Общество, политика, власть
Первый период. 1917–1953
Советский эпоха отчетливо делится на два равных, по 36 лет, отрезка: с 1917 года по 1953 и с 1954-го по 1990. Они и похожи и непохожи друг от друга. Рассмотрим первый из них.
Самые мощные вспышки казнокрадства и смежных видов коррупции случаются после революций и радикальных смен режимов. Политические потрясения сопровождаются экономическими, обязательно расцветает черный рынок, плодятся подпольные миллионеры. Шальные деньги и ценности, прилипшие в хаосе к чьим-то рукам, идут в ход в целях подкупа, спекуляции, обхода новых революционных законов, вывозятся за рубеж. Неправедные и скороспелые (награбленные) богатства трудно сохранить в полной тайне, они легко меняют владельцев, притягивают шантажистов и грабителей.
Так было по следам кромвелевской революции в Англии, после французской революции 1789 года и позже, при Директории, так было во всех европейских странах, испытавших революционные потрясения по следам двух мировых войн, а в Японии и Китае – вслед за Второй мировой. В истории практически любой страны мира было что-то подобное. Россия, начиная с 1917 года, не опровергла эту закономерность. Мало того, лозунг «Кто был ничем, тот станет всем» большевики осуществили буквальнее, чем революционеры других стран. Те в большинстве случаев меняли верхние этажи власти и частично средние, большевики же срéзали властный слой почти до подзола. Новые начальники – как в столицах, так и в провинции – при всех своих комиссарских замашках, обычно не имели ни малейшего управленческого опыта. Среди них было какое-то количество идеалистов, сколько-то случайных людей, но неизмеримо больше «дорвавшихся». Хищения, растраты, мздоимство, злоупотребления начались немедленно. Когда вся власть оказывается в руках вчерашних бедняков, а вокруг столько всего «плохо лежит», подобные вещи просто неизбежны. «Спецы» дореволюционной выучки, которых новой власти повсеместно пришлось нанимать, чтобы всё не рухнуло, пытались этому противостоять, но сильно рисковали.
Одним из самых коррумпированных органов новой власти сразу стала «Всероссийская Чрезвычайная Комиссия по борьбе с контрреволюцией и саботажем» (ВЧК), учреждённая 20 декабря 1917 г. Особенно блистали этим 40 её губернских ГубЧК и 365 уездных УЧК. В октябре 1918 года ЦК РКП(б) провёл обсуждение первых 10 месяцев работы новой структуры. Нарком внутренних дел Петровский, ведущий партийный идеолог Бухарин, член ЦК Ольминский говорили о ВЧК как об организации, «напичканной преступниками, садистами и разложившимися элементами люмпен-пролетариата», а председатель комиссии политического контроля Каменев предложил её упразднить. Ленин не позволил это сделать, а 19 декабря 1918 г. ЦК РКП(б) своим постановлением запретил любую критику деятельности ВЧК.
Заместитель председателя ВЧК Яков Петерс оправдывался в газете «Известия ВЦИК» 27 октября 1918 г.:«От старого режима мы не получили готового аппарата, наоборот, приходилось ликвидировать оставленное нам наследие в лице жандармов, охранников. Товарищи рабочие не были настолько подготовлены, чтобы исполнять обязанности следователя, требующие специальных знаний и опыта, поэтому нам приходилось брать людей со стороны, изъявивших желание у нас работать, и не наша вина, если к нам иногда мог пробраться саботажник, взяточник, провокатор» . Иногда, где-то и кое-где.
Взяточников, похоже, стоило поставить на первое место. И не забыть про шантажистов. Действовали просто. В дверь звонил некто и говорил заплаканной женщине, мужа которой увели несколько часов назад: «Я из ЧК. Станислава Игнатьевича можно освободить, но это вам обойдётся в такую-то сумму». Или: «Реквизицию квартиры, мебели и пр. можно отменить за столько-то».
«Одно название ЧК для представителей буржуазии до такой степени страшно, что они забывают даже спросить мандат у подобных темных личностей, – спешит пояснить Яков Петерс. – Нашим сотрудникам вовсе не даются поручения оповещать буржуазию о способах освобождения от ареста и тем более за деньги» . Конечно, «темные личности» не были сотрудниками ЧК, это были их уголовные приятели, посвященные в необходимые подробности каждого конкретного дела. Получив деньги, они обычно исчезали, отдав основную долю «выкупа» чекисту-«наводчику». Но бывали случаи реального освобождения за деньги и/или драгоценности – после сложных переговоров, тайных встреч, внесения задатка и т.д.
26 июля 1918 г. коллектив фракции коммунистов ВЧК (в этой организации некоторое время сохранялась также фракция левых эсеров) в письме к родному ЦК «с болью в груди» касаются «наболевших вопросов грязной жизни даже некоторых из членов Комиссии» , приводя целый скорбный список: «Канин – комиссар отд. по борьбе со спекуляцией – уволен из Комиссии за кражу во время обыска… Комиссары Зайцев и Богданов арестованы и товарищеским судом (!) присуждены к 15-ти годам каторги за пьянство и присвоение во время обыска золотых вещей… Пом. коменданта Беляев и следователь Арин – после целого ряда взяток скрылись…» И так далее.
Функционеры других ведомств тоже были непрочь «злоупотребить». В 1921 году в Германию на отдых вместе с женой отправился нарком финансов Николай Николаевич Крестинский (до того соперничавший с Калининым за высший пост красной России, Председателя ЦИК, но получивший на 1 голос меньше). Германия была в то время страной, куда отправляли на лечение «больных революционеров», курс марки благоприятствовал. За относительно скромное количество фунтов, франков, крон или долларов здесь можно было получить первоклассные медицинские услуги. 37-летний Крестинский, которому через полгода предстояло стать полпредом (послом) в Германии, немецким языком не владел, поэтому взял с собой говорившего на этом языке Исаака Дейчмана из МГК РКП(б), тоже с женой.
Две недели в Берлине, шесть с половиной недель в баварском Бад-Киссингене, неделя в Тирольских Альпах, месяц снова в Берлине, затем Латвия, Рижское взморье. Гостиницы, рестораны, оперные театры, таксомоторы, санаторное и клиническое обслуживание, приобретение одежды, обуви и прочего для себя, нарядов для жён. За четыре месяца эти четыре «больных революционера» потратили всю сумму «лечебно-валютного фонда» ЦК, рассчитанную на десятки ожидавших очереди на отправку в Германию. Кроме того, нарком финансов получал положенное ему жалованье. Можно ли вообразить современного министра финансов, отсутствующего на работе 4 месяца?
Но, разумеется, всё это мелочи по сравнению с истинными Аферами с большой буквы. Одна из них детально исследована доктором исторических наук Александром Иголкиным (http://www.nivestnik.ru/2004_1/4.shtml). Между 1920 и 1923 годами из голодающей советской России за границу была уведена четверть золотого запаса страны. Операцией руководил профессор Ю.В. Ломоносов. Это было не совсем обычное казнокрадство. Невозможно было бы красть с таким размахом без «крыши» на самом верху. Известно, что профессор выполнял прямые указания Ленина.
Ломоносова, короткое время имевшего даже ранг наркома, назначили уполномоченным Совета Народных Комиссаров по железнодорожным заказам за границей. Его афера поражает своей откровенностью. Как можно было заказать в Швеции 1000 паровозов на заводе, который до этого выпускал их не более 40 штук в год. Как можно было сразу же выдать огромный аванс золотом, соглашаясь ждать несколько лет(!), которые должны были уйти на расширение завода? Почему эти деньги – в золоте! – нельзя было выделить Путиловскому заводу, выпускавшему до войны 225 паровозов в год, Брянскому, Сормовскому, Луганскому, Коломенскому заводам? Россия была передовой страной в области паровозостроения.
Всего на закупки паровозов у шведской компании Нидквист и Хольм была потрачена гигантская сумма от 200 до 300 млн золотых рублей из золотого запаса, оставшегося от Российской империи. Даже в тогдашних тяжелых условиях за меньшие деньги в России можно было построить в приемлемые сроки 1700 паровозов. Мало того, золото за границей продавалось (это видно по бумагам Ломоносова) по сильно заниженным ценам, а паровозы покупались по завышенным вдвое. Но и это ещё не всё. По состоянию на конец 1920 года (когда был размещён заказ) в советской России из-за ослабления хозяйственной жизни «числились свободными от работы 1 200 паровозов и 40 тыс. товарных вагонов». В это время в стране голодало 25 млн чел., однако на закупку продовольствия было потрачено меньше, чем на пресловутые паровозы.
Невозможно кратко перечислить все грубейшие махинации, связанные с «паровозной аферой» – с комиссионными каким-то лишним посредникам, с валютой, с банковскими счетами, с искусственно организованными неустойками. Как пишет Иголкин, документы по ряду сделок проходили как «совершенно секретные». На многих стоит гриф «Отпечатано в одном экземпляре», а некоторые написаны от руки, т.е. не доверялись машинистке. В архивах историкам до сих пор доступна лишь часть документов. Первые полтора года своей деятельности Ломоносов отчитывался только лично Ленину. Ни наркомат финансов, ни наркомат путей сообщения никаких отчётов не получали. Когда их руководство обращалось к Ленину, тот не давал хода жалобам. Ломоносов явно управлял за рубежом какими-то секретными счетами, и вся затея была предпринята не ради паровозов, в которых не было нужды, а для вывода за рубеж огромных сумм. Можно предположить, что речь шла о зарубежном «общаке» большевиков на случай их поражения в гражданской войне и вынужденного бегства ленинской верхушки за границу. В 1927 г. Ломоносов стал невозвращенцем, но его оставили в покое. Это даёт повод надеяться, что упрочение позиций новых хозяев страны (на IV съезде Советов в 1918 году Ленин В.И. прямо заявил: «Россия завоёвана большевиками») позволило вернуть вывезенные ценности в страну. Ломоносов умер своей смертью в Канаде в 1952 году.
Слухи об афере просачивались и в 1923 г. лидер «рабочей оппозиции» Шляпников издал в Москве брошюру, где обвинял советских лидеров в том, что они расхитили громадные казенные деньги и разместили их за границей с помощью некоего Ашберга, «частного банкира советских лидеров»(!). Информация об этом попала во французские и шведские газеты (в частности в «Свенска Дагбладет» от 17 марта 1923 года). Брошюра была немедленно изъята. Не сразу, а через 13 лет автору отомстили за огласку секретов. В 1936 году Александр Гаврилович Шляпников был арестован, а год спустя расстрелян.
НЭП открыл новые коррупционные возможности. В работе Юрия Ларина «Частный капитал в СССР» (1927) много места уделено срастанию частного капитала и советской бюрократии. «Можно привести сотни примеров того, – пишет Ларин – как коммерческие директора и другие деятели заводов, различных хозяйственных объединений, железных дорог, торговых организаций – государственных и кооперативных – организовывали параллельные магазины, параллельные общества, параллельные фирмы, которые начинали якобы заниматься поставками и подрядами на государственные органы и всякими сделками с ними. Но все это они выполняли путем прямой передачи (в порядке злоупотреблений) создаваемым ими частным учреждениям тех средств, которые находились в их распоряжении по службе в советских учреждениях» .
Хотя Ларин был наивным врагом всякого предпринимательства, осмеивал коммерческий расчёт и свободную торrовлю, выступал за ликвидацию денежноrо обращения и переход к прямому распределению благ и услуг, его книга ценна обилием фактов. У автора был хороший доступ к информации, так как его приемная дочь была женой Бухарина. Книга показывает, насколько новые властители оказались падки на всё, что сулило обогащение. Аферисты предлагали «красным директорам» коррупционные схемы самого разного рода, поражающие то простотой, то крайней степенью хитроумия, а те с восторгом шли им навстречу.
Конечно, многие особенности периода объясняются тем, что НЭП был временем странного сосуществования, образно говоря, правостороннего и левостороннего движения. Академик РАН историк Ю.С. Пивоваров подметил одно неожиданное последствие этого гибридного периода: «Изучая историю НЭПа, обнаруживаешь, что за всеми наиболее интересными нэповскими проектами [т.е., за всякого рода художественными объединениями, экспериментаторством, журналами, издательствами, выставками, театрами и их зарубежными гастролями, кинематографом, насаждением спорта, поездками писателей, продвижением западных новинок вроде психоанализа и т.д.] стояли чекисты и партийные работники, отмывавшие свои деньги, которые они награбили. Но возле всего этого кормилась российская культура 1920-х годов» .
Растраты, один из видов казнокрадства, были (и, видимо, будут) всегда, но в 20-е и 30-е годы имела место настоящая эпидемия растрат. В газетах часто мелькали заголовки вроде «Скрылся с двадцатью тысячами». Были заметки другой тональности, например (Известия, 27.5.1927): приговорён к расстрелу старший бухгалтер, присвоивший 43 тысячи рублей казённых денег. В 1928 г. на экраны вышел фильм о кассире банка «В трясине» («Растрата») режиссёра Ивана Перестиани, о сюжете можно догадаться из названия. Впрочем, уже в начале тридцатых цензура запретила затрагивать эту тему – жизнь становилась всё тяжелее, поэтому картина жизни должна была становится всё радужнее. Тогда же цензура пресекла шествие по стране приобретшей было популярность комедии Валентина Катаева «Растратчики», поставленной начиная в 1928 года в ряде театров СССР. Тема была признана не терпящей шуток.
До сих пор можно встретить такие утверждения: «при Сталине коррупции не было, а НЭП – это ещё до Сталина». Давайте посмотрим.
Высокая и отчасти средняя номенклатура получала дополнительное жалованье в конвертах (как добавку к официальному) и снабжение недоступными для прочих товарами, да еще по заниженным ценам, через «спецраспределители». Государство содержало целую армию «сексотов» (осведомителей). Были и другие не терпевшие огласки сферы государственных нужд. Это делало неизбежной «черную» бухгалтерию в госорганах. В нижних слоях не могли обойтись без «серой» – на нужды толкачей, агентов по снабжению, уполномоченных по закупкам и подобные им тружеников. А где многослойная бухгалтерия с недоступными ревизорам слоями, там к рукам прилипает много такого, что необходимо, во-первых, прятать, а во-вторых, вкладывать. Члены номенклатурных семей не гнушались спекуляцией дефицитными товарами – через родственников, прислугу и обслугу эти товары попадали на чёрный рынок. Дефициты подстёгивали контрабанду и порождали подпольные производства. В эти производства ещё в довоенное время постепенно начали инвестировать и коммунистические аппаратчики, особенно в окраинных республиках.
На мелкотоварном дефиците кормилась всякая мелочь. Крупные же воротилы зарабатывали на серьёзном дефиците. В фильме 1935 года «Три товарища» (режиссер С.А.Тимошенко) снабженец в исполнении Михаила Жарова легко и в любых объемах добывает строжайше лимитированные лес, цемент, кирпич и т.д. за взятки в виде, что очаровательно, «пластинок Вертинского». Создатели фильма не могли выразиться откровеннее, но их не разгаданная цензурой подсказка состояла в том, что пластинки в то время выпускались и хранились в конвертах. Понятие «конверт» было понимающим людям хорошо известно. Уже тогда в них передавали не только советские деньги, но и валюту.
Академик Е.С. Варга (1879–1964) незадолго до смерти вспоминал, как на его глазах ещё в довоенное время начиналось «распадение советского общества на классы и слои с огромными различиями в доходах. Идеи равенства, самоограничения, самоотверженности подверглись осмеянию; произошло обуржуазивание образа жизни слоев с более высокими доходами, прежде всего бюрократии» (Евгений Варга. Вскрыть через 25 лет // Полис, №2, 1991).
Применительно к партийно-советской бюрократии Варга связывал начало этого процесса с отменой «партмаксимума» (ограничивавшего зарплату партийного начальника порогом в 150% от средней зарплаты в возглавляемом им учреждении или предприятии). На бумаге «партмаксимум» был отменен секретным решением Политбюро от 8 февраля 1932 г., хотя не действовал к тому времени уже три года. Перед номенклатурой сразу открылись широкие возможности легализации неправедно нажитого в предшествующее время. Начинали за городом – вдали от посторонних глаз – с больших (6-8 комнат) дач. Но на них не остановились.
Кровавые репрессии 30-х годов против видных деятелей советской руководящей верхушки принято считать сугубо политическими. Историки, работавшие с архивными делами казнённых, давно пришли к выводу, что обвинения в заговорах и шпионаже, как правило, выглядят сфабрикованными. При этом материалы следственных дел нередко содержат данные о крупных хищениях подсудимых, злоупотреблении служебным положением, растратах, жизни не по средствам. В обвинительные заключения подобные факты не попадали (могли попасть упоминания о «бытовом разложении»). Шпионаж, как пункт обвинения, часто прикрывал тот постыдный факт, что в самых верхах государства и Красной армии оказалось такое количество коррупционеров. Но это просачивалось в другие документы.
Так, в феврале 1938 года было принято совместное постановление СНК и ЦК ВКП(б) «О дачах ответственных работников», где говорилось, среди прочего, следующее: «Ряд арестованных заговорщиков (Рудзутак, Розенгольц, Антипов, Межлаук, Карахан, Ягода и др.) понастроили себе грандиозные дачи-дворцы в 15-20 и больше комнат, где они роскошествовали и транжирили народные деньги, демонстрируя этим свое полное бытовое разложение и перерождение» . Список, конечно, очень выборочный, он мог бы включать ещё множество «разоблачённых» и гораздо больше пребывающих на свободе и в должности. Документ закрытый, для «своих», но видно желание свести проблему к досадным исключениям, а заодно припугнуть ( «Желание иметь такие дачи-дворцы всё еще живет и даже развивается в некоторых кругах руководящих советских работников…» и т.д.). «Даже развивается», кто бы мог подумать!
Партийно-советская верхушка уже успела срастись, на почве обмена услугами, с хозяйственной (тоже партийной). Руководитель большого и сложного хозяйства, обязанный отгрузить срочную продукцию двум разным предприятиям, мог по совершенно объективным причинам начать с Игрека, а мог и с Икса, тем влияя на карьеру и того, и другого. Наготове был у него, вместе с соответствующей оправдательной документацией, и ответ на вопрос, откуда лишняя продукция (если бы, например, проверка обнаружила таковую): он перевыполнял план или работал «на сэкономленном сырье» – ведь именно это предписывала советская трудовая доблесть. За «предпочтением» следовала (или предваряла ее) материальная благодарность. Она была особенно щедрой за поставки подпольному производству.
Секретарь обкома формально не был начальником над директором завода, но мог его «попросить» сделать то или не делать это, и его доля в конечной «благодарности» бывала самой высокой. Бескорыстный идеалист (они были, это невозможно отрицать) становился в этой среде инородным телом. Таких она разными способами, порой опасными для жизни, постепенно отторгала.
Среда была трудна для обитания. Отсутствие рыночных механизмов, умозрительные директивные цены, напряженные (обычно нереальные) планы, которые хотя бы на бумаге, но должны быть выполнены, а лучше перевыполнены, ненадёжные смежники, ненадёжные транспортные услуги, ненадёжное снабжение, сотни разных «лимитов», а главное – два вида начальства – отраслевое и партийное, причём каждое под своим прессом. В таких условиях было абсолютно невозможно обойтись без приписок, блата, надзаконных связей. Руководство страны видело, что если перекрыть все коррупционные возможности, хозяйственную жизнь хватит паралич. Они служили для смазки механизмов директивно-командной системы. При буквальном соблюдении всех формальностей и правил, её бы просто заклинило. Видимо, сознавая это, государство намеренно сохраняло кое-какие лазейки.
Одной из них была возможность анонимной передачи денег в форме сберегательной книжки «на предъявителя». Ее можно было завести без всяких документов, сколько угодно пополнять (и опорожнять) вклад, передать любому лицу, а то лицо могло передать третьему и т.д. Любой физический обладатель сберкнижки мог получить деньги, предъявив лишь её саму, ничего более. И, верх удобства, счет можно было пополнять, не предъявляя саму сберкнижку – требовалось лишь знать ее реквизиты. «Вы деньги эти на сберкнижку на предъявителя положите, она мне сердце греть будет, как в подвал за Фоксом пойдём!» – говорит ряженый муровец бандитскому пахану в фильме «Место встречи изменить нельзя». (Позже, где-то в 1960-х, при выдаче денег стали требовать паспорт, что снизило привлекательность такого рода вкладов.)
В предвоенном СССР уже налицо великое множество состоятельных людей, которым тесно в уравнительных рамках. Раздвигать эти рамки – не для всех, а для себя – помогают взятки. Чем больше в теневом обороте наличности, тем выше ставки взяток. Мздоимцы зависят (поневоле!) от расхитителей. Обилие наличности объяснялось не только «подмазками» и хищениями, были и законные пути. Например, за 150-процентное перевыполнение плана (оно могло быть реальным или «нарисованным» за взятку) директору предприятия полагалась премия в размере 230% оклада, подчиненным – поменьше, но тоже солидная. В 1936 году был узаконен директорский фонд, куда поступало 4% плановой прибыли и 50% – сверхплановой. В этом фонде могли накапливаться очень большие суммы, в конце года директор, секретарь парткома и главбух делили их – как правило, за закрытыми дверями – между собой. Но что-то перепадало начальнику производственного отдела, профоргу и даже коллективу. Не забудем про вышеупомянутые «конверты» – хоть и негласный, но формально законный вид дохода.
«Номенклатура» (вместе с членами семей) выросла в СССР за предвоенное время до полутора миллионов человек. Состоятельными прослойками общества в этот период также стали – и оставались впредь – торговые работники, часть лиц свободных профессий, артистов, писателей и т.д. Особой кастой в условиях дефицита всего и вся стали директора магазинов. Современному человеку почти невозможно себе представить, что это такое. Историк Елена Осокина обнаружила рапорт НКВД весны 1939 года: «В ночь с 13 на 14 апреля общее количество покупателей у магазинов ко времени их открытия составляло 30 тысяч человек. В ночь с 16 на 17 апреля – 43 800 человек» . У каждого крупного универмага стояли огромные толпы. В воспоминаниях о том времени постоянно фигурируют покупки «с черного хода», «из-под прилавка». Умелые продавцы быстро становились богатыми людьми, но, не прикрытые партийным щитом, они часто попадали на скамью подсудимых, это был, вдобавок, способ показать народу борьбу с виновниками его бед.
Особым видом коррупции был блат – система полезных знакомств и взаимных услуг, что отразилось в поговорке: «Блат сильнее Совнаркома». Те, кто не имели прямого доступа к блату, платили посредникам-блатмейстерам.
Партийно-хозяйственная верхушка множилась и множилась, обрастая специфической инфраструктурой. Тяга к красивой жизни у росших в бедности непобедима. Коррупционные «заработки» позволяли такую жизнь вести, что порождало разветвленную сеть кормящихся при ней, как официально (прислуга, няни, водители, садовники), так и неофициально. К примеру, жену номенклатурного товарища в ее турах по комиссионным магазинам мог сопровождать знаток мехов, «камушков» или антиквариата, другой специальный человек делал, до 1936 года, покупки в Торгсине за валюту («партжене» появляться в Торгсине муж запрещал; в феврале 1936-го система Торгсина была упразднена), еще один привозил заграничные фильмы в круглых жестяных коробках, показывал и переводил диалоги. Были также приходящие портные, парикмахеры, маникюрши, репетиторы, врачи.
Война стала радикальным потрясением для идейной и общественной конструкции СССР и отчетливым историческим рубежом. От планов «рабочего государства» и «всеобщего равенства» не осталось и следа, грёзы о мировой революции были успешно (и похвально) забыты. Как и мечты об «отмирании государства» и об «отмирании денег». Цензура теперь вычеркивала любое упоминание о «партмаксимуме». На вопрос, кто такие «пролетарии всех стран» и как они должны соединяться, затруднялись ответить даже партийные лекторы. «Советы», которые считались «государственной формой диктатуры пролетариата», вдруг были объявлены «представительными органами власти и народного самоуправления». Номенклатурная бюрократия окончательно превратилась в правящий класс. Зато свирепость госбезопасности медленно, но шла на убыль.
А вот что касается системы и механизмов коррупции, сложившихся в основных чертах за первые два десятилетия советской власти, они спокойно и без особой эволюции дожила до её крушения.
Сказать, что с казнокрадами и взяточниками не боролись, никак нельзя. Поиском особо крупных занималось Министерство государственного контроля, военизированная организация («силовая структура» на современном языке). Одной из задач МГК было выявление нарушителей статьи 129-а УК РСФСР (создание частнопредпринимательских предприятий,«преследующих интересы капиталистических элементов» и извлекающих «предпринимательскую прибыль»). Но даже будучи столь грозным, это министерство не сумело раскусить никуда не прятавшееся и действовавшее более 10 лет полностью частнокапиталистическое предприятие «Управление военного строительства (УВС)-1» полковника Павленко.
Главный фигурант этого дела Николай Павленко в 30-е годы живет в Твери (тогда Калинин), сотрудничает в качестве агента с органами НКВД, трудится прорабом в Главвоенстрое. Здесь, кроме своей непосредственной работы, он постигает совершенно необходимую науку приписок и хищений. В сентябре 1941-го, в разгар немецкого наступления, воентехник 1-го ранга старший лейтенант Павленко на персональном автомобиле дезертирует из РККА вместе со своим шофером и возвращается в хорошо ему знакомый Калинин. Во время одного из застолий его сотоварищ, уклонившийся от призыва в армию уголовник, на глазах у подвыпивших приятелей вырезает из резиновой подошвы гербовую печать. Качество оттиска поражает присутствующих, и вскоре по просьбе Павленко мошенник вырезает печать и штампы с надписью «Участок военно-строительных работ №5 Калининского фронта».
По подложным документам Павленко становится военным инженером 3-го ранга и командиром «УВР-5». Из числа самых преданных товарищей он формирует костяк строительной организации и приносит в комендатуру города Калинина заявки на сфабрикованных бланках со всеми необходимыми печатями. В них он просит, чтобы в «УВР» направляли к нему выписанных из госпиталей или отставших от своих частей бойцов. Конечно, идея фиктивной организации в таком государстве, как СССР, выглядит безумной, но Павленко видел, что в условиях всеобщей секретности проверить что-либо почти невозможно.
Устраивая застолья и с помощью взяток, которые не выглядели взятками, Павленко сумел получить от начальника одного из эвакопунктов Калининского фронта подряд сперва на строительство землянок, а затем на выполнение дорожных и строительных работ. Осенью 1942 года Калининский фронт был расформирован, и Павленко умудрился перевести свою часть в подчинение 12-го РАБа (район авиационного базирования), а своих «бойцов» зачислить на армейское довольствие. Это было только начало. Далее павленковцы строили военные аэродромы, автомобильные дороги, железнодорожное полотно. Что-то из построенного ими используются по сей день.
Свой «боевой путь» часть закончила под Берлином. Её списки постоянно пополняясь за счет ничего не подозревающих о фиктивности «УВР» бойцов. К моменту окончания войны в части служило около 250 человек. В Германии Павленко наладил настоящий коррупционный бизнес. Не всех партнеров можно было использовать втёмную, многие стали его прямыми соучастниками. За мощные взятки Павленко получил право на участие в сборе репараций. Из Штутгарта «УВР» вывезло 30 вагонов своего имущества, а также трофеи, включая легковые автомобили, грузовики, мотоциклы.
После Победы часть пришлось распустить. Но лишь временно. Уже в 1948 году «полковник» Павленко создает новое предприятие под тем же названием. Теперь в беседах с большими начальниками, помнившими его по войне, он давал понять, что работает по секретному заданию, не называя ведомство. Тонкий психолог, он легко обзаводился нужными связями. Павленко сразу видел, кому нужно оказать «дружескую услугу», а кого примитивно «подмазать». Основным полем его деятельности теперь стала Молдавия. К своей деятельности Павленко привлек министра пищевой промышленности этой республики, его заместителей, двух первых секретарей горкомов, но работал он также по контрактам с союзным Министерством угольной промышленности в целом ряде других регионов. И везде он приходил к «взаимопониманию» известного рода с местными чиновниками.
В материалах следствия значилось, что «УВР» в период с 1948 по 1952 годы заключило 64 договора, его счета были открыты в 21 отделении Госбанка, через них было получено более 25 млн руб. К качеству исполнения подрядов претензий не было, тут Павленко своим спуску не давал. Прокололся он, как это обычно бывает, на пустяке.
Дело Павленко и 16 его сообщников (164 тома) расследовалось более двух лет в обстановке строгой секретности. Павленко приговорили к высшей мере наказания. Он был осужден по четырём статьям УК СССР: подрыв государственной промышленности, антисоветская пропаганда, контрреволюционная организация, вредительство. Безупречное качество работ «УВР» и более высокие зарплаты для работников, пожалуй, могли сойти за антисоветскую пропаганду. Подрыв же государственной промышленности, контрреволюционная организация и вредительство были неправдой, а вот статью о взятках должностным лицам, входившим с ним в долю, ему не вменили – пришлось бы привлекать номенклатурных товарищей. 5-6 из них, правда, лишилась постов и партбилетов, но остались на свободе (и, видимо, при деньгах). Если бы какая-то тень пала на тогдашнего первого секретаря ЦК Компартии Молдавии Л.И. Брежнева, неизвестно, как бы повернулась его картера. Но не пала.
Расстрелянный в 1955 году Николай Максимович Павленко всё же построил немало полезного – в отличие от большинства коррупционеров, которые разворачивали свою деятельность в те же годы. Но главное, что демонстрирует его история – это уровень взяткоёмкости, растущей безнаказанности и жадности партийно-хозяйственного аппарата послевоенного СССР. А отсюда и отзывчивость тогдашних чиновников на «интересные» предложения.
Оставить отзыв