Послевоенное подполье
- Валерий, ты помнишь, когда ты впервые услышал об НТС?
- Боюсь, что нет. “Посевы”, политические документы НТС в той среде, где я находился, никогда не были экзотикой. Одинаково невозможно ответить на вопрос – когда я впервые услышал о сопротивлении режиму и диссидентском движении. Кажется, “Посев” я впервые увидел в начале шестидесятых, в институте это была не частая, но деталь быта.
- А когда у тебя установился контакт с самой организацией?
- В начале семидесятых.
- И как это было сделано технически?
- Один из моих друзей, Миша Делоне, уехал на Запад. Как я понял по его статье в “Посеве”, он одно время поддерживал связи с НТС и весьма интенсивные. Потом от него приехала женщина, итальянка: заходила ко мне несколько раз, приглядывалась… Потом сказала, что если я хочу, то могу установить контакт с НТС. Тогда это звучало несколько необычно. Я поколебался, подумал несколько дней, а потом понял, что это как раз то, что мне подходит, и решил установить связь.
- И что тебе обычно привозили курьеры НТС?
- В основном – литературу. Потом значительную часть стали занимать политические документы. Привозили средства связи (ручки с очень тонким пером и специальную бумагу, более тонкую, чем финская: для компактной переписки). Привозили деньги на работу (а не за работу, советская пропаганда эти вещи всегда “путала”).
- Ты передавал статьи в “Посев”?
- Немного, и не свои. Мои начали появляться лишь в восьмидесятых, под своей фамилией.
- Когда тобой начали интересоваться “органы”?
- Первая официальная “беседа” была на последнем курсе Физтеха, после этого меня из института и выгнали. Серьезный же интерес стал заметен лишь в конце семидесятых - начале восьмидесятых, когда я начал действовать открыто. Вскоре, в 1982-м, меня и взяли.
- Почему ты начал действовать открыто?
- Существует клише, повторяемое в изданиях, писавших о диссидентском движении: в конце семидесятых все были арестованы. Тут есть оговорка - оставался “второй эшелон”, который тогда нужно было пустить в дело. Не дело солдата подниматься во весь рост, чтобы его убили, но необходимо занимать передние окопы, когда они опустели. Надо было пойти на арест, чтобы показать, что сопротивление в России не только было, но есть и будет.
- В тот момент был ли кто-нибудь из твоего окружения в НТС, кроме тебя самого?
- Я сам заявил о своем вступлении в НТС лишь в момент ареста, в 1982-м. В окружении были люди, чья деятельность ничем не отличалась от деятельности членов Союза, но формально в НТС они не состояли. Некоторые знали о моих контактах с Союзом, например, мой друг, который шифровал мои письма в Центр.
- Какие обвинения тебе предъявили?
- “Агитация и пропаганда”, стандарт, не считая забавной детали: членство в НТС мне не инкриминировалось, а когда я заявил о нем на суде, зампред Мосгорсуда Романов поспешно сказал “Об НТС мы здесь говорить не будем”. Даже из спецпублики в зале раздался смех, а я заявил “товарищу” Романову, что этим заявлением он признал законным и неподсудным существование НТС на территории Советского Союза. Все было понятно: признать, что член НТС не один год работал у них под носом и заявляет о своей принадлежности к организации тогда, когда считает это нужным, это – пощечина для властей!
- Какой срок тебе дали?
- Семь плюс пять – стандартный набор.
- Сначала - Чистополь?
- Нет, в Чистополь я попал уже по лагерному приговору. Сидел я в Перми, на 35-й зоне.
- Как тогда твои солагерники относились к тому, что ты - член НТС?
- Солагерников просто не было, весь срок кроме первых двух недель я провел в карцере, с редкими выходами в больницу.
- За что?
- За отказ выполнять лагерные правила. Я предъявил два требования: выдать мне мою Библию и дать мне возможность заниматься математикой. Но с людьми я все же сталкивался – с теми, кого сажали в соседний карцер, и в Чистополе, самая большая симпатия была со стороны “лесных братьев” – прибалтийских и украинских партизан.
- Сколько тебе пришлось сидеть в Чистополе?
- Дали три, из них я отсидел два, а потом – Лефортово и освобождение.
- Тебя освободили по “горбачевской амнистии” 87-го?
- Да, но хочу подчеркнуть еще раз, что никакой амнистии не было, была система помилований.
- Но от намечаемых к помилованию требовали заявлений…
- При освобождении от людей требовали разного: с каждой овцы свой шерсти клок. Со мной, например, о помиловании никакого разговора не было. Я отказался писать, что бы то ни было. В конце концов, ко мне нашли подход: мы хотим Вас освободить, но у Вас есть приговор, и можете сидеть дальше, если хотите, это ваше право, но мы просим, чтобы Вы высказали свое отношение к Вашему возможному освобождению. На это я написал бумагу, что, учитывая забрезжившие в стране перемены, я против освобождения возражать не стал бы.
- Тебя тогда просили отказаться от борьбы против советской власти?
- Да, просили. Их бы очень устроила формулировка согласия действовать в рамках закона. Человек, который со мной разговаривал, Чистяков, чиновник из прокуратуры СCCР, даже не понял меня: он привык к ответам диссидентов, что они боролись не против власти, а за права человека. Тогда я пошел ему навстречу и нашел взаимоприемлемую формулировку.
- Ты написал, что “согласен подчиняться любому закону, принятому Государственной думой, даже если он будет выдвинут по инициативе большевицкой фракции”. После этого появилась издевательская статья в “Советской России”: “Вы слышали – скоро, оказывается, у нас будет созвана Государственная дума! Не волнуйтесь - там все же будет большевистская фракция, о чем рассказал НТС-овец Сендеров”. Интересно было бы поднести эту статью сегодня их главному редактору и спросить, – что он теперь об этом думает?
- Да и тогда у читателей возникали, думаю, некоторые сомнения: кто же над кем здесь издевается?
- После освобождения ты стал, практически, представителем НТС в Москве?
- Да, на какое-то время.
- Тогда мы с тобой познакомились по телефону: меня во Франкфурте посадили на связь – ты диктовал тексты целых статей, они снимались с пленки и публиковались. Тогда произошел забавный случай – КГБ начал отключать телефоны.
- Совершенно верно – у меня телефон отключили, я повесил на него табличку с надписью “GLASNOST”, и эта фотография обошла зарубежную прессу.
- Тогда ты переходил звонить к знакомым, и у них тоже отключали телефоны. Но так как была введена прямая связь (отсутствовала после Олимпиады-80), КГБ вскоре понял, что это бессмысленно.
- Может, и понял, но виду не показал. Было немного по-другому: я начал звонить по ночам из находившейся неподалеку от моего дома поликлиники, где дежурил мой приятель, там было много телефонов. Отключать надо было все сразу или махнуть на это дело рукой. Времена уже менялись, и Комитет предпочел сделать последнее.
- Во время августовского путча 1991 года меня, в очередной раз, в страну не пустили. Тогда я звонил тебе, и 19 августа ты сказал мне, что путч продлится два-три дня. Тогда к нам во Франкфурте пришла немецкая пресса, мы изложили им твои слова, нам никто не поверил, а когда все именно так и завершилось, они прибежали к нам: в Германии мы были единственные, кто все предсказал правильно.
- Предсказать было нетрудно: путчисты были в прострации, а Ельцин и его команда действовали точно и энергично.
- Что касается событий 1993 года, кто-то подсчитал, что текстуально указ Ельцина 1400 о роспуске верховного совета, на 70% - цитаты из заявления Совета НТС, сделанного гораздо раньше.
- Можно еще припомнить, что тогда было крайне мало обращений к президенту с требованием решительных действий; наше — было. А опереться на такие обращения Ельцину было необходимо.
- Похоже, что эти не столь давние времена (тьфу-тьфу) уже прошли, да и средства связи уже не те. Сегодня многим мне приходится отвечать на вопрос: а зачем сегодня нужен НТС? “Посев” долгие годы критиковал режим, но сегодня-то его, слава Богу, нет!
- Если свобода состоит в одной или пяти телепрограммах, то мы действительно не нужны. Но продуктивная свобода невозможна без множества как культурных, так и политических “ниш”. И наше издательство, и журнал, и некоторые политические черты НТС сохраняют и могут сохранять дальше свою неповторимую специфику.
НТС не может стать организацией, чей голос в политике гулок и громок. Но мнение организации с таким прошлым значимо на весах моральных. В нормальной стране это и сегодня еще сохраняет некоторую ценность.
Беседовал Андрей Окулов, "ПОСЕВ" № 7 2000
Оставить отзыв