакия отдана Сталину, настроение чехов изменилось, и власовцы из освободителей превратились в предателей.
Буняченко вывел дивизию через Прибрам 10 мая к американской демаркационной линии и кое-как уговорил пропустить 15 000 солдат за линию. Но 12 мая американцы отошли назад, зону заняли советские войска. Только около двух тысяч власовских солдат сумели уйти вразброд и раствориться среди баварского населения.
У американцев не было ясного представления о происходящем: кто-то принимал власовцев за советских, кто-то - за подсобных немецких военнослужащих; кто-то сразу выдавал их советскому командованию, а кто-то смотрел сквозь пальцы, как они просачивались на Запад.
Вторая дивизия Зверева и Офицерская школа 19 апреля направились в Линц (Австрия), куда прибыли 26 апреля, оттуда ушли в район Будвейса (Чехия) на соединение с Первой дивизией; там их застала весть об окончании войны. 8 мая Меандров повел школу, части запасной бригады и некоторые подразделения Второй дивизии через Крумау на запад, и они были интернированы американцами на баварской территории. Основной же состав дивизии в ночь 11—12 мая был окружен советскими войсками у Каплица; лишь двоим из штаба Зверева удалось уйти и рассказать о конце дивизии.
Власов с Буняченко были захвачены в районе выдачи Первой дивизии близ Пильзена 12 мая. Трухин взят в Прибраме еще 6 мая. Малышкин, в сопровождении Штрикфельдта, 20 апреля поехал для переговоров к американскому командованию в южной Германии, там был арестован и потом отправлен в особый лагерь в Аугсбурге, где встретил и Жиленкова; оба впоследствии были выданы советским властям.
Аппарат КОНР в начале февраля переехал из Берлина в Карлсбад, а в середине апреля — в Ванген и Фюссен у швейцарской и австрийской границы. При втором переезде поезд в Пильзене попал под бомбардировку, были убитые и раненые. Но репатриации большинство гражданских сотрудников КОНР избежало.
НАСИЛЬСТВЕННАЯ РЕПАТРИАЦИЯ
По окончании военных действий, на основании Ялтинского соглашения, в нарушение международного права, западные демократии больше года занимались массовой охотой и выдачей Сталину миллионов людей, оказавшихся вне сферы его власти. Многие предпочитали самоубийство любым доступным способом (например, пробивая головой оконное стекло и перерезая себе горло).
Полное непонимание российской проблемы на Западе отразилось, в частности, в том, что во Франции и в Италии англо-американцы бросали листовки, уговаривая "русских" прекратить сопротивление и обещая немедленно отправить их "домой". Это лишь усиливало сопротивление. Кое-что, впрочем, зависело от настроений во фронтовом командовании, особенно у американцев. Например, около 2—3 тысяч человек из лагеря пленных военнослужащих авиачастей под Майнцем было отпущено на волю.
По сообщению уполномоченного Совнаркома СССР по делам репатриации, генерал-полковника Голикова, от 7 сентября 1945 г. западные державы передали советским властям до того момента 2.229.552 человека восточных рабочих, беженцев, пленных и добровольцев. Но, во-первых, репатриация еще продолжалась, а во-вторых, были еще захваченные самими советскими властями или уехавшие в отчаянии без ведома западных властей.
НТС В БОРЬБЕ ЗА СПАСЕНИЕ ЛЮДЕЙ
В начале апреля, по ходатайству Власова, были выпущены из немецких тюрем и лагерей руководители НТС. Часть их была доставлена в Карлсбад и вскоре, вместе с власовским эшелоном, попала под бомбардировку в Пильзене. Часть собралась в "строительном лагере" фирмы "Эрбауэр", основанной предприимчивым деятелем НТС К.В. Болдыревым, где под видом строителей собирались верные люди из эмигрантов и советских. Лагерь этот кочевал от одного строительного объекта к другому, и в конце войны очутился в Тюрингии, под Нордхаузеном. Сразу же по окончании военных действий, используя брошенный немцами небольшой санитарный автобус с броской надписью "тифус" (тиф), стали собирать в лагерь актив НТС (все посты поспешно пропускали "заразную" машину). Узнав, что Тюрингия американцами отдается в советскую зону, спешно вывезли около 500 человек в брошенный лагерь для иностранных рабочих у селения Менхегоф, близ Касселя. Там обосновался центр НТС, было оборудовано издательство "Посев", установлены связи с американским командованием, с международной беженской организацией ЮНРРА, с заграничными группами НТС. Лагерь разросся до 2500 человек.
Главной задачей тогда для НТС было спасение соотечественников от насильственной репатриации и разъяснение западным демократиям существа антикоммунистического Русского освободительного движения. Еще в апреле кое-кому от имени КОНР были даны письма с полномочиями ходатайствовать перед западными властями за участников РОД и вообще за советских беженцев. Член Совета НТС В.Д. Поремский, в частности, отсидев 10 месяцев в тюрьме и концлагере у немцев, направился с таким полномочием к английскому командованию в Гамбург — и там сел на 14 месяцев в английский лагерь.
Довоенные члены НТС (первая эмиграция), используя свои нансеновские паспорта, знание языков и связи в иностранном мире, были авангардом в развернувшейся "битве за людей". Многочисленные контакты и меморандумы на всех уровнях, парламентские запросы, обращения через церковные круги, через Красный крест, через объединения ветеранов — все использовалось в защиту простого права на жизнь и свободу. И часто приходилось платить: руководство лагеря Менхегоф не раз бывало арестованным военными властями, а еженедельник "Посев" на полгода был запрещен военной цензурой.
Спасение людей сопровождалось лабораторной деятельностью по обеспечению их нужными бумагами, изменению фамилий, мест рождения. Но не всегда это удавалось. Наиболее трагично сложилась судьба группы ген. Меандрова в Платтлинге (Бавария). Несмотря на настоятельные советы руководства НТС содействовать, пока возможно, уходу людей из лагеря, ген. Меандров желал добиться у американцев признания его "организованной единицы". Дело кончилось кровавой выдачей в феврале 1946 г., хотя часть людей удалось спасти, предварительно наладив снабжение документами и гражданской одеждой.
НТС И ВЛАСОВСКИЕ КАДРЫ
В общем наше участие в РОД было лояльным. Но были и расхождения. В военном командовании ген. Меандров, отражая мнение НТС, в критический момент настаивал на уводе дивизий КОНР в Югославию, к Драже Михайловичу, вместо операций на севере (Одер, Прага).
Известное раздражение против НТС во власовских кругах вызывал слух, будто Союз обещал выхлопотать для них у западных держав признание. В действительности председатель НТС В.М. Байдалаков весной 1944 года осторожно просил швейцарского журналиста Георга Брюшвейлера (сына бывшего пастора в Москве) установить контакт с англо-американцами в Берне и изложить им наши взгляды. Брюшвейлер связался с кем-то из англичан, тот побывал в Лондоне и привез ответ, как теперь ясно, неутешительный. Тем временем все руководство НТС было брошено немцами в тюрьму. В январе 1945 г. Брюшвейлер был в Берлине, где его просил о помощи Жеребков, ведавший отделом внешних сношений КОНР. Но с февраля аппарат КОНР начал путешествовать, и контакт был утерян. В 1966 г. Брюшвейлер, переехав во Франкфурт, пришел ко мне в редакцию "Посева", обещал написать воспоминания, но смерть в 1973 г. не позволила ему это сделать.
Совет НТС в июле 1946 года в резолюции о Русском освободительном движении характеризовал его как явление, которое, "поставив себе чисто русские цели и задачи, оформило и организовало в единственно тогда возможных формах широкое, массовое антибольшевицкое движение на территории Германии и оккупированных областей. В этом историческое оправдание его".
"ПОСЕВ" № 4 и № 5 за 1985 год.
Оставить отзыв