«…Город трёх революций»
Юлий Андреевич Рыбаков – политзаключённый СССР (брежневско-андроповский период), депутат Ленсовета-90, а затем 1, 2, 3 Государственной Думы России.
«Три смены отстояли. И добыли
себе свободу, а вождям – победу…»
А. Чернов
Утро девятнадцатого августа 1991 года, праздник, яблочный Спас… Я в деревне, сплю в маленькой комнате старого Еремковского дома. Сквозь сон, услышав тревожный голос жены, просыпаюсь. Подняв голову, вижу Катю, она стоит в проходе:
– Юл, Юл – переворот! В Москве – переворот!
Ещё не понимая, ещё не веря, я выхожу в большую комнату. Гостящая у нас датская журналистка Кирстен, со слезами на глазах, держит в руках транзисторный приёмник, а там диктор торжественно-замогильным голосом читает: «…Ввести чрезвычайное положение в отдельных местностях СССР, на срок 6 месяцев, с 4 часов утра по Московскому времени с 19 августа 1991 года…»
Мы включаем телевизор, на чёрно-белом экране идёт балет «Лебединое озеро», переключаем программы – лебеди и там. Беда! Неужели опять всё назад? Куда? В 80-е или в 30-е? Аресты, этапы, расстрелы, в лучшем случае изоляция или высылка.
Кирстен идёт на нашу деревенскую почту, там есть телефонная линия. Как ни странно, ей удалось позвонить знакомым журналистам не только в Москву, но и в Копенгаген… Она узнает, что в столицу уже входят войска, что люди протестуют, пытаясь их остановить, а колонны танков прут к центру. Народ начинает собираться у Верховного Совета России.
Это уже хорошо. Значит – есть с кем сопротивляться. Но, как? Что предстоит, подполье или баррикады? Надо увидеть всё своими глазами! А поезд будет только к вечеру, раньше не уехать.
День проходит в спорах, сборах и хлопотах. Мой тесть, член Верховного Совета Михаил Молоствов уже в Питере, поехал навестить родственников и друзей-диссидентов. Наверняка, Михалыч собирается в Москву. Ну, а мне куда? Моё место в Ленсовете! От того, как поведёт себя «город трёх революций», может зависеть многое. Вечером, наконец, сажусь в поезд. Прощаюсь с дочерью и женой, прошу её поберечься, оставляю отпускные деньги. О том, что следующей встречи может и не быть, мы молчим.
В Верховном Совете РФ ксероксы уже печатают листовки с текстом «Обращения…» Из рук в руки и по факсимильной связи они начинают распространяться по стране. Я же, ещё только еду на узловую станцию Бологое. В те же часы в Москву и Питер спешат многие депутаты. А вот Моссовет не торопится, он соберётся только через пару дней, когда станет ясно, кто побеждает.
Путчисты принимают Постановление о приостановке выпуска ряда газет, а Ельцин, забравшись на башню танка выступает у здания Верховного Совета РСФСР. Журналисты не подчиняются запретам. Вечером путчисты проводят пресс-конференцию. На ней в прямом эфире журналистка Т.А. Малкина задала вопрос: «Понимаете ли вы, что сегодня ночью совершили государственный переворот?»
Первыми, с плакатами, лозунгами протеста и листовками выходят на улицы своих городов члены партии Демократический Союз. Пока это лишь горстки храбрецов, отрезанная от информации страна в недоумении и растерянности.
В Бологое, на вокзале люди спокойны, хотя иногда можно поймать настороженный, опасливый взгляд, но патрулей нет. А билеты есть. За давностью лет я смутно помню своё тогдашнее состояние, конечно была тревога и страх, было недоумение. В ночном поезде мне не спится. Я пытаюсь понять – что же случилось. Ещё вчера мне казалось, что таких рывков не будет. Я не знал тогда, что закулисная борьба в кремлёвских коридорах дошла до критической точки. Позднее, на допросе генерал Варенников скажет: «нашей целью было… сорвать подписание нового Союзного договора, который, по нашему мнению, не имел никаких правовых основ…»
Почему?! Что за бред! Ведь не развал Союза, а его обновлённое сохранение подготовил союзный Президент! Но, если будет подписан Договор – будут новые союзные выборы, новый Верховный Совет, новое союзное Правительство… Найдётся ли там место для старой, партийно-хозяйственной элиты? Они знают, что – нет!
Вот и Питер, точнее его убогие предместья… Что ждёт на перроне? Проверка документов? Нет. Свободно выхожу на площадь Восстания. Никаких внешних признаков чрезвычайного положения. Патрулей на вокзале нет. Я еду на Исаакиевскую площадь. Но, выхожу на остановку раньше и двигаюсь пешком, чтобы понять обстановку. Большая Морская (тогда ещё ул. Герцена) встречает меня баррикадой.
Ага, так уже веселей!
Дальше – больше. На выходящих к Исаакиевской площади улицах баррикады из досок, рекламных щитов, арматуры и строительных лесов. Внутри площади полукольцо бетонных блоков, грузовиков и автобусов. У памятника Николаю I на ящиках, скамейках и досках сидят группы людей. Я вижу знакомых, здороваюсь, оказывается за ночь молодёжь и депутаты уже перекрыли основные подходы к Ленсовету.
Иду в здание, в кабинет Председателя Совета. У Александра Беляева идёт обсуждение практических задач по обороне и привлечению к ней горожан. Создан штаб и я, естественно вписываюсь в него. Мне рассказывают, что вчера, как только стало известно о путче, депутаты стали возвращаться в Ленсовет. Председатель был в отъезде, но уже ехал в город. Все приезжавшие депутаты толпились в Белом зале. Объективную оценку происходящему первой дала Марина Салье – военный переворот!
Депутаты нервничали, кто-то злорадно улыбался, у кого-то дрожали руки. Тут появился Председатель и заседание Президиума приобрело законный статус. Неожиданно, его работе попытался помешать вошедший в зал председатель Комитета по чрезвычайным ситуациям В. Храмцов. Взойдя на трибуну, он сообщил о том, что командующим округом генералом Самсоновым введён в городе режим «чрезвычайного положения», (т.е. изъятие у населения огнестрельного оружия, запрет на проведение собраний и митингов, запрет на увольнение по собственному желанию, запрет на забастовки, установление цензуры в СМИ, приостановление деятельности всех общественных организаций, запрет на использование средств связи, изъятие всех множительных средств и др…) Храмцов сообщил, что ему поручен контроль за исполнением распоряжений ГКЧП и предложил депутатам разойтись.
После минутного замешательства членов Президиума, встал рядовой депутат Виталий Скойбеда и, взяв Храмцова за ворот, вышвырнул его с трибуны. Разъярённого Виталия остановили, а посланца путчистов послали подальше. (Это пошло ему на пользу. уже часа через два он признался в том, что указание о том, что в городе надо ввести режим ЧП получено из Москвы только в устной форме, а вскоре и вовсе отказался от участия в работе ЛКЧП.)
К этому времени стало известно о том, что Ельцин своим Указом объявил ГКЧП государственным переворотом и призвал к сопротивлению, но текста указа ещё не было. Когда депутаты-коммунисты вопреки закону поставили под сомнение право Ельцина на издание Указов «без согласования с Верховным Советом», Михаил Молоствов который тоже был там, возмутился и, получив микрофон, сказал: «Я поражён: видимо Ленинград уже заявил о выходе из Российской Федерации, является совершенно автономным органом, потому что прямой призыв Президента России, председателя Совета Министров рассматривается как недостаточный документ. И мы ссылаемся на то, что мы ещё до сих пор в чём-то недостаточно осведомлены.
Тут ведь вопрос о том: поддерживаем мы законно избранную власть? Тут двух ответов быть не может!»
Обращение Президиума Ленсовета к гражданам России и населению Ленинграда
Сограждане! Сегодня 19 августа 1991 года в стране происходит попытка совершения государственного переворота. Попраны конституции СССР и РСФСР; законные права граждан России. К власти рвутся реакционные круги военных и номенклатура КПСС. Введение так называемым «государственным комитетом по чрезвычайным ситуациям» чрезвычайного положения на территории страны является незаконным актом…
Все распоряжения и указания, так называемого государственного комитета по чрезвычайным ситуациям и формируемых им органов, принятые для исполнения на территории Ленинграда и территориях, административно подчинённых Ленсовету, объявляются незаконными с момента принятия и не подлежащими исполнению…
Председатель Ленсовета А. Беляев
Пока депутаты определялись в своих позициях, генерал Самсонов выступил по городскому телевидению и объявил о введении чрезвычайного положения.
К 4 часам дня из Москвы вернулся Анатолий Собчак:
«Прямо от трапа самолёта я сел в машину и приказал шофёру сразу везти меня в штаб Ленинградского военного округа… там шло заседание местного ГКЧП в кабинете у командующего округом генерала Самсонова.
Я потребовал от собравшихся, среди которых был первый секретарь Ленинградского обкома КПСС Б.В. Гидаспов и несколько генералов, немедленно разойтись, так как в городе всё спокойно и нет никаких причин для введения чрезвычайного положения… Это означает, пояснил я, что любой, кто выполняет требования незаконно созданного ГКЧП, сам нарушает закон и становится преступником… Я ещё долго говорил с генералом Самсоновым, разговор закончился тем, что генерал дал слово не вводить войска в город, если не произойдут какие-либо чрезвычайные события, а я пообещал обеспечить в городе спокойствие и безопасность…»
Все воспоминания о тех днях были написаны уже после победы, а у неё как известно много «отцов». Так - вице-мэр В. Щербаков рассказывает, что А. Собчак попросил его поехать к Самсонову и уговорить того не препятствовать проведению на следующий день митинга на Дворцовой площади.
«Собчак знал, что у меня с Самсоновыми дружеские отношения. Он уже съездил к Самсонову, и там с ним очень холодно поговорили, более того, выдворили Собчака из штаба округа. […]
Я поехал в штаб: “Виктор Николаевич, хотим мы или не хотим, но завтра митинг состоится. Город у нас политизированный, и народ не послушает ни ваших указов, ни указов сверху”. – “Мы будем стрелять, – говорит он. – Я имею приказ”. – “Я вас хорошо знаю, вы этого не сделаете”… Он задумался и ответил: “Ну, давайте так: митинг на Дворцовой проводим, но что бы ни один человек не вступил на тротуар здания штаба. Тротуар – это уже запретная зона. У нас в окнах пулемёты”. Действительно, в окнах стоят пулемёты, штаб ощетинился. “Если кто-то нарушит нашу договорённость, мы немедленно откроем огонь”, – на таких условиях митинг разрешили…»
Вечером 19-го открылась первая чрезвычайная сессия городского Совета, где А. Собчак пригрозил путчистам Нюрнбергским трибуналом и призвал к политической стачке. Оставался вопрос: как известить горожан и о позиции Ельцина и о завтрашнем митинге. Депутату И. Артемьеву с журналистами Александром Михайловым и Львом Гольдштейном удалось войти на выпускающую радиотрансляционную станцию на Лахтинском проспекте, через которую идёт радио и телевизионный сигнал на всю Россию. Войти, отстранить начальника и выйти в эфир.
«Операторы включили максимальный режим подачи сигнала, покрывавший, по-моему, пол-России. Зачитали Обращение и Указ Президента Ельцина, объявляющий ГКЧП незаконным и его решения не имеющими силы на территории РСФСР, зачитали принятые Ленсоветом документы… Вдруг видим: по парку к нам мчится УАЗ, с сиреной, с мигалками. Ну, всё. Двери закрыли, а я к машине навстречу вышел, думаю, что сначала побеседую с ними. Смотрю, машина милицейская, и оттуда – знакомые “афганцы” вылезают и три милиционера с автоматами. Это нам Крамарев (нач. ГУВД и депутат) подкрепление прислал… Для нас главное было первый этаж забаррикадировать, чтобы к нам никто не мог прорваться. Мы это и сделали с помощью подручных материалов. Даже постамент от бюста Ленина приспособили…»
В городе до 14 часов объявлена предупредительная забастовка. В ней принимают участие большинство крупных предприятий. По всем ведущим к Дворцовой площади улицам движутся люди. Их становится всё больше. Проход на Дворцовую площадь открыт, но милиция в форме и в штатском пытается не подпускать людей к зданию Главного штаба. Люди сердятся, они не знают, что за шторами окон на них нацелены пулемёты. Народ прибывает. Скоро он заполняет всю площадь, зрелище невероятное – это несколько сот тысяч людей. Только от Кировского завода пришла колонна в десять тысяч человек. Что бы избежать давки, приходится закрывать выход из ближайшего метро и ограничивать вход на площадь. Люди уже стоят и вплотную к Штабу, забираются на цоколь Александровской колонны, они облепили все окна и выступы Зимнего дворца. На площади приподнятая атмосфера солидарности. Думаю, что у генерала Самсонова, если вчера и была охота всех разогнать, то глядя на площадь, он передумал.
На трибуну не пробиться, да я и не стремлюсь, ораторов и вождей достаточно и без меня. Главное то, что народ не хочет возврата и не боится протестовать. Выступают многие. Каждое выступление заканчивается всеобщим криком:
– Фашизм не пройдёт!
К сожалению, не помню имени священника, который выступая, благословил людей на сопротивление. В какой-то момент раздаётся радостный шум – на фронтоне левого крыла Генерального штаба из окон появляется транспарант – «Авиация с вами!»
В Москве командир авиационного полка аэродрома «Кубинка», заявил, что готов оказать поддержку защитникам в случае штурма Белого дома.
Приняв резолюцию протеста, большая часть народа расходится на работу – другая идёт к Ленсовету, на Исаакиевскую площадь. Иду туда и я. После Дворцовой кажется, что народу маловато. На лицах тревога, кто-то нервно смеётся, кто-то слушает транзисторный приёмник. Вокруг него собираются и переспрашивают.
Но, достаточно отойти от площади на пару улиц, а там идут по своим делам, равнодушные и даже весёлые люди. Это пугает и отталкивает назад туда, где островок свободы и солидарности. Возвращаюсь в Совет. Я слышу, что женщины-депутаты выехали навстречу двигающимся войскам. Оказывается, ещё утром была попытка лететь к ним на вертолёте, но с лётчиком связались службы ПВО и, угрожая сбить, потребовали приземлиться.
Какие-то люди вносят в Совет множительную технику. На улице защитникам раздают еду, которую везут нам со всего города. Иду в кабинет к Председателю. А. Беляев читает листовку, которую собираются раздавать в метро.
Он показывает мне текст, где граждан зовут к Ленсовету, чтобы не допустить его захвата и ликвидации законной власти. Подумав, предлагаю:
– По-моему, слово «граждан», неудачно. У нас гражданин – слово ещё официальное, чужое… Типа – «гражданин, пройдёмте…»
А звать надо – мужчин… Это будет, как звук трубы!
– Пожалуй, ты прав говорит Александр Николаевич, исправляя текст. Листовка уже через час раздаётся в метро, призыв звучит там и по громкой связи.
Депутаты обратились к рядовым, сержантам, офицерам Вооружённых сил, КГБ, МВД:
«Настал час выбора для каждого. Сегодня вы можете быть втянуты в преступную авантюру антиконституционного захвата власти.
Надеемся на вашу гражданскую зрелость и мужество…»
Что же касается плана наших собственных действий, то мы не располагали силой, мы могли только обороняться. После перерыва, ведущих сессию спрашивают – нет ли известий из Москвы.
Отвечает А. Беляев:
– По звонку Вице-президента ситуация в Москве следующая: после того как днём были сняты части Таманской дивизии от Белого дома, после издания Указа, который вам был зачитан, включая отстранение от командования генерала Язова, началось новое движение войск, и они снова окружили здание Дома Советов. Тем не менее никаких действий, направленных на захват Дома Советов, пока не предпринимается. И депутатам, и другим сотрудникам роздано оружие. Здание охраняется силами внутреннего порядка и теми гражданами, которые собрались у здания Дома Советов.
По данным КГБ, все люди на баррикадах Белого дома вооружены, но это не так. Снаружи оружия почти нет, оно у тех, кто внутри Белого дома. А у большинства, как и у нас, вместо оружия бутылки с бензином и куски арматуры. Против них сосредоточены: Таманская мотострелковая и Кантемировская танковая дивизии. В их составе 362 танка, 140 боевых машин пехоты, 148 бронетранспортеров, 3 809 человек личного состава. А ещё «элитное подразделение “Альфа”», то, которое штурмом взяло дворец Амина в Кабуле, и группа «Б», диверсионное подразделение КГБ. Единственной воинской частью Советской армии, определённо перешедшей на сторону Президента России будет шесть танков капитана С. Евдокимова из Таманской мотострелковой дивизии.
А в Питер уже въехали 500 военнослужащих Гарболовской штурмовой бригады ВДВ, они, в ожидании приказа о штурме, со стрелковым оружием тихо сидят в казармах на ул. Каляева (теперь снова Миллионная). Это в десяти минутах от Ленсовета. Из-под Пскова на город двигаются две группы войск ВДВ (89 десантных машин и бронетранспортёров, 8 зенитных установок, все с полным боекомплектом), они уже в районе станции Сиверская, до города осталось 70 км.
На нашей стороне:
– взвод милиции вооружённый АКС и несколько охранников у мэра и вице-мэра.
– на площади не больше десятка человек с охотничьими карабинами.
И ещё тысяча безоружных людей. Это всё!
А сессия идёт к концу – все заявления сделаны и проголосованы, областные депутаты уже поглядывают на часы. Услышав сообщение А. Беляева о положении в Москве, я подхожу к стоящему в зале микрофону:
– Уважаемы депутаты, я предлагаю Председателю Совета выступить по телевидению с той информацией, которую мы сейчас услышали. И поставить ленинградцев в известность об угрозе, надвигающейся к Ленинграду и Ленсовету. Надо призвать ленинградцев к стенам Мариинского дворца и позаботиться о доставке необходимого оружия в Ленсовет!
Меня поддерживает депутат Журавлёв. Но, заседание сворачивают и депутатов в здании остаётся всё меньше. Подходит Председатель жилищной комиссии, Николай Журавский, с ним мы уже были в Карабахе:
– Слышал, танки уже под Гатчиной? – говорит он.
– Откуда знаешь?
– Агенство РИА. Они передали: подходит Витебская дивизия КГБ СССР и ещё Псковская, армейцы… Больше ста танков и ещё батальон БТР.
– О, Господи! я выхожу на площадь – она почти заполнена, взяв у кого-то мегафон, со ступеней центрального входа, ору:
– Товарищи! Положение тяжёлое. Идут танки. Мы просим вас удалить, отправить домой женщин и детей. Пожалуйста – на площади остаются только мужчины!
Я повторяю это несколько раз, результат почти нулевой. На моих глазах лишь пара девушек прячется. А в Совете неожиданно становится людно, пропускного режима нет, входи кто хочет. Я заглядываю в какой-то из залов, он полон молодыми, разношёрстными пацанами. Спрашиваю – что за народ. Мне говорят – защитники. И тут же слышу, что в здании есть переодетые лазутчики. Как потом оказалось, там были не только они.
В. Щербаков пишет об этом так:
«В Мариинском дворце спецназ КГБ разместился, как у себя дома. Мы даже не заметили, как это случилось. Я ходил, расставлял посты во дворце и видел много незнакомых, хорошо натренированных мальчиков в пиджаках. Нам повезло, что в это время в Ленинграде и Ленинградской области у руля стояли не мракобесы, а очень взвешенные люди. Очень много зависело от Анатолия Алексеевича Куркова – в то время начальника управления КГБ по городу и области. Приходит он ко мне в кабинет, сидим, разговариваем, чай пьём, он – генерал, я – контр-адмирал. “Анатолий Алексеевич, как обстановка? (В Москве в это время готовился штурм Белого дома.) Что вы прогнозируете?” – “Как скажут, так и будем действовать”. Я его чаем угощаю: “А когда я буду сидеть у вас, чаем угостите?” […] Он говорит: “Вячеслав Николаевич, большая просьба к вам: если уж что-то произойдёт, не делайте попыток оказать сопротивление. Это будет бессмысленное кровопролитие. Потому что у меня здесь всё схвачено. Здесь профессионалы. А ваши мальчики с бутылками зажигательной смеси – это смешно, их кровь не будет оправдана, а вы будете виноваты, потому что отвечаете за это”.
Я над этой проблемой мучился».
Щербаков мучился. А, Курков? «Как скажут, так и будем действовать».
Оставшиеся депутаты, а было нас меньше сотни, биться за каждый коридор не собирались, да и нечем – газовых пистолетов которые были у меня, Журавского и ещё нескольких человек, было явно недостаточно. Но, мы считали, что, народные избранники не должны добровольно оставлять свои посты. Настроение у всех было разным, кто-то беспрерывно курил, кто-то бренчал на гитаре, нашлась даже романтическая парочка депутатов, чей бурный роман в эту ночь привёл потом к свадьбе и потомству.
Но, было и другое. Щербаков:
«Все были уверены, что штурм Белого дома состоится. После этого нас всех тут же бы повязали, всё уже было готово. В это время залетает Собчак: “Всё кончено, всё… Сейчас нас всех арестуют…” […] Я говорю: “Анатолий Александрович, на этом же всё не закончится. Ну, арестуют нас сейчас. Есть же страна, есть же люди, которые хорошо всё понимают. Я здесь остаюсь, а вам надо сейчас уехать”. […] Во время путча меня охраняли два офицера, моряки, боевые пловцы, высочайшего уровня профессионалы… Я вызвал этих ребят, говорю: “Анатолия Александровича нужно сейчас срочно доставить на Кировский завод, спрятать его там”. – “А вы?” – “Я остаюсь”. – “Мы не имеем права уйти”. Им поручено охранять меня, а я им передаю Собчака. Ну, я написал две строчки приказа, расписался. И они тихонечко Анатолия Александровича провели. В Мариинском дворце окна медицинской части выходят на переулок Антоненко, полуподвальное помещение. Там металлическая решётка окна была подпилена, они его спокойно вывели через это окно. На улице стоит “москвичок” под чехлом, якобы заброшенный, кривой. Он был просто поддомкрачен, чтобы все думали, что это разбитая машина стоит. Они чехол сбросили, ногой домкрат выбили – машина встала на место, сели и отвезли Анатолия Александровича. Минут через 30 с небольшим, он звонит мне: “Всё, я нахожусь в безопасности, на Кировском заводе”».
Стоит сказать, что и адмирал за демократию умирать не собирался. В двадцати шагах от Совета, на канале Грибоедова, под Синим мостом, скрытно стоял военный катер, который, в критический момент умчал бы его в Кронштадт…
В Москве генерал Лебедь, который сначала привёл к Белому дому свой батальон, теперь уходит. Оригинальные представления об офицерской чести позволят ему сначала сказать Министру обороны о том, что штурм приведет к большим жертвам, а потом, по просьбе зам. министра Ачалова, набросать план этого штурма. Но, сам он откажется в нём участвовать и, по его словам, переодевшись, неохотно пойдёт ночью к баррикадам с поручением П.Грачёва сказать рядовым защитникам о часе разработанного им же штурма.
Ночь в Мариинском дворце тянулась долго, депутаты бродили по зданию, собирались, передавали друг другу слухи о том, что делается в Москве, о том, что слышно из области. Сидеть в кабинете было томительно. Через Красный зал я вышел на балкон. Светало. Все подходы к зданию, широченный Синий мост, площадь вокруг памятника Николаю I – всё заполнено людьми. При этом за три дня не был затоптан ни один газон, не смят ни один цветок (это –Питер…).
Я спускаюсь вниз и ухожу на площадь, среди собравшихся встречаю знакомых, здороваюсь, иду дальше, всматриваюсь в лица. Что двигает теми, кто пришёл сюда? Я присаживаюсь у потухшего костерка, рядом – мальчишки, оглянувшись на меня, один из них прикрывает полой своего бушлата несколько бутылок, заткнутых тряпочными фитилями. Поймав мой взгляд, он усмехается. «Осторожно, ребята – себя не подпалите», – говорю я, и оглядываю ближайшую баррикаду. Да, это никого не остановит. За железной арматурой, парой бетонных блоков и нагромождением досок, пустой Вознесенский проспект, если войска появятся, они пойдут оттуда.
Стали поступать известия – псковская дивизия то ли ушла по какой-то обходной дороге, то ли стоит на полигоне под Гатчиной. Позже я услышу версию о том, что в тех десантных батальонах, которые в спешке отправили для нашего устрашения, половина боевых машин десанта была укомплектована к парашютному десантированию. Начальство, сообразив, что оставшиеся на броне парашюты будут слишком хорошо гореть, колонну затормозили, чтобы их снять. Движение то приостанавливали, то возобновляли. Наконец, загнали на какой-то полигон или военную дорогу. По словам Щербакова, генерал Самсонов говорил ему, что скорее сам застрелится, чем допустит что бы в городе пролилась кровь. К утру штурмовые части получили приказ возвращаться.
Газета «Московские новости» описывает происходящее в столице: «На Манежной Жириновскому дали по физиономии. К середине первого дня нового режима это был, пожалуй, единственный зафиксированный случай прямого насилия в столице. Он не расстроил даже самого бывшего кандидата в президенты: поднявшись на гостиничный балкон, он приветствовал людей, отвечавших ему криками: «Фашист, вон!»
Но, жертвы уже есть: в ночь с 20 на 21 августа шесть бронемашин из 15-й роты мотострелкового полка Таманской дивизии «патрулировали» город, изредка постреливая в багровое небо трассирующими очередями. Колонна подходит к туннелю под Калининским проспектом (Новый Арбат). Молодежь пытается их остановить, перегородив выход троллейбусами. Еще в туннеле, сбрасывая с себя людей, которые пытаются закрыть смотровые щели, одна из бронемашин давит человека о стену туннеля. На выходе, не зная, что уже случилось, люди встречают головные машины транспарантом: «Братание!» Но, не сбавляя ход, колонна таранит и раздвигает троллейбусы, а за ними выезжает БМП с зацепившимся за броню убитым, голова которого волочится по асфальту. Народ пытается задержать эту машину, угрожающе дергаясь машина № 536 едва не давит женщину, оказавшийся рядом юноша успевает вытащить её из-под гусениц, но поскользнувшись, гибнет сам. Тогда на броню запрыгивают несколько парней, облив бензином, машину поджигают. Экипаж открывает беспорядочный огонь в воздух, загорается один из троллейбусов. Выскочивший из машины командир и солдат стреляют в людей, гибнет ещё один человек.
Генерал Лебедь, как всегда невозмутимо гордый собой, потом будет снисходительно оценивать поступок тех москвичей, которые, ради нашей свободы, безоружными встали на её защиту: «…оборона называлась героической, но героической она может быть лишь в том случае, если бы было наступление, а наступления не было. Оборона была! Люди к ней готовились. Воздадим должное мужеству этих людей, но наступления не было. А значит эпитет “героическая” неправомерен…» Эх, генерал, генерал… Тогда – не было и героической обороны осаждённого Питера?
Утром к Москве подошла воздушно-десантная дивизия из Молдовы под командованием генерала Востротина. У него 10 тысяч человек на маневренной современной технике.
Востротин заявил, что будет выполнять приказы своего командования, а не Президента России, а когда генерал-майор Владимир Дудник попытался вручить командиру головного полка подполковнику Прудченко Указ Ельцина, тот заявил: «Я не остановлюсь перед тем, чтобы давить и стрелять таких, как вы…»
Но, волкодавы опоздали.
Отчаянная храбрость многих и жестокая гибель архитектора Ильи Кричевского, рабочего Дмитрия Комаря, экономиста Владимира Усова спасла сотни жизней в Москве и миллионы судеб по всей стране. Поняв, что кровь на улицах столицы лишь начало, путчист и министр обороны Д. Язов командует об уходе вызванных им войск из Москвы.
В Питере, услышав об этом – площадь взрывается криком.
Я выхожу из Совета. Люди на площади начинают расходиться, напряжение спало, на лицах растерянная радость. Неужели отстояли?
Оставить отзыв