«Дальше я поступил бы иначе…»
Георг Габриелян – инициатор проекта создания Института солидаризма.
Дурная традиция: в августе нас лихорадит – не политика, так экономика, не экономика, так военный конфликт, не конфликт, так природный катаклизм. Исключение, пожалуй, только август двадцатипятилетней давности, когда кончились СССР и власть КПСС. Вообще, в ХХ веке в России свобода была пару месяцев в 1917 году и пару дней в 1991. И это – всё. А, если присмотреться? По-существу, те же страты, или их духовные (а иногда и кровные) наследники, что уничтожали Россию 70 советских лет, продолжают управлять остатками страны. Причём так, как будто на практике реализуют коммунистические, номенклатурные представления о диком, людоедском капитализме.
Я, вот думаю: а могло ли быть иначе? Так получилось, что 19 августа 1991 года ранним утром я с ещё девятью членами ХДСР (Христианско-Демократическая Союз России) оказался в Москве. Мы приехали, чтобы встретиться с Энтони де Меусом – ответственным за восточно-европейское направление Христианско-Демократического интернационала. Председатель ХДСР А. Огородников – диссидент и «отсидент» (7 лет – в совокупности и с добавками – мордовских лагерей по статье о «тунеядстве» и за требование Библии в зоне) пригласил нас в Москву, чтобы поговорить о ситуации в Питере.
В Москву прибыли к шести утра и в районе семи были уже у офиса партии, который располагался в Дзержинском райисполкоме на проспекте Мира. Яблочный Спас. День обещал быть солнечным и тёплым. Огородников должен был прийти к десяти. К одиннадцати ожидалась встреча с де Меусом. В эти дни в Москве намечался съезд соотечественников и Огородников обещал познакомить меня с потомками эмигрантов первой волны. Поскольку офис партии был заперт, мы, стоя на площадке перед исполкомом, курили и разговаривали. Для встречи с зарубежным коллегой каждый из нас оделся в самое лучшее. Но особо гордились мы партийными значками: на российском триколоре, расположенном вертикально (в стиле хоругви) золотом был выписан лик Спасителя и ниже ижицей буквы: «ХДС».
Я как раз мысленно планировал беседу с де Меусом, когда мне сообщили о перевороте. Ещё в конце зимы о перевороте предупреждал тогдашний министр иностранных дел СССР Э. Шеварднадзе. Я в переворот верил мало, Горбачёва не любил за его анти-армянскую позицию в карабахской войне и презирал за бесконечную бессмысленную ложь. Так что, сначала я не поверил. Но когда о том же мне сказал Револьт Пименов – другой (наряду со мной) сопредседатель питерского отделения ХДСР, слегка напрягся.
День был нерабочий, но исполком был открыт, и у входа на второй этаж на посту милиции сидела молодая женщина – сержант милиции. Захожу в вестибюль здания, а она плачет, говорит: «Горбачёва арестовали». Рядом с ней маленький оранжевый телеприёмник «Юность», но в нём даже не сетка, а «снег». По всем каналам. По радио – классическая музыка. Потом – обращение Лукьянова. Я, даже не дослушав, вышел из здания. Партийцы со мной. В Питере семья и маленькая дочка, которой и года ещё не исполнилось. Кто знает, что с ними будет, когда взбесившиеся совки возьмут реванш за «перестройку»?
Страшно. Первое, что я предложил – снять значки. И сам снял и спрятал в карман. Моему совету последовали не все. Револьт и ещё двое значков не сняли. Револьт, который уже имел столкновения с советской властью и пострадал за отца – известного диссидента и на тот момент депутата ВС РСФСР Р.И. Пименова – побледнел, даже посерел, но был спокоен и как-то ушёл в себя. Решили дожидаться Огородникова. Я отошёл, стал думать. Впрочем, никаких стройных мыслей: истерика и поток сознания. Я думал, что теперь ГКЧПисты арестуют Ельцина, Старовойтову, Салье, уничтожат активистов Карабаха и депортируют всё армянское население. А ведь там – моя отчизна. Потом дошло, что месяца через три доберутся и до меня.
Оно, конечно, больше года им не удержаться. Вопреки позднейшим измышлениям, не Карабах и даже не Прибалтика – причины распада СССР. Очевидная причина в крахе коммунистической идеологии и административной экономики. Были и подспудные, но не менее фундаментальные причины, но о них – ниже. Итак, я понимал, что совок – не жилец, но также понимал, что со своей язвой желудка я в заключение и полгода не протяну. А если так, если всё равно помирать, то лучше – сопротивляясь насилию, не смиряясь с ним. Все эти мысли пролетели в сознании минут за пятнадцать. Пошёл дождь, впрочем, тёплый, летний. Мы собрались в кучку. Наверно, подобные мысли были и у коллег. Я сказал им, о чём думал. Предложил вновь надеть значки, держаться вместе и сопротивляться.
Как-то взбодрились, один из нас предложил найти церковь и помолиться. Мы узнали у милиционерши где ближайший храм и пошли туда. Несмотря на раннее время, храм был открыт. Молились горячо и долго, впрочем, конкретного я ничего не помню, не вспомню сейчас даже интерьера храма. Помню только, что смотрел на икону Спасителя и вопрошал: «За что нам такое, за что России такое»? Почти плакал, но потом почувствовал Божие присутствие и как-то почти успокоился.
Вернулись в офис. Огородников уже пришёл. На факсе рулоны поступивших сообщений. Помню обращение Ельцина из Александровского, которое заканчивалась словами, что он выезжает в Москву и будет разбираться на месте. Пили кофе, курили, слушали «Эхо Москвы». Молились, чтобы Ельцина не арестовали по дороге. Почему-то верилось, что если он доберётся, то всё будет нормально. Пришёл де Меус. Он говорил по-русски. Но беседовали мы уже, разумеется, не о Питере, а о перспективах сопротивления. Дошли ещё факсы. Ельцин добрался! Он призывал не подчиняться приказам ГКЧП, сопротивляться, собираться у российского Белого дома. Мы ксерокопировали этот текст. Пришли московские коллеги по ХДСР. Из столовой для бедных на Хорошевском шоссе, которую курировал Огородников, привезли еду для защитников Белого дома. Её повезли на маленьком автобусе «Фольксваген» – подарке зарубежных коллег.
Тиражированное обращение Ельцина, и пошли клеить и раздавать. Мы были не одни и не первые. Бизнесмены и их сотрудники, в офисах которых также были факсы и ксероксы, делали тоже и в большем количестве. Дошли до Пушкинской площади. По Горьковской в сторону Кремля шли танки. Москвичи стали перед ними, и танки свернули по Садовому кольцу направо. Мне это понравилось: пожалуй, ГКЧПисты боятся проливать кровь, а значит, у нас есть шанс.
Наши листовки кончились, и мы решили пойти к Белому дому. Пятеро наших московских коллег ещё раньше повезли туда еду. Наша же троица вышла из метро у высотки. Видим – нард тонким ручейком тянется направо. Мы с ними. Минут двадцать шли. Проходим мимо танков, а они, хотя и фырчат, но не двигаются. Помню, люди были настроены решительно и, как-то, по-хорошему, отрешённо. Шли быстро, обгоняя нас. Запомнилось два человека. Классическая русская бабушка в белой косынке и длинной юбке. Я думал, что в Москве таких уже нет – только в сёлах. Бабушка стучала по броне танка и ругала солдат. Танкисты спрятались от неё в башню, но она продолжала свою обличительную речь, смысл которой сводился к тому, что теперь уже коммунисты готовы и русских в Москве убивать и расстреливать танками, чтобы сохранить свою власть. И ещё молодой человек лет семнадцати, семитского типа, худой, длинноволосый и кудрявый, бледный. Он обогнал нас, и я увидел кусок газовой трубы, торчащей из перекинутой через плечо квадратной дешёвой сумки искусственной кожи.
Наконец, добрались до Белого дома. Народ на площади строил баррикады. Я в Питере уже привык к многотысячным демонстрациям. Здесь народа было немного, по-моему, до полутора тысяч. Впрочем, люди шли. На баррикаде я повстречал своего друга, у которого собирался остановиться в Москве. Он, ругаясь, командовал строительством участка обороны. Я расцеловался с ним, познакомил с питерцами и, поскольку он совсем не интересовался политикой, спросил, что он тут делает? «Да они строить не умеют, а я всё же МИСИ закончил, профессиональный прораб – ответил он – вот и учу их дураков».
Циркулировали самые разные слухи. Некоторые говорили, что Горбачёв не только арестован, но и убит. Другие считали, что он в сговоре с ГКЧПистами. Все были уверены, что придётся воевать. Гадали, какая часть армии останется нейтральной, и найдутся ли такие, кто будет с народом? Толку от нас было немного. С одной стороны, строителей баррикад было уже более чем достаточно. Масса уже тоже сформировалась. С другой стороны, ничего не происходило. Мы все ждали, что, может, Ельцин выйдет, обратится к народу, но пока всё было тихо. Кто-то сказал, что, по крайней мере, танкисты у Белого дома атаковать людей не будут.
Бродить по площади кругами становилось всё труднее: со времени нашего прихода количество защитников Белого дома увеличилось в разы. Кажется, что было уже не менее десяти тысяч. Над головами людей появились флаги. Больше всего – российских бело-сине-красных, но были и чёрно-жёлто-белые, и флаги демократических движений некоторых советских республик. Появились депутаты российского ВС. Их приветствовали, окружали, задавали вопросы. Но они тоже мало что знали, только ободряли людей и призывали сопротивляться.
Стали формироваться отряды самообороны. Записывали в них только крепких, спортивных ребят. Мы менее всего соответствовали этим критериям. Баррикада выросла и казалась уже вполне серьёзной. Решил опять пойти в офис партии. Там проще было услышать что-нибудь новое. В маленьком офисе яблоку негде было упасть. По радио передавали новости о передвижении войск и о позиции лидеров союзных республик и иностранных правительств. Реакция и тех, и других была весьма невнятна. Непонятно было, что происходит в Питере. Новых указов Ельцина тоже не было. Мы наскоро перекусили, договорились о встрече на следующий день и втроём решили ещё раз пройтись по Москве. Опять поехали на «Пушку». Там тоже собрались люди. Стали двигаться в сторону Кремля. Подошли к Моссовету. Люди были и там. С двух сторон по Горьковской лежали бетонные блоки. У Моссовета уже стояли, помимо граждан, милиционеры, вооружённые АКМами и в бронежилетах. Значит, МВД, по крайней мере, будет вести себя нейтрально.
Дальше к Кремлю хода не было: стояли танки и БТРы. Мы пошли переулками, наткнулись на одинокий танк. Решили «внести» свою лепту. Лена училась на истфаке в «Герцовке», но главное – обладала образцовой внешностью русской курсистки: высокая, статная, круглолицая, с вздёрнутым носом, полными губами и толстой русой косой. Она первой подошла к танку и спросила у худощавого лейтенанта чуть старше её самой, готов ли он стрелять в народ? За ней Александр, несколько напоминающий еврея. Наконец, с тезисом: «Это уже не Вильнюс, а Москва», я – явное «лицо кавказской национальности». Впрочем, кажется, в то время этого термина ещё не придумали. Лейтенант клялся и божился, что стрелять они не будут. Более того, он сказал, что у него не только снарядов, но и пистолетных патронов нет. Да и вообще, им поручили охранять Кремль, а не атаковать Белый дом или стрелять в людей. Потом мы покурили вместе, и он довольно откровенно высказался по поводу путча. Термин из указа президента РСФСР. Значит, лейтенант-танкист видел его.
Вечером мы увидели телевизор и путчистов. Их показали, наконец, всему советскому народу. О том, что представляли из себя эти «спасители отечества», сказано достаточно. Меня, более всего раздражали Пуго и Крючков. Все остальные что-то невнятно мычали и как бы оправдывались, а эти двое и ещё, отчасти, Павлов говорили довольно решительно. Что именно они говорили – неважно, а вот как они говорили – было опасно.
На следующий день в и без того огромную массу людей влилась колонна из Зеленограда во главе с Гдляном и Ивановым, несущая огромный российский триколор. Это полотнище водрузили на круговой балкон Белого дома. С него беспрерывно выступали депутаты ВС РСФСР, представители исполнительной власти и другие знаковые люди. Я в таких случаях не могу стоять на месте. Всё время хожу, смотрю и слушаю. Не только, что говорят выступающие, но и как люди реагируют на их слова. Вокруг были очень хорошие лица. Такого количества настоящих людей одновременно я никогда после не видел. Было в этом стоянии что-то молитвенное и соборное. Помню Ельцина. Охрана держала защитные щиты, в том числе и перед его лицом прозрачный щиток. Он говорил уверенно и внятно, так, что даже самым простым людям всё было ясно. Пожалуй, думал я, с социализмом покончено.
По слухам, Руцкой вёл переговоры с армейским начальством. Наконец он появился на балконе и сообщил, что армия поддерживает законную власть и народ, что ГКЧПисты будут арестованы.
– Если Горбачёв виноват, то судить его будем мы, а не эти бляди, – закончил Руцкой, сорвав бурю аплодисментов.
Действительно, на танках и БТРах у Белого дома уже реяли российские флаги. Солдаты и офицеры слушали выступающих и реагировали так же, как и остальной народ на площади. У многих людей были небольшие радиоприёмники. Часть зарубежных стран отказали путчистам в признании и требовали освобождения Горбачёва. Теперь и руководство советских республик поддержало Ельцина и российских депутатов. Перед площадью у Белого дома уже стояла сотня тысяч человек. Мы – питерские христианские демократы едва нашли друг друга. Часа через два мы собрались в офисе партии. Поделились впечатлениями.
Общее мнение: путч всё-таки провалился. Пришло время готовиться к свободной экономике и новым выборам. Значит, скоро на торги будут выставлены предприятия общественного питания и магазины. Начнётся приватизация лёгкой промышленности, а потом, года через три-четыре и тяжёлой. Затем, когда хозяйство будет освобождено от администрирования и государственного планирования, автоматически произойдёт либерализация экономики и цен. Мы были уверены, что СССР будет переформатирован в конфедерацию – реальный союз государств. Коммунистическая партия должна быть запрещена, спецслужбы реформированы. Я, помнится, говорил о необходимости введения института комиссаров российского руководства во всех крупных предприятиях и госорганах.
Я был уверен, что народ уже победил, но по телевизору давали дозированную информацию: 60% в пользу ГКЧП, 20% – нейтральной и 20% в пользу российского руководства и народа. Передавали, что танки движутся в сторону Белого дома и, пытаясь остановить их, погибло три человека. Мы решили, что армейские «кинули» Руцкого. Было ясно, что Белый дом возьмут, причём будут огромные жертвы. Что руководство России частично будет уничтожено, частично уйдёт в подполье или эмигрирует. Александр собрался вернуться к Белому дому. Я спросил у него:
– Зачем, ты хочешь там погибнуть?
– Умирают же армяне в Карабахе, и я – русский должен умереть, защищая свою свободу и свободу своего народа, – ответил он.
– Задача не в том, чтобы умереть. Мы должны победить их, и мы победим. В крайнем случае, умрём в борьбе, взяв с собой врагов. Хватит умирать «просто так». В Питере отвезу семью на дачу к знакомым, а сам уеду на Западную Украину. Там, может быть, со Второй мировой войны сохранились схроны с оружием. А в Карабахе, хотя и жёсткая будет война, но наши не удержатся. На год войны надо рассчитывать.
Верить в плохое всё же не хотелось, я сказал:
– Если сейчас победим, нужно как следует наказать коммуняк. Надо Язова заставить собственный погон съесть.
– Всё же ты – азиат. Победившая революция должна быть милосердна. Иначе мы превратимся в большевиков. Нам не нужна охота на ведьм.
– Я думаю, что Ельцин поступит иначе. Но если власти не станут преследовать путчистов, не проведут полную люстрацию и реституцию, то мы проиграем будущее вне зависимости от того, что произойдёт завтра.
Раздают газету «Смена» – без купюр, с полной информацией. В Питере на Дворцовой митинг. ГКЧПисты арестованы. Руцкой полетел в Форос за Горбачёвым. Вечером показали, как москвичи сносят истукан Дзержинского. Позже я читал, что некоторые сотрудники КГБ на Лубянке, стоя за тёмными окнами, держали в руках пистолеты и ждали, когда за ними придут, не зная отстреливаться или сразу застрелиться, их бил озноб.
Что же произошло позже? Не получилось нормальной и справедливой приватизации. Не случилось люстрации и реституции. Не было комиссаров от демократического руководства в госорганах и крупных предприятиях. Да, по большому счёту, и демократического руководства не было. Да, парт.-хоз. номенклатура легко «отказалась» от власти. Я не верю в модную теорию заговора КГБ, реализуемого со времён Андропова. Пора осознать, что от коллективного владения собственностью советская парт.-хоз. номенклатура осуществила переход к наследственному, частному владению. Не забудем, что именно «демократы» (они же – младореформаторы) узаконили передачу ей, то есть олигархату собственности.
Поняв в 1998 году, что появляется класс собственников, самостоятельно и независимо создавших новые производства, что общество структурируется и возникает гражданская грибница общественных инициатив, что, наконец, крепнут реально независимые политические структуры, и, что, в результате, властью и собственностью придётся делиться, поняв это, он – олигархат, – нанял охранниками питерских гопников из среднего звена ЧК. Те, как водится, «отжали» часть бизнеса у своих работодателей. Теперь имеем режим – микс из совковой номенклатуры, бывших «красных директоров», силовиков – в основном спецслужбистов и тех, кого они курировали – спортивного и прямо уголовного сегмента общества. Этим есть, что терять. За власте-собственность наша «элита» не пожалеет ничего и никого. В начале 90-х годов народу обещали собственность и свободу. Политическая свобода – даже такая относительная, как в 90-е – кажется сегодня недостижимой. Вся собственность, включая и жильё – условна, её всегда могут реквизировать для государственных нужд.
Да, бенефициаром того Августа стал не российский народ. Это понятно. Вникнуть в то, как это было, и, кто в итоге получил дивиденды, необходимо, но недостаточно. Нужно ещё понять, почему так вышло. На мой взгляд, реальная свобода достаётся только тем, кто её достоин. Но тогда – вопрос: каковы критерии этого достоинства, т.е. как понять, дорос ли отдельный индивид, страта, народ или нация до свободы? 25 лет назад большинство молчаливого совка «повелось», прежде всего, «на колбасу», т.е. homo soveticus мечтал о 100 видах колбасы за 2.20, об, образно говоря, «севрюжине с хреном». Демократия, конституция и т.п. «нематериальные активы» ему – совецкому человекообразному (нынешнему ватнику-колораду) – были сугубо безразличны.
Ещё раз повторюсь: в 11–12 утра 19.08.91 у Белого дома было всего несколько тысяч человек – до 10 тысяч. Позже приехал Ельцин, выступил с танка, и людей стало больше. Ещё больше их было на следующий день – больше 100 тысяч. Над толпой реяли флаги нарождающихся стран, а огромным российским триколором был задрапирован балкон Белого дома. Круто? Но задумаемся, на всю уже тогда многомиллионную Москву, на всю 200-миллионную страну – сотня тысяч противников переворота в Москве и до миллиона по всем её городам и весям. Притом: все – против ГКЧП, но был ли у них общий образ того, за что они выступили бы так дружно и вместе? Да, манифестанты не побоялись публично выразить свой протест. Как бы сейчас не понижали накал их чувств, по крайней мере, в первый день путча люди были уверены, что им реально угрожает гибель.
Но ведь совсем недавно в первой половине 2012 года, протестуя против нечестных выборов, в Москве вышло не меньше народу. И ничего не изменилось. Стало хуже. Учтём важный фактор: мироощущение совецкого и постсовецкого, даже критически мыслящего человека таково, что его гражданские чувства воплощаются в практическую форму только в ответ на мэсседж части властных элит. Иными словами, когда в высших эшелонах власти ощущается реальный раскол, в обществе вызревает массовый публичный протест. Наверно и без Ельцина люди вышли бы защищать российский Белый дом. Несколько тысяч, не больше.
А мог бы кто-нибудь другой, вместо Ельцина, скажем А. Сахаров или Ю. Афанасьев, стать президентами России? Мог ли кто-нибудь из них с танка «завести» людей? Пошли бы за этими другими армия и милиция? Конечно – нет. Значит, Ельцин. Но Ельцин тогда – неминуемо – Путин сегодня. Но приобретённый инстинкт даже лучших наших сограждан следовать исключительно призыву прогрессивной части власти, чтобы сместить реакционеров, не объясняет до конца сегодняшнего состояния дел. Главное, я думаю, в том, что слой тех, в ком глухое недовольство приобретает некое осмысленное выражение – крайне тонок. Свобода вернее стимулируется чувством собственного достоинства. Но это – редкое явление в истории, особенно в отечественной истории.
Да и 100 лет отрицательной селекции не могли не сказаться на качестве населения. У нас «песня свободы» звучит бурчанием голодного желудка. Чрезмерно релятивистская мелодия. Так что, даже грядущая «победа холодильника над телевизором», не станет гарантией гражданской свободы россиян. И пусть те, сто называет себя патриотами, кто паразитирует на этом востребованном «элитами» «патриотизме» помнят: поддерживая нынешний режим, они лишают страну будущего, в конечном счёте, обрекают её на развал.
Настоящие патриоты – мы, кто считает, что сильная Россия – свободная Россия. Россия, в которой власти зависят от нации, а не наоборот. Рано или поздно, эту простую истину поймёт большинство. Лишь бы не было слишком поздно.
Пока не получилось. И всё же, я благодарен Проведению за эти августовские дни 1991 года. Мне было страшно утром 19 августа 15 минут. И всё навсегда. Тем, кто отнял у нас победу, стало жутко вечером 21-го. С того времени они боятся. Несмотря ни на что.
И вот, зная всё, что было потом, что бы я делал, окажись в той же ситуации? 19–21 августа я делал бы то, что делал, а вот уже 23 и дальше я поступил бы совершенно иначе.
Оставить отзыв